— Это? Нет, это в другом месте, далеко отсюда.

— В Ерушалаиме?

— Да.

Иоанн пощупал ткань и присоединился к отцу. За ним неохотно поплелся Иаков.

Курочкин глядел на лодки в озере, на покрытые виноградниками холмы и внезапно почувствовал страх. Невообразимая дистанция в два тысячелетия отделяла его от привычного мира, который казался сейчас таким заманчивым. Что ожидает его здесь, в полудикой рабовладельческой стране? Сумеет ли он найти общий язык с этими примитивными людьми? Стоила ли вообще вся затея связанного с нею риска? Он вспомнил про старичка, проглоченного динозавром. Кто знает,

не ждут ли его самого еще более тяжкие испытания? Мало ли что может случиться? Побьют камнями, распнут на кресте. Бр-р-р! От одной мысли о таком конце его пробрала дрожь. Однако теперь уже поздно идти на попятный. Отпущенный Хранителем срок нужно использовать полностью.

— Скажите, друзья, — обратился он к рыбакам, — не приходилось ли вам слышать о человека по имени Иисус?

— Откуда он? — не поднимая головы, спросил Зеведей.

— Из Назарета.

— Твой земляк? — поинтересовался Иоанн.

— Земляк, — неохотно подтвердил Курочкин. Он не мог себе простить, что выбрал для рождения такое одиозное место.

— Чем занимается?

— Проповедует.

— Не слыхал, — сказал Зеведей.

— Постой! — Иаков перекусил зубами бечевку и встал. — Кажется, Иуда рассказывал. В прошлом году ходил один такой, проповедовал.

— Верно! — подтвердил Иоанн. — Говорил. Может, твой земляк и есть?

Курочкина захлестнула радость удачи. Он и мечтать не мог, что его поиски так быстро увенчаются успехом, и хотя это в корне противоречило его научной концепции, в нем взыграл дух исследователя.

— Иуда? — переспросил он дрожащим от волнения голосом. — Скажите, где я могу его увидеть. Поверьте, что его рассказ имеет огромное значение!

— Для чего? — спросил Зеведей.

— Для будущего. Две тысячи лет люди интересуются этим вопросом. Пожалуйста, сведите меня с этим человеком!

— А вон он, — Иаков указал на лодку в озере, сети ставит. Может, к вечеру вернется.

— Нет, — сказал Иоанн. — У них вчера улов хороший был, наверное в Капернаум пойдут, праздновать.

— Ну сделайте одолжение! — Курочкин молитвенно сложил руки на груди. — Отвезите меня к нему, я заплачу.

— Чего там платить! — Зеведей поднялся с песка. — Сейчас повезем сеть, можно дать крюк.

— Спасибо! Огромное спасибо! Вы не представляете себе, какую услугу оказываете науке! — засуетился Курочкин, натягивая сандалии и морщась при этом от боли. — Вот проклятье! — Он с яростью отбросил рифленую подошву с золочеными ремешками. — Натерли, подлые, теперь жжет, как крапива! Придется босиком…

Сунув под мышку сандалии и сумку, он направился к лодке, которую тащил в воду Зеведей.

— Оставь здесь, — посоветовал Иаков. — И суму оставь, никто не возьмет, а то ненароком намочишь.

Совет был вполне резонным. В лодке отсутствовали скамейки, а на дне плескалась вода. Курочкин вспомнил про единственную пачку сигарет, хранившуюся в сумке, и сложил свое имущество рядом с тряпьем рыбаков.

— Ну, с богом!

Иоанн оттолкнулся веслом и направил лодку на середину озера.

— Эй, Иуда! — крикнул он, когда они поравнялись с небольшим челном, в котором сидели два рыбака. Тебя хочет видеть тут один… из Назарета!

Курочкин поморщился. Кличка «назаретянин», видно, прочно пристала к нему. Впрочем, сейчас ему было не до этого.

— А зачем? — спросил Иуда, приложив рупором ладони ко рту.

— Да подгребите ближе! — нетерпеливо произнес Курочкин. — Не могу же я так, на расстоянии.

