– Я и не ожидала, что вам понравится. Но это теперь не по вашей части, правильно? Дом был конфискован, местные власти не поняли, что у них в руках, и продали все целиком.

– Может быть, я сумею направить сюда людей для конфискации матобеспечения. Там есть доказательства нелегальных действий Клюга.

– Попытайтесь, – согласилась Лиза.

Довольно долго они смотрели друг на друга, не отводя глаз. Победила Лиза. Осборн устало потер веки и кивнул, затем тяжело поднялся на ноги и пошел к выходу. Лиза загасила сигарету, и мы продолжали сидеть, присушиваясь к звуку шагов Осборна, доносившемуся из-за двери.

– Меня удивляет, что он сдался так легко, – сказал я. – Как по-твоему, он будет добиваться конфискации?

– Маловероятно. Он знает расклад.

– Может, ты и меня просветишь?

– Ну, во-первых, это не его отдел, и он это понимает…

– Зачем ты купила дом?

– Тебе следует спросить, как я его купила.

Пристально посмотрев на нее, я заметил, что за непроницаемостью черт в ее лице проглядывает какая-то веселость.

– Лиза, что ты еще вытворила?

– Это как раз тот вопрос, который Осборн задал себе. Он угадал правильный ответ, потому что кое-что знает о машинах Клюга. И еще он знает, как и что делается в этом мире. Конечно, власти не случайно решили продать этот дом, и не случайно, что я оказалась единственным покупателем. Я использовала одного члена муниципального совета, из тех, кого Клюг приручил.

– Ты его подкупила?!

Она засмеялась и поцеловала меня.

– Кажется, наконец-то я вызвала у тебя возмущение. Вот где самое большое различие между мной и американцами! В Америке средний гражданин особенно много на взятки не тратит. В Сайгоне это делали все.

– Ты дала ему взятку?

– Не так прямо, конечно. Пришлось зайти с черного хода. Несколько совершенно легальных перечислений на предвыборную компанию вдруг появилось на счету одного сенатора, который упомянул некую ситуацию еще кое-кому, кто мог вполне законно провернуть мое дельце. – Она посмотрела на меня искоса.

– Конечно, я подкупила его, Виктор. Ты бы удивился, узнав, как дешево он мне обошелся. Тебя это беспокоит?

– Да, – признался я. – Мне не нравится это взяточничество.

– Ну а я отношусь к нему безразлично. Оно просто существует, как гравитация. Восхищаться тут, конечно, нечем, но таким образом можно сделать очень много и очень быстро.

– Я надеюсь, ты себя обезопасила?

– Более или менее. Когда дело касается взяток, никогда нельзя быть уверенным на все сто процентов. Человеческий фактор. Тот член муниципального совета может сболтнуть лишнего, если окажется перед судом присяжных. Но, думаю, он не окажется, потому что Осборн не станет заниматься этим делом. Он знает, как устроен мир, знает, какой властью я обладаю, и знает, что ему меня не пересилить. Это вторая причина того, что он ушел сегодня без драки.

Мы долго молчали. Я хотел о многом поразмыслить, и то, о чем я размышлял, мне большей частью не нравилось. Лиза потянулась было за сигаретами, потом передумала. Она ждала, когда я приду к какому-нибудь выводу.

– Это огромная сила, – сказал я наконец.

– Страшная сила, – согласилась она. – Ты не думай, что меня она не пугает. Мне в голову тоже приходили всякие фантазии о сверхчеловеческом могуществе. Власть – это ужасное искушение, от нее не так-то легко отказаться. Я могла бы сделать очень многое.

– А станешь?

– Я не о том, что можно украсть или разбогатеть…

– Понимаю.

– Это власть политическая. Но как ей воспользоваться? Пусть это прозвучит банально, но я не знаю, как использовать ее во благо. Я слишком часто видела, как добрые намерения оборачивались злом. Боюсь, мне не хватит мудрости сделать что-то хорошее. И слишком велик шанс закончить так же, как Клюг. Но оставить эту затею я тоже не могу. Я все еще беспризорная девчонка из Сайгона. У меня хватает ума не пользоваться властью, кроме тех случаев, когда нет другого выхода. Но просто выбросить или уничтожить такие сокровища я тоже не могу. Ну не глупо ли?

