- Мы теперь можем сколько угодно играть в робинзонов, - сказал папа. - у нас есть настоящий необитаемый остров, хижина и даже Пятница.
      Это было очень здорово придумано - назвать толстого, неповоротливого робота Пятницей. Он был совсем новый, и из каждой щели у него проступали под лучами солнца капельки масла.
      - Смотри, он потеет, - сказал я.
      Мы все стояли на берегу и смотрели на удаляющегося "Альбатроса". Он был уже так далеко от нас, что я не мог рассмотреть, есть ли на палубе люди.
      Потом из трубы появилось белое облачко пара, а спустя несколько секунд мы услышали протяжный вой.
      - Все - сказал папа, - пойдем в дом.
      - А ну, кто быстрее?! - крикнула мама, и мы помчались наперегонки к дому. У самого финиша я споткнулся о корень и шлепнулся на землю, и папа сказал, что это несчастный случай и бег нужно повторить, а мама спросила, больно ли я ушибся. Я ответил, что все это ерунда и что я вполне могу опять бежать, но в это время раздался звонок, и папа сказал, что это, вероятно, вызов с "Альбатроса" и состязание придется отложить.
      Звонок все трещал и трещал, пока папа не включил видеофон. На экране появился капитан "Альбатроса". Он по-прежнему был в скафандре и шлеме.
      - Мы уходим, - сказал он, - потому что...
      - Я понимаю, - перебил его папа.
      - Если вам что-нибудь понадобится...
      - Да, я знаю. Счастливого плавания.
      - Спасибо! Счастливо оставаться.
      Папа щелкнул выключателем, и экран погас.
      - Пап, - спросил я, - они навсегда ушли?
      - Они вернутся за нами, - ответил он.
      - Когда?
      - Месяца через три.
      - Так долго?
      - А разве ты не рад, что мы, наконец, сможем побыть одни и никто нам не будет мешать?
      - Конечно, рад, - сказал я, и это было чистейшей правдой.
      Ведь за всю свою жизнь я видел папу всего три раза, и не больше чем по месяцу. Когда он прилетал, к нам всегда приходила куча народу, и мы никуда не могли выйти без того, чтобы не собралась толпа, и папа раздавал автографы и отвечал на массу вопросов, и никогда нам не давали побыть вместе по-настоящему.
      - Ну, давайте осматривать свои владения, - предложил папа.
      Наша хижина состояла из четырех комнат: спальни, столовой, моей комнаты и папиного кабинета. Кроме того, там была кухня и холодильная камера. У папы в кабинете было очень много всякой аппаратуры и настоящая электронно-счетная машина, и папа сказал, что научит меня на ней считать, чтобы я мог помогать ему составлять отчет.
      В моей комнате стояли кровать, стол и большущий книжный шкаф, набитый книгами до самого верха. Я хотел их посмотреть, но папа сказал, что лучше это сделать потом, когда мы осмотрим весь остров.
      Во дворе была маленькая электростанция, и мы с папой попробовали запустить движок, а мама стояла рядом и все время говорила, что такие механики, как мы, обязательно что-нибудь сожгут, но мы ничего не сожгли, а только проверили зарядный ток в аккумуляторах.
      Потом мы пошли посмотреть антенну, и папе не понравилось, как она повернута, и он велел Пятнице влезть наверх и развернуть диполь точно на север, но столб был металлический, и робот скользил по нему и никак не мог подняться. Тогда мы с папой нашли на электростанции канифоль и посыпали ею ладони и колени Пятницы, и он очень ловко взобрался наверх и сделал все, что нужно, а мы все стояли внизу и аплодировали.
      - Пап, - спросил я, - можно, я выкупаюсь в океане?
      - Нельзя, - ответил он.
      - Почему?
      - Это опасно.
      - Для кого опасно?
      - Для тебя.
      - А для тебя?
      - Тоже опасно.
      - А если у самого берега?
      - В океане купаться нельзя, - сказал он, и я подумал, что, наверное, когда папа таким тоном говорит "нельзя" там, на далеких планетах, то ни один из членов экипажа не смеет с ним спорить.
