И еще мне понравился базар. Чего только тут не было!
      Однажды мама, Витя и я пошли покупать картошку.
      Ходим по базару от воза к возу, мама приценивается, торгуется. Вдруг сзади кто-то закричал:
      - Поди!.. Поди!.. Поди!..
      Обернулись: на народ едет лакированный экипаж.
      Лошадь белая, в яблоках, на козлах - бородатый мужик в красной рубахе и черном бархатном жилете. А в самом экипаже сидит толстая барыня и смотрит на возы. Против барыни на скамеечке примостилась тетенька в платочке, с корзиной на коленях.
      - Поди!.. Поди!.. Поди!.. - опять кричит кучер.
      Народ раздается на две стороны, а барыня прямо с экипажа спрашивает:
      - Милая, почем твои утки? Мужичок, сколько просишь за гуся? - И торгуется, как цыганка.
      Наконец сторговалась. Тетенька в платочке взяла с воза гуся и опять села в экипаж на скамеечку. Тут гусь как рванется, как хватит барыню крылом по шляпе - и полетел над головами народа.
      Народ кричит:
      - Держи!.. Лови!.. Хватай!..
      А гусь все хлопает крыльями, все летит да покрикивает: "Га!.. Га!.. Га!.."
      Какая-то рыжая девчонка как подпрыгнет, как схватит гуся за лапу! Гусь отбивается, хлопает рыжую крылом по голове. Она его за другую лапу, за крыло. Усмирила и принесла в экипаж тетеньке в платочке.
      - На, - говорит, - растяпа!
      Барыня покопалась в серебряной сумочке и бросила к ногам девочки две копейки. Девчонка оглядела барыню зелеными глазами и дерзко усмехнулась:
      - Жалко, мадам, что при мне мелочи нету, а то б я вам сдачи дала. - Да ногой с грязной пяткой и отшвырнула монету.
      У барыни лицо стало красное, как бурак.
      - Степан, - сказала она, - стегани эту сволочь!..
      Кучер поднял кнут, но девчонка не испугалась. Она еще ближе подошла к кучеру и, как змея, прошипела:
      - Только попробуй! Я тебе всю бороду выщипаю!..
      И кучер ударил не ее, а лошадь и повез свою барыню из толпы.
      Люди смеялись и говорили:
      - Ну и Зойка! Саму мадам Медведеву отбрила!..
      - Мама, - сказал я, - это ж та девчонка, что меня дразнила. Помнишь, мама?
      - Она и, есть, - засмеялась мама. - Ишь какая забияка!
      - Она, мама, чики-рики?
      - Кто ее знает, может, и чики-рики.
      К тому времени, как нам переехать в чайную, я так осмелел, что отправился на базар один. Я тихонько выбрался из подвала, прошел одну улицу, другую и скоро увидел золоченый купол церкви, около которой и кипел базар. Я ходил от воза к возу, от лавки к лавке, глазел на леденцы-петушки, на пряники-коники, глотал слюнки около медовой халвы и клюквы в сахаре. А когда опомнился и пошел поскорей домой, то увидел, что иду по незнакомой улице. Я вернулся на базар и начал озираться, но никак не мог сообразить, куда идти. И тут на меня напал такой страх, что я заплакал. Я плакал, а около меня собирались люди и наперебой спрашивали:
      - Тебя что, побили? Ты что, заблудился?
      Какой-то дедушка в очках кричал мне в самое ухо:
      - Чей ты сын, а? Сын чей, а?
      - Об... щества... трез... вости, - выговорил я, заикаясь от плача.
      Тетка, от которой несло водкой, принялась хохотать:
      - Вы слышали, добрые люди! Он сын общества трезвости! Потеха!.. Ты что, дал зарок больше не пить?
      - Да где ты живешь? Как улица называется? - продолжал кричать мне в ухо дедушка.
      Я вспомнил фамилию квартирной хозяйки и сказал:
      - Пого...рельская...
      - В нашем городе нету такой улицы, - строго посмотрел на меня какой-то дяденька с папкой под мышкой. - Нету и никогда не было.
      - Как нету? А на Собачеевке? - ответил ему другой дяденька в потертых брюках.
