ИГРА

Бог с отвращением понюхал надушенный серой конверт и протянул его архангелу Михаилу.

– Читай!

Сатана был изысканно вежлив, как всегда:

«Уважаемый господин Саваоф!

Думаю, что не погрешу против истины, если напомню вам, что применение силы никогда не считалось признаком мудрости.

Откровенно говоря, я с глубоким сожалением вспоминаю безобразную сцену, разыгравшуюся у врат рая.

Вечная борьба между добром и злом не должна решаться преимуществом огненного меча архангела Михаила над кочергой Вельзевула или наоборот. Это скорее соревнование интеллектов, чем методов убеждения.

Ни славословия праведников, ни богохульство грешников – увы! – также ничего не дадут в этом споре. Умственное превосходство доказывается делами, а не визгом клевретов.

Поэтому я позволю себе предложить вам несколько необычный поединок: не сыграть ли нам в чет-нечет? Выигравшему предоставляется право один раз по своему усмотрению изменить что-либо в подвластном нам мире. Игра начинается в условиях, при которых обеим сторонам обеспечены равные возможности, то есть с хаоса, и продолжается вечно.

«Расчет на удачу!» – скажете вы.

«Удачу приносит расчет», – отвечу я.

Не имея возможности лично принять участие в игре, дабы не вводить во искушение ангелов, посылаю вам электронно-счетную машину, которая будет делать все ходы за меня. Правила игры и инструкцию по обслуживанию машины прилагаю.

Итак, если у вас нет возражений, прошу вновь ввергнуть вселенную в хаос и сделать первый ход.

Примите, господин Всевышний, мои уверения в неизменном уважении Сатана, князь тьмы».

Саваоф почесал затылок.

– Хитер Сатана, но глуп, – сказал он архангелам, обступившим трон.

– Захотел какую-то машину противопоставить мудрости господней! Давно пора проучить Лукавого. Тащи, Гавриил, сюда машину и прочитай инструкцию.

Правила игры оказались элементарно простыми. Бог должен был задумать число, а машина отгадать четное оно или нечетное.

– Ну что ж, начнем, – сказал бог, потирая руки. – Да будет хаос!

Оглушительный гром пронесся над вселенной. Потухли звезды, рассыпалась в прах твердь планет, превратились в ничто звери и люди.

– Отгадывай!

– Чет!

– Не угадала, не угадала! – возликовали ангелы.

– Не угадала, – подтвердил Саваоф. – Мой выигрыш. Да будет свет!

Яркий свет пронзил кромешную тьму.

– Отгадывай!

– Нечет!

– Опять не угадала! Да взойдут планеты на круги свои!

– Чет!

– Это тебе повезло, Нечистый!

Бах!! Рой метеоритов помчался по орбите взорвавшегося Фаэтона.

– Чет!

– Не угадала!

Миллиарды миров объединились в галактики.

– Чет!

Тучи галактик ринулись прочь от божьего трона.

– Нечет!

– Проиграл, проиграл, Лукавый! Не удастся тебе угнать галактики ко всем чертям. Сейчас мы ограничим скорость во вселенной. Ничто не будет двигаться быстрее божьего света.

– Чет!

– Нечет!

– Нечет!

– Чет!

Миллиарды лет идет игра, а Сатана все еще в проигрыше. Не может машина осилить премудрость господню.

– Нечет!

– Нечет!

– Нечет!

– Чет!

Все время меняет Саваоф тактику игры. Не угнаться за ним Лукавому.

Вспыхивают и гаснут звезды, сталкиваются миры, но общий счет в пользу Бога.

– Чет!

– Нечет!

– Чет!

– Чет!

– Чет!

В кипящих океанах появляются цепочки нуклеиновых кислот.

– Нечет!

– В оболочку их, в оболочку! – ликует Сатана. – Не живое и не мертвое – эти шарики нам еще пригодятся!

– Чет!

– Нечет!

– Нечет!

Возникают и гибнут цивилизации.

– Чет!

– Чет!

– Чет!

С каждым столетием увеличивается счет Сатаны. Тщетно архангелы пытаются помочь Саваофу найти верную систему игры: машина уже давно проанализировала все варианты.

– Нечет!

Полчища Чингис-хана предают огню селения и нивы.

– Чет!

Рыжее облако газа движется на окопы, опутанные ржавой проволокой.

– Чет!

Зажимают ангелы носы от смрада, поднимающегося из труб крематориев.

– Нечет!

Свет ярче тысячи солнц освещает райские кущи. Вздымаются вверх грибы атомных взрывов.

– Нечет!

