Иван Варгов
      РАКОВИНА ЗА СЕМЬ ПИАСТРОВ
      перевод с болгарского Игорь Крыжановский
      С высоты птичьего полета Красное море кажется грязно-голубым, с зеленью отмелей в окаймлении солончаков. Заливы, протоки и лагуны глубоко врезаются в пустыню, и вот среди обилия воды как остров возникает город. Город не задымленный, без скользкого асфальта и тоскливого скрипа трамваев. Всё в нем бело, все залито светом, как сцена театра, а пыльный воздух обильно сдобрен ароматом снеди, готовящейся в многочисленных харчевнях. В центре короткие тени зданий прячутся под зонтиками их каменных сводов. В уютных открытых кафе мужская половина населения, развалившись в плетеных креслах, неторопливо попивает кофе. Прямо на улицах устроились с допотопными швейными машинками портные. Витрины фотоателье зазывающе пестрят снимками улыбающихся чернокожих красавиц. В основном это дочери племени шалюков, впрочем и сами шалюки, и уличные портные, и ароматные запахи будут потом, а пока наш самолет, снижаясь, резво несется навстречу немилосердной жаре, под крылом мелькают фешенебельные виллы с плоскими крышами вперемежку с полуразвалившимися - словно над ними пронесся ураган постройками, легковые машины, которые несутся куда-то прямо по пескам. Серебристая птица снижается слишком быстро, пассажиры морщатся от боли в ушах.
      Посадка.
      Стоит мне закрыть глаза, как я отчетливо вижу приземистые постройки аэропорта, пышные пальмы, лениво прохаживающегося вдоль посадочной полосы верблюда, очкастых и поголовно усатых таможенников, прилежно заполняющих многочисленные формуляры. Даже по прошествии стольких лет все это вспоминается живо и четко. То ли потому, что это было мое первое путешествие в Африку. То ли из-за раковины.
      Смущает же меня лишь противоречие между фотографической точностью всех подробностей и подсознательным желанием выкинуть из памяти эту историю - по возможности, навсегда.
      Но позвольте по порядку.
      Я приобрел эту раковину в предвечерний час, после того как вернулся с охоты за кораллами. Как было не попробовать себя в роли охотника за кораллами!
      Апельсинового цвета такси доставило меня на раскаленный пляж, омываемый какой-то смесью морской воды и мазута. В пятидесяти же метрах от берега море оказалось чистым и прозрачным, дно было усеяно кораллами: белые и розовые, голубые и золотистые, они кустились или торчали наподобие оленьих рогов, висели гроздьями или топорщились, как грибы. Нырнув, я с жадностью, как и подобает новоиспеченному покорителю тропических морей, стал хватать все подряд, скрепя сердце отказываясь от только что сорванных , кораллов и набрасываясь на другие, показавшиеся мне более красивыми... и естественно, не обращая внимания на подозрительную слизь, выпускаемую из их кружевных дырочек. Через полчаса слизь эта распространила вокруг такую вонь, что мне пришлось убираться восвояси, оставив на поле брани даже самые роскошные трофеи. Я был разочарован и оскорблен в своих лучших чувствах. Пришлось смирить гордыню и отправиться на рынок, где кораллы продавались прокипяченные и покрытые лаком.
      Признаться, я всегда считал, что философия фаталистов беспроигрышна. Судите сами: практически случайная остановка в городе на берегу Красного моря, зверская духота в гостинице и бесславно окончившаяся охота за кораллами как по сценарию привели меня на рынок и заставили остановиться у того самого прилавка, где среди других дешевых поделок лежала эта раковина, ничем не примечательная с виду. Впрочем, с точки зрения раковины всё выглядело, должно быть, иначе . Мое появление оказалось для нее роковым не будь меня, может быть, ей удалось бы прорваться в какойнибудь музей или на письменный стол какого-нибудь профессора.