Иоанн несколькими сильными взмахами весел подвел лодку к борту челна.

— Он ищет проповедника, земляка. Вроде ты видел такого…

— Видал, видал! — радостно закивал Иуда. — Вон и Фома видел, — указал он на своего напарника. Верно, Фома?

— Как же! — сказал Фома. — Ходил тут один, проповедовал.

— А как его звали? — спросил Курочкин, задыхаясь от волнения. — Не Иисус Христос?

— Иисус? — переспросил Иуда. — Не, иначе както. Не помнишь, Фома?

— Иоанн его заали, — сказал Фома. — Иоанн Предтеча, а не Иисус. Все заставлял мыться в речке. Скоро, говорит, мессия придет, а вы грязные, вонючие, вшивые, как вы перед лицом господа бога вашего такие предстанете?

— Правильно говорил! — Курочкин втянул ноздрями воздух. Запахи, источаемые его собеседниками, мало походили на легендарные аравийские ароматы. — Правильно говорил ваш Иоанн, — повторил он, сожалея, что мазь от насекомых осталась в сумке на берегу. — Чему же он еще учил?

— Все больше насчет мессии. А этот твой Иисус что проповедует?

— Как вам сказать… . — Курочкин замялся. — Ну, он в общем проповедовал любовь к ближнему, смирение в этом мире, чтобы заслужить вечное блаженство на небесах.

— Блаженство! — усмехнулся Фома. — Богатому всюду блаженство, что на земле, что на небесах, а нищему везде худо. Дурак твой проповедник! Я б его и слушать не стал.

Курочкина почему-то взяла обида.

— Не такой уж дурак, — ответил он, задетый тоном Фомы. — Если бы он был дураком, за ним не пошли бы миллионы людей, лучшие умы человечества не спорили бы с церковниками о его учении. Нельзя все так упрощать. А насчет нищих, так он сказал: «Блаженны нищие, ибо их есть царствие небесное».

— Это как же понимать? — спросил Иаков.

— А очень просто. Он пояснял, что легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому человеку попасть в рай.

— Вот это здорово! — хлопнул себя по ляжкам Иоанн. — Как, говоришь? В игольное ушко?! Ну, удружил! Да я б такого проповедника на руках носил, ноги бы ему мыл!

Богатый опыт истории научного атеизма подсказал Курочкину, что его лекция об основах христианского учения воспринимается не совсем так, как следовало бы, и он попытался исправить положение.

— Видите ли, — обратился он к Иоанну, — философия Христа очень реакционна. Она — порождение рабовладельческого строя. Отказ от борьбы за свои человеческие права приводил к узаконению взаимоотношений между рабом и его господином. Недаром Христос говорил: «Если тебя ударят по левой щеке, подставь правую».

— Это еще почему? — спросил Зеведей. — Какой же болван будет подставлять другую щеку? Да я бы как размахнулся!

— Непротивление злу, — пояснил Курочкин, один из краеугольных камней христианства. Считается, что человек, который не отвечает на зло злом, спасает тем самым свою душу. Немудрено, что ослепленные этим учением люди шли на смерть во имя господа бога.

— На смерть? — усомнился Фома. — Ну уж это ты того… заврался!

— Ничего не заврался! — запальчиво ответил Курочкин. — Сколько народа гибло на аренах Рима! Если не знаешь, так и не болтай по-пустому!

— Зачем же они шли на смерть?

— Затем, что во все времена человек не мог примириться с мыслью о бренности всего сущего, а Христос обещал каждому праведнику вечное блаженство, учил, что наше пребывание на земле — только подготовка к иной жизни там, на небесах.

— Н-да! — сказал Иуда. — Дело того стоит! А чудеса он являл какие-нибудь, твой Христос?

— Являл. Согласно преданиям, он воскрешал мертвых, превращал воду в вино, ходил по воде, как по суше, изгонял бесов, на него сходил святой дух. Все это, конечно, реминисценции других, более отдаленных верований.