      - На Собачеевке Кирпичная.
      - Да вы очумели? - крикнула пьяная тетка. - Хлопчик вам толком говорит, что он с погорелова края. Погорелец он, понятно? Лето было жаркое, так сплошь пожары прошли. - И хрипло затянула:
      Шумел, гудел пожар моско-овский,
      дым ра-асстилался по реке-е...
      Но те двое не обращали на нее внимания и продолжали спорить: есть в городе Погорельская улица или нету.
      И тут я вдруг увидел Машу и Витю.
      - Вот он! - крикнула Маша. - Ах ты, паршивец! Ах ты, бродяжка! - и трижды шлепнула меня.
      Хоть было больно, я не обиделся и весело побежал с Машей и Витей домой.
      ОТЕЦ ТАНЦУЕТ
      Наконец настал день, когда во двор въехало двое дрог, и мы от Старого базара потянулись к Новому базару. Возчик, дюжий дядька в брезентовом плаще, и отец шли рядом с подводами.
      - Я никак не пойму, куда вас везти, - сказал возчик.
      - В чайную-читальню общества трезвости, - важно ответил отец.
      - Это что ж, заведение такое?
      - Да, заведение. Оно еще не открыто, но на днях откроется на Новом базаре.
      Возчик подумал и покрутил головой:
      - Ничего не выйдет. Прогорит ваше заведение.
      Отец удивился:
      - Почему?
      - Так разве ж чаем вытрезвляются? Вытрезвляются огуречным рассолом. А еще лучше - стакан водки с похмелья.
      - Вы не понимаете, - обиженно сказал отец. - Всякие алкогольные напитки там будут строго воспрещены. Только чай и газеты.
      - Прогорите. Чай не водка - много не выпьешь.
      Отец сердито хмыкнул и отошел от возчика. Тот опять покрутил головой:
      - Чай вприкуску с газетой! Додумаются же!..
      Вот и долгожданная чайная-читальня. Мы останавливаемся около длинного дома. Стоит он посредине площади, а вокруг клокочет базар. Народу - тьма-тьмущая. Горы арбузов, капусты, картошки. Возы с помидорами, с баклажанами, с крупным болгарским перцем, с венками лука. Там жалобно поют слепцы, здесь бешено вертится под бубен цыганка в пестрой, со сборками юбке. Пронзительно кричат торговки, наперебой зазывают покупателей. Ржут кони, ревут быки...
      И нет этому базару ни конца, ни края.
      Оглушенные, мы слезли с подвод и начали переносить наши пожитки в дом. Дело это, которым наша кочующая семья занималась еще до моего рождения, стало теперь и для меня привычным. Я несу утюг и кочергу, Витя волочит корыто, Маша тащит медный, с погнутыми боками самовар, а отец с возчиком сгружают рассохшийся скрипучий комод.
      Похоже, что мы и вправду приехали в хоромы. В доме два больших зала; в каждом зале - один длинный стол и несколько обыкновенных. Кроме залов, есть еще кухня с вмазанным в печку огромным котлом, в котором кипит вода. А за кухней - наша квартира. Да какая! Целых две комнаты! Правда, комнаты маленькие, в них еле-еле вместились наши пожитки, но все-таки две, а не одна.
      Отец сказал, что была одна, но он добился, чтоб разделили деревянной перегородкой пополам. Что ж, хоть перегородка деревянная, а комнат все-таки две. А стены!
      Таких стен я еще никогда не видел: гладкие-гладкие, без единого пупырышка. А потолки! Если б я стал отцу на плечи, то и тогда не достал бы рукой до потолка. И как везде приятно пахнет штукатуркой и краской! Вот тут мы заживем!
      Зал, в котором стоял буфетный шкаф со стойкой и из которого шел ход в кухню, мы сразу же назвали "этот" зал, а другой, который был за первым, - "тот" зал. Мы с Витей бегали из "этого" зала в "тот", от окна к окну и всюду видели ряды подвод с овощами, лотки со свежей рыбой, бочки с солониной и бекмесом *, корзины с бубликами. А деревянным лавчонкам не было числа. В одних набивали обручи на бочки, в других чинили дырявые ведра, в третьих лудили чайники и кастрюли. Скрежет, грохот и стук неслись к нам в окна со всех сторон.
