Джон Варли
      ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ
      Пролог
      Свидетельство Луизы Балтимор
      Положение DC-10 было безнадежно. Это хороший самолет, какие бы разноречивые слухи ни ходили о нем после аварий в Париже и Чикаго. Но когда ты теряешь чуть ли не целое крыло, ты уже не летательный аппарат, а просто алюминиевая глыба. Так она и рухнула, эта "десятка": со всего размаху, камнем вниз.
      Что же до "Боинга-747", то он, как я уже говорила вчера Уилбуру Райту, считается у них, наряду с легким DC-3 и авиакосмическим гиперзвуковым "фоккером", одной из наиболее надежных моделей в мире. Он и правда вышел из столкновения в лучшей форме, чем DC-10, хотя, вне всякого сомнения, ранен был смертельно. И все же этот левиафан умудрился удержаться в воздухе, выровнялся и полетел вперед. Кто знает, чем бы все кончилось, не окажись на его пути горная вершина?
      Но даже когда он хлопнулся на брюхо, а потом перекувырнулся на спину-- маневр, явно не предусмотренный конструкторами "боинга",-- он и тогда развалился на удивление мало. Подтверждением тому может служить состояние пассажиров: свыше тридцати трупов были найдены без единого перелома. Если бы не пожар, у них даже лица остались бы нетронутыми.
      Я все думаю: а неплохо увидеть такое эффектное шоу в последние мгновения своей жизни. Или вы предпочитаете умереть в постели?
      Впрочем, может, вы и правы. Смерть-- она всегда смерть, хоть так помирай, хоть этак.
      Глава 1
      И грянул гром
      Свидетельство Билла Смита
      Около часа ночи 12-го декабря у меня зазвонил телефон.
      Я мог бы не вдаваться в подробности: просто сказать, что зазвонил телефон-- и все, но тогда вы не сможете представить себе истинных масштабов сего события.
      В свое время я выложил за будильник семьсот долларов. Когда я купил его, он еще не был будильником, но после того как я над ним потрудился, он превратился в нечто большее, чем просто будильник. За основу конструкции я взял сирену воздушной тревоги времен второй мировой войны, добавил к ней кое-какие детали, и в результате мой будильник мог смело конкурировать с сан-францисским землетрясением как средство вытряхивания людей из постели.
      Чуть позже я подсоединил к этой адской машинке свой второй телефон.
      А второй телефон я установил для того, чтобы не дергаться всякий раз, когда звонит первый. Мой новый номер знают только шестеро человек в конторе, так что я одним ударом убил двух зайцев. Во-первых, перестал вздрагивать, слыша телефонные звонки, а во-вторых, меня перестали будить коллеги, специально заехавшие ко мне домой, чтобы сообщить, что была тревога, что мне звонили, но я на звонки не отвечал и кому-то пришлось заменить меня в оперативном отряде.
      Я из тех людей, что спят как убитые. Сколько себя помню, всегда был таким: матери приходилось буквально стаскивать меня с кровати, чтобы отправить в школу. Даже на флоте, когда все кругом маялись бессонницей перед утренним вылетом, я всю ночь напролет выдавал храпака и просыпался лишь от зычного окрика дежурного офицера.
      К тому же я маленько поддаю.
      Ну, вы знаете, как это бывает. Сперва только на вечеринках, потом пару стопок на сон грядущий... После развода я начал попивать в одиночестве, потому что впервые в жизни столкнулся с проблемой бессонницы. И я знаю, что это первый признак, но от него до алкоголизма еще много миль.
      Однако опоздания в контору стали приобретать хронический характер, поэтому я решил принять меры, пока их не приняло начальство. Том Стэнли советовал мне обратиться к врачу, но я подумал, что будильник поможет мне ничуть не хуже. Всегда можно найти способ справиться со своими проблемами: надо только взглянуть им в лицо и сделать то, что нужно сделать.
      Например, когда я обнаружил, что третье утро подряд вырубаю свою новую систему побудки и благополучно засыпаю опять, я перенес выключатель на кухню и присобачил его к кофеварке. Когда ты проснулся, а на столе уже булькает кофе, слишком поздно ложиться обратно.
      В конторе все дружно повеселились над моим рассказом. Решили, что я парень находчивый. Что ж, крысам, бегущим по лабиринту, тоже приходится быть находчивыми. Быть может, вы представляете собой прекрасно отлаженный механизм, в котором не скрипит ни одна деталька и ни одна пружина не натянута слишком туго. Если так, то мне об этом можете не рассказывать. Расскажите своему психоаналитику.
      Короче, у меня зазвонил телефон.
      Я сел, оглянулся вокруг, а вокруг темнота. Значит, еще не утро и не начало обычного рабочего дня. Я быстренько схватил трубку, пока очередной звонок не обвалил со стены еще один слой краски.
      Боюсь, мне потребовалось некоторое время, чтобы поднести трубку к уху. Пару часов назад я принял немного на грудь, да и вообще я туго соображаю спросонья, даже когда меня будит сирена. В трубке послышалось шипение, потом неуверенный голос:
      --Мистер Смит?
      Это был голос оператора ночной смены-- дамы, которую я ни разу не видел.
      --Да, я слушаю.
      --Подождите, пожалуйста. С вами будет говорить мистер Петчер.
      Тут даже шипение умолкло, и я, не успев испустить протестующий вопль, оказался прикованным к орудию пытки двадцатого века.
      Хотя, по правде говоря, я был не очень-то и против. По крайней мере, можно проснуться, пока ждешь. Я зевнул, почесался, надел очки и уставился на список, прикрепленный к стене над тумбочкой. Вот он, К.Гордон Петчер, сразу за председателем, под заголовком "Члены оперативного отряда. В случае аварии сигнал тревоги передать по цепочке". Список меняется каждый четверг вечером; единственный, чье имя неизменно его возглавляет,-- председатель Роджер Райен. Что бы ни стряслось, в любое время дня и ночи, Райен должен узнать об этом первым.
      Мое имя было немного ниже, рядом пометка: "Дежурный офицер авиации/КОО", а дальше номер моего пейджера и второго телефона. "КОО", между прочим, означает вовсе не "ка-ноль-ноль", а "командир оперативного отряда".
      К.Гордон Петчер вошел в пятерку членов Национального комитета по безопасности перевозок совсем недавно и поэтому был для нас личностью несколько подозрительной. Мы, наемные специалисты, настороженно относимся к новоиспеченным членам комитета, которых утверждают в должности на пять лет. Каждому из них мы даем небольшой испытательный срок, а затем решаем, можно ли на этого человека положиться или лучше на него положить.
      --Извини, что заставил тебя ждать, Билл.
      --Все о'кей, Горди.-- Он хочет, чтобы мы звали его "Горди".
      --Я только что разговаривал с Роджером. Скверные новости из Калифорнии. Поскольку сейчас уже ночь, а катастрофа большая, мы решили не связываться с рейсовым транспортом. "Джетстар" готов принять на борт оперативный отряд. Надеюсь, через часик он сможет вылететь. Если ты...
      --Насколько большая, Горди? Чикаго? Эверглейдс? Сан-Диего?
      Голос его звучал виновато. Это бывает: когда сообщаешь плохую новость, невольно начинаешь чувствовать себя ответственным за нее.
      --Боюсь, больше, чем Канары,-- сказал он.
      Часть меня возмущалась телеграфным стилем Петчера, а вторая часть пыталась переварить известие о катастрофе размером больше Тенерифе.
      Непосвященному могло показаться, что мы имеем в виду города и веси, упоминая Чикаго, Париж, Эверглейдс и прочие места. Вовсе нет. Чикаго-- это DC-10, у которого на взлете отказали двигатели; поубивало тогда всех, кто находился на борту. Эверглейдс-- крушение L-1011: самолет сел на брюхо в болото, пока экипаж пытался привести в порядок фонарь носового шасси (были уцелевшие). Сан-Диего-- там здоровенный "Боинг-727" компании "Пасифик Саутуэст эрлайнз" столкнулся с "чессной" над индейским кварталом-- пологими холмами, сплошь заселенными навахо и чероками. А Канары...
      В 1978 году на Канарских островах в аэропорту Тенерифе произошла невероятная история. Под завязку заполненный горючим и пассажирами "Боинг-747" начал разбег, в то время как другой 747-й, невидимый в густом тумане, не успел еще взлететь с той же самой полосы. Два самолета столкнулись и сгорели прямо на земле, словно это были неуклюжие городские автобусы в час пик, а не гордые суперсовременные воздушные лайнеры.
      Канарская авария считается самой крупной во всей истории воздухоплавания-- вернее, считалась до тех пор, пока я не поднял телефонную трубку.
      --В какой части Калифорнии, Горди?
      --Окленд. Восточнее Окленда, в горах.
      --Пострадавшие?
      --"Боинг-747" компании "Панам" и DC-10 компании "Юнайтед".
      --В воздухе?
      --Да. Оба самолета полностью загружены. У меня нет пока точных цифр...
      --Черт с ними, с цифрами. Пока с меня и этого достаточно. Встречаемся в аэропорту примерно через...
      --Я вылечу утренним рейсом из аэропорта Даллеса,-- сказал он.-Мистер Райен посоветовал мне задержаться здесь на несколько часов для координации общественно-правовой стороны дела...
      --Ясно, ясно. О'кей. Встретимся в полдень.
      Я выехал из дома через двадцать минут после того, как повесил трубку. За это время я побрился, оделся, упаковал вещи, выпил кофе и заглотнул яичницу с колбасой. Своего рода рекорд, которым я немного гордился, ибо еще ни разу, даже до развода, мне не удавалось развить такую скорость.
      Весь фокус в том, чтобы выработать правильные привычки и никогда от них не отступать. Надо продумать каждое свое движение, подготовить заранее все, что возможно, и тогда никакой звонок не застанет вас врасплох.
      Поэтому душ я принял на первом этаже, а не в ванной рядом со спальней, поскольку попасть в нижний душ можно только через кухню, где я на ходу нажал на кнопку микроволновой печки и врубил кофеварку. Оба агрегата я привожу в состояние боевой готовности с вечера, неважно, трезвый или пьяный. После душа, держа в руке электробритву, я стоя позавтракал и побрился одновременно, потом отнес бритву наверх и сунул в чемодан, в котором у меня лежат наготове рубашки, брюки, нижнее белье и туалетные принадлежности. И только в этот момент мне впервые за все утро пришлось принять осмысленное решение. Меня и раньше, бывало, спешно выдергивали то в пустыню Мохаве, то на гору Эребус в Антарктике. Понятно, что одежда там требуется разная. Но большое желтое пончо я беру с собой всегда-- на месте происшествия надо быть готовым к дождю. А вообще-то Оклендские горы в декабре не грозят никакими погодными сюрпризами.
      Теперь осталось лишь запереть чемодан и сунуть кипу бумаг со стола в чемоданчик поменьше-- там у меня хранятся все необходимые для расследования причиндалы: фотоаппарат, куча пленок, записная книжка, увеличительное стекло, вспышка и новые батарейки, магнитофон, кассеты, калькулятор и компас. Затем снова вниз по лестнице, влить в себя еще чашечку кофе и оттащить шмутки в гараж, благо дверь в него предусмотрительно оставлена незапертой. Локтем нажать на дверную ручку, ногой захлопнуть дверь, швырнуть чемоданы в открытый багажник, запрыгнуть в машину, подать назад, нажать на кнопку пневмоподъемника ворот и, оглянувшись, убедиться, что они закрылись как положено.
      Если не считать выбора одежды, все это проделывается автоматически. Думать я начал только тогда, когда оказался на Коннектикут-авеню и устремился к югу. Окна и двери в доме задраены-- так я живу постоянно. Собаки, слава Богу, у меня нет. Ну и, будем надеяться, мой сосед, Сэм Горовиц, присмотрит за домом, как только прочтет в завтрашней "Пост" об аварии.
      В общем, что ни говори, а я уже неплохо приспособился к холостяцкому образу жизни.
      Я живу в Кенсингтоне, штат Мэриленд. Дом для меня одного великоват, отапливать его накладно, и все же мне неохота оттуда съезжать. Можно было бы, конечно, перебраться в город, но я терпеть не могу жить в квартирах.
      К Национальному аэропорту я поехал по кольцевой. Ночью Коннектикут-авеню почти пустынна, но светофоры не дают как следует разогнаться. Вы, наверное, думаете, что командир оперативного отряда Национального комитета по безопасности перевозок, направляясь к месту самой крупной в мире авиакатастрофы, мог бы водрузить на крышу автомобиля красную мигалку и мчаться, не глядя на перекрестки? Жаль, но полиция округа Колумбия придерживается иного мнения.
      Большинство членов отряда живут в Виргинии и доберутся до аэропорта раньше меня, какой бы дорогой я ни ехал. Но самолет без меня все равно не взлетит.
      Я терпеть не могу Национальный аэропорт. Это вопиющее оскорбление всему, за что борется НКБП. Несколько лет назад, когда самолет Флоридской авиакомпании наткнулся на эстакаду 14-й улицы, мы тихо надеялись, что наконец закроем-таки Национальный. Ничего у нас тогда не вышло, но я до сих пор надеюсь.
      А все из-за того, что он чертовски удобно расположен. Большинству вашингтонцев без разницы, где находится Международный аэропорт Даллеса, хоть в Дакоте. Но балтиморцы...
      Даже наш комитет и тот размещает свои самолеты в Национальном. Их у нас там несколько, самые большие-- локхидовские "джетстары", способные долететь в любую точку континентальных Штатов без дозаправки. Как правило, мы пользуемся коммерческими рейсами, но не всегда. Вот и на сей раз-- слишком неурочный час был для рейсовых самолетов. Возможно, если Горди не преувеличил масштабов катастрофы, утром за нами отправится еще одна выездная команда, уже обычным рейсом. Как-никак, два самолета-- это два крушения.
      Когда я поднялся на борт "джетстара", все, кроме Джорджа Шеппарда, были уже в сборе. Том Стэнли успел пообщаться с Горди Петчером. Пока я пристраивал чемоданы, Том поделился со мной информацией, которой Петчер то ли еще не имел, когда звонил мне домой, то ли не смог набраться духу выложить.
      Уцелевших нет. Точные данные от обеих авиалиний еще не получены, но как минимум около шестисот погибших.
      Столкновение произошло на высоте пяти тысяч футов. DC-10 грохнулся почти отвесно. 747-й пролетел немного вперед-- с тем же конечным результатом. "Десятка" упала недалеко от автомагистрали; тамошняя полиция и пожарные уже прибыли на место происшествия. "Боинг" разбился где-то в горах. Спасатели нашли его, но успели пока сообщить лишь о том, что уцелевших нет.
      Роджер Кин, начальник Лос-Анджелесского отделения НКБП, вылетел в район залива и вот-вот должен был приземлиться. Он связался с шерифами округов Контра Коста и Аламеда и проинструктировал полицейских о мерах, которые необходимо предпринять.
      --Кто у нас заправляет делами в Лос-Анджелесском международном аэропорту?-- спросил я.
      --Парень по имени Кевин Брайли,-- ответил Том.-- Я с ним не знаком. А ты?
      --Да вроде встречал как-то раз. Я вздохну спокойнее, когда Кин доберется до места.
      --Брайли сказал, что ему велели ближайшим же рейсом вылететь в Окленд и встретить нас там. Если хочешь с ним поговорить, он может ненадолго задержаться в Лос-Анджелесе.
      Я взглянул на часы.
      --Сейчас, минуточку. Где Джордж?
      --Не знаю. Мы звонили ему пять минут назад, никто не откликается.
      Джордж Шеппард-- наш специалист по погоде. В принципе мы могли лететь и без него, его присутствие на месте аварии не так уж необходимо.
      А я хотел поскорее тронуться в путь. Больше того: мне не терпелось, словно норовистому скакуну перед заездом. Я почти физически ощущал, как сгущаются над нами грозовые тучи. Внутри "джетстара" было тихо и темно, но очень скоро над всей страной, от Вашингтона до Лос-Анджелеса и Сиэтла, а потом и надо всем земным шаром атмосфера накалится до предела и начнется такой электронный цирк-- только держись! Страна еще спит, но электропровода, коаксиальные кабели и синхронные спутники уже гудят от новостей. Тысячи репортеров и издателей вскакивают сейчас с постелей и заказывают билеты до Окленда. Сотни правительственных учреждений будут втянуты в эту свистопляску, пока она не кончится. Зарубежные правительства пришлют своих представителей. Все авиастроители-- от Боинга и Макдоннелла с Дугласом до мелких производителей стальных заклепок-- будут лихорадочно выяснять, не их ли фирма выпустила приведшую к аварии деталь или написала фатальную инструкцию, и все они захотят быть поблизости, чтобы первыми узнать плохие новости, если таковые появятся. Как только над Калифорнией взойдет солнце, миллионы людей начнут шумно требовать ответов. Как произошла катастрофа? По чьей вине? Какие меры будут приняты?
      И найти эти ответы должен не кто-нибудь, а я. Каждая нервная клетка у меня вибрировала от нетерпения-- скорее взлететь, прибыть на место и начать расследование.
      Я совсем уже собрался скомандовать вылет, как вдруг Джордж позвонил и избавил меня от необходимости принимать решение, которое его непременно обидело бы. Как выяснилось, у него сломалась машина-- правда, он вызвал такси, но предложил нам лететь без него: он, мол, подскочит попозже. Я вздохнул с облегчением и велел пилоту трогать.
      Как проходит полет к месту крупной авиакатастрофы? Да большей частью довольно спокойно. За первый час я сделал несколько звонков в Лос-Анджелес, коротко переговорил с Кевином Брайли. Узнал, что Роджер Кин пересел на вертолет и уже наверняка добрался до разбитой "десятки". Сам Брайли собирался незамедлительно вылететь в Окленд и встретить нас в аэропорту. Я велел ему обеспечить охрану.
      Потом принялись звонить мои ребята-- в Сиэтл, Окленд, Скенектади, Денвер, Лос-Анджелес. Каждый из них должен был набрать свою собственную группу для расследования разных аспектов катастрофы и каждый хотел заполучить самых лучших специалистов. Обычно с этим нет проблем. Слухи о крушениях такого масштаба распространяются мгновенно. Почти все, кому мы звонили, были в курсе, а многие уже в пути. Это были люди, которых мы знали и которым доверяли.
      Со звонками мы управились где-то за час, а до прибытия в Окленд оставалось еще четыре. Вас интересует, чем мы занимались?
      Вы имеете хоть какое-нибудь представление о том, сколько бумажной работы включает в себя расследование аварии? У каждого из нас было как минимум полдюжины отчетов. Часть из них надо было прочесть, часть-- написать, и вдобавок еще проверить целую кучу бумажек. Мой чемоданчик просто распух от папок. За них-то я и принялся.
      Через час я поймал себя на том, что больше ни черта не соображаю. Я зевнул, потянулся и посмотрел по сторонам. Половина отряда дрыхла без задних ног. Я решил, что это хорошая идея. По восточному времени сейчас 4.30 утра, на западном побережье на три часа меньше, а поспать в течение ближайших суток нам вряд ли придется.
      Через проход от меня сидел Джерри Баннистер, ответственный по конструкторской части. Он самый старший из нас: крупный мужик с большой головой и жидкими седыми волосами, авиаинженер, начавший свою карьеру на сборке легких "дугласов" после того, как его забраковал армейский вербовщик. Джерри глух на одно ухо, а в другом носит слуховой аппарат. Одного взгляда на Баннистера достаточно, чтобы понять, что армия Соединенных Штатов совершила величайшую ошибку в своей жизни. Я бы выставил его против взвода немецких солдат в любую минуту, даже теперь, когда ему стукнуло шестьдесят. Его грубое лицо и здоровенные ручищи выглядели бы вполне уместно где-нибудь в цеху, у станка. Трудно представить его стоящим у кульмана или проводящим испытание модели в аэродинамической трубе, но именно там он весьма успешно трудится. После войны Джерри окончил колледж и стал работать конструктором, в том числе, среди прочих моделей, и над DC-6 и DC-8. Он спал беспробудным сном-- голова откинута, рот открыт. Железные нервы у мужика; ничто на свете не способно вывести его из равновесия. Между прочим, он собирает марки. Филателия-- его любимый конек: стоит Джерри заговорить о ней, как заткнуть его практически невозможно.
      За Джерри, блестевшим своей лысиной в конусе падающего сверху света, расположился Крейг Хобнер, мой специалист-системщик. Он может провести все пять часов полета, заполняя страницу за страницей в блокноте с желтыми бланками, потом выскочить из самолета, день и ночь без устали осматривать и обнюхивать обломки, а затем явиться во временную штаб-квартиру свеженьким как огурчик и полным энергии. К Хобнеру невозможно испытывать симпатию: он не очень-то ладит с людьми и немного смахивает на робота,-- но весь отряд относится к нему с уважением. Его способность по внешнему виду обгоревшей проволоки или погнутой гидравлической трубки точно определить причину повреждения граничит с чем-то сверхъестественным.
      Сзади за Крейгом-- Эли Зайбель, тоже не спит, роется в куче наклеек от спичечных коробков, бумажных салфеток, порванных конвертов и мятых бумажек, которые гордо именует своими рабочими записями. Я ни разу не сделал ему замечания, хотя вид Эли за работой вызывает у меня зубовный скрежет. Но из этого хаоса он умудряется извлекать прекрасные результаты. Зайбель оброс жирком, он жуткий аллергик, он единственный из нас не имеет прав на вождение самолета, но при том весельчак, любимец всех секретарш в конторе, а также компетентный специалист в области двигателей.
      В кресле за мной, вытянув ноги в проход, скрючился, тщетно стараясь устроиться поудобнее, Том Стэнли. Ему двадцать семь, он у нас в отряде самый младший. В армии не служил-- думаю, он уклонился бы и от Вьетнама, не будь он тогда слишком молод,-- и единственной имеющей отношение к авиации работой в его жизни до прихода в комитет была должность авиадиспетчера. Он из богатой семьи. Учился, между прочим, в Гарварде, потом переметнулся в Массачусетский технологический институт, а папенька беспрекословно оплачивал все счета. Дом, в котором живет Том, раз в пять дороже моего. В общем, трудно придумать биографию более подходящую для того, чтобы вызвать враждебность таких старых профи, как Джерри, Крейг... и я. Хобнер с Баннистером примерно так к нему и относятся. Зайбель его терпит, а Левицки более или менее терпит всех нас.
      Но я прекрасно лажу с Томом. Если бы командиру оперативного отряда НКБП был положен заместитель (а он не положен), я бы выбрал в замы Тома Стэнли. Да и сейчас я часто советуюсь с ним.
      Наверное, все дело в том, что он любит летать. Он начал летать с восьмилетнего возраста, а поскольку я сам крайне неравнодушен к этому делу, то просто не могу попрекнуть парня тем, что деньги дали ему такую возможность. У меня есть славный старенький биплан "стирман", который пожирает большую часть моей зарплаты и, похоже, никогда не окупится. А у Тома "спитфайер", баснословно дорогая штучка. И он дает мне на ней полетать. Ну что вы скажете о таком парне?
      Во время расследования Том будет возглавлять две группы: диспетчерскую и управления полетом. Еще одна личность, которой предстояло надеть две шапки разом, спала в хвосте самолета. Кэрол Левицки, ответственная за человеческий фактор и за очевидцев. Она в комитете всего полгода, и это ее вторая большая авария. Психолог по специальности, бывший судебный эксперт и исследователь факторов промышленного стресса, она сумела-таки поставить себя среди нас, закоренелых технарей. По-моему, она прекрасно знает, почему в ее присутствии мы начинаем шевелить извилинами быстрее обычного: под ее выразительным взглядом очень скоро начинаешь ловить себя на мысли: "А что, в самом деле, я хотел этим сказать?" Единственное, что действует нам на нервы, так это тихое подозрение, что Кэрол усердно исследует воздействие стресса не только на пилотов и диспетчеров, причастных к аварии, но и на нашу команду. Как я уже говорил, мне есть что скрывать от глаз психолога, да и любой из нас, кого ни возьми, представляет собой благодатный объект для изучения синдрома профессионального стресса. Кэрол миниатюрна, у нее короткие темные волосы и некрасивое лицо. Она отлично ладит с мужскими по преимуществу командами, принимающими участие в расследованиях.
      На борту не хватало трех членов отряда. Джордж Шеппард будет исследовать погодные условия как одну из возможных причин катастрофы. Эд Перриш чаще всего на место происшествия не ездит, поскольку занимается архивами и данными о содержании и техническом обслуживании самолетов. Он отправится в Сиэтл и Лос-Анджелес, где были построены авиалайнеры, а затем побывает на станциях техобслуживания "Панам" и "Юнайтед", где перероет горы бумаг, заполняемых всякий раз, когда производится ремонт коммерческого реактивного самолета. А Виктор Томкинс даже в списке оперативного отряда не фигурирует: он возглавляет в Вашингтоне лабораторную группу и займется анализом речевых самописцев и самописцев для записи полетных данных.
      В общем, хорошая у нас команда. Только отсутствие К.Гордона Петчера резало глаз-- он просто обязан был лететь вместе с нами. Не то чтобы мы не могли без него обойтись: я буду командовать отрядом в любом случае, в присутствии Петчера или без. Полевой этап расследования-- моя забота. Но всегда лучше иметь под рукой кого-то из членов комитета, чтобы спихнуть на него контакты с прессой. Какого черта, интересно, он решил непременно дождаться утра в Вашингтоне?
      Впрочем, я недолго размышлял над этим вопросом. Как только откинулся головой на спинку кресла, так почти сразу и уснул.
      Я шагнул на ступеньки трапа с остекленелыми со сна глазами и попал прямо в ослепительное сияние телевизионных прожекторов. Они столпились у подножия трапа-- сотни репортеров, слетевшихся аж из Портленда и Санта-Барбары. Все эти умные молодые люди и леди протягивали к нам микрофоны и засыпали нас глупыми вопросами.
      Обычный ритуал: пляска смерти в современном варианте. Выпуски теленовостей немыслимы без картинок-- неважно каких, лишь бы чем-то оживить репортаж. Авиакатастрофы в этом смысле материал невыигрышный. Все, чем репортерам удастся разжиться для ближайшего выпуска новостей,-- это невразумительные ночные снимки места происшествия, то есть груды покореженных обломков (с целым крылом или хвостом, если повезет), да снятый с высоты вид на вспаханную самолетом землю. А тут появился шанс запечатлеть команду, прилетевшую из Вашингтона наводить порядок. Конечно же, редакторы выпусков выберут в первую очередь кадры с людьми-- поэтому мы вынуждены были пробираться от самолета к вертолету сквозь строй телевизионных камер, изобразив на лицах натянутые улыбки и не говоря ни слова.
      Я забрался в вертолет, даже не глядя, чей он. Сидевший в кабине человек протянул мне руку. Я воззрился на нее, потом без всякого энтузиазма пожал.
      --Мистер Смит? Я Кевин Брайли. Роджер Кин приказал мне доставить вас на гору Дьябло, как только вы появитесь.
      --О'кей, Брайли,-- заорал я, пытаясь перекричать рев вертолета.-- Первое: отныне ваш начальник я, а не Кин. Второе: я велел вам обеспечить охрану, то есть не подпускать к самолету прессу, пока нам нечего ей сказать. Вы на мои распоряжения наплевали. Поэтому третье: вы останетесь здесь. Я хочу, чтобы вы поговорили с начальником аэропорта, а затем связались с Сарой Хэкер из "Юнайтед" и с кем-нибудь из нью-йоркской конторы "Панам" и объяснили им, что вам нужно, а именно: помещение для совещаний прямо тут, в здании аэропорта; ангар, куда можно сложить все, что осталось от двух самолетов, и, наконец, место, куда можно запереть этих стервятников,-- и чтоб я их больше не видел! Потом закажете номера в отеле, возьмете напрокат пару автомобилей... Черт возьми, Брайли, поговорите с Сарой Хэкер. Она знает, что нужно делать, ей не впервой.
      --Зато мне впервой, мистер Смит.-- Брайли ухитрился вроде как огрызнуться и извиниться одновременно.-- Что мне сказать репортерам? Они требуют сообщить, когда состоится конференция.
      --Скажите-- сегодня в полдень. Сильно сомневаюсь, что она состоится, но тем не менее скажите. И знаете что? Вы сами будете от них отбиваться, когда окажется, что конференция откладывается.
      Я усмехнулся, он выдавил в ответ усталую улыбку. Надо полагать, он ненавидел меня сейчас всей душой и, возможно, сделает все как надо исключительно мне назло. Что ж, я не против. Он выпрыгнул из вертолета, я закрыл скользящую дверцу, и пилот почти сразу поднял машину в воздух. Я осмотрелся. Старый добрый "хьюи", собственность американской армии. Классная машина, хотя немного вертлявая. У пилота были сержантские нашивки.
      --Далеко их раскидало друг от друга?-- спросил я у него.
      --Миль на двадцать, сэр.
      --Вы не в курсе, куда полетел Роджер Кин? Это парень из...
      --Я знаю его, сэр. Только что доставил его на пик Дьябло. Он велел привезти вас туда же.
      --Отлично. Как там, на горе?
      --Грязища непролазная, дождь всего полчаса как кончился. Грузовики туда еле-еле ползут. Там сигнальные огни только на верхушке, а больше ничего не видать.
      Я попросил пилота немного отклониться от маршрута и пролететь над местом крушения DC-10, благо оно было недалеко и найти его оказалось нетрудно.
      "Десятка" грянулась оземь примерно в миле к северу от межштатной автомагистрали, неподалеку от Ливермора. На ровном широком поле мигали сотни красных и голубых огоньков. Кое-где догорали очаги пожара, но топливо почти уже выгорело, а сырая земля не дала огню распространиться. Световые искорки в основном были сосредоточены в центре большого темного круга.
      Ясное дело, я заранее знал, что увижу, но какая-то часть меня до сих пор не устает удивляться и задавать дурацкие вопросы. Я прибыл сюда осмотреть место крушения самолета-- но где самолет?
      Пилот опустился пониже, нервно поглядывая на мириады огоньков. Вокруг мельтешили, зависая в воздухе, приземляясь и взмывая в небо, десятки летательных аппаратов. Но самолета по-прежнему не было. Сигнальные огни внизу освещали лишь развороченную землю и бессмысленное конфетти из мелких бесформенных обломков размерами не больше автомобильной дверцы или колесного диска.
      Я смотрел вниз с тяжелым чувством, отчасти из-за необычности вида. Как правило, терпящий бедствие самолет оставляет на земле длинную неровную борозду, вдоль которой валяются вполне узнаваемые детали, в том числе и довольно крупные, вроде капота двигателя, больших кусков крыла или фюзеляжа. След, оставленный на земле рейсом номер 35, больше всего походил на пробитое пулей толстое стекло: дыра и паутина трещин.
      "Десятка" в буквальном смысле слова врезалась в землю.
      Глава 2
      Все вы зомби...
      Свидетельство Луизы Балтимор
      Рассказывай все, он сказал.
      Прекрасно, но с чего начать? Порядок событий-- не более чем литературная условность. Стоит поменять точку зрения, и тут же изменится вся картина. Я слышу, как Вселенная смеется над моими попытками отыскать начало. Но ведь мы, высокоразвитые животные-мутанты из семнадцатого измерения, если копнуть поглубже, все те же стреноженные временем обезьяны, вечно живущие в Настоящем. Неважно, сколько узелков я завяжу на нити своей жизни: я все равно скольжу по ней, как скользили мои предки, лишь в одном направлении, проживая одну субъективную секунду за секунду.
      Если смотреть на вещи с этой точки зрения, то история начиналась так.
      Меня внезапно разбудил беззвучный будильник, сотрясавший всю черепушку. Он не заткнется, пока не сядешь,-- поэтому я села.
      Каждое утро было и лучше, и хуже предыдущего. Лучше потому, что на мой век их осталось не так уж много: тем более я их ценю. А хуже потому, что с каждым днем все труднее становится вставать с постели.
      Вставать было бы легче, если бы я позволила себе спать, не выключаясь из сети. Но стоит только начать-- и не успеешь оглянуться, как к тебе подключат гораздо больше всяких штуковин, чем хотелось бы. Поэтому я решила не рисковать и на всякий случай держала пульт ревитализатора на другом конце комнаты, заставляя себя по утрам проделывать утомительный променад.
      Десять метров.
      На сей раз последние два из них я проползла на карачках. Села на пол, воткнула циркуляционную трубку себе в пупок...
      Да, ради этого стоило помучиться! У меня было такое ощущение, будто за ночь я усохла в своем кожкостюме. А потом живительная влага достигла сердца, и я буквально взорвалась. По рукам и ногам побежало приятное покалывание. Грязная жижа в моих жилах заменялась ядреной смесью чего-то вроде фторуглерода пополам с шотландским виски. Гарантирую: такой коктейль мигом смоет сонную одурь с ваших глаз.
      --Эй, ты, долбанутый!-- позвала я.
      --Какого черта тебе нужно?-- откликнулся Большой Компьютер.
      Я не люблю подобострастия. Когда я подключаюсь к БК, мне хочется разговаривать по крайней мере с такой же мерзкой тварью, как я сама. Все мои знакомые любят, чтобы БК щебетал с ними, словно секретарша, или же вещал проникновенным баритоном, как широкоэкранный Иегова. Но только не я. БК любезно делает вид, что с трудом меня выносит.
      --Зачем ты вытащил меня из постели? Я целых три часа недоспала!
      --Возникла проблема, связанная с текущей операцией. Поскольку ты у нас главный шеф всех операций перехвата, кое-кто у Ворот сдуру решил, что ты могла бы помочь. Конечно, зря он так решил, судя по тому...
      --Заткнись. Плохо дело?
      --Ужасно.
      --Когда я должна... Сколько у меня времени?
      --В философском смысле или практическом? У тебя нет времени. Тебе следовало быть там полчаса тому назад.
      Возможно, скажи он "четверть часа", я бы успела.
      Я натянула эрзац-джинсы двадцатого века, заскочила в ванную почистить зубы и выбрать волосы (на сей раз белокурые), а заодно посмотреть, ровно ли надето лицо. В общем, пять секунд на зубы с волосами и шесть-- на зеркало. Непозволительная трата времени, но я люблю зеркала: в наше время они так замечательно лгут! "Ты прекрасная подделка, ты!"-- ухмыльнулась я своему отражению. Похоже, больше мне сегодня ухмыляться не предвидится.
      Я рванула из ванной и столкнулась со своим слугой Шерманом. Поднос с завтраком грохнулся на пол.
      Я выбежала, не чуя под собою ног, в вестибюль, слетела на лифте вниз, вскочила на бегущую дорожку и помчалась по ней, распихивая зазевавшихся трутней. Добежав до воздушной капсулы, набрала код Ворот, плюхнулась на подушки и перевела, наконец, дух. Капсула взмыла вверх, прочертив над городом дугу, точно высокий мяч, посланный из угла в центр поля.
      Все, спешить быстрее я не умею. Я расслабилась, рассеянно глядя на проплывающие внизу дома. И только тогда вспомнила, что сегодня за день: ведь сегодня одно из моих посланий должно прибыть на почту!
      Я поглядела в записную книжку и нахмурилась. Открыть временную капсулу я смогу лишь через несколько часов. А это значит, что к нынешнему кризису, что бы там у них ни стряслось, послание не имеет отношения. Ведь редко какие кризисы у Ворот длятся больше двух-трех часов.
      И, следовательно, у меня есть все основания ожидать сегодня еще одного кризиса.
      Иногда я удивляюсь, зачем вообще встаю по утрам.
      Тормозные кольца посадили мою капсулу на землю, и я бегом помчалась через комплекс Ворот к центру управления. Гномы, озаряемые голубым и зеленым мерцанием пультов, заполнявших длинную подковообразную галерею, наблюдали за тем, что творится в зале. Звуконепроницаемое стекло защищало центр управления от шума, царившего внизу.
      Господи, до чего же я ненавижу гномов! Всякий раз, приходя сюда, я задыхаюсь от запаха гниения. Вздор, конечно; на самом деле это запах моего собственного страха. Через год-другой я тоже окажусь за пультом. Меня встроят в него, вывернув все кишки наизнанку, и от моего тела не останется ничего, кроме Большой Лжи. Я и сейчас на двадцать процентов подделка. Они-- более чем на восемьдесят.
      Ну и черт с ними.
      Я поймала на себе парочку испепеляющих взглядов. Гномы тоже не больно жалуют нас, ходячих.
      В центре управления произошли перемены: появилось новое лицо. Лоренс Калькутта-Бенарес. Вчера еще он сидел в кресле заместителя, а пять лет назад был командиром моей группы. Нет смысла спрашивать, что сталось с Мэрибет Метц. Летит времечко.
      Я спросила:
      --Что стряслось?
      --Судя по всем признакам, прогрессирующая твонки,-- ответил Лоренс, безбожно насилуя грамматику. Раньше "твонки" называли анахроничный предмет, оставленный в прошлом в процессе перехвата, но с недавних пор это словечко стали употреблять также для обозначения парадоксальной ситуации, которую потерянный предмет вызывает.-- Прости, что не дали выспаться,-продолжал Лоренс.-- Мы решили поставить тебя в известность.
      Позор, да и только, до чего быстро хороший командир может деградировать в слабоумного маразматика! Вместо того чтобы объяснить мне толком, в чем дело, он сидит тут и разводит канитель, стараясь вовлечь меня в дурацкую светскую беседу.
      --Вскоре после твонки-тревоги одна из твоих девчонок потеряла на борту самолета парализатор.
      --Лоренс, ты так и будешь капать мне на мозги три дня подряд или все-таки расскажешь, что стряслось, и дашь мне заняться делом?
      Кончай мямлить, ты, старый мешок с дерьмом!
      Последнюю фразу мне не пришлось произносить вслух. Он и так понял. Прямо на глазах его так называемое лицо заледенело. Бедный ублюдок, ему просто хотелось со мной потрепаться! Он до сих пор считает себя моим другом. Что ж, увы и ах!.. Сегодня он впервые в своем новом качестве общается с ходячей, и, похоже, до него наконец дошло, какие взаимные чувства мы испытываем друг к другу. Ничего не попишешь: мне надо дело делать, а на титул "Мисс Родственные Души" я не претендую.
      Лоренс сухо перечислил факты-- чего я и добивалась.
      --Перехват в Аризоне, год 1955. Локхидовский "констэллейшн". Осталось около двадцати минут по их времени, потом самолет потеряет правое крыло. Твоя команда все еще на борту: они ищут пропавшее оружие и одновременно пытаются завершить перехват. Показания сканеров пока неопределенны. Мы не можем сказать, найдешь ли ты парализатор. Но возможно, найдешь.
      Я подумала мельком, что у пилотов, похоже, стало любимой забавой терять над Аризоной правое крыло, и тут же выкинула все посторонние мысли из головы.
      --В таком случае давай мне мост,-- сказала я.-- Я пошла назад.
      Он не возражал, хотя и мог бы. Посылать человека, не замещающего в прошлом кого-либо другого, чревато разрывом временной безопасности.
      Подозреваю, что Лоренс был бы не против, если бы я кувырнулась вниз и приобрела себе небольшой земельный надел в Аризоне. В общем, какими бы ни были его побуждения, приказ он отдал. Один из его недоразвитых подручных нажал на кнопки, и в сортировочном зале выдвинулся мост. Я, хлопнув дверью, выскочила на него и оказалась в десяти метрах над головами изрыгающих проклятия пассажиров, только что доставленных из 1955 года. Пассажиры первого класса, не иначе: они всегда орут с особым возмущением. Как же-- заплатили кучу денег за лучшие места, а получили... Я напишу об этом своему конгрессмену, Сесили, непременно напишу!
      Я замешкалась на секунду на конце моста-- там, где он соприкасается с узенькой полоской пола, кончающегося у современной стороны Ворот. Я всегда так делаю. Тысячу раз проходила через эту проклятую штуковину, а привыкнуть и запросто шагнуть не могу, хоть убей. Внизу кто-то из пассажиров требовал позвать стюардессу. Ей-Богу, я не шучу! Он действительно требовал.
      Мне бы его заботы.
      В двадцатом веке люди прыгали с самолетов под шелковыми балдахинами, которые складывались в ранце на спине. Балдахины называли парашютами, и по идее они должны были раскрываться, чтобы замедлить падение за землю. Двадцатники занимались этим потехи ради и называли свою забаву "нырками с небес"-подходящее, кстати говоря, название.
      Попытка понять, как человек, имеющий шанс дожить до семидесяти лет, способен решиться на такой шаг (если еще учесть крайнее несовершенство их медицины),-- как, вопреки всему, он все же делал тот самый шаг из двери самолета, помогла мне в свое время отчасти справиться со страхом перед Воротами. Это не означает, что мне удалось понять, зачем они прыгали: двадцатники, как известно, полными кретинами все-таки не были. Но даже они не испытывали настоящего удовольствия от прыжков. Они просто сублимировали вечный страх высоты в другую часть мозга: в ту часть, которая смеется. Смех-- это защитный механизм прерывания. Они так здорово наловчились прерывать свой страх перед падением, что почти внушили самим себе, будто прыжки с самолета-- безумно веселое занятие.
      При всем при том я уверена, что даже самый опытный из них, стоя у двери, испытывал мгновенное замешательство. Может, они настолько привыкли, что уже не замечали этого мгновения, но оно было.
      Вот и со мной точно так же. Со стороны, ручаюсь, вы и не заметили бы секундной паузы перед решающим шагом в Ворота. Но страх, как всегда, вцепился когтями мне в кишки.
      Путешествие через Ворота всякий раз проходит по-новому. Оно мгновенно-- но времени, чтобы сойти с ума, более чем достаточно. Оно уводит в зону одновременности, где на какой-то срок, слишком короткий, чтобы его измерить или запомнить, и слишком долгий, чтобы его пережить, я становлюсь всеми вещами, когда-либо существовавшими в мире. В Воротах я встречаюсь сама с собой. Я творю себя, потом творю Вселенную и появляюсь на свет в моем творении. Я падаю на дно времен, к началу начал, затем отскакиваю рикошетом и выныриваю в каком-то мгновении. Время, давно прошедшее и умершее, оживает вновь, воскресая для меня и моей команды перехватчиков.
      Да посвяти я путешествию через Ворота миллионы слов, мне и тогда его не описать, даже приблизительно.
      И в то же время все, что я сделала, это шагнула в Ворота. Просто. Одна ступня в умершем будущем, другая-- в ожившем прошлом (с демаркационной линией, проходящей по заднице: одна ее половина в стране "Бруклинских ловкачей", а другая-- в Последнем Веке, или, если хотите, мой фасад в пятидесятых, а зад в Завтраленде).
      Правда, ступни соединялись между собой ногами. Однако разделяли их миллионы миль пространства и тысячи лет времени.
      Причем одна ступня даже не моя собственная, но она такая везде, вне зависимости от местонахождения.
      Лучше я просто скажу: я шагнула в Ворота. И понимайте как хотите. Хотите-- считайте, что я прошла через ужасные пытки, к которым уже притерпелась, а хотите-- назовите обычной рутиной.
      Я шагнула в Ворота.
      И очутилась в сортире на борту локхидовского "констэллейшна" в 1955 году, еле успев пригнуться, ибо две перехватчицы швырнули надо мной визжащую женщину. Ее визг оборвался, едва голова прошла через Ворота. Он продолжится у нас, в далеком будущем, хотя там он, наверное, станет совсем уже безумным. Бедняжка просто не в силах будет понять, что с ней такое приключилось. Добро пожаловать! Ваши потомки имеют честь приветствовать вас в Утопии!
      Я вышла из туалета, куда две другие перехватчицы уже тащили грузного мужчину в порванном сером костюме. Он вяло сопротивлялся; видно, парализатор был поставлен на слишком слабую мощность. С первого же взгляда мне стало ясно, что с перехватом что-то не так. Пассажиры не должны сопротивляться.
      Конечно же, мы готовы к истерикам. Ни один перехват не проходит без криков или непроизвольного мочеиспускания. Если бы меня перехватывали, я бы тоже, наверное, обмочилась.
      Но здесь истерическая стадия наступила раньше положенного. Слишком много еще оставалось бодрствующих пассажиров против горстки перехватчиков.
      Отличить членов моей команды от стада козлов не составляло никакого труда: перехватчицы были одеты в форму стюардесс, что на данной конкретной авиалинии означало элегантные шапочки, юбки ниже колен и туфли на высоченных шатких гвоздиках.
      А на губах-- кроваво-красная помада. Они были похожи на вампиров.
      1955 год. Приходилось верить Лоренсу на слово. Когда шастаешь из одного времени в другое, стили в голове перемешиваются, и все они кажутся странными. Но сомневаться в правильности даты у меня не было никаких оснований. Под нами, на земле, за машинами тянулись шлейфы выхлопных газов. Чак Берри записывал на студии грамзаписи свою "Мэйбеллин". Фил Силверс и Эд Салливан царили на видеоэкранах, которые назывались телевизорами. Команда из Нашуа в этом году выиграет "Прикнесс", а "Бруклинские ловкачи" победят в чемпионате США по бейсболу. Я могла бы стать богатой женщиной в 1955 году, сумей я найти способ заключить пари. Скажем, на завтрашние заголовки в газетах: "Констэллейшн" терпит крушение в пустыне Аризоны...
      Хотите, спорнем?
      Однако нельзя сказать, чтобы мы находились в самом полезном для здоровья месте 1955 года. Даже если не принимать во внимание бардак, в который превратился перехват, самолету-то осталось лететь всего ничего.
      Я потрясла головой, силясь привести мысли в порядок. Иногда это помогает. Первые мгновения после перехода через Ворота мне обычно немного не по себе. Я заставила свой мозг сосредоточиться на том, что нужно делать сейчас, что-- в следующую секунду и так далее, и так далее...
      Джейн Бирмингем торопливо промчалась мимо меня по проходу. Я схватила ее за руку. Операция разваливалась на глазах, и, думаю, меньше всего Джейн хотелось сейчас, чтобы начальство хватало ее за локоть.