      - Мы можем выкупаться в лагуне, - сказал папа.
      Право, это было ничуть не хуже, чем если бы мы купались в настоящем океане, потому что эта лагуна оказалась большим озером внутри острова и вода в ней была теплая-теплая и совершенно прозрачная.
      Мы все трое плавали наперегонки, а потом мы с папой ныряли на спор, кто больше соберет ракушек со дна, и я собрал больше, потому что папа собирал одной рукой, а я двумя.
      Когда нам надоело собирать ракушки, мы сделали для мамы корону из веточек коралла и морских водорослей, а папа украсил ее морской звездой.
      Мама была похожа в ней на настоящую королеву, и мы стали перед ней на одно колено, и она посвятила нас в рыцари.
      Потом я попросил Пятницу поплавать со мной. Было очень забавно смотреть, как он подходил к воде, щелкал решающим устройством и отступал назад. А потом он вдруг отвинтил на руке палец и бросил его в воду, и, когда палец утонул, Пятница важно сказал, что роботы плавать не могут. Мы просто покатывались от хохота, такой у него был при этом самодовольный вид. Тогда я спросил у него, могут ли роботы носить на руках мальчиков, и он ответил, что могут. Я стал ему на ладони, и он поднял меня высоко над головой, к самой верхушке пальмы, и я срывал с нее кокосовые орехи и кидал вниз, а папа ловил.
      Когда солнце спустилось совсем низко, мама предложила пойти к океану смотреть закат.
      Солнце стало красным-красным и сплющилось у самой воды, и от него к берегу потянулась красная светящаяся полоса. Я зажмурил глаза и представил себе, что мчусь по этой полосе прямо на Солнце.
      - Пап, - спросил я, - а тебе приходилось лететь прямо на Солнце?
      - Приходилось, - ответил он.
      - А там от него тоже тянется такая полоса?
      - Нет.
      - А небо там какого цвета?
      - Черное, - сказал папа. - Там все другое... незнакомое и... враждебное.
      - Почему? - спросил я.
      - Я когда-нибудь расскажу тебе подробно, сынок, - сказал он. - А сейчас идемте ужинать.
      Дома мы затеяли очень интересную игру. Мама стояла у холодильника, а мы угадывали, что у нее в руках. Конечно, каждый из нас называл свои любимые блюда, и каким-то чудом оказывалось, что мы каждый раз угадывали. Поэтому ужин у нас получился на славу.
      Папа откупорил бутылку вина и сказал, что мужчинам после купания совсем не вредно пропустить по рюмочке. Он налил мне и себе по полной рюмке, а маме - немножко. "Только чтобы чокнуться", - сказала она.
      После ужина мы смотрели по телевизору концерт, и диктор перед началом сказал, что этот концерт посвящается нам. Мама даже покраснела от удовольствия, потому что она очень гордится тем, что у нас такой знаменитый папа.
      Передавали самые лучшие песни, а одна певица даже пропела мою любимую песенку о белочке, собирающей орешки. Просто удивительно, как они об этом узнали.
      Когда кончился концерт, папа сказал, что ему нужно садиться писать отчет, а я отправился спать. Я уже лежал в постели, когда мама пришла пожелать мне спокойной ночи.
      - Мам, посиди со мной, - попросил я.
      - С удовольствием, милый, - сказала она и села на кровать.
      В открытое окно светила луна, и было светло совсем, как днем. Я смотрел на мамино лицо и думал, какая она красивая и молодая. Я поцеловал ее руку, пахнущую чем-то очень приятным и грустным.
      - Мама, - спросил я, - почему это запахи бывают грустные и веселые?
      - Не знаю, милый, - ответила она, - мне никогда не приходилось об этом думать. Может быть, просто каждый запах вызывает у нас какие-то воспоминания, грустные или веселые.
      - Может быть, - сказал я.
      Мне было очень хорошо. Я вспоминал проведенный день, самый лучший день в моей жизни, и думал, что впереди еще восемьдесят девять таких дней.
