VII

Марк Вандузлер сразу согласился, когда крестный предложил ему этот небольшой приработок в две тысячи франков. Прибавить к этому работу на полставки в городской библиотеке, которая начнется в январе, и дела чуть-чуть наладятся. В Гнилую лачугу,[3] где он обитал, можно будет купить еще три обогревателя.

Конечно, поначалу он насторожился. Со знакомыми крестного нужно держать ухо востро: когда-то он был полицейским и играл по своим правилам. И правила эти были довольно специфические. Среди знакомых Вандузлера-старшего встречался самый разный народец. В данном случае ему было предложено сортировать газетные вырезки с условием не рыться в других бумагах. Крестный сказал, что это вопрос доверия, что Луи Кельвелер собрал тонны информации, а теперь, когда его вышибли из министерства, продолжает ее собирать. «Один? – поинтересовался Марк. – И у него получается?» В том-то и дело, что нет, ему нужна помощь.

Марк согласился, он не станет рыться в бумажках, плевать ему на них. Будь то средневековый архив, тогда другое дело. Но преступления, списки, имена, банды, процессы, нет уж, увольте. «Прекрасно, – сказал крестный. – Можешь завтра приступать. В десять часов в его бункере, он объяснит, что делать. Может, расскажет свою теорию насчет сомнений и колебаний, это его жизненное кредо, у него лучше получится, чем у меня. Пойду позвоню ему».

В их доме все еще не было телефона. Уже восемь месяцев как они поселились в этой хибаре, четверо мужчин, наполовину сломленных безденежьем, чтобы объединить свои силы и вместе попытаться выбраться из трясины. До сих пор благодаря их отчаянным попыткам им лишь изредка удавалось перевести дух, и дольше, чем на три месяца, планов они не строили. Поэтому, если нужно было позвонить, приходилось идти в кафе.

Вот уже три недели Марк добросовестно делал свое дело, в том числе по субботам, ведь по субботам тоже выходят газеты. Читал он быстро, а потому скоро справлялся с ежедневной стопкой, которая была довольно объемистой, так как Кельвелер выписывал все региональные издания. Все, что от него требовалось, – это отыскивать взбрыки преступной, политической, деловой и частной жизни и раскладывать по стопкам. В этих взбрыках в первую очередь следовало примечать хладнокровие, а не горячность, жесткость, а не податливость, намеренную жестокость, а не спонтанность. Кельвелер не стал давать подробных инструкций по сортировке, Марку Вандузлеру ни к чему было слушать теорию правой и левой руки, ибо он сам был сотворен из противоречий и правил. А потому Кельвелер предоставлял ему полную свободу в работе с прессой. Марк делал необходимые выписки, сортировал по темам, вырезал заметки, раскладывал в папки и раз в неделю составлял сводный отчет. Кельвелер ему как будто подходил, хотя Марк и не был до конца в этом уверен. Он видел его всего трижды – высокий, приволакивает негнущуюся ногу, хорош собой, если присмотреться поближе. Временами он выглядел довольно грозно, что было неприятно, зато Кельвелер все делал спокойно и не спеша. И все же Марк пока не чувствовал себя рядом с ним в своей тарелке. С Луи он невольно старался себя сдерживать, а сдерживаться Марк не любил, его это тяготило. Если ему хотелось понервничать, он всегда давал себе волю. Кельвелер же был не из тех, кого легко вывести из себя. Это-то и раздражало Марка, который предпочитал людей столь же беспокойных, как он сам, и даже хуже, если такие бывают.

Когда-нибудь, думал Марк, отпирая два замка на двери бункера, он постарается стать спокойнее. Однако в свои тридцать шесть лет он не знал, как этого добиться.

На пороге он вздрогнул. Позади своего письменного стола он увидел кровать и старуху с подкрашенными волосами, которая положила книгу и уставилась на него.