      Впрочем, теперь об этом нечего говорить.
      Под каменными сводами рынка за каждый пакетик жевательной резинки торговались так, словно речь шла о покупке трансокеанского лайнера. Прилавок, на который я обратил внимание, находился в самом грязном и тусклом углу, провонявшемся запахом жареной рыбы и гнилых плодов. Неулыбчивый продавец в белой робе на ломаном английском принялся расхваливать свои товары: золотые кольца с рубинами величиной с орех, похищенные из археологического музея в Каире статуэтки, личный талисман последнего вождя, шалюков; все это он готов был сбагрить мне за полцены, настолько я был ему симпатичен. Я тоже почувствовал к нему симпатию, поскольку заливал он мне все это не столько из желания обмануть, сколько отдавая дань уважения своей профессии. Я выбрал три великолепных, сверкающих лаком коралла, увесистую фи153 гурку из черного дерева талисман последнего вождя, и бронзовый кинжал в ножнах из змеиной кожи, которые крепились к руке застежкой в виде браслета. Цена всех этих сокровищ быстро упала с десяти фунтов до одного, и довольный сделкой продавец благословил меня, а потом, все с тем же хмурым видом порывшись в своем хламе, вытащил на свет божий мутную, неприглядного вида раковину. "Семь пиастров", - проронил он. Я ничего не имею против числа семь, равно как и против других чисел, но согласитесь: это подозрительно, когда на африканском базаре с вас запрашивают такую до смешного малую, да еще и не круглую цену. Даже мне, новичку, это показалось странным. "Пять пиастров", - сказал я, но продавец почему-то не захотел торговаться и упрямо повторил: "Нет, господин, семь пиастров". Это раззадорило меня. "Ладно, - сказал я, так и быть, беру за десять!" Торговец взял у меня из рук потертую банкноту в десять пиастров, подал мне раковину, потом отсчитал несколько медных монет с дыркой посередине - ровно три пиастра и все так же угрюмо произнес: "Благодарю за покупку, господин".
      Сам не знаю почему, я смутился и поспешил ретироваться.
      Исполинские лопасти вентилятора, лениво вращавшиеся под потолком и гонявшие раскаленную духоту от одной стены к другой, делали гостиничный номер похожим на вертолет. У меня внезапно начался острый приступ ностальгии, я вдруг с умилением стал вспоминать мрачноватую ноябрьскую Софию с ее тоскливо скрипящими трамваяминабитыми чихающими пассажирами. Потом попытался усыпить себя чтением какого-то английского журнала, однако все дело кончилось тем, что я начал тянуть одну сигарету за другой говорят, это типичная реакция на необыкновенные приключения. В номере не было пепельниц, поэтому пепел я стряхивал в эту невзрачную раковину, купленную за семь пиастров. Позднее я вспомнил, что еще тогда автоматически отметил одну странность, но не придал ей значения: горящие окурки, которые я швырял в раковину, моментально переставали дымиться.
      Время, наверное, близилось к полуночи, когда я отправился в ванную комнату, облицованную пожелтевшей от старости плиткой, чтобы опорожнить приспособленную под пепельницу раковину. Я долго тряс ее, проклиная дурацкие завитушки, но из нее не выпало ни единого окурка, ни одной частички пепла. Тогда я решил как следует промыть ее и сунул под сильную струю горячей воды. Прошло, наверное, секунд десять. Похоже, что именно столько времени требуется для того, чтобы понять, что ты столкнулся с каким-то подвохом. Струя воды исчезала в раковине. Я подождал одну, две, пять минут. Этого было достаточно, чтобы наполнить водой целое ведро, однако вода исчезал а в раковине как в бездонной бочке. Что за мистика!
