И дух наш молод

      Сначала было утро. Пасмурное. Сочащееся мелким, как сквозь сито, дождем. В переполненном трамвае - мы с Федоровым спешили в Смольный - я узнал о предательстве Зиновьева и Каменева. На одной из остановок в старый, дребезжащий вагон влетел матрос. Вне себя от ярости, он размахивал газетой:
      - Сволочи! Да за такое расстрелять мало!
      Стал вслух читать письмо{131}, и публика в вагоне сразу раскололась на два лагеря.
      Какой-то чиновник зашипел:
      - Шпионы... Сеют смуту... Нет на них Столыпина.
      Господин в бобровом воротнике, злорадно потирая руки, закричал, что теперь, когда о заговоре против законного правительства известно всем, этой шайке смутьянов и заговорщиков во главе с их главным атаманом государственным преступником Ульяновым, слава богу, крышка.
      - Браво, браво! - захлопали в ладоши две барышни-телефонистки, видно, возвращавшиеся с ночной смены.
      Матрос протиснулся к бобровому воротнику и проговорил сквозь зубы:
      - Ты, гнида, буржуй недорезанный! Мало нашей кровушки попил? Нашлось двое иуд - и обрадовался. Жаль, руки марать не хочется, а то я бы тебе показал!
      Пожилой рабочий в кожаной кепке подошел к матросу.
      - Дай-ка, браток, газету.
      Прочитал молча, возвратил:
      - Я бы этим господам, бывшим товарищам, вот что сказал: "Если струсили, если от страха дрожат коленки, сойдите с дороги. Не путайтесь под ногами. А то невзначай можно и раздавить. Мы, рабочие, отступать не будем".
      Поздно вечером я присутствовал в Малом зале Смольного на многолюдном совещании, созванном ВРК. Прибыли представители почти всех частей гарнизона и окрестных городов.
      Возмущению, гневу не было предела. Солдаты собирались группками то в зале, то в длинном полутемном коридоре.
      - Что натворили, трусливые души! - никак не мог угомониться высокий, сухой, как жердь, солдат из огнеметно-химического батальона. - Это как называется по-нашему, по-военному? Из-ме-на! Дайте нам их в батальон - мы с ними по-свойски, по-солдатски потолкуем.
      Заходим в зал. У небольшого помоста сцены застаю группу солдат из моего родного Измайловского и Литовского полков. С ними беседуют М. С. Кедров и В. М. Молотов. Зал быстро наполняется людьми. За столом президиума - члены ВРК: И. В. Сталин, М. С. Урицкий, Ф. Э. Дзержинский, Н. И. Подвойский. После короткого вступительного слова Н. И. Подвойского начали выступать представители полков.
      Много говорилось о письме двух ренегатов. Соглашательский ЦИК Советов тут же принял решение о переносе открытия II съезда Советов с 20 на 25 октября. Расчет был прост: сорвать съезд, ничего хорошего не суливший меньшевикам и эсерам. И в любом случае дать возможность контрреволюции выиграть время, подтянуть к столице верные Временному правительству войска.
      На совещании - ни уныния, ни паники. Во время перерыва я узнал от Мехоношина о письме Ильича "Членам партии большевиков". Я прочитал его полностью десять лет спустя, когда оно впервые было напечатано (1 ноября 1927 года) в газете "Правда" (№ 250).
      С тех пор часто перечитываю его, давно воспринимая не только как документ политический и предостережение (штрейкбрехерство, непоследовательность, влияние и ренегатство Каменева и Зиновьева неоднократно проявлялись и впоследствии), но и как эталон коммунистической нравственности, нечто глубоко личное, раскрывающее одну из важнейших черт Ленина-человека.
      "Я бы считал позором для себя, если бы из-за прежней близости к этим бывшим товарищам я стал колебаться в осуждении их (курсив наш. - В. В.). Я. говорю прямо, что товарищами их... больше не считаю и всеми силами и перед ЦК и перед съездом буду бороться за исключение обоих из партии"{132}.