      Только к вечеру базар угомонился и притих. Но вечером мы увидели новое чудо. Отец поднялся на стол, чиркнул спичкой и поднес ее к рожку, который свисал с потолка на черной железной трубочке. Рожок, одетый в круглый сетчатый колпачок, ярко вспыхнул. Стало светло как днем.
      - Это газ, - сказал отец. - Он идет сюда с газового завода по трубам под землей и горит лучше керосина.
      Хоть от рожка пахло скверно, я окончательно поверил, что мы поселились в настоящих хоромах.
      Утром мы с Витей стояли на улице и смотрели, как двое рабочих прибивали над дверью железными костылями вывеску. Витя читал бойко, и я к тому времени научился читать, хоть и по слогам, и мы вместе прочли:
      ПОПЕЧИТЕЛЬСТВО О БЕДНЫХ
      ЧАЙНАЯ-ЧИТАЛЬНЯ ОБЩЕСТВА ТРЕЗВОСТИ
      * Бекмес - выварная патока из арбузов, груш или яблок.
      Мы гордо посмотрели друг на друга: знай, мол, наших! Не какой-нибудь там трактир или просто чайная - таких вывесок мы уже вдоволь насмотрелись в городе, - а чайная-читальня, да еще "общества трезвости", да еще "попечительство" - слово, которое и выговорить с непривычки трудно.
      Вдоволь налюбовавшись вывеской, мы пошли на кухню. Мама суетилась у печки, а Маша перемывала в большой эмалированной чашке посуду. Стаканов было столько, что-их хватило бы на весь базар.
      Мама дала нам с Витей по полотенцу, и мы принялись насухо вытирать стаканы и блюдца. В это время в окне показалась коляска. Мама выглянула в зал и опять вернулась к печке.
      - Ну, уже затанцевал, - сказала она с досадой.
      - Кто затанцевал? - спросили мы с Витей.
      - Кто ж, как не отец ваш!
      Мы бросили полотенца и побежали смотреть, как танцует отец.
      По залу ходил высокий человек с серой бородкой, в сюртуке, со шляпой-котелком в одной руке и палкой с серебряным набалдашником в другой: сразу видно - важный барин. А отец вертелся около него, шаркал подошвами, кланялся, показывал обеими руками то в одну сторону, то в другую и говорил:
      - Извольте пройти сюда-с!.. Извольте взглянуть на этот буфетс!.. Извольте понюхать эту дверь: краска высохла и уже совершенно не издает запаха-с.
      - Так-так, - говорил важный господин. - Так-так.
      Тут подкатил еще экипаж, и из него вышли две женщины. У одной было целых три подбородка. Я сейчас же узнал в ней ту толстую барыню, которую отбрила на Старом базаре рыжая девчонка.
      Другая барыня была молодая, с маленькими черными усиками и такая вся ладная да красивая. Когда она проходила мимо меня, то вынула из сумочки мятную лепешку и сунула мне в рот. А Витьке ничего не дала, и Витька потихоньку обругал ее "кошкой".
      Важный господин пошел барыням навстречу и начал целовать им руки. Барыня с усиками сунула и ему лепешечку. Отец еще чаще зашаркал подошвами и повел всех в "тот" зал. Там он показал на длинный стол и сказал:
      - Извольте посмотреть: вот "Приазовский край", вот "Донская речь", вот "Биржевые ведомости". Каждый день свежие газеты с местными, столичными и иностранными новостями. Это вот "Жития святых", а это, извольте видеть, любимая в народе книга "За богом молитва, а за царем служба не пропадают".
      Барынька с усиками спросила:
      - А Поль де Кока у вас нет? Я вам пришлю "Жоржетту". Пусть читают. Какой чудный писатель этот Кок!
      Важный господин сказал:
      - Гм... Гм... Уж лучше тогда оды Державина. Это будет больше соответствовать духу заведения. Особенно ода "Бог": "О ты, в пространстве бесконечный, живый в движеньи вещества..."
