Кто же составил основную силу этого грозного движения? Источники самого разного типа – письма, донесения, мемуары, свидетельства современников – употребляют по отношению к восставшим преимущественно обозначение народ, из которого иногда выделяется группа ремесленников. Скорее всего, ремесленники и торговцы, мелкие и средние, – а их должно было быть в Эворе немало, ибо в «то время она выглядела „таким же большим городом, как и Лиссабон, очень многолюдным и торговым…“, – составили основу, а к ним, возможно, примкнули крестьяне и сельскохозяйственные работники округи.
      Восставшие рассылали воззвания, наладили сбор оружия, пытались обеспечить оборону города, включая строительство укреплений, литье пушек и заготовку продовольствия. Эти задачи обязательно требовали какой-то организации. К сожалению, пока вопрос о том, был ли у восставших свой орган управления, остается очередной загадкой португальской истории. Возможно, что ответ па него таится к в еще неопубликованных материалах архива Эворской библиотеки. Ныне же нам известны лишь упоминания о «главах народа».
      Углубление и расширение восстания вынуждали местное дворянство занять определенную позицию по отношению к нему. Не сумев умиротворить город, эворское дворянство и духовенство попытались взять на себя руководство движением. Собравшись в церкви св. Антана, они объединились, создав жунту, которая получила наименование Жунты св. Антана. Видимо, жунта решила стать посредником между восставшими и мадридским двором, успокаивая одних и ходатайствуя за них перед другими. Однако горожане не приняли этих действий и продолжали свою линию, неодобрительно отнесясь к жунте. Вызывали недовольство горожан и налоговые льготы дворянства.
      С самого начала восстания позиции жунты была присуща противоречивость в силу многих причин. Антиналоговый характер восстания и его размах, слияние с крестьянскими выступлениями должны были обнаружить солидарность эворской знати скорее с мадридским двором, чем с согражданами. В то же время подвластность Испании, унижая национальное чувство, заставляла вслушиваться в доносившийся из глубин народных масс ропот недовольства, рождая тайные мысли о возможной независимости страны. К тому же эворское дворянство и не могло занять жесткую позицию и подавить восстание, ибо войск в городе не было. Инициатива в момент начала восстания была упущена, контроль над городом утрачен. Осложнялось положение знати в Эворе и выжидательной политикой Лиссабона.
      Дело в том, что в серьезности эворских событий долгое время не отдавали отчета ни в Мадриде, ни в Лиссабоне. Ф. Мануэл де Мелу, дворянин, одно время служивший при испанском дворе, оставил нам воспоминания о событиях тех дней. Он пишет, что в Лиссабоне об эверском восстании возобладало неверное, суждение, и от имени наместницы было лишь приказано «наказать виновных, как будто речь шла об ординарном преступлении, которое можно пресечь в обычном порядке». Не осознавая сложности обстановки, а может быть, и не желая вмешательства испанцев, наместница Маргарида сообщала в Мадрид о происходящем в самой общей форме. В конце сентября в Эворе сменили чиновников. Некоторое время спустя туда были посланы влиятельные представители духовенства, чтобы проповедью и личным присутствием успокоить народ. Однако ни один из них не достиг сколько-нибудь заметного успеха, а новый коррежедор даже настаивал, чтобы «поспешить со средствами большей силы».
      Ни одному из эмиссаров Лиссабона не удалось добиться желаемого. В связи с этим становится понятным, почему жунта при всем ее фактическом бессилии в Эворе сумела стать в глазах Мадрида силой, способной влиять на ход событий: как орган представителей феодальных кругов она продолжала существовать в восставшем городе, демонстрируя в то же время свою полную лояльность по отношению к короне. Минуя наместницу Маргариду, жунта непосредственно информировала испанского короля о том, что делалось в городе, видимо, явно преувеличивая свои заслуги и роль в событиях.