      Давайте вчитаемся, вдумаемся в эти строки. В своих работах, в письмах, адресованных не конкретному лицу, а "всем", Ильич, как правило, пишет "мы" ("мы извиняемся перед читателями за длинные выписки", "мы предлагаем" и т. д.). Но в "Письме к членам партии..." по поводу штрейкбрехерства "господ Зиновьева и Каменева" он говорит от своего имени ("я бы считал позором для себя...", "я говорю прямо..."). Вот она - ленинская принципиальность, не знающая компромиссов, когда дело касается главного, когда затрагиваются интересы партии, революции. Из всех слабостей человеческих (а ведь Ленин умел, как никто, понимать, прощать) - самая ненавистная и самая непростительная для него - предательство общего дела, общих интересов. И, как всегда, высшим критерием, высшим судьей и авторитетом для Ленина остаются рабочие. Отсюда и сравнение Зиновьева, Каменева со штрейкбрехерами, отсюда и задача, поставленная в письме: как бы они, рабочие, поступили, окажись в их среде люди, поносящие и предающие готовящуюся стачку перед капиталистами.
      "Я бы считал позором для себя, если бы из-за прежней близости к этим бывшим товарищам я стал колебаться в осуждении их..." Политический разрыв всегда означал для Ленина и прекращение дружеских отношений - нередко с теми людьми, которых он искренне любил, к кому был привязан на протяжении многих лет; рвал с ними, хотя для этого каждый раз приходилось "держать душу за крылья".
      Давалось это Ильичу отнюдь не легко.
      Уже после смерти Ленина Крупская напишет: "...личная привязанность к людям делала для Владимира Ильича расколы неимоверно тяжелыми. Если бы Владимир Ильич не был таким страстным в своих привязанностях человеком, не надорвался бы он так рано".
      "Страстный в привязанностях", верный, испытанный, заботливый друг - и, превозмогая доброту, непримиримый, беспощадный, всегда говорящий своим товарищам, настоящим и бывшим, самую горькую, самую нелицеприятную правду.
      ...Ленин с гневом и возмущением требовал исключения ренегатов-штрейкбрехеров из партии. Свое письмо он заканчивал так: "Трудное время. Тяжелая задача. Тяжелая измена.
      И все же таки задача будет решена, рабочие сплотятся, крестьянское восстание и крайнее нетерпение солдат на фронте сделают свое дело! Теснее сплотим ряды, - пролетариат должен победить!"{133}.
      Первым на совещании выступил измайловец. Осудив предательство двух ренегатов, оп доложил, что солдаты отрицательно относятся к Временному правительству и готовы выступить по первому сигналу ВРК.
      Делегат Московского полка заявил, что полк доверяет только Петроградскому Совету и ждет приказа выступить. Призыв к восстанию поддержали делегаты Волынского, Павловского, Гренадерского, Литовского, Петроградского и других полков гарнизона.
      Подавляющим большинством совещание приняло решение: безоговорочно поддержать Военно-революционный комитет - курс на восстание.
      Меньшевикам и эсерам, членам ЦИК, пришлось покинуть зал несолоно хлебавши, объявив совещание - в бессильной злобе - "незаконным".
      В эту ночь были приняты важные постановления организационного порядка. Среди них - о непрерывной связи Военно-революционного комитета со всеми частями гарнизона. У полковых телефонов решили установить постоянное дежурство. Помимо того, от каждого полка выделялось по два связных в ВРК.
      На следующий день соглашательский Центральный Исполнительный Комитет созвал - в противовес большевистскому, ночному собранию - совещание представителей гарнизона. Нас, инструкторов ВРК, обязали присутствовать на нем. Пришли представители тех же частей, которые заседали ночью. С докладом о текущем моменте и предстоящем съезде Советов выступил меньшевистский краснобай Дан. Круглолицый, небольшого роста, упитанный, в военной форме. Собрание встретило его спокойно, выжидающе. Но реплики и язвительный смех солдат предвещали бурю. И она разразилась, как только Дан прибег к угрозам.