      - Ох, мама, - сказал я, - какая замечательная штука жизнь и как не хочется умирать!
      - Что ты, чижик?-сказала она. - Тебе ли говорить о смерти? У тебя впереди огромная жизнь.
      Мне было ее очень жалко: еще на "Альбатросе" ночью я слышал, как они с папой говорили об этой ужасной болезни, которой папа заразился в космосе, и о том, что всем нам осталось жить не больше трех месяцев, если за это время не найдут способа ее лечить. Ведь поэтому экипаж "Альбатроса" был одет в скафандры, а мы никуда не выходили из каюты. И в океане, вероятно, нам нельзя купаться, потому что эта болезнь такая заразная.
      И все же я подумал, что, когда люди так любят друг друга, нужно всегда говорить только правду.
      - Не надо, мамочка, дорогая, - сказал я. - Ведь даже, если не найдут способа лечить эту болезнь...
      - Найдут, - тихо сказала мама. - Обязательно найдут. Можешь быть в этом совершенно уверен.

      Если вам 26 лет и ваша личная жизнь определенно не удалась, если у вас робкий характер, невыразительная внешность и прозаическая профессия экономиста-плановика, если вы обладатель смешной фамилии Кларнет, ведущей начало от какого-нибудь заезжего музыканта-неудачника, неведомо когда и как осевшего на Руси, если вы настолько бережливы, чтобы мечтать об однокомнатной кооперативной квартире, но вместе с тем достаточно трезво смотрите на вещи, чтобы понимать, что ваше пребывание в коммунальном муравейнике - состояние далеко не кратковременное, если волшебное слово "любовь" вызывает у вас надежду, а не воспоминания, - словом, если вы тот, кого я намерен сделать своим героем, то вам обязательно нужно иметь хобби.
      Хобби - это подачка, которую бросает равнодушная Судьба своим пасынкам, чтобы они не вздумали искушать ее терпение.
      Не имеет существенного значения, какое именно хобби вы изберете. Это зависит от ваших способностей, средств и темперамента. Ведь если разобраться, то настойчивые и бесплодные попытки наладить прием дальних телепередач ничуть не хуже коллекционирования пивных кружек или выращивания цитрусовых на подоконнике. Важно одно; как-нибудь в обеденный перерыв небрежно сказать сослуживцам, что вчера Париж передавал великолепный фильм с участием Софи Лорен, либо, священнодействуя с непроницаемым лицом, нарезать в стаканы с чаем таких же бедолаг, как вы, по ломтику сморщенного зеленого лимончика. ("Знаете ли, это далеко не лучший из тех, что у меня в этом году, но все остальные пришлось раздарить".)
      Итак, Юрий Кларнет посвящал свой досуг поискам в эфире сигналов чужеземных стран. Для этой цели за 8 рублей в комиссионном магазине был куплен старенький КВН с экраном чуть больше почтового конверта. Выбор телевизора был продиктован отнюдь не скаредностью или недостатком оборотных средств. Просто каждому, кто знаком с техникой дальнего телеприема, известно, что лучшего изображения, чем на КВН, не получишь нигде.
      После того как попытка установить на крыше в качестве отражателя антенны оцинкованное корыто была со всей решительностью пресечена управхозом, Кларнету пришлось плюнуть на советы, даваемые в журналах, и заняться изобретательством.
      Тот вечер, с которого, собственно, и начинается мой рассказ, был завершающим этапом долгих поисков, раздумий и неудач. Зажав между коленями сложное ажурное сооружение из проволоки, напоминающее антенну радиотелескопа, Кларнет припаивал вывод для штекера. Он торопился, надеясь еще сегодня провести несколько задуманных заранее экспериментов. Как всегда в таких случаях, неожиданно перестал греться паяльник. Кларнет чертыхнулся, положил на пол свое творение и подошел к штепсельной розетке с паяльником в руке.
      В этот момент что-то треснуло, и в комнате погас свет.