— Чего? — переспросил Иуда. — Как ты сказал? Риме…

— Реминисценции.

— А-а-а! Значит, из Рима?

— Частично христианство восприняло некоторые элементы греческой и римской мифологии, частично египетского культа, но в основном оно сложилось под влиянием заветов Моисея, которые являются тоже не чем иным, как мистификацией, попыткой увести простой народ от…

— А твой Христос чтит закон Моисея? — перебил Иаков.

— Чтит.

— Значит, праведный человек!

Прошло еще не менее часа, прежде чем Курочкину удалось удовлетворить любопытство слушателей, забывших о том, что нужно ставить сети.

Багровый диск солнца уже наполовину зашел за потемневшие вершины гор. Курочкин взглянул на запад, и два ярких огненных блика загорелись на его линзах. Сидевший напротив Иаков ахнул и отшатнулся. От резкого движения утлая ладья накренилась и зачерпнула бортом воду.

С криком «Так я и знал!» Курочкин вскочил, но, запутавшись в балахоне, полетел вперед, боднул в живот Зеведея, пытавшегося выправить крен, и все оказались в воде.

Леденящий ужас сковал не умеющего плавать Курочкина.

Однако не зря Казановак комплектовал реквизит лучшими образцами швейной промышленности. Необъятный балахон из нейлоновой ткани надулся исполинским пузырем, поддерживая своего владельца в вертикальном положении.

Вскоре, осмелевший от такого чудесного вмешательства судьбы, Курочкин даже начал размахивать руками и давать советы рыбакам; как совладать с лодкой, которая плавала вверх килем. В конце концов, подтянутый багром Фомы христов следопыт снова водрузился в лодку, направившуюся к берегу.

В общем, все обошлось благополучно, если не считать потерянной сети, о которой больше всего горевал Зеведей.

— Скажи, — спросил он, нахмурив брови, — если ты знал, что лодка перевернется, то почему не предупредил? Я бы переложил сеть к Иуде.

— Я не знал, честное слово, не знал! — начал оправдываться Курочкин.

— Ты же сам сказал, — вмешался Иоанн, — крикнул: «Так я и знал!»

Курочкин взглянул на здоровенные кулаки рыбаков, и у него засосало под ложечкой.

— Видишь ли, — дипломатично начал он, обдумывая тем временем какое-нибудь объяснение, — я не мог тебя предупредить.

— Почему?

— Потому что… потому что это тебе бог посылал испытание, — нахально вывернулся Курочкин, — испытывал тебя в беде.

— Бог? — почесал в затылке Зеведей. Кажется, аргумент подействовал.

— Бог! — подтвердил, совершенно обнаглев, Курочкин. — Он и меня испытывал. Я вот плавать не умею, но не возроптал, и он не дал мне утонуть.

— Верно! — подтвердил Иаков. — Я сам видел, как этот назаретянин шел в воде и еще руками размахивал, а там знаешь как глубоко?

— Гм… — Зеведей сокрушенно покачал головой и начал собирать сучья для костра.

Солнце зашло, и с озера поднялся холодный ветер. У промокших рыбаков зуб на зуб не попадал. Один лишь Курочкин чувствовал себя более или менее сносно. Спасительная синтетическая ткань совершенно не намокла.

Зеведей разжег костер и, приладив перед огнем сук, развесил на нем промокшую одежду. Его примеру последовали Иоанн и Иаков.

— А ты чего?

— Спасибо! — сказал Курочкин. — Я сухой.

— Как это сухой? — Иоанн подошел к нему и пощупал балахон. — Верно, сухой! Как же так? Курочкин промолчал.

— Нет, ты скажи, отчего ты не промок? — настаивал Иоанн. — Мы промокли, а ты нет. Ты что, из другого теста сделан?!

— А если и из другого?! — раздраженно сказал Курочкин. Он все еще испытывал лихорадочное возбуждение от своего чудесного спасения. — Чего вы пристали?!

— Так чудо же!

Курочкину совсем не хотелось пускаться в объяснения. Запустив руку в сумку, он нащупал бутылку водки, отвинтил пробку и, сделав основательный глоток, протянул ее Иоанну.

