История начинается на Востоке… Этот хорошо известный и ныне никем в принципе не оспариваемый тезис убедительно подкрепляется данными современной археологии, материалами палеографии и иными первоисточниками. Но как конкретно шел исторический процесс? Как именно начиналась эта история? Речь ведь не только о развитии материальной культуры – об этом вполне достаточное представление дают археологические находки, по которым можно проследить все этапы становления образа жизни древнего человека, от первых ранненеолитических поселений до ранних государств Египта или Двуречья. Для теоретического анализа – а именно он в данном случае стоит на первом месте – много существеннее выяснить этапы развития структуры в целом, т. е. попытаться найти и проследить процесс развития основных социальных, социокультурных, социально-экономических и административно-политических институтов. Причем речь идет о самых общих принципах возникновения и становления этих институтов. Иными словами, перед нами стоит задача сконструировать нечто вроде идеальной совокупной модели, генерального эталона, ориентируясь на который можно было бы представить, хотя и с определенными вариантами, возможный ход формирования предгосударственных институтов, а затем и государства.

Для решения этой задачи современная наука немало сделала. Следуя по пути тщательного изучения многочисленных отсталых и примитивных обществ, этнографы и антропологи – а это очень большой отряд специалистов, активно действующих в сфере культурной, социальной, экономической, политической, даже философской антропологии – не только собрали гигантское количество материалов полевых обследований, но и детальнейшим образом изучили и сопоставили друг с другом эти материалы. На основе этих сопоставлений были сделаны серьезные выводы, способствовавшие выявлению некоторых общих закономерностей формирования и развития примитивных социальных структур, возникновения в недрах этих структур институтов, способствующих их эволюции. Многое из сделанного, особенно в XX в., значительно изменило существовавшие прежде представления. Это коснулось, в частности, проблемы матриархата – ныне считается общепризнанным, что такого этапа в развитии общества никогда не было, что следует говорить лишь об обществах, где господствуют принципы матрилинейности и матрилокальности, причем эти общества ничуть не древнее и не примитивнее патриархальных, просто они иные, функционируют, с социально-семейной точки зрения, в несколько иной форме. Это затронуло также и некоторые формы описанных в свое время Л. Г. Морганом, а за ним и Ф. Энгельсом брачных связей и систем родства. Современная наука отвергла и универсальность так называемого института «военной демократии», значение которого в XIX в. было преувеличено тем же Морганом. Были поставлены под сомнение и некоторые другие устоявшиеся понятия, как, например, племя, о чем пойдет речь ниже. Были выдвинуты и разработаны многие новые термины, объясняющие заново вскрытые и изученные явления и процессы, о чем тоже будет сказано далее. Словом, едва ли не самым важным итогом развития антропологии XX в. следует считать опровержение многих из тех положений, которые были сформулированы в прошлом, включая и считавшиеся у нас долгое время классическими и потому абсолютно истинными постулаты марксизма, не говоря уже о вульгарных построениях истматовской теории формаций.

Человеческое общество, выделяясь из породившей его живой природы, уже на заре истории противопоставило природным инстинктам культуру, т. е. такую систему норм, символов и связей, которая стала заметно отличать людей от животных. Именно культура уже в ее самой ранней форме легла в основу общества, практически создала общество как совокупность людей, связанных общими потребностями и целями и взаимодействующих ради их удовлетворения, как в конечном счете упорядочение, т. е. организацию, основанную на общепринятой и обязательной системе норм. Но с чего началась сама культура, т. е. нормативная система, отличная от биологической системы запретов?