      Кларнет выдернул вилку из розетки и направился к столу, где должны были лежать спички. По дороге он запутался в ковровой дорожке, лежавшей у кровати, и с размаху шлепнулся на тот самый проволочный параболоид, который с неистовством дилетанта мастерил более двух недель.
      Кларнет выругался еще раз, нащупал в темноте спички и вышел в коридор.
      Там тоже было темно.
      - Опять пережгли свет, гражданин хороший?
      Хороший гражданин невольно выронил зажженную спичку. Голос принадлежал майору в отставке Будилову, зануде, человеконенавистнику и любителю строгого порядка. Майор жил одиноко и скучно. Первые десять дней после получения пенсии он находился в постоянно подогреваемом состоянии злобного возбуждения, остальные же двадцать пребывал в глубокой депрессии. Питался он неизвестно где и, хотя имел на кухне персональный столик, хозяйства никакого не вел. Раз в месяц приезжала его дочь, жившая отдельно, привозила выстиранное белье и забирала очередную порцию грязного. О себе Будилов рассказывать не любил. Было лишь известно, что он - жертва каких-то обстоятельств, и, если бы не эти обстоятельства, его майорская звезда давно уже превратилась бы в созвездие полковника. В какой именно части небосвода должно было сиять это созвездие, оставалось невыясненным, так как, судя по всему, в боевых действиях майор никогда не участвовал.
      - Опять, говорю, свет пережгли?
      Кларнет зажег новую спичку.
      - Сейчас посмотрю пробки.
      Между тем начали открываться многочисленные двери, выходящие в общий коридор. По стенам забегали уродливые тени в призрачном свете лампадок, фонариков и свечных огарков. Аварии осветительной сети были привычным явлением, и жильцы встречали их во всеоружии.
      - Боже! - дрожащим голосом сказала учительница, жившая возле кухни. Каждый день! Должны же быть, в конце концов, какие-то правила общежития, обязательные для всех. У меня двадцать непроверенных классных работ.
      - Правила! - фыркнул Будилов. - Это у нас квартира такая беспринципная.
      В другой надавали бы пару раз по мордасам, сразу бы узнал, что за правила.
      - По мордасам ни к чему, - возразил солидный баритон. - По мордасам теперь такого закона нету, а вот в комиссию содействия сообщить нужно.
      - Ладно! - огрызнулся Кларнет. - Лучше помогите притащить из кухни стол.
      - Ишь какой! - ткнул в него пальцем Будилов. - Нет, уважаемый, сам пережег, сам и тащи, тут тебе нет помощников.
      Кларнет, пыхтя, приволок кухонный стол, взгромоздил на него табуретку, а на табуретку - стул.
      Электропроводка в квартире была оборудована еще в те времена, когда к току относились с такой же опаской, как в наши дни к атомной энергии.
      Поэтому святая святых - пробки - были упрятаны от непосвященных под самым потолком на четырехметровой высоте.
      Набивший руку в таких делах, Кларнет попросил еще скамеечку для ног, которой пользовалась страдавшая ревматизмом учительница, и, завершив ею постройку пирамиды, влез наверх.
      Он наугад крутанул одну из многочисленных пробок, и в дальнем конце коридора раздался рев:
      - Эй! Кто там со светом балуется?!
      - Извините! - сказал Кларнет. - Это я случайно не ту группу. Да посветите же, тут ни черта не видно!
      Чья-то сострадательная рука подняла вверх свечку.
      - Так... - Кларнет вывернул еще две пробки. В общем, понятно. Есть у кого-нибудь кусочек фольги?
      - Чего?
      - Серебряной бумаги от шоколада.
      - Шоколадом не интересуемся, - сказал Будилов.
      - Подождите, Юра, сейчас принесу. - Учительница направилась в комнату.
      Неизвестно, как пошли бы дальнейшие события, если б Кларнет проявил больше осмотрительности, покидая свою вышку. Очевидно, тот момент, когда его левая нога потеряла опору, и был поворотным пунктом, где робкая Случайность превращается в самоуверенную Закономерность.