Я не мог ответить на ее вопрос. Но у меня возникло недоброе предчувствие.

Всю следующую неделю меня грызли сомнения. Лиза знала о каких-то преступлениях, но не сообщала о них властям. Впрочем, это меня не особенно беспокоило. Другое дело, что она сама располагала возможностью совершить гораздо больше преступлений, и это вызывало у меня тревогу. Вряд ли она что-то такое планировала, у нее хватало ума использовать свои знания только для обороны. Но оборона в понимании Лизы охватывала слишком широкий круг действий.

Однажды вечером она не пришла к ужину вовремя. Я отправился к дому Клюга и застал ее за работой. Стеллаж длиной футов в девять опустел, диски и пленки лежали на столе. На полу стоял огромный пластиковый мешок для мусора, рядом с ним – магнит размером с футбольный мяч. На моих глазах Лиза взяла кассету с пленкой, провела ею по магниту и бросила в почти наполненный мешок. Она посмотрела на меня, проделала такую же операцию с небольшой стопкой магнитных дисков, потом сняла очки и вытерла глаза.

– Так тебе будет лучше, Виктор? – спросила она.

– Что ты имеешь в виду? Я хорошо себя чувствую.

– Неправда. И я чувствую себя скверно. Мне больно делать то, что я делаю, но я должна. Ты не принесешь мне еще один мешок?

Я притащил мешок, затем помог ей снять с полок следующую порцию кассет и дисков.

– Ты собираешься все стереть?

– Не все. Я стираю досье Клюга и… кое-что еще.

– Ты не хочешь говорить мне, что именно?

– Есть вещи, которые лучше не знать, – мрачно ответила она.

В конце концов за ужином я убедил ее рассказать мне, в чем дело.

– Это страшно, – сказала она. – За последнее время я побывала во многих запретных местах. Клюг туда попадал по первому желанию, и мне до сих пор страшно. Грязные места. Там знают кое-какие вещи, про которые, как мне казалось раньше, я тоже хотела бы узнать.

Она вздрогнула, не решаясь продолжить.

– Ты имеешь в виду военные компьютеры? ЦРУ?

– С ЦРУ все началось. К ним попасть легче всего. Потом я забралась в компьютеры системы NORAD – это те парни, которые должны вести следующую мировую войну. И от того, с какой легкостью Клюг к ним забирался, у меня волосы дыбом встали. Просто ради практики он разработал методику начала Третьей мировой войны. Запись хранилась на одном из тех дисков, что мы уже стерли. А последние два дня я ходила на цыпочках вокруг действительно серьезных заведений. Разведывательное управление министерства обороны и NSA, Управление национальной безопасности. Каждое из них больше, чем ЦРУ. И меня там засекли. Какая-то сторожевая программа. Как только я поняла это, тут же дала ходу и пять часов подряд занималась тем, что заметала следы. Убедилась, что меня не отследили, и решила все уничтожить.

– Ты думаешь, Клюга убили они?

– Они на эту роль подходил лучше всего. Клюг держал у себя кучу их информации. Он помогал проектировать компьютерные комплексы в NSA и потом долгие годы шарил по их машинам. Тут достаточно одного неверного шага…

– Но ты все сделала как нужно? Ты уверена?

– Меня не отследили, это точно, но я не уверена, что уничтожила все записи. Пойду взгляну еще раз.

– Я с тобой.

Мы закончили после полуночи. Лиза просматривала диск или пленку, и если у нее возникало сомнение, передавала ее мне, а я обрабатывал магнитом. Один раз Лиза взяла магнит и провела им перед целой полкой с записями.

Меня охватило поразительное чувство. Одним движением руки она превратила в хаос миллиарды битов информации. Возможно, такой информации не было больше нигде. И у меня возникли сомнения. Имела ли она право делать это? Разве знания существуют не для всех? Но, должен признаться, сомнения мучили меня недолго. Старый консерватор во мне с легкостью соглашался, что есть Вещи, Которые Нам Лучше Не Знать.

Нам оставалось совсем немного, когда экран дисплея вдруг начал барахлить. Что-то несколько раз щелкнуло и зашипело. Лиза отскочила назад. Потом экран замигал. Мне показалось, что там появляется изображение. Что-то трехмерное. И уже почти уловив, что это, я случайно взглянул на Лизу. Она смотрела на меня, лицо ее освещалось пульсирующими вспышками света. Она подошла ко мне и закрыла ладонью мои глаза.