      Тут что-то зазвенело, и в зал быстро вошел военный с закрученными вверх светлыми усами. Все на нем так и сияло: и золотые пуговицы, и золотые погоны, и шашка, и серебряные шпоры-колокольчики.
      - А, вот и наш главный попечитель! - закричали барыни. - Здравствуйте, капитан!
      - Здравия желаю, волшебницы, здравия желаю, прекрасные феи! - сказал блестящий, зазвенел шпорами и тоже принялся целовать барыням руки.
      Я первый раз видел живого офицера и смотрел на него во все глаза.
      Отец шаркнул ногой и так затанцевал вокруг капитана, что тот даже сказал:
      - Послушайте, любезный, вы же мне на сапог наступите.
      Вслед за офицером приехала старая барыня в мягких матерчатых туфлях. Она шла и припадала то на одну, то на другую ногу.
      Потом еще приехало с десяток разных господ и барынь. От всех от них пахло духами.
      А потом прикатили на извозчиках священник с широкой и желтой, как веник, бородой, черный, как жук, дьякон и певчие. От этих пахло только ладаном. Я заметил, что отец хотел было потанцевать и около священника, но потом раздумал, наверно, вспомнил попа Ксенофонта, и обыкновенным шагом пошел на кухню за чашкой с водой для кропления стен. Дьякон взял кадило, а священник надел золотую ризу и затянул козлиным голосом молитву.
      Народу в зал набилось столько, что отец из-за тесноты больше уже ни перед кем не танцевал, а только крестился и кланялся. Тут были и торговки с базара, и нищие-калеки, и обтрепанные мужчины в опорках. Один такой обтрепанный, с красным носом и слезящимися глазами навыкат, стал рядом с певчими и все время подпевал им, но только слова у него были совсем другие.
      Например, когда певчие пели: "Многая лета, многая лета, многая лета", он пел: "Ехала карета, ехала карета, ехала карета". Отец даже погрозил ему пальцем, но он только подмигнул и продолжал свое. Кончилось тем, что городовой взял его за шиворот, вывел на улицу и дал коленом пинка. После молебна священник покропил стены святой водой и больше уже не пел, а заговорил обыкновенно:
      - Православные миряне, возлюбленная паства наша! Алкоголь есть великое зло, порождение диавола.
      Он растлевает душу и тело. Пусть же бог благословит городскую управу, нашего добрейшего городского голову (важный господин в черном сюртуке поклонился), почтеннейших попечительниц ваших (барыни тоже наклонили головы) и всех тех, кто, внемля воле благочестивейшего государя императора и самодержца нашего, несут вам, миряне, благоденствие во трезвости.
      Но тут красноносый оборванец, который незаметно вернулся в чайную, сипло сказал:
      - Я извиняюсь, батюшка, только это татарам и туркам запрещено употреблять вино, а христианам можно. Его же и монаси приемлют. Сам Иисус Христос сотворил чудо и на горе, эх, забыл, как она называется, превратил воду в вино. Или на чьей-то свадьбе.
      Священник покосился на него и недовольно сказал:
      - В меру не возбраняется.
      - Я ж и говорю - в меру. Душа меру знает. Вот уж где народ выпил вволю, на свадьбе этой!
      Городовой опять вцепился в воротник оборванца, но тот начал отбрыкиваться и ругаться. И священник больше уже ничего не говорил, а снял свою ризу и, сердитый, поехал домой. За ним уехали и все важные господа с барынями.
      А люди, которые набились в оба зала, расселись за столами и принялись пить чай с сахаром. И выпили весь котел, потому что в этот день всех, кто ни заходил, поили даром.
      ГОРИМ
      Утром следующего дня отец раскрыл двери чайной и расставил всех по местам. У дверей стал с полотенцем через плечо половой Никита, парень лет двадцати, в красной рубахе и белых парусиновых штанах. Он должен был подавать посетителям чай. Почему такие люди назывались деловыми, я так никогда и не узнал. Понятней было другое их название - "шестерка": в месяц им платили шесть рублей. Маша стала у эмалированной чашки, чтобы мыть посуду. Витя отправился" в "тот" зал следить, чтобы кто не унес газету или книжку. Сам отец занял место за буфетной стойкой и поставил меня рядом с собой учиться буфетному делу. А мама должна была подливать в котел воду и подбрасывать в печку уголь. В таком положении мы стали ждать посетителей. Но они так долго не показывались, что Никита даже задремал на ногах.