      Закрыв кран, я перевернул раковину. Из нее не вылилось ни одной капли. Впрочем, вполне естественно, раз в ней могло исчезнуть целое ведро воды, то о каких же капельках может идти речь. Я приложил раковину к уху. Никакого шума морского прибоя, столь характерного для почтенных представительниц этого вида ракушек. Может, виноват в этом сильно выщербленный край раковины. Видимо, в глубине души я все-таки педант, потому что терпеть не могу недоделки и неисправности. Правда, еще одна деталь вызывала у меня раздражение - форма раковины. По профессии я инженер, и самые свежие сведения в сфере зоологии почерпнуты мной из телевизионной программы "Знакомы ли вы с живым миром?" Именно из нее я узнал, например, 155 что все раковины этого вида как в Красном море, так и на отмелях близ Несебыра отличаются одной и той же особенностью, а именно: их известковая спираль имеет ровно семь с половиной витков. Эти проклятые полвитка не давали мне покоя. Такая запрограммированность прозрачно намекала на существование некоей прараковины, потомки которой с тупым упорством на протяжении миллионов лет завершали свое развитие точно на половине восьмого витка, как будто кто-то приказывал им остановиться. В последние годы этот "кто-то" все чаще рисуется в зловещем образе затурканного мэнээса с далекой галактики, занимающегося конструированием земных биороботов (то есть нас с вами!) и рассчитывающего количество витков, число ног и силу ностальгии, который покорно выслушивает брюзжание хоботастого академика: "Бездарность! Вы провалили эксперимент! Сплошной брак! С завтрашнего дня чтоб духу вашего не было в моей лаборатории!" И красный от стыда мэнээс протягивает щупальце к кнопке с надписью "Земля - выкл." Думаю, вы встречали подобную дичь у фантастов. Я, однако, неисправимый материалист и понимаю, что семь с половиной витков той прараковины были обусловлены особенностями земного притяжения, состава атмосферы и морской воды, а может и соотношением пасмурных и солнечных дней в году или даже концентрацией цветочной пыльцы в воздухе. Мне также ясно, что эти семь с половиной витков являются, так сказать, фотографией Земли в младенчестве, когда вулканы кипели как чайники, а еще не остывшие океаны выбирали для себя форму берегов. Все это мне понятно, но тем не менее зло берет.
      Купленную мной раковину украшали девять с лишним витков.
      У допотопной помутневшей от возраста наполненной целым ведром воды и не вернувшей ни одной капли раковины было больше девяти витков. К тому же из ее выщербленного края вырывалось легкое дуновение ветерка.
      Душный номер старой гостиницы, подхваченный вращавшимся над головой пропеллером гигантского вентилятора, полетел в неведомом направлении, унося меня все дальше от моей туманной Софии, от уже тронутой снегом Черной вершины и по-зимнему печально кивающих кронами деревьев. В руках у меня была раковина, отказывающаяся издавать шум прибоя, но не имеющая ничего против того, чтобы в нее перекачали все запасы местного водопровода. О том, чтобы уснуть, не могло быть и речи. Во мне проснулся воинственный азарт представителя точных наук.
      Следующие полчаса я потратил на то, чтобы набить раковину стотинками и местными дырявыми монетами, скомканными коробками из-под сигарет, жевательной резинкой, пробками от бутылок из-под кокаколы, туда же последовал пакетик миндаля в сахаре, купленный в одном из транзитных аэропортов. Время от времени я переворачивал и встряхивал ее, не надеясь особенно на возврат затраченных ресурсов, но так было нужно для чистоты эксперимента. За перемещением предметов можно было проследить до шестого витка, после которого отверстие в раковине сужалось до предела, но тем не менее бесшумно поглощало мои богатства, как будто я швырял их с балкона десятого этажа.
      "Ничего, - со злостью подумал я, - есть способы и похитрее!" После чего достал моток ниток и, привязав к концу самую тяжелую из местных монет, опустил ее в раковину, словно забросил удочку в озеро. Монета бесшумно заскользила вниз, моток разматывался у меня в руках, причем я чувствовал, как монета становится все тяжелее и падает все стремительнее. Моток размотался до конца, в уме я прикинул, что в нем было метров пятнадцать. Я начал осторожно тянуть нитку назад, действуя как рыбак, который не знает, что за улов его ждет - безобидная рыбка, акула или морская мина.