      --Там настоящая свалка.-- Она показала на занавес, отделяющий первый класс от второго. Оттуда доносились крики и звуки борьбы.-- Мы с самого начала оказались недоукомплектованы,-объясняла Джейн.-- Пинки обнаружила пропажу парализатора почти сразу после взлета. Мы пытались найти его, не привлекая к себе внимания, но не удалось. Пришлось начать операцию. Я велела Пинки искать, пока мы будем усыплять пассажиров здесь, на носу.-- Джейн отвела глаза, потом через силу заставила себя посмотреть мне в лицо.-- Я знаю, что не имела права так поступать, но...
      Я махнула рукой:
      --Потом разберемся.
      --Не знаю, почему все пошло наперекосяк. Хотя, конечно, команда работала не в полном составе... И потом, мы все перенервничали. Когда начали перехват, завязалась потасовка. Кейт вырубилась-какой-то здоровенный бугай прорвался...
      --Не бери в голову. Отправь ее вместе с козлами.
      Определить, почему вдруг начинается стычка, как правило, невозможно. Мне и раньше приходилось попадать в ситуации, когда козлы выходили из-под контроля. Сюрреалистическая картинка: стоишь перед уроженцем двадцатого века, тычешь ему в нос парализатором и объясняешь, что он должен делать. У некоторых двадцатников инстинкта сохранения жизни не больше, чем у капустной кочерыжки. Они прут прямо на дуло-- не верят, что могут умереть, в особенности молодые.
      А до чего же странные у них политические идеи! Они настаивают на своих "правах", они как заведенные требуют объяснений, которых, по их мнению, "заслуживают", они считают, что мы "обязаны" обращаться с ними как положено.
      До меня это не доходит. Я лично под дулом пистолета сделала бы все, что мне велит его владелец, да еще "спасибо" сказала бы и "пожалуйста". И убила бы его, не колеблясь, при первой же возможности.
      --Сколько там еще бодрствующих?-- спросила я.
      --Когда я уходила, было человек двадцать.
      --Обработайте их, быстро. Где Пинки?
      --В салоне второго класса, ломает сиденья.
      Я пошла за Джейн. В салоне стало немного потише. Не спали около дюжины пассажиров; человек сорок-пятьдесят похрапывали, сидя в неудобных позах. Лили Рангун вместе с другой перехватчицей, не помню ее имени, стояли по обе стороны от прохода, нацелив парализаторы на сбившихся в кучку в хвосте самолета людей.
      --О'кей, ребята!-- гаркнула Лили не хуже сержанта на плацу.-Кончай базар, мать вашу так! Заткнитесь и слушайте. Ты, телка сраная, прикуси язык, не то как звездану промеж ног! Это ваша жена, мистер? Даю вам две секунды: или вы заткнете ей пасть, или я прихлопну вас обоих. Раз... Вот так-то лучше.
      А теперь внимание. Ваши попутчики живы-здоровы. Взгляните на них-- они дышат. Они даже слышат, как мы разговариваем. Но этим оружием я могу и убить, и, клянусь, я так и сделаю, если какой-нибудь сукин сын начнет выдрючиваться.
      Вы в большой опасности.
      Вы умрете, если не сделаете все точно так, как я вам скажу.
      Каждый из вас сейчас возьмет одного парализованного и потащит его к носу самолета. Там стюардесса даст вам дальнейшие указания. И пошевеливайтесь, времени у вас в обрез. Если будете ползать, как сонные мухи, я продемонстрирую вам, на что способно это оружие.
      Еще несколько угроз и непотребных ругательств-- и они зашевелились. Прежде чем внедриться в какое-либо время, мы тщательно изучаем одну из самых важных вещей: какие слова больше всего шокируют местных обитателей. В двадцатом веке это в основном лексика из области совокупления и экскрементов.
      Угроза Лили продемонстрировать, на что способен парализатор, была намеком на возможность использовать его как кнут для скота, только дистанционный. Больно, но не смертельно. Эффективнее всего, когда шлепнешь по мягкой и чувствительной плоти между ног, особенно сзади. Лили подстегнула парочку строптивцев, и они на удивление быстро для двадцатников сообразили, что к чему.
      Я краем уха слышала, как они там толкутся, а сама между тем раскурочивала сиденья в передней части салона второго класса. Пинки делала то же самое рядом, через проход. По-моему, она не замечала, что плачет. Она работала как автомат, монотонно и размеренно.
      Она все понимала. Она делала свое дело.
      И была до смерти напугана.
      --Ты уверена, что он на борту?-- спросила я через плечо.
      --Уверена. Он был у меня в сумочке, я видела.
      Конечно, а что еще она может сказать? Ведь если парализатор остался где-то на земле, в том городе, откуда вылетел самолет, то ничего уже не поправишь. Хотя, наверное, она не врет. Мои люди редко теряют голову во время операции, даже если положение становится безнадежным. Раз она говорит, что видела парализатор уже в самолете, значит, она его видела. А следовательно, есть надежда его отыскать.
      Пока мы искали, непарализованные козлы деловито тащили парализованных к носу самолета. Там одна из перехватчиц приказывала им сунуть спящего в Ворота и идти за следующим. Все вошло в размеренную колею. Козлы пыхтели и отдувались, но двадцатники вообще-то народ до жути здоровый. Они обжираются, много пьют и курят, мало двигаются, обрастают жиром и вопят, что сильно переутомились, если им пришлось приклеить почтовую марку. Но на самом деле у них лошадиные мускулы-- и такие же мозги. Просто поразительно, на какие физические подвиги они способны, если их как следует подстегнуть.
      Одному мужику, безропотно тащившему свой груз, было не меньше пятидесяти, клянусь!
      Господи Иисусе! Пятидесяти!
      Самолет вскоре опустел. Как только грузчики доставляли к Воротам последнюю ношу, их самих запихивали туда же. Наконец на борту осталась только наша команда. Даже пилотов на сей раз убрали. Вообще-то мы редко это делаем-- и неохотно. Сейчас за штурвалом сидела одна из перехватчиц. Если бы она допустила хоть малейшую ошибку, если бы не воспроизвела в точности всех предполагаемых действий пилота, самолет мог бы разбиться в нескольких милях от места, где должен был разбиться. Но DC-10 шел на автопилоте вплоть до того мгновения, когда взорвался двигатель. Пилот ничего не смог бы предпринять (если вы в состоянии продраться сквозь частокол сослагательных наклонений), он ничего не мог бы изменить после того, как самолет лишился крыла.
      Тем лучше для нас. У меня есть в запасе еще один фокус на случай, если экипаж самолета заметит перехват, но я очень не люблю к нему прибегать.
      А именно: я могу посадить за штурвал человека из спецкоманды (я выражаюсь языком двадцатников: у них слово "человек" означало женщину в том числе-- по крайней мере, так сказано в моем справочнике). Так вот, это был бы человек с бомбой в голове, чтобы никаких зубов не осталось для опознания. Человек, добровольно садящийся за штурвал самолета, который должен разбиться в лепешку.
      Вы что-то сказали о речевых самописцах? Да, конечно. Летчики в кабине любят потрепаться, когда у них неприятности. Но мы нашли остроумное решение проблемы с самописцами. У нас в верхнем времени сейчас уже начали трудиться над его осуществлением-- как только увидели, что летчики тоже прошли через Ворота. Нет, правда, элегантное решение. Странноватое, мягко говоря, но элегантное.
      Временные сканеры позволяют нам заглянуть куда угодно, в любой период времени. (Ну, почти в любой.) Именно так мы узнали, что этот самолет потерпит крушение: просканировали газеты и прочли репортажи об аварии. Было бы неплохо просканировать и саму операцию перехвата, но, к сожалению, мы не в состоянии увидеть те места и времена, где мы уже побывали или еще побываем (путешествия во времени круто обходятся с глагольными временами). Поэтому мы не могли знать, нужно ли брать с собой пилота. Но зато мы могли просканировать предстоящее расследование. (Теперь понимаете, что я имею в виду, говоря о глагольных временах? Это происходило сейчас-- если слово "сейчас" еще имеет какой-то смысл-- у нас в верхнем времени, то есть в будущем. Там операторы сканировали события, которые произойдут через пару дней в 1955 году, то есть по отношению ко мне в настоящий момент тоже в будущем.)
      Во время расследования пленка речевого самописца будет прослушана. Мы запишем прослушанное на самоликвидирующийся плейер и оставим его в кабине, где он прокрутит пленку и запишет ее на речевой самописец.
      Парадокс!
      Из-за того, что мы сейчас делаем или уже сделали, слова, которые услышат все, на самом деле никогда не будут произнесены человеком, чей голос прозвучит с пленки. Они будут/были просто переписаны с той пленки, на которую на самом деле не были записаны из-за того, что мы сейчас делаем или уже сделали.
      Приглядитесь к этой последовательности повнимательнее, и вы увидите, как ваши представления о взаимосвязи причин и следствий превращаются в анекдот. Любое рациональное объяснение Вселенной-- чушь собачья.
      Что до меня, то я давным-давно послала к чертям собачьим все свои рациональные теории. А вы можете верить во что хотите, лишь бы вам это нравилось.
      Поиски пропавшего парализатора ни к чему не привели. Я огляделась вокруг, увидела, что на борту кроме нас никого, и крикнула:
      --Эй! Все вы, зомби!-- Мне удалось привлечь их внимание, и я продолжила:-- Поиски не прекращать! Можете разнести в клочья весь самолет. Не останавливайтесь, пока не начнут прибывать слизняки, и даже тогда не останавливайтесь. Я пошла в верхнее время, посмотрю, может, оттуда удастся что-нибудь сделать.
      Я побежала в клозет и... прошла через Ворота.
      И приземлилась на задницу в сортировочном зале.
      Я мигом смекнула, что происходит, и стала орать благим матом. Черта с два мне это помогло. Каждый козел, пройдя через Ворота, орет благим матом.
      К современной стороне Ворот примыкает сложный каскад упругих воздушных пандусов, предназначенных для того, чтобы потерявшие сознание или потерявшие от страха голову люди в темпе скатывались по ним и освобождали дорогу следующим. Порой это кончается переломами, но, как правило, незначительными. Время-вот что важно. Мы не можем позволить себе разводить церемонии.
      Однако система должна отделять козлиное стадо от команды перехватчиков: первых в гримерную, потом в бокс на замораживание, вторых-- на заслуженный отдых. Отправляясь на операцию, мы всегда берем с собой радиопищалки. Сортировочная система улавливает сигнал и действует соответственно. Моя пищалка, естественно, осталась в дежурной комнате.
      Так я поимела шанс побывать в козлиной шкуре. Честно говоря, я прекрасно прожила бы и без этого.
      Уцепиться за что-нибудь и притормозить не было никакой возможности (недаром пандусы называют воздушными). Я слетела вниз и очутилась на ровной гладкой поверхности, покрытой пластиком, который тут же приклеился к моей коже. Все случилось так стремительно, что я даже последовательности событий не упомню. В какой-то момент механические руки стянули с меня штаны, и я обнаружила, что лежу, спеленутая пластиком в тугой кокон. Руки по швам, ноги в струнку-- в общем, лежу солдатиком.
      И тут меня объяло голубое сияние. Жуткое ощущение, даже для меня, а я ведь знала, что происходит. Мое тело изучалось в мельчайших подробностях-- от костей до кожного покрова. Процесс занял около двух секунд. Меня расклассифицировали с точностью до восьмидесятого знака, и Большой Компьютер принялся просматривать файл с картотекой слизняков, чтобы подобрать мне наиболее подходящего. Это заняло около пикосекунды. За мили отсюда, в слизняковом хранилище, сейчас откинется крышка гроба, и мой сонный двойник перенесется в приемную с перегрузками в двадцать "g" в начале и конце путешествия. Перегрузка вполне достаточная, чтобы вызвать необратимые повреждения мозга, но в данном случае повреждать просто нечего. По сравнению со слизняком морковка-настоящий гигант мысли.
      Я знала, что процесс происходит быстро, но увидеть его своими глазами мне еще не доводилось. Меня вывалили на стол не более чем через пятнадцать секунд после прохода через Ворота. Слизнячка прибыла еще через пять секунд и шлепнулась рядышком. Меня тем временем прощупывали и осматривали механические экзаменаторы. Когда появится человеческая бригада гримеров, все уже будет подготовлено.
      Пластиковая упаковка не была герметичной. Я могла дышать сквозь нее, но пытаться говорить-- напрасный труд. Поэтому я просто лежала там и кипела от злости. Мне удалось повернуть голову ровно настолько, чтобы взглянуть на слизнячку. Сходство потрясающее-- моя безмозглая сестра-двойняшка. Конечно же, левая нога у нее настоящая, не то что у меня. Интересно, как БК справится с этой проблемой?
      А запросто!
      С верхнего конвейера шмякнулась искусственная нога и осталась лежать рядом со спящей слизнячкой. Надо полагать, человеческая команда сама догадается, что к чему, когда наконец появится... в чем я уже начала сомневаться.
      Но они появились, и я поневоле поняла, почему козлы всегда такие нервные после гримировки.
      Их было пятеро. Одного я немного знала, правда не очень близко. Он взглянул сквозь меня.
      Они ощупали меня и перевернули. Посмотрели на экран компьютера, в темпе посовещались и, видимо, решили спихнуть проблему искусственной ноги на кого-нибудь другого. Все, что им полагалось сделать, это загримировать слизнячку под меня до такой степени, чтобы одурачить следователей ФБР из 1955 года. Я была для них обыкновенным куском мяса в упаковке, чем-то вроде мороженого бифштекса из супермаркета.
      Бригада работала чертовски слаженно. Никто не путался друг у друга под ногами, все необходимое было у них под рукой. То есть буквально. Они протягивали руку не глядя и брали, что нужно.
      И они действительно быстро работали. Один отхватил у слизнячки ногу и отшвырнул ее пинком в сторону, как только она стукнулась об пол. Другой тем временем выдрал у спящей все зубы и вживил новую челюсть, точную копию моей. Они пристегнули искусственную ногу, порезали слизнячке тело в тех местах, где на моем кожкостюме виднелись шрамы. Потом содрали кожу с ее лица, покопались во внутренностях, подогнали там что-то, натянули кожу по новой и пустили в ход мощные регенераторы. Зажило без единого шрама.
      Но мои шрамы они должны были на ней оставить, а сделать это можно только одним способом-- применить время-прессовочное поле. Гримеры воткнули в слизнячку трубки от питательных резервуаров, прикрепили ей к мочеточникам и заднему проходу отводные шланги и отскочили в сторону.
      Слизнячку окружило голубое сияние Ворот. Она бурно задышала, грудь заходила ходуном. Я видела, как растут у нее ногти и волосы. Питательный раствор она поглощала с такой скоростью, что его приходилось подкачивать, и одновременно испускала тугую пульсирующую струю мочи, с шипением ударявшую в резервуар на полу. За десять секунд она прожила шесть месяцев. Порезы благополучно зарубцевались.
      Затем они натянули на нее мои джинсы, вставили ей в рот воронку и уже совсем было собрались вогнать ей в желудок полупереваренный обед, как вдруг одна из гримерш поглядела мне прямо в лицо.
      Я хочу сказать-- она впервые посмотрела на меня, сквозь меня они уже достаточно насмотрелись.
      Глаза у нее полезли на лоб.
      Когда до ее коллег наконец дошло, для кого они готовили дубликат, бригада дружно помогла мне вылезти из-под пластика.
      Дальнейшее я помню довольно смутно.
      Помню, как смотрела на сонное лицо, точь-в-точь похожее на мое. Потом меня от нее оттащили. В руке я сжимала толстый алюминиевый прут, а на кожкостюме появилась прореха-- от большого пальца до указательного. Как выяснилось, я отломала прут от механического экзаменатора.
      И я точно помню, что превратила слизнячку в кровавое месиво.
      Мне очень жаль. Правда, жаль. На ней были мои джинсы, и мне так и не удалось вывести с них бурые пятна.
      Начальник бригады гримеров проводил меня до самой двери.
      Он извинялся, не переставая, а я его упорно игнорировала. Если на то пошло, я была виновата не меньше, а то и больше него, но мне не хотелось этого признавать. Как и подключение к ревитализатору, я считаю чувство вины слишком опасным пороком, который способен завладеть тобой без остатка, стоит лишь дать ему волю. В глубине души я нещадно ругала себя за непростительную даже для новичка оплошность-- надо же до такого докатиться, забыть пищалку в дежурной комнате! Но внешне, надеюсь, я деловито шла вперед, отметая извинения, которыми устилал мой путь гример.
      Я потеряла там целых пять минут. И уже никогда не узнаю, стала ли эта задержка для Пинки роковой.
      Еще пятнадцать секунд я задержалась на выходе. Вся козлосортировочная операция организована таким образом, чтобы воспрепятствовать желающим выйти за дверь. Но парочки спокойных и абсолютно искренних смертельных угроз мне хватило. Я вбежала в центр управления, велела Лоренсу послать всех, кого только можно, на поиски парализатора Пинки в тот город, откуда вылетел самолет-- то есть в Хьюстон, как я наконец выяснила,-- заставила его еще раз выдвинуть мост и... шагнула в Ворота.
      Перехватчицы обшарили все закоулки, не очень-то при этом церемонясь. Проход был по колено завален вспоротыми подушками от сидений. Ковер содран. Содержимое кухни разбросано по всему самолету, от носа до хвоста. Под ногами хрустели бутылочки из-под спиртного.
      И, как назло, начали прибывать загримированные слизняки.
      Так много времени мы потратили впустую, что рассаживать их нам пришлось в дикой спешке. Некоторых мы усадили в кресла и пристегнули ремнями, а других просто раскидали. Портапаки у нас работали на полную мощность, так что сил было навалом. Вместо обогащенной адреналином и витаминами крови-- обычной утренней смеси-- нам качали сумасшедший коктейль из гипердреналина, метадрина, истерической эссенции, тринитротолуола и лошадиной дозы героина. Мы подхватывали слизнячные полутрупы и расшвыривали их, словно погремушки с сухими бобами. Я могла бы разодрать стальной лист одним взмахом бровей.
      Три четверти слизняков успели пройти через процесс, в котором я недавно принимала самое непосредственное участие. Их было не отличить от недавних пассажиров. А последнюю четверть, чтобы сэкономить время, прислали заранее изувеченными-- в основном дико обгорелыми. Некоторые еще дымились.
      Принято считать, что у поджаренной человеческой плоти тошнотворный запах. Ничего подобного. Пахнет довольно приятно.
      Большинство слизняков еще дышали. В среднем они проводили по тридцать лет в резервуарах, где жизнь в них поддерживали машины, а механические упражнения сохраняли мышечный тонус. Теоретически у них не хватает мозгов даже на то, чтобы дышать самостоятельно, но на самом деле они настолько тупы, что не способны остановиться. Некоторые из них все еще будут дышать, когда самолет ударится о землю.
      Мы быстренько разбросали их по местам, и у нас осталось еще три минуты и сорок секунд. Я послала в будущее курьера выяснить, не нашли ли парализатор в Хьюстоне. Все прочие продолжали обыскивать лайнер. Посланная вернулась, как и следовало ожидать, с неутешительными известиями, и у нас осталось всего две минуты и двадцать секунд.
      Пинки успокоилась, если можно так выразиться. Она больше не плакала. Мне кажется, ее парализовало от страха. Я нашла Лили Рангун, командира группы, и отвела ее в сторонку.
      --Я плохо знаю Пинки,-- сказала я.-- Как у нее по части твонки?
      --Ничего. Она чиста.-- Лили избегала моего взгляда.
      Это редкость. Мы с Лили говорили о таких штучках, как искусственные ноги, почки, глаза-- словом, любые медицинские имплантаты, каких в 1955 году еще не существовало. Пинки была здоровой девушкой. Уже поэтому она будет для нас большой потерей.
      И в то же время отсутствие медицинских анахронизмов облегчало задачу Лили. Ведь иначе ей пришлось бы вырезать имплантаты, чтобы забрать их с собой.
      --Тридцать секунд!-- крикнул кто-то из команды.
      --Есть еще запасная минута,-- сказала я.-- Но нам придется отваливать по звонку. Забери у нее кожкостюм и...
      --Закрой свою поганую пасть! Я сама знаю, что делать. Убирайся из моего самолета!
      Так со мной не разговаривают. Никто. Я посмотрела ей прямо в глаза. Если бы можно было заморозить взглядом, я превратилась бы в одноногое мороженое на палочке.
      --Ладно,-- сказала я.-- До встречи через пятьдесят тысяч лет.
      Я поспешила вперед, где столпилась вся команда, старательно державшаяся подальше от Ворот. Никто не хотел уходить. Я тоже не хотела. Куда проще отдать приказ, чем самой его выполнить.
      Я оглянулась и увидела, как Пинки протягивает Лили что-то вроде бесформенной тряпки. То есть я догадалась, что это Пинки, больше там некому было быть, но я ее не узнала. Бесформенная тряпка была ее кожкостюмом. Не стало больше сексуальной стюардессы; без маскировки Пинки превратилась в испуганную голенькую девочку.
      Лили махнула ей рукой и, не получив ответа, помчалась ко мне.
      --А ну пошли в Ворота, не то пинками сейчас загоню!-- сказала я команде.
      Они пошли. Я обернулась к Лили.
      --Сколько ей было?-- спросила я.
      --Пинки? Ей было двадцать.
      Закон не мною писан. Не думайте, что я пытаюсь таким образом оправдаться. Это хороший закон. Если бы у нас его не было, я сама бы его придумала.
      Нельзя оставлять в прошлом "железки". Наказание за легкомыслие-смерть. Ты возвращаешь то, что оставил, или не возвращаешься сам.
      У нас не всегда есть возможность поступить так, как мы поступили с Пинки. Это, кстати, лучший вариант. Мы смогли им воспользоваться потому, что самолет разобьется в лепешку и весь обгорит, так что любой следователь будет доволен, если удастся найти хоть половину останков в каком бы то ни было виде. Если они сумеют идентифицировать хотя бы десять трупов, это уже будет чудом. Вряд ли кто-то заметит одну лишнюю девушку.
      И тем не менее Лили, покидая самолет, успела-таки напоследок схватить слизнячку ростом с Пинки пихнуть обратно в будущее. Равновесие превыше всего.
      А худший вариант? Если бы нам пришлось-- по временным причинам-- взять Пинки с собой, Лили поставила бы ее к стенке и расстреляла. А потом, возможно, застрелилась бы сама. Помнится, один командир группы именно так и сделал.
      Никто и не говорит, что это простая обязанность.
      На сей раз я приземлилась куда положено. Пищалки при мне по-прежнему не было, но в центре управления об этом знали, как знали и о том, что до закрытия Ворот никто, кроме перехватчиков, из них не появится.
      Мы все очутились в оздоровительном центре. Врачи столпились вокруг нас, как машины скорой помощи вокруг потерпевшего крушения самолета. Мы знаками показали, что все о'кей, кроме одной девушки, попросившей носилки.
      По традиции мы ложимся и отдыхаем пять-десять минут. При переходе через Ворота портапаки автоматически переключаются на нормальный режим, так что истерические силы нас быстро покидали. А взамен искусственной бодрости наваливалась усталость, физическая и моральная.
      Но мне на сей раз полежать не пришлось.
      --Премиальное время,-- сказала я, схватив оружие Лили и направляясь к дверям центра управления.-- Один час на полную катушку. Врубайте их, девочки!
      --До встречи в реанимации, Луиза!-- крикнула одна из них, крутя завод наручного портапака.
      --Передай моей дорогой мамуле, что я умерла с улыбкой!-завопила другая.
      Я вбежала в центр управления и остановилась напротив Лоренса. Он проверял контрольный список, готовясь отключить энергию Ворот.
      --У меня человек на борту,-- сказала я.-- Я хочу, чтобы ты держал Ворота в фокусе, пока самолет не ударится о землю.
      --Исключено, Луиза.
      --У меня человек на борту, Ларри. Если она найдет оружие, у нее будет шанс вернуться.
      --Да ты понимаешь, с каким трудом мы держим Ворота настроенными на самолет, когда он летит ровно и прямо? А если он начнет вихлять из стороны в сторону, да при том еще снижаться, задача усложнится в геометрической прогрессии! Это невозможно!
      У парализатора есть три уровня активности. Первый вас усыпляет. Второй обезболивает. На глазах у Ларри я поставила парализатор Лили на третью отметку. И приставила дуло ему к виску.
      --У меня человек на борту, Ларри, я тебе третий раз повторяю.
      Он исхитрился дважды настроить Ворота на падающий самолет, первый раз на две секунды, второй-- почти на пять. Пинки не вернулась.
      Какого черта! Я должна была попытаться.
      Я села на пол рядом с пультом Ларри, глядя, как он командует отключением энергии. Спросила, нет ли у него сигарет. Он бросил мне зеленую пачку "Лаки Страйк". Я закурила три штуки.
      Когда он закончил, я взяла парализатор за ствол и протянула ему.
      --Это мне?-- спросил он, взвешивая оружие на ладони.
      --Делай с ним что хочешь.
      Он прицелился прямо мне в лоб. Я сделала очередную затяжку. Он убрал стволом с моего лба прядь волос, упавшую на глаза, и сунул оружие мне в руку.
      --Тебе сейчас наплевать,-- сказал он.
      --Что правда, то правда.
      --Так неинтересно.-- Он скрестил руки на груди и откинулся в кресле. Ну, не совсем откинулся. Ларри не сидел в кресле, он был более или менее вмонтирован в него.
      В глазах у него вспыхнули искорки.
      --Я подожду, пока ты снова почувствуешь вкус к жизни. Как только ты улыбнешься, тут я тебя и пристрелю.
      Хитрый, ублюдок. Я улыбнулась, но он не потребовал назад оружие.
      --Прости меня, Ларри. Я виновата.
      Он взглянул на меня. Мы были когда-то любовниками, пока он не превратился в развалину, не способную передвигаться самостоятельно. Он знал, как я отношусь к чувству вины.
      --О'кей. Я тоже виноват. Во время перехвата все мы немного на взводе.
      --И тем не менее.
      --Забыто?
      --До следующего раза,-- сказала я.
      --Естественно.
      Я посмотрела на него и вдруг почувствовала острый укол жалости при мысли о том, каким он был прежде. Да нет, если уж быть предельно откровенной,-- при мысли о том, во что я превращусь в один прекрасный день. И день этот не за горами.
      Ларри предпочел открыто признать свое гномство. Большинство гномов за другими пультами выглядели совсем как люди, если не считать толстых пучков кабелей, бежавших за их спинами. Кабели проходили внутрь кресел и шли вниз, в подвал, к сотням огромных машин.
      Но выше пояса Ларри был похож на любого нормального человека. Хотя я знала, что это тоже ложь. Даже раньше у него была только одна настоящая рука. Как-то раз я случайно увидела его без кожкостюма: носа нет, уха тоже нет, губы съедены подчистую. Не знаю, какими болезнями он болел. Об этом не спрашивают. И не знаю, какие части его тела были органическими; возможно, только мозг. Об этом тоже не спрашивают.
      Никто, кроме меня, моего врача и Шермана, не в курсе, какие из моих органов и конечностей настоящие, и меня такое положение устраивает. Наверное, мне не все равно, иначе я не носила бы кожкостюм кинозвезды 2034 года. Да-да: та я, к которой все привыкли, до последней родинки скопирована с экранной дивы, перехваченной нами из террористического взрыва.
      Сидя там, рядом с Ларри, в одно из редких мгновений затишья, я вдруг подумала, что когда не смогу больше таскать все свои протезы, то последую его примеру. Кончится время красивой лжи. Настанет время взглянуть наконец правде в глаза и увидеть, на кого я на самом деле похожа-- на кого мы все здесь похожи, в славном будущем.
      Последний Век.
      Я встала и побрела прочь с галереи. Нашла какие-то тряпки, оделась, машины в дежурке накормили меня завтраком, и я посидела там немного просто так. День только начинался.
      И пока что он был совершенно типичным.
      Глава 3
      Пойдемте на Голгофу
      Свидетельство Билла Смита
      Пилот вертолета сообщил мне, что Роджер Кин уже три часа провел на месте крушения DC-10.
      Я не мог решить, что делать. У нас было два больших самолета на расстоянии двадцати миль друг от друга и семь человек, чтобы начать расследование. Увиденное внизу показалось мне малообещающим. Не найдя лучшего выхода, я провернулся к своему отряду и провел голосование.
      --Я бы высадился здесь,-- сказал Эли. Он не отрываясь разглядывал внизу что-то вроде капота двигателя и явно жаждал в нем покопаться.-- А какая разница? Нам все равно придется осмотреть оба самолета, почему бы не начать с этого?
      --Я тоже выйду,-- сказала Кэрол.-- Тут неподалеку фермы-- может, удастся найти очевидцев. Второй, по-моему, где-то на вершине горы?
      --Да, мадам,-- отозвался пилот.-- Гора Дьябло. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь был там поблизости во время аварии.
      Крейг с Джерри тоже решили начать осмотр отсюда, так что со мной остался только Том Стэнли.
      --Гляди в оба, постарайся найти самописцы,-- напутствовал я Крейга, покидавшего вертолет. Пилот услышал меня.
      --Вы имеете в виду черные ящики?-- спросил он.-- Так их уже нашли. Я отвез их в Окленд час тому назад.
      Я кивнул и поднял большой палец вверх. С какой стати самописец для записи полетных данных и речевой самописец получили прозвище "черные ящики" для меня всегда было загадкой. Во-первых, они обычно красные. А во-вторых, в моем понимании черный ящик-- это какая-то загадочная штуковина с непостижимым принципом действия. Самописцы же-- устройства совершенно понятные. Любой, кто умеет обращаться со стереосистемой в своей машине, способен в них разобраться.
      Что 747-й после столкновения упал не сразу-- это было заметно. На верхнем склоне горы он пропахал довольно длинную борозду.
      Мы с Томом воссоздали картину происшествия с воздуха, зависнув над местом аварии. Оно поведало нам гораздо больше, чем место падения "десятки", да и столпотворения такого здесь не было.
      "Боинг" ударился о землю брюхом. Нос от удара расквасился, а фюзеляж, очевидно, треснул. Самолет подпрыгнул, снова хлопнулся брюхом, и на сей раз фюзеляж раскололся на четыре части, каждая из которых перевернулась затем вверх тормашками. Обломки крыльев валялись неподалеку. Двигатели куда-то зашвырнуло, с воздуха их видно не было. Зато кабина выглядела почти целой, только почернела от огня. Вот что делает 747-й уникальным явлением среди коммерческих авиалайнеров: его экипаж не сидит на самом носу, "у авансцены аварии", как выражаются летчики, а располагается выше всех и на значительном удалении от носа.
      Мы заметили еще один большой обломок-- отколовшийся киль вместе с куском задней части фюзеляжа. Выглядит обнадеживающе в смысле самописцев. Вокруг него деловито сновали людские фигурки. Я спросил пилота, не может ли он высадить нас прямо здесь. Он ответил, что это слишком рискованно, и доставил нас на место общего сбора, куда уже прибыли с десяток пожарных и полицейских машин и несколько карет "скорой помощи".
      Не скажу, чтобы гора Дьябло была слишком недоступной. Если бы крушение потерпел один самолет, здесь собралась бы уже целая толпа. Но "десятка" грохнулась прямо на виду у автострады, а потому львиная доля спасателей отправилась туда. Как только было установлено, что уцелевших на "боинге" нет, а стало быть и спешить особенно незачем, Роджер Кин решил бросить все силы на расчистку более доступной территории.
      Не успели мы вынырнуть из-под несущего винта вертолета, как нам навстречу, протягивая руку, устремился высокий парень в желтом дождевике.
      --Билл Смит?-- спросил он, сжав мою ладонь.-- Чак Уиллис, КАП. Мистер Кин ждет вас у хвостовой секции. Он велел проводить вас к нему, как только вы появитесь.
      Пока я вспомнил, что КАП означает Калифорнийский автодорожный патруль, пока обернулся к Тому Стэнли, чтобы представить его, Чак уже умчался вперед. Мы последовали за ним. Я успел заметить, как в вертолет, откуда мы только что высадились, загружают желтые мешки с телами. Да, пилоту предстоит малоприятное путешествие. В воздухе стоял густой запах реактивного топлива и жареного мяса.
      На полпути к хвостовой секции Том вдруг сказал: "Прошу прощения", отвернулся и блеванул.
      Я остановился, чтобы его подождать. Через минуту Уиллис из КАП'а заметил, что никто за ним не торопится, и тоже остановился, нетерпеливо глядя назад.
      Самое смешное, что меня даже не мутило, пока Тома не вытошнило. Но при виде блюющего человека мой желудок начинает бунтовать. Я и забыл, что с Томом такое бывает. Мы с ним вместе всякое видали, в том числе и небольшие самолеты с поистине ужасающими трупами. Том всегда держался молодцом, но пару раз его вывернуло.
      Что я могу сказать? Мы шли по развороченной земле, самые крупные обломки были еще впереди, но тела валялись повсюду-- или части тел. Я их попросту не замечал. Я обходил их кругом. Через одно, как теперь вспоминаю, даже перешагнул. Но в тот момент они для меня не существовали. Мы пришли сюда, чтобы осмотреть остатки самолета, то есть металл, провода и тому подобное, поэтому мой мозг автоматически игнорировал человеческие останки.
      --Ты о'кей?-- спросил я.
      --Конечно,-- сказал он, разгибаясь. Я по опыту знал: так оно и есть. В конце концов, если парню надо блевануть, какое мое дело? Мне это без разницы.
      Однако Уиллис, похоже, таких вещей не одобрял. Я решил: если он сейчас скажет, что видал на калифорнийских шоссе аварии и похуже, я ему врежу.
      Но он ничего не сказал. И скоро я понял почему.
      На месте крушения кишела тьма народа в разных униформах. В основном пожарники, полицейские и фельдшеры из соседних городов-- люди, полагавшие, что они привыкли к виду насильственной смерти. Теперь до них начинало доходить, как сильно они ошибались. Многие из них годами будут мотаться к психиатрам из-за тех сцен, свидетелями которых оказались сегодня ночью. Есть такой особый синдром, связанный с работой на месте крушения авиалайнера, когда мозг отказывается воспринимать увиденное. Сильнее всего ему подвержены именно профессионалы, уверенные в том, что они готовы ко всему, и воображающие себя тертыми и крутыми парнями. Они просто не готовы к масштабам события.
      Несколько пожарников бесцельно бродили вокруг, как лунатики. Парень в форме КАП сидел и плакал навзрыд. С ним-то наверняка все будет о'кей. Помощь психиатра впоследствии потребуется тем, кто держит все в себе и играет роль супермена до конца.
      Слава Богу, здесь хоть зомби не бродят. Я впервые увидал их в Сан-Диего, когда самолет рухнул прямо на жилой квартал. Пока полиция расчищала район, туда просочились какие-то ненормальные и принялись подбирать части трупов себе на сувениры, если вы в состоянии в такое поверить. Я не хотел, но мужик из "Пасифик Саутуэст эрлайнз" божился, что это правда. Какой-то полицейский, по его словам, чуть не пристрелил одного из шизиков, удиравшего с чьей-то ногой.
      Впрочем, чему тут удивляться? Ничто не притягивает толпу так сильно, как зрелище крупной катастрофы. Если уж аварии на шоссе собирают толпы любопытных, то крушение авиалайнера должно быть во сто крат интереснее.
      Авиакатастрофы похожи на торнадо. И те и другие любят откалывать мерзопакостные шуточки. Я видел отрезанные головы, совершенно целехонькие, висевшие на ветках на уровне глаз. Порой попадались кисти рук, сжимающие друг друга: мужская и женская или женская и детская. Так они и болтались на дереве-- одни только кисти, отделенные от тела, которое разметало по округе.
      Я взглянул туда, куда смотрел Том, пока не позеленел. Там была женская рука, довольно аккуратно оторванная. Крушение сыграло с ней одну из своих дурных шуток: воткнуло руку в землю с поднятой вверх ладонью и полусогнутыми, словно манящими, пальцами. На одном пальце блестело обручальное кольцо. При других обстоятельствах жест выглядел бы зазывно-сексуальным, и, видимо, именно это и доконало Тома. Я почувствовал, что, если не отвернусь, через минуту зрелище доконает меня тоже-- и отвернулся.
      Роджер Кин отлично смотрится в должности начальника Лос-Анджелесского отделения НКБП. Он немного похож на молодого Кэри Гранта со слегка тронутой серебром шевелюрой и покупает себе костюмы в Беверли-Хиллз. Роджер не из тех парней, что не чураются грязной работы, поэтому я не удивился, когда застал его стоящим под прожектором и наблюдающим за группой рабочих, которые, вооружившись яркими фонарями, карабкались в шаткую хвостовую секцию в поисках самописцев. Руки у Роджера были засунуты глубоко в карманы полушинели, воротник поднят, в зубах зажата незажженная сигара. Казалось, будто больше всего в этом кровавом бедламе его раздражает невозможность закурить сигару в насыщенном парами керосина воздухе.
      Он поздоровался со мной и с Томом. Несколько минут мы постояли, обмениваясь банальными любезностями. Вы не поверите, как это помогает в подобных ситуациях. Я, наверное, мог бы изобразить вполне приличную имитацию светской беседы в самый разгар сражения.
      Потом Роджер с видом собственника повел нас на экскурсию. В каком-то смысле он и впрямь был здесь хозяином, по крайней мере пока не рассказал нам обо всем, что обнаружил сам. Не подумайте только, что он был в восторге от своих находок. Вид у него был угрюмый, как и у нас, а переживал он, возможно, даже сильнее, потому что реже сталкивался с подобными сценами.
      Мы брели, словно мрачные туристы, по развалинам, время от времени останавливаясь и пытаясь опознать наиболее крупные обломки.
      Меня лично больше всего волновали СЗПД и РС, знаменитые черные ящики. Обойдя круг, мы вернулись к хвостовой секции. И как раз вовремя: рабочие только что нашли речевой самописец и, осторожно спустив его вниз, передали кому-то из стоящих на земле людей. Роджер радостно улыбнулся.
      Я тоже был рад, но второй самописец более важен.
      Новые модели СЗПД-- чертовски умные машины. Старенькие регистрировали всего шесть показателей: скорость воздушного потока, компасный курс, высоту и так далее. Записи делались иголками на металлической фольге. Но на 747-м была одна из новейших моделей, которая записывала сорок различных параметров на магнитную ленту. Так что самописец поведает нам обо всех подробностях, начиная от положения закрылков и кончая скоростью вращения и температурой двигателей. Новые СЗПД превосходны во всем, кроме одного: они не такие прочные, как старые машины с металлической фольгой.
      Мы с Томом поболтались поблизости, пока рабочие не вытащили второй самописец, а потом собственноручно погрузили оба ящика. Роджер своей помощи не предлагал, да я и не ждал ее. Вертолет, прилетевший обратно, забрал нас с собой к месту крушения "десятки".
      Когда мы вернулись в аэропорт, уже всходило солнце.
      На сей раз мы прошли через задний вход, и охрана сумела оградить нас от прессы. Нам показали отведенные для нас в здании Оклендского аэропорта помещения. Их было несколько: небольшая комната для высшего начальства, то есть для меня и моих ребят, средних размеров зал для вечерних совещаний, где все специалисты, вызванные нами для расследования, будут собираться вместе и обмениваться информацией, и, наконец, большой зал для пресс-конференций. Последние меня не волновали. Будем надеяться, скоро сюда заявится К.Гордон Петчер, пусть он ими и занимается. Чтобы на экранах телевизоров в шесть часов вы увидели его фотогеничную физиономию, а не мою, небритую и помятую.
      Я проверил аппаратуру, познакомился со связистами из "Юнайтед", "Панам" и администрации аэропорта и еще раз увиделся с Кевином Брайли. Куда более жизнерадостный, чем во время нашей первой встречи, он уронил мне в ладонь пару ключей.
      --Один от машины, другой от номера в отеле,-- сказал он.-Машина на стоянке Герца, а номер в гостинице "Холидэй", примерно в миле отсюда. Съедете с аэропортовской подъездной дороги...
      --Черт возьми, Брайли, я как-нибудь найду гостиницу. Их обычно не очень-то и маскируют. Вы прекрасно поработали. Простите, что так набросился на вас ночью.
      Он взглянул на часы.
      --Сейчас 7.15. Я сказал репортерам, что вы поговорите с ними в полдень.
      --Я? К дьяволу, это не моя работа! Где Горди?
      Парень явно не понял, о ком идет речь.
      --К. Гордон Петчер.-- Опять недоуменное молчание.-- Член комитета. Ну, знаете, есть такой Национальный комитет по безопасности...
      --Ах да, конечно. Конечно.
      Брайли провел ладонью по лбу и, как мне показалось, тихонько вздохнул. До меня вдруг дошло, что парень устал не меньше моего. А то и больше: я ведь и дома соснул пару часов, и в самолете. По местному времени крушение произошло в 21.11, так что он, скорее всего, вообще глаз не сомкнул.
      --Мистер Петчер звонил,-- сказал Брайли,-- и велел передать, что будет здесь только к вечеру. Он сказал, что вы сами можете провести небольшую пресс-конференцию.
      --"Он сказал"... Черта лысого я буду проводить! У меня своей работы до хрена, Брайли. Мне некогда улыбаться в эти долбаные камеры!-- Я осознал, что опять ору на беднягу-стрелочника, в то время как орать мне следовало на Петчера.-- Извините. Послушайте, дозвонитесь ему и скажите, чтобы он скорее вылетал. Когда дело доходит до говорильни, он у нас главный по улыбкам. Конечно, формально Горди руководит всей операцией, но в самолетах он ни хрена не разбирается и прекрасно об этом знает. И еще он знает, что без меня и моих ребят, если мы не накачаем его информацией, он будет выглядеть дурак-дураком... Так что за все практические вопросы в течение следующих двух недель здесь отвечаю я. Но он мог бы сделать свою часть работы-- вежливенько отдать себя на растерзание джентльменам из треклятой прессы. Все равно он больше ни на что не годен.
      Брайли бросил на меня испытующий взгляд, очевидно желая угадать, взорвусь я сейчас или нет.
      --Вы не думаете, что лучше бы вам самому с ним поговорить?
      Я усмехнулся.
      --Я бы с удовольствием. Но придется все же взять вас в посредники. Мне с ним в Вашингтоне придется и дальше вариться в одном котле, а вы тут, на побережье, в безопасности. А теперь скажите мне-- куда сгребают металлолом?
      --У "Юнайтед" есть ангар на северной стороне поля. Туда все и стаскивают.
      --А "Панам"?
      --Они арендуют часть ангара у "Юнайтед". Так что оба самолета будут вместе.
      --Хорошо. Сподручнее для работы. А тела куда?
      --Простите?
      --Трупы. Куда девают трупы?
      Похоже, я снова привел его в замешательство. Брайли занервничал:
      --Ну, наверное, их куда-то складывают, но я...
      --Не переживайте. Вы не можете сделать все. Я сам найду.
      Я похлопал его по спине и посоветовал немного поспать, потом оглянулся в поисках Тома. Том разговаривал с человеком, чья внешность показалась мне знакомой. Я подошел к ним.
      Том начал было представлять нас друг другу, и тут у меня в памяти всплыло полузабытое имя.
      --Ян Карпентер, верно? Профсоюз авиадиспетчеров?
      Он поморщился при слове "профсоюз": авиадиспетчеры создали новое объединение, но они до сих пор весьма чувствительны и постоянно помнят о том, что в общественном мнении котируются ниже сенаторов и дуболомов-конгрессменов. Что, на мой взгляд, чертовски несправедливо. В моей личной иерархии авиадиспетчеры стоят даже чуть выше пилотов-- почти не уступающих по клановой замкнутости полицейским и врачам,-- и уж конечно несравненно выше надутых председателей профсоюзов.
      --"Ассоциация", если вы не против,-- сказал он, стараясь свести все к шутке.-- А вы Билл Смит. Я слыхал о вас.
      --Да? Кто из диспетчеров вел самолеты во время аварии?
      Он опять поморщился.
      --Хотите знать, что я о вас слыхал? Я слыхал, что вы любите брать быка за рога. О'кей. Парень по имени Дональд Джанс. Предвосхищаю ваш вопрос: он не новичок, но и ветераном я бы его тоже не назвал.
      Мы смерили друг друга взглядами. Возможно, он догадывался, о чем я думаю; я, во всяком случае, прекрасно представлял, какие мысли вертятся у него в голове. Он не хотел, чтобы аварию свалили на авиадиспетчеров, и он боялся, что я считаю их легкой мишенью. Не секрет, что в комитете уже давно недовольны состоянием авиационно-диспетчерской службы. Прошли годы после массовых увольнений, но наладить воздушно-транспортную сеть в стране так и не удалось. Не знаю, что вы там слышали или читали по этому поводу, я знаю одно: мы до сих пор натаскиваем людей, чтобы заткнуть дыры, образовавшиеся после забастовки профсоюза авиадиспетчеров, а в университетах такой специальности не учат. Диспетчеры обучаются прямо на рабочем месте, и в наши дни их сажают на горячий стул гораздо быстрее, чем было принято раньше.
      --Где Джанс?
      --Дома. Его накачали транквилизаторами. Разумеется, он жутко перенервничал. Я слышал, как он говорил, что собирается найти адвоката.
      --Разумеется. Вы можете доставить его сюда часа через два?
      --Это приказ?
      --Я не уполномочен отдавать вам приказы, Карпентер. Это просьба. Он может захватить с собой адвоката, если захочет. Вы знаете, что рано или поздно я обязан с ним поговорить. И вы знаете, как рождаются слухи. Если ваш парень ни при чем-- а мне почему-то кажется, что вы не считаете его виновным,-- так давайте я выслушаю его историю, и дело с концом.
      Том все время пытался поймать мой взгляд. Я наконец посмотрел в его сторону, и он тут же перехватил нить беседы:
      --Ян, мы на девяносто девять процентов уверены, что проблема тут не в самолетах. Погода тоже отпадает. Вы же слышали, какие кругом ходят разговоры. Вы же знаете: говорят, это ошибка пилота, ошибка диспетчера или... ошибка компьютера. Чем быстрее вы привезете своего парня, тем быстрее мы разберемся, кто прав, а кто виноват.
      При упоминании о возможной ошибке компьютера Карпентер бросил на нас быстрый взгляд. Что-то усиленно варилось у него в котелке, только я не врубался, что именно. Он снова уставился на свои ботинки, так и не придя к решению.