      Наконец у двери что-то завозилось, и в зал, грохоча сапогами, ввалился огромный детина с бычьей шеей и красными глазами. Он тяжело опустился на заскрипевшую табуретку и ударил кулачищем по столу.
      - Половой, стакан водки!
      Никита затоптался на месте, не зная, что ему делать.
      - Здесь водкой не торгуют, - строго сказал отец. Здесь общество трезвости.
      - Что-о? - взревел детина. - Ты откуда взялся, шкелет нечастный? Вот я возьму тебя за ногу и...
      В это время с улицы донесся стук колес. Детина заглянул в окно и со звериным воем бросился к двери.
      И мы увидели, как он одной рукой схватил с воза огромный куль, положил его себе на плечо и скрылся в толпе.
      Никита перекрестился.
      - Пронесло, - сказал он побледневшими губами. - Ох, Степан Сидорыч, вы ж не знаете, кто это был. Это ж сам Пугайрыбка, грузчик с порта. Такой громила, что его даже полиция боится.
      - А, черт! - с досадой выругался отец. - Первый посетитель - и тот разбойник.
      После Пугайрыбки зашел лысый старик с топором за поясом, видно, дровосек.
      - Та-ак, - протянул он, усаживаясь за столом. - С открытием, значит. Хорошее дело. Ну что ж, побалуемся чайком. Неси-ка, милый, чайничек.
      - Извольте подойти к буфету и взять чек, - сказал Никита.
      - Чего это? - не понял старик.
      - Чек возьмите в буфете. Заплатите деньги, тогда получите чай.
      - Да ты что? - уставился на Никиту старик. - Боишься, что я убегу?
      Никита развел руками.
      - Такой порядок.
      Старик похмыкал, но все-таки к буфету подошел и выложил на стойку медяки. Отец выдал ему чек и объяснил, что этот чек он должен отдать половому. Никита взял у насупившегося старика листочек и принес его обратно отцу. Отец проверил, тот ли это чек, и нанизал его на стальную наколку. Потом всыпал в маленький чайник ложечку чаю, а на розетку положил два кусочка пиленого сахару. Со всем этим Никита пошел на кухню и принес оттуда стакан с блюдцем, розетку с сахаром, заварной чайничек и большой чайник с кипятком.
      - Вот это порядки! - покрутил старик головой. - Настоящая бухгалтерия с канцелярией.
      Пришел нищий на костылях и с котомкой за плечами. Он принес с собой селедку и потребовал тарелочку, "косушку" и пару чаю.
      - Никаких "косушек", - сказал Никита. - Это тебе не трактир с музыкой, а обчество трезвости. Иди к буфету,, плати деньги, а мне неси чек, тогда и чай подучишь.
      Нищий долго сидел и размышлял. Потом надел котомку и заковылял из чайной.
      Долго никого не было. Никита опять начал дремать.
      Голова его опускалась все ниже и ниже. Но тут муха садилась ему на лицо, он вздрагивал, со злобой хлопал себя ладонью по щеке, а через минуту опять задремывал.
      Наконец пришло сразу трое. Это были крестьяне. Они принесли с собой сало и черный хлеб. Боясь, что крестьяне тоже уйдут, отец не стал требовать деньги вперед. Они поели и принялись пить чай.
      Отец подошел к столу и, показав двумя руками на "тот" зал, спросил:
      - Не угодно ли газетки почитать?
      Крестьяне переглянулись.
      - А чего в них? - спросил один. - Может, война?
      - Нет, войны, слава богу, нету. Разные новости: местные, столичные, иностранные.
      Крестьяне опять переглянулись.
      - А про землю ничего не пишут?
      - Про какую землю? - не понял отец.
      - Слух такой идет промежду мужиков: землю скоро делить будут.
      Отец пугливо глянул на дверь и строго сказал:
      - Это политика. Здесь политикой заниматься воспрещается. Здесь общество трезвости.