– Виктор, тебе не надо смотреть.

– Все в порядке, – сказал я, и, пока я говорил, все действительно было в порядке, но как только слова были произнесены, я почувствовал, что это не так. Это было последнее мое воспоминание за очень долгий срок.

Врачи сказали, что две недели я был на грани. Помню очень мало, потому что мне постоянно вводили большие дозы лекарств, а после коротких периодов просветления снова начинались приступы.

Первое, что я запомнил – лицо склонившегося надо мной доктора Стюарта. Я лежал на больничной койке. Позже я узнал, что нахожусь не в госпитале для ветеранов, а в частной клинике. Лиза уплатила за отдельную палату.

Стюарт задавал обычные вопросы, я отвечал, хотя чувствовал себя очень уставшим. Потом Стюарт ответил на несколько моих вопросов, и я узнал, как долго пробыл в больнице и что произошло.

– У вас начались непрерывные приступы. Честно говоря, не знаю почему. Уже лет десять такого не было, и мне казалось, что все опасности позади.

– Значит, Лиза доставила меня сюда вовремя…

– Более того… Сначала она, правда, не хотела мне рассказывать… После того первого приступа она прочла все, что смогла найти на эту тему, и всегда держала под рукой шприц и раствор «Валиума». Увидев, что вы задыхаетесь, она ввела вам сто миллиграммов, чем и спасла вашу жизнь.

Мы с доктором Стюартом знакомы давно, он знал, что у меня нет рецепта на «Валиум». Мы говорили на эту тему, когда я последний раз лежал в больнице. Но, поскольку я жил один, сделать мне укол все равно некому.

Впрочем, доктора гораздо больше интересовал результат: я все-таки остался в живых.

В тот день он не допустил ко мне посетителей. Я запротестовал, но вскоре уснул. Лиза пришла на следующий день. На ней была новая майка с изображением робота в мантии и академической шапочке. Надпись на майке гласила: «Выпуск 11111000000 года». Оказалось, что это 1984 в двоичном исчислении.

– Привет, – улыбнулась Лиза и села на кровать. Меня вдруг начало трясти. Она посмотрела на меня встревоженно и спросила, не позвать ли врача.

– Не надо, – сказал я с трудом. – Просто обними меня.

Она сбросила туфли, забралась ко мне под одеяло и крепко обняла. Через какое-то время вошла медсестра и попыталась ее прогнать. Лиза выдала ей серию вьетнамских, китайских и английских ругательств, после чего медсестра исчезла. Позже я заметил, как в палату заглядывал доктор Стюарт.

Я почувствовал себя намного лучше и наконец унял слезы. Лиза тоже вытерла глаза.

– Я приходила сюда каждый день, – сказала она. – Ты выглядел ужасно, Виктор.

– Но я чувствую себя гораздо лучше.

– Сейчас ты и выглядишь приличнее. Но врач сказал, что на всякий случай тебе надо побыть тут еще пару дней.

– Наверное, он прав.

– Я приготовлю большой обед, когда ты вернешься. Может быть, стоит пригласить соседей.

Я долго молчал. Мы очень о многом еще не задумывались. Сколько это будет продолжаться между нами? Как скоро я начну заводиться от собственной бесполезности? Когда ей надоест жить со стариком? Я даже не заметил, с каких пор начал думать о Лизе как о неотъемлемой части своей жизни.

– Тебя так тянет провести годы у постели умирающего?

– Чего ты хочешь, Виктор? Я выйду за тебя замуж, если так нужно. Или буду жить с тобой в грехе. Предпочитаю грех, но если тебе будет лучше…

– Не понимаю, зачем тебе старый эпилептик.

– Затем, что я тебя люблю.

Она произнесла эти слова в первый раз. Я мог бы задать ей еще несколько вопросов – вспомнить, например, майора, – но у меня пропало желание. И я переменил тему.

– Ты закончила работу?

Лиза поняла, о какой работе я говорю. Она наклонилась к моему уху и тихо сказала:

– Давай не будем здесь об этом, Виктор. Я не доверяю ни одному помещению, которое я сама не проверила на отсутствие «жучков». Но ты не бойся, я действительно все закончила, и последние две недели меня никто не беспокоил. Кажется, все обошлось, но я больше ни за что не полезу в такие дела.