      Грохнувшись вниз, он пребольно стукнулся головой о край стола, отчего пришел в совершенное исступление. Во всяком случае, иначе он не стал бы, вернувшись в комнату, вымещать злобу на ни в чем не повинной антенне. Ни один здравомыслящий человек не будет топтать ногами то, над чем с такой любовью трудился столько вечеров.
      От этого малопродуктивного занятия его отвлек голос стоявшего в дверях Будилова:
      - А стол кто будет ставить на место?
      * * * Неприятности проходят, а хобби остается. Это известно каждому, начиная от юного коллекционера марок и кончая престарелым любителем певчих птиц, всем, в чьей душе горит всепожирающая страсть к занятиям, не приносящим пользы.
      Неудивительно поэтому, что уже на следующий день Кларнет, насвистывая песенку, пытался устранить последствия вчерашней вспышки гнева. Увы! Чем больше он прикладывал усилий, тем меньше его антенна походила на изящный параболоид. Трудно сказать, к какому классу поверхностей причислил бы ее специалист по топологии. Что-то вроде изъеденного червями, скрученного листа.
      Кто может предугадать непостижимый и таинственный миг открытия?
      Доведенный до отчаяния человек раздраженно бросает на плиту комок каучука, смешанного с серой. "Баста! - говорит он. - Больше ни одного опыта!" И вот чудо совершилось: найден способ вулканизации, кладущий начало резиновой промышленности. Неврастеник, страдающий мигренью от стука колес детского велосипеда, обматывает их клистирными трубками. Проходит несколько лет, и шорох шин слышен на всех дорогах мира. Скромный экономист-плановик подключает к допотопному телевизору искореженную проволочную корзину и...
      ничего не происходит. Решительно ничего. Экран по-прежнему светится голубоватым светом, но изображения нет, сколько ни верти антенну.
      Как бы вы поступили в этом случае? Вероятно, выдернули бы вилку и отправились спать. Поэтому закон всемирного тяготения, спутники Марса, радиоактивный распад, волновые свойства электрона и многое другое открыты не вами. Вам чужд благородный азарт исследователя.
      Кларнет закурил и задумался. Затем, повинуясь какому-то наитию, начал дальше скручивать антенну по спирали. И вдруг все чудесным образом изменилось.
      Сначала на экране забегали черные молнии, а затем, в их ореоле, возникло лицо девушки. Оно было неописуемо красиво. Красиво, потому что в противном случае мы посягнули бы на святые каноны фантастики. Неописуемо, так как все, что прекрасно, не может быть выражено словами. Попробуйте описать торс Венеры, улыбку Джоконды, запах жасмина или трель соловья. Поэты в таких случаях прибегают к сравнениям, но это - не более, чем трюк. Объяснение одних понятий через другие ничего никому не дает. Ограничимся тем, что она была красива. Ее наряд... Тут я снова вынужден признаться в своей беспомощности. Любой мужчина способен десятилетия помнить форму какой-нибудь ерундовой родинки на плече возлюбленной, но никогда не в состоянии рассказать, в каком платье она была вчера.
      - Ну, что вы таращите на меня глаза? - спросила девушка. - И, пожалуйста, не воображайте, что это вы меня открыли. Просто форма вашей антенны хорошо вписывается в кривизну пространства времени. Иначе вам бы не видать меня, как своих ушей. Я ведь за вами давно наблюдаю. Занятно вы живете!
      Кларнет машинально огляделся по сторонам и почувствовал себя крайне неловко. Одно дело предстать перед хорошенькой женщиной во всеоружии тщательной подготовки, а другое - быть застигнутым врасплох в собственной комнате. Снятое еще позавчера белье, скомканное, валялось тут же, у неприбранной кровати. На столе рядом с паяльником и канифолью лежал промасленный лист газеты с огрызками хлеба и скелетами копчушек остатками вчерашнего ужина.
      Батарея немытых бутылок из-под кефира красовалась на подоконнике. Черт знает что!
      Кларнет застегнул на груди ковбойку, сунул под стол босые ноги в стоптанных шлепанцах и изобразил на лице подобие улыбки.