      --Пресса захочет услышать что-нибудь конкретное, Карпентер. Если мы не бросим им хотя бы намека, они примутся фантазировать. Сами знаете, к чему это может привести.
      Он одарил меня свирепым взглядом, хотя, похоже, объектом его ярости был не я.
      --Ладно. Через два часа он будет здесь.
      Карпентер резко развернулся и зашагал прочь. Я поглядел на Тома.
      --Что все это значит?
      --Он сказал мне, что столкновение произошло в тот момент, когда в диспетчерской вырубился компьютер. Это была третья перегрузка за день.
      --Ты серьезно?!
      Спешить с выводами, конечно, не стоило, но я впервые за все утро услышал наконец что-то интересненькое.
      --Кстати, который теперь час?-- спросил я у Тома.
      --На моих семь ровно.
      --По времени восточного побережья или западного? Ну да ладно. Пойдем в ангар, посмотрим, что там творится.
      По-моему, Том меня уже неплохо изучил. А может, у меня на лице все написано.
      --Что если нам для начала найти какой-нибудь барчик?
      Найти какой-нибудь барчик в окрестностях крупного аэропорта не проблема, а на время суток в Калифорнии смотрят сквозь пальцы. В семь утра мы без труда раздобыли спиртное.
      Я заказал двойной скотч со льдом, Том-- стаканчик перье, или сарсапариллы, или еще какой-то безалкогольной дряни. Не знаю, что за жидкость была у него в стакане, но она так дьявольски пузырилась, что у меня от одного ее вида разболелась голова.
      --Что еще ты узнал, пока я выяснял отношения с мистером Брайли?
      --Немногое. Карпентер собирается доказать, что у его людей слишком длинный рабочий день, а компьютеры слишком старые, и что нельзя требовать от диспетчера, чтобы он мгновенно переключался, когда компьютер выходит из строя.
      --Все это я уже слышал.
      --И комитет решил тогда, что рабочий день не слишком длинный.
      --Я в том расследовании не участвовал. Я читал отчет.
      Том ничего не ответил. Он знал мое мнение о пресловутом отчете и, по-моему, разделял его, но я к нему в душу не лез. Мой возраст и положение позволяют мне время от времени раскрыть варежку в комитете, особенно когда я считаю, что кто-то ведет нечестную игру. Но Том не обязан разделять мои подрывные воззрения, по крайней мере публично.
      --О'кей. Когда вырубился компьютер?
      --По словам Карпентера, в самый неподходящий момент. Джанс вел что-то около девятнадцати самолетов-- и тут компьютер крякнул, и у парня остался один лишь экран и десять секунд на то, чтобы согласовать сигнал "А" с сигналом "А-прим". Оба сигнала принадлежали самолетам, которые Джанс уже собирался передать Оклендскому пункту управления заходом на посадку. Он не смог различить, где чей сигнал, и дал пилотам неверные указания с точностью до наоборот. Он считал, что уводит их от столкновения. На самом деле он подтолкнул их друг к другу.
      Я живо представил себе эту картину. Мне только трудно ее вам описать, если вы никогда не бывали в окружном центре авиационно-диспетчерской службы в момент перегрузки компьютера. К сожалению, сам я слишком часто видел подобные сцены.
      Вообразите себе, что перед вами экран с четким и ясным изображением, а на нем великое множество всяких линий и точек, и каждая точка помечена рядами цифр. Человеку непосвященному они ни о чем не говорят, но опытный диспетчер опознает по ним самолеты и вдобавок получает массу полезной информации. К примеру, о таких вещах, как высота, скорость воздушного потока, идентификационный номер автоответчика и так далее. Картинку на экране рисует компьютер, и он же обновляет ее каждые две секунды. Вы можете с ней поиграть: скажем, настроить изображение так, чтобы каждый самолет оставлял за собой небольшой хвост постепенно тускнеющих сигналов. Тогда вам с первого взгляда будет ясно, откуда он летит и куда, предположительно, направляется. Вы можете дать компьютеру команду стереть с экрана все лишнее и оставить только проблемную ситуацию. У вас есть маленький курсор-- его можно передвигать по экрану: скажем, подвести к какой-то определенной машине и поговорить с пилотом. Если двум самолетам грозит аварийная ситуация, компьютер заметит это раньше вас и включит сирену тревоги, чтобы вы успели их развести.
      И вдруг из-за перегрузки компьютер вырубается.
      Знаете, что тогда происходит?
      Экран хлопается из стоячего положения в лежачее. И не без причины: дело в том, что сигналы нам нем остались без цифровых пометок. Вы хватаете маленькие пластмассовые жетончики, называемые "козявками", пишете на них цифры жирным карандашом и кладете рядом с каждым сигналом. Когда сигнал смещается, вы передвигаете "козявки" вслед за ним. Разрешающая способность экрана летит ко всем чертям. Такое впечатление, будто перед вами совсем другая картинка. Точно из компьютерного века вы попали в эпоху первых радаров времен второй мировой войны.
      И словно этого мало, сигналы, которые вы видите на новом длинноволновом дисплее, могут оказаться совсем не там, где были прежде. Некорректированное изображение радарных данных совершенно не похоже на исправленную компьютером картинку. Вместо изящной штриховки, обозначавшей облака, аккуратно размеченные цифрами с указанием высоты, перед вами расползается зловещее белое пятно, да еще вдобавок сдвинутое куда-то в сторону.
      Если такое случается в час затишья, диспетчеры просто со стоном высыпают на экран "козявки". Если же компьютерный сбой происходит в час пик (а в окружном центре авиационно-диспетчерской службы Окленда-- Сан-Франциско с его тремя коммерческими, тремя военными и невесть каким количеством частных аэродромов час пик практически не прекращается), над залом на две-три минуты повисает гнетущая тишина, в то время как диспетчеры отчаянно пытаются определить, кто есть кто, и припомнить, где находился каждый самолет и не грозило ли кому-нибудь влипнуть, как они выражаются, "в ситуацию".
      Я не большой поклонник эвфемизмов, но этот нахожу весьма удачным. У нас тут, ребята, возникла такая ситуация, что шестьсот человек вот-вот будут размазаны по горе, совсем как большая банка с томатной пастой.
      --И что ты думаешь?-- спросил я у Тома.
      --Слишком рано что-то думать, сам знаешь.-- Том, тем не менее, не отводил взгляда, понимая, что я жду от него выводов не для протокола. И он мне их выдал.-- Я думаю, парню придется туго. Он, можно сказать, новичок, а компьютер у него 1968 года выпуска. В наши дни это все равно что каменный век. Но кто-нибудь обязательно заявит, что Джанс должен был справиться с ситуацией. Другие же справляются!
      --Н-да. Пойдем-ка в ангар.
      Окна в баре были затененные, так что я даже не представлял себе, какой погожий выдался денек, пока не вылез на летное поле и не огляделся. В такие дни мне до зуда в ладонях хочется сжать штурвал моего "стирмана" и взмыть в родной и дикий голубой простор. Воздух был свежий и чистый, почти без ветра. В заливе, несмотря на ранее утро, сновали парусные шлюпки. Даже громадный безобразный мост, переброшенный через залив и соединяющий Окленд с Сан-Франциско, смотрелся неплохо на фоне синего неба. За мостом раскинулся прекраснейший город Америки. А если взглянуть в противоположную сторону, можно было увидеть Оклендские горы и пик Беркли.
      Мы сели в машину Тома и поехали через поле. Отыскать ангар не составляло никакого труда: езжай себе следом за вереницей грузовиков с кучами мусорных мешков в кузовах, и все дела.
      Отряд был уже на месте, за исключением Эли Зайбеля, который отправился осматривать левый двигатель "десятки", отлетевший чуть ли не на пять миль в сторону от места крушения. Мы вошли в ангар, и я подивился тому, как много обломков успели сюда притащить из Ливермора.
      --"Юнайтед" жутко торопится с расчисткой,-- сказал мне Джерри.-Вот все, что мне удалось набросать, прежде чем они уволокли самые крупные части самолета.-- Он протянул мне самодельную схему, где с величайшей дотошностью было отмечено местоположение каждого обломка, превосходившего размерами чемодан.
      Я прекрасно понимал чувства парней из "Юнайтед". Ливермор-местечко оживленное. Какой авиакомпании понравится, если толпы зевак будут слоняться вокруг и разглядывать остатки ее самолета? Поэтому "Юнайтед" быстренько сколотила команду из сотен мусорщиков, и скоро на месте аварии не останется никаких следов.
      Зато ангар превратился в натуральную свалку. Все крупные детали стащили к одной стене, а рядом громоздились тонны и тонны пластиковых мусорных мешков, заляпанных грязью и набитых более мелкими обломками. К тому же начали прибывать части 747-го, и надо было освобождать для них место.
      А потом рассортировать завалы.
      Сортировка-- не моя забота, но от одного взгляда на эти груды у меня опять разболелась голова. Я начал подозревать, что два двойных скотча в семь утра-- не самая блестящая из моих идей. Пошарив в кармане плаща, я нашел пару таблеток от головной боли. Оглянулся в поисках воды-- и увидел девушку с подносом, уставленным чашками с кофе. Она с каким-то потерянным видом огибала курган из мусорных мешков, все время поглядывая на часы, словно боялась куда-то опоздать.
      --Я бы не отказался от чашечки кофе,-- сказал я.
      Она обернулась и улыбнулась. Вернее, начала улыбаться-- но, оборвав процесс на полпути, застыла, как завороженная.
      Момент был странный до жути. Длилось это не более полусекунды, но мне казалось, что прошел целый час. Так много эмоций отразилось на ее лице за крохотный отрезок времени, что я поначалу решил, будто мне просто померещилось. Потом я уже не был так уверен.
      Она была очень красива. Когда я увидел ее со спины, она показалась мне совсем молоденькой. Но заглянув ей в глаза, я решил, что ей как минимум лет сто. Ерунда, конечно. Где-то около тридцати, не больше. Она была красива той броской, сногсшибательной красотой, от которой у пятнадцатилетних нецелованных мальчиков захватывает дух. Мои пятнадцать давно миновали, но дух захватило только так.
      И вдруг она повернулась и пошла к выходу.
      --Эй!-- крикнул я ей вдогонку.-- А как же мой кофе?
      Она ускорила шаг. Когда до дверей осталась пара метров, она уже просто бежала.
      --Ты всегда так действуешь на женщин?
      Я обернулся и обнаружил за спиною Тома.
      --Ты видел?
      --Да уж. Слушай, раскрой свой секрет. Это скунсовое масло? Или у тебя ширинка расстегнута?
      Он засмеялся, и я посмеялся с ним за компанию, хотя в душе его веселья не разделял.
      Не потому, что чувствовал себя задетым; клянусь, это меня не беспокоило. Ее реакция была слишком нелепой, до абсурда. То есть я, конечно, не Роберт Редфорд, но и не пугало огородное, да и пахло от меня не хуже, чем от любого, кто всю ночь месил сапогами грязь.
      Меня беспокоило совсем другое: женщина, похоже, вовсе не была потерянной. Наоборот-- она искала что-то потерянное.
      И она его нашла.
      Глава 4
      Машина времени
      Свидетельство Луизы Балтимор
      Пора было ехать на почту вскрывать временную капсулу: как ни оттягивай поездку, БК все равно о ней напомнит. Поэтому, прикончив пачку "Лаки", я отправилась на подземке к Федеральному зданию.
      Фед-- одно из древнейших строений в городе, реликт 45-го века, переживший больше ядерных взрывов, чем Гондурасский канал. Цивилизации зарождались и гибли, войны бушевали вокруг его безобразных стен и застилали удушливым дымом небеса, а Фед как стоял, так и стоит до сих пор, массивный и неприступный. Он построен в виде пирамиды, очень похожей на пирамиду Хеопса, с той лишь разницей, что вся фараонова гробница послужила бы вам одним кирпичиком, вздумай вы сложить такого исполина, как Фед.
      Но в наши дни это никому не под силу. Секрет изготовления материала, из которого построено здание, давно и безвозвратно утерян. Да мы и не уверены, что это творение рук человеческих.
      Много лет назад Фед приспособили под хранилище, именуемое в народе "почтой", ибо оно забито посылками, ждущими своих получателей долгие годы, а то и века.
      Почта-- одно из загадочных побочных явлений путешествий во времени. Ее существование лишний раз доказывает, что парадоксы возможны, хотя и строго ограничены. Пинки умерла сегодня для того, чтобы предотвратить нежелательный парадокс, но те, что Вселенная допускает, она буквально отдает нам в руки.
      Когда я родилась, моя мать уже знала, что на почте меня ожидают три послания. Ей, должно быть, служила утешением мысль о том, что я проживу достаточно долго, чтобы их получить. Во всяком случае, я так надеюсь. Она умерла, рожая меня на свет.
      Для меня мысль о посланиях была большой поддержкой. Дата на первом из них гарантировала жизнь лучше любой страховки. Я должна была дожить до этой даты, чтобы вскрыть первое послание, да и второе тоже. Все они были найдены лет триста тому назад, рядом друг с дружкой.
      Временная капсула-- это ящичек из очень твердого металла величиной с кирпич. Если его потрясти, внутри раздастся стук, потому что в ящичке лежит плоская металлическая пластинка. Снаружи на кирпиче выгравированы имя и дата: "Для имярек. Не вскрывать до такого-то числа".
      Время от времени мы находим подобные капсулы. Обычно их вылавливают из океанских глубин и с помощью датировочной техники определяют, сколько они там пролежали. Как правило, получается около сотни тысяч лет. Все находки складывают в помещения Феда под охраной настолько надежной, насколько БК способен обеспечить. Ни одна из капсул ни при каких обстоятельствах не была еще вскрыта до срока. Я не знаю, что стряслось бы, прочти кто-то послание не вовремя, да и знать не хочу. Путешествия во времени-- такая опасная штука, что водородные бомбы по сравнению с ней выглядят безобидными игрушками для детей и слабоумных. Подумайте сами: ну какой вред способно причинить ядерное оружие? Ну, погибнет миллион-другой человек, всего делов-то. А с помощью путешествий во времени мы можем уничтожить всю Вселенную-- по крайней мере, так гласит теория. Никто особенно и не стремился проверить ее на практике.
      Когда временную капсулу вскрывают, там находят послание-зачастую весьма и весьма загадочное.
      На моей первой капсуле стояла сегодняшняя дата, а также час, минута и секунда. Вторая капсула датирована несколькими днями позже. А третья...
      Три послания в мой адрес превращали меня в своего рода знаменитость. Никто до сих пор трех посланий не получал. И я вам не советую, особенно если у вас нервы не железные. Моя третья капсула тревожила людей вот уже три столетия кряду. На ней единственной не стояла точная дата. А написано было так: "Для Луизы Балтимор. Не вскрывать до Последнего Дня".
      Что, черт возьми, означает "Последний День"? Вроде как довольно определенно сказано-- и вместе с тем до ужаса загадочно.
      Пришлось смириться с мыслью, что, когда он придет, я его узнаю.
      --Эй, ты, долбанутый!
      --Да слышу я, слышу. Ты как раз вовремя. Но капсулу получишь по звонку, не раньше.
      --Да, конечно. Сколько осталось ждать, скажи точно.
      --Минуты две-три.
      Такой "точный" ответ БК выдал исключительно чтобы позлить меня, я уверена. И какого черта я позволяю этой машине над собой измываться-- мне что, других неприятностей в жизни мало?
      Похоже на то. И все-таки... Как-то я попробовала перейти на подобострастный вариант-- и возненавидела БК пуще прежнего.
      Меня не назовешь большой поклонницей машин.
      Кирпич лежал на прозрачном столике у противоположной стены. Казалось бы-- чего проще, подходи и бери. Но я прекрасно знала, что на расстоянии двадцати метров от посылки меня трижды парализуют, а на расстоянии пяти-- убьют. Когда БК говорит "по звонку", он ничуть не преувеличивает.
      Кроме меня на почте было несколько человек, в том числе и знакомых. Очевидно, пришли за меня поболеть. Среди них был и "репортер" Хильди Джонстаун в своей неизменной фетровой шляпе, из-под полей которой торчал потрепанный пропуск представителя прессы. Он издает газетенку, передаваемую из рук в руки примерно тысячью читателей. То есть он просто склеивает ее из листов бумаги и пишет чернилами текст, выводя печатные буквы. Последний вздох некогда престижной профессии. Кому нужны в наше время репортеры? Новости-- это плохие новости по определению.
      Еще вопрос, удастся ли ему сделать репортаж. Порой в посланиях сказано, что вы можете поделиться информацией с окружающими. Порой вас предупреждают, чтобы держали язык за зубами. А бывает, что указаний нет никаких: сам решай. Время покажет.
      Ровно в срок БК отдал команду, и кирпич с треском раскрылся. Не скрою: небольшое нервное расстройство я заработала, пока пересекала комнату и оседлала стул. Я вынула пластинку, посмотрела на послание.
      Написано моим почерком. Я не удивилась: они почти всегда написаны почерком адресата.
      Вот что там было сказано:
      На площади Джека Лондона есть хорошие рестораны. Езжай по шоссе на север и гляди на указатели.
      Тебе удастся убедить Совет, если не будешь давить слишком сильно.
      Скажи им, что вылазка имеет жизненно важное значение. Не знаю, так ли это на самом деле, но ты все равно скажи.
      Не трахайся с ним, если не захочешь.
      Расскажи ему про ребенка. Она же просто слизнячка.
      Написано было на амеранглийском двадцатого века. Я прочла послание четыре раза, чтобы убедиться, что ничего не забуду, и чем дольше я на него смотрела, тем крепче сжимала челюсти. В конце концов я встала и сделала шаг назад.
      --Сожги ее к чертовой матери!-- сказала я.
      --Уже сжег!-- откликнулся БК.
      Металлическая пластинка раскалилась добела и начала испаряться. Я, не дожидаясь завершения процесса, повернулась и пошла из зала. Присутствующие провожали меня жадными взорами, но никто не проронил ни слова, даже Хильди.
      Я держалась всю дорогу до дома, пока не зашла в квартиру. Захлопнув за собою дверь, я свалилась на пол. Не знаю, что случилось потом. Что бы это ни было, оно оставило меня без сил и с мокрой физиономией. Шерман уложил меня в постель, ласково погладил и оставил одну. Эта долбаная машина-- мой самый лучший друг за всю жизнь.
      Я никому не собираюсь рассказывать про ребенка. Если Вселенной суждено погибнуть из-за моего молчания, туда ей и дорога.
      Шерман потихоньку вытащил меня из бездны.
      Он-- единственная машина, которой я решилась обзавестись. Было время, когда я презирала роботов типа Шермана. Я считала, что они годятся только для пресыщенных трутней женского пола, жаждущих чего-то новенького. Говоря о роботах, я пользовалась исключительно местоимением "оно" и обзывала их ходячими вибраторами или гуманоидными искусственными членами.
      Заполучив Шермана, я прекратила свои нападки. Он определенно робот мужского рода. Одного взгляда на то, что находится у него между ног, достаточно, чтобы развеять все сомнения.
      Он дал мне... выплакаться. Наконец-то я вспомнила это слово. Нет, плакать мне приходилось и раньше, но в основном от злости, и обычно я не теряю над собой контроля, когда слезы бегут по щекам. Такой беспомощной я не чувствовала себя ни разу. Даже в тот день, когда она умерла.
      Если Шерман и удивился, то вида не подал. Он гладил меня, позволил мне свернуться в клубочек в его объятиях. Мы оба понимали, что его объятия не заменят мне материнской любви, которой мне так недоставало, но будь я проклята, если он не был ее заменителем номер один. Мысль о настоящем мужчине приводит меня в содрогание. Вот уже несколько лет я не была в постели с человеком.
      Ласки Шермана становились все более целеустремленными. Мне казалось, что я не в настроении трахаться, но ему виднее. Его пальцы-- настоящие детекторы лжи. Он читает мои чувства с такой легкостью, будто они напечатаны у меня на коже выпуклым шрифтом Брайля. Шерман перевернул меня на спину и проник в меня.
      Я впала в полузабытье. Он трахал меня три часа, до самого полудня. (Занимался любовью? Не смешите меня. Я, может, человек со странностями, но умом еще не тронулась. Я прекрасно осознаю, что все утро занималась элементарной мастурбацией с помощью лучшей в мире надувной резиновой новинки в натуральную величину.)
      Сама я почти не принимаю в этом участия. Я всегда веду себя так с Шерманом, Повелителем Молочных Желез; я просто лежу, а он меня имеет.
      А что еще, черт возьми, я могу? Он же абсолютно не способен чувствовать. Шерман-- суперсложный комплекс запрограммированных ответов на раздражители. Он улавливает мои реакции и всегда делает нужные вещи в нужный момент. Он машина. С таким же успехом я могла бы стараться удовлетворить тостер-автомат.
      У Шермана нет лица.
      Сведущий психиатр, он объяснил мне, что это означает с точки зрения психологии. Оказывается, у многих женщин возникает подобное желание-- быть до изнеможения затраханной безликим незнакомцем. На первый взгляд, похоже на желание быть изнасилованной. Но на самом деле все наоборот. Насилие не имеет ничего общего с сексом для женщины и очень мало общего-- для мужчины.
      Шерман не спрашивает меня, чего я хочу. И не спрашивает, когда я хочу, чтобы меня трахнули. Он просто меня берет.
      И я настолько управляю процессом, что мне даже не приходится говорить Шерману, что делать. Каждым своим движением он чутко реагирует на все желания моего тела.
      Шерман-- почти совершенное воплощение идеального любовника.
      Когда я им обзавелась, у него было лицо. Я не могла этого вынести. Я сама выбираю, где и когда себе лгать, и ложь, которую излучало его лицо-- я настоящий человек с настоящими чувствами,-- была не из тех, что мне хотелось видеть. Поэтому я велела ему перестроить голову и сделать ее круглой и гладкой, как яичко. На ощупь его кожу не отличишь от настоящей, в том числе и на голове. Как, впрочем, и мою "кожу".
      Иногда он наклеивает на лицо картинки и изображает из себя какую-нибудь из знаменитостей прошлого. Я перетрахалась с несколькими томами истории. Заскок? Не стану спорить. Однако все зависит от того, в какой среде вы живете и кто вас окружает. Не скажу, что трахаться с Шерманом лучше, чем заниматься любовью с человеком. Но и не хуже. Подчас мне недостает эмоционального компонента; тогда я вспоминаю о Лоренсе, тащу Шермана в постель и употребляю его до полного изнеможения. Что ни говори, а Шерман гораздо надежнее.
      Причины моего предпочтения сложны и мне самой не до конца понятны. Часть из них лежит на поверхности. В мире и без того слишком много возможностей набить себе синяки и шишки, чтобы еще пускаться на поиски любови.
      Другая часть запрятана глубоко, и Шерман-психиатр немало потрудился, выуживая из моего подсозания одну причину за другой. Как выяснилось, я панически боюсь настоящего пениса. Он мог сделать меня беременной, а беременность означала нового ребенка и новые страдания.
      Еще одной причиной была ложь. Мои личные самообманы и обманы окружающих.
      У нас в верхнем времени никогда не знаешь, пользуется ли парень, с которым ты делишь постель, своим собственным аппаратом или искусной подделкой. Звучит грубо, зато правда. Вполне возможно, что его петушок не более настоящий, чем у Шермана. Но не исключено, что у него остались натуральные гениталии. Кожкостюмы затем и существуют, чтобы нельзя было отличить реальность от подделки. А спрашивать о таких вещах более чем не принято.
      Мне же необходимо было знать.
      Не поймите меня превратно: мне не нужен настоящий пенис. Я как раз хочу искусственный. Он безопаснее. А коль скоро я ищу человека, оставшегося мужчиной лишь на генетическом уровне, почему не выбрать Шермана?
      Эмоции, эмоции...
      Да знаю я, что плохо без эмоций. Но я и не жду ничего хорошего. Я всегда знала, что моя жизнь будет гадкой, жестокой и очень короткой. Так ведь никто и не обещал мне другой жизни.
      Бери что дают и крутись как можешь.
      Как я, например.
      Шерман довел меня до кондиции, которую считал оптимальной в моем нынешнем состоянии, и прекратил свое занятие. Вышел на кухню, приготовил легкие закуски, принес мне их в постель. Я вылезла из кожкостюма, и Шерман помассировал меня, пока я ела.
      Мы потрепались о том о сем. Во время массажа Шерман осмотрел мое тело на предмет новых признаков развития болезни. Он находит их примерно раз в две недели. На сей раз не нашел.
      У вас может сложиться впечатление, что без кожкостюма я похожа на труп, выловленный из канализации после трехмесячного плавания.
      Все не так страшно. Честное слово. От меня не смердит. Кожа у меня мертвецки бледная, но без язв. Гениталии мои собственные. Самое мягкое определение, какое я могу подобрать для своего лица... ну, скажем, истощенное,-- но зеркало от ужаса не треснет. Искусственная нога-- следствие не болезни, а несчастного случая. Не скажу, чтобы я скучала по своей ноге. Протез совсем как настоящий, а работает даже лучше.
      Руки... Руки хуже всего. Руки и моя собственная нога. Это называется парапроказой. Она незаразна. Передается от матери ребенку на генетическом уровне. Недалек тот день, когда я останусь без рук.
      Волосы у меня выпали все до единого, когда мне было девять лет. Я их уже и не помню.
      Самая большая проблема-- внутренности. Внутренние органы у меня поражены в разной степени. Многих уже нет, их заменили искусственными. Какой на очереди-- остается только гадать. Некоторые органы мы умеем заменять точными имитациями, как по функциям, так и по форме. Другие, когда сгниют, требуют взамен целый зал аппаратуры.
      Ну и что? Для двадцатисемилетней женщины своего времени я была образцом цветущего здоровья.
      Надеюсь, вы не думаете, что мы занимались перехватами исключительно ради собственного удовольствия? До вас, надо полагать, уже дошло: это была отчаянная попытка решить проблему окончательного вымирания. Поглядели бы вы на меня без кожкостюма, вмиг уразумели бы, в чем суть проблемы.
      Но поглядеть я вам не дам. Никому, кроме Шермана.
      К тому времени, когда он закончил массаж, я покончила со всеми своими печалями. Я просто не в состоянии удержаться здесь от небольшого панегирика в адрес ребят, придумавших такую замечательную штуку, как кожкостюм. Порежьте его: пойдет кровь. Погладьте его: он реагирует совсем как ваша бывшая кожа или то, что от нее осталось. Вы не воспринимаете его как одежду. Вы его не чувствуете, вы чувствуете с его помощью. Он сам отчасти живой организм: он вступает в своего рода симбиоз с остатками вашего тела.
      И, что самое удобное, он гораздо пластичнее натуральной кожи. При необходимости ему можно придать любую форму. А у перехватчиков такая необходимость возникает нередко.
      Я напялила на кожкостюм какую-то одежку и вышла из квартиры.
      Я живу на восьмидесятом или девяностом этаже жилого комплекса. Точно не знаю, никогда не подсчитывала. Лифты сами везут тебя куда надо. Половина квартир в моем доме пустует.
      Я задержалась на балконе и посмотрела на толпы трутней, фланирующих по атриуму.
      О, мой народ! Такой изящный и такой никчемный.
      Зовите меня морлоком.
      В самом конце девятнадцатого столетия человек по имени Герберт Джордж Уэллс написал книгу. Он ничего не знал о путешествиях во времени и никогда не слыхал о Воротах: его книжка относилась скорее к жанру социально-бытовой зарисовки.
      Но герой этой книги совершил путешествие в будущее и обнаружил там две расы-- морлоков и элоев.
      Мы называем их трутнями. Ну и что? Общаясь между собой, мы, то бишь трудяги, зовем друг друга дебилами, зомби или крепкожопыми. В книге Уэллса элои были изящные и никчемные, зато беззаботные. А звероподобные морлоки вкалывали внизу, в картере общества.
      Нельзя иметь все сразу; этот афоризм давно уже потерял свой смысл. Все мы, и трутни и трудяги, изящны снаружи и насквозь прогнили внутри. Просто мы, зомби, вкалываем, а трутни-- нет.
      Я их не осуждаю. Честное слово.
      Существует несколько видов реакции на безвыходную ситуацию.
      Отчаяние и летаргия.
      Ешь-пей-веселись.
      Самоубийство.
      И мой вариант: хватайся за последнюю соломинку в виде путешествий во времени. Этот вариант избирает примерно один из тысячи моих сограждан.
      Самоубийства более популярны. Весной у нас опасно ходить по улицам: того и гляди тебе на голову свалится чье-то тело. Они прыгают поодиночке, парами или целыми веселыми компаниями. Небесные ныряльщики Конца Времен.
      Но самое излюбленное болеутоляющее-- удариться в загул.
      Не могу привести ни одного убедительного довода, доказывающего, что это не самый лучший выход. Для них, я имею в виду. Что до меня-- если бы я могла себе такое позволить, я давно уже стала бы грязной кляксой на тротуаре.
      Загвоздка в том, что грязная клякса ни на волосок не изменила бы мир, убивший моего ребенка. Я вовсе не уверена, что моя работа в этом смысле более эффективна, но она дает хоть какой-то шанс.
      Работать у нас никого не принуждают. Если они не хотят, так нам они и даром не нужны. Хороши бы мы были, если б ходили через Ворота в катастрофы далекого прошлого, волоча за собой насильно призванных рекрутов!
      Работа дает некоторые привилегии, достаточно эфемерные. Дополнительный паек, лекарства, персонального слугу-робота, табак с черного рынка... Вот вроде и все. Ах да! Я имею право убить любого, кто встанет у меня на пути во время работы над проектом Ворот. БК защищает гражданские права трутней, только когда речь идет о межтрутневых распрях. Я же вправе выпускать из них кишки безнаказанно: я могу в приступе бешенства оставить за собой хоть тысячу трупов-- БК мне слова не скажет.
      Обычно я этого не делаю. Хотя иногда по утрам, спеша на работу...
      Если я пришью кого-либо из трудяг, мне лучше заранее обзавестись основательной на то причиной. Но в принципе я имею право убить, если уверена, что смогу оправдаться.
      Наверное, самое главное отличие моего мира от предшествующих тысячелетий человеческой цивилизации заключается в том, что у нас нет правительства. БК поддерживает порядок и ведает текущими делами. Мы-- анархия Конца Времен. Возможно, вам покажется странным такое утверждение из уст человека, занимающего должность руководителя операциями перехвата. Но я просто присвоила себе эту должность, когда она оказалась вакантной. Если кто-то станет на нее претендовать, я ее уступлю.
      В один прекрасный день, когда претендентов больше не останется, можно будет закрывать Ворота.
      Сегодня нам предстоял еще один перехват, запланированный три дня тому назад. Гномы в центре управления все это время уточняли детали, подбирали команду и разрабатывали стратегию. Обычно у нас значительно меньше времени на подготовку: мне приходилось участвовать в перехватах, где на все про все отводилось двадцать минут.
      Этот перехват я буду возглавлять самолично. И опять-таки я себя не назначала. БК выбрал меня потому, что я была похожа на стюардессу, которая всю ночь и большую часть дня перед злополучным полетом проведет одна в номере мотеля. Так будет удобнее начать операцию. У нас это называется "пойти с джокера". Джокером, ясное дело, буду я.
      Звали стюардессу (вернее, бортпроводника, поскольку перехват будет не в 1955, а в эмансипированных 80-х) Мари Сондергард. Работала она в авиакомпании "Пан Америкэн уорлд эруэйз".
      А значит, я проведу целую ночь в Нью-Йорке в полном одиночестве. Я не возражала. Нью-Йорк восьмидесятых-- неплохое местечко. Если вы не способны наслаждаться жизнью там, вам это нигде не грозит.
      Для перехвата подобрали многочисленную команду. Авария произойдет в воздухе: столкнутся два больших реактивных самолета, а нашей задачей, как всегда, будет вытащить пассажиров, пока они не грохнулись на землю.
      Я собрала всех в дежурной комнате и проверила маскировку. Команда разбилась на две группы в соответствии с униформой бортпроводников двух авиакомпаний. Там были Лили Рангун и ее сестра Аделаида, Манди Джакарта, Ральф Бостон, Чарити Кейптаун, Уильям Париж-Франкфурт, Кристабель Паркерсберг и несколько незнакомцев. Команда мне понравилась.
      И еще мне понравилось, что не надо никуда бежать сломя голову. Я коротенько проинструктировала команду, после чего Кристабель сделала мне замечание: во-первых, сказала она, речь моя звучала беспорядочно, а во-вторых, в ней было полно слов, устаревших для Америки 80-х годов. Такое случается. Между собой мы общаемся на полиглоте с элементами разных языков, начиная от китайского тринадцатого века и кончая габонским сорокового. Но перед перехватом обычно стараемся ограничить себя рамками заданного языка, хотя это не так-то просто. У меня, например, в мозгах хранятся фрагменты тысяч языков. Мешанина порой получается невообразимая.
      Поэтому я вколола себе ударную дозу амеранглийского двадцатого века, и голова у меня тут же распухла от слов и идиом. Такие уколы не всегда проходят без осложнений. Помню, как-то я занесла себе из грязной ампулы аллитерационный вирус и потом неделями витийствовала по-вавилонски и шептала шизофренические шестистишия по-шведски, так что народ начал от меня шарахаться.
      Я... шагнула через Ворота и сразу поняла, что произошла накладка.
      Мы хотели застать мисс Сондергард в ванной комнате, предпочтительно лежащей в ванне. Беззащитнее всего человек чувствует себя, когда лежит голышом по уши в мыльной пене. Она таки была в ванной, но вместо того чтобы шагнуть к ней туда, я материализовалась выходящей из ванной комнаты.
      Не сомневаюсь, что БК смог бы представить длинное и сложное техническое объяснение случившемуся; но я лично абсолютно уверена в том, что этот слабоумный сын абака просто перепутал минус с плюсом.
      Проблема была нешуточной. Я не могла подойти к Сондергард, несмотря на то что прекрасно видела, как она плещется в ванной, поскольку я шагнула бы обратно в Ворота и оказалась в будущем. К счастью, у Ворот только одна сторона (из всех присущих Воротам странностей эта самая незначительная). С того места, где сидела Сондергард, она не могла увидеть Ворота, хотя и смотрела прямо сквозь них. Ничего удивительного-- ведь с ее стороны их не было. Если она выйдет из ванной комнаты, то попадет всего лишь в спальню.
      Поэтому я перехватила ее взгляд, сделала ей ручкой, отошла в сторону и затаилась.
      Звук был такой, будто она выплеснула из ванны всю воду. Она что-то увидела... Или ей почудилось...
      --Что за черт!-- А голос, когда она напугана, у нее неприятный.-- Кто, черт побери... Есть там кто-нибудь, эй!
      Я внимательно слушала и запоминала. Голос скопировать труднее всего, а мне придется говорить за нее, пусть даже недолго. Если бы только она не визжала как резаная!
      Я рассчитывала, что она, невзирая на испуг, все же выйдет в спальню посмотреть, в чем дело. И я не ошиблась. Она выбежала из ванной через Ворота, будто их там и не было (впрочем, с ее стороны их действительно не было) с закрученным вокруг туловища полотенцем.
      --Господи Иисусе! Что вы делаете в моей...
      В такие моменты трудно найти подходящие слова. Она понимала, что должна что-то сказать, но любая фраза прозвучала бы глупо. Типа: Простите, я случайно не видела вас в зеркале?
      Я просияла лучезарнейшей из "панамериканских" улыбок и протянула вперед руку.
      --Извините за вторжение. Я сейчас все объясню. Видите ли, я...-Я врезала ей по голове, она пошатнулась и упала с глухим стуком. Полотенце свалилось на пол.-- ...Я работаю и учусь в колледже...
      Она начала вставать, и я наподдала ей коленкой в подбородок.
      Потом, опустившись рядом, проверила у нее пульс и потерла костяшки пальцев о ковер. Головы на удивление твердые-- когда бьешь по голове, запросто можно зашибить руку. С красоткой все было в порядке, если не считать прореженных моим коленом передних зубов.
      Мне полагалось тут же засунуть ее в Ворота, но я немного помедлила. Боже мой, выглядеть так без кожкостюма и без протезов! Она едва не разбила мне сердце.
      Я подтащила ее за ноги к Воротам, словно куль с вареной лапшой. Кто-то, высунув ладони, схватил ее за мокрые ступни и уволок. До встречи, радость моя! Ты хотела бы отправиться в далекое путешествие?
      Ну вот, дело сделано. Я посидела немного на ее кровати, подождала, пока спадет возбуждение, а потом, сбросив туфли, взяла со стола сумочку. Там была початая пачка "Виргиния Слимз" и еще одна, нераскрытая. Я закурила четыре сигареты разом, сделала глубокую затяжку и растянулась на спине.
      Во время перехватов редко выпадают такие перерывы. Часы показывали всего лишь восемь вечера. Рейс у Сондергард тоже вечером, только завтра. Мной внезапно овладели совсем неначальственные мысли. За окном простирался город по прозвищу Большое Яблоко, и мне захотелось отведать яблочного пюре.
      Раздвинув шторы, я посмотрела вниз. Судя по всему, я находилась на третьем и последнем этаже одного из длинных новых (для 80-х) аэропортовских мотелей, чьи названия сливаются в памяти воедино, во что-то вроде "Сандерхилтон Ридженси Инн". Сам аэропорт мне узнать не удалось: то ли это был Ла Гардиа, то ли Айдлуайлд (пардон, Нью-Йоркский международный аэропорт имени Джона Фицджеральда Кеннеди). Прямо передо мной раскинулся торговый центр со стоянкой, запруженной предрождественскими покупателями. Через дорогу виднелась дискотека.
      Я наблюдала за входящими и выходящими оттуда парочками и пыталась побороть хандру. Забуриться бы туда и проплясать всю эту сволочную ночь напролет! Кой черт меня дернул пойти в перехватчицы? Тоже мне, работа-- толкать тележку по проходам скотного двора, именуемого самолетом!
      Будь я помоложе, я и впрямь пошла бы на дискотеку. Но для руководителя операциями перехвата это было исключено. Такие вещи запрещались суровыми правилами безопасности. Риск должен быть сведен к минимуму, а одноногая парапрокаженная, прыгающая под музычку "Би Джиз", ни с какой стороны не вписывалась в категорию разумного риска. Что если меня собьет машина, когда я буду пересекать стоянку? Или сведут с ума рождественские аэропортовские гимны? Жива я или мертва, в своем уме или нет-для проекта Ворот это не так уж важно. Зато очень даже важно не дать возможности какому-нибудь костоправу из 80-х осмотреть мою бионическую ногу.
      Поэтому я задернула штору.
      Подняла телефонную трубку, заказала ужин в номер-- и тут обнаружила, что у Сондергард почти нет наличности. Кредитных карточек было полно, но подписываться за нее на чеках я как-то не подготовилась. Пришлось залезть в собственный кошелек и вытащить оттуда зелененькие. Я проверила даты на парочке банкнот-- лишняя предосторожность никогда не помешает-- и даже провела по одной бумажке пальцем, чтобы убедиться, что краска высохла как следует.
      Государственное казначейство ни в жизнь не обнаружит подделку.
      Я уселась на кровати и в ожидании ужина почитала немного Библию Гидеона*. У этого Гидеона потрясное чувство юмора. Не верите-почитайте "Книгу Бытия".
      __________________________________
      * Ассоциация Гидеона-- международная христианская организация, занимающаяся, в частности, изданием и распространением Священного Писания. (Здесь и далее примечания переводчика).
      ___________________________________
      Я совсем уже увязла в пучине генеалогий, когда наконец объявился коридорный и принес мне бифштекс с кровью, шесть банок "Бадвейзера" и пачку "Кэмел". Я закурила пару сигарет, врубила телевизор и принялась за бифштекс. Мясо оказалось пресным, как и вся пища двадцатого столетия. Я пошарила в шкафу, но в гостиницах уже перестали класть в шкафы таблетки от моли, так что пришлось заглотнуть ужин без приправы.
      Поев, я приняла теплый душ и развалилась на кровати, шевеля босыми пальцами перед экраном.
      Бог ты мой, да на кой мне дискотека! Я блаженствовала, наслаждаясь своим одиночеством. Посмотрела выпуск новостей и шоу Джонни Карсона, а напоследок картину "Кандидат" с Робертом Редфордом. Так бы и съела этого парня живьем! Я влюбилась в него еще со времен "Силача Кэссиди и крошки Санданс"-- киношки, которую крутили на одном из перехваченных нами самолетов.
      Ну что я могу сказать? На месте мистера Редфорда я бы поосторожнее выбирала себе рейсы. Попадись он мне в руки-- и Шерман мигом отправится на свалку.
      Проснулась я поздно. Даже и не упомню, когда в последний раз так высыпалась.
      До вечера провела время в обществе телевизора, а потом пришла пора одеваться, вызывать такси и отправляться в аэропорт. Денек выдался чудесный. Над автострадой клубился такой густой углеводородный туман, что "Кэмел" я курила всего по одной штуке за раз.
      Я, конечно, понимала, что мои восторги по поводу насыщенности воздуха не разделяет ни один житель Нью-Йорка, но так было даже лучше. Страдайте, вы, здоровые ублюдки!
      В аэропорт я нарочно примчалась в последнюю минуту. Все прочие бортпроводники уже спешили к трапу. Мне удалось свести обмен приветствиями к минимуму: поскольку некоторые из членов экипажа знали Мари Сондергард, надо было соблюдать осторожность. Я пожаловалась на похмелье-- никто не удивился. Очевидно, мне удалось не выйти из образа.
      В начале полета я держалась от экипажа подальше, развив бурную деятельность по обслуживанию пассажиров и всем своим видом демонстрируя сугубую занятость, в результате чего поймала на себе несколько недоуменных взглядов. Сондергард, похоже, отнюдь не являлась гордостью "Панам". Но это было не так уж важно. По ходу дела я заменяла стюардесс одну за другой, как только в клозете среднего салона "боинга" на мгновение появлялись Ворота.
      Это фокус нехитрый. Мои наручные часы снабжены индикатором, определяющим присутствие Ворот. Услышав писк индикатора, я шла в сортир, открывала дверь и звала кого-нибудь из стюардесс.
      --Нет, ты только взгляни, какое свинство!-- с отвращением восклицала я.
      Они со всех ног бежали взглянуть на очередное безобразие, учиненное пассажирами в их владениях. (Бортпроводники презирают козлов ничуть не меньше, чем я.) Стоило стюардессе зайти в клозет, как я незамедлительно давала ей ногой под зад, и она улетала в Ворота, не успев даже вскрикнуть. А оттуда сразу появлялась замена.
      Когда опустели обеденные подносы, мы начали испытанный гамбит прореживания.
      Перехват можно проводить разными способами. Прореживание-- один из лучших, и мы всегда им пользуемся, если есть возможность. В этом деле нам большую помощь оказывают киносеансы: когда в салоне погашен свет, люди почти не замечают, что творится кругом. Мы можем умыкнуть несколько десятков пассажиров, и их никто не хватится. Отправив в Ворота последнюю стюардессу, я оставила на посту у сортира среднего салона перехватчицу. При случае она позаботится о том, чтобы пассажиры, которым приспичило отлить, сделали это не ранее чем через пятьсот столетий.
      Каждый перехват уникален, и каждый рождает свои проблемы.
      На сей раз мы занимались двумя лайнерами одновременно, что было и хорошо-- в смысле количества козлов-- и плохо, поскольку Ворота могут появиться не более одного раза в каждый момент времени. А следовательно, их приходилось постоянно перебрасывать с самолета на самолет.
      Оба рейса были трансконтинентальными. На первый взгляд, это вроде удобно для нас, но на самом деле не очень. Мы не можем забрать пассажиров в первый же час полета и оставить салоны пустыми в надежде на то, что пилот ни разу не выйдет из кабины.
      После столкновения "боинг" еще немного продержится в воздухе, поэтому мы должны были оставить на борту настоящего пилота. Заменять его нашим человеком, даже камикадзе, было рискованно: слишком велика вероятность, что лайнер в таком случае приземлится там, где, как известно из истории, он не приземлялся.
      С DC-10 дело обстояло проще. При необходимости мы могли умыкнуть экипаж, а затем просто следовать указаниям авиадиспетчерской службы, которые как раз и привели к аварии.
      Прореживание шло как по маслу. Осталось еще два часа полета, а человек сорок-пятьдесят из 747-го уже испарились. "Боинг" стартовал, набитый пассажирами почти под завязку. Казалось бы, люди должны заметить опустевшие кресла, но, как показывает практика, пассажиры долго не врубаются, в чем дело. Отчасти благодаря тому, что кандидатов на прореживание мы выбираем очень тщательно. Например, мы никогда не отнимаем ребенка у матери, не то она как пить дать устроит переполох. Но умыкнуть мамашу с орущим младенцем-- милое дело. Соседи по салону, конечно, заметят прекращение плача, но ни один не поинтересуется причиной внезапной тишины. Дескать, привалило счастье, так радуйся жизни и не вякай.
      Не менее пристально мы наблюдаем за пассажирами, недовольными теснотой этой консервной банки. Например, за теми, кому в соседи попался какой-нибудь верзила, или, скажем, за троицей незнакомых между собой людей, сидящих в одном ряду и пытающихся заняться работой. Если средний из ряда выходил попить или пописать, он, как правило, не возвращался. И я еще ни разу не слышала жалоб от его соседей.
      Но самым надежным нашим козырем была полнейшая невероятность того, что мы делали. Порой кое-кто из пассажиров, идя по проходу, бросал по сторонам удивленные взгляды. Человек видел, что во время старта все места были заняты, и не мог понять, откуда взялись свободные сиденья. Ну и что? Логика была на нашей стороне. Парень-то знает, что никто не мог выйти наружу на перекур. Стало быть, рассуждая логически, все пассажиры по-прежнему на борту, а следовательно, они просто находятся где-то в другой части самолета. Дальше подобных умозаключений никто не идет, умыкни мы хоть полсамолета.
      Убедившись, что перехват проходит гладко, я решила наведаться на "десятку". И когда в очередной раз появились Ворота, я... прошла в будущее, переоделась в форму "Юнайтед", пока операторы настраивали Ворота на другой самолет, и... шагнула на борт DC-10.