      Мадрид поначалу тоже выжидал. Но время шло. Два месяца терпения и уговоров не только ничего не дали, но и позволили движению охватить весь юг и центр Португальского королевства. Более того, восставшие, видимо, пытались связаться и с севером страны – с Порту. Окончание сельскохозяйственных работ развязало руки крестьянам и сезонным рабочим, которых всегда было много на юге и которые теперь пополнили ряды восставших. К ноябю масштаб выступления стал совершенно ясен и Лиссаону и Мадриду.
      В Мадриде все больше склонялись к мысли о необходимости решительных действий и подавления движения. Но это время там оказался инквизитор святого престола португалец Жоан де Вашконселуш, По поручению короля он был отправлен в Эвору с королевскими грамотами к восставшим. Прибыв в Эвору, он настаивал, чтобы грамоты – были зачитаны как можно большему числу горожан, предложил созвать и членов городского совета, и ремесленников, и всех, кто пожелает. Собрание началось в 8 часов утра 14 ноября 1637 г. Жоан де Вашконселуш предложил, Кчтобы город уплатил налог, но в меньшем размере. Присутствовавшие тут же члены жунты взяли на себя немалую долю налога (8 тыс. из 20 тыс. крузаду), стремясь таким Кобразом и ликвидировать конфликт с короной, и завоевать политическое доверий горожан.
      Казалось бы, реальная почва для продолжения восстания вот-вот исчезнет и недалек тот миг, когда мятежный |1город возвратится в число верных королю земель. Однако в Мадриде не приняли соглашения, достигнутого Жоаном где Вашконселушем. Оливарес постарался внушить королю, что «недостойно его величества идти на соглашения со своими вассалами». Эвора крайне беспокоила проницательного Оливареса, который справедливо считал, что истинной причиной вспышки являются не столько голод и налоги, сколько жажда свободы. В середине ноября он отдал приказ держать наготове войска – армию, стоявшую в Кантабрии, и войско Медины Сидонии из Андалусии. Первых лиц Португалии Оливарес призвал ко двору, требуя успокоить страну.
      Пока войска готовились к выступлению, среди португальцев, находившихся при мадридском дворе, продолжались постоянные споры по поводу Эворы. Близкий к этим кругам Мелу рассказывает, что одни просили испанского короля простить мятежный город, другие – наказать его, но каждый действовал, исходя из своей выгоды. Предприняли попытку использовать и герцога Брагансского, уговорив его выступить посредником, но он отклонил эту «милость». Один из уговаривавших герцога, граф де Линьярес, прямо из герцогской резиденции отправился в Эвору, будучи наделен Мадридом широчайшими полномочиями. Он сразу же повел дело жестко, потребовал, чтобы Родригеш и Баррадаш на коленях молили короля о прощении, отказавшись идти на какие-либо уступки в налогах. Горожане тоже не уступали, и раздраженный Линьярес начал угрожать. Исходом было лишь то, что разъяренная толпа осадила дом, где находился Линьярес, и ему пришлось бежать. Это случилось в новогоднюю ночь 1638 г. Бытует мнение, что в Мадриде уже давно шла подготовка к карательной экспедиции, и миссия Линьяреса лишь была прикрытием, а может быть, и провокацией, чтобы прервать переговоры.
      К этому времени в Эворе стали ощутимы многие тяготы, связанные с нарушением ритма ремесленных производств и сельскохозяйственных работ, торговых связей с другими районами. И тем не менее изгнание Линьяреса показало, что позиция горожан оставалась по-прежнему весьма радикальной. А вот жунта, видимо, поняв, что после изгнания Линьяреса применение военной силы для подавления восстания неизбежно, отошла в тень.
      В январе 1638 г., убедившись в стойкости Эворы, Мадрид отдал приказ о выступлении войск. Герцог Медина Сидония пересек границу Португалии и подавил волнения в Алгарве, где войска вели себя как на оккупированной иноземной территории. В январе же был составлен документ, который должен был ознаменовать завершение успешных действий солдат, так называемое «всеобщее прощение».