      - Вот как? Чем же я обязан такому вниманию?
      Девушка нахмурилась.
      - Что вы там шевелите губами? Я вас все равно не слышу. Отвечайте на вопросы жестами. Если да - кивните головой, если нет - помотайте. Понятно?
      - Понятно, - растерянно сказал Кларнет.
      - Понятно или нет?
      Кларнет кивнул.
      - Вот так лучше. Вы можете собрать таймерный радиопередатчик?
      - Что это такое?
      - Ну до чего же бестолковый! Можете или нет?
      Кларнет покачал головой.
      - Конечно! - усмехнулась девушка. - Откуда же вам уметь? Ведь в ваше время их еще не было. Допотопная техника. И деталей подходящих нет. Придется мне его вам трансмутировать. Замерьте-ка расстояние от центра вашей антенны до середины стола по вертикали и горизонтали. Результат напишите на бумажке.
      Надеюсь, мерить вы умеете?
      Кларнет порылся в ящике с инструментами и извлек оттуда заржавленную металлическую рулетку.
      Девушка наблюдала за ним с иронической улыбкой.
      - Не так! Проведите мысленно два перпендикуляра. Вот! Запишите! Теперь - до поверхности стола. Отлично! Покажите-ка, что у вас получилось.
      Кларнет поднес к экрану листок с записанными цифрами.
      - Допустим, что вы не ошиблись, - поморщилась она. - Уберите всю эту дрянь со стола. Телевизор можете сдвинуть на край. Осторожно! Не поверните антенну! Отойдите подальше и не пугайтесь. Раз, два, три!
      Кларнет сделал несколько шагов к двери, и тут над столом возникло нечто.
      Не то облачко, не то солнечный зайчик, не то... Впрочем, разобраться во всем этом ему не удалось. Запахло паленым, и по старой клеенке начало расползаться коричневое пятно, а вскоре и вовсе повалил дым.
      - Шляпа! - сказала незнакомка. - Замерить и то как следует не сумел. Ну, что же вы стоите? Тушите скорее!
      Кларнет помчался на кухню, забыв впопыхах притворить дверь. Когда он рысью возвращался с чайником, у его комнаты уже стоял принюхивавшийся к чему-то Будилов.
      - Пожар у вас, что ли?
      - Нет, это просто так. Окурок прожег клеенку.
      Будилов попытался было войти, но Кларнет захлопнул у него перед носом дверь и повернул ключ.
      Между тем стол уже горел по-настоящему. Кларнет вылил на него чайник воды, но этого оказалось мало, пришлось бежать за вторым.
      - Хватит! - сказала девушка. - Слышите? Хватит, а то вы мне все испортите. Берите передатчик.
      Кларнет вытащил из прожженной дыры маленькую черную шкатулку.
      - Ну-с, говорите.
      - Что говорить? - растерялся Кларнет.
      - Как вас зовут?
      - Юра.
      - Хорошо, пусть Юра. Так вот что, Юра: никаких расспросов, иначе мне придется прервать с вами всякие отношения. Все, что нужно вам знать, я скажу сама. Кстати, меня зовут Маша.
      - Очень приятно! - сказал Кларнет.
      Маша насмешливо поклонилась.
      - Мы с вами находимся в одной и той же точке пространства, но разделены временным интервалом, каким - неважно. Вы - там, а я - тут, в будущем. Ясно?
      - Где?! - спросил ошеломленный Кларнет. - Где вы находитесь?
      - В Ленинграде, где же еще?
      - Простите, - пробормотал Кларнет, - это, так сказать...
      - Ничего не так сказать. Я историк-лингвист, занимаюсь поэзией двадцатого века. Вы согласны мне помочь?
      - Вообще... я никогда...
      - Я тоже никогда не разговаривала с таким... ну, словом, поможете или нет?
      "Какая-то она уж больно напористая", - подумал Кларнет, но вслух сказал:
      - Буду рад, если в моих силах.