Как утверждает известный французский антрополог К. Леви-Строс, первоосновой социокультурного начала была сексуальная реформа, запрет инцеста, что породило систему упорядоченных коммуникаций, основанную на принципе эквивалентного взаимообмена. Обмен женщинами, дочерьми и сестрами, ограничивший беспорядочное половое общение в рамках первобытного стада и породивший ранние формы жестко фиксированных брачных связей, способствовал установлению нормативного родства, в связи с чем были определены старшинство поколений, брачные классы и в конечном счете основанные на этом родовые и родоплеменные общности. Фундаментальный принцип эквивалентного обмена-дара стал затем основой основ существования всех ранних обществ. Обмен словами и знаками-символами способствовал становлению определенных норм общения, обмен пищей и предметами обихода вел к укреплению социальных связей, к созданию более или менее устойчивой структуры, без чего складывавшееся человеческое общество просто не сумело бы выжить.

Процесс генезиса социальных связей, протекавший, видимо, параллельно с процессом сапиентации и распространения сапиентного человека на ойкумене, привел к становлению таких ранних форм социальной структуры, реальное существование которых можно про следить и в XX в. Тот же Леви-Строс, тогда еще начинающий антрополог, провел в свое время несколько недель с группой индейцев намбиквара в районе Амазонки. Общность намбиквара, как она была затем им описана, состояла из неустойчивых локальных групп, состав которых обновлялся практически ежегодно. Во главе группы из нескольких парных семей с детьми и ряда неженатых стоял признанный ею глава, в функции которого входило вести, объединять, организовывать и за все отвечать – будь то выбор стоянки, сезонная работа или конфликт, не говоря уже о военном столкновении с враждебными группами. Лидер обязан был все знать и уметь лучше других – потому он и избирался лидером. Но главная его функция сводилась к тому, чтобы щедрой рукой раздавать другим все то, что ему удавалось сделать, добыть, приобрести. В обмен за эти щедрые раздачи он по закону эквивалента приобретал высокий престиж, способствовавший его авторитету в группе (слово лидера – закон для остальных). Кроме престижа на долю главы группы выпадала одна, но весьма существенная привилегия: право на несколько жен, в отличие от остальных мужчин группы. Реализация этого права порой создавала половой дисбаланс, но группа мирилась с этим во имя общих интересов: хороший лидер стоил немалого, а если он оказывался плох, группа быстро распадалась.

Итак, фундаментальный принцип эквивалентного обмена в описанной структуре не только активно действует, но и способствует процветанию, даже существованию группы, являясь условием sine qua non. Дело в том, что полученные в обмен на щедрую отдачу незаурядной личности престиж и привилегии энергично включают амбиции способных, являются мощным стимулом для тех, кто хочет включиться (а хотят не все; Леви-Строс отмечал, что не всякий, на которого падал выбор, соглашался стать лидером) в соревнование за престиж, отдавая ради этого группе все свои силы и способности. Соответственно престиж и авторитет едва ли не с первых шагов общества становятся своего рода вершиной социальных ценностей. Но почему все именно так, а не иначе? И насколько подобного рода структура может считаться типичной, а не случайной?

Причины закономерности ее вскрывают исследования экономантропологов. Первобытный коллектив охотников и собирателей обычно невелик – в среднем 20—30, иногда 50 человек. Каждая группа имеет свою территорию обитания в пределах района, занятого данной этнической общностью, и находится на полном самообеспечении, хотя при этом она может быть связана взаимообменом с соседями. Фундаментальный принцип существования локальной группы – ее эгалитарность. Система добычи, распределения и потребления пищи здесь основана на строгой уравнительности, но с учетом ролевых функций: между мужчинами и женщинами, старшими и младшими, взрослыми, стариками и детьми всегда существовало определенное и строго фиксированное неравенство в потреблении, генетически восходящее к аналогичному неравенству и в рамках стаи животных. Социальные права и обязанности членов группы (опять-таки с учетом ролевых функций) одинаковы. Все имеют голос. Каждый волен принять самостоятельное решение вплоть до разрыва с группой.