      - Если Петроградский гарнизон поддастся на призыв к выступлению для захвата власти Советами на улицах Петрограда, то, несомненно, повторятся события, имевшие место третьего - пятого июля.
      Что тут было! Отовсюду понеслись возгласы солдат:
      - Холуй! Иуда! За сколько сребреников продал революцию буржуазии?! Что мы смотрим на него, братцы! Гнать его с трибуны.
      Особое возмущение вызвало заявление Дана, что созыв II съезда Советов он считает несвоевременным. Больше ему не дали говорить. Участники совещания один за другим требовали передачи власти Советам, немедленного заключения мира ("Вам, либерданам{134}, нужна война, - говорили солдаты, обращаясь к президиуму. - Нам нужен мир").
      Попытка соглашателей опорочить ночное совещание провалилась. Гарнизон пошел за Военно-революционным комитетом.
      Ночь вторая - провал одной провокации
      "Готовые победить или умереть". Комиссары.
      Накануне, 20 октября, состоялось пленарное заседание Военно-революционного комитета. С докладом об основных задачах ВРК выступил Сталин. В прениях - Свердлов, Антонов-Овсеенко.
      На этом заседании избрали бюро ВРК в составе трех большевиков: Подвойского, Антонова-Овсеенко, Садовского и двух левых эсеров: Лазимира и Сухарькова. Через два дня состав бюро расширился вдвое.
      Заслушали доклады по результатам проверки частей и заводов. Регламент строгий. Выступающему давалось не больше пяти минут. Я докладывал, кажется, шестым. Сталин и Свердлов задали ряд вопросов председателям полковых комитетов Хохрякову и Работенко. Ответы в основном сошлись с выводами нашей комиссии, о которых я докладывал.
      С большой тревогой участники совещания говорили о намеченном властями "крестном ходе" казаков. Временное правительство рассматривало демонстрацию казаков как вызов революции и как смотр своих сил. Решено было срочно выпустить воззвание, разъясняющее казачеству смысл политического маневра контрреволюции. На этом не успокоились. Отдел агитации ВРК в ту же ночь направил во все казачьи части своих людей. Поздно вечером 21 октября Военно-революционный комитет созвал второе, по количеству - еще большее, чем 18 октября, совещание представителей частей Петроградского гарнизона и соседних городов. На нем присутствовали часть делегатов II съезда Советов, прибывших с фронта, и приглашенные Военно-революционным комитетом представители казачьих полков. На совещании казаки заявили, что они не пойдут 22 октября (дата, намеченная властями) против рабочих и солдат. Так лопнула еще одна провокация врагов революции. Ленин писал по этому поводу: "Отмена демонстрации казаков есть гигантская победа. Ура! Наступать изо всех сил и мы победим вполне в несколько дней!"{135}.
      На совещании настроение у всех приподнятое, боевое.
      Тема разговоров, выступлений одна - восстание. Вот представитель Ораниенбаумского гарнизона. Рассказывает о готовности частей. Но тут же делится своей тревогой: "Как бы не подвели, не ударили в спину юнкерское училище и офицерская школа".
      - За кадетами потянутся, вот тебе крест, - хмурится солдат.
      - Пожалуй, так оно и будет, - соглашается его собеседник. - Этим господам с нами не по пути.
      - А мы приняли меры, - смеется солдат. - Взяли их благородия иод свой контроль. Пусть только попробуют - обезоружим вмиг и закроем в казармах до тех пор, пока не возьмем власть в свои руки.
      Еще одна группа. В центре - председатель полкового комитета Петроградского полка, мой хороший знакомый Гринев. Рассказывает, как доверенные Керенского и командующего округом вчера заявились в полк и потребовали немедленно созвать митинг.
      - Мы спросили: "А есть ли у вас, господа, разрешение ВРК на митинг?" Господа - на дыбы, подняли шум, пытались позвонить начальству, но мы их вежливо выставили и попросили доложить министру-председателю, что полк подчиняется только Военно-революционному комитету.