— На, лучше выпей!

Тот поднес к огню бутылку и разочарованно крякнул:

— Вода… Сейчас бы винца!

— Пей! — усмехнулся Курочкин. — Увидишь, какая это вода.

Иоанн глотнул, выпучил глаза и закашлялся.

— Ну и ну! — сказал он, протягивая бутылку Иакову. — Попробуй! Иаков тоже хлебнул.

— Эх, лучше старого тивериадского!

Прикончил бутылку Зеведей.

Вскоре подъехал челн с Фомой и Иудой. Они тоже присели у костра.

После водки Курочкина потянуло в сон. Прикрыв глаза, он лежал, испытывая ни с чем не сравнимое ощущение счастливо миновавшей опасности.

В отдалении о чем-то совещались рыбаки.

— Это он! — взволнованно прошептал Иоанн. — Говорю вам, это он! По воде, как по суше, это раз, пророчествует — два, воду в вино превращает — три! Чего вам еще!

— А взгляд светел и страшен, — добавил Иаков. И впрямь он, Мессия!

Между тем слегка захмелевший Мессия сладко посапывал, повернувшись спиной к огню. Во сне он наносил с кафедры смертельный удар в солнечное сплетение отцам церкви. Никаких следов пребывания Иисуса Христа в этой крохотной стране не обнаруживалось.

На следующее утро, чуть свет, Фома с Иудой отправились в Капернаум. Зеведей с сыновьями остались ждать пробуждения Курочкина.

Тот, продрав глаза, попросил было чаю, но рыбаки о таком и не слыхали. Пришлось ограничиться глотком воды.

За ночь натертые ноги распухли и покрылись струпьями. Ступая по горячему песку, Курочкин поминутно взвизгивал и чертыхался.

Не оставалось ничего другого, как соорудить из весел подобие носилок, на которых Иоанн с Иаковом понесли Мессию, державшего в каждой руке по сандалии.

Весть о новом проповеднике из Назарета распространилась по всему городу, и в синагоге, куда доставили Курочкина, уже собралась большая толпа любопытных. Его сразу засыпали вопросами.

Не прошло и получаса, как Курочкин совершенно выбился из сил. Его мутило от голода, однако, судя по всему, о завтраке никто не помышлял.

— Скажите, — спросил он, обводя взглядом присутствующих, — а перекусить у вас тут не найдется? Может, какой-нибудь буфетик есть?

— Как же так? — спросил пожилой еврей, давно уже иронически поглядывавший на проповедника. — Разве ты не чтишь закон Моисея, запрещающий трапезы в храме? Или тебе еще нету тринадцати лет?

Однако старому догматику не под силу было тягаться с кандидатом исторических наук.

— А разве ты не знаешь, что сделал Давид, когда взалкал сам и бывшие с ним? — ловко отпарировал эрудированный Курочкин. — Как он вошел в дом божий и ел хлебы предложения, которых не должно было есть ни ему, ни бывшим с ним, а только одним священникам. Осия, глава шесть, стих шестой, — добавил он без запинки.

Блестящее знание материала принесло свои плоды Молодой служка, пощипав в нерешительности бородку, куда-то отлучился и вскоре вернулся с краюхой хлеба.

Пока Курочкин, чавкая и глотая непрожеванные куски, утолял голод, толпа с интересом ждала, что разверзнутся небеса и гром поразит нечестивца,

— Ну вот! -Курочкин собрал с колен крошки и отправил их а рот. — Теперь можем продолжить нашу беседу. Так на чем мы остановились?

— Насчет рабов и войн, — подсказал кто-то.

— Совершенно верно! Рабовладение, так же как и войны, является варварским пережитком. Когда-нибудь человечество избавится от этих язв, и на земле наступит настоящий рай, не тот, о котором вам толкуют книжники и фарисеи, а подлинное равенство свободных людей, век счастья и изобилия.

— А когда это будет? — спросил рыжий детина. Курочкин и тут не растерялся. Ему очень не хотелось огорошить слушателей огромным сроком в двадцать столетий.

