В стонущем окровавленном поле мелькали факелы. Обозники и женщины из Пскова подбирали раненых и вывозили их на берег, оставляя мёртвых до утра. Хотели помочь смердам, тащившим тело Яруна, но Буслай не дал-

— К Невскому его. То сам воевода Ярун. Сменяя друг друга, мужики-ополченцы дотащили тяжёлое тело воеводы до княжеского шатра на берегу. Смерды, сняв шапки и низко поклонившись Яруну, ушли, а Буслай остался. Сбыслав снял с отца шлем, бережно перебирал седые спутанные кудри.

— Железо с него сними, — тихо сказал Буслай. — Холодно в нем, поди.

Вдвоём они с трудом стащили броню с начинавшего коченеть тела. Сбыслав стал оправлять сбившуюся, залитую кровью одежду, наткнулся на свиток за пазухой, развернул.

— Что там? — спросил Буслай.

— Князя найди.

Буслай сразу же ушёл, не спрашивая, зачем да почему. Не до того было: все в этот час говорили коротко, отрывисто, потому что в душах ещё не улеглась битва. Ещё воевала душа каждого, ещё кипела и пенилась, и покойными были только мёртвые.

Быстро подошёл Невский. Опустился на одно колено, снял шлем.

— Дядька мой… — Поцеловал Яруна в лоб, поднялся. — В Псков отвезёшь его. Там отпевать будем. Скажи Якову, Буслай, чтоб розвальни дал. Осиротила тебя судьба, Ярунович.

Сбыслав молча протянул Александру послание великого князя Ярослава.

Во всех соборах, церквах, а то и просто у братских могил на погостах отпевали погибших. И хоть великая была победа, хоть каждый и ощущал её, скорбно было во Пскове и в Новгороде. Невский старался попасть на все последние поклоны, ел урывками, почти не спал, почернел и осунулся настолько, что борода торчала клином.

— Простит меня княгинюшка моя, что не простился я с нею.

Князь Андрей свалился в горячке, Гаврила Олексич тяжко страдал от ран, и Александра повсюду сопровождали Сбыслав и Яков Полочанин да иногда Бус-лай, которого заметно приблизил Невский, будто увидел в нем знакомые черты погибшего Миши Пру-шанина. А как засыпали последнюю братскую могилу, сказал:

— Принимай Мишину дружину, Буслай.

— Не потяну, Ярославич.

— Потянешь.

На следующий день Невский выехал в Новгород, оставив отцовскую дружину на Будимира во Пскове. Это удивило Сбыслава, но Александр лишь буркнул в ответ:

— Отсюда до литовцев ближе.

— Дружину потрепали сильно, Ярославич.

— Этим Будимир займётся. А ты, боярин, отвезёшь Андрея во Владимир, расскажешь отцу о побоище и выпросишь для меня его дружину.

Невский был хмур и озабочен. Внезапное известие о кончине жены, большие потери и огромное напряжение последних недель выбили его из привычной колеи. Он понимал, что орден потерял ещё больше и тоже нуждается в мире, но велел Якову По-лочанину разговаривать с его послами как победитель, твёрдо отстаивая свои условия. Успех следовало закрепить, и, буркнув Сбыславу о литовцах, князь сознательно выдал свой замысел. Впрямую не поддерживая ливонцев, Литва косвенно помогала им, захватывая соседние русские княжества, и гибель Брячислава Полоцкого, помноженная на смерть его дочери, камнем висели на совести Александра. Сбыслав сразу понял причину такого решения, потому что знад о смерти княгини Александры, но Яков не знал и заспорил, утверждая, что и сил мало, и людям отдохнуть надобно.

— Я сказал!… — рявкнул Невский, и Литовский поход был решён.

— Трепал я литовцев многажды, — вздохнул великий князь Ярослав. — Воины они упорные, да и сил у них сейчас поболе, чем у Александра, но победы дух умножают. А такой, как победа ледовая, на много поколений хватит.