– Ну его в болото! – говорит Бог, вставая с трона. – Кончаю игру, иначе они потеряют веру в разум божий!

ВЫСТРЕЛ

– Я ничего не понимаю в ваших тензорах, – сказал Скептиалов, – но уверен, что все эти математические выкрутасы придуманы специально для того, чтобы запутать человека, желающего руководствоваться здравым смыслом. Никакой отрицательной вероятности не существует, а время всегда течет в одном направлении.

Мозгачев нахмурился. Бесплодный спор с профаном уже начал его раздражать. Правильнее было бы на этом закончить, но все изобретатели очень самолюбивы.

– Вы ошибаетесь, – сказал он, комкая нераскуренную сигарету, – моя идея имеет реальное воплощение. Я построил машину, в которой можно путешествовать в прошлое, и готов это доказать вам на опыте. Пойдемте!

Машина напоминала хрустальное яйцо, помещенное между двумя полюсами огромного электромагнита.

Через прозрачные стенки Скептиалов разглядел два небольших кресла и щит, усеянный множеством приборов.

«Черт его знает, на что в конце концов способны эти физики», – подумал он с невольным уважением.

Мозгачев поднял крышку яйца.

– Итак, если вы готовы, прошу занять место в кабине.

Ошалевший Скептиалов полез внутрь таинственной машины. Внезапно ему показалось, что сотни солнц вспыхнули перед его глазами. Большая шишка – результат удара о приклад охотничьего винчестера двенадцатого калибра, медленно, но верно вздувалась чуть выше переносицы.

– Я забыл вас предупредить, что в кабине тесновато, – сказал, посмеиваясь, Мозгачев. – Ну, поехали!

Скептиалов, приложив платок ко лбу, откинулся на спинку кресла.

– Хорошо, – ехидно сказал он, – разбудите меня, когда будем подъезжать к древнему Египту.

– Вам нужно было раньше предупредить, что вы интересуетесь этой эпохой, – ответил Мозгачев, оттягивая на себя какой-то рычажок. – Боюсь, что мы ее давно проскочили.

– Не разыгрывайте меня, – усмехнулся Скептиалов. – Прошло всего несколько минут, за которые…

– Для нас с вами, – перебил Мозгачев, – но не для мира, существующего вокруг нас. Ведь в машине время почти остановилось с того момента, как я включил излучатель поля. Сейчас мы фактически – вне времени. Пора входить в противоположно направленный поток. Думаю, что мы прыгнем по крайней мере на сто тысячелетий назад.

Мозгачев нажал красную кнопку на пульте и откинул крышку кабины.

– Пожалуй, побольше, чем на сто, – сказал он, помогая Скептиалову выбраться наружу и осматриваясь кругом. – Судя по растительности, мы угодили прямо в средний палеолит, а вот, если я не ошибаюсь, наши далекие предки идут приветствовать людей двадцатого века.

Сквозь густую чащу первобытного леса к путешественникам во времени приближалась группа человекообразных существ, вооруженных дубинами. Мрачные взгляды, которые они бросали на пришельцев из будущего, и оскаленные зубы не предвещали ничего хорошего.

Мозгачев вынул из кабины винчестер.

– Следите за каждым их движением, – сказал он, передавая ружье Скептиалову, – а я постараюсь убедить наших прародителей в отсутствии у нас дурных намерений.

С поднятыми вверх руками Мозгачев направился к неандертальцам, сгрудившимся вокруг своего вождя, молодого детины, ростом со взрослого шимпанзе.

Не успел Мозгачев сделать и трех шагов, как ловко пущенная рукой вождя дубина раскроила ему череп.

Почти одновременно Скептиалов спустил курок, и обливающийся кровью неандерталец упал в предсмертных судорогах на землю.

Последствия этого выстрела превзошли взрыв десятка водородных бомб

– потому что Скептиалов оказался потомком убитого неандертальца, а тот к моменту убийства не успел обзавестись потомством.

Убивший своего прямого предка Скептиалов мгновенно перестал существовать, потому что не бывает следствия без причины. Но раз он никогда не существовал, то не мог убить неандертальца, и тот снова ожил, предоставив ему тем самым все права на существование и одновременно возможность еще раз себя убить, после чего все началось заново.

Одновременно со Скептиаловым в режим «существую – не существую» попали еще десять миллионов потомков убитого неандертальца, и в том числе автор этого рассказа, ввиду чего он не видит никакой возможности закончить рассказ, пока не прекратится вся эта кутерьма.

Единственное, что автор твердо обещает читателям, это никогда больше не отправлять своих героев в прошлое.