— Это зависит от нас с вами, — прибег он к обычному ораторскому приему. — Чем быстрее люди проведут необходимые социальные преобразования, тем скорее наступит счастливая жизнь.

— А чего там будет? — не унимался рыжий.

— Все будет. Построят большие удобные дома с холодной и горячей водой. Дров не нужно будет запасать, в каждой кухне будут такие горелки, чирк! и зажегся огонь.

— Это что же, дух святой будет к ним сходить? — поинтересовался старый еврей.

— Дух не дух, а газ.

— Чего? — переспросил рыжий.

— Ну газ, вроде воздуха, только горит. Слушатели недоверчиво молчали.

— Это еще не все, — продолжал Курочкин. — Люди научатся летать по воздуху, и не только по воздуху, даже к звездам полетят.

— Ух ты! — вздохнул кто-то. — Прямо на небо! Вот это да!

— Будет побеждена старость, излечены все болезни, мертвых и то начнут оживлять.

— А ты откуда знаешь? — снова задал вопрос рыжий. — Ты что, там был?

Толпа заржала.

— Правильно, Симон! — раздались голоса. — Так его! Пусть не врет, чего не знает!

От громкого смеха, улюлюканья и насмешек кровь бросилась Курочкину в голову.

— Ясно, был! — закричал он, стараясь перекрыть шум. — Если бы не был, не рассказывал бы!

— Ша! — Старый еврей поднял руку, и гогот постепенно стих. — Значит, ты там был?

— Был, — подтвердил Курочкин.

— И знаешь, как болезни лечат?

— Знаю.

— Рабби! — обратился тот к скамье старейшин. Этот человек был в раю и знает, как лечить все болезни. Так почему бы ему не вылечить дочь нашего уважаемого Иаира, которая уже семь дней при смерти?

Седой патриарх, восседавший на самом почетном месте, кивнул головой:

— Да будет так!

— Ну, это уже хамство! — возмутился Курочкин. — Нельзя каждое слово так буквально понимать, я же не врач, в конце концов!

— Обманщик! Проходимец! Никакой он не пророк! Побить его камнями! — раздались голоса.

Дело принимало скверный оборот.

— Ладно, — сказал Курочкин, вскидывая на плечо сумку. — Я попробую, но в случае чего, вы все свидетели, что меня к этому принудили.

В доме старого Иаира царила скорбь. Двери на улицу были распахнуты настежь, а сам хозяин в разодранной одежде, раскачиваясь, сидел на полу. Голова его была обильно посыпана пеплом. В углу голосили женщины.

Рыжий Симон втолкнул Курочкина в комнату. Остальные толпились на улице, не решаясь войти.

— Вот, привел целителя! Где твоя дочь?

— Умерла моя дочь, мое солнышко! — запричитал Иаир. — Час назад отдала Ягве душу! — Он зачерпнул из кастрюли новую горсть пепла.

— Неважно! — сказал Симон. — Этот пророк может воскрешать мертвых. Где она лежит?

— Там! — Иаир указал рукой на закрытую дверь. — Там лежит моя голубка, моя бесценная Рахиль!

— Иди! — Симон дал Курочкину легкий подзатыльник, отчего тот влетел в соседнюю комнату. — Иди, и только попробуй не воскресить!

Курочкин прикрыл за собой дверь и в отчаянии опустился на низкую скамеечку возле кровати. Он с детства боялся мертвецов и сейчас не мог заставить себя поднять глаза, устремленные в пол.

Симон сквозь щелку наблюдал за ним.

«Кажется, влип! — подумал Курочкин. — Влип ни за грош! Дернула же меня нелегкая!»

Прошло минут пять. Толпа на улице начала проявлять нетерпение.

— Ну что там?! — кричали жаждавшие чудес. — Скоро он кончит?!

— Сидит! — вел репортаж Симон. — Сидит и думает.

— Чего еще думать?! Выволакивай его сюда, побьем камнями! — предложил кто-то.

