В штабе посредников заканчивались последние приготовления. В комнату вошел Адъютант и доложил, что передислокация войск закончена.
      Генерал обвел взглядом присутствующих.
      — Напоминаю, господа, условия маневров «Цунами». Они проводятся на уровне дивизий, стрелковые подразделения поддерживаются танковыми, парашютными частями и артиллерией. Кроме того, каждой стороне приданы ракетно-атомные батареи. Отличительной особенностью этих маневров является то, что «ягуарами» будет командовать электронная машина. Цель маневров захват безыменной высоты, удерживаемой «медведями». Прошу, сэр, можете сводить в свою машину данные об исходном расположении частей.
      — О'кэй! — крикнул Профессор.
      Он подал знак Ассистенту, и тот начал пробивать на перфокарте причудливо чередующиеся отверстия.
      Некоторое время, после того как в машину были введены необходимые сведения, на ее панели вспыхивали разноцветные лампочки. Затем на большом табло загорелся красный крест.
      — Готово? — спросил Генерал.
      — Машина не согласна с предложенной дислокацией и требует перегруппировки, — ответил Профессор.
      — Чего же она хочет?
      — Сейчас посмотрим.
      Профессор нажал зеленую кнопку на панели, и из машины поползла бумажная лента, испещренная нулями и единицами.
      — Любопытно, — сказал Полковник, посредник «ягуаров».
      Ассистент считывал знаки с ленты и делал какие-то пометки у себя в записной книжке.
      — Она требует ликвидации фланговых резервов. Восемь стрелковых подразделений должны занять позиции вдоль линии фронта.
      — Начало не очень удачное, — сказал Генерал. — Что же, она хочет оставить «ягуаров» совсем без флангового прикрытия?
      — Она настаивает, чтобы две группы танков прорыва были переброшены на фланги и заняли позиции позади стрелковых частей.
      — Гениально! — сказал Полковник.
      — Еще что? — спросил Генерал.
      — Знамя дивизии должно быть расположено в центре, рядом с ракетно-атомной батареей, позади стрелковых подразделений.
      — Здорово! — воскликнул Полковник, — И о знамени не забыла!
      Генерал поморщился, но ничего не сказал.
      — Справа и слева от них должны быть расположены две легкие батареи, продолжал Ассистент. — Рядом с батареями она хочет разместить парашютно-десантные соединения.
      — Надеюсь, все?
      — Нет, она требует, чтобы убрали полевой госпиталь.
      — Куда убрали?
      — Чтобы он совсем не участвовал в маневрах.
      Профессор схватился за сердце и застонал.
      — Что с вами? — спросил Генерал.
      — Сердечный приступ, — пробормотал Профессор, опускаясь на стул. Прошу отложить маневры на завтра. Очень прошу вас!

* * *

      Уже показались огни города, когда Профессор вполне здоровым, но немного недовольным голосом спросил Ассистента:
      — Вы опять вчера играли с ней в шахматы?
      — Да, сэр, а что?
      — А программу вы у нее сменили?
      — Н-н-не помню, — смутился Ассистент.
      — То-то! "Н-н-не помню"! Разве вы не заметили, что она расставляла подразделения, как фигуры на доске?!
      Наступившее затем молчание первым прервал Ассистент:
      — Жаль все-таки, что вы не дали ей попробовать. Вчера она изумительно работала. Я чуть не проиграл.