      Размах восстания в Эворе заставил Мадрид отказаться от мысли противопоставить все население Эворы королевской власти, объявив его мятежниками. Филипп IV был вынужден значительно сузить круг наказываемых лиц, пообещав, что никто не будет подвергнут ни преследованию, ни наказанию конфискацией имущества, за исключением главарей восстания.
      Главарями королевская грамота объявила Родригеша и Баррадаша.
      К концу февраля восстание в основном было подавлено. 27 февраля в Эвору был отправлен Дьогу Салема, чтобы вершить правосудие. Он не должен был появиться в городе ранее того дня, когда будет объявлено прощение, дабы не помешать захвату главарей. В день оглашения прощения главари должны быть схвачены и казнены. Наказание определялось тем же королевским документом: казнь через повешение, конфискация имущества, дома казненных должны быть разрушены до основания, а место, где они находились, – посыпано солью, к бесчестью всего потомства на веки вечные.
      После Эворы Салема должен был отбыть в Крату с теми же полномочиями по отношению к восставшим этого города. Все расходы по отправлению правосудия должны были производиться за счет обвиняемых или муниципалитета.
      К счастью, Родригеш и Баррадаш успели скрыться и, дожив до преклонных лет, умерли своей смертью уже после восстановления независимости Португалии. Казнь, однако, состоялась: на площади были повешаны изображавшие их куклы, а все остальное было совершено в соответствии с королевским указом вплоть до посыпания земли солью.
      Вслед за войсками в Эвору прибыл Оливарес. Почти все члены жунты выказали ему почтение и преданность. «Когда граф-герцог вошел [в Эвору], он был принят грандами с умеренной приветливостью. Шунта посетила его, выказав знаки большого доверия, и помогла ему в решениях».
      Итак, восстание, начавшееся как антиналоговое выступление и несомненно приобретшее политический оттенок, в котором явны черты национального движения, закончилось поражением. Но поражением не только эворских горожан, но и португальской знати, обнаружившей свою несостоятельность перед народом и перед Мадридом.
      Интересно, что уже современниками восстание в Эворе иногда воспринималось как событие, непосредственно повлиявшее на обретение независимости в 1640 г. Для испанской же монархии Эвора не стала грозным напоминанием, что терпение Португалии истощается. Однако восстание стало большим уроком для португальского дворянства. Оно было напугано размахом движения и не удовлетворено той ролью, которую ему пришлось сыграть в этих событиях. Ему стало ясно, что необходимо брать инициативу в свои руки. Решительность действий восставшего народа и жесткая реакция Мадрида раскрыли дворянству суть перемен в отношении Испании к португальскому королевству и заставили поторопиться.
      До конца октября 1038 г. в Португалии то там, то тут было неспокойно. В 1639 г. муниципалитет Лиссабона сообщал королю, что в столице растет число всяческих преступлений. В такой ситуации в головах нескольких человек из знати и приближенных к герцогу Брагансскому рождается замысел заговора. Именно герцог должен был стать его центральной фигурой и получить престол. По некоторым свидетельствам, первые беседы о заговоре относятся еще к июню 1639 г. Составив план действий, заговорщики посвятили в него герцога. Однако тот счел, что время для таких дел еще не пришло. Заговор остался неосуществленным, но не был забыт.
      Оливарес, достаточно хорошо осведомленный о том, что происходило в Лиссабоне, хотя и не знал о заговоре, не мог не чувствовать скрытой угрозы в настроениях португальцев. С 1639 г. он и Филипп IV представляли себе, кто из португальской знати наиболее опасен, и собирались переселить их в Кастилию, ближе ко двору под недреманное око графа-герцога. В 1640 г. вспыхнуло известное восстание в Каталонии с требованием автономии и отделения от Кастилии. Начались волнения в других местах – в Кастилии и Португалии. Среди португальцев оживают себастьянистские настроения, ширится ожидание возвращения исчезнувшего короля и восстановления утраченного португальского трона.