      - Так, так, - закивали мужики. - Это правильно.
      Они молча допили чай, заплатили деньги и так же молча ушли.
      Отец выписал чек и отдал его Никите. Тот долго держал листок в руке, видимо, размышлял, что с ним делать. И положил его перед отцом на стойку.
      В полдень приехала старая барыня в матерчатых туфлях. Она повязала кружевной фартук и, переваливаясь с боку на бок, пошла по залам. Отец ходил за ней и пританцовывал. Барыня понюхала воздух, провела пальцем по столу - нет ли пыли - и уселась за буфетом.
      - Разрешите доложить, мадам Капустина: посетители обижаются, что нужно деньги платить вперед. Некоторые даже уходят. Не привыкшие, - сказал отец.
      - Ничего, - прошамкала барыня, - привыкнут. Порядок есть порядок, а беспорядок есть беспорядок. Беспорядок всегда нарушает порядок, а порядок всегда пресекает беспорядок. Так им и скажите.
      - Слушаюсь, - поклонился отец и шаркнул ногой.
      Барыня еще немного посидела и уехала.
      - Черт бы их побрал, этих дам-патронесс! - сказал отец. - От них пользы как от козла молока.
      - Это ее дом на Полицейской улице? - спросил Никита. Огромадный такой!
      - Ее. Что там дом! Муж ее председатель в банке, сорок восемь тысяч рублей в год огребает.
      Никита даже пошатнулся.
      - Сорок восемь тысяч?! Очуметь можно. Мне бы хоть тысячу! Хоть бы сто целковых!
      Отец засмеялся:
      - Ну и что б ты на них сделал?
      - Что?.. Нашел бы что!.. Перво-наперво сапоги б себе купил. Домой бы на деревню уехал, оженился бы. Корову купил бы, вола...
      Подъехала коляска.
      - Еще одна!.. - вздохнул отец и пошел из-за буфета навстречу барыньке с усиками.
      Барынька ласково улыбнулась отцу, кивнула Никите, а мне опять сунула мятную лепешечку.
      - Ну, как вы здесь? - защебетала она. - Да у вас никого нет! Что, дух трезвости гонит всех прочь? Мадам Капустина уже приезжала? Ужасно скучная старуха! А... - Она запнулась и порозовела. - А капитана Протопопова еще не было? Впрочем... - Тут она взглянула на золотые часики, висевшие у нее на груди. - Впрочем, еще без четверти час. Ну что ж, если у вас никто чай не пьет, выпью я. Можно?
      Все столы у нас были покрыты клеенкой, но для дамыпатронессы отец бросился собственноручно накрывать стол скатертью.
      Никита с такой быстротой помчался в пекарню за печеньем, что на его плече захлопало полотенце.
      Барынька пила чай, откусывала беленькими зубками печенье и рассказывала:
      - Я больше люблю миндальное. Но его почему-то здесь не делают. У моего мужа свой пароход, он каждый месяц делает рейс в Марсель и обратно, и капитан всегда привозит мне свежее миндальное печенье. А вы любите миндальное?
      Отец шаркнул подошвой.
      - Так точно, мадам Прохорова, люблю.
      - Вот видите, значит, мы во вкусах сходимся. А клико вам нравится?
      - Как же-с, мадам Прохорова, как же-с! Печенье - высший сорт!
      - Что вы! - Барынька расхохоталась. - Клико - это вино.
      Она все болтала и болтала. Потом опять глянула на часики и прошептала:
      - Полное неуважение к даме...
      Но тут зазвенели шпоры. Барынька бросилась навстречу офицеру.
      - Миль пардон, миль пардон! - весело сказал офицер. Задержался на маневрах. - Он повернулся к отцу и сделал строгое лицо: - Что же это у вас пусто? Нехорошо, нехорошо!
      Отец растерянно молчал.
      - Но я же говорила, что сюда нужен Поль де Кок! - Барынька топнула ножкой. - Завтра же пришлите ко мне человека!