Рассказ-шутка

      Его фамилия была Горст. Горст Изекииль Петрович. Он дважды повторил свое имя, тщательно скандируя его по слогам. Вообще, это был очень скрупулезный человек, склонный к самоанализу. Я это почувствовал с самого начала, когда он впервые рассказал мне о своем даре. Он обнаружил его у себя года три назад.
      — Очень трудно объяснить, как это получается, — сказал он, чертя прутиком какой-то узор на песке. — Представьте себе окружающий вас мир (кончик прутика прочертил большой круг), а это вы (появился крестик в центре). Все люди видят окружающее их пространство вот так (лучи от крестика к окружности), а я одновременно и внутри и снаружи (стрелки вне круга, устремленные к центру). Впрочем, вряд ли это все можно так просто себе представить.
      — Действительно, трудно, — согласился я, — непонятно, как вы можете видеть все предметы одновременно спереди и сзади.
      — Не совсем так. Скорее, снаружи и изнутри, но это вовсе не значит, что я вижу то, что у вас здесь, — он дотронулся прутиком до моей груди. Снаружи и изнутри не отдельные предметы, а весь мир в целом. Я вижу мир в его противоположностях, — добавил он, помолчав. — Может быть, я недостаточно точно выразился. Скорее всего, правую и левую модели мира одновременно.
      — Как же это все выглядит?
      — Очень небольшой участок пространства, в котором вместе существуют наблюдаемые мною предметы и их зеркальные отображения. Иногда они накладываются друг на друга полностью, а иногда только частично, но вместе с тем они всегда разделены какой-то неизвестной нам материальной средой, в которую погружены, как в жидкость.
      Это был наш первый разговор. После этого мы много раз встречались в том же маленьком скверике, затерянном среди нагромождения многоэтажных зданий, и беседовали о его удивительной способности видеть мир. У меня создалось такое впечатление, что все это происходило у него в состоянии, близком к трансу.
      Он несколько раз мне говорил, что его дар связан со способностью сосредоточиваться, отвлекаясь от окружающей обстановки. Для этого он подолгу фиксировал взгляд на каком-то блестящем предмете, о котором он рассказывал очень неохотно, приписывая ему, по-видимому, некую особую силу талисмана.
      Как-то я ему напомнил, что такой прием далеко не нов и известен йогам уже много тысячелетий. Почему-то это его очень рассердило.
      — Ни один йог не видит дальше своего носа, — ответил он сухо и поднялся со скамьи. Ушел он не попрощавшись.
      Несколько дней я тщетно поджидал его на обычном месте. Когда наконец он появился, у него был очень утомленный вид.
      По его словам, все эти дни он был занят попытками установить связь с таинственным зеркальным изображением нашего мира. Результаты превзошли все его ожидания. Ему удалось обнаружить там своего двойника и даже разговаривать с ним, но это потребовало такого колоссального напряжения всех его сил, что кончилось обмороком, продолжавшимся несколько часов.
      В этот вечер мы долго беседовали. Он говорил о том, что вселенная представляется ему совокупностью множества миров в общем пространстве. Эти миры пронизывают друг друга, но контакт между ними невозможен. Очевидно, они существуют в различных временных ритмах или полностью проницаемы друг для друга. Явления в них зеркально перевернуты. Это касается не только образов, но и понятий.
      Его слова меня несколько озадачили. Я ему сказал, что не могу представить себе зеркального отображения понятий.
      — Не понимаю, что вас смущает, — возразил он. — Возьмем хотя бы понятие о добре и зле. Они складываются из суммы представлений о том, что хорошо и что плохо. Дикарь делит таким образом только явления внешнего мира: живой тигр это плохо, убитый тигр это хорошо. Современный человек прибавил сюда еще массу этических и моральных категорий, но сущность остается той же: что нам во вред — это плохо, что на пользу — это хорошо. В антимире иные взаимодействия этих слагающих.
      — Значит, там убитый тигр — это плохо, а живой тигр — хорошо?
      — Почему бы и нет, если тигр там не враг, а друг?
      — Ну, а другие миры? — спросил я.
      — Они вообще недоступны нашему воображению, — ответил он, подумав. Нельзя представить себе того, что не имеет аналогий, хотя бы отрицательных.
      Только наш антимир может быть еще как-то воспринят человеческим мозгом, но для этого требуются совершенно новые органы чувств, вроде тех, которыми меня наградила природа.
      У него был вид тяжело больного человека. Особенно поразили меня его глаза, воспаленные, с кровавыми прожилками. Казалось, они были обожжены видением того, что недоступно воображению.
      Я сказал ему, что нужно на время прекратить все эксперименты и полечиться. По-видимому, напряжение последних дней губительно сказалось на его нервной системе.
      — Неужели вы думаете, что я могу сейчас остановиться на полпути? невесело рассмеялся он. — Я уверен, что нахожусь уже у порога самой увлекательной тайны мироздания. Пройдет еще несколько дней, и мне, наверное, удастся раскрыть ее при помощи своего антидвойника.
      Он поднялся на ноги, но зашатался от слабости, и я был вынужден взять его под руку.
      Впервые за наше знакомство я проводил его до дома.
      Он жил в старом, запущенном доме на берегу Обводного канала. Мы долго шли по мрачным дворам, загроможденным штабелями дров, пока не остановились у двери под одной из многочисленных арок.
      — Дальше меня провожать не нужно, — сказал он, подавая мне руку. Извините, что не приглашаю вас к себе, но в настоящее время это просто невозможно. Думаю, что вы поймете меня правильно и не обидитесь.
      Прошло две недели. Горст не появлялся.
      Я был уверен, что он заболел, но не решался явиться к нему без приглашения.
      Мне казалось, что его нежелание видеть меня у себя было как-то связано с тайной талисмана, которую он тщательно оберегал.
      Все эти дни я обдумывал разные способы навестить его без риска показаться назойливым.
      Однажды вечером, тщетно прождав его в сквере больше двух часов, я набрался смелости и отправился к нему на дом.
      С большим трудом на полутемной лестнице я отыскал дверь с нацарапанной надписью: "И. П. Горст".
      Мне открыла дверь девочка лет двенадцати. Я спросил, как здоровье Изекииля Петровича. Она молча провела меня в конец коридора и также молча указала на дверь.
      Я постучал, но никто не отозвался.
      Зайдя в комнату, я увидел Горста, сидящего в кресле у стола. Сначала меня испугал его остановившийся взгляд. Мне показалось, что он мертв. Однако это было только первым впечатлением. Его ноздри раздувались в медленном ритме дыхания йогов. Очевидно, он был целиком погружен в созерцание загадочного антимира.
      Я понял, что мой приход оказался очень некстати, и сделал уже несколько шагов к двери, но непреодолимое любопытство заставило меня вернуться, чтобы взглянуть на таинственный талисман, к которому был прикован взгляд Горста.
      Это была обыкновенная рюмка, наполненная до краев. О ее содержимом было легко догадаться по этикеткам многочисленных уже опорожненных бутылок, стоявших на столе.