Курочкин почувствовал приближение смертного часа. Нужно было что-то предпринять, чтобы хоть немного отдалить страшный миг расплаты.

— Эх, была не была! — Он закурил и дрожащей рукой откинул простыню, прикрывавшую тело на кровати.

— Ой! — вскрикнул Симон, увидевший голубой огонек газовой зажигалки. — Дух святой! Дух святой, прямо к нему в руки, я сам видел!

Толпа благоговейно затихла.

Лежавшая на кровати девушка была очень хороша собой. Если бы не восковая бледность и сведенные в предсмертной судороге руки, ее можно было принять за спящую.

Курочкину даже показалось, что веки покойницы слегка дрогнули, когда он нечаянно коснулся ее груди кончиком сигареты.

Внезапно его осенило…

Когда спустя несколько минут Курочкин вышел из комнаты, где лежала Рахиль, у него был совершенно измученный вид. Рукой, все еще сжимавшей пустую ампулу, он отирал холодный пот со лба.

— Будет жить! — сказал он, в изнеможении опускаясь на пол. — Уже открыла глаза!

— Врешь! — Симон заглянул в комнату и повалился в ноги Курочкину: — Рабби!! Прости мне мое неверие'

— Бог простит' — усмехнулся Курочкин. Он уже начал осваивать новый лексикон.

Субботний ужин в доме Иаира остался в памяти Курочкина приятным, хотя и весьма смутным воспоминанием. Счастливый хозяин не жалел ни вина, ни яств.

По случаю торжества жена Иаира вынула из заветного сундука серебряные подсвечники.

Курочкин возлежал на почетном месте, с лихвой компенсируя вынужденный пост. Правда, от ночи, проведенной на берегу, у него разыгрался радикулит, а непривычка есть лежа вынуждала приподниматься, глотая каждый кусок. От такой гимнастики поясница болела еще больше.

Воздав должное кулинарному искусству хозяйки и тивериадскому вину, Курочкин отвалился от стола и блаженно улыбнулся. Его потянуло проповедовать. Все присутствующие только этого и ждали.

Начав с чудес науки, он, незаметно для себя, перешел к антивоенной пропаганде. При этом он так увлекся описанием мощи термоядерного оружия и грозящих бед от развязывания атомной войны, что у потрясенных слушателей появились слезы на глазах.

— Скажи, — спросил дрожащим голосом Иаир, неужели Ягве даст уничтожить все сущее на земле? ' Как же спастись?!

— Не бойся, старик! — успокоил его уже совершенно пьяный Курочкин. — Выполняй, что я говорю, и будет полный порядок!

Все хором начали уговаривать проповедника навсегда остаться в Капернауме, но тот настойчиво твердил, что утром должен отправиться в Ерушалаим, потому что, как он выразился, «Христос не может ждать».

Утром Иоанн с Иаковом разбудили Курочкина, но тот долго не мог понять, чего от него хотят.

— Ну вас к бесу! — бормотал он, дрыгая ногой и заворачиваясь с головой в простыню. — Ни в какой институт я не пойду, сегодня выходной.

Верные своему долгу апостолы принуждены были стащить его на пол.

Курочкин был совсем плох. Он морщился, рыгал и поминутно просил пить. Пришлось прибегнуть к испытанному средству, именуемому в просторечии «похмелкой».

Вскоре перед домом Иаира выстроилась целая процессия Во главе ее были сыновья Зеведеевы, Иуда и Фома. Дальше, на подаренном Иаиром осле, восседал Курочкин с неизменной сумкой через плечо. Рядом находился новообращенный Симон, не спускавший восторженных глаз с Учителя. В отдалении толпилось множество любопытных, привлеченных этим великолепным зрелищем.

Уже были сказаны все напутственные слова, и пышный кортеж двинулся по улицам Капернаума, привлекая все больше и больше народа.

Слава Курочкина распространялась со скоростью пожара. Однако он сам, целиком поглощенный поисками Христа, оставался равнодушным к воздаваемым ему почестям.