      Еще одно преимущество больших лайнеров: никто не замечает новой стюардессы.
      Поскольку на этом рейсе риска было меньше, моя команда совсем обнаглела. Перехватчицы под тем или иным предлогом заманивали пассажиров в хвост самолета, откуда те уже не возвращались. Одобрительно кивнув своим, я подозвала Ральфа Бостона. Он последовал за мной на кухню.
      --Как дела?-- поинтересовалась я.
      --Прекрасно. Через пару минут приступим к заключительной операции.
      --Который час по местному?
      --Осталось двадцать минут.
      Как вам это нравится? Когда я покинула 747-й, он летел где-то над средним западом и ему оставалось еще три часа полета. А "десятка" уже пересекала Калифорнию два с половиной часа спустя. Вполне достаточно, чтобы голова пошла кругом.
      Хотя, с другой стороны, зачем, спросите вы, операторы в верхнем времени ждали целые сутки, пока я смотрела шоу Карсона в номере нью-йоркского мотеля?
      Конечно же, ничего они не ждали. Как только Ворота исчезли из моего номера, их сразу перебросили в сортир 747-го на следующий день. С точки зрения Лоренса, события происходили непрерывно: я ушла в Ворота, Сондергард из них вышла, а потом Ворота померцали-- и в них показалась первая стюардесса, выпихнутая мною назавтра из "боинга".
      К этому просто надо привыкнуть.
      --Что-то не так?-- спросил Ральф.
      Я взглянула на него. Ральф на сей раз не изображал из себя бортпроводника-мужчину. Кожкостюм превратил его в превосходную копию очень темнокожей и очень женственной особы, чье имя наверняка осталось ему неизвестным. Ральф маленького роста и в перехватах участвует уже давно. Больше года.
      --Все в порядке, приступайте. Мне остаться с вами или вернуться на "боинг"?
      --Лили в первом классе одна. Можешь пойти подсобить ей.
      Я так и сделала. Теоретически, конечно, я руковожу операцией, но командиром группы на DC-10 был Ральф, а на 747-м-- Кристабель. Во время подобных перехватов я предпочитаю не мешать своим командирам командовать.
      Операция в первом классе прошла как по нотам. Мы разыграли стандартный гамбит "кофе-чай-или-молоко", основанный на нашей стремительности и козлиной инертности. Я склонилась над первыми двумя сиденьями слева, улыбаясь до ушей.
      --Надеюсь, вы довольны полетом?
      Шпок-шпок. Дважды спущен курок, дуло упирается в голову, чтобы другим пассажирам не было заметно.
      Следующий ряд.
      --Привет, ребята. Я Луиза. Полетели!
      Шпок-шпок.
      Мы добрались уже до задних сидений, и только тогда до них начало доходить. Несколько человек привстали, глядя на нас в изумлении. Я посмотрела на Лили, она кивнула, и мы вырубили их быстрой очередью. Весь салон первого класса заснул безмятежным сном, а стало быть, никто из них не сможет помочь нам тащить спящих к Воротам. Это совершенно несправедливо, но другого выхода нет. Вот вам еще одно преимущество полета первым классом, воздушные путешественники!
      Мы поспешили в салон второго класса, где хлопот, как правило, побольше. Усыплять пассажиров там еще не начали. Ральф продолжал процедуру прореживания: я увидела, как он склонился над креслом у прохода и пригласил сидящего пройти за ней (за ним) на минуточку.
      Парень встал, и тут спина Ральфа взорвалась. Что-то ударило меня наотмашь в правое плечо. Я крутанулась и начала оседать.
      И увидела у себя на ладонях яркие красные пятна.
      Я подумала: Воздушный пират. Этот парень-- воздушный пират.
      И: Но почему он ждал так долго?
      И: В 80-х самолеты угоняли крайне редко.
      И: Что меня ударило в плечо-- пуля? Что с Ральфом-- погиб?
      И: Проклятый сукин сын и впрямь воздушный пират!
      Мне казалось, будто время остановилось.
      На самом деле, когда пуля ударила меня в плечо, я крутанулась, выбросила вперед левую руку, переключила парализатор на режим уничтожения, присела в повороте, тщательно прицелилась и разнесла подонка в клочья.
      Верхняя часть его торса вместе с головой взлетела в воздух и приземлилась в проходе шестью рядами дальше. Левая рука шлепнулась кому-то на колени, а правая, сжимающая пушку, просто упала. Ноги вместе с тазом рухнули назад.
      О'кей. Я могла бы его парализовать.
      Но ему повезло, что я этого не сделала. Если бы я выволокла его через Ворота живым, я поджарила бы себе его яйца на завтрак.
      Нет смысла описывать последующий пандемониум. А и был бы смысл, так я почти ничего не видела; большую часть времени я просидела в проходе, глядя на кровь.
      Перехватчицы вынуждены были парализовать всех пассажиров. К счастью, многих уже перебросили через Ворота в процессе прореживания. Но остальных команде пришлось тащить на собственном горбу.
      Наконец Лили склонилась надо мной с таким видом, точно боялась, что я рассыплюсь на кусочки при малейшем прикосновении.
      --Кровь в основном Ральфа, не моя,-- сказала я, надеясь, что не вру.-- Вообще-то хорошо, что я остановила пулю, иначе она пробила бы фюзеляж.
      --Ну, это с какой стороны посмотреть. Луиза, придется забирать экипаж из кабины. Летчики все слышали.
      --Не беда. Время еще есть, перебрасывай их в Ворота.
      Я приготовилась встать. На счет "три": и раз, и два, и...
      Нет, не сейчас.
      --Мы пока не можем их перебросить,-- сказала Лили. Моя попытка подняться вызвала у нее озабоченную мину, но мне было наплевать. Сейчас я ей покажу!-- Мы стаскиваем их к сортиру,-- продолжала она,-- но Ворота на "боинге".
      --Как Ральф?
      --Мертв.
      --Не оставляй его здесь. Забери с собой.
      --Конечно. В любом случае я обязана его забрать, у него полно протезов.
      Я ухитрилась встать на ноги, и мне сразу полегчало. Все не так страшно, твердила я себе. Один погибший, одна раненая, а в общем полный порядок. Но недостатки одновременного перехвата на двух самолетах становились все более очевидными: мне позарез нужны были Ворота здесь, готовые к употреблению в любой момент.
      Легко сказать-- нужны. Самый главный лимитирующий фактор Ворот-это временной закон, гласящий, что они могут появиться в один и тот же момент однажды и только однажды.
      Если, к примеру, настроить Ворота на 7-е декабря 1941 года с шести до девяти утра на остров Оаху, мы можем при желании умыкнуть весь экипаж линейного корабля "Аризона". Но эти три часа останутся для нас закрытыми навеки. Случись в то же время что-то интересненькое в Китае, или Амстердаме, или на Марсе, нам останется только локти кусать. Даже временные сканеры тут бессильны-- мы не только не способны проникнуть в те три часа, но даже посмотреть.
      А в результате-- еще один парадокс.
      Временной поток весь испещрен слепыми белыми пятнами. Большинство из них образовались после наших перехватов или путешествий во времени, совершенных еще до нас. Но некоторые представляют собой результат будущих перемещений во времени. То есть через пару лет или пару дней кто-то решит отправиться в какой-то конкретный отрезок времени, неважно куда. И поскольку путешествие состоится, данный отрезок закрыт для сканирования.
      Это явление называется темпоральной цензурой. Нам не дано увидеть самих себя и таким образом узнать, что мы будем делать. Мы знаем только, что белое пятно существует, хотя никто еще в том промежутке времени не бывал, но мы понятия не имеем, зачем кто-то отправится туда.
      Если вы думаете, что я сама в этом хоть что-нибудь понимаю, то вы слишком хорошо обо мне думаете. Я просто принимаю законы такими, какие они есть, и стараюсь делать все, что от меня зависит.
      Правой рукой я двигать не могла. Не то чтобы она слишком болела-- ее вроде как не было вовсе. Поэтому я на нее плюнула и принялась тащить козлов, наматывая пряди их волос на пальцы левой руки-- прием, известный у нас под названием "экседрин от головной боли номер один миллион до Р.Х."
      Наконец появились Ворота, и мы буквально покидали туда козлов. Это заняло от силы три минуты. Ворота тут же исчезли и через мгновение появились опять. Из них хлынул поток слизняков.
      Лица были процентов у пяти, не больше. "Десятка" при столкновении расквасится так, что гримеры решили не стараться попусту. Большинство слизняков прибыли в виде бесформенных кусков обгорелой плоти, которые мы разбросали по салону.
      Очевидно, я отключилась. Кто-то, надо полагать, пихнул меня в Ворота, и я впервые не почувствовала перехода. Очнулась я сидя на полу. Санитары подхватили меня и принялись укладывать на носилки, но я прогнала их прочь. Что-то не давало мне покоя. Увидев Лили, выходящую из Ворот, я заорала:
      --Кто забрал парализатор Ральфа?
      Лили странно поглядела на меня и развернулась. Но ее моментально смела с дороги команда, спешившая через Ворота, и Лили растянулась на полу рядом со мной.
      --Я думала, он у тебя,-- сказала она.
      --У меня его нет.
      --Кого нет?-- спросила одна из перехватчиц.-- Ральфа? Это вы про Ральфа? Он мертв.
      --Где его парализатор?
      Я вскочила и бросилась к Воротам. Неважно, сколько времени осталось до аварии, пусть даже пара секунд, я все равно должна была вернуться.
      Завыла сирена тревоги. Взглянув наверх, я увидела, как Лоренс судорожно машет руками за стеклом центра управления. Я отвернулась-- и еще успела крикнуть, но Лили уже скрылась в Воротах.
      Вернее, наполовину скрылась.
      Она нагнулась вперед, и ее голова, плечи и торс почти до талии вошли в Ворота.
      И тут Ворота закрылись.
      Мы не раз обсуждали, что может произойти в подобной ситуации, но никто не рискнул провести эксперимент. А теория звучала довольно расплывчато. Ясно было только одно: тело, застрявшее в Воротах на полпути, не будет рассечено пополам. Все гораздо сложнее. Шагая через Ворота, человек не разделяется на две части. Целостность тела сохраняется в том непостижимом для нас измерении.
      Лили не расчленило-- она просто исчезла. И сразу же все здание содрогнулось, словно от взрыва. Опять завыли сирены.
      Меня подняли и уложили на носилки. Я увидела лихорадочную суматоху в центре управления и отрубилась.
      Очухалась я, когда врачи занялись моим плечом. Услышанный мною взрыв произошел оттого, что тело Лили вызвало перегрузку энергетической системы, снабжающей Ворота тем неслабым количеством энергии, которое они обычно потребляют. На ремонт уйдет пара дней, не меньше.
      Что случилось с Лили?
      Мне даже думать об этом не хочется. Проходя через Ворота, мы вступаем в зону, недоступную человеческим органам чувств, однако воздействующую на сознание. Бывает, люди выходят оттуда, безумно визжа, как животные, и это уже навсегда. Таким образом мы теряем около пяти процентов козлов и некоторых новичков-перехватчиков.
      В общем, что бы эта зона собой ни представляла, Лили из нее так никогда и не вышла.
      Глава 5
      Знаменитые последние слова
      Свидетельство Билла Смита
      Кто организовал тот временный морг, я до сих пор не знаю. На Брайли не похоже-- кишка у него тонка. Видно, в штате Роджера Кина нашелся кто-то, кому приходилось решать подобные проблемы раньше. Когда мы пришли туда, все было уже на мази.
      На мой взгляд, достойнее, приличнее и человечнее всего было бы вырыть на месте крушения большую яму, закопать все останки и поставить каменную плиту с высеченными на ней именами. Но моя идея не находит отклика у масс. Ближайшие родственники хотят похоронить каждое тело в отдельной могиле.
      Бывают аварии, когда это можно устроить. В данном случае такой возможности не было. Однако родственники непременно желали убедиться в этом сами-- что останки дядюшки Чарли свободно помещаются в целлофановом пакете для сандвичей.
      А мне что прикажете делать? Продемонстрировать им отрезанную руку и спросить, не узнает ли кто-нибудь обручальное кольцо? У многих жертв и лиц-то не осталось.
      Морг устроили в школьном гимнастическом зале. На стоянке скопилась уйма машин, принадлежащих родным погибших, а между ними затесался фургончик местной телестудии.
      --Спокойно, Билл,-- сказал Том, уводя меня от телевизионщиков.-Ты же не хочешь свести счеты с жизнью в шестичасовых новостях! Только не таким способом.
      --Надеюсь, что ад существует, Том. И когда эти парни туда попадут, я надеюсь, дьявол сразу сунет камеру им в рожи и спросит, как они себя чувствуют.
      --Конечно, Билл, конечно.
      После телестервятников даже зал, полный трупов, вызвал у меня вздох облегчения.
      Их было штук семьдесят-восемьдесят. То есть примерно столько длинных и узких мешков с телами лежали, аккуратно сложенные в ряды. У противоположной стенки виднелось гораздо больше мешков, лишенных какой бы то ни было формы. Из Вашингтона прибыла команда фэбээровцев. Они уже сняли отпечатки со сравнительно уцелевших тел и теперь обрабатывали все прочие пальцы, какие удавалось найти. Позже они исследуют челюсти на предмет работы дантистов-- как ни странно, опознать подобным образом удается очень немногих.
      Нас представили специальному агенту-криминалисту из Окленда-САК'у, как они себя называют. С ребятами из вашингтонской команды, снимавшими отпечатки, мы уже были знакомы. Эта грязная работа достается ФБР исключительно оттого, что в бюро хранится больше отпечатков, чем во всех прочих учреждениях вместе взятых. Когда читаешь отчеты фэбээровцев, создается впечатление, будто у них зарегистрированы пальчики девяноста девяти процентов населения. Но факт остается фактом: спустя пару недель многие родственники погибших получат уведомления о том, что найти останки их близких не представляется возможным, и во многих часовнях пройдут поминальные службы. Груды же обгорелого мяса отправятся куда положено и сгинут без шума и следа. Я никогда не интересовался, куда их отправляют. Врачи и гробовщики имеют право на свои секреты.
      В зале крутились коронеры из округов Контра Коста и Аламеда, начальники пожарных и санитарных команд и несколько врачей. В общем, было многолюдно.
      Бывает, что родственников запускают в морг и позволяют им бродить там, приподнимая края простыней. Зрелище в любом случае малоприятное и неаппетитное, но всему есть пределы. На сей раз родственников к трупам не подпустили. В отдельной комнате рядами выстроили столы, а на них разложили обгоревшую одежду и украшения, все с пометками, с какого тела сняты. Там собралась целая толпа.
      Мы с Томом разыскивали Фредди Пауэрса, агента, который вызвал нас в морг. Обнаружили мы его в углу комнаты с вещами. Он более или менее соответствует расхожему представлению об агенте ФБР-высокий техасец, блондин в стандартном костюме.
      --Привет, Билл. Привет, Том. У меня есть кое-что интересное для вас.
      Еще недавно он поприветствовал бы нас вопросом: "Как жи-ись?" Говорят, вытравить из человека техасца практически невозможно, но Фредди работает над собой. Протяжные гласные почти исчезли из его речи.
      --Билл Смит, Том Стэнли. А это Джефф Бриндл.
      Бриндл оказался невысоким кудрявым интерном лет под тридцать в заляпанном кровью халате. Быстрая улыбка обнажила слегка выступающие вперед зубы.
      --Джефф собрал их в кучку и обратил на них мое внимание,-продолжал Фредди.
      Я заметил, что он вроде как не в своей тарелке. Строго говоря, его задачей было наклеить на трупы ярлычки с именами; возможно, он чувствовал себя неловко из-за того, что вторгся на мою территорию. А может, причина была в чем-то другом.
      --Честно говоря, я ума не приложу, что все это значит, но выглядит до чертиков любопытно,-- вмешался Бриндл. И, взглянув на Фредди, спросил:-- Показать им?
      --Да уж, сделайте одолжение,-- ответил я.
      Фредди кивнул и взял со стола мужские наручные часы. "Таймекс" с упругим браслетом. На браслете-- засохшая кровь, стекло разбито, но секундная стрелка бежит по кругу.
      --Тюкнутые, а знай себе тикают,-- протянул Фредди. Я насторожился: чем тягучее у Фредди выговор, тем больший сюрприз нас ожидает. Я еще раз посмотрел на циферблат. Стрелки показывали 10.45. Я глянул на свои часы: десять с секундами.
      --На моих десять и восемнадцать секунд,-- сказал Том.
      Фредди кивком показал мне на стол, где лежало штук двадцать наручных часов. Я нагнулся и осмотрел их.
      В глаза сразу бросалось несколько совпадений. Во-первых, все часы шли, хотя у некоторых стекла вообще отсутствовали. Во-вторых, все они показывали одинаковое время-- 10.45. Было у них еще что-то общее, но я не уловил, что именно.
      --Все они механические,-- сказал Том.
      Ну конечно же!
      Фредди не сказал ничего. Он просто подвел меня к следующей кучке часов.
      Здесь их было больше, и, судя по груде барахла на полу, экспонатов на этой жуткой выставке еще прибавится. Я вздохнул и пригляделся.
      Опять только механические, но все стоят. Некоторые расквашены так, словно их соскребли с картин Сальвадора Дали. Но есть и такие, где стрелки сохранились, и все показывают меньше десяти часов. Большинство остановились ровно в 9.56.
      --Самолеты столкнулись в 9.11 вечера,-- сказал Фредди.
      --Одиннадцать плюс сорок пять будет пятьдесят шесть. Значит, эти тоже ушли на сорок пять минут вперед. Есть еще что-нибудь?
      Фредди, видимо, понял, что я теряю терпение, и быстро провел меня к следующей кучке.
      --Здесь четыре штуки, тоже механические, показывают 1.45. Все они идут. А тут-- механические, но остановившиеся, штук десять. На всех 12.56.
      --Эти пассажиры не успели перевести часы на время тихоокеанского побережья,-- предположил Том.
      --Похоже на то.
      Я задумался. Путного ничего в голову не приходило, но что-то вроде как надо было сказать.
      --Часы с одного самолета или с обоих?
      --С обоих. В основном с 747-го. Сомневаюсь, чтобы нам удалось отыскать все часы с "десятки", но те, что найдены, тоже со сдвигом.
      Том наконец произнес вслух то, что вертелось у всех у нас на языке.
      --Зачем ставить часы на сорок пять минут вперед?
      Я не в состоянии был придумать правдоподобную причину и уж тем более объяснить, почему всех пассажиров двух авиалайнеров осенила одна и та же блестящая идея.
      --Спасибо, Фредди,-- сказал я, поворачивая к выходу.-- Я пока не врубаюсь, в чем дело, но мы обязательно ими займемся.
      Вид у Фредди был какой-то виноватый.
      --Это еще не все, Билл,-- сказал он.
      Естественно, я и сам бы мог догадаться. Фредди провел нас дальше вдоль стола, где были разложены электронные часы-- потухшие или совсем разбитые.
      --Обычные-то ходики прочнее оказались-- пружины выдержали удар лучше электроники. Но несколько штук все же уцелело. Вот эти, например.
      Он показал мне исправные "сейко". На часах светилась дата, а секундный индикатор бесшумно мигал цифрами, деловито отсчитывая время. Дата-- 11-е декабря, время-- 3.14.
      --Ну, эти вообще свихнулись,-- сказал я.-- Куда-то их занесло не в ту степь.
      --И не говори,-- откликнулся Фредди.-- А все потому, что они идут, так сказать, не совсем обычно. Приглядись-ка повнимательнее.
      Я пригляделся, наблюдая за секундами.
      Сорок, тридцать девять, тридцать восемь, тридцать семь...
      Я швырнул их обратно на стол.
      --Черт возьми, Фредди, любая авария откалывает какие-нибудь сумасшедшие трюки, этим меня не удивишь. Что часы убежали вперед на сорок пять минут-- это я с трудом, но могу приписать последствиям аварии. Но чтобы одни часы сбрендили и пошли назад... Чушь какая-то.
      Фредди вздохнул.
      -- Я с тобой согласен, парень, только добавлю еще кое-что. Видишь ли, я немного кумекаю в электронике, и я просто не представляю, как можно заставить их идти назад. Если удар был настолько сильным, чтобы так здорово сбить их с панталыку, то он должен был разрушить микросхему, понимаешь?
      Я не понимал, но кому в наше время охота признаваться, что он не очень разбирается в компьютерах? На тебя сразу начинают смотреть как на отживший свой век биплан. Поэтому я неопределенно пожал плечами.
      --Ты говорил, их несколько. Где остальные?
      Он показал на них пальцем. На столе лежали еще трое электронных часов. Все они показывали 3.13 и все шли назад.
      Дональд Джанс был в ужасном состоянии. Похоже, в жилах у него текло больше валиума, чем крови. Совсем еще пацан-- лет двадцати пяти, моложе Тома Стэнли-- в мятой белой рубашке с криво завязанным галстуком. Он беспрестанно дергал себя за усы, потирал нос и прочие части физиономии. По бокам от него сидели Ян Карпентер из профсоюза-- пардон, ассоциации,-- и парень, которого я в первый момент принял за Мелвина Белли*, но который оказался лишь его искусной имитацией. Всем своим видом он настолько красноречиво говорил "я адвокат", что даже надписи на лбу не надо было.
      _______________________________
      *Известный американский адвокат и писатель.
      _______________________________
      Мы расположились в малом конференц-зале Оклендского аэропорта. Время близилось к двум пополудни. За весь день я съел только пончик и бутерброд с ветчиной, о чем мне уже неоднократно напоминал желудок, но тут как раз доставили пленку с DC-10, а мне хотелось прослушать ее в присутствии Джанса.
      Вообще-то прослушивать записи речевого самописца на месте расследования по инструкции не положено. И вообще-то пленка была сейчас на пути в Вашингтон. Там у комитета есть умные машины-они ликвидируют шумы, усилят голоса, проанализируют их, поскольку записи РС обычно крайне невнятны. Чтобы пропустить пленку через всю эту мельницу, требуются недели две. Поэтому я иногда делаю себе копию, прежде чем отослать оригинал. Вот ее-то мы сейчас и прослушаем.
      Помещение очистили от репортеров. Поначалу я наблюдал за реакцией Джанса, но постепенно увлекся.
      Кто-то сказал: "Юнайтед три-пять, я Окленд. Ваша высота двадцать три тысячи, снижайтесь до пятнадцати. Под вами воздушный коридор, ведущий..." и так далее. Я заметил, как Джанс дернулся, услышав свой голос. По крайней мере я решил, что голос его, хотя при мне он еще ни разу рта не раскрыл. Качество записи было вполне сносное.
      Затем последовал обмен обычными репликами, немного потрепались между собой пилоты, но им двоим в "десятке" особенно разговаривать не о чем. Мы услышали, как вошла стюардесса, потом вышла и закрыла за собой дверь.
      В течение десяти-пятнадцати минут все продолжалось в том же духе, что позволило нам привыкнуть к голосам и связать их с именами. Помогли нам и старшие пилоты "Панам" и "Юнайтед", присутствовавшие в зале. К тому времени, когда события начали приобретать остроту, я уже без труда различал голоса.
      В кабине DC-10 находились командир Верн Рокуэлл, второй пилот Гарольд Дэвис и бортинженер Томас Абаята. Интересно, подумал я мельком, кто он по национальности? Временами раздавался голос командира "боинга" Гилберта Крейна, отвечавшего по радио на вызовы Джанса. Самолетов в округе было пруд пруди, и отрывки их радиопереговоров то и дело вплетались в запись.
      Самолет компании "Юнайтед", следовавший рейсом номер 35, снижался сквозь облака с северо-востока, и Джанс провел его через серию поворотов, чтобы направить прямо на запад и передать Оклендскому пункту управления заходом на посадку. Дэвис буркнул что-то насчет облаков. Рокуэлл обругал погоду в Окленде; похоже, командир не жаловал этот город. Абаята разоткровенничался по поводу ночного свидания, послышался дружный смех. А потом началось.
      Джанс сказал: "Юнайтед три-пять, вы слишком отклонились к югу. У вас на пути другой самолет. Советую увеличить скорость и повернуть налево".
      Рокуэлл ответил: "Вас понял, Окленд, но..."
      Он не успел продолжить, поскольку Джанс неожиданно снова вышел в эфир: "Панам восемь-восемь-ноль, предлагаю вам начать левый поворот, одновременно снижая скорость. Сообщите свою высоту, восемь-восемь-ноль!"
      Я глянул на Джанса. Ему не пришлось бы спрашивать, если бы компьютер был в порядке. Цифры с указанием высоты должны были светиться на экране рядом с сигналом рейса 880. Джанс отрешенно уставился вдаль. Похоже, он вообще ничего уже не слышал.
      Кто-то-- вроде бы Дэвис, второй пилот,-- воскликнул: "Какого черта?!"
      "Не знаю,-- сказал Рокуэлл.-- Но я сделаю, как он велел. Вызови его еще раз".
      "Окленд, я Юнайтед три-пять, поворачиваю".
      И вновь его перебил голос Джанса: "Юнайтед три-пять, вы что-нибудь видите в правом окне?"
      Последовала пауза. Я представил, как Дэвис смотрит через стекло. Ему пришлось буквально прилипнуть к нему, поскольку самолет, поворачивая влево, наверняка сильно накренился.
      "Ничего не видать, Окленд,-- отозвался наконец Дэвис.-- Сплошные облака. Вы предлагаете..."
      "Господи Иисусе! Что за?.."
      Это опять был Рокуэлл, и больше он ничего сказать не успел. Мы услышали скрежет металла, приглушенный и далекий, а потом завыла сирена тревоги. Пять секунд ничего, кроме ее воя, слышно не было. Затем вновь прорезался голос Рокуэлла.
      "Э-э... Окленд, я... Бог ты мой, мы долбанулись!"
      Бортинженер Абаята кричал что-то неразборчивое. В лаборатории мы выясним, что он кричит; мы будем гонять пленку снова и снова, пока не восстановим картину полностью. Но сейчас мы слушали последние слова Верна Рокуэлла, произнесенные спокойным, почти скучающим тоном.
      "Окленд, я Юнайтед три-пять... Да, мы с чем-то столкнулись и... И машина не слушается управления. Руль направления не работает... э-э... рули высоты тоже. Мы потеряли почти все левое крыло, машина горит, повторяю, машина горит."
      "Мы вышли из облаков,-- добавил Дэвис.-- Ну же, ну, давай вверх, давай!"
      И опять Рокуэлл: "Машину заносит влево".
      Абаята: "Тысяча пятьсот футов".
      Рокуэлл: "Попробую... правый элерон. Ручка управления вихляет".
      Дэвис: "Нос задирай, давай нос кверху... Мы падаем, Верн!"
      Рокуэлл: "Похоже на то".
      Абаята: "Давление на нуле, резервная гидравлика..."
      Рокуэлл: "Я пытаюсь... Сейчас попробую... Не выходит. Ладно, я... э-э... Давай попробуем... Ах ты, чтоб тебя!.."
      Я ни разу не слыхал, чтобы пилоты кричали во время крушения. У некоторых голоса более взволнованны, чем у Рокуэлла, но в панику никто не впадает. Летчики уверены, что всегда можно сделать что-то еще, и если они забудут это сделать, то сваляют большого дурака. Поэтому они пытаются, и пробуют, и продолжают пытаться до тех пор, пока земля не окажется в дюйме от ветрового стекла. И тогда, как мне думается, они действительно приходят к выводу, что остались в дураках. Они понимают наконец, что времени на дальнейшие попытки не осталось. Они проиграли. Они лопухнулись. Они презирают себя за то, что не справились с проблемой вовремя, и они говорят: "Ах ты, чтоб тебя!.."
      Конечно, пилотам страшно. По крайней мере те из них, кому удалось-таки справиться, не раз говорили мне, что ощущали нечто весьма похожее на страх. Но пилот обязан держать машину в воздухе, и он делает свое дело до последней секунды, пока не врежется в землю.
      Вы можете определять героизм как угодно, но, по-моему, это он и есть. Держаться до конца, несмотря ни на что. Будь то пилот, сражающийся со своей машиной до самой последней мили, или телефонистки, врачи и санитарки, остающиеся на посту во время бомбежки Лондона, или даже оркестр "Титаника", продолжающий играть, когда корабль идет ко дну.
      Люди просто выполняют свои обязанности.
      В зале стало тихо. Никто не мог найти подходящих слов. Рокуэлл не сказал ни единой бессмертной фразы, пригодной для цитирования потомкам, но никому не хотелось нарушать тишину.
      Это моя обязанность.
      --Давайте прослушаем вторую пленку,-- сказал я, и все зашевелились. Я взглянул налево, где сидела стенографистка из "Юнайтед" с блокнотом на коленях. Она была бледна, глаза у нее блестели. Я улыбнулся ей: дескать, все в порядке, я понимаю, но судя по взгляду, которым она меня одарила в ответ, девушка, вероятно, решила, что я над ней насмехаюсь. Такая уж у меня физиономия, не приспособленная для выражения сочувствия. Мне не раз говорили, что я обычно выгляжу то ли слегка раздраженным, то ли чуточку злым.
      --Вторая еще в работе,-- сказал Эли.
      Он посмотрел многозначительно на Джанса, прикрытого с флангов защитниками. Я вздохнул, потащил за собой стул и оседлал его прямо напротив парнишки. Мне представили его адвоката, но имя вылетело у меня из головы.
      Без законников не обходится ни одно расследование. Скоро их будет здесь не меньше, чем червей в недельной давности трупе.
      --Я вел 35-й и 880-й туда, куда и собирался,-- безучастно проговорил Джанс. Он не отрывал взгляда от своих ладоней, сцепленных на коленях. Казалось, парень вот-вот хлопнется в обморок. Глаза у него закрывались, веки потихоньку ползли книзу, потом вдруг судорожно распахивались-- и взгляд опять устремлялся к ладоням. Изъяснялся он двумя способами: слишком быстро и слишком медленно. Взрыв словоизвержения внезапно сменялся еле слышным бормотанием, в котором невозможно было разобрать ни слова.
      --И как ты вел их, Дон?-- спросил я ободряюще.
      --А?
      --В каком порядке? Они ведь оба приближались к Окленду, верно? Какой из них ты собирался передать на посадку первым?
      --Э-э-э...-- Глаза у Джанса сделались совершенно пустыми.
      Чего и следовало ожидать. Адвокат предостерегающе кашлянул. Мы уже прослушали целую лекцию о том, что допрос проводится вопреки его советам, и он уже неоднократно встревал в нашу с Джансом беседу, обвиняя меня в грубом обращении с его клиентом. В грубом обращении! Это дрянцо в костюме-тройке будет указывать мне, черт побери, как обращаться с парнишкой! Можно подумать, я сам не вижу, в каком он состоянии. Больше всего я боялся, как бы он не начал плакать.
      --О'кей, советник!-- Я поднял руки кверху.-- Никаких вопросов! Я просто сижу и слушаю.
      По-видимому, это была наилучшая тактика. Вопросы лишь сбивали Джанса с толку.
      --Так ты говорил, Дон, что...
      Несколько минут он сидел, силясь сообразить, на чем прервался.
      --Ах да. Какой из них был впереди... Я... я не могу вспомнить.
      --Это неважно. Продолжай.
      --А? Ах да, конечно.
      Он замолчал, не выказывая ни малейшего намерения продолжать. Потом вдруг затараторил:
      --У меня в работе было пятнадцать коммерческих рейсов. Сколько частных самолетов-- не знаю. И еще несколько военных... Суматошный вечер, но мы справлялись, все было о'кей. Я видел, что они сближаются, эти двое, но времени в запасе было навалом.
      Столкновение им не грозило, клянусь. Даже если бы они ни слова больше от меня не услышали, они разминулись бы... ну, милях в четырех-пяти как минимум.
      В общем, я велел 35-му свернуть... свернуть направо. Совсем чуть-чуть. Мне просто хотелось освободить дорогу кому-то сзади... Ну да, это был рейс "Пасифик Саутуэст" из... как его?.. ах да, из Бейкерсфилда. Рейс одиннадцать-ноль, точно.
      Он слабо улыбнулся, припомнив, как четко провел операцию. Потом лицо его перекосилось.
      --И тут компьютер вырубился. Конечно, сразу началась запарка. Я вроде как отодвинул в уме 35-й и 880-й куда-то на задний план; я только что с ними разобрался, там все было в норме. У меня возникла другая ситуа... Была еще пара других машин... Да, пара других, которыми я должен был заняться незамедлительно.-- Джанс посмотрел на Карпентера.-- Надолго он вырубился-то?
      --На девять минут,-- спокойно ответил Карпентер.
      --Девять минут.-- Джанс пожал плечами.-- Я тогда потерял счет времени. Разметил их всех...-- Он встревоженно взглянул на меня:-- Вы знаете, что бывает, когда компьютер выходит из строя? Вы знаете, как мы...
      --Знаю,-- сказал я.-- Вы помечаете сигналы вручную.
      --Верно. Вручную.-- Он невесело усмехнулся.-- Но мне и в голову не приходило, что это будет так трудно. Только я успел взять ситуацию под контроль, как компьютер снова заработал. При некоторых сигналах даже метки сохранились, хотя информация о высоте почти вся стерлась. Так бывает, когда компьютер включается после перегрузки. Какие-то вещи стираются, а другие...
      --Да, знаю,-- повторил я. Перед глазами у меня отчетливо стояла описанная им картина; я видел, словно наяву, как он лихорадочно переключается с одной системы на другую, с неадекватными данными.
      --Ну вот. Он, значит, врубился, но информацию выдавал с запозданием. Она не соответствовала действительности.
      --Она почти всегда не соответствует,-- проворчал Карпентер, обращаясь ко мне.
      Адвокат пребывал в замешательстве и, похоже, собирался заявить протест. Он был выбит из колеи и не мог понять, стоит ли позволять клиенту говорить о вещах, в которых он, то бишь адвокат, ничего не смыслит. Карпентер заметил это и покачал головой.
      --Не волнуйтесь,-- сказал он.-- Дон просто говорит, что компьютер отставал. В часы пик они, как правило, отстают секунд на пятнадцать.-- Адвокат по-прежнему выглядел озадаченным. Карпентера разозлила его бестолковость.-- Это значит, что картинка, которую Дон видел на экране, устарела на пятнадцать секунд, только и всего. Иногда компьютеры запаздывают на полторы минуты. Никто не может вменить Дону в вину тот факт, что у него допотопный компьютер.
      Судя по выражению лица Карпентера, он прекрасно знал, кому нужно вменить в вину сей факт, но распространяться на эту тему не стал. Адвокат успокоился.
      Джанс даже не заметил, что его перебили. Он по-прежнему находился сейчас в диспетчерской, пытаясь справиться с ситуацией.
      --И тут я вижу: с три-пять и восемь-восемьдесят творится что-то неладное. Они не сблизились еще настолько, чтобы стоило поднимать тревогу, но дело к тому шло. По крайней мере, я не думал, что им грозят серьезные неприятности, тем более что картинка шла с запозданием. Но они находились не там, где должны были быть.
      Они поменялись местами. Черт возьми, я не мог понять, как эти сволочные машины умудрились проделать рокировку! А главное-когда они успели? Данные у меня, конечно, были неточные, но не настолько же! 35-й должен был находиться севернее 880-го, а на экране все было наоборот. И они быстро сближались.
      Джанс закрыл руками лицо, медленно качая головой из стороны в сторону.
      --Времени для принятия решения оставалось всего ничего. Я прикинул-- минуты три, не больше. Но сирена тревоги, зараза, не врубалась, и этого я тоже не мог понять. Я в темпе развел их и решил, что разберусь со всеми вопросами позже, когда буду составлять рапорт об инциденте.
      И тут они снова поменялись местами.
      Я взглянул на Джанса, потом на Карпентера. Тот угрюмо кивнул головой.
      --Ты хочешь сказать, Дон, что компьютер перепутал разметку двух самолетов?
      Джанс кивнул.
      --Всего на пару мгновений. Я не знаю... Может, какая-то накладка с автоответчиками, одновременные сигналы... черт его знает. Что бы там ни было, но в течение нескольких секунд компьютер показывал мне "Панам" как "Юнайтед", а "Юнайтед" как "Панам".-Джанс впервые поднял на меня глаза, и в них была лишь жуткая пустота.-- И... понимаете, я должен был... исходя из показаний компьютера...-- Он поперхнулся, но, взяв себя в руки, продолжил:-- Понимаете, я пытался их развести, но поскольку на экране они были перепутаны, мои указания только подтолкнули их друг к другу.
      Воцарилась недолгая тишина. На лицах моих ребят появились скептические мины, не исключено, что и на моем тоже. Но, глядя на Джанса, невозможно было поверить, чтобы он все это придумал. Он продолжал, по-прежнему спокойно:
      --А потом, понимаете, когда компьютер исправил картинку, сразу взвыла сирена тревоги. Я посмотрел-- сигналы уже невозможно было различить. Они слились в одну точку.
      И эта точка свалилась с экрана вниз.
      Глава 6
      Как не бывало никогда
      Свидетельство Луизы Балтимор
      Добравшись наконец до дома, я сразу попала в руки к Шерману. Он не задавал никаких вопросов, ничего не говорил. Очень уравновешенный робот. Наверное, это результат его почти полного со мною отождествления, почти безошибочного понимания моих настроений и почти точного знания, как с ними бороться. Не будь я такой циничной сучкой, я назвала бы это сопереживанием.
      И конечно же, он прочел мою мысль.
      --Я говорю с тобой, когда тебе необходимо выговориться, Луиза,-сказал он.-- А твой цинизм-- всего лишь оружие самообороны.
      А может, мне как раз необходимо сейчас выговориться, подумала я, распластавшись в горячей ванне. Самое время. Шерман уже битый час смывает и смывает с меня кровавое пятно, давно исчезнувшее, но застрявшее у меня в мозгах. "Прочь, проклятое пятно!"*
      ______________________________
      *В. Шекспир. "Макбет", акт 5, сц. 1.
      ______________________________
      --А может, тебе и впрямь необходимо выговориться,-- сказал он.
      --Ага! Так ты действительно читаешь мысли, коварный андроид!
      --Я читаю тела, на них шрифт отчетливее. Но я знаю твой образ мышления и литературные пристрастия. Ты подумала сейчас о "Макбете".
      --О леди Макбет,-- уточнила я.-- Почему, скажи?
      --Ты сама знаешь, но тебе, конечно, будет легче услышать ответ от меня.
      --Тогда молчи! Три мочалкой покрепче-- вдруг да удастся стереть с меня вину! А говорить буду я.
      --Ты просто раскисла от самобичевания и жалости к себе. Но если тебе доставляет удовольствие в этом барахтаться-- кто я такой, чтобы возражать? Всего лишь коварный андроид.
      --Удовольствие? Прикуси свой язык!
      --Я имел в виду-- барахтаться в мыльной пене.
      Знаю я, что он имел в виду, но мне все равно хотелось выговориться.
      --А все этот Ральфов парализатор. Конечно, Ральф-то погиб, а мертвые сраму не имут. Кто же тогда виноват? Лили была заместителем командира, но ее тоже не прогонишь сквозь строй под барабанную дробь. Стало быть, остаюсь только я. Я руководила операцией и обязана была забрать оружие. Подумать только-посеять два парализатора за один день!
      Шерман сосредоточенно тер меня мочалкой. Я взглянула на его гладкую голову и впервые пожалела, что не могу увидеть на ней ни лица, ни, естественно, выражения.
      --По законам чести ты должна совершить сеппуку,-отозвался он наконец.-- Ножик принести?
      --Не смеши меня.
      --Чем еще я могу тебе помочь? Если ты вбила себе в голову, что кто-то обязан поплатиться жизнью за ошибку, допущенную всей командой в чрезвычайной ситуации, выбор, по логике вещей, падает на тебя.
      --Именно это я и сказала команде.
      --А что они сказали тебе?
      Я не ответила ему. Я до сих пор не могла вспоминать об этом спокойно. Они сказали: хорошо, Луиза, но тогда мы тоже должны умереть. Они уверяли меня, что ответственность за пропавший парализатор лежит на всей команде. А поскольку Ральф и Лили уже погибли, будет крайне нецелесообразно убивать еще целую кучу народа.
      Я раньше даже не подозревала, но теперь знаю точно: если кому-нибудь из них понадобится моя шкура в качестве половика, я освежую себя с радостью. Черт побери, должность руководителя имеет-таки свою светлую сторону!
      --Ты не слишком усердно там трешь, а?-- спросила я.
      --Надеюсь, тебе это приятно?
      --Мне это не нужно. Не сейчас.
      Как всегда, я ошиблась.
      Вот так Уильям Арчибальд (Билл) Смит вошел в мою жизнь.
      Не в ванной, разумеется. Позже, у Ворот, в первые тревожные часы, когда мы все с нетерпением ожидали, пока техники измерят пульс временного потока и исправят неполадки.
      Мартин Ковентри объяснил мне, чем они занимаются,-- мне, Лоренсу, нескольким моим лучшим оперативникам и парочке гномов-помощников Лоренса. Он собрал нас всех возле камеры временного сканера, которую установил рядом с пультом Лоренса, и обрисовал ситуацию.
      Не скрою, Ковентри мне симпатичен. Он ходячий, трудяга, но не перехватчик. Его стихия-- темпоральная теория, то есть он один из десяти человек на планете, претендующих на понимание, пусть даже частичное, природы путешествий во времени.
      Помнится, меня с первого взгляда покорил его кожкостюм. Не знаю точно, сколько Мартину лет; скорее всего, немного за двадцать. Ходят слухи, что он подвержен всем мутациям, какие только есть на свете, и неповрежденным у него остался только мозг, но такие слухи ходят о многих. Думаю, в гнома он превратится быстрее меня, хоть я и старше. И тем не менее он себе выбрал кожкостюм шестидесятилетнего старца.
      Это редкость. Даже я подпала под влияние культурного императива наших дней, гласящего: раз уж твоя внешность-- ложь, так ври по-крупному. Лицо, которое я ношу, могло бы украсить журнальные обложки; да оно их и украшало во время оно. А мое тело-мечта подростков двадцатого столетия.
      И вдруг среди нас появляется Мартин Ковентри-- с такой физиономией, что только мама родная может счесть ее привлекательной,-- и вдобавок прикидывается старичком, каких в последние тысячелетия на земле уже не водится.
      Идея оказалась блестящей. Трутни, наверное, шарахаются от него, как от чумы, но с ними Мартин дела не имеет. Он общается и работает с людьми, привыкшими путешествовать во времени. Мы знаем, как выглядят старики, и где-то глубоко в подсознании у нас до сих пор сохранилось уважение к мудрости старших. Ковентри пользуется этим без зазрения совести. Его внешность позволяет ему стоять перед нами и читать лекцию, точно сопливым школярам. Не представляю, от кого еще я бы такое вытерпела.
      --Давайте рассмотрим случай с первым твонки,-- начал он.-Парализатор, потерянный в 1955 году над Аризоной.
      В 1955 году расследованием аварий занималось Федеральное авиационное управление. Кроме персонала ФАУ на место происшествия прибыли шерифы и их помощники из округов Коконио и Навахо, штат Аризона, а также из округов Кейн и Сан-Хуан, штат Юта. Констебли, полицейские и добровольные пожарные дружины из Ред-Лейка, Кау-Спрингса, Тонолеи, Дезерт-Вью и еще нескольких мелких общин Аризоны появились там через шесть-двенадцать часов после крушения, вдобавок к подразделениям из Флагстаффа. Лесничие из Национального парка Гранд-Каньона, расположенного по соседству, считали, что прибыли туда первыми, но на самом деле до них там побывали индейцы хопи и навахо-- племен, живущих в резервации в пустоши.
      За следующие несколько дней место катастрофы посетили представители Федерального бюро расследований (нечто вроде государственной полиции, имеющей обширную картотеку с отпечатками пальцев), компаний "Локхид эркрафт корпорейшн", "Транс-уорлд эрлайнз" и "Аллисон корпорейшн" и, наконец, компаний, производящих авиадвигатели. Несколько автотранспортных фирм участвовали в расчистке территории и вывезли самые крупные или представляющие интерес обломки, оставив прочий мусор неубранным. Семь местных похоронных бюро были наняты для перевозки органических остатков крушения, которые впоследствии были захоронены в пятнадцати североамериканских штатах и двух зарубежных странах.
      За семь дней после аварии в общей сложности на месте происшествия побывало пятьсот двенадцать человек. На следующей неделе-- еще двадцать два, в основном охотники за сувенирами. И лишь тогда поток посетителей иссяк.
      Мы просканировали три следующие столетия. Осмотрели тысячи индейцев навахо и хопи, сотни пеших туристов и десятки тысяч койотов. Большой Компьютер сейчас прослеживает все их потенциальные контакты. К сожалению, как вы понимаете, доскональное изучение жизни каждой особи, имевшей доступ к обломкам, продлилось бы дольше, чем сама их реальная жизнь; поэтому нам приходится довольствоваться лишь частичным сканированием.
      Кстати, если отправиться на место крушения и вырыть яму глубиной около пятидесяти футов, там и сегодня можно найти остатки корпуса и двигателя самолета. Что мы и сделали. Нам потребуется еще один день, чтобы тщательно просеять землю в радиусе трех миль, но вероятность находки парализатора, судя по прогнозам, невелика.
      Самое многообещающее направление поисков-- это, разумеется, следователи ФАУ. Мы сканируем их жизнь поминутно. Не исключено, что кто-то все-таки подобрал парализатор и унес его с собой. Нам придется исходить именно из такого предположения, если раскопки не дадут результатов. Хуже всего то, что обломки пролежали там пятьдесят тысяч лет и оружие могли унести в любую из истекших двадцати шести триллионов минут.
      И как я могла находить его симпатичным? Он рисовался перед нами, как примадонна на сцене. Расследование, мол, в надежных руках, ребята, не извольте беспокоиться... Да вздумай кто-нибудь из моей команды представить такой отчет, я не стала бы его слушать ни одной минуты из этих двадцати шести триллионов. Но поскольку тут я не была руководителем, пришлось стиснуть зубы и надеяться, что Мартин все же доберется до сути.