      Я вытащил монету. Она была влажная и слегка отдавала запахом озона. Теперь еще и озон! Откуда ему взяться?
      В ту же секунду мне в голову пришла идея, которая может потягаться за эпитет "гениальная". Монета падала в какое-то неизвестное мне, но все же реально существовавшее пространство. Мое натасканное наукой сознание моментально провело аналогию со временем.
      Дрожащими руками я освободил свои часы от металлического браслета и привязал их к нитке. Прежде чем опустить их в раковину, засек время. Жидкие кристаллы выщелкивали цифры - 01:12:36... 01:12:37... Нервничая, я схватил в руки журнал, из собственного опыта зная, что одна страница читается примерно за десять минут. Пришлось проглотить целую колонку скучнейшей рубрики "Любопытные факты", а заодно и какой-то занудный рассказ. Я был настолько возбужден, что помню прочитанное до сих пор: "... некоторые виды морских хищников никогда не страдают инфекционными заболеваниями и вообще отличаются завидным здоровьем, все случайные раны зарастают на их теле с удивительной быстротой..." Прочитав всю страницу, я несколько минут постоял с закрытыми глазами - на тот случай, если я читал слишком быстро, и только потом осторожно вытащил часы. Чувствовал я себя при этом так, словно усаживался в кресло стоматолога, чтобы удалить зуб. Мне хотелось, чтобы все обошлось без фокусов, но надежда на то, что все пройдет нормально, едва теплилась.
      Жидкие кристаллы показывали: 01:12:43... 01:12:44...01:12:45...
      Теоретически мне было ясно, что следует делать.
      Раковину нужно было срочно отправить на рентген, проверить ултразвуком, исследовать с помощью гамма-лучей, то есть прибегнуть ко всему, что придумано наукой для подглядывания в замочные скважины и что именуется интроскопией. Для изучения загадочной скорлупы следовало бы привлечь оптические зонды, применить еще сотню хитроумных методов, а мне хотелось просто разбить ее - на месте, немедленно! - чтобы узнать, кто это устраивает фокусы с материей и временем, издеваясь над человеком, свято верящим в незыблемость законов, прочно усвоенных и тысячекратно подтвержденных на практике; меня охватило безумное желание понять, что же происходит, и я почувствовал себя сродни тем людям, которые с риском для жизни лезут в атомный реактор или рвутся к звездам. В ванной мне попался под руку кусок ржавой проволоки, который я немедленно стал пихать в неизвестность, прятавшуюся за изгибами витков. Я орудовал им ожесточенно, как будто сражался с таинственным врагом и от исхода этой схватки зависела моя жизнь. Мне казалось, что я держу в своих руках какой-то иной, отдельный от моего, мир, моя ржавая шпага яростно пронизала его, а в глубине души теплилась смутная надежда, что мир этот пуст, но вдруг издалека, с расстояния в миллиарды километров послышался рев... или крик... или хрип..нечеловеческий, но и не звериный, в нем ощущались боль и удивление... невзрачная, безжизненная раковина, глотавшая пробитые монеты как испорченный автомат, стенала глухим, идущим как бы из бездны голосом, акустика раковины не усиливала и не приближала его, а лишь подчеркивала жуткое расстояние, с которого он доносился. Дрожащими руками я выдернул ржавую проволоку. С ее конца упало несколько желтых капель. Глядя на них, я ударился в панику. Меня охватил суеверный ужас. Я швырнул в сторону свое оружие, которое могло быть обагрено пятнами крови - желтой крови! - и, оставив раковину, выскочил на веранду.