      - Вот это здорово! Молодцы, петроградцы! - раздались одобрительные голоса.
      Совещание еще раз выразило свое полное доверие ВРК.
      "Петроградский гарнизон, - говорилось в принятой резолюции, торжественно обещает Всероссийскому съезду в борьбе за эти требования ("Мир - народам, земля - крестьянам, хлеб - голодным, вся власть - Советам") отдать в его распоряжение все свои силы до последнего человека... Мы все на своих постах, готовые победить или умереть"{136}.
      С важным сообщением в конце совещания выступил Н. И. Подвойский:
      - Принято решение о назначении комиссаров ВРК в каждый полк, в каждую часть, на крупные предприятия и во все учреждения, министерства, которые предстояло захватить в первую очередь.
      Антонов-Овсеенко зачитал список первых комиссаров. Их было что-то около семидесяти человек. В Павловский полк направлялся О. П. Дзенис, в Гренадерский - Л. Ф. Ильин-Женевский, которого я заменил на посту командира 2-го Сводного отряда Красной гвардии, в Финляндский - Я. М. Рудник, в Кексгольмский - А. М. Любович, в Семеновский - Ю. М. Коцюбинский, в Волынский - Работенко, в Измайловский - Медведев, в Главное артиллерийское управление - В. Я. Чубарь, на крейсер "Аврора" - А. В. Белышев, на Обуховский завод - А. А. Антонов, на электростанцию - С. Я. Аллилуев.
      Торжественно прозвучало обращение Военно-революционного комитета, в котором говорилось: "В интересах защиты революции и ее завоеваний от покушений со стороны контрреволюции нами назначены комиссары при воинских частях и особо важных пунктах столицы и ее окрестностей. Приказы и распоряжения, распространяющиеся на эти пункты, подлежат исполнению лишь по утверждении их уполномоченными нами комиссарами. Комиссары как представители Совета неприкосновенны. Противодействие комиссарам есть противодействие Совету рабочих и солдатских депутатов.
      Советом приняты все меры к сохранению революционного порядка от контрреволюционных и погромных покушений. Все граждане приглашаются оказывать всемерную поддержку нашим комиссарам. В случае возникновения беспорядков им надлежит обращаться к комиссарам Военно-революционного комитета в ближайшую воинскую часть"{137}.
      Комиссары... Слово для меня, для всех нас, людей старшего поколения, такое емкое, полное глубокого смысла. Оно пришло к нам от Великой Французской революции и воскресло, приобрело новую плоть в дни Октября, вызывая ненависть, звериную злобу у наших врагов и глубокое уважение людей труда.
      Один за другим встают они передо мной - первые комиссары революции: комиссары ВРК, народные комиссары, военные комиссары.
      С огромными полномочиями, когда дело касалось судьбы революции, и с единственным правом для себя лично. О нем, этом праве, хорошо сказал мой друг, комиссар времен гражданской войны, полковник в отставке И. Я. Воронов, прошедший со своей танковой бригадой путь от Сталинграда до Праги: "Комиссары первыми поднимались в атаку и последними подходили со своим котелком к походной кухне".
      Воронов знает об этом не понаслышке, не из книг. Он прибыл к нам в Омск, в 85-ю бригаду, в январе 1921 года - в тревожное время контрреволюционных мятежей, кулацких восстаний. Мы направили в мятежные села комиссаров батальонов, политруков рот. Инструктаж был короткий: "Оружие с собой не брать. Действовать словом".
      Со своим ротным комиссаром ушел на задание 19-летний коммунист Воронов. Их было пятеро: комиссар, три бойца и девушка-комсомолка из Омска.
      Пришли в деревню, разведали: вроде порядок, ни одного повстанца. Воронов с двумя бойцами и донесением комиссара отправился в уездный городок. Возвратился на второй день вечером. Зашел в крайнюю избу. А хозяйка смотрит на него так, будто он с того света явился.