Этот разговор возник, когда князь Андрей уже настолько поправился, что начал принимать участие в беседах. А ещё до этого, в первый же день приезда во Владимир, он рассказал отцу, кто его спас, хотя сам Сбыслав об этом не обмолвился ни словечком. И в первый же вечер, когда Андрей, поведав о подробностях спасения, ещё метался в поту и жару, великий князь принёс ларец, открыл его и торжественно надел на шею Сбыслава тяжёлую княжескую цепь.

— Это цепь твоего отца, Сбыслав. Носи с честью. А ночью молился и плакал счастливыми слезами, поражаясь Провидению Господню, которое восчувствовал в переплетениях судьбы, гордился отважными сыновьями и глубоко скорбел о Яруне.

— Бог дал, Бог взял. Все мы в руце Его.

Андрей выздоравливал медленно, и великий князь с молодым боярином каждый вечер засиживались допоздна. Сбыслав подробно рассказывал о Ледовом побоище, а князь Ярослав жадно расспрашивал, восторгался, горевал и умилялся. Он всегда был человеком открытым, порою непредсказуемо импульсивным, но с годами растерял дерзкое своё упрямство, стал мягче, добрее и сентиментальнее. Постепенно отходил от общерусских дел, перестал видеться с Не-гоем, а после взятия Невским Пскова окончательно замкнулся на собственном княжестве. Строил церкви и монастыри, не только упорно насаждая христианство, но и, пользуясь ханской милостью, ловко пряча в их имуществе собственные доходы от татарских баскаков. И совсем уж неожиданно для многих в тот жестокий век открыл первый приют для вдов, сирот и обесчещенных девиц.

— Дружину Александру надобно заново собирать, отец, — сказал Андрей, впервые оставшись на вечернюю беседу. — Он её в лоб поставил, под удар самых отборных рыцарей.

— Подсоблю. — Великий князь долго смотрел на осунувшегося, повзрослевшего сына, улыбнулся вдруг: — В Переяславль не хочешь поехать? Отдохнёшь, поправишься.

— Да ну! — отмахнулся Андрей. — Скучно там.

— Там дочь Даниила Галицкого гостит. Приехала на похороны княгинюшки Александры да и задержалась. Девица красивая, собой видная, так что не заскучаешь. Вместе княжича Василия пестовать будете.

— А Сбыслав? — помолчав, спросил Андрей.

— Сбыслав мне нужен, — сказал великий князь. — Батый велел Александру после победы над ливонца-ми в Орду приехать, а он не сможет сейчас. Значит, о побоище Сбыславу придётся рассказывать. Да и мне пришла пора хану поклониться, от этого уже не отвертишься. А ссориться с ними нам сейчас совсем не с руки, сыны мои. Не с руки. Так что поезжай-ка, Андрей, в Переяславль один, а мы со Сбыславом — в Орду. Так-то оно вернее будет. И князю Невскому поспокойнее. Как рассудишь, боярин?

— Ехать надо, — сказал Сбыслав. — Татары обидчивы и злопамятны, особенно в мелочах. А там Чог-дар пока в чести.

— Стало быть, как воды спадут, так и выедем, — решил Ярослав. — А ты, Андрей, сейчас в Переяславль собирайся. Пока Даниловна там гостит.

Но в Орду выехали нескоро, и великий князь знал, что выедут они нескоро, а говорил так только для того, чтобы поскорее спровадить Андрея в Переяславль. Уж очень ему понравилась чернобровая рассудительная дочь Даниила Галицкого, а сватать Ярослав любил.