– Входите, – сказала Марта, – не обращайте на меня внимания. Я Марта. Это ведь вы работаете для Людвига? Он вам записку оставил.

Марк прочел несколько строк, в которых Кельвелер все разъяснял. Все понятно, но он что, думает, так уж легко работать, когда у тебя кто-то торчит за спиной, черт бы его побрал.

Марк кивнул в знак приветствия и уселся за стол. Надо сразу обозначить дистанцию, потому что эта старуха показалась ему болтливой и до ужаса любопытной. Видно, Кельвелер не опасается, что она станет рыться в его папках.

Он чувствовал, что она рассматривает его сзади, и от этого весь сжался. Взял в руки «Монд», но сосредоточиться никак не мог.

Марта разглядывала парня со спины. Одет во все черное, узкие брюки и полотняная куртка, ботинки и волосы тоже черные, роста невысокого, чересчур худой, смахивает на неврастеника, проворный, но крепышом не назовешь. Лицом ничего себе, щеки слегка впалые, что-то индейское в нем есть, но вообще недурен, черты тонкие, статный. Ладно. Притремся. Не станет она ему мешать, он из породы дерганых, а такие любят в одиночку работать.

Марта встала и надела пальто. Надо пойти забрать вещи.

Марк замер на половине строки и обернулся.

– Людвиг? Это его имя?

– Ну да, – ответила Марта.

– Но его зовут не Людвиг.

– А вот и нет. Его зовут Луи. Луи, Людвиг – одно и то же, разве не так? А вы, значит, племянник Вандузлера? Армана Вандузлера? Он шикарно вел себя с девочками, когда был комиссаром.

– Меня это не удивляет, – сухо отозвался Марк.

Вандузлер-старший никогда ни в чем не знал меры. Его жизнь была чередой пылких романов, легких расставаний и удовольствий, щедрой, но также и опустошительной, за что осторожный с женщинами Марк нещадно порицал его. Это было вечной темой их споров.

– Он ни разу не ударил проститутку, – продолжала Марта. – Когда я попадала к вашему дядюшке, мы подолгу беседовали. Как он? А вы на него немного похожи, если приглядеться. Ладно, оставляю вас работать.

Марк встал, держа в руках точилку и карандаш.

– А все-таки Кельвелер… Почему вы зовете его Людвигом?

Этот-то куда свой нос сует?

– А что не так? – удивилась Марта. – Разве Людвиг – плохое имя?

– Да нет, звучит неплохо.

– А по мне, так это лучше, чем Луи. Луи… Луи… глуповато звучит по-французски.

Марта застегнула пальто.

– Да, – проговорил Марк. – А откуда он, Кельвелер? Из Парижа?

И какого черта он пристает к ней со своими вопросами? Отпустил бы старуху – и дело с концом. Запахнув полы пальто, Марта и сама замкнулась.

– Так из Парижа? – не унимался Марк.

– Из Шера. И что с того? Разве человеку нельзя зваться, как он хочет, пока других законов не придумали?

Марк кивнул, кое-что не укладывалось у него в голове.

– Ну а Вандузлер, что за фамилия? – поинтересовалась Марта.

– Бельгийская.

– Ну вот.

Марта вышла, сделав на прощание жест, означавший, если Марк правильно его истолковал, «не лезь не в свое дело».

Марта, ворча, спускалась по лестнице. Больно любопытный, больно разговорчивый этот парень, прямо как она сама. Впрочем, если Людвиг ему доверяет, его дело.

Марк вновь уселся за стол, слегка встревоженный. Пусть Кельвелер работал в министерстве внутренних дел. Но то, что он продолжает всюду совать свой нос и ведет этот безумный архив, казалось Марку нелепым и бессмысленным. Громкие слова всего не объясняют. За громким словом частенько прячутся ожидающие своего часа мелкие личные счеты, иногда справедливые, а порой отвратительные. Марк поглядел на полки, где теснились коробки с архивом. Нет. Он всегда держал слово, как честный парень, честный до того, что мог утомить остальных своей честной болтовней, и рыться в бумагах он не станет. Не так много у него добродетелей, чтобы одной пожертвовать.