БИОТРАНГУЛЯЦИЯ ЛЕКОЧКИ РАСПЛЮЕВА

Прошло не более десяти лет с тех пор, как Норберт Винер высказал дерзкое предположение о возможности транспортировать людей в любую точку пространства при помощи электромагнитных сигналов.

В самом деле: каждый человек представляет собой неповторимую комбинацию клеток индивидуальной структуры, и если бы удалось при помощи физических методов расшифровать эту структуру, если бы этот шифр мог быть переведен на язык сигналов и команд и если бы эти сигналы могли управлять синтезом живой клетки, то не было бы ничего проще осуществить эту идею.

Такое обилие «если бы», столь любезное сердцу фантаста, не могло остаться незамеченным, и не удивительно поэтому, что целина, на которой гениальный ученый провел первую борозду, вспаханная в течение короткого времени плугом Воображения и обильно удобренная потом Вдохновения, расцвела яркими цветами Вымысла.

Не хмурься ты, о лучший и серьезнейший читатель научной фантастики! Меньше всего я собираюсь въехать на эту пышную ниву в громыхающей колеснице Пародии, топча полезные злаки и сорняки копытами Сарказма, Насмешки и Сатиры.

Я всего лишь робкий пилигрим, которому нужна крохотная пядь свободной земли, чтобы посеять туда ничтожное зернышко сомнения, скромную лепту богине Науке. Поверь, что мною руководит лишь одно: надежда получить из ее рук отпущение старых литературных грехов.

Я бы не сошел с проторенной дороги жанра, если б в необычайной истории, которую я тебе хочу поведать, не сплелись теснейшим образом проблемы биотрангулярного перемещения с учением Павлова об условных рефлексах.

Именно здесь, в темных ущельях пограничной зоны наук, часто доступной только фантасту, в самую жаркую пору научных дискуссий скрывается от глаз людских таинственная и неуловимая анаконда Истина.

Я тебе обещаю, читатель, по возможности избегать литературных штампов. Моим героем будет не старый профессор физики, а молодой математик, кандидат наук.

Математики – странные люди, у них все наоборот. Свой день они посвящают работе, а отдых заполняют чтением фантастики, вечно юными анекдотами и спортом.

Впрочем, если дальше, по мере того как армия Ее Величества Математики будет завоевывать все новые и новые области, возрастной ценз маршалов непобедимого воинства будет продолжать неуклонно подать, то дело дойдет и до игры в бабки.

Нет, современный ученый – это не тот рассеянный сухарь, который прочно укоренился на страницах фантастических романов. Поглядите на этих веселых ребят во время очередного симпозиума. Недаром в переводе слово «симпозиум» означает пирушку! Право, нет лучшей приправы к шашлыку, чем горячий научный спор, и ничто так не утоляет жажду познания, как обмен мнениями и бутылка сухого вина. Какой-то шутник сказал, что симпозиумом может называться любая научная конференция, если там пьют все, что крепче пива, и все говорят одновременно.

Однако хватит, а то читатель и впрямь заподозрит меня в неуважении к науке, тогда как моя болтливость попросту вызвана искренней симпатией к молодому поколению ее служителей.

Итак, мой герой – молодой математик.

По паспорту он – Леонид Расплюев, но волшебница Любовь превратила это царственное имя в нежное прозвище Лекочка. Будьте знакомы: Лекочка Расплюев, кандидат физико-математических наук.

Я не могу воспользоваться священным правом фантаста и представить его читателю в рабочем кабинете. Во-первых, он работает в учреждении, скромно именуемом почтовым ящиком, во-вторых, у него нет кабинета, а в-третьих, все равно, поглазев на листы бумаги, исчерченные кабалистическими знаками вперемежку с эскизами женских ножек, вы бы решительно ничего не поняли. Пусть лучше наше знакомство произойдет в двухкомнатной кооперативной квартире, когда он готовится покинуть столицу, дабы принять участие в таинственном симпозиуме на берегах Куры.

Простите, но я чуть было не позабыл познакомить вас с его женой, или, как принято называть подруг юных ученых, «системкой». Ее зовут… ну, конечно, Нонна! Как же еще она может именоваться?!

Элементарная вежливость требует, чтобы мы предоставили ей первое слово:

– Тебе дать с собой плавки?

– М-м-м-м. – Только при помощи длительной супружеской тренировки можно распознать в этом простом, как мычание, ответе отрицание. Впрочем, что же еще следует ждать от человека, пытающегося впихнуть в портфель вдвое больше вещей, чем он может вместить?

– Тогда возьми еще одну пару трусов.

– Зачем?