Да и дел было невпроворот. Отсеяться следовало с большим запасом, потому что вся тяжесть ливонской войны легла на Псков и Новгород, которым и в мирные-то времена не хватало своего хлеба. И беженцев с тех опалённых сражениями земель уже появилось немало, и князь полагал, что появится их ещё больше, когда подсчитают новгородские семьи потери своих кормильцев. Поэтому решил вдоль всех дорог, ведущих к Новгороду, засеять «сиротскую долю». Так тогда назывались посевы репы, гороха, редьки да брюквы, брать которые мог любой нуждающийся в пропитании. И о жильё для беженцев подумать следовало, а вопрос этот был сложным, потому что и своих бездомных да безземельных ещё хватало со времён татарского нашествия. И великий князь вместе с думными боярами да церковными иерархами давно уж ломал над этим голову. Привычный мир изменился как-то сразу, вдруг, и некогда беспечный, своенравный и своевольный Ярослав менялся вместе с этим миром.

— Господи, не покинь меня во дни мои многотрудные, — истово молился он вечерами. — Господи, вразуми меня…

Андрей вместе со Сбыславом уехали в Перея-славль. Впрочем, Сбыслав лишь довёз туда Андрея, распрощавшись чуть ли не на пороге. Уж очень боялся он столкнуться глазами с той боярыней, которой сказал когда-то о гибели князя Брячислава.

И опять вечерами они долго сидели за беседой. Исчерпав в конце концов тему самого побоища, перешли на его участников, которых знал великий князь и о которых подробно расспрашивал. Так дошли до Гаврилы Олексича, и Ярослав вытянул из Сбыслава сведения о свадьбе, отложенной до победы.

— Негоже, Сбыслав, в такой час радостный друга бросать. Поезжай, отгуляй свадьбу, мой подарок молодым передашь.

И была свадьба, не очень-то шумная, но — дружная. Олексич ещё покряхтывал от болей в переломанных рёбрах, но держался молодцом, как и положено жениху Одно огорчало: Невский не смог почтить их своим присутствием, залечивая внутреннюю боль и досаждающие мысли стремительными бросками и яростным мечом. Но о свадьбе не забыл: прислал Якова Полочанина с дарами из Литвы.

А ведь хотел приехать и, что уж греха таить, мог приехать Но в последний момент дела повернулись неожиданно.

— Литовцы просят о свидании, Ярославич, — доложил Яков за сутки до намеченного отъезда на свадьбу.

— Я бить их пришёл, а не видеться с ними.

— Намекают, что этого хочет Миндовг.

— Миндовг?…

Имя великого князя Литовского было хорошо знакомо Невскому. Не только потому, что князь был дерзок в замыслах и удачлив в битвах, но и потому, что был ровесником Александра. Об этом когда-то поведал хорошо знавший литовцев покойный Брячислав, и совпадение поразило Невского, потому что позволяло сравнивать судьбы. Общим оказался не просто год рождения — общими оказались задачи, которые ставила жизнь перед молодыми князьями: борьба с удельной раздроблённостью мечом и с внешней опасностью — тонким расчётом.

— Сведи меня с ним и поезжай в Новгород Яков оговорил время и порядок свидания и отправился на свадьбу А Невский в назначенный вечер выехал в оговорённое место с двумя отроками и небольшой стражей во главе с Будимиром.

На опушке леса их ждал литовский отряд той же численности. От него отделился всадник в нарядной одежде и лёгком шлеме с белым султаном.

— Миндовг, — определил Александр, тронув коня навстречу

Съехались, остановившись в шаге друг от друга, и Миндовг первым снял шлем и склонился в седле

— Прими поклон, великий князь Невский, — по-русски довольно свободно сказал Миндовг.

— Прими и ты мой поклон, великий князь Литовский.

Они сблизились и крепко пожали друг другу руки.

— Неподалёку — уединённый хутор, — сказал Миндовг. — Если ты не против, мы могли бы поговорить там за кружкой доброго литовского пива, князь Александр.

Хутор стоял на острове посреди болота, к нему вела почти невидимая тропа, но Миндовг хорошо её знал. Там их ждала немногочисленная челядь, в доме был накрыт стол. Князья, не сговариваясь, взяли по одному отроку, приказали страже совместно охранять их и уселись друг против друга.

— Я очень благодарен тебе, Александр, — сказал Миндовг после первой заздравной кружки. — Больше того, я — твой должник, потому что ты выполнил за меня добрую работу — набил заносчивые морды моим своенравным племянникам.