У меня отлегло от сердца, но одновременно накатила усталость. Я пытался сдержать зевоту, однако Лиза почувствовала, что пора идти. Она поцеловала меня, пообещала в будущем еще много поцелуев и ушла.

Больше я ее никогда не видел.

В тот же вечер, около десяти, Лиза взяла отвертку, еще кое-какие инструменты и принялась за микроволновую духовку в кухне Клюга.

Конструкторы всегда заботятся о том, чтобы эти агрегаты нельзя было включить, когда дверца открыта. Это из-за опасного излучения. Но если ты хоть что-то соображаешь в технике и под рукой есть простые инструменты, обмануть защиту совсем не трудно. Для Лизы это оказалось куда как легко. Через десять минут работы она включила духовку и сунула туда голову.

Никто не знает, как долго это продолжалось. Достаточно, чтобы глазные яблоки сварились вкрутую. Затем она потеряла контроль над мускулами и упала на пол, потянув за собой духовку. Произошло короткое замыкание, и начался пожар.

Пожарная сигнализация, которую Лиза установила месяцем раньше, сработала вовремя. Бетти Ланьер тоже увидела огонь и вызвала пожарных. Хал бросился через дорогу, вбежал в горящую кухню и вытащил то, что осталось от Лизы, на лужайку перед домом.

Лизу срочно доставили в больницу, где ей ампутировали одну руку и удалили все зубы. Только никто не знал, что делать с глазами. Потом пришлось подключить ее к аппарату искусственного дыхания.

На срезанную с нее майку, обгоревшую и окровавленную, обратил внимание санитар. Часть текста прочесть было уже невозможно, но сохранились первые слова: «Я не могу так больше…»

Подробностей не знаю. Я сам узнавал об этом маленькими порциями, а началось все с беспокойства на лице доктора Стюарта, когда Лиза не пришла на следующий день. Доктор не сказал мне ничего, и вскоре у меня начался еще один приступ.

Мои воспоминания о следующей неделе очень смутные. В памяти осталось, например, как я выписывался из больницы, но дорогу до дома совершенно не помню. Бетти отнеслась ко мне с большой заботой, а в больнице мне дали пилюли под названием «Транксен», и они помогали еще лучше: я глотал их, как конфеты, и ходил постоянно в тумане. Ел, когда заставляла Бетти, иногда засыпал прямо в кресле и, просыпаясь, подолгу не мог понять, где нахожусь. Часто мне снилась война в Корее и лагерь военнопленных.

Как-то раз я взглянул на себя в зеркало: на губах у меня застыла слабая полуулыбка. «Транксен» делал свое дело, и я понял, что если мне суждено будет еще пожить, придется с этим лекарством подружиться.

В конце недели ко мне вернулось что-то вроде способности мыслить рационально. Отчасти помог визит Осборна. Я в то время пытался отыскать хоть какое-то оправдание своей жизни, хоть какой-то смысл и подумал, что, может быть, у Осборна найдется что сказать на эту тему.

– Очень сожалею… – начал он.

Я промолчал.

– Я пришел по своей инициативе, – продолжил он. – В управлении не знают, что я здесь.

– Это было самоубийство? – спросил я.

– Я принес с собой копию… записки. Она заказала текст на майке за три дня до… до несчастного случая.

Он вручил мне лист бумаги с текстом. Лиза упоминала меня, но не по имени: «человек, которого я люблю». Она писала, что не в силах справиться с моими проблемами. Очень короткая записка – на майке много не напишешь. Я прочел ее пять раз и отдал Осборну.

– Она говорила вам, Осборн, что ту, первую записку писал не Клюг. Могу сказать, что эту писала не она.

Он неохотно кивнул. Я чувствовал себя невероятно спокойно, хотя где-то там, под этим спокойствием, прятался завывающий ужас. Спасал «Транксен».

– Вы можете это доказать?

– Она приходила ко мне в больницу незадолго до… Ее просто переполняло жизнелюбие и надежды. Вы говорите, что она заказала майку тремя днями раньше, но я бы это почувствовал. И потом, записка слишком патетична. Не в ее характере.

Осборн снова кивнул.