«Что ж, — рассуждал он, мерно покачиваясь на осле, — пока пусть будет так. Нужно завоевать доверие этих простых людей. Один проповедник ищет другого, такая ситуация им гораздо более понятна, чем появление пришельца из будущего».

Толпы увечных, хромых и прокаженных выходили на дорогу, чтобы прикоснуться к его одежде.

Тут обнаружились новые свойства великолепного хитона. От трения о шерсть осла нейлоновая ткань приобретала столь мощные электрические заряды, что жаждущие исцеления только морщились и уверяли, что на них нисходит благодать божья.

Вскоре такое повышенное внимание к его особе все же начало тяготить Курочкина. Жадная до сенсаций толпа поминутно требовала чудес. Больше всего ему досаждали напоминания о манне небесной, которой бог некогда обильно снабжал евреев в пустыне. Нарастала опасность голодного бунта. Даже апостолы, и те начали роптать.

В конце концов, пришлось пожертвовать двадцатью динариями, выданными Казановаком на текущие расходы.

Отпущенных денег хватило только на семь хлебов и корзину вяленой рыбы. В одном начальник отдела «Времена и Нравы» оказался прав: финансовая мощь его подопечного далеко не дотягивала до покупки копей царя Соломона.

Возвращавшийся с покупками Иоанн чуть не был растерзан голодной свитой, которая во мгновение ока расхитила все продовольствие. При этом ему еще надавали по шее.

— Что делать, рабби?! — Иоанн был совсем растерян. — Эти люди требуют хлеба.

— Считать, что они накормлены, — ответил Курочкин. — Больше денег нет!

В одном из селений путь процессии преградили несколько гогочущих парней, которые тащили женщину в разодранной одежде.

— Что вы с ней собираетесь делать? — спросил Курочкин.

— Побить камнями. Это известная потаскуха Мария. Мы ее тут в канаве застукали.

Чувствительный к женской красоте, Курочкин нахмурил брови.

— Хорошо, — сказал он, не брезгая самым грубым плагиатом. — Пусть тот из вас, кто без греха, первый кинет в нее камнем.

Демагогический трюк подействовал. Воинствующие моралисты неохотно разошлись. Только стоявшая в стороне девочка лет пяти подняла с дороги камень и запустила в осла.

На этом инцидент был исчерпан.

Теперь к свите Курочкина прибавилась еще и блудница.

Недовольный этим Фома подошел к Учителю.

— Скажи, рабби, — спросил он, — достойно ли таскать с собой шлюху? На кой она тебе?

— А вот освобожусь немного, буду изгонять из нее бесов, — ответил тот, искоса поглядывая на хорошенькую грешницу.

Так, в лето от сотворения мира 3790-е, в канун первого дня опресноков, Леонтий Кондратьевич Курочкин, кандидат исторических наук, сопровождаемый толпой ликующей черни, въехал верхом на осле в священный город Ерушалаим.

— Кто это? — спросила женщина с кувшином на голове у старого нищего, подпиравшего спиной кладбищенскую стену.

— Се грядет царь иудейский! — прошамкал безумный старик.

В Нижнем городе процессия остановилась. Симон и Фома предлагали сразу же отправиться в Храм, но измученный жарою Курочкин наотрез отказался идти дальше.

Он прилег в садике под смоковницей и заявил, что до вечера никуда не двинется.

Верующие разбрелись кто куда в поисках пропитания.

Нужно было подумать о пище телесной и проповеднику с апостолами. После недолгого совещания решили послать Иуду на базар, продавать осла.

Иоанн с Иаковом пошли на улицу Горшечников, где, по их словам, жила сестра Зеведея, у которой они надеялись занять несколько динариев.

Курочкин перетянул живот взятой у Фомы веревкой и, подложив под голову сумку, уснул натощак.

Иуде повезло. Не прошел он и трех кварталов, как следовавший за ним по пятам человек остановил его и осведомился, не продается ли осел.

Иуда сказал, что продается, и, не зная, как котируются на рынке ослы, заломил несуразную цену в двадцать пять сребреников.