      Намереваясь одним ударом отсечь сразу две мятежные головы, в августе 1640 г. Филипп IV повелел всей португальской знати и командорам орденов, без всяких исключений или извинений, сопровождать его в Арагон против восставшей Каталонии.
      И само каталонское восстание, как напоминание о способе обретения свободы, и требование выехать в Каталонию, лишив тем самым возможности предпринять что-либо на родине, подтолкнули португальскую знать к действию. 12 октября заговорщики собрались у Антана Алмады, после чего один из них, Фуртаду, выехал в Эвору, чтобы выяснить позиции эворской знати, а затем в Вила-Висозу для доверительного разговора с герцогом. Оттуда он сообщил: Браганса согласен, пора действовать.
      Ночью 28 ноября заговорщики назначили переворот на 1 декабря. Кое-кто, испугавшись близившегося дела, отказался продолжать игру с огнем. Всего к 1 декабря в заговор вошло около 40 человек. Население Лиссабона, городские власти и крупные купцы и банкиры ничего не знали о готовящемся перевороте. Лишь уже после собрания 28 ноября заговорщики связались с несколькими представителями горожан. Те, памятуя Эвору и 1638 год, долго колебались, но в конце концов согласились поддержать выступление знати. Правда, в течение самого переворота высшие городские слои сохраняли скорее дружественный нейтралитет, чем активно помогали дворянам.
      Итак, утром 1 декабря 1640 г. без четверти девять заговорщики встретились у дворца; четырьмя группами, с оружием в руках, они вошли во дворец, быстро справившись с охраной. Из защитников дворца один был убит и трое ранены. Заговорщики между тем прошли во внутренние покои и предложили наместнице Маргариде отречься от должности. Понимая, что сопротивляться бесполезно, Маргарида вынуждена была уступить. Ее помощник и фаворит, португалец Мигел де Вашконселуш, однако, не был пощажен: его труп тут же выбросили из окна дворца на площади. Маргарида отдала приказ кастильскому гарнизону крепости Сан-Жорже сдаться. Заговорщики, выйдя на балкон, а затем и на улицы Лиссабона, провозгласили Жоана Брагансского королем Португалии – Жоаном IV.
      Возбужденные известием о перевороте и провозглашении нового короля, лиссабонцы высыпали на улицы. Заговорщики пытались удержать толпу от беспорядков и бесчинств. Архиепископ Лиссабона с распятием объезжал улицы города, призывая к порядку. Надо признать, что это почти удалось. Были сожжены лишь несколько домов – нелюбимого народом епископа Лейрии, братьев Мигела де Вашконселуша.
      В тот же день были выбраны временные правители, которым надлежало осуществлять власть до прибытия короля: архиепископы Лиссабона и Браги, виконт Лоуренсу де Лима. Тут же отправили послов к Жоану Брагансскому в Вила-Висозу, куда они и прибыли утром 3 декабря.
      Через три дня Жоан въехал в Лиссабон в сопровождении нескольких всадников. С первых же часов новой жизни, еще до коронации, он был вынужден заботиться прежде всего о защите королевства. В Эвору, Элваш, Алгарве были посланы верные люди для организации обороны на случай нападения соседней Кастилии. Еще 2 декабря до приезда в столицу, Жоан разослал во все города письма, сообщая о своем избрании и требуя составить списки оружия в городе и людей, способных держать его в руках, и объединить их в отряды для защиты города и границ. Будущее показало, что эти меры оказались отнюдь не лишними.