– Я хочу вам кое-что сказать. В доме не обнаружено никаких следов борьбы. Миссис Ланьер уверена, что на участок никто не заходил. Ребята из криминалистической лаборатории обшарили весь дом и подтвердили, что она была одна. Я готов поклясться, что в дом никто не входил и никто оттуда не выходил. И так же, как и вы, я не верю в самоубийство. У вас есть какие-нибудь предположения?

– NSA, – сказал я. Потом рассказал ему, чем Лиза занималась еще при мне. Рассказал о ее страхе перед разведывательными управлениями.

– Если кто-то и способен провернуть такое, так это они. Но, должен сказать, мне в это нелегко поверить. Сам не знаю, почему. Вы верите, что эти люди способны убивать вот так просто…

По его взгляду я понял, что это вопрос.

– Я не знаю, во что я верю.

– Конечно, я не стану говорить, что они не убивают, когда дело касается национальной безопасности или еще какого-нибудь дерьма в таком же духе. Но они бы забрали компьютеры. Они и близко не подпустили бы ее ко всему этому, после того, как убрали Клюга.

– Пожалуй, это логично.

Он еще что-то пробормотал. Я предложил ему вина, и он с благодарностью согласился. Я прикинул, не присоединиться ли и мне – это довольно быстрая смерть, – но все-таки не решился. Осборн выпил целую бутылку и, немного захмелев, предложил сходить к дому Клюга, взглянуть еще раз. Я собирался на следующий день отправиться к Лизе и, понимая, что рано или поздно придется готовить себя к этому, согласился пойти с ним.

Сначала мы осмотрели кухню. Столы почернели от пламени, кое-где оплавился линолеум, но вообще-то пострадало не так уж много. Больше беспорядка было оттого, что пожарные залили все водой. На полу осталось коричневое пятно. Я сумел справиться с собой и задержал на нем взгляд.

Затем мы прошли в гостиную, и оказалось, что один из компьютеров включен. На экране светилось короткое сообщение.

– Не трогайте, – сказал я Осборну, но он протянул руку и нажал на клавишу. Слова исчезли, и на экране появилась новая фраза:

Потом экран замигал, и я очутился в автомобиле, в темноте. Во рту у меня была пилюля, еще одна – в руке. Я выплюнул пилюлю и какое-то время просто сидел, прислушиваясь к звуку мотора. В другой руке у меня оказался целый пузырек с «Транксеном». Чувствуя себя невероятно уставшим, я все-таки заглушил мотор, открыл дверцу, добрался на ощупь до дверей гаража и распахнул их настежь. Воздух снаружи показался мне свежим и сладким. Я взглянул на пузырек и бросился в ванную.

Когда я доделал то, что требовалось сделать, в унитазе плавало больше десятка нерастворившихся пилюль и множество пустых оболочек от них. Сосчитав оставшиеся в пузырьке и вспомнив, сколько их там было, я начал сомневаться, что выживу.

Я добрел до дома Клюга, но Осборна там не обнаружил. Потом накатила усталость, и мне едва удалось вернуться домой. Я лег на кровать и стал ждать, умру я или останусь жить. На следующий день я нашел объявление в газете. Осборн отправился домой и разнес себе затылок выстрелом из служебного пистолета. Совсем маленькая заметка. С полицейскими это случается постоянно. Предсмертной записки он не оставил.

Я сел на автобус, отправился в больницу и целых три часа добивался, чтобы мне разрешили увидеть Лизу. Так ничего и не добился. Я не был ей родственником, и врачи категорически отказались допускать к ней посетителей. Когда я начал заводиться, мне, как могли мягко, рассказали, насколько она плоха. Хал сообщил мне о Лизе далеко не все. Врачи поклялись, что у нее в голове не осталось ни одной мысли. И я отправился домой.

Лиза умерла через два дня.

К моему удивлению, она оставила завещание. Мне достался дом Клюга и все его содержимое. Узнав об этом, я позвонил в компанию, которая занимается уборкой мусора, и, когда они сказали, что грузовик уже выехал, я в последний раз отправился к дому Клюга.

На экране компьютера светилась все та же фраза:

Я нашел нужную клавишу и отсоединил компьютер от сети. Когда прибыла машина, я распорядился, чтобы из дома вынесли все, оставив только голые стены.