      Над городом повисла темная африканская ночь, бесшумно покачивали кронами пальмы, в прозрачном небе сияли звезды. Они походили... они походили на то, на что и должны были походить: на мерцающие шарики, удаленные от нас и друг от друга на немыслимые расстояния; скопления их казались случайными и создавали ту грандиозную картину, которую можно наблюдать в любую ясную ночь. Вид бездонного ночного неба гнетуще подействовал на меня, мне казалось, что я нахожусь на дне какого-то сосуда, в пустоте которого отражается звездный блеск: у стенки которого, расширяясь над моей головой и уходя куда-то в бесконечность, закручиваются галактическими вихрями в спираль гигантской раковины. И тогда я увидел, а может, представил себе - в любом случае это не имело ничего общего с галлюцинацией или сном, как с высоты понеслись вниз горящие снаряды, окутанные клубами ядовитого никотинового дыма, как звезды низвергнул и потоки воды, сметавшие все на своем пути, как заворочались тяжелые камни жерновов, наполняя пространство страшным грохотом; словно в диком кошмаре я увидел, как из спиралей галактики вылетело копье, ржавое острие которого было нацелено прямо мне в грудь, грозя мне неотвратимой гибелью.
      Я вижу, как вы снисходительно улыбаетесь: защитная реакция психики, об этом написано в любой популярной книжке по психологии, верно? Ну и пусть! Улыбайтесь на здоровье, но попытайтесь представить себя на месте тех, кто находился в раковине. (И не спрашивайте меня, кто они.) Ибо я убежден, что она была частью другого мира, что эти девять витков были визитной карточкой другого притяжения, другой радиации, другой атмосферы... Совсем другой вопрос - как она попала к нам? Оставлена преднамеренно? Забыта? Потеряна случайно? Но кем? Или эта раковина одновременно существовала и Здесь, и Там, являясь точкой соприкосновения двух разных пространств, в которой наши представления о масштабах и расстояниях теряли всякий смысл?
      На этот счет у меня нет подходящего объяснения.
      Я только убежден, что форма раковины - любой раковины - несет в себе пугающе простую идею о пространстве, как о всасывающейся ураганным смерчем субстанции, сжимающейся до бесконечно малых размеров или переносящейся из близкого в далекое... В моей раковине прятался такой же смерч, и я думаю, что она была дверцей в другой мир, неожиданно распахнувшейся передо мною. Кто знает - может, таких дверей немало, и нам просто не хватает воображения, чтобы открыть их?
      Люди болезненно расстаются со своими представлениями о мире, даже со своими иллюзиями. Кто сказал, что иные миры должны обязательно находиться на расстоянии многих световых лет от нас? И что мы можем достичь их, лишь построив сверхмощные ракеты?
      Что если эти миры существуют здесь, рядом с нами, на расстоянии протянутой руки? И столкнуться с ними так же легко, как остановиться перед случайным прилавком африканского базара, над которым носятся пряные запахи и неумолкаемый гул толпы...
      А теперь я расскажу, чем кончилась история с раковиной.
      Я почти уверен, что вы подозреваете меня в вполне прозаическом финале. Что ж, вы правы, и мне только остается сообщить подробности.
      Клянусь -я зацепил ее совершенно случайно, и, свалившись на цементный пол ванной, она разлетелась вдребезги. На множество осколков разного размера, помутневших от времени с одной стороны и глянцево блестевших с другой. Поврежденный телефон-автомат бесследно проглотил мои монеты и окурки. Я перебрал все осколки, боясь заметить на них следы желтых пятен, но ничего не обнаружил. Больше мне сказать нечего.
      Через два дня я распрощался с городом на берегу Красного моря. Не захватив ни одного осколка раковины на память. Наверное, по той же причине, по которой мне хочется навсегда забыть об этой истории. Если это возможно.
      Самое изнуряющее чувство - щемящее чувство вины. Особенно, если не знаешь, перед кем ты провинился.