Есть соблазн видеть в этой эгалитарности и свободе принятия решения нечто вроде первобытной демократии. Стоит заметить, что современная антропология этим термином, по крайней мере в XX в., обычно уже не пользуется. И не случайно: гораздо больше оснований говорить о жестком конформизме группы, о строгой необходимости для каждого полностью соответствовать сложившимся экспектациям под угрозой изгнания из общества (уже не только из данной группы), чем о свободе мнений и поведения. Словом, эгалитаризм – это далеко не демократия. В экономическом же аспекте суть его сводится к тому, что каждый член группы, вне зависимости от его личного вклада, имел право на долю коллективного продукта уже в силу своего членства в ней.

Таким образом, потребление в группе коллективное. Без этого уравнительного потребления группа не смогла бы выжить и обеспечить нормальное воспроизводство, не говоря уже о расширенном. Но если потребление было коллективным, то добыча пищи чаще всего была индивидуальной (если не говорить, скажем, о коллективной охоте на крупное животное, что бывало далеко не у всех и не всегда), и в ходе ее один приносил больше, другой меньше. Если учесть, что добыть пищу старались все – попытки отлынивания случались редко и вызывали столь явно выраженную реакцию в виде презрения и насмешек, что в обществе, где престиж ценился очень высоко, это было по сути невыносимым наказанием, – то все сводилось к тому, сколько сил, способностей и удачи у каждого, кто сколько может добыть. Те, кто приносил больше других, как раз и приобретали престиж и авторитет; именно из их числа выбирали лидеров.

Экономический аспект генерального принципа системы эквивалентного обмена, основанной на уравнительности, антропологи обозначили термином «реципрокность» (от лат. reciproco – двигать туда-сюда, возвращать обратно). Первоначальная суть реципрокного взаимообмена сводилась к тому, что каждый вносил в общий котел, сколько мог, и черпал из него, сколько ему полагалось, тогда как разница между отданным и полученным измерялась в терминах социальных ценностей и выражалась в форме престижа и связанных с ним привилегий.

Будучи едва ли не первым универсальным механизмом функционирования человеческого общества на ранних этапах его существования, реципрокный обмен сыграл решающую роль в последующем развитии общества, в конечном счете в разложении той эгалитарной структуры, которая вызвала его к жизни и существовала на его основе. Включение престижных амбиций способных и удачливых индивидов, вызванное к жизни активным функционированием реципрокности, вело, с одной стороны, к выходу на передний план принципа меритократии, т. е. выдвижения способных и честолюбивых, претендующих на престиж и авторитет, которые со временем все более явственно выделялись над средним уровнем и соответственно обретали привилегии, а с другой – к увеличению общей массы потребляемой пищи, к созданию за счет усилий амбициозных и удачливых охотников своего рода избыточного продукта.

Проблема избыточного продукта сложна. Речь не об абсолютном избытке, во всяком случае не о нем в первую очередь. Имеются в виду излишки по сравнению с нормой (жизнеобеспечивающим продуктом, по определению Ю. И. Семенова). В группах, живших в сравнительно богатых дичью районах, удачливые охотники чаще, чем где-либо еще, приносили богатую добычу, причем со временем выработалась норма, согласно которой принесший добычу имел право сам распорядиться ею. Конечно, при этом соблюдались веками сложившиеся нормы потребления в группе, но право распределения означало, что пища приносится как индивидуальный дар. Здесь лишь легкое смещение акцента, однако в условиях сравнительного избытка оно вело к появлению привилегий. Стало считаться само собой разумеющимся, что обладающий престижем удачливый охотник заслуживает определенных социальных привилегий. Материальный достаток, таким образом, обменивался на престиж, престиж сопровождался некоторыми привилегиями, и все это опиралось на признанный и почитаемый принцип меритократии. Оставался лишь шаг до социального неравенства. И вскоре этот шаг был сделан, правда, уже в новых условиях, когда на смену обществу собирателей пришли коллективы производителей пищи, земледельцев и скотоводов.