      Побелела от страха, запричитала:
      - Ваших же побили, всех у церкви побили...
      ...Комиссар лежал на порыжевшем от крови снегу, лицом вверх. Воронов наклонился над ним и увидел на гимнастерке партийный билет, прибитый к сердцу самодельным сибирским гвоздем. А рядом - девушка. Он так и не успел узнать ее имя. Вспоротый и набитый отборным зерном живот и кровавые звезды на лбу, на девичьей груди. И на белой дощечке - дегтем: "Смерть комиссарам!"
      Комиссары по должности, комиссары по зову сердца.
      Обо всем этом я как комиссар бригады первый узнал из уст потрясенного юноши. И тут же мне - такая она, комиссарская должность: прощаясь с мертвыми, думать о живых - пришлось решать горькую задачу. Кем заменить?
      Увидел лицо Воронова, его глаза и понял: вот он - комиссар роты. Он отбивался как мог: дескать - молод, опыта мало, образования с гулькин нос два класса церковноприходской школы.
      Я сказал ему тогда, что все мы начинали молодыми, а опыт, знания - дело наживное. Придется учиться. Всю жизнь. Такая она - комиссарская должность.
      И ушел от меня Воронов с комиссарской печатью и своим напутствием: "Береги печать пуще глаза".
      Совсем недавно гвардии полковник в отставке Иван Яковлевич Воронов признался мне, что больше бандитских засад и ловушек, больше всего на свете боялся потерять печать и хранил ее на теле в подштанниках, перехваченных под щиколоткой завязками. "Нога, - смеется, - вся была сине-лиловой, в печатях".
      Сколько таких, как Воронов, потенциальных комиссаров было в годы гражданской войны на фронте и в тылу?
      Ровно столько, сколько было коммунистов в рядах Красной Армии и Флота. Двести восемьдесят тысяч. Половина партии. Каждый второй коммунист, 75 тысяч комсомольцев. Кто по мобилизации, а чаще - добровольно.
      И каждый оставшийся в тылу - кто бы он ни был: рядовой солдат партии или народный комиссар - и где бы он ни был: в глухой сибирской деревушке или в голодающей столице - был под огнем.
      Среди павших - в одном бессмертном строю - безымянный комиссар с партийным билетом, прибитым к сердцу гвоздем, мой дядя Иван Васильев, мои боевые друзья Петр Семенов, Иван Богун, Володарский, Урицкий, Сергей Лазо, 26 бакинских комиссаров. В длинном списке раненых - комиссар Фурманов, комиссар Куйбышев, Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ленин. В одном списке. В одном строю. Жили прекрасно и умирали прекрасно. Их бросали с высоких круч, закапывали живьем в землю, им животы набивали пшеницей, рот заливали оловом, а они, комиссары революции, даже мертвые взывали к борьбе.
      Первыми шли туда, где было трудно, и первыми отдавали последний глоток воды раненому, свою пайку хлеба, бесценные черные сухари - пролетариям Гамбурга и детям Поволжья.
      Вспоминая их, самых первых комиссаров, вижу скромный завтрак Ильича: тоненький ломтик хлеба, чай, заправленный сахарином, и с гордостью думаю о наркоме продовольствия. С ним на заседании Совнаркома случались обмороки "по причине постоянного недоедания".
      Только подумать! Человек ежедневно ворочал вагонами, эшелонами хлеба, снабжал им всю Республику и постоянно, изо дня в день, голодал.
      Как все.
      Не в этом ли величие и бессмертие комиссаров?
      Всегда впереди и всегда со всеми.
      * * *
      ...Уж-е светало, когда слово взял товарищ Свердлов.
      - Товарищи, по предложению Владимира Ильича Петербургский комитет партии принял постановление о проведении решающей проверки сил революции.
      ...Весь день 22 октября прошел под знаком приближения развязки, смотра революционных сил, их готовности к восстанию.