      - Кок Коком, а вот без музыки тут не обойтись, - сказал офицер. Он ударил себя ладонью по лбу и крикнул: - Эврика! У директора кожевенного завода Клиснее есть фонограф. Замечательная штука! Клиснее привез его из Парижа. Едемте! Приступом возьмем!
      - Не даст, - поморщилась барынька. - Я Клиснее знаю: скряга.
      - Даст! Он привез себе уже другой фонограф, еще лучше этого.
      Офицер подхватил барыньку под руку, и они укатили.
      Отец задумался. Думал, думал, вынул из кошелька две медные монеты и бросил в кассу.
      - Черт с ней! - сказал он. - Пусть этот чай пойдет за мой счет. На, Никита, чек.
      Никита подержал чек в руке и сам нанизал его на стальную наколку.
      Появился еще один посетитель. Хотя это был тот красноносый бродяга, которого вчера выводил городовой, отец с Никитой и ему улыбался.
      Красноносый заказал чай, вынул из кармана бутылочку и ударил донышком по ладони. Пробка вылетела.
      Он с бульканьем выпил водку и крякнул.
      Отец и Никита сделали вид, что ничего не замечают: побоялись, что и этот посетитель уйдет.
      - В меру можно, в меру можно, - бормотал красноносый, прихлебывая из блюдца чай. - Утречком шкалик, в полдень шкалик, сейчас вот шкалик. К вечеру, даст бог, еще настреляю копеек двадцать, а то и полтинник, - тогда уже и полбутылочку на сон грядущий можно. Так-то... У каждого своя мера. Так-то...
      Напившись чаю, он мирно пошел к выходу, но у самых дверей столкнулся с толстой барыней. Красноносый посторонился и вежливо сказал:
      - Просю, мадам. Только сразу не напивайтесь. Утром шкалик, в полдень шкалик, а на ночь можете и полбутылочку.
      - Эт-та что такое! - накинулась барыня на отца и покраснела. - Поч-чему тут пьяный?
      Отец испугался и затанцевал:
      - Это-с природный алкоголик, мадам Медведева. Он, мадам Медведева, перейдет с водки на чай постепенно...
      Отдышавшись, барыня начала проверять кассу. Она подсчитывала медяки и чеки и подозрительно посматривала на отца. А подсчитав, злорадно сказала:
      - Восемь копеек недостает.
      - Не может быть, - твердо ответил отец.
      - А я вам говорю, недостает! Что же я, по-вашему, лгу?
      - Вы ошиблись. Каждый человек может ошибиться, - настаивал на своем отец, совершенно забыв шаркать ногой. - Извольте пересчитать.
      Барыня схватила чеки и начала пересчитывать.
      - Правильно, - сказала она. - Я ошиблась по вашей вине: почему у вас нет счетов? Чтоб завтра же были счеты.
      Отец развел руками.
      - На счеты попечительство денег не выделило.
      - Ну, так пришлите кого-нибудь ко мне. У нас в доме их сколько угодно.
      Барыня уехала.
      - Купчиха? - спросил Никита.
      - А ты не видишь? - сердито ответил отец.
      Когда стемнело, Никита зажег газовый рожок. Но на свет рожка так больше никто и не пришел.
      Отец запер дверь на болт и сумрачно сказал:
      - Кажется, возчик верно напророчил: горим с первого же дня.
      ПОПЕЧИТЕЛИ
      На другой день отец послал Витю и меня к дамепатронессе Прохоровой за Поль де Коком. Витька сказал, чтоб я не зевал по сторонам.
      - Попробуй только, потеряйся - сразу в будку попадешь.
      Какой будкой он меня пугал, я не знал. Может, той, которая ездит по улицам с бродячими собаками? От страха я не спускал глаз с Витьки и ничего, кроме его синей рубашки, не видел, пока мы не подошли к дому Прохоровой. Вот это домик! Целых двенадцать окон!
      А над дверью железный навес, такой красивый, будто весь сделан из кружева. К двери прибита белая эмалированная дощечка, а на дощечке напечатано большими буквами:
      АРКАДИИ ПЕТРОВИЧ ПРОХОРОВ
      Тут и Витька оробел. Надо было, как велел отец, придавить кнопочку, а Витька таращил на нее глаза и боялся поднять руку.