— Сочтёмся, — без улыбки отметил Невский. — Ты прикрыл ливонцам правое крыло в этой войне, а я-то думал, что орден такой же враг Литвы, как и Руси.

— Даже больше, — вздохнул Миндовг. — Только Литва — не Русь, и крестоносцы — не татары. И если тебе приходится лишь притоптывать в лад татарскому барабану, то я вынужден плясать под ливонскую дудку. И при этом прикидывать, когда же мне принять католичество, чтобы спасти свой народ.

— Вера скрепляет народы.

— Какая, Александр? Наша с тобой, то есть княжеская? Она кончается за порогом наших усадеб, а народ живёт так, как жили его предки, и верует в то, во что веровали предки. И я все время прикидываю, с кем же мне выгоднее быть: с чужим Богом или со своим народом?

— Выгоднее?

— Ты тоже прикидываешь, князь. Прикидываешь, кому что обещать, кому как сказать, кого чем пожаловать. А ведь тебе куда легче, чем мне. Ты отбиваешься от запада и востока, а я — на все четыре стороны: на севере — от крестоносцев, на западе — от Польши, на юге — от Даниила Галицкого и на востоке — от тебя. А ведь я с орденом пить пиво не собираюсь. Я с тобой хочу его пить.

— Пиво сначала надо сварить, Миндовг.

— Давай варить, Александр. — Миндовг помолчал. — В Кенигсберге перед собором каждый день собирается орущая толпа Им показывают покалеченных твоими воинами рыцарей, а рыцари поясняют, что ты — азиатский варвар хуже татар Но рыцарям верят в Европе, потому что так угодно Папе, и все готовятся к новому крестовому походу против русских еретиков. Орден вот-вот придёт в себя и начнёт наращивать силы.

— И ты опять займёшь место на их левом крыле, — усмехнулся Александр.

— Если мы с тобой ничего не предпримем, меня заставят занять это место. У нас в запасе не так-то много времени, чтобы помешать этому, Александр Ты повёл против меня отцовскую дружину, потому что твою собственную потрепали крестоносцы, а у Европы опытных воинов — бездонная бочка. Через десять-пятнадцать лет они соберут могучую армию и вновь ринутся на тебя. «Дранг нах остен» написано на их знамёнах, потому что в Европе стало тесно.

— Где собираются уцелевшие после ледового разгрома рыцари? — помолчав, спросил Невский.

— В земле куршей.

— Совсем рядом с тобой, Миндовг, — улыбнулся Александр.

— Потому-то я и пригласил тебя на это свидание, — буркнул Миндовг, наливая пиво в кружки. — Перестань клевать меня в задницу, и я отточу свой клюв.

— Литовцы убили моего тестя, полоцкого князя Брячислава.

— Каждый из нас, Невский, собирает в единое целое свои народы. Перед нами великая цель, которую нельзя разменивать на кровную месть. Недопустимо разменивать.

— Перед нами — великая цель, — задумчиво повторил Александр.

Он прихлёбывал густое чёрное пиво, неторопливо размышляя. Литовский князь открыто дал понять, что добьёт самых опытных рыцарей до подхода основных подкреплений из Европы, если Невский прекратит Литовскую войну. Это было выгодное предложение: выигрывалось время для того, чтобы передохнуть, восстановить собственную дружину, залечить раны. Миндовг все больше нравился ему, хотя его расчётливое, по сути торгашеское отношение к религии досадно противоречило представлениям Александра. Кроме того, требовалось выяснить, почему столь важный договор великий князь Литовский решил провести с глазу на глаз, без хитроумных советников.

— Если ты поверишь в моё слово так, как я поверю в твоё, нам не понадобятся ни письменные обязательства, ни свидетели, — пояснил Миндовг, когда Александр прямо спросил его об этом. — У ливонцев много купленных языков и купленных ушей.

— Когда ты можешь выполнить свою долю наших условий?