      15 декабря 1640 г. в Лиссабоне состоялась пышная церемония коронации Жоана IV. Город единодушно приветствовал своего короля. Грамоты и письма, разосланные еще раньше по другим городам и местечкам, в течение 10 дней достигли самых отдаленных мест. Во многих городах известие о провозглашении короля и независимости страны вызвало бурное ликование. В Коимбре в епископском дворце был устроен праздник; то же происходило в университете. В Гимарайнше, куда весть пришла из Порту, муниципалитет хотел дождаться официального письма, но некий Мануэл Машаду де Миранда, обратившись к горожанам с речью, вызвал настоящую манифестацию. В Визеу же, получив королевскую грамоту 14 декабря вечером, через два дня устроили торжественное провозглашение и уже после этого праздновали до 23-го.
      К концу декабря вся Португалия перешла на сторону Жоана. Переворот поддержали вице-губернаторы всех провинций, кроме Сеуты. В некоторых местах провозглашение независимости наталкивалось на сопротивление кастильских гарнизонов, но это было не так уж часто и скоро прекратилось. К январю 1641 г. Португалия фактически обрела независимость.
      Однако до сих пор все это можно было расценивать еще как бунт в одной из провинций короля Испании. Для оформления независимости и воцарения нового короля на португальском престоле необходима была санкция государственно-правового характера. Таким актом стал созыв всепортугальских кортесов после 20-летнего перерыва. Кортесы были созваны и заседали в Лиссабоне в январе 1641 г. В качестве одного из главных документов они приняли и опубликовали Манифест Португалии, составленный секретарем Жоана IV, блестящим стилистом и политиком Паишем Вьегашем. Манифест не только провозгласил Португалию суверенным государством, но и, обосновывая право на суверенитет, обвинил испанскую корону в том, что Португалия утратила свои заморские владения, была втянута в чуждые ей европейские войны и конфликты, обнищала под гнетом налогов и военных поборов. Испанские короли объявлялись узурпаторами, а испанское правление – тиранией. Как и всякий политический документ декларативного свойства, предназначенный для обнародования, а не для тайного использования, Манифест в стремлении оправдать действия португальцев и пресечь попытки восстановить унию не был – и не мог быть – объективным.
      Тем не менее обоснованно или нет, документ вобрал в себя большинство точек зрения, выражавших недовольство существующим положением Португалии, и это позволило ему стать подлинным Манифестом сторонников отделения. Вослед ему одно за другим стали появляться сочинения врагов и приверженцев самостоятельности Португалии, искавших обоснования своим доводам и в настоящем, и в прошлом страны.
      На кортесах был утвержден порядок престолонаследия, который, по замыслу его создателей, должен был отныне гарантировать стране независимость: чужеземный государь не имел права занимать португальский престол: при отсутствии потомков мужского пола трон мог перейти к дочери короля; при этом заранее отвергались возможные притязания на трон ее супруга; в случае пресечения династии государь из чужеземного королевского дома не мог надеяться на обретение португальского трона иначе, как переехав в Португалию и ни в коей мере не претендуя на объединение корон.
      Кортесы вынуждены были заняться и вопросами налогообложения и обороны страны. Восприятие наиболее ненавистных ранее налогов заметно переменилось, и к собиравшемуся по-прежнему, например, «реал д'агуа» отношение было как к вполне законному и приемлемому.
      Вновь став суверенным государством, Португалия постаралась как можно скорее восстановить отношения с Европой. В январе – феврале 1641 г. Жоан IV отправил послов в Англию, Францию, Швецию, Нидерланды, к папе римскому и др. Во Франции послы встречались и с королем, и с кардиналом Ришелье, давно проявлявшим интерес к португальским делам. В Англии согласие короля принять остановившихся в виду Лондона и просивших об аудиенции португальских послов вызвало негодование, протест и отъезд посла Испании. С Францией, Швецией и Нидерландами были заключены договоры не только о дружбе, но и военной помощи. Вопрос о военной помощи возник не случайно, ибо вплоть до 1668 г. Испания отказывалась признать законность отделения Португалии и оружием пыталась восстановить прежнее положение. Но победа сторонников независимости была подтверждена и закреплена в оборонительных войнах, продолжавшихся более 20 лет.

Заключение

Приложение