      --Существенным фактором,-- продолжал он, как бы желая подтвердить мое мнение о предыдущем спектакле,-- является состояние временного потока. Судя по нашим данным, он поглотил парализатор без каких-либо осложнений.
      Я перевела дух и откинулась на спинку кресла. Если отбросить словесную шелуху, лекция Мартина сводилась к следующему.
      В двадцатом веке оставлены два парализатора. Один, быть может, никогда не будет найден. Если так, то сам факт его присутствия в прошлом вряд ли нарушит хрупкое равновесие Вселенной. Стало быть, можно вздохнуть с облегчением.
      Но даже если кто-нибудь наткнется на парализатор, это не обязательно приведет к катастрофе. Во время аварии оружие могло разбиться и превратиться в груду хлама, способную вызвать разве что легкое недоумение. Парочка удивленно вздернутых бровей-- это мы переживем.
      Все мы привыкли воспринимать последовательность событий как некую жесткую схему. Однако в действительности существует небольшой допуск. События и впрямь склонны происходить так, как они должны происходить согласно плану, придуманному кем-то, кто управляет этой паршивой Вселенной. Изменения, если они незначительны, корректируют сами себя никому не понятным образом, попутно оставляя мокрое место от ваших представлений о свободе воли.
      Вообразите себе индейца, шагающего по месту крушения 1955 года много лет спустя. Он натыкается на потерянный Пинки парализатор-- разбитый, бесполезный, но тем не менее находиться там не имеющий права. Индеец поднимает его, чешет в затылке и швыряет парализатор куда подальше.
      Если бы Вселенная была абсолютно жесткой системой, нам бы тут же пришел конец. Время, потраченное индейцем на разглядывание оружия, изменило бы его жизнь всего на несколько секунд, но изменение покатилось бы снежным комом дальше, разрастаясь с каждым следующим годом.
      Можете нарисовать любую цепь событий, какую угодно.
      Индеец возвращается в свой вигвам на пять секунд позже положенного. Звонит телефон, но парень не успевает снять трубку. (Кстати, а были ли в вигвамах телефоны? И жили ли индейцы двадцатого века в вигвамах? Впрочем, это неважно.) Итак, если бы он поговорил по телефону, он не прыгнул бы на коня, не поехал в город и не был бы сбит там машиной; а за рулем этой машины-- водитель, который должен был убить кого-то другого, но теперь ему приходится возиться с мертвым индейцем; а парень, которого должны были сбить, останется жив и через несколько лет откроет эффективное средство как раз против того типа рака, что поразит президента Соединенных Штатов в 1996 году; так что президент, который должен был умереть, выздоровеет, и начнется война, которая не должна была начаться.
      Если бы все происходило подобным образом, накрылись бы наши перехваты.
      Но реальность оставляет нам лазейки. Надо только соблюдать два основных закона.
      Первый: брать что-либо из прошлого можно только в том случае, если оставляешь правдоподобную замену.
      Второй: события имеют тенденцию следовать предопределенной схеме.
      Вы страдаете от недостатка энергии? Почему бы не воспользоваться Воротами и не прогуляться в пятое тысячелетие до Р.Х., чтобы свистнуть триллиончик баррелей нефти-сырца из Саудовской Аравии, пока там не появились спесивые нефтяные шейхи?
      Нет ничего проще. Зеленая дорога. Если только вы оставите в Аравии триллион баррелей сырца, неотличимого от украденной нефти.
      Мы можем брать только те вещи, которых никто не хватится. (Кто подсчитывает количество канцелярских скрепок в коробке? Кого волнует пропажа одной пачки сигарет из контейнера с десятью тысячами пачек? Нормальный человек спишет ее на мелких воришек, если вообще заметит пропажу. Я за свою жизнь стащила не одну пачку.)
      Но закон этот не терпит исключений. То есть временные и пространственные пределы, откуда нам дозволено брать какие-то мелочи, строго ограничены; если же мы утащим что-то посущественнее, мы обязаны оставить взамен искусные копии.
      А значит, если человек вот-вот погибнет и никто никогда его больше не увидит живым, почему бы не умыкнуть его, оставив вместо мертвого тела, в которое он скоро превратится, внешне похожего слизняка?
      Второй закон дает нам такую возможность. Копия не будет точной, во всяком случае на генетическом или субатомном уровне. Она может весить на пару унций больше или меньше оригинала. Мелкие различия неизбежны, но Вселенная переваривает их до определенного критического порога.
      Поэтому мы занимается перехватами.
      Но если выйти за границы допустимых изменений, риск увеличится непредсказуемо.
      Типичный пример ситуации, которой мы боимся больше всего, это так называемый "дедушкин парадокс". Объясняю популярно: предположим, я отправляюсь в прошлое, совершаю какую-то глупость, и в результате мой дедушка погибает в возрасте восьми лет. То есть он никогда не встретит мою бабушку, у них не родится мой отец, и я не появлюсь на свет. Парадокс налицо: если я не родилась, как же я могла отправиться в прошлое и убить своего дедушку?
      Точного ответа не знает никто. Теорий о Воротах, порой противоречащих друг другу, существует великое множество, но согласно общепринятой теории, Вселенная перестроится по линии наименьшего сопротивления. Сделает петлю каким-то многомерным манером, а когда вернется к исходной точке, то окажется, что машины времени никогда не существовало. Мой дедушка не погиб и отец родился, поскольку я не отправлялась в прошлое.
      Как бы это сказалось на мне-- не знаю. Возможно, я стала бы трутнем, прожигала бы весело жизнь, а потом присоединилась бы к небесным ныряльщикам. Сколько себя помню, мое существование всегда было связано с Воротами. Мне трудно представить себя без них.
      С другой стороны...
      (А в путешествиях во времени всегда есть другая сторона...)
      Никто из моих сограждан не изобретал Ворота. Они стояли там же, где и сейчас, на протяжении тысячелетий, пережив расцветы и падения цивилизаций.
      Мы считаем, что Ворота были созданы людьми, но просканировать время их создания не можем, поскольку в ту пору ими активно пользовались.
      Что сталось с этими людьми?
      Хотела бы я знать. Быть может, их так напугало собственное изобретение, что они просто закрыли Ворота, то ли не смея, то ли не умея их уничтожить, а сами удалились в пустыню. Нам известно только, что конец Первой цивилизации Ворот совпал с тотальной войной и темной эпохой. Выжившие не писали исторических книг. Это самая большая прореха между моим временем и двадцатым веком.
      Мои современники так часто отправлялись в эру первого закрытия Ворот, что сканировать ее не имеет смысла: она вся испещрена пробелами темпоральной цензуры.
      И никто оттуда не вернулся.
      Возможно, это связано с причинностью и "дедушкиным парадоксом", но каким образом-- не имею ни малейшего представления.
      Короче говоря, если бы не было Ворот, я жила бы совсем в другом мире. Возможно, он был бы лучше, но мне так не кажется. Вы спросите: куда уж хуже? А есть куда. Последний Век мог наступить не сейчас, а три-четыре тысячелетия назад. Человечество могло уже сгинуть, вместо того чтобы резво мчаться навстречу погибели. Чудо, что нам удалось продержаться так долго.
      Такова одна из теорий. Лучшая. А худшая...
      Вполне вероятно, что если "дедушкин парадокс" случится на самом деле и история с момента твонки начнет расползаться по швам...
      ...то все мы внезапно и тихо исчезнем.
      Не только вы и я, но также Солнце, Юпитер, альфа Центавра и галактика Андромеды.
      И так далее.
      Эта теория известна под названием "космической ссоры". То есть: Раз вы намерены играть в такие игры, я забираю свои игрушки и ухожу домой. Подпись: Бог.
      Ковентри все еще распинался о геркулесовых трудах своего подразделения, наблюдающего за личной жизнью шести тысяч человек, умерших тысячи лет назад. Меня начала одолевать дремота. Что ж, самое время соснуть, решила я. Надо признать, Ковентри со своими ребятами действительно провернул колоссальную работу, чтобы установить, что авария 1955 года не вызовет темпоральных возмущений. Кажется, на сей раз пронесло.
      И тут он перешел ко второму твонки.
      --В данном случае,-- сказал он,-- положение, похоже, безнадежно.
      У вас когда-нибудь вставали дыбом волоски на загривке? У меня встали. В ушах загремели раскаты землетрясения, преградившего запрудой поток... А может, то были ветра перемен, веющие над руинами времен. Я услышала, как откашлялся Господь: О'кей, ребята, я вас предупреждал...
      --Парализатор Ральфа приземлился вместе с DC-10 на пастбище к северу от межштатной автомагистрали номер 580, близ Ливермора, Калифорния. Его подобрал рабочий, расчищавший территорию, и принес вместе с другими обломками в ангар Оклендского международного аэропорта, где оружие пролежало около двух суток. Затем оно попало в руки мистера Уильяма Арчибальда (Билла) Смита, сотрудника Национального комитета по безопасности перевозок. Для нас это наихудший вариант. У Смита приличная техническая подготовка и пытливый ум.
      Что он понял, обследовав оружие, выяснить нам не удалось. Мы знаем только, что Смит вошел в ангар, где находился парализатор, в одиннадцать часов вечера 13-го декабря. Вскоре после этого начинается цензурный пробел длительностью в два часа. И действия Смита по выходе из ангара поддаются лишь вероятностному определению.
      Кто-то застонал, возможно даже я. Зазвучали возбужденные голоса, тревожно и затравленно забегали глаза, в воздухе остро запахло страхом. Не спешите нас осуждать. Когда о событиях неизменного прошлого приходится говорить как о явлениях вероятных, это означает, что дерьмо уже поперло изо всех дыр, и если мы до сих пор не почуяли его смрада, то исключительно потому, что нас оно еще не затопило.
      Все, цитировать Мартина я больше не буду. Хотя я, конечно, к нему несправедлива: он был напуган, как и все мы, просто его испуг выражался в виде доведенного до крайности педантизма. Невыносимо напыщенным, менторским тоном он продолжал разглагольствовать о втором парализаторе, а под занавес провозгласил Билла Смита самой важной персоной во Вселенной, используя временной сканер как наглядное пособие.
      Первой моей мыслью, когда я увидела Билла Смита в ящике сканера, было: надо пойти туда и убить его.
      Не лучший способ завязывать знакомство, разумеется. Но если бы убийство могло предотвратить вмешательство Билла Смита в нерушимый ход вещей, я прикончила бы его, не моргнув глазом.
      И тем самым только усугубила бы опасность. Согласно данным сканера, Смиту не положено было умирать в ангаре. Он должен был прожить до 1996 года, а затем утонуть. Убей я его сейчас в Окленде, это непременно бы повлияло на временной поток.
      Ковентри закруглился и ушел. Я сидела, окруженная гулом голосов, но в полемику не вступала. У меня появилась идея, и я боялась ее спугнуть.
      В конце концов, не совсем еще соображая, что делаю, я подошла к терминалу.
      --Эй, ты...-- начала я и вдруг поняла, что играть в прежние игры не в настроении.-- БК, включись, пожалуйста.
      --Включился,-- отозвался он.-- С кем я говорю? Неужели с Луизой Балтимор?
      --Да. И кончай прикидываться, будто тебя это так изумляет. Мне нужен конкретный ответ.
      --Отлично. На какой вопрос?
      --Что ты знаешь о площади Джека Лондона?
      --Площадью Джека Лондона называется/называлась территория на побережье в Окленде, Калифорния. Площадь названа в честь знаменитого писателя. Появилась в результате городской перестройки в середине двадцатого века и служила достопримечательностью для немногочисленных туристов, посещавших Окленд. Нужны еще какие-то сведения?
      --Нет. Думаю, этого достаточно.
      Я нашла Мартина Ковентри на внешнем балконе комплекса Ворот. Он стоял, глядя вниз на свалку, которую мы, перехватчики, окрестили Бермудским треугольником. В другом веке подобное место назвали бы музеем, но в наши дни это была просто историческая помойка. Я подошла к Ковентри и стала рядом, разглядывая отходы пятисотлетней работы Ворот.
      Как, по-вашему, удобнее всего перехватить одноместный истребитель? Или самолет, терпящий крушение над океанской пучиной, где он исчезнет без следа? Или испанский галеон, тонущий во время урагана? Или космическую капсулу, готовую врезаться в Солнце и поубивать всех, кто находится на борту?
      Лучше всего в таких случаях затащить корабль в Ворота целиком. Если это истребитель, мы сажаем его с помощью тормозных колец. Самолет останавливается, мы выковыриваем оттуда пилота-- как правило, порядком ошалелого,-- а затем, в зависимости от места крушения, либо сажаем за штурвал слизняка и катапультируем самолет назад, на одну тысячную секунды позже момента перехвата, либо попросту выкидываем машину на свалку. Все суда, сгинувшие бесследно, кончают свою жизнь на нашей помойке. Зачем отправлять их назад? Чтобы протолкнуть обратно через Ворота океанский лайнер, требуется уйма энергии. Поэтому не удивляйтесь, если затонувший "Титаник" так никто и не найдет: вон он, на свалке, ржавеет себе потихоньку.
      А рядышком с гордостью Кьюнарда*-- звездолет двадцать восьмого века.
      _______________________________________
      *Самуэль Кьюнард (1787-- 1856)-- английский судовладелец, основавший первую регулярную пароходную линию через Атлантический океан.
      _______________________________________
      Свалка имеет форму треугольника со сторонами в пять миль и буквально битком набита всевозможными видами наземного, морского, воздушного и космического транспорта. Прямо перед мной валялись четыре реактивных самолета, доставленные, если мне не изменяет память, из настоящего Бермудского треугольника.
      Вид у них был довольно жалкий. Их выкинули сюда лет пятьдесят тому назад, и воздух, насыщенный химикалиями, не пошел им на пользу. Кислотный дождичек в нашем славном будущем шутки шутить не любит.
      --Я по натуре прирожденный историк,-- неожиданно сказал Ковентри. Я уставилась на него. Поведай он мне, какой подарок ему хотелось бы получить от Санта Клауса на Рождество, я и то удивилась бы меньше.
      --Да ну?-- глупо спросила я.
      --Ей-Богу! Разве может быть на свете более достойная профессия, чем историк Последнего Века?
      А также более бесполезная, подумала я, но смолчала. Предназначением историков, как я понимаю, всегда была передача знаний и традиций будущим поколениям. Составлять исторические компиляции, не рассчитанные на потомков,-- занятие, по-моему, довольно скучное. Мартин словно прочел мои мысли.
      --Я понимаю, что родился не в тот век,-- признался он, впервые взглянув мне в глаза.-- И все-таки не могу не сокрушаться. Представляешь, какую летопись можно было бы написать об этом! Какой пример несгибаемости человеческой воли в назидание потомкам!
      Он показывал на остатки баркаса викингов, в перехвате которого я участвовала не более полугода назад. Густая взвесь, нежно именуемая у нас воздухом, прогрызла в корпусе зияющие дыры. Строить в наше время лодку из дерева-- все равно что делать ее из сыра.
      --Смогла бы ты выйти в Атлантический океан на таком... на такой...
      --Да, да, я понимаю, о чем ты. Но ты не знаешь того, что знаю я: это был настоящий корабль дураков. Тебе-то не пришлось общаться с капитаном берсерков Ларсом Головорезом. Он заявил мне, будто Тор повелел ему отправиться в Гренландию. И поскольку плавание было боговдохновенным, Ларс не стал утруждать себя кораблевождением, хотя в навигации он смыслит больше, чем я думала. Я подобрала его суденышко, когда оно застряло во льдах северных широт. Через пару дней экипаж начал бы дохнуть с голоду и пожирать своих товарищей, находящихся на пути в Валгаллу. Кстати говоря, вонища на этом...
      --У тебя ни капли романтики за душой, Луиза.
      Я задумалась.
      --Не могу позволить себе такой роскоши,-- сказала я наконец.-Слишком много дел еще надо переделать.
      --Вот и я о том же. У тебя с Ларсом немало общего, осознаешь ты это или нет.
      --Надеюсь, от меня не так воняет.
      Самые мои удачные реплики вечно пропадают втуне. Мартин продолжал, словно бы и не слышал меня.
      --Я ни у кого не встречал такой силы воли, как у тебя, Луиза. Конечно, на Земле не осталось больше рубежей, которые можно раздвинуть. Ты способна всего лишь отодвинуть дату окончательного финала на день или неделю. Но ты не опускаешь рук.
      Я даже засмущалась. Он был прав только в одном: мне действительно не по душе романтические бредни о судьбе человечества, о божествах или славных парнях, побеждающих в финале. Мне-то судьба и ее фортели известны не понаслышке, и я вам прямо скажу: паршивая это штука.
      --Ну и к какому решению вы пришли?-- спросил Ковентри.-- Как они восприняли мой анализ ситуации?
      --Они не в восторге. Ты сказал, что ситуация безнадежна; похоже, все они с тобой согласны. Ты у нас большой авторитет в области Ворот и временного потока.
      --Неужели никто ничего не предложил? Ну хоть какой-нибудь план действий?
      --Откуда ему взяться? Они надеялись, что ты подскажешь им выход. Ты заявил, что выхода нет. Они уже сели бы писать завещания, если б было что и кому завещать.
      Он посмотрел на меня и улыбнулся.
      --Ясненько. А ну, выкладывай свой план!
      Глава 7
      Патруль времени
      В состав Совета входят девять человек. Почему-- не знаю, хотя БК, наверное, объяснил бы, если б я спросила, поскольку утверждает членов Совета именно он. Сдается мне, он выбрал такое число исключительно на тот случай, если мы все-таки тотально лопухнемся и Вселенная затрещит по всем швам, а все эпохи смешаются в кашу: тогда наша девятка сможет выйти на поле в ежегодном бейсбольном чемпионате в Никогда-Никогдаленде.
      Официально девятка называется Советом программистов. Но это не более чем вежливая ложь. Они не занимаются программированием. Компьютеры давно уже стали слишком сложными и утонченными штучками, чтобы позволить простому смертному соваться со своими командами.
      Хотя некоторые качества так никому и не удалось запихнуть в банки памяти.
      Только не спрашивайте меня какие.
      Быть может, воображение. Или сострадание. Хотя не исключено, что я переоцениваю род человеческий. Возможно, БК избирает и поддерживает Совет просто для самоконтроля, чтобы не превратиться в Бога. Такая опасность вполне реальна. А может, БК необходима толика безрассудства, предубеждения, злобы и отъявленного эгоизма, чтобы не отрываться от действительности. Или, как и всем нам, ему просто хочется иногда над кем-нибудь посмеяться.
      В общем, если и есть у нас орган, отдаленно напоминающий правительство, так это Совет. Чтобы попасть туда, нужно дожить до невероятной старости-- лет до тридцати шести или тридцати семи, что значительно превышает средний возраст живущих.
      Само собой, все они гномы. У большинства не осталось ничего, кроме мозга и центральной нервной системы. У некоторых сохранился только головной мозг, да и тот, подозреваю, не у всех.
      Кроме возраста, существуют и другие критерии, но я не знаю в точности какие. Интеллект-- наверняка, а еще эксцентричность. Если вы тридцативосьмилетний супергений и настоящее наказание Божье для окружающих, у вас прекрасные шансы закончить свою жизнь членом Совета.
      Странная у них там компания. В отличие от прочих гномов, они ничуть не озабочены своим внешним видом. Некоторые, правда, попрятали мозги в искусственные тела, но не более натуральные, чем у Шермана. Али Тегеран похож на Ларри: торс, прикрепленный к пьедесталу. Мэрибет Брест-- говорящая голова, хайло на палочке, точь-в-точь персонаж из дешевого фильма ужасов. Нэнси Йокогама-мозги в канистре, а Безымянный-- просто громкоговоритель на столе. Одному БК известно, кто, где или что он такое.
      Какой реальной властью обладают члены Совета-- не известно никому. Вряд ли они сами способны ответить на этот вопрос. Но факт остается фактом: я ни разу не слыхала, чтобы БК отменил хотя бы одно из решений Совета. Кстати, проект Ворот, последняя и хрупкая надежда человечества, родился в палате Совета, а не в холодных извилинах БК.
      Понятное дело, я немного нервничала, представ перед девятью августейшими персонами. Я знала, что визита в Совет не избежать: о нем говорилось во временной капсуле. Правда, я думала, что они меня вызовут, но вышло иначе-- я сама попросила об аудиенции. Хотя от этого мне было не легче.
      Я хотела взять с собой Мартина Ковентри, однако он отказался. Глядя на них, я поняла почему. Он ненавидел их, ненавидел слепо и страстно. Мне ли его не понять! Я, когда сгнию до гномства, попаду в центр управления, а Мартин Ковентри-- сюда, в Совет. Он был избран кандидатом девяти лет от роду. Неудивительно, что он не хотел видеть свое будущее.
      Голливудскому художнику-постановщику палата Совета определенно бы понравилась. Футуризм на грани маразма. Стен не видно-- их замечаешь, только наткнувшись. Вокруг тебя простирается белая ровная пустыня, а впереди, за черным резным столом-- девять незнамо чего.
      Но если им так нравится, это не мое собачье дело.
      Я решила, что главный у них-- Питер Феникс, поскольку он сидел в центре. Он был похож на человека больше, чем все остальные вместе взятые,-- и еще чуточку на ветхозаветного Бога. Он-то и открыл торжественное собрание.
      --Насколько я понимаю, у вас есть предложение по решению проблемы твонки?
      --Двух твонков,-- сказала я, не совсем уверенная в правильности падежного окончания.
      --И вы ответственны за один из них?-- Феникс приподнял мохнатую бровь. Мне почудилась, будто я слышу скрип подъемных механизмов.
      --Возможно. Я готова принять ваш приговор и любое наказание.
      --В таком случае докладывайте.
      Я описала события злополучного дня, рассказала о гибели Пинки, Ральфа и, наверное, Лили. Про воздушного пирата выложила все в подробностях, вспоминая каждую мелочь, которая могла иметь отношение к делу. После смерти Пинки прошло уже сорок восемь часов прямого времени. Двадцать четыре из них, после разговора с Ковентри, я провела, вглядываясь в глубь камеры временного сканера, и в результате узнала мистера Билла Смита лучше, чем его бывшая жена. Именно о нем я и хотела поговорить с Советом, но решила подвести к нему разговор постепенно.
      Поэтому я вкратце изложила вчерашнюю лекцию Ковентри, рассказала историю первого твонки, за который ответственности не несла, если не считать косвенной ответственности руководителя за ошибку подчиненного. Я сказала им, что парализатор пропал бесследно, и даже если кто-то его нашел, то в течение пятисот столетий никто им не воспользовался, так что никаких изменений в жизни нашедшего (нашедшей) не произошло.
      --Хоть одна хорошая новость ради разнообразия,-- изрекла Нэнси Йокогама.
      Желаете еще, Ваша Мерзость? Я только что выпустила стайку пираний в аквариум, где плавают ваши серые мозги...
      Боюсь, я резко оборвала свою мысль. Даже у моей непочтительности есть пределы.
      --Да, конечно, вы правы!-- просияла я.-- А теперь, тоже для разнообразия, плохие новости. Мы обнаружили второй парализатор. Как ни прискорбно, вернуть его будет непросто. Могу я попросить временной сканер?
      Из пола рядом со мной поднялась камера сканера. Мы быстренько проглядели результаты тридцатичасового сканирования, проведенного тысячью операторов.
      Первая сцена-- место крушения DC-10. В камере было почти черно, лишь кое-где вспыхивали крохотные и очень хорошенькие огоньки. Масштаб изображения увеличился наплывом, пока весь передний план не заполнила фигура рабочего, устало тащившего за собой пластиковый мешок. Панорама застыла, и мы опять укрупнили масштаб, чтобы рассмотреть предмет, зажатый у рабочего в руке. Это был парализатор Ральфа, на вид довольно помятый, с красным огоньком внутри.
      --Вот первый контакт человека с твонки. Ничего серьезного, как видите. Человек понятия не имеет, что у него в руке. Его действия не изменились настолько, чтобы вызвать возмущения временного потока. Твонки доставили вон в то здание, куда стаскивали все неорганические обломки крушения.
      Пока они осматривали внутренности ангара, появившиеся в камере, я украдкой вытерла ладони о бока.
      --Неорганические обломки вызвали...
      И понеслось. Я слишком много времени провела в обществе Мартина, и, что еще хуже, почти все временные окна, где мы могли наблюдать за Биллом Смитом, были заполнены бесконечными совещаниями. Я вдруг затарахтела на техножаргоне-- на этом универсальном птичьем наречии, придуманном "экспертами" для устрашения непосвященных. Наверное, он родился еще во времена первобытных каменных топоров, с каждым веком становясь все гуще и непроходимее.
      Я ничего не могла с собой поделать. Сутки наблюдений за виртуозами жанра, стремившимися перещеголять друг друга на совещаниях, слушаниях и пресс-конференциях, посвященных крушению, не пропали даром.
      Впредь надо быть поосторожнее. Иначе не успеешь оглянуться, как зачирикаешь на канцелярском жаргоне, от которого всего один шаг до полного языкового распада, известного в двадцатом веке под названием языка юриспруденции.
      --Дальше проследить мы не смогли,-- продолжала я.-- Мешают как минимум четыре белых пятна-- они находятся между моментом закрытия Ворот и критическим порогом, который наступит двое суток спустя, после чего парадоксальная ситуация станет неустранимой. Естественно, мы не в курсе, с какой целью использовались Ворота в те четыре раза. Но мы точно знаем, что ни одно из пятен не является результатом наших предыдущих операций.
      --Следовательно,-- заявил Али Тегеран,-- они появились после будущих экскурсий в прошлое.
      И ради таких вот блестящих откровений я трепетала перед Советом? Ну-ну. Я кивнула и продолжила:
      --Если пропустить эти пятна и посмотреть дальше... Когда мы снова обнаружим твонки-- это поддается лишь вероятностному определению.
      Мое заявление вызвало почти такую же реакцию, как и прежде, когда его сделал Мартин Ковентри; я даже услышала чей-то стон, хотя на сей раз точно не мой. Кажется, его издал Безымянный.
      --Теперь все зависит от действий этого человека. Уильям (Билл) Смит, сорок с лишним лет, старший следователь оперативного отряда Национального комитета по безопасности перевозок.
      В камере появилась фигура неопрятного, немного простуженного высокого темноволосого мужчины, на которого я до обалдения нагляделась за последние часы. Я остановила изображение, давая Совету возможность изучить человека, неожиданно ставшего центром вращения известной нам Вселенной. Не удержавшись, я тоже бросила на него взгляд. Нет, будь моя воля, Мужчиной Всех Времен я бы его не выбрала.
      Каким-то странным образом он напоминал мне Роберта Редфорда, мою голливудскую пассию. Будь Редфорд запойным пьяницей, надломленным пятнадцатью годами тихого отчаяния, будь у него привычка кривить иронически губы и пара слегка косящих глаз, широко расставленных по сторонам чуть искривленного влево носа... Короче, будь Редфорд алкашом и неудачником, он был бы Биллом Смитом. Как будто двое человек собрали модель из идентичных деталей, но один следовал инструкции, а другой сляпал все как придется, не заботясь о том, что клей сочится изо всех трещин.
      Я продолжила:
      --Решающими являются действия Смита после четвертого белого пятна. Мы установили, что он вошел в ангар с обломками самолетов через двое суток после крушения. Выйдя оттуда, он выпал из временного потока.
      Я воспроизвела описанную последовательность в камере сканера. Я устала говорить.
      Мы увидели, как Смит выходит из ангара, но он уже не был той четкой объемной фигуркой, что вошла в здание. Контуры фигурки расплылись, словно на плохо сфокусированной пленке или неотрегулированном видеоэкране, а если еще точнее-- словно на фотографии с пятикратной выдержкой.
      --Мы обнаружили пять отчетливых линий дальнейшего развития событий, исходящих из общей точки. В двух случаях из пяти Смит появляется из ангара с оружием-- по крайней мере, мы так предполагаем. Видимость просто ужасная. В одном из этих двух случаев парализатор не оказывает особого воздействия на жизнь Смита и она со временем возвращается в предначертанное русло. Во втором случае находка оружия изменяет его жизнь кардинально; чем нам грозят последствия такого изменения, думаю, нет нужды объяснять.
      В трех остальных сценариях Смит выходит из ангара без оружия. В двух из них он опять-таки возвращается на свою беговую дорожку. Но в пятом и последнем он сходит с дистанции бесповоротно.
      --Несмотря на отсутствие парализатора,-- уточнил Питер Феникс.
      --Верно. Мы не знаем почему.
      --Что-то случилось с ним в ангаре,-- предположила Йокогама.
      --Да. Мы, естественно, пытались выяснить, что именно, но поскольку событие произошло в период темпоральной цензуры, вряд ли мы это узнаем.
      Я надеялась, что им не нужно объяснять феномен белых пятен, но пара лишних слов никогда не помешает, тем более что я собиралась навязать им свой план, а он целиком зависел от законов цензуры.
      Существует абсолютная темпоральная цензура и цензура близкого соседства. Действие первой лучше всего иллюстрируют сами Ворота: стоит нам послать их в определенный промежуток времени-- и мы не можем больше ни посмотреть на этот промежуток, ни побывать в нем.
      Эффект близкого соседства проявляется немножко иначе. Мое недавнее путешествие в Нью-Йорк 1983 года-- лучший тому пример. Я прошла через Ворота, пихнула в них Мари Сондергард, и они исчезли. Вторично в 1983 году Ворота появились лишь на следующий день. Но почти двадцать четыре часа я прожила в прошлом. Я сама стала своего рода твонки. Пожелай я просканировать сутки, проведенные в Нью-Йорке, я увидела бы сплошные помехи. Я была дестабилизирующим фактором временного потока. Неодушевленный твонки производит такой же эффект, но в значительно меньшей степени.
      Вы не можете встретиться с самим собой. Насколько мне известно, это непреложный закон путешествий во времени. Он распространяется даже на сканирование: увидеть самого себя тоже нельзя. Больше того, никто из ваших знакомых не в силах посмотреть на ваше будущее и рассказать о нем. То есть ни Мартин Ковентри, ни кто-то другой из моих современников не мог заглянуть в номер отеля, где я провела ночь. Этот район стал для нас недоступен.
      Мое присутствие в Нью-Йорке образовало зону цензуры, накрывшую большую часть восточного побережья. Калифорнию мы еще могли просканировать, но что происходило в ту ночь, к примеру, в Балтиморе, навеки останется для нас загадкой.
      Аналогичные помехи не давали нам досконально проследить за Смитом после того, как он прибыл в Калифорнию и начал расследование,-- и именно на этом базировались мои аргументы, с помощью которых я надеялась убедить Совет. Ведь помимо окон абсолютной цензуры, закрывающих время использования Ворот, просмотру мешали типичные следы эффекта близкого соседства.
      А это означало, что кто-то из нас наверняка принимал участие в событиях, происходивших в ангаре. По крайней мере мы с Ковентри были убеждены, что наши современники побывали там в 1983 году, и поэтому цензура мешала нам туда заглянуть и узнать какие-нибудь подробности, которые могли бы помочь нам запланировать то, что мы сделали/собирались сделать.
      Если вам непонятно, примите пятьдесят таблеток аспирина и позвоните мне утром.
      --Так значит, вы хотите совершить вылазку и попытаться исправить ситуацию,-- предвосхитил мою просьбу Феникс.
      --Да, вы правы. По двум причинам. Если мы ничего не предпримем, кумулятивный эффект твонки распространится вверх по временному потоку. Насколько я помню, скорость приближения этого... "времятрясения", как назвал его один из инженеров... составляет около двухсот лет в час. Если подобные цифры вам о чем-нибудь говорят.
      --Мы знакомы с данной концепцией,-- поставил меня на место Тегеран.-- Когда времятрясение дойдет до нас, то есть достигнет исходной точки нарушения равновесия, перестройка реальности пойдет сразу вдоль всей временной линии, сверху донизу.
      --И всех нас из нее вычеркнут,-- закончила я за него.-- Нас и плоды наших трудов. Двести тысяч спасенных людей окажутся в падающих самолетах, тонущих кораблях, взрывающихся фабриках, на полях сражений и в засыпанных шахтах. Проекту Ворот придет конец. Но мы переживать по этому поводу не будем, поскольку ничего не увидим. Мы просто никогда не родимся на свет.
      --Есть и другие теории,-- сказал Безымянный.
      --Я знаю. Однако за всю пятисотлетнюю историю операций перехвата никто не предлагал нам опираться на другие теории. Недавно я позволила своей перехватчице погибнуть только потому, что мне крепко-накрепко вбили в голову привычку относиться к этой теории как к неопровержимому факту. Вы хотите сказать, что мы должны сейчас поменять теорию?
      Ну давай, скажи мне "да", Ваше Препохабие! Скажи-- и я тебя найду и мокрого места не оставлю!
      --Нет,-- сказало оно.-- Оставим все как есть. Вы упомянули о второй причине вылазки.
      --Которая, то бишь вылазка,-- вмешался Тегеран,-- по-моему, вполне способна спровоцировать темпоральную катастрофу, коей мы стремимся избежать.
      --Тут я целиком полагаюсь на ваше суждение,-- сказала я.-Боюсь, вы можете оказаться правы. И тем не менее. Вторая причина связана с посланием во временной капсуле, вскрытой мною два дня назад.
      Они возбужденно зашушукались. Кто сказал, что мы, высокоразвитые мутанты будущего, не суеверны? Послание было написано моим почерком. А это значит, что я напишу его, когда стану немного старше и, возможно, немного мудрее.
      Хотя останусь такой же циничной. В послании говорилось: "Скажи им, что вылазка имеет жизненно важное значение. Не знаю, так ли это на самом деле, но ты все равно скажи".
      Ей/мне не было нужды добавлять: "Никому не показывай эту записку". Ясное дело, никто не должен ее видеть, иначе вся моя затея провалится с треском.
      А потому я сказала:
      --В послании говорится, что вылазка имеет жизненно важное значение для проекта Ворот.
      И села, чтобы не давить на них.
      Естественно, через двадцать минут мне дали "добро".
      Глава 8
      Я, лично я и я
      Меня интересовали четыре дня: с десятого по тринадцатое декабря. За это время Ворота были/будут использованы шесть раз.
      Первый из них-- мое появление в нью-йоркском мотеле 10-го декабря.
      Второй включал в себя множество путешествий, совершенных вечером 11-го декабря, когда два авиалайнера находились в воздухе. Оба периода были теперь закрыты для просмотра. Но это нас не волновало, ибо парализатор был потерян позже.
      Самолеты столкнулись в 21.11 по времени тихоокеанского побережья. С восьми до девяти утра следующего дня, то есть 12-го, длился пробел темпоральной цензуры. Мы решили назвать его окном "А", поскольку это было первое белое пятно, куда Ворота еще не посылали, и, следовательно, куда мы их когда-нибудь пошлем.
      Второе окно-- за отсутствием воображения названное нами окном "Б"-- продолжалось с двух до четырех пополудни того же дня.
      Окно "В"-- длинное цензурное пятно-- начиналось в девять вечера 12-го и тянулось до десяти утра 13-го.
      Окно "Г" было окном парадокса и совпадало с визитом Смита в ангар вечером 13-го декабря.
      Каждое из окон имело свои преимущества и недостатки.
      "А" находилось далеко от парадокса, так что Смит еще не должен был что-либо заподозрить. Судя по нашим данным, остатки обоих самолетов уже свезли к тому времени в ангар. Если воспользоваться этим окном, можно попытаться найти парализатор до сортировки обломков-- и в случае удачи все проблемы, считай, решены.
      "Б" выглядело не так многообещающе. Скорее всего, оно закрывало первое прослушивание пленки речевого самописца из "боинга". Я решила: если не выгорит с первым окном, попытаюсь пролезть во второе, там мое вмешательство тоже будет более или менее незначительным.
      Что же до окна "В"...
      Послание из временной капсулы внушило мне страх перед окном "В". Я не могу вам объяснить почему. Просто при мысли о перспективе провести ночь в Окленде мне становилось дурно. Расскажи ему про ребенка. Она же просто слизнячка.
      Нет уж, благодарю покорно.
      Ковентри проголосовал за "Г". В смысле-- бери быка за рога. Ему, как видно, надоела роль историка, и он вообразил себя Ларсом Головорезом, "человеком действия" (если такие бывают). Интересно, что бы он запел, если бы ему самолично предстояло столкнуться нос к носу с парадоксом?
      Еще раз благодарю покорно.
      Я высказалась за "А" и высказывалась так настойчиво и часто, что добилась своего. По моему мнению, состав экспедиции следовало сократить до минимума, то есть до одного человека. Ковентри был вынужден согласиться со мной. Влезая во временной поток, желательно баламутить его как можно меньше.
      Ну а если вы хотите быть уверены в том, что дело сделано как надо, ясно, кем должен быть этот один человек.
      При скорости двести лет в час у нас оставалось чуть больше восьми дней для решения проблемы. Не так уж много. С другой стороны, вполне достаточно, чтобы не пытаться решить ее с бухты-барахты. Поэтому вместо того чтобы скакнуть через Ворота в 12-е декабря и зарыться с головой в кучу мусора, я решила заняться самообразованием.
      Десять часов не пропали даром.
      Три запоминающих устройства, временно вживленные в мой мозг, до отказа наполнились информацией. БК собрал все данные по двадцатому веку, хранившиеся у него в файлах, и перекачал их в мои церебральные микропроцессоры.
      Не стоит так уж насмехаться над умственными способностями жителей двадцатого века. Они выжимали все возможное из того, чем располагали. За пятьсот веков человеческий мозг, конечно, немного развился-- я могу изучить незнакомый язык обычным способом за пару дней,-- но качественные изменения не очень существенны. Как пример для сравнения могу привести рекордное время бега на одну милю. Когда-то четыре минуты казались недостижимыми. Потом они сделались рутиной, и заветной мечтой стали три с половиной. Но никто не стремился пробежать дистанцию за две секунды ровно.
      И в то же время милю можно с легкостью преодолеть за одну секунду, если у вас есть реактивный двигатель.
      Точно так же запросто можно научиться говорить на суахили за одну минуту или запомнить содержимое библиотеки за час, если в вашу голову вмонтированы устройства для хранения и сортировки данных, а также доступа к ним.
      Это классный инструмент. Он позволяет овладеть разговорной речью со всеми ее идиомами не хуже аборигенов, усвоив заодно и культурный контекст.
      Три крохотных кристаллика с одинаковой легкостью впитали в себя энциклопедии, выпуски новостей, фильмы, телешоу, увлечения, иллюзии и заблуждения. Теперь я знала двадцатый век как свои пять пальцев и могла смело отправляться в 80-е.
      Как любой инструмент, кибер-бустер не лишен недостатков. Ему лучше даются языки и факты, нежели распознавание образцов. Я не смогу, взглянув на платье, узнать, подобно коренным жительницам, откуда оно-- из 1968 или 1978 года. То есть мне не стоило чересчур зарываться: останься я в двадцатом веке подольше, я непременно допустила бы какой-нибудь анахроничный ляпсус.
      Но что может случиться за один час?
      День выдался отвратительный. Всю ночь лил дождь; днем он наконец перестал, но вместе с ним исчезли облака, и, что хуже всего, осадки вымыли из воздуха почти все миазмы. Небо было громадное, необъятное, неправдоподобно голубое; казалось, до него не меньше миллиона миль. Солнце сияло так ярко, что на него невозможно было смотреть без риска повредить сетчатку. Не говоря уже о том, что оно заливало меня вредной для здоровья радиацией, я вообще не понимаю, как люди могли жить с этой нависающей над головами жуткой штуковиной? А воздух был такой чистый и ясный, что просматривался даже округ Марин.
      Слова-- явления забавные. Я понимаю, что описала прекрасное-- с точки зрения двадцатников-- утро. Прохладный, свежий, чистый воздух; яркий живительный солнечный свет; все окрестности видны как на ладони.
      А я стою, задыхаюсь и чувствую себя голой под этим чудовищным небом.
      Задыхалась я на девяносто процентов от волнения. Но мне все равно сильно полегчало после нескольких вдохов из "викс"-ингалятора, прихваченного с собой. Попробуй вы нюхнуть моего "викса", вас постигло бы жестокое разочарование. От его химикалиев в мгновение ока дохнут тараканы и тускнеет нержавеющая сталь.
      Ворота выкинули меня у восточной стены гигантского стального ангара, приспособленного под хранилище обломков крушения. По крайней мере, так было запланировано. Когда я обогнула ангар и подошла к передней двери, она оказалась открытой. Внутри виднелись два "Боинга-727" компании "Пасифик Саутуэст" и множество механиков.
      Мне это очень не понравилось: похоже на разрыв временной линии. Оглядевшись кругом, я заметила искомый ангар на расстоянии четверти мили.
      Промахнись Ворота на такое же расстояние в другом направлении, я бы плюхнулась в залив. А кроме того, есть ведь и другое направление. Я могла материализоваться в четверти мили над полем.
      Эта четверть мили была очень длинной. Я чувствовала себя клопом на тарелке. Бесконечный бетон, еще влажный от ночного дождя, и бескрайнее чудовищное небо. За пятьсот столетий можно было, вообще говоря, придумать какие-нибудь пилюли от агорафобии.
      В ангаре мне сразу бросились в глаза две женщины, одетые в такую же, как у меня, униформу. Я немного воспряла духом. Уж что-что, а смешиваться с женщинами в униформах я умею. Я пригляделась, стараясь понять, чем они тут занимаются. Оказалось-восхитительно прозаическим делом. Рабочие, расчищавшие места аварий, вкалывали всю ночь без перерыва, и поэтому "Юнайтед" послала нескольких женщин на раздачу кофе с пончиками. Занятие для меня самое что ни на есть знакомое. Перехват коммерческого авиалайнера на девяносто девять процентов состоит из раздачи кофе и лишь на один процент-- из собственно перехвата.
      Я нашла столик с кофейниками, обменялась приветствиями с женщиной, стоявшей за столиком. Она ни на миг не усомнилась в моей принадлежности к "Юнайтед". Взяв поднос, я расставила на нем дюжину чашек, налила кофе, бросила рядом горсть бумажных пакетиков с сахаром и порошковыми сливками и отправилась обслуживать.
      Или, по крайней мере, делать вид, что обслуживаю. Я быстро поняла, что для работы, на которую "Юнайтед" отрядила трех женщин, вполне хватило бы одной. Ничего удивительного-- так повелось еще с пещерного века. Для любого дела нужно как минимум три человека: один работает, другой наблюдает, а третий дает ценные указания. Так было на охоте на мамонта за сорок тысяч лет до Р.Х. и на борту звездолета. От возможных неприятностей меня спасала еще одна общечеловеческая черта: если ты делаешь вид, что сильно занят, и не задаешь лишних вопросов, к тебе, как правило, никто не вяжется.
      Поэтому я бодро и деловито сновала по ангару. За первые двадцать минут я подала одну чашечку кофе и чуть было не скормила какому-то парню пончик, но в последнее мгновение он передумал. После всего, чего он насмотрелся за сегодняшнее утро, бедняга, по-моему, сомневался, сможет ли вообще когда-нибудь проглотить кусок.
      Улучив момент, я то и дело украдкой бросала взгляд на свои часы. На сей раз это были электронные "сейко", не более настоящие, чем зеленые хрустяшки у меня в кошельке. Индикатор, встроенный в часы, должен был засечь утечку энергии из поврежденного парализатора.
      Между грудами мусора были оставлены дорожки, некоторые из них достаточно широкие для проезда грузовиков. Грузовики из Ливермора шли буквально потоком, и человек пятьдесят-шестьдесят беспрерывно их разгружали. Два или три парня указывали, куда складывать обломки, сортируя их по основным категориям: корпус, двигатели, электроника, гидравлика и так далее. В отдельную кучу скидывали остатки внутреннего интерьера, в основном обгорелые скорлупки кресел.
      Кругом валялась обугленная по краям разноцветная бумага и фольга. Мне пришлось обратиться к кибернетической памяти, чтобы узнать в них обертки от рождественских подарков. Неподалеку я увидела груду самих подарков, в том числе и новенькую одежду в целлофановых пакетах. Одна куча целиком состояла из детских игрушек. Все они здорово обгорели.
      И, наконец, на отдельную площадку, самую просторную, сваливали мусор той категории, для которой больше всего подходит определение "?".
      Площадка занимала не меньше акра, и мои "сейко" показали, что парализатор находится там.
      Сюда выгружали громадные мусорные мешки. Некоторые из них упали на бок, вывалив на пол часть содержимого, и мне пришлось бы изрядно попотеть, заставь меня кто-нибудь определить его происхождение. Не исключено, что тут были и ошметки пассажиров тоже. Рабочие прочесывали место крушения, подбирая все, что не имело отношения к коровьему пастбищу, и если находка казалась ни на что не похожей, просто совали ее в мешок-- пускай с ней потом разбираются кому положено.
      Я насчитала сотню мешков, не дойдя даже до четвертой части груды.
      Я усиленно ломала голову в поисках правдоподобной причины, которая позволила бы мне залезть в середину кучи, вывернуть содержимое мешков на бетонный пол и как следует там порыться. Такой причины я придумать не смогла. Я и по сей день не могу. Будь у меня с собой человек десять и пять-шесть часов на поиски, может, я что-нибудь сообразила бы. Но в моем распоряжении было полчаса, я лично я и я, а также пятьдесят потенциальных заинтригованных зрителей. ("Чего ты ищешь, крошка?" Сувениры? Пальцы с бриллиантовыми кольцами? Самую важную вещь во Вселенной?)
      --Я бы не отказался от чашечки кофе.
      Кофе? Ах да, я же здесь на раздаче кофе, верно? Я обернулась, изображая тщательно отработанную улыбку,-- и он улыбнулся в ответ.
      Билл Смит. Гвоздь программы.
      Время-- мое ремесло. Меня не удивишь коленцами, которые оно умеет откалывать. Но этот момент до жути напомнил мне тот, другой, когда пуля воздушного пирата ударила меня в плечо. Время замедлило свой ход, и мгновение превратилось в вечность.
      Помню страх. Я была актрисой: я играла на сцене перед самой важной в мире публикой и не могла вспомнить ни единой реплики. Я была самозванкой: это видно с первого взгляда, и мне не уйти от разоблачения. Я была жалким уродцем в фальшивой шкуре, монстром из невообразимого будущего. И весь мир зависел сейчас от одного этого человека, от того, что я сделаю ему или с ним,-- а я должна была ответить ему и дать чашечку кофе, точно он был простым смертным.