— Через год после того, как ты прекратишь войну против меня. Нам невыгодно обманывать друг друга, Александр.

— Ты опять заговорил о выгоде, — с неудовольствием сказал Невский. — Вера для тебя — товар, военный договор — тоже товар. Неужели все продаётся и все покупается?

— Все, когда речь идёт о судьбе народа. О том, выживет он или будет растоптан, как растоптаны пруссы, курши, твои половцы. И ты тоже что-то продашь, что-то купишь, когда на кон будет поставлено само будущее русичей. Мы оба готовы к любым мукам в загробном мире, только бы народы наши избежали ада на земле. Или я ошибся в тебе, Александр?

— Не ошибся, Миндовг, — улыбнулся Невский и протянул через стол руку. — Вот тебе моё слово.

Из Каракорума вести приходили более или менее регулярно: перед бегством Ючень построил прочную цепочку из своих людей. Но вести были неутешительными. До курултая власть по законам Ясы принадлежала вдове Угедея Турачине, однако войском безраздельно распоряжался Гуюк. И, судя по всему, подтягивал к столице империи верные ему тумены, отодвигая подальше сторонников Бату-хана. Казней, правда, ещё не было, но как Ючень, так и Чогдар не сомневались, что, собрав надёжных сторонников, Гуюк начнёт устранять неугодных ему офицеров и чиновников.

Бату свято исполнял последнюю волю Субедей-ба-гатура, повелев Чогдару находиться при нем в качестве главного советника. Однако пока обязанности последнего сводились к частым беседам с ханом, в которых особой надобности в советах не возникало. Для себя Чогдар объяснял это свойственной Бату недоверчивостью, старался быть кратким и точным в ответах, когда к нему обращались с вопросом, и — ждал, понимая, что иного ему сейчас просто не дано. Кроме того, существовал лукавый, умный и проницательный Ючень, своевременно подбросивший Бату-хану мысль о строительстве собственной столицы. В этом был резкий вызов Каракоруму и всей центральной власти, что особенно нравилось властителю Золотой Орды.

Степную столицу, заранее названную Сараем (Дворцом), строили по плану Юченя, согласованному с Бату-ханом. План предусматривал центральную площадь с огромным ханским дворцом, от которой расходились прямые дороги по основным направлениям: в собственно Монголию, на Кавказ, в Крым, в Киев, Рязань и Владимиро-Суздальское княжество.

Пленных и рабов хватало, кибиточный город рос со сказочной быстротой, дороги с обязательными ямскими поставами на каждом дневном перегоне протягивались, естественно, медленнее, но строительная лихорадка заменяла вынужденное отсутствие военных походов Будущая столица оказалась главным занятием как для хана, так и для его окружения, вокруг неё были сосредоточены все ожидания, советы и споры, и главный строитель — а таковым, естественно, стал Ючень — мудро и неторопливо подбирал ключи ко всем сколько-нибудь значимым сердцам.

Это не ускользнуло от Чогдара, насторожило, но особенного беспокойства не вызвало. Во-первых, возведение города и прокладка дорог требовали денег, в которых надлежало отчитываться по окончании работ, а Бату отличался известной скупостью. А во-вторых, и это главное, наследник престола царевич Сартак не разделял общего восторга, относился к Юченю насторожённо и демонстративно предпочитал ему Чогдара.

— Даже приручённая лиса по ночам жрёт кур из хозяйского курятника, — громко говорил он, нимало не беспокоясь о том, что эти слова тут же повторят Юченю. — Поедем на охоту, Чогдар, у меня першит в горле от поднятой пыли.