      Потом презрительно глянул на меня, будто не он, а я боялся, и ткнул в кнопку пальцем.
      За дверью что-то зазвенело. Витька отскочил как ошпаренный.
      Дверь открылась, и какая-то тетка в белом фартуке и кружевной наколке закричала на нас:
      - Вы чего балуетесь, паршивцы?!
      Я уже хотел деру дать, но Витька сказал:
      - Мы не балуемся, мы до барыни за Коком пришли.
      - До какой барыни? За каким коком? Разве кок здесь? Кок на пароходе!
      Витька огорошенно молчал.
      - До какой барыни, я вас спрашиваю?! - кричала тетка.
      Витька продолжал молчать. Тогда сказал я:
      - Которая с усами.
      Тетка засмеялась и спросила:
      - Откуда вы взялись?
      - Из общества трезвости, - в один голос сказали мы.
      - А, тогда подождите.
      Она ушла. А когда вернулась, то велела нам идти за нею. И мы пошли. Сначала шли по лестнице, только не вниз, как в квартире около Старого базара, а вверх. Лестница была широкая, а ступеньки белые, блестящие. И такие гладкие, что я даже поскользнулся, и Витька зашипел на меня. Потом мы вошли в комнату.
      Ну и комната! Наверно, и у царей таких не бывает. Все стены серебряные, а на стенах, в золотых рамах, веселые картины. И везде золото, золото. Даже клетка, что висела над окном, и та была золотая. Витька потом говорил, что и птичка в ней сидела золотая, но я этого не заметил.
      А из зеленых кадок поднимались до самого потолка невиданные деревья с длинными и узкими листьями.
      Стали мы с Витькой на пороге - и ни шагу дальше.
      Барынька с усиками сидела между кадками в диковинном кресле и вместе с креслом качалась: вверх - вниз, вверх вниз. Увидела нас и спрашивает:
      - Вы что за дети?
      Мне, конечно, стало удивительно: два раза совала мне в рот мятные лепешки, а теперь спрашивает, что мы за дети. Я даже засмеялся.
      - Вы меня не узнали?
      Витька шагнул вперед и сказал:
      - Не серчайте: он у нас вроде дурачка, потому что заморыш. Отец прислал за книжками для пьяниц. Вы обещали Кока дать.
      - А, вы дети заведующего! - вспомнила наконец барыня. Сейчас поищу.
      Она ушла в другую комнату и оттуда вынесла нам две толстые книги.
      - Вот, несите отцу. Пусть читает им по главе в день, поняли? Они прослушают одну главу и будут потом каждый день приходить.
      За барынькой в комнату вошел тощий старичок.
      - Совершенно правильно, - кивнул он облезлой головой. Но при непременном условии, что после каждой главы им будут выдавать по стакану водки.
      Барынька стала сыпать какими-то неизвестными нам словами.
      Сыплет, и сыплет. Знакомых было только два слова: "шут гороховый".
      Старичок ковылял по комнате и хихикал. Потом скривил рот и сказал:
      - Зачем же вы за шута горохового замуж вышли?
      Тут они начали смешно ругаться. Я даже рот закрыл ладонью, чтоб не засмеяться. Но все-таки не выдержал и прыснул. Старик как затопает ногами, как закричит:
      - Вон отсюда, хамское отродье!..
      И мы с Витькой задали такого стрекача, что опомнились только около чайной.
      За то, что мы принесли книги, отец нас похвалил. Потом велел идти к купчихе Медведевой за счетами.
      Купчихин дом был еще больше, чем прохоровский.
      Но нас дальше кухни не пустили. Купчиха вышла к нам сама, дала счеты и сказала, чтобы мы несли их осторожно, не трясли, иначе они рассыплются.
      Когда отец увидел эти счеты, то схватился за бока и стал хохотать. Хохотал и выкрикивал:
      - Вот так счеты!.. Вот так миллионерша!.. Никита, Никита, иди посмотри, какой купчиха прислала нам подарок!.. Вот так расщедрилась!..
      Никита посмотрел и тоже стал смеяться.
      Счеты были такие старые, что даже косточки на них потрескались.