– Переодеть после купанья.

– Фу, дьявол! – Лекочке, наконец, удалось оторвать замок от портфеля. – Я же тебе двадцать раз повторял, что еду не на курорт, а работать. Пойми, что за десять дней… А где же бритва?

– Я ее положила в чемодан, под пижаму.

– М-м-м-м.

Лекочка принялся выгребать на свет содержимое портфеля.

Несколько минут он в глубоком раздумье глядел на толстую коленкоровую папку.

– Нонна!

– Ау!

– Тут ко мне один тип зайдет за этой папкой, так ты не говори, что я уехал.

– Почему?

– Есть соображения. Скажи, что ушел, а папку просил передать.

– Хорошо.

– И вообще не трепли про симпозиум, не положено.

– Хорошо, Лекочка.

– Вот так. – Лекочка затянул портфель ремнем, подхватил чемодан и, запечатлев на губах Нонны рассеянный поцелуй, направился к двери. – Будь жива!

– Мыло ты взял?

– Взял, взял.

– Так когда тебя ждать?

– Дней через десять, не раньше.

Прошло три дня. Первый из них Нонна наслаждалась обществом очаровательной и ветреной подружки Свободы, второй провела с престарелой камеристкой Скукой, а на третий, измученная непрошеным назойливым визитом Одиночества и Тоски, улеглась спать в десять часов вечера.

Было уже за полночь, когда кто-то потряс ее за плечо и знакомый голос произнес привычную фразу:

– Подвинься, не могу же я спать на воздухе!

Из всех рефлексов, которыми человек обзавелся за длительный путь эволюции, супружеский самый стойкий, и, пробурчав обычное замечание о том, что, к сожалению, промышленность еще не освоила выпуск трехспальных кроватей, Нонна подвинулась к стенке.

Неизвестно, как бы прошла эта ночь, если б часов около трех Лекочка не почувствовал нестерпимую жажду.

Направляясь на кухню, он опрокинул стоявший у кровати торшер, произведя при этом шум, соизмеримый только с грохотом падения Вавилонской башни.

Нонна зажгла свет над кроватью и с изумлением уставилась на мужа.

– Лекочка, ты?!

По выражению Лекочкиного лица можно было предположить, что вместо горячо любимой супруги он увидел на семейном ложе легендарную Медузу.

– Нонна?!!

– Почему ты здесь? – спросила Нонна, накидывая на плечи халатик – Что-нибудь случилось?

– Не знаю… – его вид выражал полную растерянность – Честное слово, не знаю…

– Ты не был в Тбилиси?! – У нее мелькнула страшная догадка – Скажи мне правду, не был?!

– Был. – Лекочка сел на кровать и обхватил голову руками. – Я… и теперь… в общем… в Тбилиси…

– Что?!

С одной стороны, ароматы грузинской кухни, которыми благоухал Лекочка, исключали всякие подозрения, но с другой…

– Как в Тбилиси?! Ты понимаешь, что говоришь?! Лекочка!

– Не понимаю. – Он потер лоб ладонью. – Не понимаю, Нонна, хотя кое о чем догадываюсь. Впрочем… право, не знаю, можно ли об этом говорить, ведь я…

Черт побери! Тут уже пахло тайной…

Мне не хочется разглашать методы, которыми пользуется в таких случаях лучшая половина человечества.

– Только без трепа, – сказал Лекочка, – клянешься?

– Клянусь! – Розовые лучи восхода уже зажгли волшебным пламенем ореол белокурых волос на подушке. – Клянусь, Лекочка, ты же меня знаешь!

– Так вот… на этом симпозиуме была группа физиков. Они выступили с бредовой идеей о возможности биотрангуляпии.

– Чего?

– Биотрангуляции. Ну, возможности переносить человека в любую точку пространства.

– На чем?

– Ни на чем. Просто так, по эфиру.

– Вроде телевидения, да?

– Г-м, не совсем. По телевидению ты видишь изображение, а тут… – Лекочка потрепал ее по щеке, – а тут, так сказать, полный перенос материального тела. Впрочем, это уже подробности, которые нельзя разглашать, ты же поклялась, помнишь?

– Помню, Лекочка. Так они тебя тран… тран?..

– Биотрангулировали. Другого объяснения я найти не могу. Видишь ли, днем я очень резко выступил по основному докладу, доказывал, что при нынешнем уровне науки эту затею осуществить нельзя. Вот они, наверное, и решили подшутить.

– Тебе было больно?

– Нет. Мы сидели за столом. Они притащили с собой какой-то черный ящик. Я в это время ел шашлык на ребрышках, и вдруг!..