Однако Ючень был опытным царедворцем, отлично понимал, что Золотая Орда есть его последнее прибежище, а её владыка не вечен. Он изо всех сил избегал споров, а уж тем паче прямых столкновений с любимым сыном властелина и был подчёркнуто почтителен с Чогдаром. Бату-хан все видел и все понимал, но ни во что не вмешивался, не давая перевеса ни одной из сторон в этой возне под войлоком. Чогдар нужен был ему не столько для грядущих войн, сколько ради упрощения отношений с северными русскими княжествами, Ючень — для той же роли на востоке, а потому преждевременно было кого-то выдвигать в первый ряд перед собственным троном. Наоборот, небольшой раскол среди вельмож сейчас выглядел предпочтительнее показного единодушия, поскольку достаточно ясно выявлял их настроения и надежды на будущее. Все зависело от завтрашнего дня, но сам завтрашний день от Бату уже не зависел. Все решали сто сорок тысяч монгольских воинов и неисчерпаемая казна Чингисхана. И — рука, которая получит на грядущем курултае право первой залезть в эту казну.

— Господин главный советник, могу ли я испросить разрешения уделить мне совсем немного вашего драгоценного времени?

Ючень умел быть на редкость медоточивым, сладким до приторности, но Чогдар терпел, не позволяя себе даже сдвинуть брови. Только улыбка — мягкая, вежливая, поощрительная — должна была служить отмычкой будущей беседы.

— Внимательно слушаю вас, господин старший советник. Не угодно ли присесть?

Ючень первым явился на беседу с глазу на глаз, доселе такого не случалось. Следовательно, возникли какие-то новые обстоятельства, грозящие пошатнуть неустойчивое равновесие под войлоком. Чогдар прошёл хорошую школу в юности, держась за стремя самого Субедей-багатура, а потому был подчёркнуто вежлив, сам наполнял чаши кумысом и ни о чем не спрашивал. Говорящий первым всегда высовывается из-за собственного щита, каким бы лукавством он ни обладал.

— Важные известия из Каракорума, господин главный советник Источник заслуживает доверия.

Ючень замолчал, но Чогдар лишь поощрительно улыбнулся.

— Гукж уговорил свою матушку ханшу Туракину предоставить христианам-несторианцам преимущественные права, весьма похожие на те, которые великий Бату-хан даровал Русской Православной Церкви.

И вновь китаец многозначительно помолчал, но, не дождавшись ни слова от собеседника, вынужден был сам продолжать разговор.

— В монгольской армии много христиан, господин главный советник. Да, внешне они соблюдают обряды своей племенной религии, тем более что не-сторианство обходится без церквей. Веруют во Христа, но не признают божественности Божьей Матери, считая её Христородицей, то есть обыкновенной женщиной, лишённой святости. Римская Католическая Церковь считает их самыми греховными еретиками. Греховнее православных и, главное, опаснее их.

И опять — молчание. Ючень очень хотел вовлечь Чогдара в беседу, но Чогдар строго руководствовался правилом Субедей-багатура, вызубренным ещё в детстве: «Никогда не иди туда, куда тебя подталкивают».

Однако молчание затянулось, и он вынужден был сказать:

— Я слушаю очень внимательно.

— Благорасположение к несторианам не может не насторожить католическую Европу. Особенно если Гуюк попробует привлечь на свою сторону православные русские княжества. Рим вынужден будет благословить новый крестовый поход.

— Русские княжества далеко от Каракорума.

Это был пробный шар. Чогдар решил прибегнуть к нему, потому что понял главное: Гуюк избрал Европу целью собственного великого похода. Кроме захвата несметных богатств, этот поход преследовал ещё одну задачу: полное развенчание Бату-хана как полководца, не сумевшего закрепиться в Центральной Европе. Ход был неплохо продуман, но успех его зависел от выбора православных русских княжеств, и Чогдару необходимо было знать, что предпринял Каракорум для привлечения их на свою сторону. Или — что может предпринять.

— В Золотую Орду уже послан гонец с предупреждением ханши Туракины, что отныне ярлык на великое княжение будет выдаваться русским князьям только в Каракоруме, господин главный советник, — со значением произнёс Ючень.

Это известие означало, что Гуюк перешёл к решительным действиям по ограничению власти Бату-хана, и, по сути, являлось объявлением ползучей негласной войны за влияние на русские православные княжества. А силы были далеко не равны, даже если не брать во внимание бездонную казну Чингисхана.