Потом я прошелся по своему собственному дому, отыскивая все, что имеет хотя бы отдаленное отношение к компьютерам. Выбросил радио, продал машину и холодильник, микроволновую духовку, кухонный смеситель и электрические часы. Выбросил электрообогреватель из кровати.

Затем я купил самую лучшую газовую плиту. За старинным ледником пришлось охотиться довольно долго. Я забил гараж дровами и вызвал человека прочистить дымоход.

Немного позже я отправился в Пасадену и основал стипендиальный фонд имени Лизы Фу в размере семисот тысяч восьмидесяти трех долларов и четырех центов. Сказав в университете, что они могут расходовать эти деньги на любые исследования, кроме тех, что связаны с компьютерами. Надо полагать, они сочли меня эксцентричным стариком. Мне действительно казалось, что опасность миновала, когда зазвонил телефон.

Я долго не мог решиться, отвечать или нет, но потом понял, что он будет звонить, пока я не отвечу, и снял трубку.

Несколько секунд там раздавались только гудки, но меня это не обмануло. Я продолжал держать трубку у уха, и в конце концов гудки пропали. Осталось только молчание. Напряженно вслушиваясь, я слышал эти далекие музыкальные перезвоны, что живут в телефонных проводах. Отзвуки разговоров за тысячи миль отсюда. И что-то еще, бесконечно далекое и холодное.

Я не знаю, что они там в NSA создали. Я не знаю, сделали они это намеренно, или оно возникло само. Не знаю даже, имеют ли они к этому вообще какое-то отношение. Но я знаю, что оно там, потому что я слышал дыхание его души в телефонных проводах. И я начал говорить, осторожно подбирая слова:

– Я не хочу ничего знать. Я никому ничего не расскажу. Клюг, Лиза, Осборн – все они совершили самоубийство. Я всего лишь одинокий человек и никому не доставлю хлопот.

В трубке щелкнуло и раздались гудки.

Убрать телефон было несложно. Заставить телефонную компанию убрать проводку оказалось немного труднее: уж если они подводят кабель, считается, что это навсегда. Они долго ворчали, но, когда я начал срывать провода, уступили, предупредив, правда, что это обойдется недешево.

С энергокомпанией было хуже. Они, похоже, считали, будто есть такое правило, чтобы к каждому дому было подведено электричество. Их люди соглашались отключить подачу энергии, но наотрез отказались снимать провода, идущие к моему дому. Тогда я влез на крышу с топором и на их глазах подрубил четыре фута карниза с проволокой. После этого они смотали свое хозяйство и убрались.

Я выбросил все лампы, все, что связано с электричеством. Потом с молотком и зубилом принялся за стены.

Я выковырял скрытую проводку и прошелся по всему дому с мощным магнитом, проверяя, не пропустил ли я где металл, потом неделю убирал мусор и заделывал дыры в стенах, в потолке и на чердаке. Меня очень забавляла мысль об агенте по продаже недвижимости, который будет продавать этот дом, когда меня не станет.

«Уверяю вас, замечательный дом! Никакого электричества…»

Теперь я живу спокойно. Как раньше.

В дневные часы работаю в огороде. Я его здорово расширил, теперь у меня и перед домом кое-что посажено.

Живу со свечами и керосиновой лампой. Почти все, что я ем, выращиваю сам.

Довольно долго я не мог отвыкнуть от «Транксена» и «Дилантина», но в конце концов мне это удалось, и теперь я переношу приступы без лекарств. Обычно после приступов остаются синяки.

Посреди огромного города я отрезал себя от окружающего мира. Компьютерная сеть, растущая быстрее, чем я могу себе представить, обходится без меня. Я не знаю, действительно ли это опасно для обычных людей, но мы-то в нее попались – я, Клюг, Осборн. И Лиза. Нас просто смахнули, как, бывает, я сам смахиваю с руки комара, даже не заметив, что раздавил его. Однако я остался жив.

Неизвестно, правда, надолго ли.

Лиза рассказывала мне, как компьютерный сигнал оттуда может проникнуть в дом через электропроводку. Есть такая штука, которая называется «несущая волна» – так вот, она может передаваться по обычным проводам. Поэтому мне и пришлось избавиться от электричества.

Для огорода нужна вода. Здесь, в южной части Калифорнии, дожди идут редко, и я просто не знаю, где еще брать воду.

Как вы думаете, сможет ли это проникнуть в дом через водопроводные трубы?