– Ты был пьяный?

– Ну что ты, Нонна! Это же симпозиум.

– Постой! А вещи? – Нонна приняла сидячее положение. – Чемодан они тоже трангулировали?

Лекочка развел руками.

– Чемодан остался в гостинице. Они, видимо, не учли…

– Нужно немедленно дать телеграмму! – Нонна подошла к телефону. – В какой гостинице ты остановился?

Лекочка одним прыжком преодолел расстояние в пять метров.

– Ты с ума сошла! Пойми, в какое положение я попаду. Ведь я член редакционной комиссии. Можешь себе представить, как все будут ржать, если выяснится, что меня биотрангулировали сразу после моего выступления?!

– Да, но чемодан…

– Мне нужно немедленно лететь в Тбилиси. Через два часа я буду там как ни в чем не бывало. Пусть попробуют доказать, что меня…

– О, господи! Ты так и будешь мотаться взад и вперед?

– Ну нет, второй раз им эту хохму выкинуть не удастся.

Лекочка с лихорадочной быстротой оделся и направился к двери.

– Ну, я поехал.

– Деньги-то у тебя на билет есть?

– Есть, есть. Бегу, а то опоздаю на самолет.

Он исчез так же внезапно, как и появился, и только смятая подушка, хранившая смесь запахов лука и цинандали, свидетельствовала о том, что это был не сон.

Что же касается всяких толков, будто… Нет, нет! Пусть уж лучше вся эта история останется загадкой для грядущих поколений.

ТРИ ПУТЕШЕСТВИЯ. Послесловие Александра Смоляна

Чтение книги нередко сравнивают с путешествием. Иногда сравнение это носит совсем непосредственный характер – тогда, например, когда речь идет о путевых заметках, об описании экспедиций. Читая Арсеньева, мы словно бы пробираемся вместе с ним по дебрям Уссурийского края; вслед за Нансеном совершаем плавание на «Фраме», вслед за Ганзелкой и Зикмундом пересекаем на «татре» целые континенты…

Чаще это сравнение носит характер более иносказательный. Ведь писатель может повести нас за собой не только в страны, в которых побывал, но и в мир своей фантазии, в мир своих мыслей и чувств. На этих путях нас поджидают подчас впечатления не менее яркие, открытия не менее захватывающее, чем среди арктических льдов и тропических джунглей.

В книге Ильи Варшавского «Солнце заходит в Дономаге» – три части, три раздела, каждый из которых состоит из нескольких рассказов Прочитав книгу, чувствуешь себя так, будто совершил три путешествия и сохранил о каждом из них интереснейшие воспоминания. А писатель был твоим проводником в этих путешествиях. Умным, иногда всерьез опечаленным, чаще – веселым и немного ироничным и всегда неистощимым на выдумку товарищем и проводником.

Некоторые писатели-фантасты так увлекаются мечтами о разрешении той или иной научно-технической проблемы, что почти забывают при этом о человеке. Между тем вся художественная литература (и научная фантастика вовсе не составляет здесь исключения) является прежде всего «наукой человековедения».

Размышляя о будущем, Илья Варшавский концентрирует свое внимание не столько на скоростях межпланетных лайнеров и принципах конструирования роботов, сколько на людях, на их нравственных принципах, на их душевном мире. Есть в человеческой жизни проблемы, которые никогда не перестанут волновать людей мыслящих и чутких, никогда не станут достоянием прошлого. Но в новых условиях наши потомки будут, наверно, решать эти проблемы не так, не совсем так, как решаем их мы.

Вспомните рассказ «В атолле». Кажется, не так уж много там говорится о солнце, а между чем эти несколько страничек как бы насквозь пронизаны солнечными лучами. Вы чувствуете их и в ровном дыхании океана, и даже поздно вечером, когда солнца уже нет, вы тоже чувствуете их в чем-то. В чем же? Наверно, в ровном тепле человеческих отношений.

Но ведь рассказ повествует о маленькой семье, о трех людях, пораженных страшной болезнью. Откуда же солнечная атмосфера в таком трагическом рассказе? Может быть, автор хотел оттенить ею трагизм положения, в котором оказались его герои? Нет, здесь нет и следа каких либо нарочитых контрастов, специальной заботы об оттеснении: атмосфера любви и счастливого спокойствия здесь предельно проста, естественна, органична. И автор предоставляет самому читателю решать вопрос о том, где ее истоки: кроются ли они в неисчерпаемом мужестве этих людей или в столь же неисчерпаемой уверенности, что человечество спасет их, спасет во что бы то ни стало.