К его удивлению, покупатель не только сразу согласился, но и обещал еще скрепить сделку кувшином вина,

Простодушный апостол заколебался. Ему совсем не хотелось продешевить. Почесав затылок, он пояснил, что это осел не простой, что на нем ехал не кто иной как знаменитый проповедник из Назарета, и что расставаться за двадцать пять сребреников с таким великолепным кротким животным, на которого несомненно тоже сошла крупица благодати божьей, просто грех.

Покупатель прибавил цену.

После яростного торга, во время которого не раз кидалась шапка на землю, воздевались руки к небу и призывался в свидетели Ягве, ударили по рукам на тридцати сребрениках.

Получив деньги, Иуда передал осла его законному владельцу, и коммерсанты отправились в погребок обмыть покупку.

По дороге новый знакомый рассказал, что служит домоправителем у первосвященника Киафы и приобрел осла по его личному приказанию.

— Зачем же ему осел? — удивился Иуда. — Разве у него в конюшне мало лошадей?

— Полно! — ответил домоправитель. — Полно лошадей, однако первосвященник очень любит ослов. Просто мимо пройти не может спокойно.

— Чудесны дела твои, господи! — Иуда вздохнул. — На что только люди не тратят деньги!

Уже было выпито по второй, когда управитель осторожно спросил:

— А этот твой проповедник, он действительно святой человек?

— Святой! — Иуда выплюнул косточку маслины и потянулся к кувшину. — Ты себе не можешь представить, какой он святой!

— И чему же он учит? — поинтересовался управитель, наполняя кружку собеседника до краев.

— Всему учит, сразу и не упомнишь.

— Например?

— Все больше насчет рабов и богатых. Нельзя, говорит, иметь рабов, а то не попадешь в царствие небесное.

— Неужели?

— Определенно! — Иуда отпил большой глоток. А богатые у Ягве будут, вместо верблюдов, грузы возить. В наказанье он их будет прогонять сквозь игольное ушко.

— Это когда же?

— А вот скоро конец света настанет, появится ангел такой… термо… термо… не помню, как звать, только помню, что как ахнет! Все сожжет на земле, а спасутся только те, кто подставляет левую щеку, когда бьют по правой.

— Интересно твой пророк проповедует.

— А ты думал?! Он и мертвых воскрешать может. Вот в субботу девицу одну, дочь Иаира, знаешь как сделал? В лучшем виде!

— Так… А правду говорят, что он царь иудейский?

— А как же! Это такая голова! Кому же еще быть царем, как не ему?

Распрощавшись с управителем и заверив его в вечной дружбе. Иуда направился на свидание с Курочкиным. После выгодно заключенной сделки его просто распирало от гордости за свои коммерческие способности. Он заговаривал с прохожими и несколько раз останавливался у лавок, из которых бойкие молодые люди выносили товары.

Он было решил купить мешок муки, но от него только отмахнулись:

— Не знаешь разве, что конец света наступает? Кому теперь нужны твои деньги?!

— Деньги — всегда деньги, — резонно ответил Иуда и зашагал к садику, где его ждали товарищи.

На улице Ткачей ему попался навстречу вооруженный конвой под предводительством его нового знакомого, окруживший связанного по рукам Курочкина.

Первосвященник Киафа с утра был в скверном настроении.

Вчера у него состоялся пренеприятный разговор с Понтием Пилатом. Рим требовал денег. Предложенный прокуратором новый налог на оливковое масло грозил вызвать волнения по всей стране, наводненной всевозможными лжепророками, которые подбивали народ на вооруженное восстание.

Какие-то люди, прибывшие неизвестно откуда в Ерушалаим, громили лавки, ссылаясь на приближение Страшного Суда.

А тут еще этот проповедник, именующий себя царем иудейским! Коварный Тиберий только и ждал чего-нибудь в этом роде, чтобы бросить в Иудею свои легионы и навсегда покончить с жалкими крохами свободы, которые его предшественник оставил сынам Израиля.

Открылась дверь, и вошел управитель.

— Ну как? — спросил Киафа.