      И в то же время он таки был простым смертным. Я знала Билла Смита как облупленного: развод, начальная стадия рака, злоупотребление спиртным и так далее. Я изучила его биографию: детство, проведенное в Огайо, летное училище военно-морского флота, авианосец, коммерческие авиалинии, работа в компании Боинга, продвижение по служебной лестнице в комитете по безопасности перевозок, ранняя отставка и несчастный случай с лодкой, который его убьет.
      И это было больно. Я знала, как умрет стоявший передо мной человек. Если мне удастся выполнить задание, если я смогу вернуть временной поток в предопределенное русло, Билл Смит по-прежнему будет скользить по наклонной плоскости и так испоганит собственную жизнь, что смерть окажется для него избавлением.
      Впервые на моем веку один из козлов обрел имя и биографию. И кривую усталую усмешку.
      Я смотрела на него не больше секунды. Потом повернулась и пошла к выходу.
      --Эй, а как же мой кофе?
      Я ускорила шаг. Через пару минут я уже просто бежала.
      Я совершила немало ошибок за время работы над проектом Ворот. Ошибок грубых и глупых. Став руководителем, я в каком-то смысле приняла на себя ответственность и за чужие промахи. Мне никогда не отделаться от чувства вины за гибель Пинки, например. Если она ошиблась, значит, я плохо учила ее.
      Но за тот день, за ту первую вылазку с целью предотвращения парадокса мне особенно стыдно, ибо я не могу объяснить, почему я сделала то, что сделала.
      Я выскочила из ангара и пробежала четверть мили до места, где меня выкинули Ворота. Там я сидела, съежившись под ненавистным небом, пока Ворота не прибыли точно по расписанию и не забрали меня.
      Предопределение-- самое мерзкое слово в любом из человеческих языков.
      Эта первая вылазка была для меня единственным и неповторимым шансом аккуратненько разрубить узел парадокса у самого основания, но я упустила свой шанс. Почему я вспомнила о предопределении? Чтобы оправдать свой промах? Или неумолимая судьба и вправду схватила меня, как марионетку, и потащила по всему крестному пути какого-то космического ритуала?
      Иногда я жалею, что вообще родилась на свет.
      А с другой стороны, чтобы об этом пожалеть, для начала нужно родиться. Но если я оплошаю и во второй раз, мы столкнемся именно с такой ситуацией. Нерожденные, нежившие, не вкусившие ни побед, ни поражений. Какой бы гнусной ни была моя жизнь, она принадлежит мне, и я принимаю ее без оговорок.
      Я вернулась ни с чем, кроме непоколебимой решимости продолжать. Мы и не ждали от первой вылазки особых результатов; просто это был самый прямой путь-- и к тому же единственный, позволявший прервать парадокс в зародыше. Что ж, теперь мы начнем обходные маневры. Мы развернем борьбу за локализацию процесса. Мы попытаемся загнать парадокс в пределы, приемлемые для Вселенной: возьмем его в кольцо, закупорим, осторожненько повернем события в положенное направление и, пусть даже временная линия завибрирует, словно дернутая гитарная струна длиною в восемь миллиардов лет, будем уповать на то, что ее природная эластичность в конце концов возьмет верх.
      --Это все равно что пихать нейтроны обратно в критическую массу урана,-- сказал Мартин Ковентри.
      --Отлично,-- ответила я.-- У тебя же есть машина, способная проделать такую операцию, верно? Давай начнем пихать.
      --По-моему, Мартин просто выразился языком двадцатого столетия,-- сказал Шерман.
      Да-да, я не оговорилась. Шерман.
      Я испепелила его взглядом. Как видно, жизнь решила, что преподносит мне чересчур мало сюрпризов. И вот теперь мой робот свихнулся.
      Он встретил меня у Ворот, улыбаясь слегка виновато. Это довольно трудно проделать без лица, поэтому он обзавелся физиономией. Само его присутствие возле Ворот оказалось для меня неприятным сюрпризом: насколько я помню, Шерман ни разу не покидал квартиры с тех пор, как я его распаковала. Но лицо-- это уж и вовсе ни в какие ворота не лезет!
      Мы заперлись втроем в комнате рядом с центром управления и принялись обсуждать проколы первой вылазки. Лоренс тоже присутствовал-- в виде двумерной проекции-- и кто-то из членов Совета как пить дать подслушивал через БК.
      Втроем! Теперь вы понимаете, насколько потряс меня Шерман? Раньше мне и в голову не пришло бы включать его в число присутствующих-- не больше, чем стол или стул.
      --Думаю, Луиза права,-- проговорил Лоренс. Я взглянула на изображение на видеоэкране.-- Нам не стоит зацикливаться на первой неудаче. Нужно переходить к следующей попытке.
      --Боюсь, эта неудача уже причинила немало вреда,-- возразил Мартин. Он и впрямь выглядел испуганным. Стадия "человека действия", как видно, миновала, и Мартин опять превратился в осторожного историка-- хуже того, в историка-практика, получившего пугающую возможность сотворить свою собственную историю.
      --Какого вреда?-- поинтересовалась я.-- О'кей, я не принесла парализатор. Но ведь и прогноз насчет вылазки был не ахти.
      --Верно,-- подтвердил Шерман.
      Я надеялась, что Мартин или Лоренс возмутятся и пресекут наглые попытки этого одушевленного вибратора присвоить себе право голоса в нашем собрании, но ни один из них и глазом не моргнул. Они внимательно уставились на Шермана, и мне пришлось последовать их примеру.
      --Если изложить события вкратце,-- продолжал он,-- выходит, что Смит увидел Луизу, она посмотрела на него и убежала. Правильно, Луиза? Не скаль так зубы, тебе это не идет.
      --Погоди, вот вернемся домой, доберусь я до тебя с отверткой и паяльником!
      --Все может быть. Но сейчас мы говорим о твоем давешнем провале. Мое изложение соответствует действительности? Провал случился именно так?
      --Я сдеру эту елейную личину с твоей башки!..
      --Моя личина не имеет отношения к вопросу о твоем...
      --Прекрати повторять это слово!
      --...провале. Сядь, Луиза. Дыши глубже, и тошнота пройдет.
      Я села, и она прошла.
      Шерман склонился надо мной и зашептал прямо в ухо:
      --Я сделал несколько вещей, которые считал необходимыми. Лицо-это одна из них. Искусственный катарсис-- другая. Если ты успокоишься и признаешь мое право принимать участие в совещании, мы продолжим, а твои печали обсудим позже, когда останемся наедине.
      Я с трудом сглотнула слюну и кивнула. Своим голосовым связкам я пока не доверяла.
      --Итак, он увидел тебя и ты убежала. Это все?
      Я опять кивнула.
      --Тогда я не думаю, чтобы ты так уж сильно осложнила ситуацию. Главное-- он тебя не разоблачил.
      --Вот именно,-- сказал Лоренс.-- Взгляните на это с точки зрения Смита. Он увидел женщину в форме "Юнайтед", и она от него убежала.
      --Странный поступок,-- заявил Мартин.
      --Конечно, но она сможет его объяснить, когда встретится со Смитом в следующий раз. Мы придумаем какую-нибудь историю...
      --Погодите минуточку. С какой стати я должна встречаться с ним еще раз?
      --Это моя идея,-- сказал Шерман.
      Я переводила взгляд с одного лица на другое, пытаясь сообразить, что происходит.
      --Ты ничего подобного не предлагал перед моим уходом,-- сказала я.-- Значит, вы трое сговорились за моей спиной, пока я была в прошлом.
      --Ну, не то чтобы сговорились...-- ответил Лоренс.-- Просто Шерман пришел как раз тогда, когда мы получили новую информацию.
      --Какую информацию?
      --Лоренс неточно выразился,-- вмешался Шерман.-- Я пришел, с большим трудом добился, чтобы меня выслушали, и сказал команде операторов: мне, мол, известно то, что они вот-вот обнаружат.
      --Я вовсе не уверен, что последовательность событий была именно такой,-- с вызовом проговорил Лоренс.
      --Зато я уверен,-- отрезал Шерман.
      --Кто-нибудь объяснит мне по человечески, в чем дело?-- не вытерпела я.-- Рассказывайте от начала и до конца, так, как события происходили в реальном времени!
      Троица переглянулась, и провалиться мне на этом месте, если Мартин с Лоренсом не засомневались; Шерман же выглядел уверенным и твердым как скала.
      --Ладно, пускай он расскажет,-- снизошел наконец Лоренс.
      --Хорошо,-- сказал Шерман.-- Тридцатью секундами раньше, чем ты ушла в прошлое, я прибыл на почту по вызову Большого Компьютера. Послание, ожидавшее меня там, я прочел как раз в тот миг, когда ты шагнула в Ворота. Повинуясь указаниям послания, я пришел сюда.
      Я и не знала, что Шермана ожидало на почте послание. Я отродясь не слыхала, чтобы какой-нибудь робот получил временную капсулу.
      Тому была веская причина. Послание оказалось необычным. Надпись снаружи предупреждала: ни один человек не должен знать личности получателя и даты вскрытия капсулы. БК, как я уже говорила, неукоснительно соблюдает подобного рода инструкции. То есть по идее, конечно, Совет программистов дал БК команду выполнять указания, начертанные на временных капсулах, но мне интересно, что сделал бы БК, получи он от Совета противоположную команду?
      Впрочем, "сделал бы" всего лишь условная форма глагола "делать". И абсолютно бессмысленная.
      В послании Шерману говорилось-- помимо прочих вещей, к которым мы еще вернемся,-- что он должен пойти в центр управления Воротами и рассказать Лоренсу о том, как я встречусь лицом к лицу с Биллом Смитом и как провалю операцию. Опять это слово.
      Шерман так и сделал-- вернее, попытался. Привлечь к себе внимание операторов ему удалось с большим трудом, по двум причинам: во-первых, они по-прежнему возились со сканерами, где что-то вроде начинало проясняться, а во-вторых... Ну, все-таки он был робот. Люди удивились, увидев его в центре управления: с таким же успехом туда мог заявиться мой холодильник, приплясывая и напевая "Саванну", с рекламным щитом на дверце, возвещающем о конце света.
      И все же Шерман пробился к ним и сказал. Одновременно или через пару секунд, смотря чьей версии верить, один из операторов обнаружил Билла Смита в вертолете, возвращавшемся с места крушения "боинга", а другой заметил тот же вертолет, припаркованный возле ангара, где находилась я. Отсюда вывод: мы со Смитом могли встретиться в ангаре.
      Вот тогда они начали слушать Шермана по-настоящему. Эти несколько секунд подтвердили, что он и впрямь получил временную капсулу, и ставки Шермана сразу взлетели до небес. Я сама недавно испытала нечто подобное. Мои современники склонны прислушиваться к мнению тех, кто только что получил послание из будущего.
      И он, конечно же, сразу начал ломаться и наводить тень на плетень.
      --Послание было очень личным,-- заявил он.-- Кое-что я могу вам открыть, но остальное я обязан хранить в тайне.
      --Да ладно тебе!-- сказала я.-- Не хрен нам мозги пуд...-- Тут я заткнулась, сожалея, что не закрыла рот шестью слогами раньше. Я вспомнила о том, что Совет наверняка нас подслушивает, и в моей памяти тут же всплыл спектакль, который я сама разыграла недавно, ссылаясь на временную капсулу, чтобы получить "добро" на проведение операции.
      --Итак, вот о чем мне позволено вам рассказать,-- продолжал Шерман.-- Во-первых, мое послание подтверждает твое, Луиза. Эта операция жизненно важна для успеха проекта Ворот.
      Он взглянул на меня с выражением, которого я не поняла. Хотя, с другой стороны, как можно понять то, чего нет? Новые глаза Шермана были, конечно, имитацией, но выглядели очень натурально. Рот же остался всего лишь наброском и для выражения эмоций годился не больше, чем рот героя мультфильма. Сотворением носа Шерман утруждаться не стал.
      --Во-вторых, я могу поведать вам о следующем шаге, раз уж мы все согласны с тем, что экскурсия в окно "А" была неудачной.
      Стало быть, мы вновь вернулись к теме окон. Теперь их осталось только три. "Г" казалось мне чересчур опасным, "Б" чересчур малообещающим, а "В"...
      Расскажи ему про ребенка. Она же просто слизнячка.
      Никто, кроме меня, об этом не знал, но я не собиралась лезть в окно "В". Глубоко вздохнув, я приготовилась спраздновать труса, то бишь сделать все возможное, чтобы убедить их выбрать окно "Б". Мартин, скорее всего, проголосует вместе со мной, а Лоренса я попытаюсь уболтать. Что никто не выскажется за "Г"-- в этом я была уверена. Навещать место парадокса-- слишком опасная затея.
      --А в-третьих, я могу сообщить вам о том,-- продолжал Шерман,-что следующая вылазка должна состояться в 23.00 по времени тихоокеанского побережья 13-го декабря. Это пробел, названный вами окном "Г". Луиза возглавит операцию.
      Глава 9
      Девушка-призрак
      Свидетельство Билла Смита
      Рядом с конференц-залом находилась забегаловка со стойками. Мы пошли туда исключительно из-за нехватки времени. Во всех аэропортах, от Лос-Анджелесского до Орли, есть такие забегаловки, и я никогда не мог понять, что заставляет людей стоять там и жевать засохшие булочки с сосисками. Хотя ответ, наверное, прост: им тоже некогда, как и нам.
      Прежде чем съесть так называемый ростбиф, я долго колупался, вскрывая пакетики с горчицей, кетчупом и каким-то безымянным белым соусом и выдавливая их содержимое на тарелку в надежде заглушить клейкий привкус мяса. Тому Стэнли выдали булочку с сосиской и соусом "чили" и пластмассовую вилку.
      --Ты уже слышал эту историю?-- спросил я его.
      --Отчасти. Я догадывался о том, что он скажет.
      --И что ты думаешь по этому поводу?
      Том ответил не сразу. Я ждал с интересом, поскольку наземное управление полетом-- его специальность, и к тому же Том прекрасно разбирается в электронике, в которой я, надо признаться, не силен. Ну так ведь он изучал компьютерную премудрость в Массачусетском технологическом, в то время как я-представитель последнего поколения, не забывшего, как выглядит логарифмическая линейка. По должности мне приходилось иметь дело с компьютерами, так что полным профаном я не был, но увлечься ими так и не увлекся.
      --Такое могло случиться,-- произнес он наконец.
      --Могло или случилось?
      --Я верю Джансу, если ты об этом. Мы даже можем получить подтверждение от самого компьютера. Правда, придется повозиться.
      Я переварил информацию.
      --О'кей. Допустим, парень сказал правду. Кого, по-твоему, мы должны повесить в таком случае?
      --Тебя интересуют мои предположения?
      --Почему бы и нет?
      --Сомневаюсь я, чтобы мы могли кого-то повесить. Слишком рано, сам понимаешь. Вот если удастся раскопать еще какие-то факты, тогда...
      --Не для протокола, Том.
      Он кивнул.
      --Хорошо. Не поручусь, что мы вообще сумеем на сей раз найти виновных.
      --Слушай, Том. Когда торнадо, как гром среди ясного неба, обрушивается на самолет, я готов согласиться, что ничьей вины в этом нет. Когда на самолет падает метеорит, мы тоже, скорее всего, бессильны. Когда...
      --Давай без речей, а?-- сказал он.-- Я их уже слышал. А вдруг окажется, что виноваты мы сами? Ты, да я, да комитет?
      --Мне не впервой быть виноватым.
      Я не стал продолжать-- Том и без того меня понял. Порой нам так и не удается в точности установить причину аварии, и потом очень трудно бывает отделаться от мысли: может, дело в том, что ты недостаточно настойчиво искал? И, опять-таки, иногда ты находишь причину, пишешь отчет, сообщаешь о ней ребятам, которым положено навести порядок,-- а они не шевелятся. Ты настаиваешь, требуешь, чтобы они сделали что-нибудь, но ты никогда не уверен, что не мог надавить еще сильнее. Действительно ли ты уперся лбом в непрошибаемую стенку? И стоит ли ради этого рисковать своей работой? И так далее. На моей совести пока еще нет крушений, которые произошли потому, что я чего-то недоглядел или попросту схалтурил. Но несколько аварий оставили меня в сомнении: быть может, окажись я понастойчивее...
      --Эли говорит, он видал как-то подобный случай,-- сказал Том.
      --Он представил рапорт?-- Эли мне, конечно, друг, но всему есть пределы.
      --Как будто да. Сам он был очевидцем лишь однажды, но слыхал о двух или трех таких же накладках. Просто тогда на компьютерный сбой никто не обратил особого внимания. Что значит какая-то ошибка по сравнению с проблемой устаревших компьютеров в целом? Но в Вашингтоне есть файл с записями аналогичных сбоев.
      --Ты его видел?
      --Да. Я даже поковырялся немного, пытаясь найти решение, но это без толку. Нужны новые машины.
      --Что же там все-таки стряслось?
      --Чистой воды случайность, одна на миллион. Такое может произойти, когда два самолета находятся в одном и том же секторе неба и на одинаковом расстоянии от радарной тарелки. Наземный контроль запрашивает бортовые автоответчики, те отвечают-- и сигналы достигают земли одновременно. То есть действительно одновременно, с разницей не больше тысячной доли секунды. И компьютер порой не справляется, путает сигналы и показывает на экране не те цифры. Это называется "туфту внес-- туфту получил".
      Я понял, о чем он, но не был уверен в его правоте. Компьютеры, что бы о них ни говорили, вовсе не такие умные. Они просто быстрые. Их можно запрограммировать так, чтобы они действовали по-умному, но умным в таком случае все равно будет программист, а не компьютер. Если дать машине достаточно долгий срок, она, как правило, решит задачу. А поскольку для компьютеров и миллионная доля секунды-- достаточно долгий срок, вот они и кажутся умными.
      --О'кей,-- сказал я.-- Значит, информация оказалось туфтой или по крайней мере ошибочной. Компьютер авиационно-диспетчерской службы не должен был проглотить очевидную туфту.
      --Но насколько она была очевидной? К тому же, не забывай, он перед этим вырубился из-за перегрузки. Может, у него не осталось вообще никаких исходных данных, и если он начал с нуля, то ему казалось совершенно естественным, что два самолета поменялись местами.
      --Он должен был понять, что это туфта.
      --Ну,-- вздохнул Том,-- новые модели смогли бы понять, но они, во-первых, и не вырубились бы от перегрузки.
      Я смотрел, как Том жует свою булочку с сосиской-- такую черствую, какой даже засохшая булочка не имеет право быть.
      --Так ты говоришь, новые компьютеры справились бы?
      --О чем речь! Они каждый день это делают-- те, что стоят у нас. Черт возьми, да компьютер семи-восьмилетней давности запросто решил бы подобную задачку!
      --Надо было мне надавить на них посильнее.
      --Ну и до каких пределов ты можешь давить?
      Мы говорили о совещании, состоявшемся полгода назад. Из-за перегрузки компьютера в районе Бостона возникла ситуация, которую разбирали у нас в комитете. Самолеты не столкнулись-они отделались легким испугом, ибо один из пилотов успел-таки рвануть машину вверх. И мы в который уже раз подняли вопрос о замене компьютеров.
      Большинство компьютеров Федерального авиационного управления были куплены и установлены в 1968 году. Кого-то осенила казавшаяся по тем временам блестящей идея: не арендовать компьютеры, а купить их. И правительство Соединенных Штатов вскоре приобрело на несколько миллионов долларов целый компьютерный парк и пользовалось им, а также обслуживало своими силами.
      Шли годы.
      Каждый, кто хоть немного разбирается в компьютерах, знает, что машина десятилетней давности с таким же успехом могла быть выпущена в каменном веке. Пусть она в хорошем состоянии, пусть она отлично исполняет то, на что была рассчитана,-- грош ей цена. Если вам удастся продать ее на металлолом, считайте себя счастливчиком. Кому нужна громоздкая махина, не способная выполнять и половину тех функций, с которыми запросто справляется современный компьютер в сто раз меньших размеров?
      Компьютеры ФАУ превратились в хлам. Они работали, но на пределе, а в результате-- сбои да простои. Мы их понемногу заменяли, но стоят они дорого, а бюджет у нас не резиновый. Так что-погодите, ребята, не все сразу.
      А чего ждать? С компьютерами вечно одна и та же история: только ты успел его распаковать и воткнуть в сеть, как на рынке уже появились модели вдвое лучше и вполовину дешевле. Вот комитет и тянул волынку-- а вдруг через год появится что-то стоящее, может, имеет смысл повременить немного?
      Не имеет смысла, по-моему. Я хотел, чтобы все компьютеры заменили в течение года, и черт с ними, с будущими моделями. Но решил, что ради этого не стоит переть напролом с риском потерять работу.
      Если как следует покопаться, виновные всегда найдутся.
      Когда мы вернулись в зал, копия пленки РС с "боинга" была уже готова к прослушиванию.
      Мы собрались в кучку-- я заметил, что нашего полку прибавилось. Не знаю почему, но люди слетаются на расследование, как мухи на мед. Пленка завертелась, то и дело противно шипя, однако голоса звучали довольно отчетливо.
      В кабине 747-го находилось четверо. Все в хорошем настроении, шутят, балагурят, смеются.
      Я сразу узнал голос Гила Крейна, командира. Во-первых, я был с ним знаком, а во-вторых, у него ярко выраженный южный выговор. Натуральный, между прочим. Половина пилотов коммерческих авиалиний говорят по радио с протяжным западно-виргинским акцентом, вошедшим в моду в 50-е годы с легкой руки Чака Йигера*. Другие монотонно, со скукой, бубнят себе что-то под нос-- я прозвал их вьетнамскими реактивными жокеями. А бывает, и не поймешь: то ли это летчики разговаривают, то ли шоферюги-дальнобойщики, ведущие колонну тягачей. Но Гил Крейн родился и вырос на земле Дикси**. Скоро его в ней и похоронят.
      _____________________________
      *Чак Йигер-- американский летчик-испытатель, первым преодолевший сверхзвуковой барьер.
      **Неофициальное название юга Соединенных Штатов.
      _____________________________
      Он много говорил о своих детях. Слушать это, зная, что с ним случится через несколько минут, было тяжко. Помнится, на пленке из Сан-Диего пилоты обсуждали страховку-- даже не предполагая, как сильно она им понадобится в ближайшие мгновения.
      Лойд Уайтмор, бортинженер, то и дело посмеивался. У Джона Сианиса, второго пилота, был легкий иностранный акцент, вроде бы ближневосточный, и ясная, четкая дикция.
      Четвертый-- Уэйн де Лизл-- числился наблюдающим, а точнее говоря, ехал "зайцем". Один из пилотов "Панам", он пристроился в кабину 747-го на откидное место, поскольку завтра ему предстоял рейс из Сан-Франциско в Гонконг. Сидел он далеко от микрофона, но без устали молол языком, так что я скоро наловчился узнавать его голос среди остальных.
      Неприятности начались примерно так же, как и на "десятке". Крейн попытался оспорить приказ Джанса, показавшийся ему бессмысленным, но я знал, что долго упорствовать пилот не будет. Ясное дело, наземному диспетчеру виднее: он глядит на радарный дисплей, а Крейну и глядеть-то некуда-- за окном сплошные облака да туман.
      В кабине стало по-деловому тихо.
      Крейн сказал: "Хотел бы я знать, что у него на уме?" Потом начал говорить что-то еще-- и умолк. Послышался шум удара. Летчикам, наверное, не удалось даже увидеть другой самолет; по крайней мере, никто о нем не упоминал.
      Кто-то что-то крикнул, а затем они занялись делом, пытаясь удержать падающую машину в воздухе.
      Мы слушали, а трое летчиков работали. Четко и по инструкции. Крейн проверял состояние "боинга", докладывая о результатах проверок; постепенно в голосе у него прорезались оптимистические нотки. Самолет снижался, но пилоту удалось задрать кверху нос, и он надеялся выровнять машину. Я бы на его месте тоже надеялся, да только мне, в отличие от Крейна, было известно, что руля направления у него уже нет и что впереди по курсу-- горная вершина, от которой он не сможет увернуться. И тут я услышал голос де Лизла.
      --А ну-ка, прокрутите немного назад!-- велел я.-- Что он сказал?
      --Что-то вроде "посмотрите на пассажиров",-- предположил кто-то из толпы.
      С пленки вновь раздался голос Гила, говорящего о руле направления. Я весь напрягся, силясь разобрать следующую реплику де Лизла, как вдруг прямо у меня над ухом прозвучало:
      --Хотите чашечку кофе, мистер Смит?
      Я повернулся, злой как черт, готовый заорать, чтобы эту идиотку убрали куда подальше... и столкнулся взглядом с моей кинозвездой-стюардессой из ангара. Улыбка у нее была обворожительная и в то же время невинная и безмятежная, словно у ангела,-- что выглядело, мягко говоря, немного странно, если вспомнить, как поспешно она удирала от меня несколько часов назад.
      --Что вы делаете здесь, в конференц-зале?..
      --Он сказал: "Пойду посмотрю на пассажиров",-- прервал меня сидевший сбоку Джерри.-- Почему он... Билл! Ты меня слушаешь?
      Часть меня слушала, но другая была поглощена созерцанием женщины. Я разрывался надвое. Посмотрел на Джерри, потом опять на нее-- но она уже удалялась вместе с подносом.
      --Почему он решил уйти из кабины?-- продолжал Джерри.-- Ведь дело принимало плохой оборот.
      --Я бы на его месте не стал отстегивать ремни,-- подал голос кто-то из окружающих.
      Я наконец сосредоточился.
      --Почему он так решил?-- сказал я.-- А не все ли равно? У него не было никаких обязанностей в этом рейсе, так что винить его не в чем. В кабине он был лишним грузом, вот и решил, наверное, помочь стюардессам в салоне.
      --Все равно странно. Что-то уж больно быстро он туда намылился,-- сказал Крейг.
      --А что тут странного?-- вмешалась Кэрол.-- Посудите сами. Он пилот, но в кабине то него никакого проку. Каждой своей клеточкой он ощущает потребность делать что-нибудь, но все пилотские обязанности выполняют другие люди. Однако он ведь тоже летчик, он чувствует ответственность за пассажиров. Поэтому он покидает кабину, где в его помощи не нуждаются, и уходит в салон, где может кому-нибудь пригодиться.
      Я кивнул. Звучало вполне правдоподобно. Том, по-видимому, тоже так подумал.
      --Похоже на то,-- сказал он.-- Хотя, с другой стороны, он все-таки должен был сидеть и ждать приказа от командира, а не самовольничать.
      --Крейну было не до приказов.
      Они поспорили на эту тему еще немного, а потом я ее закрыл.
      --Крутите вторую сторону.
      Вторая сторона показалась мне длиннее первой. И в каком-то смысле хуже. Ясно было, что Гил поверил-таки в удачу. Он зачитал показания альтиметра, и они действительно давали повод для надежды. Машина выравнивалась. Гил обсуждал со вторым пилотом места вынужденной посадки: может быть, им удастся дотянуть до отмелей залива, или реки Сакраменто, или еще чего-нибудь... они говорили о полях, шоссейных дорогах... как вдруг завыла сирена предупреждения о близости земли. И перед ними выросла гора.
      Даже с рулем направления обойти ее было бы трудно. Крейн выжал все что мог из своих интерцепторов, элеронов, закрылков, рулей высоты, пытаясь заставить непослушную махину повернуть. Разговор в кабине сделался торопливым, но не беспорядочным: Крейн и его экипаж не сдавались.
      Командир решил задрать нос, опустить закрылки, дать обратную тягу двигателям и попробовать затормозить о землю, распластавшись блином на этой горе и надеясь, что машину не занесет слишком далеко. Надежды на удачный исход уже не осталось, Крейн думал теперь лишь о том, как уменьшить потери.
      И тут до нас донесся более чем странный звук. В кабине раздался совершенно истошный, истерический вопль.
      Мужской голос выкрикивал слова так быстро и бессвязно, что я ни черта не понимал, хотя и вслушивался изо всех сил, напряженно замерев на краешке стула и закрыв глаза. Голос принадлежал де Лизлу. Значит, он вернулся.
      Но почему? И что он такое орет?
      В этот момент звук резко оборвался и что-то шлепнулось мне на колени. Я дернулся от неожиданности, открыл глаза и ошалело посмотрел вниз. На коленях боком лежала пластмассовая чашечка с кофе, горячая жидкость растекалась по штанам.
      --Ох, извините, извините, ради Бога, я сейчас все вытру. Я такая растяпа-- неудивительно, что меня не берут в стюардессы.
      Она продолжала сбивчиво извиняться, сидя подле меня на полу и промокая кофе крошечным носовым платочком.
      На какое-то мгновение я растерялся. Только что я был поглощен разговором погибших пилотов-- и вдруг она свалилась невесть откуда, как снег на голову... вернее, под ноги. Она сидела совсем рядом, заглядывая мне в глаза снизу вверх с каким-то непонятным выражением, и терла меня по бедру мокрым носовым платком. Я глазел на нее, не в силах оторваться.
      --Все о'кей,-- пробормотал я наконец.-- Никто не застрахован от аварий.
      --Но случаются они всегда почему-то со мной,-- жалобно проговорила она.
      Авария оказалась нешуточной.
      Кинозвезда споткнулась о шнур на полу, поэтому магнитофон и вырубился. Поднос с кофе полетел в одну сторону, леди с чашкой в руках-- в другую. Она приземлилась на полу возле меня, а поднос окончил свой полет над магнитофоном.
      Я подошел к оператору оценить нанесенный ущерб.
      --Придется тащить другой маг,-- сказал оператор.-- Раззява чертова! Эта система стоит пять тысяч баксов, и кофе вовсе не...
      --Что с пленкой?
      Я похолодел при одной только мысли о том, что могло случиться. Как-то раз я прослушал оригинал пленки РС, прежде чем отослать ее в вашингтонскую лабораторию. Слава Богу, сейчас мы слушали копию. Вряд ли кому-нибудь в комитете понравилось бы, если бы пленку, уцелевшую в крушении, загубили пролитым кофе.
      --Все будет о'кей. Я перемотаю ее вручную и высушу.-- Он глянул на часы.-- Дайте мне полчаса.
      Я кивнул и повернулся к девушке, но ее уже и след простыл.
      Глава 10
      Человек, который пришел слишком рано
      Свидетельство Луизы Балтимор
      У меня было такое ощущение, какое, наверное, недавно испытали члены Совета. Я заявила этой девятке несчастных гениев, что вылазка имеет жизненно важное значение для успеха проекта Ворот, и они купились, как девять салажат. Теперь Шерман сыграл такую же шутку со мной. Я подозревала, что его авторитетное заявление-- такая же липа, как мое, но вслух сказать не посмела, к тому же... кто его знает, а вдруг это правда? Я по-прежнему суеверно боялась ослушаться послания из будущего.
      И все-таки здоровый инстинкт самосохранения-- можете назвать его страхом-- заставил меня усомниться в разумности предложения Шермана. У Лоренса с Мартином такого побудительного мотива не было. Они сразу согласились: что ж, дескать, раз визита в прошлое все равно не избежать, пускай Луиза ведет команду в тот роковой ангар и в ту роковую ночь. Они тут отсидятся в безопасности, а потом с наслаждением разберут меня по косточкам, когда я вернусь после очередного провала.
      У меня было совсем ненаучное и очень примитивное предчувствие, что я опять провалюсь. По-моему, Шерман об этом знал.
      Решение приняли быстро. Оставалось лишь отработать детали.
      Лоренс пришел в ужас, узнав, как далеко от цели высадил меня в прошлый раз. Он усадил свою команду за работу и вскоре заверил меня, что теперь попадет в любое место с точностью до десяти дюймов. Я не поверила, но зачем портить человеку настроение?
      Моя собственная практическая подготовка была на сей раз несложной. Рейд предстоял командный. Я решила, что со мной пойдут трое моих лучших оперативников: Манди Джакарта, Тони Луисвилл и Минору Ханой. Никакого маскарада-- мы пойдем в прошлое крадучись, как тати в нощи. Цель операции-- попасть в ангар, найти парализатор и выбраться так, чтобы все было шито-крыто.
      Я назначила Тони ответственным за экипировку и план кампании.
      Тони, надо полагать, прошел ту же накачку информацией, что и я. Во всяком случае, фильмов мы насмотрелись одинаковых. Костюмчики, которые он нам подобрал, отлично смотрелись бы в картине времен второй мировой войны. Черные от шеи до пят, на руках-- перчатки, на ногах-- мягкие туфли. Тони даже сажу приволок, чтобы вымазать нам физиономии,-- всем, кроме Манди, которая в саже не нуждалась.
      За поясом у каждого из нас был детектор для поиска парализатора-- и все. Никакого оружия. Упаси Бог кого-нибудь парализовать-- ситуация осложнится еще больше.
      Пока мы стояли в рядок, ожидая открытия Ворот, Мартин Ковентри квохтал над нами, как нервная несушка, и осыпал нас последними наставлениями.
      --Вы пробудете там с одиннадцати до полуночи,-- тараторил он.-Смит появится в 23.30 и уйдет через час. Так что полчаса вы проведете в ангаре вместе с ним и...
      --И будем ходить на цыпочках,-- закончил за него Минору.-- Мы все это уже проходили, Мартин. Может, поведешь нас в ангар за ручку?
      --Повторение-- мать учения.
      --Мы ничего не забыли, Мартин,-- уверила я его.-- Ангар большой. Там тьма укромных местечек и к тому же достаточно темно.
      --Меня больше волнует наше возвращение,-- сказал Тони.-- Раз мы должны убраться из ангара в то время, когда Смит будет шастать там и вынюхивать невесть чего, так вы уж постарайтесь подать Ворота поточнее и без шума.
      --Мне это не нравится,-- сказала Манди.-- Почему мы не можем высадиться снаружи и пробраться в ангар?
      Мартин поморщился, как от боли:
      --Да потому, что в ту ночь вокруг ангара будет стоять охрана.
      --Это мне тоже не нравится,-- мрачно заявила Манди.
      --Ничего не попишешь. Положитесь на нас. Мы с Лоренсом используем все глушители. Ворота появятся где положено и совершенно бесшумно.
      Вопреки его заверениям, Ворота прибыли на место совсем не так уж тихо.
      Я слышала, как эхо прокатилось по пустому ангару, когда мы вышли из Ворот. Ничего страшного, конечно, поскольку внутри мы были одни, а за стенами вряд ли что-то было слышно. Но я, помнится, подумала, что забрать нас Лоренсу следовало бы поаккуратнее.
      --Прямо в яблочко,-- прошептала Манди, показывая на бетонный пол.
      Она была права. Моя краткая экскурсия по ангару несколько часов назад-- или около тридцати девяти часов назад, смотря какое время считать,-- оказалась полезной для выбора точки высадки. Мы решили, что ею будет северо-западный угол ангара, сзади за остатками хвостовой секции и фюзеляжа "боинга". Здесь было темно, так что нам пришлось вытащить карандаши-фонарики и быстренько оглядеться, чтобы не наткнуться впотьмах на какой-нибудь обломок.
      Сориентировавшись, я вполголоса велела команде рассредоточиться и начать поиск. А сама, вытащив детектор, направилась к месту, где засекла парализатор в прошлый раз.
      Мусорные мешки уже убрали. Все правильно. У двадцатников было почти двое суток для сортировки завалов, и они не теряли времени зря. Я принялась искать, карабкаясь осторожно, как кошка, по кошмарным курганам из обломков.
      Прошло пятнадцать минут, а я все еще ползала, а стрелка индикатора не сдвинулась даже на полмиллиметра.
      Я тихонько свистнула, и мои товарищи вскоре материализовались из тьмы. Мы встали тесным кружком.
      --У меня ничего,-- сказала я.
      --У меня тоже,-- откликнулся Тони.
      --Пусто.
      Минору просто пожал плечами и покачал головой.
      --Идеи?
      --Детекторы настроены на обнаружение источника энергии. Может, парализатор уже разрядился?
      --Или кто-то вынес его из ангара?
      --Не похоже.-- Я заметила, что грызу ноготь большого пальца.-Смит появится здесь через пятнадцать минут. Ищем еще десять, потом нам лучше затихариться. Включайте фонари и обшарьте все закоулки. На шум наплевать. Если не найдем, спрячемся за хвостовой секцией и будем ждать Ворота.
      --Сдается мне, это дохлый номер,-- сказала Манди.
      --Не будь такой пессимисткой.
      --Все путешественники во времени-- пессимисты.
      Последняя реплика принадлежала Минору. Я лично не знаю, врожденный у меня пессимизм или благоприобретенный. Я знаю одно: оснований для пессимизма у меня предостаточно. За примерами далеко ходить не надо.
      Порывшись еще три-четыре минуты в кучах хлама, я услышала приглушенную птичью трель. Это был условный знак, о котором мы договорились в дежурке, слизав его у индейцев чероки из фильма 30-х годов. Означал он: "Я нашел его!"
      Тони и правда его нашел. Мы устремились к нему. Сердце у меня колотилось как бешеное: все, слава Богу, конец! И вдруг Тони жестами велел Манди остановиться. Она бесшумно притормозила, скрючившись метрах в двадцати от него. Я сделала то же самое, наблюдая, как Тони взмахом руки подзывает Манди подойти поближе. У моего локтя внезапно возник Минору, и мы на цыпочках преодолели оставшиеся тридцать метров.
      Свет был настолько тусклым, что пришлось постоять там, пока глаза не привыкли к потемкам. Наконец я заметила парализатор-он валялся футах в десяти от составленных в ряд складных столов с кучами хлама. В тени возле столов, в нескольких футах от парализатора, лежал какой-то большой и длинный предмет. Через пару секунд глаза подтвердили первую инстинктивную догадку. Там лежало человеческое тело.
      --Кто это?-- прошептала Манди.
      --А ты как думаешь?-- с горечью откликнулась я.
      Мы подошли поближе. Я переключила фонарик на самый рассеянный свет. Перед нами был Билл Смит.
      --Он дышит?
      --Не пойму.
      --Да, он дышит. Его просто парализовало.
      --Тогда он может нас слышать.
      Манди с Тони отпрянули назад.
      --Ну и хрен с ним!-- заорала я. И продолжила потише:-- Если он нас слышит, наше шито-крыто уже накрылось.
      --И все-таки не стоит осложнять положение еще больше,-- заметила Манди.
      Что ж, она была права. Мы все дали задний ход и сблизили головы.
      --Глаза у него открыты или нет?-- спросила я.
      --Открыты,-- ответил Тони.-- Я уверен, что он меня видел.
      --Что здесь произошло, как по-вашему?
      Мы внимательно осмотрели натюрморт и вскоре восстановили последовательность событий.
      Смит лежал на спине, раскинув ноги. Одна нога, прямая, заброшена на другую, слегка согнутую в колене. Та, что согнута, затечет и будет адски болеть, когда он снова сможет двигаться. Парализатор валялся в нескольких футах от вытянутой в сторону левой руки. Рядом с правой рукой-- складной армейский нож с длинным лезвием.
      Минору изложил сценарий происшедшего вслух.
      --Он пришел сюда раньше нас. Нашел парализатор. Мы же видели оружие в сканерах: в нем был красный свет. Утечка энергии. Смит, наверное, тоже заметил его. Вытащил нож, начал ковыряться во внутренностях и что-то закоротил. Оружие, похоже, было повреждено настолько, что луч утратил направленность. Повезло еще, что рычажок стоит на отметке "парализовать". Иначе перед нами мог бы оказаться труп.
      --Не хочу больше слышать никаких "мог бы",-- сказала я.-- Он мог бы прийти сюда, как предполагалось, в 23.30. Какого черта он тут делает? Почему он оказался в ангаре раньше нас?
      --Вернемся домой-- там разберемся.
      --А сейчас как быть? Забрать парализатор?
      Я задумалась. Вред уже причинен, но мы пришли сюда, чтобы забрать с собой оружие, и раз уж... Я подняла парализатор с пола, открыла и удостоверилась, что он полностью разряжен. Поэтому наши детекторы и не смогли его обнаружить.
      --Мы его забираем.-- Я взглянула на часы.-- Черт! Мы проболтали уже пятнадцать минут. Ворота появятся через двадцать. Пора отваливать!
      --С него пот градом льет.
      Я осветила тело фонариком. Тони был прав. Скоро мистер Смит будет лежать в луже. Я попыталась представить себе, что он сейчас чувствует. Нас он видел лишь мельком, но этого вполне достаточно, чтобы напугать человека до полусмерти. Услышать ему тоже вряд ли много чего удалось.
      И все-таки, как ни крути, а мы казались ему исчадиями ада, не иначе.
      Но что я могла поделать? Ничего. Я жестами послала свою команду обратно в северо-западный угол ангара.
      Я даже прошла за ними метров двадцать.
      А потом обнаружила, что стою на месте. Не помню, когда я остановилась. Ощущение было такое, будто воздух сгустился стеной и не пускает меня вперед. Я хотела идти дальше-- и не могла. Я повернулась и побежала назад, к нему.
      Он не шевелился. Я встала на колени, склонилась так, чтобы он мог меня видеть. В этой черной физиономии он все равно не узнает служащую "Юнайтед", с которой мельком столкнулся почти два дня назад.
      --Смит,-- проговорила я.-- Вы меня не знаете. Я не могу сказать вам, кто я. Но с вами все будет в порядке. Вы просто временно парализованы. Вы вмешались в процесс, которого не пони...-Стоп, Луиза, сказала я себе. Ты слишком много болтаешь. А "не слишком много"-- это сколько? И зачем я вообще с ним разговариваю?
      Пот с меня лил к тому времени ручьями не хуже, чем с него.
      --Я хотела... Смит, вы представляете угрозу для проекта, значимость которого даже вообразить не можете. Забудьте обо всем, что вы видели.
      Господи Иисусе! Как он сможет забыть? Я сама смогла бы? А вы?
      --Если вы не перестанете вмешиваться, парадокс неизбежен.
      Я внезапно вся похолодела. Я знала, о чем он подумал.
      --Нет, нет! Мы тут ни при чем! Вы думаете, что мы подстроили аварию, но это не так, клянусь вам, самолеты сами...
      Черт! Я должна заткнуться, я и так уже сказала больше, чем нужно. Мне почудилось, будто у него дрогнул краешек рта, но, наверное, просто разыгралось воображение. Медленное колыхание грудной клетки и потоки пота-- вот и все признаки жизни.
      Все, к чему я прикасаюсь, тут же превращается в дерьмо. Вы не поверите, но совсем недавно я была первоклассным работником.
      Я отвернулась и побежала к своим.
      Точно в срок появились Ворота, и мы все четверо шагнули в будущее.
      Мы обменялись взаимными оскорблениями. Я всласть наорала на Лоренса с Мартином, издеваясь над их чудесным умением прогнозировать. Помнится, я вопила, что лучше буду гадать на кофейной гуще или хрустальном шарике. Меня переполняло сознание собственной правоты: на сей раз не я завалила операцию. Нам сказали, что Смит не появится в ангаре до 23.30. О своем кратком монологе у изголовья парализованного я благоразумно умолчала. Мои спутники тоже не проронили ни слова. То есть, они, конечно, не знали, чего я ему там наговорила, но не заметить моего возвращения к Смиту не могли.
      Толку от моих воплей не было никакого, если не считать некоторого морального облегчения. Я прекрасно понимала, как понимали и все остальные, что данные, полученные перед вылазкой, были недостоверны из-за хаотического состояния временного потока. Впредь мы уже не сможем безоговорочно полагаться на информацию сканеров.
      И вновь за время моего отсутствия произошли перемены.
      Едва мы шагнули через Ворота и ушли в прошлое, как во временных сканерах вдруг наступило прояснение. Белые пятна частично рассосались, и операторы смогли увидеть то, что было ранее от них сокрыто. Так, например, они увидели, что Смит вошел в ангар в 22.30. Они узрели даже, как он нашел парализатор и принялся в нем ковыряться. Дурак несчастный! В общем, все происходило в полном соответствии с описанием Минору. И, само собой, звать нас назад было уже поздно.
      Мартин чуть не сдвинулся, пытаясь понять, почему сдвигается темпоральная цензура. Я ничем не могла ему помочь: теоретик из меня никудышный. Но если вас интересует мое мнение, то, по-моему, Всевышний просто решил над нами подшутить. Вот уж у кого свободы воли-- завались!
      И опять переменился Шерман. Рот у него стал куда натуральнее прежнего, а над ним появился нос. За человека Шермана по-прежнему не примешь, даже в темном переулке, но гуманоид из него получился интересный.
      Я не могла оторвать взгляда от его рта. И в конце концов убедила себя: никакого сходства. Только перепуганная до смерти, одержимая навязчивой идеей, сверхбдительная и эмоционально истощенная зомби могла увидеть кривую усмешку на этом пластиковом лице.
      Окно "Б" ни у кого, кроме меня, не вызывало ни малейшего энтузиазма. А поскольку я так никому и не открыла причины своего страха перед окном "В", то отстаивать свои позиции мне было трудно. Все посматривали на Шермана, ожидая указаний. Он помалкивал.
      И тут меня вызвали на заседание Совета. По такому случаю принятие решения было отложено. Мартин с Лоренсом даже обрадовались задержке: им не терпелось прогнать темпоральные установки через серию тестов. Целью тестирования было создание статической Вселенной, имеющей некоторые общие черты со Вселенной "реальной", что бы ни означало это определение в данный момент. Они знали, что не могут больше, поглядев в прошлое, с уверенностью сказать, была ли то реальность или одна из гипотетических возможностей, но они надеялись, что сумеют по крайней мере выразить степень вероятности в процентах. Очень мило с их стороны, решила я, особенно если они опять собираются послать в прошлое меня. До сих пор промашки операторов составляли четверть мили в одном из пространственных измерений и один час-- во временном. Мартин как-то рассказывал мне, что в операциях с Воротами задействовано двенадцать измерений. Промахнуться в одном из оставшихся десяти мне совсем не улыбалось.