— Осознаешь ли ты, первый советник, особое значение сообщённых мне сведений? — тихо спросил Чогдар.

— Ни одна живая душа не узнает о них без вашего повеления, господин главный советник

— В том числе и сам Бату-хан.

— В том числе и сам Бату-хан, — послушно повторил Ючень, уловив блеск секиры палача в холодных глазах Чогдара.

— Ощути, насколько прочно я запечатал твой язык, Ючень. Если ощутил, ступай. Все новости будешь передавать мне лично. Учти, я — воин и принимаю решения очень быстро.

Полученные известия имели настолько грозовой оттенок, что Чогдар сразу же пошёл к хану, как только Ючень, пятясь, покинул его шатёр. Он был убеждён в молчании китайского советника не столько потому, что верил его слову, сколько потому, что знал о его трусости, но поторопиться все же следовало.

По счастью, Бату сразу же принял его. Коротко изложив суть многозначительных вестей, Чогдар замолчал, предоставляя хану время взвесить их, осознать и сделать выводы. Хан молчал долго, и на его бесстрастном, замкнутом для всех глаз лице ничего не отражалось.

— Князь Ярослав способен сказать «нет»? — наконец спросил он.

— Скорее, не способен. Он слишком много грешил в юности.

— Да, — вздохнул Бату. — Грехи молодости всегда подтачивают твёрдость старости. Значит, он может оказаться податливым на лесть, а в Каракоруме льстить умеют. Повели ему прибыть ко мне.

— По моим сведениям, он сам готовится предстать перед тобою.

Бату— хан задумчиво покачал головой.

— Подождём. Как по-твоему, что будет с нами, если Гуюк, став великим ханом, решится на европейский поход?

— Мы исчезнем, как пыль на ветру, мой хан.

— Мы исчезнем, — согласился Бату. — А русские княжества превратятся в дойную корову ненасытного Гуюка. Значит, мы должны воспрепятствовать этому походу. Как? Став поперёк пути на Волге? Но разве может плетень сдержать степное половодье?

— Это возможно только с помощью русских дружин.

— Невский не станет помогать нам, если его отец поддержит Гуюка. Что можно сделать, чтобы князь Ярослав отказался от совместного похода на католиков? Не отвечай сейчас, Чогдар, но все время думай об этом. Мой учитель Субедей-багатур очень любил тебя…

Орду, оставленный Бату-ханом главнокомандующим, выводил татарские войска из Центральной Европы через Болгарию, чтобы не пересекать вновь разорённые земли. Он был старательным исполнителем и плохим полководцем, сознавал это, а потому во всем, что касалось боевых действий, полагался на Бурундая. Даниил Галицкий, правильно поняв татарский манёвр, тут же вернулся в свои княжества, однако, будучи человеком дальновидным, предпочёл временно осесть на севере своих владений И здесь неожиданно получил предложение о мирных переговорах.

Предложение поступило от литовцев. Обезопасив себя с востока, Миндовг решил то же самое сделать и на юге. чтобы без особого риска исполнить данное Невскому обещание. Даниилу, озабоченному восстановлением былого могущества своих земель, предложение о мире было на руку, и свидание состоялось.

— Я знаю о твоих настроениях, князь Даниил, но должен прямо сказать, что буду бить крестоносцев всегда и везде, даже если мне самому придётся для этого принять католичество, — сказал Миндовг.

— Татарские язычники тебе милее христиан?

— Между татарами и Литвой стоит Александр Невский, а между мною и католиками нет никого, князь Даниил.

— Следует ли мне из сказанного тобой сделать вывод, что мы не должны влезать в дела друг друга? — помолчав, уточнил Галицкий.

— Ради этого я здесь. — Миндовг неожиданно улыбнулся. — Впрочем, как знать, может быть, нам стоит когда-нибудь подумать о делах семейных? У меня растёт дочь, у тебя — сын. Родственные связи крепче всех договоров, князь Даниил.