      Меня тоже включили в группу проверяющих. Сразу же после собрания в Смольном мы отправились в Измайловский полк. Собрали митинг. Выступали на нем Мехоношин и я. Полк проголосовал за выступление. Ни один представитель соглашательских партий не посмел выступить.
      Двумя часами позже мы присутствовали на многотысячном митинге на Путиловском заводе. Выступали представители ЦК, ПК партии, райкома партии, завкома - Орджоникидзе, Косиор, Слуцкий и другие.
      На призыв ораторов рабочие отвечали радостью:
      - Наконец-то!
      - Хоть сейчас выступим!
      - Сами возьмем власть у буржуев!
      Но вот на трибуне появился еще один неизвестный рабочим оратор. Хорошо одетый, с бородкой на выхоленном лице. Это был меньшевистский литератор Гарви. Он говорил о Парижской коммуне. Заливался соловьем, славя коммунаров. Его внимательно слушали, ведь тогда мало кто из рабочих знал о Парижской коммуне. Сумев заинтересовать, увлечь многотысячную аудиторию, оратор стал рисовать картину заката, кровавого разгрома коммуны. Затаив дыхание, не пряча слез, рабочие слушали рассказ о последних часах восставшего Парижа, о расстреле коммунаров. Тут Гарви сделал небольшую паузу и воскликнул: "И вас ждет такая участь, если вы пойдете за Лениным, за большевиками!"
      Грозно, гневно загудел митинг. Только вмешательство заводских комитетчиков спасло Гарви от расправы возмущенных рабочих.
      Так на Путиловском заводе закончился "День Петроградского Совета". Смотр революционных сил всюду прошел успешно. Рабочие, солдаты, матросы Питера, Кронштадта продемонстрировали полное доверие партии большевиков, проявили готовность по первому сигналу ВРК выступить на штурм капитала. К тому времени часть города фактически уже была занята рабочими.
      22-23 октября в помещении Совета 1-го Городского района открылась тщательно подготовленная общегородская конференция представителей Красной гвардии Петрограда и его пригородов - Сестрорецка, Колпина, Шлиссельбурга, Обухова. Все доклады, выступления убеждали: Красная гвардия полна решимости и энтузиазма. "Вызываем двух бойцов, - говорил делегат-путиловец, - является пять. Если требуется десять добровольцев - поднимает руки весь отряд".
      Конференция петроградских красногвардейцев приняла большевистскую резолюцию по текущему моменту и новый Устав.
      Первый его пункт гласил: "Рабочая Красная гвардия есть организация вооруженных сил пролетариата для борьбы с контрреволюцией".
      Петроградский Совет взял в свои руки как организацию, так и политическое руководство Красной гвардией. Все чувствовали: вот-вот грянет буря. Было спешно созвано совещание Главного штаба Красной гвардии с представителями районов.
      Главный штаб постановил: держать Красную гвардию под ружьем, усилить разведку и патрульную службу.
      Ночь третья - с отступлениями
      Снова Кравченко. Планы контрреволюции. Лицом к лицу. Началось. Штаб революции. Во вражеском стане. Охраняем Смольный. Джон Рид и система пропусков. Настольная книга о Великом Октябре. Выговор за порчу здания. Под честное слово. Звонок из 17-го года (Красногвардеец Иоганн Шмидт).
      Поздно вечером 23 октября Военно-революционный комитет созвал совещание полковых комитетов гарнизона - последнее перед началом восстания. Пришли сюда и делегаты II съезда Советов, только что прибывшие с фронта. В коридоре встретил унтер-офицера Кравченко: он приехал на съезд представителем от Северо-Западного фронта.
      - С кем же ты, унтер, - спросил я его, - по-прежнему против Ленина или чуток поумнел?
      - Слыхал пословицу? "Кто старое помянет - тому глаз вон". Я теперь, браток, зрячий. На меньшевистско-эсеровской мякине не проведешь.
      Смотрю: на его груди вместо четырех крестов и четырех медалей всего один крест и медаль первой степени.