Неолитическая революция и переход к регулярному производству пищи способствовали заметному росту избыточного продукта, что дало резкий толчок изменению форм социальных отношений, менявшихся параллельно с появлением нового образа жизни в виде оседло-земледельческих поселений и общинной организации. Непрочные у собирателей парные семейные ячейки при переходе к оседлости и систематическому производству пищи трансформировались в более крепкие и достаточно многочисленные семьи, даже семейно-клановые группы, заменившие собой локальные группы бродячих охотников. Группа близких родственников – потомков одной семейной пары, чаще всего по одной определенной линии, мужской или женской, – вместе с их брачными партнерами и детьми обычно представляла собой низовую семейно-клановую ячейку, построенную по нормам строгой экзогамии и имевшую тенденцию к разрастанию в систему родственных кланов.

Именно такие семейно-клановые группы стали первичной ячейкой оседло-земледельческого (а позже и кочевого) общества, что, в частности, хорошо прослеживается антропологами на материалах полевых обследований многих народов Африки. Главой группы обычно являлся отец-патриарх, имевший одну или несколько жен и проживавший со своими детьми, нередко тоже уже женатыми, а также братьями с их женами и иными родственниками и домочадцами в рамках единого общего домохозяйства, своего рода замкнутого компаунда. На территории компаунда каждая женщина с ее детьми имела, как правило, свою хижину (строение с кухней); хижины были и для мужчин, иногда отдельное жилище предоставлялось главе группы. Тут же располагались хозяйственные постройки, амбары, хлевы и т. п. Среднее число взрослых в компаунде, по некоторым подсчетам, составляло семнадцать – двадцать человек. Внутренние связи в семейной группе были неизмеримо жестче тех, что связывали между собой членов кочующей локальной группы охотников и собирателей. Соединенные не по собственной воле, а по случайности рождения строгими нормами брачно-родственных уз, члены семейной группы уже не являлись собранием равных, различавшихся лишь по полу и возрасту. Пол, возраст, принадлежность к определенному поколению и брачному классу, наконец, место в группе, связанное с нормами брачно-родственных уз и случайностью рождения, – все это стало играть важную роль и фиксировать определенный статус каждого. Следствием было возникновение неравенства, выражавшегося обычно в системе социальных и возрастных рангов.

Итак, неравенство в его простейшей модификации – ранговое; суть его в том, что в рамках данной общности четко фиксировалось ограниченное количество позиций высокого статуса, значительно большее – среднего и практически неограниченное – низшего. Низшие ранги имели члены семейно-клановой группы: люди женатые, но не имевшие собственного самостоятельного хозяйства; прошедшие через обряд инициации юноши и девушки, считавшиеся взрослыми; дети и подростки. На самом низу – прибившиеся к коллективу чужаки-аутсайдеры. Глава семейной группы в качестве социального лица имел на этом фоне более высокий ранг, соответствовавший его реальному статусу лидера группы и распределителя хозяйства. Его вполне можно сопоставить с лидером локальной группы охотников, хотя разница между тем и другим достаточно велика.

Прежде всего своим положением отец-патриарх обязан не случайности выбора и тем более не собственным заслугам, а случайности рождения или обстоятельств, превративших его в старшего среди группы более младших родственников его поколения и следующих поколений. Соответственно и его позиция в группе прочна и неколебима; это своего рода пожизненный статус, независимый от воли, настроений или пожеланий членов группы. Неравенство между ним и остальными членами его группы очевидно, хотя и еще весьма условно. Что же касается функций, то они частично те же, что и у лидера локальной группы: определение характера деятельности для всех, забота о благосостоянии коллектива, принятие решения в конфликтных ситуациях и т. п. Однако есть и немало новых функций, требующих определенных способностей и действий, причем иного, нежели раньше, характера. Во-первых, к числу основных достоинств патриарха относятся не столько качества умелого и ловкого добытчика, сколько опыт знающего администратора и организатора, умеющего предвидеть ход событий и планировать дела, принимать нужные меры, связанные с решением комплекса хозяйственных забот земледельцев. Во-вторых, иной характер принимает борьба за достижение и постоянную реабилитацию престижа, который в социальной системе ценностей землевладельцев-общинников стойко продолжает занимать центральное место и играть едва ли не решающую роль в важнейших делах.