      Заседание Совета было похоже на предыдущее. Я дважды подала прошение об отставке, и во второй раз его чуть было не приняли. Я опять повторила, что предстоящая вылазка жизненно важна для успеха проекта Ворот, но, боюсь, это прозвучало не очень убедительно.
      За обсуждением я почти не следила. Технические подробности были за пределами моего понимания, а прочие подробности касались в основном закулисных интриг внутри Совета. В нем было как минимум три фракции-- удобное деление, учитывая общую численность,-- и одна из фракций колебалась то в одну, то в другую сторону. В конце концов мне дали "добро" на очередную вылазку.
      Мартин, переборов свою неприязнь к палате Совета, на сей раз меня сопровождал. Он-то и заявил им под занавес, что в ближайшие десять часов ни о какой вылазке не может быть и речи. Я мысленно вознесла благодарственные молитвы всем возможным богам. Два дня без передыха-- это утомительно.
      И кроме того, мне необходимо было потолковать с Шерманом.
      Глава 11
      "Се, Человек..."*
      ____________________________
      *Евангелие от Иоанна, 19, 5.
      ____________________________
      Шерман сказал:
      --Зови меня Иисусом.
      Я швырнула в него сигаретой, просто потому, что ничего более тяжелого под рукой не оказалось. Но окурок не достиг цели. В угол моей комнаты вмонтирован маленький лазер, оснащенный маленьким радарчиком и маленькими мозгами; он засек окурок и превратил его в плазму, не дав ему пролететь и пары футов. Я знаю, знаю, что современная наука не всесильна, но пепельницы она явно переплюнула.
      --Погоди минутку. Я вызову тебе "скорую".
      --Ну честное слово, Луиза, там есть такие вещи, о которых я не могу тебе рассказать.
      --А что можешь?
      Он задумался.
      --В твоем послании действительно было указание не разглашать сведений?-- вкрадчиво спросила я.
      --Да. За некоторыми исключениями.
      --Типа?
      --Типа тебя. Мне дозволено кое-что открыть тебе. В определенное время.
      --Чтобы мною манипулировать.
      --Да.
      Я уставилась на него сурово, он уставился в ответ. К чести Шермана, надо признать, он не выглядел самодовольным.
      --Так много уровней,-- сказала я.
      --Да.
      --Я имею в виду: ты говоришь мне, то есть признаешься, что можешь рассказать определенные вещи в определенное время, чтобы манипулировать мною. Но тем самым ты уже мной манипулируешь.
      --Да.
      --Это накладывает на меня большую... ответственность. Я знаю, что ты используешь меня,-- надеюсь, с благими целями,-- поэтому я должна делать то, что ты хочешь... Но откуда мне знать, что именно?
      --Тебе просто надо вести себя естественно. Делай то, что делала бы и так.
      --Но твое признание в корне меняет положение. Теперь, когда я в курсе, что ты меня направляешь, пусть даже незаметно, я все равно буду вести себя иначе, чем...-- Я запнулась и заглохла. Он не спускал с меня невинного взора.-- То есть, я должна исходить из того, что мое замешательство на всех уровнях сознания-подсознания-- тоже часть твоего плана, каким бы он ни был...-- Я опять заглохла.-- Пошел на хрен!-- сказала я.
      --Вот и славненько!-- Он захлопал в ладоши.-- Наконец я узнаю свою Луизу!
      Я невольно усмехнулась.
      --Я тебя расплавлю, сделаю из тебя консервную банку и выкину на помойку.
      --Браво, браво, продолжай! Выплесни все эмоции.
      --Мать твоя-- торговый автомат, а отец... Отец-- плуг дорожный!
      --Ну надо же, как здорово усвоила лексику двадцатого века! Все детали повседневной жизни знает как свои пять пальцев!
      Я вяло влепила ему еще несколько оскорблений, используя современные идиомы, но все без толку. С Шерманом невозможно ссориться. Даже пытаться не стоит-- это утомительно, а я и так устала. Поэтому я решила начать все с начала.
      --О'кей. Ты Иисус. Может, объяснишь, что ты имеешь в виду?
      --Пожалуйста. Иисус Христос-- персонаж популярного в двадцатом веке мифа, сын Верховного Существа, почитаемого сектой, основными фетишами которой являлись крест, чаша-- она же грааль-- и...
      --Хватит, это я и без тебя знаю. Их любимым изречением было: он "умер за грехи наши"*.-- Я поглядела на него с надеждой:-- Так вот что у тебя на уме?
      __________________________
      *1-е Послание св. апостола Павла коринфянам, 15, 3.
      __________________________
      --Не совсем. У меня на уме роль спасителя человечества.
      Я воззрилась на него. Не забывайте-- лицо у Шермана в ту пору было как у героя мультика, причем нарисованного так неумело, что Уолт Дисней, небось, перевернулся в своем морозильном боксе. А тело словно сошло со страниц "Волшебника из страны Оз"*. Шерман, конечно, не лязгал при ходьбе, но с первого взгляда видно-перед вами прямой потомок игральных видеоавтоматов. И это существо пытается меня уверить, будто оно-- спаситель человечества!
      _____________________________
      *Книга для детей американского писателя Фрэнка Баума (1856-1919).
      _____________________________
      --Зови меня Фомой,-- сказала я.
      --И тем не менее это правда. Послание в моей временной капсуле было довольно длинным. В нем подробно описаны события нескольких прошедших суток и следующих... шести дней. Прочитав его, я сразу понял, что и когда должен сделать ради спасения рода человеческого. И знаешь, меня поразило обилие параллелей с библейской историей Иисуса. Возможно, это звучит несколько самонадеянно, да я и не собираюсь всерьез тебя убеждать, но если принять Большой Компьютер за Бога, то вполне логично предположить, что я-- единственный робот, когда-либо получивший послание,-- его единородный возлюбленный сын.
      --И он еще строил из себя психоаналитика! Сеансы со мной проводил! Да ты послушай, что ты несешь! Ты не более уникален, чем любая стандартная модель-Т. Спаситель с серийным номером!
      --Большой Компьютер, "все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; впрочем, не Моя воля, но Твоя да будет"*.
      _________________________
      *Евангелие от Марка, 14, 36; Евангелие от Луки, 22, 42.
      _________________________
      На сей раз я пожалела, что под рукой у меня нет пепельницы. Но швырять в него сигаретой не стала: грех переводить зазря хороший табак.
      --Я не просил присылать мне временную капсулу, Луиза,-сказал он.-- Так же, как ты не просила присылать тебе твои. Какие карты тебе сдали, такими ты и играешь. Я делаю то же самое.
      Я молча курила, стараясь изо всех сил прочесть что-нибудь на его карикатурной рожице. И, клянусь, чем дольше я смотрела, тем более человеческой она мне казалось. Мне стало жаль его. Если хотя бы половина из того, что он мне наплел, правда, то на него взвалили куда более тяжкое бремя, чем на меня.
      --Ты можешь представить мне какое-нибудь доказательство?
      --Запросто. Хотя не гарантирую, что оно убедит тебя на все сто. Ты слишком недоверчива. Но я могу, например, процитировать послание из твоей временной капсулы.
      И он это сделал, слово в слово. Я не прервала его даже тогда, когда он упомянул про ребенка и про "не трахайся с ним, если не захочешь".
      --А я захочу?
      --Об этом я не могу тебе сказать.
      --Но ты знаешь.
      --Да.
      Я опять уставилась на него. Нет смысла по новой углубляться в лабиринт сомнений, по которому блуждал мой мозг, пока я изучала физиономию Шермана, потому что в конце концов я вернулась к исходной точке.
      --Большой Компьютер мог рассказать тебе содержание моего послания.
      --Думаешь, мог? Несмотря на строжайший запрет Совета?
      --Я знаю, что ему это под силу,-- а стало быть, мог.
      --Замечательно!-- Шерман и впрямь выглядел довольным.-- Твой подозрительный ум сослужит тебе хорошую службу в ближайшие дни, как не раз уже бывало прежде.
      --То есть хорошую не для меня, а для вас с БК. Ты хочешь сказать, что я, как всегда, буду начеку.
      --Точно.-- Он наклонился вперед, изобразив на лице вполне сносную имитацию искренней озабоченности.-- Луиза, тебе, конечно, все это не по душе. Но я и не прошу тебя изменить свое отношение к ситуации. Мне самому она не нравится.
      --Тебе? Или Большому Компьютеру?
      --Иногда проводить разделение бессмысленно. Но я способен чувствовать. Мне не всегда нравится то, что я делаю, однако я знаю, что иного пути нет. Нам предстоят тяжелые времена. Мы на всех парах приближаемся к неотвратимой катастрофе, избежать которой невозможно. И в то же время выход есть. Мы не достигнем его, пока не разыграем весь этот несчастный спектакль от начала и до конца. Но в конце я выведу человечество к земле обетованной.
      --Человечество. Хороший термин и, главное, широкий. Я всю свою жизнь работала во имя спасения человечества.--Я затушила окурок.-- Ну и что же будет со мной?-- Я не была уверена, что хочу услышать ответ, но не спросить не могла.
      --Тебе, Луиза, тоже предстоят тяжелые времена. Подробнее я не вправе рассказать. Но концовка будет счастливой.
      --Для меня?-- Я не скрывала недоверия. Все что угодно могу себе представить, только не счастливую концовку.
      --Счастливее, чем ты когда-либо ожидала. С тебя достаточно?
      Для твердолобой, битой жизнью и отпетой пессимистки, думаю, достаточно. По крайней мере мне вдруг непонятно отчего полегчало, хотя я ни на миг не усомнилась в том, что моя собственная концовка будет приправлена изрядной долей горечи. Но чем хорош пессимист: для него и горькая радость-- приятная неожиданность.
      --О'кей,-- сказала я.-- И все-таки твои библейские аллюзии ошибочны. Ты говорил, что собираешься вывести нас к земле обетованной. Иисус не делал этого.
      Шерман изумился, точно непогрешимый Папа Римский, поставивший на ипподроме не на ту лошадь. Низменная часть меня злорадно ухмыльнулась: быть может, послание Шермана не включало в себя такую реплику?
      --Зови меня Моисеем,-- сказал он.
      Итак, окно "Б". Решение, как и многие другие решения в нашей неформальной организации, было принято в виде консенсуса.
      В двадцатом веке существовало государство под названием Китайская Народная Республика. Там царила диктатура пролетариата-- более пошлого словосочетания мне не доводилось встречать ни в одном из двух миров,-- и решения там принимались в процессе критики/самокритики, диалектического анализа и прочих ученых словечек. Полученный в результате ответ теоретически выражал волю масс. На самом же деле Политически Правильный ответ всегда принадлежал Председателю, кто бы им ни был в данный момент.
      Еще в начале моей карьеры в проекте Ворот я заметила, что, формально или неформально, дела у нас вершатся по какому-то определенному образцу. Я не поленилась углубиться в вопрос. Если сложить мои тогдашние выводы с информацией о КНР двадцатого века, можно сформулировать эффективный метод достижения консенсуса: пускайте окружающим пыль в глаза до тех пор, пока они не решат, что вы правы.
      Вот я и напылила. Мне даже не пришлось говорить о своем категорическом нежелании идти в окно "В". Просто когда пыль улеглась, как-то само собой оказалось, что наилучший вариант-это окно "Б".
      Должна признать, мне немало помогла молчаливая поддержка Шермана. И, разумеется, я понимала: если и теперь вылазка будет безрезультатной, то альтернативы окну "В" больше не останется. Но, как любят говорить путешественники во времени, завтра само о себе позаботится.
      Понедельник, 12-е декабря, Оклендский международный аэропорт.
      Я уже была здесь в этот день с восьми до девяти утра, но для меня с тех пор прошло двое суток. Не забыть бы, что для Смита прошло всего пять часов. Он наверняка меня узнает, если у него есть хоть какая-то память на лица. Мое лицо и фигуру не так-то легко забыть.
      Ворота выкинули меня в одном из укромных уголков центрального здания аэропорта. Я поначалу возражала против такой высадки, не очень-то веря в способность операторов рекалибровать Ворота настолько точно. Но в конце концов махнула рукой: пускай решает Лоренс, на то он и эксперт. Порой приходится полагаться на мнение экспертов. Да и повод показался мне слишком мелким, чтобы применять тактику достижения "консенсуса".
      На сей раз Лоренс не подвел. Я очутилась в шести дюймах от запланированного места высадки. И Ворота действительно появились бесшумно, как Лоренс и обещал. Я быстро огляделась кругом, чтобы удостовериться в отсутствии зрителей, и двинулась по коридору к залу, выделенному для закрытых совещаний сотрудников Национального комитета по безопасности перевозок.
      Мне пришлось пройти через зал ожидания, битком набитый народом. Завтра-послезавтра толчея здесь будет еще больше. Ведь празднование Рождества, продолжающееся у двадцатников чуть ли не целый декабрь, было в самом разгаре. В зале стояла большая елка, увешанная лампочками, на стенах висели всевозможные украшения. Рождество-- время мотовства, путешествий и пьянок. Когда-то его праздновали в честь рождения Иисуса Христа, но к 80-м годам двадцатого века о Христе как-то подзабыли и его место занял новый идол в красном халате и с фальшивой бородой.
      Народ кругом хранил приличествующую обстоятельствам мрачность. Особенно угрюмые лица были в толпе, окружившей будку, где оформляли страховку. Во всем здании не нашлось бы сейчас ни одного человека, который не думал бы о недавней воздушной катастрофе. Многие решили приобрести страховочные полисы, хотя на самом деле эти бумажки ни от чего не страховали, а были чем-то вроде пари между вами и крупной компанией. Ставкой служила ваша жизнь, и чтобы выиграть пари, вы должны были умереть. Не исключено, впрочем, что я воспринимала бы игру с полисами иначе, будь у меня наследники.
      Пробраться на совещание оказалось легче легкого. Я прошла через серию дверей с табличками: "Вход только для персонала", а у последней двери пообщалась немножко с охранником, в чьи обязанности входило не пускать в зал прессу и прочих любопытствующих. Но меня щедро снабдили удостоверениями, форма на мне была подходящая, и я выучила все имена, какие только годились в качестве пароля. Мы тщательно просканировали ход расследования и установили, кто из его участников обладает достаточной властью для пренебрежения правилами. Поэтому, просияв охраннику фирменным значком и восемнадцатью превосходными зубами, я небрежно уронила, что меня ожидает мистер Смит,-- и проникла в зал.
      Через несколько минут я из него вышла.
      Мое симпатичное платьице, правда, намокло от кофе, но я была довольна собой. Даже Лорел и Харди* не смогли бы сыграть это лучше. Самое виртуозное падение на задницу в истории человечества! Поднос полетел точно в цель, так что пленку с "боинга" в ближайшее время никому прослушать не удастся.
      ________________________
      *Стэн Лорел (1895-- 1965) и Оливер Харди (1892-- 1957)-- пара популярнейших в свое время американских комиков.
      ________________________
      Но радостное возбуждение скоро прошло.
      Из всех вылазок эта была самой идиотской. Оба прошлых раза я надеялась изъять из двадцатого века твонки и решить проблему парадокса. На сей раз я предприняла всего лишь отвлекающий маневр, к тому же наверняка бесполезный. Мы не хотели, чтобы мистер Смит всерьез задумался над некоторыми вещами, записанными на пленке, и мы решили: чем позже он их услышит, тем лучше. Под вечер он устанет, не сможет как следует сосредоточиться и не обратит на них особого внимания.
      Звучит малоубедительно, даже для меня. Не исключено, что мое нелепое поведение еще больше привлечет внимание Смита к словам де Лизла.
      Оставалось утешаться тем, что другого выхода все равно не было. Вернее, он был-- окно "В".
      И мне это очень не нравилось. И не только это.
      Я совершенно явственно ощущала там, в конференц-зале, как меня дергает за ниточки темпоральный кукловод-- мистер Предопределение, профессор Рок, мисс Карма или мадам Чернокнижница-- в общем, как бы он/она/оно себя ни называло. Кто бы или что бы это ни было, я чувствовала себя безвольной марионеткой в чужих руках.
      И тогда, в тот момент...
      ...когда я сидела, скорчившись возле него на полу, а он смотрел на меня сверху вниз своим загадочным взглядом...
      ...я подумала: что я здесь делаю, черт побери? И что означает этот взгляд?
      Да мною же просто играют! У меня не осталось никаких сомнений: вылазка в окно "Б" была лишь подготовкой к вылазке в окно "В". Не трахайся с ним, если не захочешь. И расскажи ему про ребенка. Она же просто слизнячка.
      Кукловод вовсю дергал за ниточки. Его звали Шерман.
      Я уже не удивилась, увидав очередные перемены на лице у Шермана, когда он встретил меня у Ворот. Нет, лицо его не стало человеческим, но перестало быть карикатурным. Я не удивилась бы даже, улови я в его чертах явное сходство с Биллом Смитом-намеки на которое проглядывали в раннем лицетворчестве Шермана,-- однако сходства не было. Передо мной стоял андроид, но уже без всяких признаков фиглярства. Серьезная личность.
      Окружающие теперь относились к нему с почтением. И безмолвно расступились, давая нам пройти в отдельную комнату, куда Шерман повел меня побеседовать с глазу на глаз.
      --Ну, как дела?-- спросил он.
      --Может, лучше ты мне расскажешь?
      --Хорошо. Ты отвлекла Смита, не позволив ему дослушать слова де Лизла. Смит тебя узнал, и твое лицо накрепко запечатлелось в его памяти. Крики де Лизла, безусловно, покажутся ему странными, но он решит не ломать понапрасну голову, тем более что коллеги его поддержат. Упрямее всех окажется Том Стэнли, но и он в конце концов убедит себя в том, что де Лизл попросту рехнулся.
      --Я не собираюсь идти туда, Шерман.
      Он продолжал, словно не слыша меня.
      --Новый член комитета, мистер Петчер-- или Горди, как он любит, чтобы его называли,-- не прилетит в Калифорнию 12-го вечером. И Смиту, несмотря на крайнее нежелание, придется провести пресс-конференцию. Она пройдет, как обычно, в виде бесплодной говорильни: Смиту нечего будет сказать репортерам, а они забодают его своими вопросами. Весь вечер он будет повторять одно и то же: "Без комментариев".
      --Я не пойду туда, Шерман.
      --На пресс-конференции Смит впервые встретится с мистером Арнольдом Мейером, физиком-мистиком и известным сумасбродом. Вопросы Мейера покажутся Смиту идиотскими, но имя и внешность врежутся в память, хотя и не вытеснят из нее другое имя и другое лицо, увиденное в тот день. Мы продвигаемся вперед, Луиза, но до выхода из леса еще далеко.
      --Я не пойду туда.
      Он умолк, пристально глядя на меня в тишине. Потом совсем человеческим жестом сложил вместе кончики пальцев и постучал ими по подбородку.
      --Расскажи ему про ребенка, Луиза,-- проговорил он.-- Она же просто слизнячка.
      Я встала, намереваясь раздолбать его в клочья, но вставать мне, как выяснилось, не стоило. Я потеряла сознание.
      Глава 12
      Продукты времени
      Свидетельство Билла Смита
      Он кричал: "Мертвые! Они все мертвые, все до одного! Мертвые и обгорелые, Гил! Мертвые, обгорелые, разорванные на куски, все мертвые..."
      И тут самолет ударился о вершину, и де Лизл умолк навеки.
      День уже клонился к вечеру, когда пленку наконец обработали, очистив от шумов, и мы смогли разобрать слова. Оператор вырубил магнитофон, а мы все сидели, не в силах опомниться.
      В голосе де Лизла был неописуемый ужас-- он выплескивался наружу, явственно ощутимый, несмотря на плохонькое качество записи.
      Сказать, что мы были ошеломлены, значит ничего не сказать. Никто из нас в жизни не слыхал подобных воплей на пленках РС. Страх, напряжение-- сколько угодно. Они не роботы-- те парни, что водят самолеты. Они стараются (чисто рефлекторно, как мне кажется), скрыть свое смятение в такие минуты, но эмоции прорываются наружу.
      Нет. Все равно непонятно. Я привык к героизму летчиков или, по крайней мере, к стоицизму, но и паникой меня не удивишь. Пилоты такие же люди, как и мы. У них бывают душевные невзгоды, проблемы с выпивкой, семейные неурядицы. И свихнуться они тоже могут-- но только не во время аварии в воздухе.
      Да им попросту некогда! Даже пассажиры не успевают спятить так быстро. Я тоже помню фильм "Аэропорт", однако в жизни все иначе. В первые мгновения после удара могут раздаться крики, кто-то повскакивает с мест, но в скором времени наступает реакция. Люди просто сидят, остолбенелые, в своих креслах и ждут. Они не знают, что делать. И поэтому обычно не делают ничего. Они становятся очень послушными, они жадно ждут приказаний от бортпроводников и беспрекословно их выполняют. И только если аварийная ситуация затягивается и у них успевают созреть какие-нибудь бредовые планы спасения-- только тогда их приходится усмирять.
      Уэйн де Лизл просто не мог так свихнуться за такой короткий срок.
      Чтобы за тридцать три секунды опытный пилот, ответственный человек, не побоявшийся расстегнуть ремни и выйти к пассажирам в салон самолета, который мотало, как катящийся с горы камень,-чтобы за тридцать три секунды он превратился в слабоумного... в труса, вопящего, что они все мертвые? Мертвые и обгорелые.
      Обсуждение затянулось надолго.
      Джерри: "А может, они и правда были мертвые? Если, к примеру, в фюзеляже пробило брешь. Ведь некоторые тела и обломки мы нашли далеко от места крушения".
      Версию с ходу отвергли, да Джерри на ней и не настаивал. Если бы салон разгерметизировался, дверь в кабину снесло бы ко всем чертям, и де Лизла вместе с ней. Кого-то из пассажиров, конечно, могло вышвырнуть наружу потоком выходящего воздуха, но все прочие остались бы живы. Самолет снизился уже до пяти тысяч футов, так что пассажирам не грозила ни декомпрессия, ни нехватка кислорода.
      Крейг: "Он сказал, они были обгорелые. Быть может, пожар в салоне начался раньше, чем де Лизл туда вышел?"
      Эли: "В салоне первого класса? Не верю! Судя по состоянию обломков, горели только двигатели... Ну, возможно, крылья тоже, но не салон. Когда самолет врезался в гору, тогда-- да, тогда рвануло. Но в воздухе? Огонь не мог распространиться так быстро".
      Крейг: "А нельзя допустить, что горело внизу? Может, де Лизл успел добраться до салона второго класса?"
      Том: "В 747-м? Слушай, мы же согласились, что в фюзеляже не было пробоины. На пленке-то ничего не слышно, а треск должен был раздаться адский".
      Джерри: "Не обязательно, если дыру пробило где-то ближе к хвосту".
      Том: "Но де Лизл просто не мог туда добраться! Пройти через салон первого класса, спуститься вниз по лесенке в салон второго и вернуться в кабину за тридцать три секунды? Только не на "боинге". Да в такой болтанке он мигом свернул бы себе шею на этих чертовых ступеньках!"
      Я согласился с Томом. По "американским горкам" и то было бы легче спуститься.
      --Итак,-- сказал я,-- можно считать установленным, что де Лизл в лучшем случае дошел только до лестницы. И в салоне он мог увидеть лишь кучку перепуганных людей.
      Так мы препирались до тех пор, пока Кэрол нас не прервала.
      --Вам, ребята, пора научиться признавать очевидное,-- сказала она.
      --То есть?-- поинтересовался Джерри.
      --То есть ясно, что парень попросту свихнулся.
      --Я думал, вы, психологи, не любите это слово.
      Она пожала плечами.
      --Я не против любого слова, лишь бы оно отражало реальность. Но я им воспользовалась еще и для того, чтобы заставить вас разуть глаза. Я понимаю: вам не хочется верить, что пилот способен так легко съехать с катушек, и я готова признать-- такое случается редко. И все же вы сами только что пришли к выводу, что он мог увидеть в салоне перепуганных людей, но никак не обгорелые трупы.
      --Да, но он же сказал, что видел...-- попытался возразить Том.
      --Он не сказал, что видел. Не воспринимайте его слова как свидетельство очевидца. Отнеситесь к ним как к последней вспышке уже затуманенного сознания. Де Лизл сказал, что все они мертвые и обгорелые. Не забывайте: он пилот, то есть человек, привыкший водить самолеты. Однако этот самолет вели другие люди. Де Лизл понимал ситуацию лучше пассажиров и имел больше оснований для паники, ибо знал, что все они обречены. Гил Крейн и его экипаж занимались спасением самолета и могли не принимать очевидного, но у де Лизла было достаточно времени, чтобы взглянуть в лицо действительности. Он просто не выдержал и сказал о том, что должно было вот-вот случиться, а именно: что все они погибнут. И он оказался прав.
      Такое толкование никому из нас не понравилось, но оно завершило обсуждение, по крайней мере на время. Кэрол, как-никак, эксперт по человеческому фактору. Позже, размышляя об этом, я вынужден был признать, что мне не по душе ее объяснение как раз по той причине, о которой она упомянула: мне не хотелось верить, что пилот мог расклеиться так быстро. Но он мог.
      Вечернее совещание-- первое из многих-- мы провели вскоре после прослушивания пленки из "боинга".
      Малый зал был набит битком и все равно не смог вместить всех, кто имел право присутствовать,-- а таких набралась бы сотня с лишком. Боюсь, большую часть совещания я проспал, но я умею спать с открытыми глазами, так что никто этого не заметил. Надеюсь.
      Вечерние совещания-- непременная составляющая любого расследования. Специалисты, работающие над разными аспектами крушения, должны иногда собираться вместе и обмениваться информацией. А кроме того, на совещаниях принимаются решения о главных направлениях расследования.
      Мы решили, что компьютер во Фримонте-- именно там расположен Оклендский окружной центр авиационно-диспетчерской службы-должен быть обследован группой экспертов. Том наметил в уме подходящих людей. Прочие решения в основном касались отчетов о проделанной работе: их заслушивали, одобряли и велели продолжать в том же духе. Многие физические аспекты расследования требуют довольно длительного времени.
      После этого собрание могло затянуться еще часов на десять. Любое собрание имеет такую тенденцию, если ее вовремя не пресечь. На ранней стадии расследования обсуждать, как правило, особенно нечего. Потом мы будем проводить и более долгие совещания, но сейчас, поглядев на часы и обнаружив, что говорильня продолжается уже два часа, я быстренько ее прекратил и посоветовал тем, кто непосредственно не работает в ангаре, пойти домой и отоспаться.
      Не все были довольны, но что они могли поделать? Это было мое расследование. На бумаге, возможно, К. Гордона Петчера, но на самом деле мое. Что же касается старины Горди...
      Когда народ начал разбредаться с собрания, ко мне с видом гонца, доставляющего плохие известия, подошел Брайли. Я тут же даровал ему прощение.
      --Уже понял,-- сказал я.-- Горди не прилетел, он появится только утром. По слухам, он провел пресс-конференцию в Вашингтоне.
      --Верно.
      --Забавная, надо думать, была пресс-конференция! Ведь я еще не передал Горди никакой информации-- что же, интересно, он наплел репортерам?
      --Что ситуация под контролем, наверное. В общем, то же самое, что вы скажете им минут через двадцать.
      Я застонал, но деваться было некуда. Прессе обещали конференцию. Судя по всему, она превратится в чистой воды фоторепортаж: меня размножат на фото- и кинопленках и обнародуют в выпусках новостей. Потому что сказать мне им практически нечего.
      Я терпеть не могу бессмысленных усилий. А чтобы найти более яркий пример напрасной траты времени, чем пресс-конференции, нужно очень и очень потрудиться.
      Плакать хочется, как посмотришь, сколько людской энергии пропадает зря. Неужто и впрямь необходимо присылать репортера из города Канкаки, штат Иллинойс, чтобы показать зрителям "Вечерних хреновостей" расследование крушения в Калифорнии?
      И ведь не только телевидение-- хотя все самые крупные телестанции семи ближайших штатов прислали своих операторов,-тут были еще и газетчики. Репортеры из Индии, Японии, Англии, а также, если не ошибаюсь, с острова Бали, Мальдивских островов и из Кампучии. Тут были корреспонденты и постоянные обозреватели, в том числе не меньше сотни только из специальных авиаизданий. Тут были ученые из всех университетов страны. Тут были писатели-документалисты, специализирующиеся на злободневных историях, и тут были идейные пиявки, которые присасываются к людям вроде Патти Херст или Гэри Гилмора-- в общем, к любому, кому удалось хоть на несколько дней привлечь к себе внимание публики,-- а затем нанимают продажных писак и продюсеров и выпускают, наживаясь на чужом несчастье, книжонки и телефильмы. Через пару месяцев мы увидим результаты их трудов-- крушение в целлулоидной упаковке типа "Последние секунды рейса номер 35", "Авария!", "Гора Дьябло" или "Столкновение гигантов".
      Интересно, кого они выберут на роль Билла Смита?
      Я бы не злился так, если бы они просто хотели постоять с постными рожами по колено в грязи на фоне обломков. Но они хотели говорить со мной, а я хотел понять только одно: зачем? Мне нечего было им сказать. Они об этом знали не хуже меня-- и все равно устроили цирк.
      А потому, взойдя на эшафот, глядя на лес микрофонов и щурясь от света, я последними словами крыл про себя К. Гордона Петчера, которому следовало сейчас стоять на моем месте. Если он и на это не способен, на кой он вообще нам сдался?
      Начал я со стандартного заявления о том, что факты, находящиеся в процессе расследования, разглашению не подлежат. Потом сухо перечислил общеизвестные данные: откуда и куда летели самолеты, где и когда столкнулись, сколько пассажиров и членов экипажа было на каждом лайнере (мы наконец-то узнали точное итоговое число: 637 человек), сказал о том, что в результате падения "десятки" пропали без вести десять человек-- скорее всего, погибли на поле, раздавленные самолетом,-- а семеро получили ранения. Имена погибших уточняются... Впрочем, об этом вы уже слышали в вечерних выпусках новостей. Причины столкновения выясняются.
      У кого-нибудь есть вопросы?
      О Господи, только не кричите все разом!
      --Мистер Смит, это правда, что погибла вся баскетбольная команда?
      О баскетболистах я впервые от него и услышал. Оказалось, на 747-м летела какая-то университетская команда. Я сказал репортеру, что если ребята были на борту, то, без сомнения, погибли, ибо ни один человек-- повторяю, ни один!-- не уцелел. Сколько раз я должен это повторять?
      --А как насчет сенатора Грей?
      --Он был на одном из самолетов?
      --Судя по имеющейся у нас информации, да.
      --Я не могу ни подтвердить ее, ни опровергнуть. Если он был на борту, значит, он погиб.
      --Я говорю о сенаторе Элеоноре Грей.
      --О'кей. Это не по моему ведомству. Список погибших будет опубликован по завершении опознания. Следующий вопрос.
      Они спрашивали меня о наземном управлении и об ошибке пилота. Без комментариев. Они хотели знать о радарных автоответчиках. Без комментариев. Говорил ли я с человеком по имени Дональд Джанс? Без комментариев. Правда ли, что был компьютерный сбой? Мы не знаем. Без комментариев. Не могу сказать. Мы этим занимаемся. Насколько мне известно, нет. Расследование продолжается.
      Своими вопросами они превратили меня в одного из тех извивающихся ужом официальных представителей, которых вы регулярно видите в выпусках новостей или в передаче "60 минут" и из которых невозможно выжать признание в том, что на дворе стоит декабрь. Меня они раздражают не меньше, чем вас, и я вовсе не был в восторге от навязанной мне роли. Но, знаете, когда Майк Уоллес* задает кому-нибудь вопрос, а человек отделывается фразами вроде: "Следствие еще не завершено", это вовсе не значит, будто он что-то скрывает. Он не может говорить. Не имеет права. Любое публичное заявление, сделанное мною на пресс-конференции, могло повредить ни в чем неповинным людям.
      _________________________________
      *Популярный телерепортер.
      _________________________________
      Так мы кружили вокруг да около почти целый час.
      Единственное достойное упоминания событие произошло в самом конце конференции, когда серьезные организации уже сдались и отчалили и остались одни ненормальные. Телевизионщики, естественно, смылись еще раньше, как только отсняли пятиминутные сюжеты.
      Парень, вставший с очередным вопросом, воображал себя по меньшей мере Ральфом Нейдером*.
      ___________________________________
      *Ральф Нейдер-- известный американский адвокат, ставший известным благодаря своей борьбе с автомобильными компаниями за безопасность движения и пассажиров.
      ___________________________________
      --Мистер Смит! Я выступаю от имени Представительской организации пассажиров авиалиний.
      Я не смог удержаться.
      --ПОПА? Вы человек из ПОПЫ?
      Смеялись они дружно. Боюсь, эта организация сменила название в основном из-за меня.
      Он, зардевшись, задал свой вопрос. Я от него отмахнулся. Ну, кто следующий? Здесь как минимум должна найтись еще пара человек, которых я могу послать, не опасаясь возмездия. Я оглядел зал, надеясь высмотреть репортера из "Национального опросника".
      Вместо него поднялся важный седой господин, полноватый, в чуточку старомодном костюме. Весь из себя такой аккуратненький, разве что волосы слегка растрепаны.
      --Мистер Смит, меня зовут Арнольд Мейер. Мой вопрос не касается ни компьютерных сбоев, ни халатности авиадиспетчеров.
      --С удовольствием послушаю.
      --Сомневаюсь. Я хотел бы узнать, с какими необычными фактами вы столкнулись в ходе расследования.
      --Боюсь, я не имею права комментировать...-- Я осекся, вспомнив о кучках наручных часов. Докладывать ему о них я, естественно, не собирался.-- Вы слишком широко поставили вопрос, мистер Мейер.
      Он криво усмехнулся и быстро кивнул головой. Похоже, его вопросом конференция должна была завершиться, и мне захотелось сгладить впечатление, чтобы не казаться совсем уж непроходимой сволочью.
      --Вы не могли бы сформулировать чуточку поконкретнее?-подсказал я ему.
      Он пожал плечами.
      --Если бы я знал, как описать эти факты, они бы не были необычными. Может быть, вы нашли какой-нибудь странный предмет? Или обнаружили необъяснимые явления? Или какие-нибудь намеки на то, что причиной катастрофы было нечто менее очевидное, нежели перегрузка компьютера?
      --Никоим образом не подтверждая гипотезу о перегрузке компьютера, я могу сказать: нет, мы пока не нашли ничего необъяснимого.-- Вот так. Ври дальше, неподкупный слуга отечества.-- Разумеется, каждое крушение уникально и...
      --И тем не менее у них есть общие черты. Некоторые вещи кажутся вам естественными, некоторые-- нет. Я, например, слышал, что на пленке речевого самописца-- или РС, как вы, специалисты, его называете,-- было что-то не совсем обычное.
      Стало быть, просочилось. Не могу сказать, чтобы я сильно удивился: дело привычное. Меня скорее удивило то, что слухи достигли ушей этого старого господина, а не ребят из "Си-би-эс" или журнала "Таймс".
      --Я не могу комментировать ваше заявление, ибо пленка РС еще изучается и анализируется. Раз уж вы так осведомлены о нашей работе, вы, наверное, знаете, что анализ займет около двух недель. А затем относящиеся к аварии части записи будут переданы прессе и вы сможете услышать их сами.
      Старик вновь вскочил с места-- так быстро, что я не успел объявить о закрытии конференции.
      --Хорошо, но, может быть, вы заметили что-то еще? Я хочу сказать-- что-то странное, хотя и несущественное на вид? Например, какие-либо несовпадения в последовательности событий, непонятный предмет среди обломков? В особенности что-то имеющее отношение ко времени.
      Я снова вспомнил о часах, но меня отвлек от мыслей приступ кашля, одолевший какую-то женщину в конце зала. Она перегнулась пополам, отмахиваясь рукой от озабоченного соседа, склонившегося над ней в полной уверенности, что она вот-вот закашляется до смерти.
      --Я все равно не понимаю, к чему вы клоните,-- сказал я Мейеру.
      --Если я сформулирую точнее, вы сочтете меня идиотом,-проговорил он.-- Я просто ищу необъяснимое. И обычно нахожу его.
      Женщина в глубине зала наконец выпрямилась, и я ее узнал. Это она сегодня утром оставила меня в ангаре без кофе, а потом угостила-- правда, излишне щедро. Она встала и направилась к выходу.
      --Ничего необъяснимого, мистер Мейер, мы не нашли. Дамы и господа, на этом пресс-конференция окончена.
      Я сбежал с трибуны и поспешил к дверям.
      В коридоре ее не было. Я помчался вперед, завернул направо за угол и огляделся. Увидел спины нескольких репортеров, но среди них ее тоже не было. Коридор кончался выходом в зал ожидания. Там ее искать бессмысленно.
      --Куда ты так спешишь?
      Я обернулся и увидел Тома. Он выглядел таким усталым, каким я себя чувствовал. Мы постояли вместе, подпирая стенку в коридоре, пока мимо не прошли последние из репортеров, включая Мейера, который вроде как мне подмигнул.
      --Это она! Она пошла куда-то сюда.
      --Кто? А-а, твоя таинственная незнакомка! Думаешь, чашка кофе, пролитая на колени,-- достаточный повод для знакомства?
      --Иди к черту! Я просто хотел с ней поговорить.
      --Ну конечно.-- Он скептически покачал головой.-- И откуда у тебя только силы берутся? Я с ног валюсь от усталости, а ему не терпится на свидание!
      --Да нет, ты не понял. Я просто...-- До меня вдруг дошло, что я просто не знаю, почему так хочу с ней поговорить. Хочу, и все. Может, позвонить в "Юнайтед" и попробовать ее отыскать? Или отложить до завтра?
      --На сегодня все, босс?-- спросил Том.
      Я взглянул на часы.
      --Все. Ночная команда получила задание?
      --Да, получила. Хочешь чего-нибудь перекусить?
      --Нет, спасибо. Я, пожалуй, двину в отель и попытаюсь добраться до постели.
      --Ставлю два против одного, что ты не будешь спать один.
      Глава 13
      Как время идет...
      Ничто удручает душу так, как одиночество в толпе, слушающей рождественские гимны.
      Я брел, еле волоча ноги, по залу ожидания и чувствовал себя девяностолетним старцем. Часы показывали 21.30. Самое время пропустить три-четыре стопки в баре гостиницы и завалиться спать.
      На месте Тома я не стал бы заключать столь опрометчивое пари. Даже окажись он прав, я не убежден, что смог бы ухватить фортуну за нужное место в моем нынешнем состоянии. Том Стэнли-- отличный парень, меня раздражает в нем только одно: его непоколебимая вера в то, что я живу какой-то разнузданной холостяцкой жизнью.
      Это в Кенсингтоне-то, штат Мэриленд?
      Я не говорю, будто мне никогда не приходилось снимать квартиру в городе. Вашингтон испокон веков был и остается благословенным местом, изобилующим хорошенькими молоденькими госслужащими. Многие из них готовы запрыгнуть к вам в постель после пары стопок спиртного и одного круга на танцплощадке. Утром они встают, чмокают вас в щеку и исчезают без следа. Легко, приятно и необременительно. Я знаю, о чем говорю; сразу после развода я немного вкусил подобных наслаждений.
      Но хотя ночью такая физзарядка была и веселой, и приятной, по утрам я всегда чувствовал себя дерьмово. Я хотел знать, с кем я сплю. Я хотел-- как ни старомодно звучит это слово-привязанности. Нет, брачные узы я не считал обязательными: я, конечно, от жизни отстал, но не настолько. Мне просто казалось, что мы должны узнать друг друга.
      Вот бы посмеялась моя жена, прослышь она об этом!
      Я был постоянным клиентом одного массажного салона на Кью-стрит. Навещал я его раз в две-три недели; мои сексуальные потребности уже не те, что были прежде. Мне нравилась тамошняя деловая атмосфера. Быстро, эффективно-- и хотя на душе потом все равно погано, но не так, как после девочек-одноночек.
      Вот такое оно, мое свободное и разудалое холостяцкое житье, которому завидовал счастливый семьянин Том Стэнли. И вот в кого превратился тот бесшабашный реактивный жокей-- слишком молодой во время Кореи и уже вышедший в отставку во время Вьетнама,-тот правильный мальчик, которого распирало от желания служить Добру и Справедливости настолько, что он мог написать еще одно долбаное евангелие. Как-то-- он даже сам не понял как-- он скончался за конторским столом. А потом спился во веки веков и стал делить ложе со шлюхами.
      Погрузившись в хандру, я толком и не замечал, куда иду. Глядя под ноги, встал на ступеньку эскалатора. Рядом со мной встала пара коричневых лодочек. Я скользнул взглядом по нейлону к юбке-- и быстро поднял глаза к ее лицу.
      --Мы с вами часто сталкиваемся сегодня, верно?-- сказала она с улыбкой.
      Я все еще глазел на нее, когда почувствовал толчок. Вцепившись одной рукой в резиновый поручень, другой я схватил ее за локоть. Молнией мелькнула сумасшедшая мысль: землетрясение! Я оглянулся и понял, что эскалатор остановился.
      --Думаю, нам лучше познакомиться,-- сказала она.-- Не исключено, что мы застряли здесь на несколько часов.
      Я рассмеялся.
      --У вас есть передо мной преимущество,-- сказал я.-- Вы мое имя знаете, а мне ваше никак не удается услышать.
      --Меня зовут Луиза Бал...-- Она закашлялась, держа в свободной руке сигарету.-- Луиза Болл.-- И посмотрела мне в глаза с неуверенной полуулыбкой, будто проверяя, устраивает ли меня ее имя. Что ж, Луиз я на своем веку встречал не так уж много, но это лучше, чем Люси, или Лори, или еще какое-нибудь жеманное имечко, какими награждают в наши дни мамаши своих дочерей.
      Я улыбнулся ей в ответ, и она просияла такой улыбкой-- хоть свечи от нее зажигай. Я заметил, что по-прежнему держу ее за руку, и разжал ладонь.
      --Вы, часом, не родственница рыжеволосой звезды?
      Она взглянула на меня с недоумением, как если бы я упомянул какую-то знаменитость из древней истории. Потом до нее дошло. Почти мгновенно-- но я все-таки успел удивиться тому, что она не сразу поняла мой намек на "Я люблю Люси"*. С такой-то фамилией ей уже все уши должны были прожужжать аналогичным вопросом остроумные парни вроде меня.
      ________________________
      *Американский телесериал, в котором играла и была продюсером Люсиль Болл.
      ________________________
      --Нет, не родственница. Надеюсь, вы не очень расстроились. Со мной вечно приключаются разные нелепые истории.
      Мне казалось, мы все еще разговариваем о Люсиль Болл, и я не сразу врубился, что она имеет в виду пролитый мне на колени кофе. Да это же сущий пустяк по сравнению с привилегией стоять вместе с ней на эскалаторе!
      --Не берите в голову.
      Народ внизу зашевелился, и мы тоже стали спускаться по неудобным крутым ступеням.
      Я перебирал в уме и отвергал одну реплику за другой. Давно уже ни одна женщина не привлекала меня так сильно. Мне хотелось говорить с ней. Мне хотелось танцевать с ней всю ночь напролет, кружить ее в воздухе на руках, смеяться и плакать вместе с ней, говорить ей блестящие, остроумные и веселые вещи. О'кей, я непрочь был переспать с ней тоже. Но чтобы добиться всего этого, мне нужно было очаровать ее, сразить наповал одной из тех искрометных реплик, какими с легкостью сыплют герои пошлых кинокомедий.
      --Вы живете где-то неподалеку?-- спросил я. Блистательный вариант начальной фразы за номером 192. У меня их миллион.
      --Да. В Менло-парке.
      --Я там никогда не бывал. Да и вообще в Окленде был всего пару раз, в основном не вылезая из аэропорта.-- Покажите мне город, пожалуйста! Но я не мог выдавить из себя эту фразу. Мы стояли на тротуаре, а мимо, свивая водовороты, мчался шумный людской поток. Нам приходилось почти кричать, чтобы расслышать друг друга.
      --Это на полуострове, через Сан-Францисский залив. Я езжу на работу подземкой.
      --Вы имеете в виду ССЗЗ?
      И опять заминка. Луиза смотрела на меня с отсутствующим выражением, точно в голове у нее перематывалась магнитная компьютерная лента, а потом-- щелк!
      --Да, конечно. Скоростная сеть зоны залива.
      Над нами начала сгущаться неловкая тишина. У меня появилось мрачное предчувствие, что еще немного-- и Луиза исчезнет, если Кэри Грант не подоспеет мне на выручку с потрясной репликой.
      --Так вы, наверное, хорошо знаете восточный берег залива?
      --Да, а что?
      --Я думал, может, там найдется какой-нибудь приличный ресторанчик. Надоели аэропортовские забегаловки.
      --Мне говорили, хорошие рестораны есть на площади Джека Лондона.
      Она стояла, глядела на меня и улыбалась. Я снова замялся: честно говоря, я не очень уверенно чувствую себя с малознакомыми людьми, если общаюсь с ними не по работе. Но она явно никуда не спешила, так какого черта!
      --Быть может, вы поужинаете со мной?
      --Я думала, вы никогда не спросите.
      Ее улыбка была лучше амфетамина и хуже героина. Я хочу сказать: минуту назад я чувствовал себя раздавленным слоновьей ногой, и вдруг-- бодрость в теле необыкновенная, словно мне опять двадцать лет и я только что встал с постели после долгого освежающего сна.
      И в то же время эта эйфория меня немного тревожила: к наркотикам, как известно, привыкают. Мы подошли под моросящим дождиком к автостоянке-- я тараторил всю дорогу, как заведенный,-- и тут я вспомнил, что у меня есть машина на стоянке Герца. Я поведал об этом Луизе, она посмотрела на небо. Дождик, похоже, грозил усилиться.
      --Поедемте на моей,-- сказала она.-- А потом я вас отвезу.
      Мысль показалась мне разумной-- пока я не увидел машину Луизы.
      Ни фига себе, тачка! Я выпялился на нее, потом на Луизу. Леди смотрела на меня с безмятежной улыбкой, поэтому я снова переключился на машину.
      Не знаю даже, какой марки, но машина была итальянская, не больше восемнадцати дюймов в высоту и около тридцати футов в длину, выглядела выпущенной лет эдак через двадцать-тридцать и, казалось, делала шестьдесят миль в час, не трогаясь с места. Стоит такая штучка, как я прикинул, штук 80-90.