Пока Даниил и Миндовг решали вопросы дружественного невмешательства, Александр сворачивал боевые действия в Литве. Он понимал, что при таком повороте событий теряет Полоцкое княжество, но дробить силы было и неразумно, и опасно. Ливонский орден медленно и упорно наращивал мощь: Миндовг лишь подтвердил то, о чем доносили Невскому его собственные разведчики. Настало время думать о союзниках, и в этом смысле великий литовский князь преподал Александру весьма полезный и своевременный урок. И Невский выехал в родовое Переяславское княжество, минуя Новгород, а дружину оставил на Бу-димира.

Ехал он с небольшой охраной и почти без всяких дорожных осложнений, если не считать стремительной и победной стычки с крупным литовским отрядом в глухом уголке смоленских земель. В стычке никого не потеряли, литовцы исчезли в лесах, а как въехали в родное княжество, конь Невского потерял подкову.

— Стало быть, здесь и заднюем. Тут где-то усадьба старого отцовского друга. Дайте мне заводного коня, пока этого будете перековывать.

И выехал один, а потом радовался, что один выехал. Всю жизнь радовался.

Он быстро разыскал усадьбу, в которой был ещё отроком вместе с отцом. К ней вокруг озера вела полузаросшая дорога, но Невский решил сократить путь и поехал напрямик через рощу, держась озёрного берега. Стояло знойное лето, жарким настоем смолы и земляники дышал сосновый бор, в безветрии звенели комары

И неожиданно совсем рядом раздался девичий смех. Александр придержал коня, отвёл рукой сосновую лапу.

В десятке шагов от него на берегу озера сидела немолодая матрона в окружении смешливых молоденьких девушек. Распущенные волосы их были украшены венками из белых кувшинок.

— Васса! — вдруг строго крикнула матрона. — Хватит купаться! Вылезай!…

Из воды на берег неторопливо стала подниматься стройная, совсем ещё юная девушка в длинной белой рубашке из тонкого, хорошо выделанного полотна. Рубашка была насквозь мокрой — девушка в ней купалась, — липла к телу, а солнце просвечивало её насквозь…

Сердце Александра бешено забилось. Изо всех сил сдерживая дыхание, он осторожно опустил сосновую ветку и шагом тронул коня в лес. Подальше от берега…

Он раньше девушек добрался до усадьбы. Старый отцовский друг невероятно ему обрадовался, закатил пир, и на этом пиру барышня Васса поднесла дорогому гостю кубок чести.

На другое утро он выехал в Переяславль и улыбался всю дорогу. Но если бы знал, кого в это время принимает отец, улыбка бы надолго сошла с его лица…

— Прелат Римской церкви Доменик! — доложил ближний боярин.

— Ох, не к месту, не к месту! — всполошился Ярослав. — Что делать, Сбыслав, что делать?

— Принять.

Прелат был учтив и любезен. Восторгался просторами, восхищался реками и всячески избегал богословских споров, сразу обозначив свою позицию:

— Мы вместе веруем во единого всемогущего Бога, великий князь. И считаем, что настала пора забыть о наших религиозных разногласиях пред новым1 испытанием Божьим — нашествием нечестивых из диких степей. И православный князь Михаил Черниговский уже дал согласие участвовать во вселенском Лионском соборе.

Гость, не обозначив дня отъезда, вежливо поучаствовал в предложенной Сбыславом охоте, ловко уходил от неудобных для себя вопросов и с удовольствием рассказывал, сколь богата и сильна Европа. Ярослава это вполне устраивало — он никогда не любил излишних напряжений ума, но Сбыслава весьма тревожила причина, побудившая католического прелата вдруг заявиться в православное княжество. И как только Доменик однажды вскользь помянул о татарах, Сбыслав тут же заявил с подчёркнутой резкостью:

— Татары не видят в нас еретиков в отличие от Римской Католической Церкви!

— Это естественно, мой юный вельможа, — вежливо улыбнулся прелат. — Они — язычники Им не дано постигнуть великого учения Христа