      - Остальные, - объяснил он, смущенно улыбаясь, - я еще в июне отослал в Петроград товарищу Ленину.
      Одним словом, хороший получился у нас разговор. В партию большевиков Кравченко еще не вступил, но, как я понял, был близок к этому.
      Больше шести часов один за другим докладывали представители полков о настроениях солдат в тыловых частях и на фронте.
      Представители гвардии Петроградского полка и гвардии резервного Московского полка заявили, что момент для захвата власти Советами назрел, все готово к восстанию. Член полкового комитета измайловец Фирсов настроение солдат выразил коротко и ясно, в трех словах: "Вся власть Советам!" Выступил и Кравченко. Говорил не совсем складно, даже грубовато, но каждое слово попадало в цель:
      - Мы гнием в окопах, подыхаем от газов и пуль. Терпение наше на исходе. Артиллерийская бригада, пославшая меня на съезд Советов, против войны, против Временного правительства, требует передачи всей власти Советам.
      Один за другим подымались на трибуну делегаты, чтобы заявить собранию: солдаты представляемых ими частей отдают себя полностью в распоряжение Военно-революционного комитета Петросовета.
      В три часа ночи члены ВРК собрались на экстренное совещание. Намечались конкретные задания частям, отрядам на случай выступления. От всех полков было оставлено по два представителя для связи.
      А что происходило в эти часы во вражеском стане?
      Тревога и растерянность росли с каждым часом. Сообщались слухи один мрачнее другого. Из Мариинского дворца звонили в Зимний, информируя о неустойчивом настроении во фракциях эсеров и меньшевиков. Из Смольного приезжали участники гарнизонного совещания и заседаний Петроградского Совета. Вести неутешительные: части гарнизона приводятся большевиками в боевую готовность. Выступления можно ожидать с минуты на минуту.
      Керенский вызвал к себе вновь назначенного управляющего военным ведомством генерала Маниковского и командующего Северным фронтом генерала Черемисова. На совещании речь шла "Об устранении новой попытки Петроградского Совета нарушить дисциплину и внести расстройство в жизнь гарнизона".
      23 октября в 17 часов в кабинете у Керенского состоялось секретное заседание высших чинов штаба округа. Генерал Багратуни, начальник штаба, подробно доложил о мерах, принятых против большевиков.
      О выступлениях Троцкого, предлагавшего отсрочить восстание до съезда Советов, то есть до 25 октября, враги знали. Раз, полагали они, Троцкий называет эту дату, значит, большевики, видимо, связывают с ней какие-то планы.
      Враги революции решили опередить большевиков, начать свое наступление на день-два раньше. Наметили дату выступления: 24 октября. План был принят.
      Министры одобрили все меры, принятые Керенским, но при этом рекомендовали заручиться поддержкой предпарламента - государственного Совета. Опираясь на эту поддержку, рассчитывали они, Временное правительство сможет во всей полноте проводить репрессии против большевиков.
      Ночью Керенский предупредил штаб округа, что план выступления против большевиков правительством утвержден.
      Наступил самый решающий день в революции - 24 октября. Лицом к лицу встали две силы, готовые к боевым действиям, - силы революции, возглавляемые Лениным, партией большевиков, и силы контрреволюции, во главе которых стояло доживающее свои последние часы буржуазное правительство.
      Ни один из работников ЦК, ПК, райкомов партии, Петросовета, Военно-революционного комитета и глаз не сомкнул в эту ночь. Только прибыли с совещания в Смольном представители частей гарнизона, как на улицах Петрограда появились патрули, а затем и целые подразделения из юнкерских училищ и офицерских школ. Все начиналось как в июльские дни. Юнкерские караулы заняли важнейшие пункты города. Рано утром был совершен налет на типографию, где печатались большевистские газеты "Рабочий путь" ("Правда") и "Солдат" ("Солдатская правда"). Враги революции рассчитывали лишить партию ее сильнейшего оружия в борьбе. Был отдан приказ о захвате Смольного, о разводе мостов через Неву. Командующий военным округом распорядился арестовать и предать суду всех комиссаров ВРК, назначенных в воинские части и на корабли.