      - Это уже хорошо! - Маша обворожительно улыбнулась. - Так по рукам?
      - По рукам! - ответил Кларнет и с сожалением взглянул на экран. Эх!
      Нужно было покупать телевизор побольше.
      - Отлично! Теперь я объясню вашу роль.
      - Слушаю! - сказал Кларнет.
      - Не перебивайте меня. Понимаете ли, я живу в такое время, когда библиотек уже нет, одна машинная память. Это, конечно, гораздо удобнее, но если нужно откопать что-нибудь древнее, начинаются всякие казусы. Я запрашиваю о Пастернаке, а мне выдают какую-то чушь про укроп, сельдерей, словом, полный набор для супа. С Блоком еще хуже. Миллионы всяких схем электронных блоков. Ведь что ни говори, с тех пор, как они писали, прошло уже две тысячи лет.
      - Сколько?!
      Маша закусила губу.
      -Ну вот, я и проболталась! Фу, дура! Теперь жди неприятностей.
      - Я никому не скажу, - произнес в благородном порыве Кларнет, - честное слово, не скажу!
      - Ах, как нехорошо! - Маша закрыла лицо руками. - Нам запрещены контакты с прошлым. Я ведь тайком от всех. Даже Федю услала, чтобы все в полной тайне...
      - Кто такой Федя? - Кларнету почему-то не понравилось это имя.
      - Мой лаборант. Очень милый парень. - Маша опустила руки и снова улыбнулась. - Представляете себе, влюблен в меня до потери сознания, так и ходит по пятам. Еле выпроводила.
      Бывают странные ощущения где-то там, чуть повыше грудобрюшной преграды.
      Не то чтобы болит, а так, не разберешь что такое. Какая-то непонятная тоска.
      И очень милые парни вовсе не кажутся такими уж милыми, да и вообще вся человеческая жизнь, если разобраться...
      - Ладно! -Маша решительно тряхнула волосами. - Будь что будет!.. Итак, мне нужна помощь. Возьмете в библиотеке Блока и Пастернака. Все, что есть.
      Усвоили?
      - Да, и что дальше?
      - Будете читать вслух.
      - Зачем?
      - Ох! - Маша потерла виски пальцами. - Вот экземплярчик попался! Будете читать, а я запишу. Неужели так трудно понять?
      - Нет, отчего же, - сказал Кларнет, - понять совсем не трудно. Вот только читаю я неважно.
      - Ну, это меньше всего меня беспокоит. Значит, завтра в это время.
      Изображение пропало, как будто кот слизнул. Только что она была здесь, а сейчас пуст экран, безнадежно пуст. Исчезло наваждение, сгинуло, и все, что осталось, - это маленькая черная коробочка да мокрый обгоревший стол.
      * * * Когда многократно повторенный опыт в одних и тех же условиях дает неизменный результат, то есть все основания считать, что установленные связи подчинены какому-то закону.
      Так, например, если любители ранней похмелки выстраиваются в длинные очереди у ларьков в бесплодном ожидании вожделенной цистерны с пивом, если строители бестрепетно роют канавы в ухоженных газонах, обнажая склеротическую кровеносную систему города, если по утрам к шуму трамвая под окном добавляется пыхтенье катков для асфальта, если, просыпаясь от щебета птиц, вы не можете сообразить, ночь сейчас или день, знайте: на дворе июнь.
      Если на дворе июнь, а вам двадцать шесть лет, если вы каждый вечер читаете девушке прекрасные стихи, если... Впрочем, хватит! И так все ясно.
      Какой-то пошляк, родоначальник литературных штампов, сказал, что любовь не знает преград. Ну и что? Одно дело не знать преград, а другое - суметь их преодолеть, или, как выразился бы философ, добиться такого развития событий, когда любовь в себе превращается в любовь для себя. Ведь что ни говори, а две тысячи лет...
      Хотите еще одну заезженную сентенцию? Пожалуйста! Беда приходит оттуда, откуда ее меньше всего ждешь. На этот раз она явилась через дверь в облике дворника, пригласившего однажды вечером Кларнета незамедлительно прибыть в домоуправление, где его ждет комиссия содействия в полном составе.