      О'кей. Предположим, тачка принадлежит дружку Луизы. Или у нее есть побочные источники дохода. Скажем, умер богатый дядюшка. А может, у родителей денег куры не клюют. Такую машину на зарплату продавца авиабилетов не купишь.
      Говоря откровенно, все это казалось мне несколько странным, если не подозрительным. Что-то тут не состыковывалось. Нет, ну в самом деле: ездить на работу подземкой, когда в гараже стоит такое чудо?
      А если уж быть предельно откровенным-- с ее-то кинозвездной внешностью напрашиваться на ужин с парнем вроде меня?
      Уж не фанатка ли она? Типа тех самых зомби, любителей катастроф? Правда, они в основном мужского пола, но если попадаются особи женского-- те, наверное, совсем сдвинутые. Я вдруг вспомнил утро в ангаре, когда она удрала от меня. Она что-то усердно искала в куче пластиковых мешков, набитых обломками крушения. Может, она балдеет от таких вещей?
      В аэропорту она казалась мне несбыточной мечтой. Поэтому когда я в конце концов сообразил, что ей действительно хочется поужинать со мной и она из кожи вон лезет, стараясь выдавить из меня приглашение, я не стал задавать лишних вопросов, дабы не спугнуть фортуну. Но чего ей на самом-то деле надо от меня? Сомнительно, чтобы ее покорила моя неотразимая красота и обходительные речи.
      Я с трудом втиснулся на пассажирское сиденье, Луиза дала задний ход. Иностранный болид заурчал, как большая кошка, и покатил к воротам стоянки. Луиза взглянула на меня.
      --Тяжелый был день?-- спросила она.
      Ну вот. Все ясно. Леди жаждет леденящих душу историй.
      --Ужасный.
      --Тогда давайте забудем о нем. Наложим запрет на разговоры о катастрофах-- и о самолетах вообще.
      Стало быть, ничего не ясно. Так кто же она такая, Луиза Болл? Откуда она взялась? Пока мы ехали к воротам, я разглядывал ее в голубом сиянии огней стоянки. Что-то еще не давало мне покоя.
      И вдруг я понял-- одежда! То есть все было прилично и к лицу, но как-то старомодно. Таких нарядов я не видал уже лет десять. Я, конечно, не эксперт по модам, но даже мне бросилось в глаза, что юбка слишком коротка и не подходит к блузке. А блузка достаточно прозрачна, чтобы увидеть, что под ней есть лифчик.
      Я все еще терялся в догадках, когда Луиза уплатила за стоянку, сунув сторожу пригоршню монет и подождав, пока он выберет, сколько надо. Помнится, точно так же я расплачивался в Калькуттском аэропорту.
      А затем она выпустила свою голодную тощую машину на подъездную дорогу, и мы рванули, не дожидаясь сигнала с вышки стоянки. Как в тех рекламных роликах, где производители автомобилей пытаются вас уверить, что их изделия больше годятся для полета, чем для простой езды по шоссе. Мы вылетели на автостраду-- и тут Луиза показала класс. Я не успевал даже заметить те просветы между машинами, куда она вклинивалась и откуда выныривала с таким видом, будто остальные автомобили были неподвижными препятствиями.
      После того как схлынул первый прилив страха, я прекратил попытки ударить по тормозам-- которых там не было,-- откинулся на спинку сиденья и стал наслаждаться спектаклем.
      Черт побери, эта леди действительно умела водить!
      Мы подъехали к площади Джека Лондона. Я о ней слыхал, но не бывал еще ни разу. На мой вкус, там чересчур много туристов, но я, в конце концов, не гурман.
      Луиза припарковала машину. Я отодрал пальцы от краев сиденья и как-то исхитрился вывалиться наружу, удивляясь тому, что дышу, и благодаря судьбу за то, что живу. Леди взглянула на меня, точно пытаясь понять, в чем дело. Я внезапно почувствовал себя очень старым. А может, она вовсе не так уж и гнала, просто я сам превратился в ископаемое? В юности я тоже гонял будь здоров, а если вспомнить фигуры высшего пилотажа, какие мы выделывали на флоте...
      Мы направились в ресторан "У Антуана". Он был переполнен, а столик мы, естественно, заранее не заказали. Метрдотель заявил мне, что свободные места будут не раньше чем через сорок пять минут. Я полез за бумажником, надеясь позолотить ему ручку, и тут случилось чудо. Он посмотрел на Луизу.
      По-моему, он просто не смог вынести мысли о том, что леди придется прозябать в вестибюле. Причем она даже бровью не повела; гипноз, должно быть. Как бы там ни было, но столик для нас нашелся мгновенно-- у окна, с видом на залив.
      У берега болталось на якоре множество промокших под дождем лодчонок-- в общем, вид был замечательный. Я заказал двойной скотч со льдом, Луиза попросила то же самое. Мне это понравилось. Не понимаю людей, которым нравятся напитки, отдающие на вкус карамелью, да еще с бумажными зонтиками в бокале.
      Меню было на французском языке. И что бы вы думали? Луиза говорила на нем, как истинная парижанка. Поэтому я предоставил ей право выбора, надеясь, что она не обременит меня улитками, угрями и прочими деликатесами.
      Наши напитки прибыли со скоростью, приближающейся к скорости света. По глазам официанта я прочел, что Луиза одержала еще одну победу.
      Кто-то заиграл на пианино. Луиза замерла, и я опять увидел этот взгляд. Она просмотрела банки данных и выбрала правильный ответ.
      --"Как время идет",-- сказала она.
      --Твое здоровье, детка,-- откликнулся я, поднимая бокал.
      Она осушила свой до донышка. Я, наверное, выпялился.
      --Мне необходимо расслабиться,-- пояснила она.
      Я махнул официанту. Он явно не сводил с Луизы взгляда; часть ее сияния, по-видимому, падала и на меня, поскольку бокал появился на столе моментально.
      --Все правильно,-- одобрил я. Мне и самому не мешало расслабиться, но я потягивал виски мелкими глоточками.
      Луиза устроилась в кресле немного боком, закинув руку на спинку и вытянув под столом ноги. По-видимому, чувствовала она себя вполне уютно, а выглядела еще прекраснее, чем днем. Она склонила голову к плечу:
      --Что-то не так?
      --Все так. Все замечательно. Ты только не сердись, ладно? Я не могу этого не сказать: ты так красива, что я изо всех сил стараюсь не глазеть на тебя, раскрыв рот.
      Она улыбнулась, продемонстрировав свои ямочки.
      --Я просто не верю своему счастью. С чего вдруг фортуна так благосклонна ко мне?
      Улыбка слегка потускнела.
      --Как это понимать?
      --Ну, видишь ли, только слепому не ясно, что я нашел в тебе. Но я себе голову сломал, пытаясь понять, что ты нашла во мне?
      Она как-то вся подобралась, улыбка исчезла, сменившись хмурой гримаской.
      --Боюсь, ты оскорбишься, сочтя это жалостью. Но ты выглядел одиноким и подавленным. Ты был похож на человека, которому нужен друг. Мне он тоже нужен, а друзей у меня нет. Я хотела выкинуть из головы все, чего насмотрелась за день, и решила, что тебе это тоже не помешает. Но если ты...
      --Погоди минутку. Извини, я не хотел...
      --Нет уж, дай мне закончить. Я не делала тебе никаких одолжений. И не жду ответных услуг. Я не репортер и не любительница катастроф. И моя благосклонность не имеет никакого отношения к фортуне. Я-- это я, и если я приняла твое приглашение, то у меня были свои резоны. Я видела, как ты разделался с теми кретинами на пресс-конференции, я видела, как ты работаешь в поте лица, стараясь разгадать причины аварии, и мне захотелось узнать тебя поближе.
      Она смерила меня холодным взглядом.
      --Возможно, я ошиблась.
      До сих пор мне и в голову не приходило, что она могла быть репортером. Но я не стал углубляться в раздумья. Я видел, что из-за своей подозрительности вот-вот потеряю нечто прекрасное.
      --Не надо было мне этого говорить.
      --Но ты сказал.-- Она вздохнула и отвела взгляд.-- Я, наверное, слишком уж сильно тебя отчитала.
      --Я сам напросился.
      --Сегодня был трудный день.
      Луиза посмотрела на вторую порцию виски и заглотнула ее залпом. Я последовал ее примеру, надеясь, что она не переоценивает своих сил. Мало радости, если она надрызгается в стельку.
      --Сколько тебе лет?-- спросила она.
      --А ты не любишь околичностей.
      --Это экономит время.
      --Мне сорок четыре.
      --Бог ты мой!-- сказала она.-- Так ты волновался, не слишком ли я молода для тебя? Ты над этим ломал голову?
      --Отчасти.
      --Мне тридцать три. Тебе полегчало?
      --Да. Я думал, тебе двадцать шесть.
      Я слегка покривил душой. С первого взгляда я дал ей много меньше, потом-- чуть больше. В среднем получалось двадцать шесть.
      --Мне хотелось бы стереть последние несколько минут и начать все с начала,-- сказал я ей.
      --Я не против.-- Она прикурила одну сигарету от другой. Это единственное, что мне в ней не нравилось, но нельзя иметь все сразу.
      --Ты не ошиблась насчет меня.-- Признание далось мне, вопреки ожиданиям, довольно легко.-- Я одинок и подавлен. По крайней мере был. После встречи с тобой я чувствую себя гораздо лучше.
      --Несмотря на кофе на коленях?
      --Я имею в виду позже, на эскалаторе.
      Она наклонилась над столом и коснулась моей руки.
      --Я знаю, что ты имеешь в виду. Ненавижу аэропорты в чужих городах. Чувствуешь себя таким безликим и потерянным в толпе.
      --Особенно в это время года.
      --Да, верно. Все такие озабоченные. У выхода куда приятнее-- там люди встречаются, радуются друг другу. А в зале ожидания я работать не люблю. Все спешат, все нервничают, и с компьютерами вечные накладки. То заказ на билеты куда-то запропастился, то еще что-нибудь... Да ты и сам знаешь.
      Я похолодел. А что если она все-таки репортер?
      --Когда меня послали из кассы в ангар, я почти обрадовалась, представляешь? То есть после того, конечно, как мне пообещали, что там не будет трупов.
      Я молчал. Если она хочет кровожадных подробностей, самое время перейти к расспросам.
      --Но мы ведь условились не говорить о работе,-- сказала она.-Мне только хотелось бы понять, почему у человека, которому всего сорок четыре, такое грустное лицо.
      --Я лепил его понемножку долгие годы. Но тебе это вряд ли будет интересно.
      Именно об этом мы и проговорили до самого ужина: о моей жизни и тяжелых временах. Я пытался остановиться, но тщетно. Слава Богу, я хоть не плакался ей в жилетку, но что именно я плел после энного бокала, помню довольно смутно. Помню только, что о подробностях своей работы не распространялся, так что в каком-то смысле наш договор остался в силе. В основном я рассказывал ей о том, что работа делает со мной. И еще о том, как закончилась моя семейная жизнь. Как я просыпаюсь от страха перед падением с высоты. Как пробираюсь во сне по длинному темному туннелю, полному огненных вспышек.
      Виски пошло нам на пользу. Когда официант принес еду, мы выхлестали уже Бог знает сколько порций, и я чувствовал себя на редкость легко и раскованно. Излив то, что годами копилось в душе, ощущаешь восхитительное облегчение.
      Но увидев поставленные перед нами тарелки, я вдруг сообразил, что наш разговор был по сути монологом. Луиза участвовала в нем лишь парой внимательных ушей и таким же количеством сочувственных реплик.
      --А тебе твоя работа нравится?-- спросил я. Она рассмеялась. Я поймал ее взгляд и не заметил в нем упрека.--Слушай, извини. Я, наверное, надоел тебе своей болтовней.
      --Лучше ешь давай, а то остынет. Ты мне не надоел. Я же говорила: мне показалось, что тебе нужен друг.
      --Ты говорила, тебе он тоже нужен. Боюсь, я не оправдал твоих ожиданий.
      --Тебе необходимо было выговориться, и я польщена, что твой выбор пал на меня. Наверное, причиной тому послужило мое честное лицо или еще что-нибудь.
      --Или еще что-нибудь.
      Я почти забыл уже, как хорошо быть в ладу с самим собой, и я был ей благодарен. Пытаясь исправить свою оплошность, я попросил ее рассказать о себе, и она рассказала немного, пока мы ели.
      Отец у нее-- денежный мешок. Она закончила художественный колледж где-то на востоке Штатов. В юности ей и в голову не приходило, что когда-нибудь придется зарабатывать себе на жизнь. Она вышла замуж за хорошего парня, который впоследствии оказался не таким уж хорошим. Она оставила его и попыталась добиться чего-нибудь своими силами. Но не получилось.
      Как я понял, художника из нее не вышло. Она пришла в ужас, увидев, как трудно самой себя обеспечить, но к отцу возвращаться не захотела. Время от времени он шлет ей подарки, вроде той машины на улице, от которых у нее не хватает силы воли отказаться.
      Она рассказывала свою историю бегло и без запинок и закончила перед десертом. На каждый мой вопрос ответ выдавался мгновенно. Это было поистине поразительно, потому что где-то на середине рассказа я поймал себя на том, что не верю ни единому ее слову.
      И знаете что? Мне было все равно. К тому времени я словил приятнейший кайф-- не напился, а просто блаженствовал. Луиза не отставала от меня ни на глоток, но, насколько я мог судить, была совершенно трезвой.
      --Ты умеешь летать?-- спросил я ее.
      Она посмотрела удивленно, потом подозрительно.
      --Что ты имеешь в виду?
      --Не знаю. Я просто подумал, что умеешь.
      --Мне приходилось водить небольшие самолеты.
      --Я так и думал.
      К десерту она почти не притронулась. Как я теперь вспоминаю, она вообще не притронулась к ужину, хотя еда была отменная. И беспрерывно смолила. Выкурила одну пачку и сразу вскрыла другую.
      Я понемногу начал задумываться о предстоящей поездке в той бомбе на колесах. И еще я старался понять, почему Луиза лгала мне. Не спрашивайте меня, откуда я знал, что она лжет. Знал, и все.
      --Пора домой. Подбросишь меня?-- спросил я ее.
      --До седьмого неба? Вряд ли это кому под силу, Билл. Я попытаюсь.
      У нее получилось. Возможно, она заметила мой ужас по пути в ресторан, потому что ехала значительно медленнее.
      Затем меня выкинули у отеля, словно студента-приготовишку у общежития. Мне было смешно и чуточку обидно, но я решил не форсировать события. В любом случае я рассчитывал увидеться с ней завтра.
      Блаженный туман улетучился из головы, едва я захлопнул за собою дверь. Я снова был в чужом гостиничном номере, далеко от дома, один. Мне захотелось выпить; я понимал, что от этого станет еще хуже,-- и мне захотелось еще сильнее. Я позвонил в бар и, проявив несвойственную мне силу воли, положил трубку, не дожидаясь ответа. Потом раздвинул шторы, посмотрел на городские огни и сел у окна.
      Я, наверное, так и заснул бы в кресле, если бы не стук в дверь. Открывать мне было неохота. Это наверняка Том или еще кто-нибудь с неотложным вопросом, решать который я был не в настроении.
      Но я все же побрел к дверям и, открыв, увидел Луизу с бумажным пакетом и двумя стаканами в руках. Она старалась выглядеть веселой, правда, не очень успешно.
      --Я подумала, что тебе не повредит глоточек перед сном,-сказала она и заплакала.
      Глава 14
      Бедный маленький вояка
      Свидетельство Луизы Балтимор
      --Шерман, заведи "Машину обратного хода" на вечер 12-го декабря тысяча девятьсот восемьдесят какого-то года.
      --Уже завел, мистер Пибоди*!-- пропел Шерман противным фальцетом.
      ___________________________
      *Джордж Пибоди (1795-- 1869)-- знаменитый банкир, коммерсант и легендарный филантроп, очень много сделавший для налаживания торговых связей между Америкой и Великобританией.
      ___________________________
      Шерман. Сукин сын.
      Итак, возвращаясь к нашей истории...
      Если вы помните, мы оставили нашу героиню в тот момент, когда она героически лишилась чувств при одном лишь упоминании об исторически несущественной неудаче. О том, что неудача стала явной через пару лет после рождения ребенка, даже и говорить не стоит: в наши дни такое случается сплошь и рядом. А если точнее, теперь не бывает иначе. Моя девочка прожила со мной два года. Думаю, можно считать, что фортуна была ко мне благосклонна.
      Что такое "Фортуна"? Это журнал. Сколько стоит? Десять центов. А у меня только пять. Такая, значит, ваша фортуна.
      Если мне на голову свалится еще что-нибудь, в следующий раз я прошибу собою пол. Исторические аллюзии по десять центов за килобайт, услужливость персонального микропроцессора... Восьмидесятые годы двадцатого века-- наша специальность.
      Голова у меня так распухла от информации о двадцатом веке, что стоило мне только открыть рот, как из него сами собой вылетали рекламные стишки, шуточки из фильмов и телешоу или постельные слухи.
      --Шерман, я просто отельная шлюха.
      --Не трахайся с ним, если не захочешь, Луиза.
      --Я не хочу!
      Ворота открылись, и я... шагнула в прошлое.
      Я просидела в зале почти всю пресс-конференцию. Она оказалась ужасно скучной, как я и предполагала, хотя, конечно, просканировать ее мы не могли, поскольку мое присутствие здесь налагало цензурный запрет.
      Только один момент меня насторожил. Под конец конференции Мейер начал задавать совершенно идиотские вопросы. Я ищу необычные данные, он сказал. Не знаю, какие именно, но узнаю, если увижу. И, кстати, мистер Смит, не находили ли вы нечто необычное, имеющее отношение ко времени?
      Я чуть не проглотила сигарету.
      Что знает этот ублюдок?
      Я не теряла Смита из виду в переполненном аэропортовском зале. Догнать его и встать рядом на эскалатор не составило особого труда, хотя несколько зевак, не убравшихся вовремя с дороги, не одобрили моих методов. Мне было до лампочки. Все они мои предки, конечно, но я была по горло сыта предками. Я всю жизнь угробила на то, чтобы обеспечить им будущее,-- и посмотрите, к чему меня это привело!
      Мы с Шерманом тщательно продумали сцену на эскалаторе.
      (Это было позже, гораздо позже того, как он плеснул мне в лицо воды, или ущипнул за мочку, или дал оплеуху, чтобы привести меня в чувство. У меня остались довольно смутные воспоминания о том периоде, и я не хочу в них углубляться. Следующий час, когда мы с Шерманом говорили про ребенка, я помню прекрасно, но описывать тоже не хочу. Мне велели рассказывать все. Но всему есть пределы.)
      --Встречайся эффектно,-- сказал Шерман.
      --Что это значит?
      --Так называли в Голливуде двадцатого столетия разные эффектные завязки излюбленного сюжета века "мальчик встречает девочку..."
      --"Мальчик теряет девочку, мальчик получает девочку", верно?
      --Верно. Второй частью мы заниматься не будем. Он потеряет тебя без нашей помощи, вполне натуральным образом. Ну и, конечно же, в конце он тебя не получит.
      --Что случилось со счастливыми концовками?-- спросила я.-Можешь не отвечать. Они отдали концы, когда я родилась. Приведи мне пример эффектной встречи.
      --Вероника Лейк-- разочарованная женщина, уезжающая из Голливуда,-- покупает на последний доллар яичницу с ветчиной Джоулу Макрею, который оказывается известным режиссером, переодевшимся в бродягу, чтобы собрать материал для нового фильма. "Путешествия Салливана", студия "Престон Стерджес", 1942 год.
      --Ты, я вижу, просмотрел кучу фильмов,-- сказала я.
      --Примерно столько же, сколько и ты. Но у меня базы данных побольше твоих и доступ к ним удобнее.
      --Значит, ты велел мне вылить кофе ему на колени для пущей эффектности, да?
      --Да. Теперь он тебя знает. Надо дать ему возможность узнать тебя получше.
      --Что ты придумал?
      Шерман рассказал, и вот я ступила на эскалатор в Окленде.
      Когда Смит меня заметил, я залезла рукой в сумочку. Улыбнулась ему, нажала в сумочке на кнопку, и эскалатор остановился.
      --Мы с вами часто сталкиваемся сегодня, верно?-- сказала я.
      Я и не предполагала, что он окажется таким застенчивым. Мне пришлось буквально клещами вытаскивать из него приглашение на ужин. Я даже засомневалась: а так уж ли неотразим мой кожкостюм, как я считала раньше?
      Вспоминая об этом теперь, я думаю, что невольно ждала от него такого же знания сценария, каким обладала сама. Мне почему-то казалось, будто он не хуже меня чувствует ниточки, за которые нас дергает кукловод. Но с какой стати? Если на то пошло, его кукловодом была я, только ему-то было невдомек. Из нас двоих я одна читала сценарий-- или хотя бы набросок сценария-предстоящего вечера.
      Поскольку он не предложил меня подвезти, я решила, что машины у него нет. Поэтому я повела его к стоянке, как было предусмотрено одним из вариантов плана. И там чуть было не прокололась.
      Как я уже говорила, микропроцессор снабжает меня данными, но плохо подготавливает к распознаванию образцов. На стоянке была уйма машин, в которых я не слишком разбиралась. То есть названия марок я знала, но "свой" автомобиль должна была выбрать чисто интуитивно.
      Рассуждая логически, я решила, что моему социально-экономическому статусу лучше всего подойдет небольшая машина. Но на логику всецело полагаться не следует. Откуда мне было знать, что большие машины не всегда дороже, чем маленькие?
      Я выбрала приземистый и неудобный на вид автомобиль. И в ту же минуту, когда подошла к нему, поняла, что промахнулась. Смит бросил на меня недоуменный взгляд. Но отступать было поздно. Я залезла рукой в сумочку, и все дверные замки мгновенно открылись, так что Смит ничего не заметил. Мы уселись, и я взглянула на систему управления. Она показалась мне простой и незамысловатой, жаль только, что не было радара. Я вставила ключ зажигания. Он сам нашел нужную комбинацию, завел машину, и мы поехали.
      Это оказалось еще проще, чем я ожидала. Машина двигалась быстрее всех повозок на дороге. Пробираясь между ними, я включила запасную скорость, держа стрелку спидометра как можно ближе к красной линии. И, следя за дорожными указателями, отправилась на площадь Джека Лондона.
      Не надо мне было говорить по-французски. Но я уже сказала пару слов официанту, прежде чем сообразила, что это не вписывается в образ.
      Еда была паршивая. Все прочие посетители ресторана, без сомнения, находили ее отменной, но мне она казалась безвкусной, как бумага. Наш рацион куда богаче химикалиями, нежели пища двадцатников. Он включает в себя такие компоненты, которые наверняка убили бы Билла Смита или, по крайней мере, вызвали бы сильное отравление. Но я пришла сюда не с пустыми руками. У меня было с собой несколько капсул с ядами, необходимыми любой уважающей себя личности из девяносто девятого столетия. Весь вечер я незаметно бросала их в виски. Заодно они нейтрализовали действие этанола. Поковырявшись немного в тарелке, я налегла на двойной скотч.
      Многое из того, о чем рассказывал мне Смит, я уже знала. Как-никак, Билл Смит был наиболее тщательно изученной персоной двадцатого века. Мы просканировали его жизнь от рождения (с помощью кесарева сечения) до смерти.
      Поначалу мистер Смит не вызывал у меня ничего, кроме презрения. Глядя на его жизнь со стороны, вы тоже не смогли бы понять, почему парень, которому было дано так много, совершил так мало. Я считала его нытиком и алкоголиком, готовым превратиться в рамолика. У него была ответственная работа-- но ее он вскоре бросит, у него была семья-- и там он тоже оказался несостоятельным.
      Он жил в эпоху, когда человечество, с моей точки зрения, подошло к раю земному ближе, чем в любой другой период своей истории, и в стране, которая была богаче-- во всех смыслах этого слова-любой другой страны, когда-либо существовавшей на свете. Дальше род человеческий покатится под горку, пока не достигнет надира-тех замечательных денечков далекого будущего, что я зову своим домом.
      Совершенно естественно поэтому, что в мозгах у меня вертелась одна и та же мысль: на что ему-то жаловаться, черт побери?
      Но в двадцатом веке куда ни плюнь-- обязательно попадешь в нытика. То они озабочены поисками настоящей любови, то хнычут и жалуются на дороговизну. У них есть целая куча слов для выражения недовольства жизнью: angst, ennui*, тоска и так далее. Они глотают пилюли, чтобы вылечиться от так называемой депрессии. Они ходят на занятия, чтобы научиться быть довольными собой. Они избавляются, делая аборты, от каждого четвертого ребенка. Господи, мне бы их заботы!
      ___________________________
      *Тоска (нем., фр.).
      __________________________
      И в то же время они ретиво и рьяно, с упорством бобров уничтожают планету. Они накопят-- со временем-- свыше трехсот гигатонн ядерного оружия, прикидываясь, будто не собираются его использовать. Они положат начало процессам, которые-- со временем-- убьют все виды животной жизни, кроме их собственного, нескольких видов насекомых и миллиона быстро мутирующих микробов. И таким образом обрекут своих потомков (и меня в том числе) на вымирание. То, что они делали сейчас, изменит меня настолько, что я уже не смогу дышать их воздухом и есть их пищу.
      Неудивительно, что именно они изобрели понятие экзистенциальной безысходности.
      И все-таки одно дело-- наблюдать за жизнью человека со стороны и совсем другое-- слушать, как он о ней рассказывает. Я приготовилась повеселиться от души, по крайней мере про себя.
      Но когда он заговорил, все переменилось. "Бедняга",-- подумала я с иронией и вдруг поймала себя на том, что сочувствую ему всерьез.
      Он не ныл. Он даже не жаловался. А зря: мне было бы легче сохранить свое здоровое презрение. Но он говорил правдиво и просто. Он одинок. Он не знает, как с этим бороться. Он пытается забыться в работе, однако работа больше не помогает. Он знает, что это глупо, но не может понять, почему все на свете утратило для него значение. Как собственный врач, он прописал себе в качестве лекарства этанол. Лечение вроде немного помогало, но особых результатов не дало. Он знает, сам не зная откуда, что утратил нечто важное, к чему стремился раньше, и теперь катится вниз. И больше не ждет от жизни ничего хорошего.
      Я слушала, разрываясь между сочувствием и желанием схватить его за шкирку и трясти до тех пор, пока не приведу в чувство. Наверное, родись я в двадцатом веке, я бы стала работником социального обеспечения. Похоже, я не способна обращаться с козлом как с личностью, не проникшись его печалями. Я не смогла остаться сторонним наблюдателем.
      Куда проще, черт возьми, было вырубать этих ублюдков парализатором и отправлять пинком под зад в Ворота. Тогда их вопли не достигали моих ушей.
      Что-что, а пил он умеючи. Он, по-видимому, думал то же самое обо мне.
      Он так увлекся, что опомнился, только когда принесли еду. Сообразив, что выкладывает историю своей жизни в виде непрерывного монолога, он трогательно смутился и попросил меня рассказать о себе.
      Я, конечно, была к этому готова. Мы с Мартином разработали правдоподобную легенду. Мне просто не хотелось ее рассказывать. До смерти надоело врать. Но я начала и, по-моему, справилась неплохо. В нужных местах он кивал, задавал сочувственные, но не каверзные вопросы.
      Довольная собой, я продолжала болтать, и вдруг поняла, что он не верит ни единому моему слову.
      В глазах у него появилось какое-то странное выражение. Быть может, это просто виски? Я пыталась себя убедить, но безуспешно.
      Нет, конечно, виски тут ни при чем. Просто он считал, что я что-то от него скрываю, и был совершенно прав.
      Я выкинула его у отеля, проехала несколько кварталов, припарковалась, но из машины не вышла. Я сидела там и тряслась крупной дрожью.
      Когда меня перестало трясти, я взглянула на часы. Немного за полночь. Я знала, что мне нужно делать. Мы с Шерманом обговорили все до мелочей, в том числе и мой следующий ход. Я только не могла заставить себя двинуться с места.
      Не то чтобы я боялась лечь с ним в постель. Мы с Шерманом обсудили этот вопрос, и секс уже не пугал меня так, как прежде. Стоит ли бояться беременности, когда тебе осталось всего несколько дней жизни? И не то чтобы мне претило перепихнуться ради успеха проекта Ворот. Если составить список неприглядных вещей, на которые я была готова, лишь бы спасти проект, то ночь, проведенная с кем-то, кто мне не нравился, отнюдь не была бы в этом списке последней.
      И дело даже не в том, что Смит мне не нравился. Работа есть работа, и я отношусь к ней как солдат... и вообще, на самом-то деле он мне нравился. К тому же послание было на сей счет вполне либерально: не хочешь-- не трахайся.
      Она же просто слизнячка.
      Впереди виднелся небольшой винный магазинчик. Я вышла из машины, прошла по тротуару и купила бутылку скотча.
      Когда я возвращалась, из темной подворотни вынырнула какая-то фигура и последовала за мной. Я повернулась. Мужчина был темнокожий-- возможно, негр, хотя расы я различаю с таким же трудом, как и стили. Он ткнул в меня пистолетом.
      --Давай кошелек, сучка,-- сказал он.
      --Ты грабитель или насильник?-- поинтересовалась я. А затем, выхватив у него пушку, швырнула его наземь и наступила ногой на горло. Он попытался высвободиться; я пнула ему в лицо и снова придавила шею. Он захрипел. Я ослабила давление.
      --Ты сломала мне кисть,-- сказал он.
      --А мне кажется, лучевую кость. Или локтевую. Лучше обратись к врачу, он разберется.-- Я посмотрела на его голую руку.-- Ты наркоман?
      Он не ответил.
      Что ж, предков, как известно, не выбирают, а он был одним из моих предков, так что убить я его не могла. Наверное, я и так уже причинила немалый вред временному потоку... но мне было все равно.
      Я вдруг почувствовала себя легко и свободно. Я буду делать то, что захочу,-- если только сумею определить, что это такое.
      Вытащив патроны, я вернула ему пушку. Потом залезла в сумочку и бросила на тротуар пачку американских долларов-- двадцать тысяч минус 15 долларов 86 центов, потраченных на виски. И сказала:
      --Всего хорошего!
      Свобода воли-- странное состояние. Если это была она.
      Я позволила своим руками вести машину. Они привезли меня обратно к отелю Билла и припарковали автомобиль.
      У ног, похоже, были те же намерения, но справлялись они немного хуже. В коридоре они споткнулись о поднос, на котором стояло два стакана. Я подобрала стаканы, и ноги донесли меня до двери, где и застопорили. Я протянула палец, чтобы поскрестись в дверь, вспомнила, что нахожусь в другом времени и месте, и стукнула по ней кулаком.
      Тук-тук.
      Кто там?
      Твоя фортуна.
      Что такое фортуна?
      Ты просто протяни ладонь, мистер Смит. Луиза расскажет все.
      Глава 15
      Сложные проценты
      Свидетельство Билла Смита
      Вот уже девять лет, как я бросил курить. Но когда она встала и пошла в ванную, я схватил пачку, оставленную ею на тумбочке, и щелкнул зажигалкой. "Виргиния Слимз". После второй затяжки я закашлялся, после четвертой закружилась голова, и я затушил сигарету.
      Ну и ночка!
      Я посмотрел на часы. Час ночи. В десять утра она превратится в тыкву. Это всего лишь одна из подробностей ее рассказа, и далеко не самая бессмысленная.
      Я прислушался к плеску воды за закрытой дверью. Похоже, она принимает душ.
      Все, что я понял,-- у нее была дочка, и она умерла. Остальное просто не укладывалось у меня в голове.
      --Можно, я тебе кое о чем расскажу?-- спросила она, когда справилась со слезами. Мы сидели на краешке кровати, я обнимал ее за плечи. Мне в жизни не доводилось обнимать более красивую женщину, но мысли мои были очень далеки от секса.
      --Конечно. О чем угодно.
      --Это долгая история,-- предупредила она.
      --Я выдержу.
      Она засмеялась. Смех был дрожащий, грозивший перейти в истерику. Но ей удалось взять себя в руки.
      --Там, откуда я пришла, все умирают,-- сказала она.
      И дальше, клянусь, было еще хуже.
      Свидетельство Луизы Балтимор
      --Мы даем своим детям имена, только когда им исполнится два года,-- сказала я ему.
      --Почему?
      --Разве не ясно?-- Интересно, подумала я, насколько он верит моему рассказу? Наверное, на один процент, не больше. И все-таки, раз уж я решила поведать ему свою историю, мне придется выйти за рамки безопасных восьмидесятых.-- Мы не даем им имен, поскольку шансов дожить до двух лет у них меньше одного процента. Потом шансы возрастают. Но не очень сильно.
      --Чем она болела?
      --Ничем. По крайней мере, на вид. Мне было двенадцать, понимаешь? У меня начались первые месячные: я оказалась небесплодной. Генализ тоже не выявил никаких противопоказаний.
      Я посмотрела на него. Порою правда просто не доходит до собеседника.
      --У меня были проблемы со способностью к деторождению,-- сказала я.-- Врачи говорили, что у меня не будет детей. И вдруг я забеременела.
      --В двенадцать лет?-- спросил я.
      --Забудь про двенадцать лет. Я просто пьяна, о'кей? Мне делали... как ее?.. амниотомию. Все считали, что если даже я забеременею, ребенок родится монголоидным.
      --У нас это называют синдромом Дауна.
      --Верно. Верно. Забыла местный жаргон. Ну так вот. Девочка родилась прехорошенькая. Самый прелестный ребенок за последнее столетие.
      Я глотала прямо из горлышка. Без пилюль. Этанол, как выяснилось, совсем неплохое лекарство от отчаяния.
      --В ней была вся моя жизнь. Все мои надежды и желания. Ее, естественно, пытались забрать от меня в больницу, где за ней был бы постоянный присмотр.
      А умница была! Гений, а не ребенок. Она начала ходить в шесть месяцев, говорить-- в девять. Она была моей Вселенной.
      --Как, ты сказала, ее звали?-- спросил он.
      Я снова взглянула на него. О'кей. Значит, он не верит даже на один процент.
      А с какой стати он должен мне верить? А я ему?
      Я опять заплакала.
      Свидетельство Билла Смита
      Рассудок у леди оказался куда более расстроенным, чем я предполагал. Я попытался склеить кусочки ее откровений так же, как обычно восстанавливаю картину крушения.
      У ребенка было какое-то врожденное заболевание. Я не эксперт в этой области, но кое-что мне в голову пришло. Например: мать болела сифилисом или употребляла героин, вынашивая ребенка. Иначе откуда у нее такое чувство вины? И зачем бы ей прибегать к таким сумасшедшим метафорам, рассказывая о своем несчастье?
      Девочка умерла, не дожив до двух лет. А может, и не умерла. Возможно, жизнь в ней поддерживали механически, при полностью угасшем сознании.
      С другой стороны, не исключено, что ребенка у Луизы забрал благотворительный департамент. Быть может, девочка живет у приемных родителей. Я просто ничего не смог толком выяснить.
      Ясно было только одно: Луиза безумна. Чем больше она говорила, тем больше я в этом убеждался. В принципе я не люблю сумасшедших и стараюсь держаться от них подальше. А вдруг ее одолеет приступ бешенства? Кто знает, что она способна себе вообразить? И в чем решит обвинить меня?
      Но Луиза почему-то не вызывала у меня опасений.
      Правда, я чувствовал себя опустошенным после ее исповеди. И шея у меня ныла от бесчисленных сочувственных кивков. Но это ничего не значило. Мне она по-прежнему нравилась. Мне по-прежнему хотелось быть с ней.
      Свидетельство Луизы Балтимор
      --У меня осталось не так много времен,-- сказала я, закончив свою историю, понять и принять которую он был не в состоянии.-Пойду-ка освежусь.-- Я взглянула на часы.-- Так или иначе, в десять утра я превращусь в тыкву.
      Я изучила свое лицо в зеркале ванной комнаты. Все та же старая знакомая Луиза. Все та же старая идиотка.
      --Слушай,-- сказала я себе,-- Не поднимай много шума из ничего. Ты рассказала ему о том, о чем хотела рассказывать меньше всего на свете, и он не поверил ни единому слову. Назови это разочарованием.
      Я закашлялась, не успев закончить речь. Достала свой "викс"-ингалятор, сделала глубокий вдох, надеясь, что вонь-- с точки зрения Смита-- не просочится в спальню, а потом разделась и встала под душ.
      Дальнейшую сцену мы с Шерманом продумали в мельчайших подробностях. Она была эффектна до умопомрачения, под завязку набита репликами из ролей Кэтрин Хэпберн и Джин Артур и кончалась тем, что я падала в его объятия, волна набегала на пляж, а мы грациозно уходили вдаль. Жаль только, что это годится исключительно для кино. Мы встретились эффектно; боюсь, более эффектных сцен мне не вынести. Пора забыть жеманные тридцатые-сороковые и вернуться в откровенные восьмидесятые.
      Я вылезла из душа и открыла дверь.
      Свидетельство Билла Смита
      Мне кажется, она получала удовольствие. А если даже и нет, то по крайней мере издавала все положенные звуки. Что до меня-Господь свидетель, я был на седьмом небе. И я чувствовал, что она изголодалась по сексу не меньше меня, а я никогда еще не был таким голодным.
      Когда мы закончили, она потянулась за сигаретой, и мне вдруг стало чуть-чуть обидно. Быть может, мне просто нужно было на что-то пожаловаться, чтобы жизнь не казалась такой прекрасной.
      --Ты всегда куришь сразу после занятий любовью?
      Она машинально взглянула вниз, на свою промежность, и между нами, как искра, пробежала смешинка. Мы оба рассмеялись. Она прикурила, глубоко затянулась и очень медленно выпустила дым. Она казалась абсолютно довольной.
      --Я курю после всего, Билл. Я курю до всего. Если бы мне удалось придумать способ курения во сне, я курила бы, пока сплю. Только благодаря своей нечеловеческой выносливости я не курю четыре сигареты разом в твоем присутствии.
      --Полагаю, тебе известно, что думает по этому поводу начальник медицинского управления?
      --Я могу почитать надпись на пачке.
      --Тогда почему ты куришь?
      --Потому, что мне нравится вкус сигарет. Он напоминает мне о доме. И еще потому, что рак легких для меня все равно что легкий снегопад на Северном полюсе.
      --Как это понимать?
      --Да так, что я уже умираю от страшной болезни.
      Я взглянул на нее, но ничего не смог прочесть в ее глазах. То ли это правда, то ли очередной ее пунктик, то ли она меня просто разыгрывает.
      Я гордился своей проницательностью, когда понял там, в ресторане, что она лжет. Теперь я не в силах был ее понять.
      --Мы все умираем, Билл,-- сказала она.-- Жизнь-- смертельная штука.
      --Судя по твоему виду, я бы не сказал, что ты на краю могилы.
      --И ошибся бы.
      --Почему ты убежала вчера утром? Когда я попросил у тебя чашку кофе?
      Она придавила окурок и тут же закурила по новой.
      --Я не ожидала тебя там увидеть. Я искала кое-что другое.
      --Ты действительно работаешь в "Юнайтед"?
      Она усмехнулась:
      --А ты как думаешь?
      --Я думаю, что ты ненормальная.
      --Знаю. Некоторым людям правду говорить бесполезно.
      Я поразмыслил.
      --Да. Я думаю, что ты работаешь в "Юнайтед". Я думаю, тебе доставляет удовольствие дурачить людей. Ты любишь приводить их в изумление.
      --Думай как хочешь.
      --Я думаю, тебя потрясло что-то другое. Например, окровавленные игрушки и ошметки от рождественских подарков.
      Она вздохнула, поглядев на меня печально.
      --Ты раскрыл мою страшную тайну. Я жутко мягкосердечна.
      Она отвела глаза от моего лица, скользнула взглядом ниже и потушила наполовину выкуренную сигарету. Для нее это была настоящая жертва.
      --Ты готов повторить?-- спросила она.
      Свидетельство Луизы Балтимор
      Я все еще выполняла задание, хотя и напрочь об этом забыла. Мне приходилось напоминать себе: ты здесь для того, чтобы изменить его планы, не дать ему пойти в ангар и встретиться с более ранней версией Луизы Балтимор.
      Я понимала, что если он не пойдет туда, то часть моей уже прожитой жизни будет вычеркнута навсегда, но это меня не волновало. Если Вселенная решит стереть меня с лица земли, я по крайней мере исчезну удовлетворенной женщиной. Я и не ожидала, что способна испытывать такое наслаждение.
      Когда я взглянула на часы, было уже семь утра, а мы все сидели, обнаженные, в постели, смеясь и болтая, пока занималась заря. Не помню, кто из нас предложил поспать, но в конце концов мы уснули. Мне казалось, что удержать его днем от расследования не составит особого труда. К тому же утром прилетит наконец этот тип, К. Гордон Петчер, и примет часть бремени на свои плечи. А Билл сможет сослаться на болезнь и провести день в постели.
      Во всяком случае, так я пыталась себе внушить.
      Вся эта вылазка в окно "В" была ни на что не похожа. Правила безопасности я нарушала направо и налево. Я рассказала ему чистую правду о многих вещах. И мне не поверили.
      Как ни странно, я сочла это добрым знаком. Он решил, что я чокнутая, однако своего отношения ко мне не изменил. Так неужели чокнутая красотка с ее бредовыми рассказами не сможет очаровать следователя НКБП настолько, чтобы он забыл про тот проклятый ангар хоть на один вечер?
      Даже если ей суждено превратиться в тыкву в десять утра по времени тихоокеанского побережья?
      Свидетельство Билла Смита
      Мы смеялись, не выпуская друг друга из объятий, пили виски и снова занимались любовью. Медленнее, чем в первый раз. Потом опять смеялись и опять занимались любовью. Я впечатлил даже самого себя. Надеюсь, она оценила.
      Не помню, когда я заснул. Казалось, это не имеет значения.
      Но, как выяснилось, имело. И немалое.
      Я вскочил с кровати, как управляемая ракета...
      ...и ткнулся носом в стенку. Я стоял, тупо глядя перед собой, пока похмельный сумбур в мозгах не сменился первыми проблесками сознания.
      Будильник не звонил. Что делает здесь эта стенка? Кто я где я что я почему я...
      Ох!
      --Доброе утро,-- сказала она.
      Она сидела на кровати нагая, откинувшись на подушки и вытянув вперед ноги. И курила. Она была так прекрасна, что я подумал, что могу заплакать.
      --Пожалуйста,-- прохрипел я.-- Не кури так громко.
      --Не смешно,-- сказала она.-- Ночью ты был остроумнее.-- Но сигарету затушила.
      --Ночью у меня был прилив вдохновения.
      --А я все сижу и гадаю,-- сказала она.-- Я имею в виду-- пока ты просыпаешься стоймя. У тебя глаза не сразу сфокусировались.
      --Они до сих пор смотрят в разные стороны.
      --Ну уж нет!-- Она потянулась, и, признаюсь, она была права. Невозможно не сфокусировать взгляд, когда перед тобой такое зрелище.
      --А гадаю я вот о чем: что тебя разбудило? Я не слышала ни звука и сама не шелохнулась. Но ты сорвался с постели как бешеный.
      --Который час?
      --Полдевятого.
      Я сел на краешек кровати и поведал ей о своем будильнике. Что по сути было вариацией старой истории о мужике и маяке. Двенадцать лет прожил возле маяка мужик, и каждые тридцать секунд его будил сигнал туманного горна. Однажды ночью сигнал не прозвучал-- и мужик вскочил с постели с воплем: "Что это было?"
      Она выслушала серьезно, потянулась за сигаретой, взглянула на меня и передумала.
      --Послушай, Билл. Ты спал всего один час. Пускай твой мистер Петчер поработает за тебя сегодня утром. Иди ко мне, я помассирую тебе спину.
      Я сел, и она помассировала. Не только руками-- она использовала и другие части тела, но я не возражал. А затем я совершил самый трудный поступок в своей жизни. Я встал.
      --Мне пора на работу,-- сказал я.
      Она сидела, точь-в-точь как разворот "Пентхауса", вплоть до вазелинового блеска в глазах. Хотя последнее, наверное, мне просто померещилось. Сидела и смотрела вверх, мне в лицо.
      --Твоя работа убивает тебя, Билл.
      --Да. Я знаю.
      --Останься сегодня со мной. Я покажу тебе Сан-Франциско.
      --Я думал, тебе в десять надо уходить.
      Лицо у нее сразу погасло. Не знаю, что я такого сказал? Она не говорила, куда ей надо к десяти. Может, навестить в больнице ребенка?
      Звякнув колечками, она отдернула занавеску и влезла ко мне под душ. Вздрогнула, когда ее окатило холодной водой, и мы на минутку прижались друг к другу, как дети. Я включил теплую воду и сжал Луизу в объятиях. Она откинулась назад в моих руках. Я заметил, что соски у нее не сморщились от ледяного душа, как бывало у моей жены. Забавные вещи замечаешь в такие мгновение.
      --Не хочу смотреть, как ты убиваешь себя. Возьми выходной.
      --Луиза, не терзай меня. Я должен идти.
      --Тогда не задерживайся. Я буду здесь в десять.
      --Это другой разговор. Я тоже буду.
      Свидетельство Луизы Балтимор
      Он ушел, оставив меня в полном неведении насчет того, что он будет делать сегодня вечером. Но в любом случае ничего хорошего будущее мне не сулило.
      Он мог пойти в ангар, встретить меня и закрутить временную линию в штопор. Но он мог и не пойти в то место, где я уже была и где он тоже-- в моей версии реальности-- уже был. Что тогда будет со мной, я не знала.
      В общем, сидя в сыром кожкостюме на кровати, я понимала, что, возможно, курю последнюю в своей жизни сигарету. Я продлила удовольствие, надолго задерживая в легких каждую канцерогенную затяжку.
      А потом в ванной комнате появились Ворота, и я шагнула в будущее. Не исключено, что по ту сторону Ворот меня ожидало небытие. Мне было наплевать. Хоть одну ночь, но я жила.