В рамках группы авторитет главы незыблем в силу того, что члены семьи отчетливо ощущают свое зависимое и подчиненное положение. Но зато на передний план выходит задача завоевать авторитет вне группы, в рамках общинной деревни. И вот здесь-то в наибольшей степени проявляется имущественное и социальное неравенство, которое уже существует в ранних земледельческих (равно как и скотоводческих) общинах. Речь идет о господствующей системе распределения продукта, причем не только избыточного.

Глава семейной группы еще не собственник, не хозяин всего ее имущества, которое по-прежнему считается общим, коллективным. Но благодаря своему положению старшего и ответственного руководителя хозяйства и жизни группы он приобретает права распорядителя. Именно от его авторитарного решения (а в рамках семьи демократии еще меньше, чем в эгалитарных структурах) зависит, кому и сколько выделить для потребления и что оставить в качестве запаса, для накопления и т. п. Он же определяет, как распорядиться излишками, использование которых тесно связано с взаимоотношениями в общине в целом. Дело в том, что семейная ячейка, будучи частью общины, занимает в ней определенное место, а место это, в свою очередь, зависит от ряда факторов, объективных и субъективных.

Проблема ресурсов в общине на раннем этапе ее существования обычно не стоит – земли хватает всем, как и прочих угодий. Правда, кое-что зависит от распределения участков, но это распределение производится с учетом социальной справедливости, нередко по жребию. Другое дело – факторы субъективные, столь ощутимо проявлявшие себя в локальной группе и, пожалуй, еще более заметные в общине, хотя и в несколько ином плане. Одни группы многочисленнее и работоспособнее других; некоторые патриархи умнее и опытнее остальных. Все это сказывается на результатах: одни группы оказываются крупнее, зажиточнее, другие – слабее. Менее удачливые расплачиваются тем, что их группы становятся еще малочисленнее, так как на их долю не достается либо достается меньше женщин – следовательно, меньше и детей. Словом, неизбежно возникает неравенство между группами и домохозяйствами. Оно не в том, что одни сыты, другие голодны, ибо в общине надежно функционирует все тот же механизм реципрокного обмена, который играет роль страховки. Но как теперь функционирует этот традиционный механизм? Как реализуется материальное неравенство?

В общине всегда есть несколько высших престижных должностей (старейшина, члены совета), обладание которыми не только повышает ранг и статус, но также и резко увеличивает авторитет, порой предоставляет некоторые привилегии. Чтобы занять позиции высокого ранга и статуса, домогающиеся их претенденты, в основном из числа глав семейных групп, должны либо продемонстрировать высокие личные достоинства и способности, либо приобрести немалый престиж примерно тем же способом, как это делалось в локальной группе, т. е. посредством щедрых раздач излишков пищи. Но если в локальной группе претендент отдавал добытое им самим, то теперь глава группы мог раздать то, что было добыто трудом всей его группы, имуществом которой он имел право распорядиться. Иными словами, господствует все тот же фундаментальный принцип эквивалента, но древняя практика реципрокного обмена в этом пункте оттесняется специфической системой перераспределения, детально охарактеризованной К. Поланьи и получившей наименование редистрибуции.

Согласно формулировке американского антрополога М. Фрида, путь от эгалитарного общества к ранговому и есть движение от реципрокности к редистрибуции. Редистрибуция как важнейший полит-экономический принцип возникает с того момента, когда средства коллектива и тем более его избыточный продукт оказываются в распоряжении главы группы. Посредством щедрых демонстративных раздач глава процветающей группы повышает свой престиж и занимает более высокое положение в общине, как это изучено антропологами, исследовавшими, в частности, папуасские общины.