      Утром 24 октября Центральный Комитет нашей партии собрался в Смольном, где состоялось экстренное заседание ЦК партии большевиков. Членам ЦК поручалось руководство борьбой на самых решающих участках восстания: Свердлову - наблюдение за действиями Временного правительства; Сталину руководство ВРК, создание запасного штаба революции в Петропавловской крепости; Дзержинскому - захват почты и телеграфа; Молотову - выпуск газет, распределение и посылка агитаторов-пропагандистов на решающие участки; Бубнову - установление связи с железнодорожниками; на Милютина возлагалась организация продовольственного обеспечения; на Ломова и Ногина - связь с Московским комитетом РСДРП (б). Делегаты II съезда - большевики - были тоже распределены по наиболее важным участкам борьбы.
      Владимир Ильич все еще оставался в подполье. Правительство вновь обнародовало приказ о его немедленном аресте. Наемные убийцы рыскали по городу, чтобы напасть на след вождя революции и учинить над ним расправу. Из конспиративной квартиры Ильич продолжал неослабно, непрерывно руководить восстанием.
      По указанию ЦК партии Военно-революционный комитет немедленно принял меры к отражению открытых провокационных действий контрреволюции.
      В типографию была послана сотня красногвардейцев с броневиком, а за ней рота солдат Литовского полка, входившая в состав 2-го Сводного отряда.
      Борьба за власть Советов с оружием в руках началась. Срочно был сверстан очередной номер "Рабочего пути" с прямым призывом к свержению Временного правительства. За подписью Подвойского всем комиссарам и полковым комитетам было передано следующее предписание ВРК № 1: "Петроградскому Совету грозит прямая опасность, ночью контрреволюционные заговорщики пытались вызвать из окрестностей юнкеров и ударные батальоны в Петроград. Газеты "Солдат" и "Рабочий путь" закрыты. Предписывается привести полк в боевую готовность. Ждите дальнейших распоряжений.
      Всякое промедление и замешательство будут рассматриваться как измена революции. Выслать двух представителей на делегатское собрание в Смольный"{138}.
      Дублерами в полки были посланы связные с тем же предписанием на руках.
      Главный штаб Красной гвардии получил приказ: немедленно направить в Смольный отряд в 1500-2000 рабочих, произвести мобилизацию всего транспорта, занять в районах все тактически важные пункты, организовать охрану фабрик, заводов и подготовить боевые силы для захвата правительственных учреждений.
      2-й Сводный отряд Красной гвардии под моим командованием был приведен в полную боевую готовность. Вскоре подошли пулеметный полк и артиллерия путиловцев. Напасть на Смольный враги не посмели.
      - Началось, началось, - передавалось из уст в уста.
      - Пробил двенадцатый час российского капитализма...
      ...В комнатах ВРК на третьем этаже гул голосов, топот ног, лязг оружия. В самой большой комнате несколько столов, стульев, клеенчатый диван. Всюду: на столах, стульях, даже на подоконниках - городские и полевые телефоны. Беспрерывные звонки доносили вести из различных уголков сражающейся столицы. Дежурные ВРК что-то разъясняли, предупреждали, взывали к революционной сознательности. Из-за двери доносились дробь телеграфных аппаратов и деловая трескотня пишущих машинок.
      Поминутно хлопали двери. Являлись солдаты с известиями о настроениях, готовности в частях. Вбегали и тут же возвращались красногвардейцы со срочными поручениями, заданиями.
      Снова перенесемся во вражеский лагерь. Днем 24 октября по поручению Мехоношина ("небольшая разведка - надо знать, что они затевают") я отправился с двумя красногвардейцами в Мариинский дворец, где сидел так называемый "предпарламент" - Совет Республики. Для маскировки мы сняли красные повязки, револьверы сунули в карманы.