VIII

Часть ночи Луи Кельвелер провел в размышлениях. Накануне вечером он считал владельцев собак, которые приводили своих питомцев пописать на площадке рядом со скамьей 102. Их было не менее десяти, чертов хоровод писающих собак и покорных хозяев. С половины одиннадцатого до полуночи он вглядывался в лица, записывал приметы, чтобы различать их между собой, но не мог представить, как проследить за каждым. На это могут уйти недели. И это не считая тех, что приходили до половины одиннадцатого. Адский труд, но бросить нельзя ни в коем случае. Возможно, убита женщина, он всегда чуял дерьмо и теперь не мог бросить то, что начал.

За утренними владельцами собак следить ни к чему, решетка была чиста, когда он в четверг ушел со скамьи в два часа пополудни. Пес приходил позже. И было по меньшей мере одно обстоятельство, на которое можно положиться, – постоянство владельцев собак. Они приходят всегда в одно и то же время, следуя намеченному пути, и возвращаются той же дорогой. Что же касается собачьих привычек, тут дело более тонкое. Испорченные городской жизнью, псы разучились метить территорию и гадили где попало, но, естественно, в пределах прогулочного пути хозяина.

А значит, есть шансы, что пес вновь появится у решетки. Собаки любят решетки вокруг деревьев даже больше, чем автомобильные шины. Но даже если Луи удастся отобрать двадцать пять собачников, как установить их фамилии и адреса, не потратив на это месяц? Тем более что теперь он уже не годился для слежки. Больная нога не позволяла быстро ходить и делала его заметным. А тут еще и высокий рост.

Нужны помощники, но у него больше не было денег, министерство уже не оплачивало накладные расходы. Он остался один, и стоило с этим покончить. Он нашел кусочек кости у ограды – нужно просто забыть о нем.

Минувшей ночью он пытался заставить себя забыть. Пусть полиция берет дело в свои руки. Но полиции было наплевать. Как будто собаки каждый день съедают по большому пальцу человеческой ноги, чтобы потом где попало испражниться. Кельвелер пожал плечами. Пока нет трупа или заявления о пропаже человека, легавые пальцем не шевельнут. А маленькая косточка еще не труп. Просто кость, и ничего больше. Но бросать это дело нельзя. Луи взглянул на часы. Он еще успеет застать в бункере Вандузлера.

Кельвелер окликнул Марка Вандузлера, когда тот выходил на улицу. Марк насторожился. Что Кельвелеру понадобилось от него в субботу? Обычно он заходил по вторникам забрать отчет за неделю. Может, старуха проболталась? Рассказала, как он про него выпытывал? И Марк, не желая терять работу, тут же мысленно навыдумывал отговорок в свое оправдание. На это он был ловок и скор. Кто не умеет нападать, должен уметь защищаться. Когда Кельвелер был уже близко, Марк по его лицу понял, что тот нападать не собирается, и облегченно вздохнул. Как-нибудь потом, возможно, с первого января будущего года он постарается перестать волноваться по пустякам. А так как до нового года еще далеко, то пока торопиться некуда.

Марк выслушал Луи и дал ответ. Да, время у него есть, да, он может прогуляться с ним полчасика, а в чем дело?

Кельвелер отвел его к ближайшей скамейке. Марк предпочел бы посидеть где-нибудь в тепле, в кафе например, но, кажется, этот долговязый субъект питает нездоровое пристрастие к лавочкам.

– Взгляни, – сказал Кельвелер, доставая из кармана комок газеты. – Осторожно разверни, посмотри и скажи, что ты об этом думаешь.