Система престижных раздач у папуасов вела к тому, что заколовший сразу всех своих 30—40 свиней глава процветающей группы щедро угощал мясом в дни какого-либо торжества всю деревню. Закон эквивалента требовал от всех угощавшихся вернуть принятый дар. Но поскольку сделать это в материальной форме могли далеко не все [9], разница возвращалась претенденту на престиж и высокий статус (современные антропологи называют таких претендентов бигменами) в форме обязательств и отношений зависимости. Слабые становились в положение клиентов по отношению к бигменам. Голоса клиентов, помимо прочего, обеспечивали успех на выборах общинной верхушки.

Дарение возвышает, принятие дара принижает – этот вывод был детально обоснован французским антропологом М. Моссом и имеет весьма широкое распространение, касается едва ли не всех сфер человеческих взаимоотношений. Генетически принцип такого рода дарообмена восходит все к тому же фундаментальному принципу эквивалента, о котором уже не раз упоминалось. Практическое применение его известно и в древней, и в новой истории. Применительно же к первобытности он наиболее заметно проявлял себя в форме института потлача, изученного на примере американских индейцев. Суть потлача сводилась к тому, что соперничавшие главы коллективов стремились раздать, потребить, а то и просто уничтожить – но обязательно в присутствии соперника, при его участии – как можно больше продуктов и добра. Преуспевший в этом считался победителем, и его престиж резко возрастал.

Папуасский бигмен – это кандидат в общинные лидеры, причем есть основания считать, что институционализация руководства общиной шла именно в ходе отбора и спорадических перевыборов претендентов из числа подобных кандидатов. Некоторые публикации, в частности Н.А. Бутинова, свидетельствуют о том, что у папуасов наряду с общинами, уже имевшими признанных выборных старейшин, были и такие, где лидера как такового еще не было, т. е. община существовала без старейшины.

Главы общин и общинных советов в более крупных общинах, равно как и члены этих советов, обычно избирались при соблюдении более или менее демократической процедуры: личные достоинства, социальный ранг, достигнутый щедрыми реципрокными раздачами престиж, количество поддерживавших кандидата клиентов – все играло свою роль. Но мало добиться должности – нужно было постоянно подтверждать свое право занимать ее, т. е. реабилитировать свой престиж и авторитет. И это условие диктовалось обстоятельствами: не имея никаких средств принуждения, общинный старейшина мог действовать в критической обстановке или при решении конфликтных ситуаций, опираясь только на свой престиж, а престиж добывался прежде всего традиционным способом реципрокных раздач. Неудивительно поэтому, что по меньшей мере на начальных этапах должность главы общины была связана более с расходами, нежели с доходами (к слову, так было и при отправлении должностей в ранних античных полисах): старейшина общины, обладая правом распоряжаться ее достоянием и избыточным продуктом, обычно хранившимся в общественных амбарах и складах, должен был регулярно устраивать щедрые угощения, открывая при этом не столько общественные, сколько свои амбары. Скуповатый старейшина не мог рассчитывать удержаться у власти, а иногда вместе с нею терял и жизнь.

Функции общинного лидера, тем более главы крупной, разросшейся общины, подчас разделенной на кварталы или состоявшей из нескольких соседних деревень, достаточно сложны и многообразны. В некотором смысле это уже функции политического администратора. К их числу относились регулярное перераспределение участков пахотной земли между численно менявшимися группами и небольшими семьями (коль скоро возникали такие), обеспечение справедливого пользования общинными ресурсами и угодьями, организация общественных работ, взаимоотношения с соседями, включая межобщинный обмен и ритуальные акции, и т. п. На лидера возлагалась и важная функция верховного редистрибутора, т. е. распорядителя как коллективного достояния общины, о чем уже было упомянуто (раздел земель и угодий), так и ее избыточного продукта, хранившегося в общественных амбарах. Но каким образом собирался этот продукт?