      Состав оказался не так уж велик: два человека, не считая уже известного нам бравого майора в отставке.
      Увидев Кларнета, майор пришел в крайнее возбуждение и вытянул вперед правую длань, отчего стал сразу удивительно похож на Цицерона, обличающего Катилину.
      - Вот он, голубчик! Собственной персоной!
      Председатель комиссии расправил седые запорожские усы и вытащил из стола листок, исписанный корявым почерком.
      - Так... садитесь, товарищ Кларнет.
      Кларнет сел.
      - Имеются сигналы, что вы пользуетесь незарегистрированным радиопередатчиком. Верно это?
      - Нет у меня никакого передатчика, - солгал Кларнет.
      - Ну до чего же нахально темнит! - патетически воскликнул Будилов. Ведь сам слышал, как передает! То открытым, то закрытым текстом.
      Председатель вопросительно взглянул на Кларнета.
      - Это... я стихи читаю.
      - Почему же вслух? - удивилась интеллигентного вида немолодая женщина.
      - Они так лучше запоминаются.
      - Врет, врет! - кипятился майор. - Пусть тогда скажет, что он там у себя паяет, почему пробки все время горят?
      - Ну-с, товарищ Кларнет?
      - Не паяю я. Раньше, когда телевизор ремонтировал, то паял, а сейчас не паяю.
      Председатель крякнул и снова расправил усы.
      - Так... Значит, только стихи читаете?
      - Только стихи.
      - Какие будут суждения? - Он поглядел на женщину, но та только плечами пожала.
      - Обыск бы нужно сделать, - сказал Будилов. - С понятыми.
      - Таких прав нам не дано, - поморщился председатель. - А вы, товарищ Кларнет, учтите, никому не возбраняется и телевизоры мастерить и радиоприемники...
      - И стихи читать, - насмешливо добавила женщина.
      - И стихи читать, - подтвердил председатель. - Но ежели действительно радиопередатчик... тут другое дело. Нужно зарегистрировать. И вам лучше, и нам спокойней. Согласны?
      - Согласен, - вздохнул Кларнет, - только нет у меня никакого передатчика.
      О, святая, неумелая, бесхитростная ложь! Ну, кому какое дело до честного слова, опрометчиво брошенного в туманное будущее?
      Нет, Кларнет, не тебе тягаться с видавшим виды майором в отставке Будиловым. Сколько ты ни темни, расколет он тебя, непременно расколет! Пора подумать, чем это все может кончиться.
      * * * - Маша! - Кларнет говорил шепотом, опасливо поглядывая на дверь. - Пойми, Маша, я этого просто не переживу.
      - Что ты предлагаешь?
      - Не знаю. Возьми меня туда. Есть же, наверное, какие-нибудь машины времени.
      - Нет таких машин, - печально улыбнулась Маша. - Все это сказки.
      - Но сумела же ты переправить передатчик.
      - Это совсем другое дело. Трансмутация. Но ведь она у вас еще не изобретена.
      Кларнета внезапно осенила идея.
      - Послушай, а ты сама бы не смогла?
      - Что?
      - Трансмутироваться сюда.
      - Ох! Ты понимаешь, что ты говоришь?! Нет, это невозможно!
      - Но почему?!
      - Я же сказала, никаких контактов с прошлым. Нельзя менять историю.
      Трансмутацией во времени у нас пользуются не больше, чем в пределах столетия, и то со всякими ограничениями. А тут... ведь возврата назад уже не будет. Остаться навсегда неизвестно где...
      - Известно! Ты же будешь со мной!
      Маша заплакала.
      - Ну что ты, Машенька?!
      - А ты меня никогда не разлюбишь? - спросила она, сморкаясь в крохотный платочек.
      Вы сами знаете, что отвечают в подобных случаях.
      В июне все идет по раз навсегда установленным законам. Вот набежала туча, брызнул дождь, а там, глядишь, через несколько минут снова греет солнышко.