Зачем он задал этот вопрос, подумал Луи, он ведь и без того знал, что это. Вероятно, затем, чтобы Марк мог самостоятельно оценить находку, как сделал это Луи. Этот отпрыск Вандузлера-старшего возбуждал его любопытство. Отчеты, которые он составлял, были великолепны. И потом, он ловко разобрался с делом Симеонидис,[4] распутав подлое двойное убийство полгода назад. Но Вандузлер предупреждал его: Марка интересуют только Средние века и несчастная любовь. Он прозвал племянника святым Марком. Похоже, тот был специалистом в своем деле. Но его знания могли пригодиться и в другом, почему бы нет. Три дня назад Луи узнал, что Делакруа считался сыном Талейрана, и ему это очень понравилось. Гений порождает гения, даже если их жизненные пути проходят в столь разных мирах, как живопись и политика.

– Ну что? – спросил Луи.

– А где ты это нашел?

– В Париже на решетке под деревом, рядом со скамьей 102, на Контрескарп. Что скажешь?

– На первый взгляд я бы сказал, что это кость из собачьего дерьма.

Кельвелер выпрямился и оглядел Марка. Честное слово, любопытный парень.

– Или нет? – спросил Марк. – Я ошибся?

– Не ошибся. Как ты догадался? У тебя есть собака?

– Нет, у меня есть охотник – собиратель эпохи палеолита. Он специалист по первобытной истории, причем убежденный, тут с ним лучше не спорить. И хотя он специалист по первобытной истории, он мой друг. Я интересовался мусором, в котором он копается, потому что он человек ранимый, и я не хотел его обижать.

– Это его твой дядя называет святым Лукой?

– Нет, тот Люсьен, он изучает Первую мировую войну и тоже убежденный специалист. Нас в лачуге трое – Матиас, Люсьен и я. Да еще Вандузлер-старший, который упорно зовет нас святыми Матфеем, Лукой и Марком, отчего мы выглядим придурками. Еще немного, и старик назовет себя Богом. Короче, это дядюшкины бредни. А с Матиасом другая история. В мусоре, где он копается, попадаются кости в точности как эта, с маленькими дырочками. Матиас говорит, что они из дерьма доисторических гиен и их нельзя путать с объедками охотников-собирателей. Он раскладывал их на кухонном столе, пока Люсьен не завопил, что нельзя путать дерьмо доисторических гиен с его собственной едой, а поесть Люсьен любит. Короче, их свара тебе не интересна, но раз в Париже не водится доисторических гиен, я думаю, что эта штука вышла из желудка собаки.

Кельвелер с улыбкой кивнул.

– Только что с того? – продолжал Марк. – Собаки грызут кости, такова их природа, а потом кости выходят в таком виде, пористые и во вмятинах. Разве что… – прибавил он, помолчав некоторое время.

– Разве что… – повторил Кельвелер. – Потому что эта кость человеческая, крайняя фаланга большого пальца ноги.

– Это точно?

– Абсолютно. Это подтвердил специалист из музея естественной истории. Большой палец ноги женщины, довольно пожилой.

– Да уж… – помолчав, проговорил Марк. – Такое не часто встретишь.

– Легавых это не впечатлило. Окружной комиссар не хочет верить, что это кость, он таких никогда не видел. Конечно, узнать ее трудно, и я сам его запутал. Он подозревает, что я готовлю ему западню, и правильно делает, только не знает, с какой стороны ждать подвоха. В округе никто не пропадал, и они не станут заводить дело из-за косточки в собачьем дерьме.

– А ты-то сам что думаешь?

Марк говорил «ты» всем, кто обращался к нему на «ты». Кельвелер вытянул длинные ноги и заложил руки за голову:

– Я думаю, что фаланга кому-то принадлежит, но не думаю, что этот кто-то жив. Несчастный случай я отметаю, в это с трудом верится. Всякое бывает, и все же. Я думаю, что пес, скорее всего, полакомился трупом. Собаки питаются падалью, как и твои гиены. Естественную смерть дома или в больнице мы исключим. Вряд ли пес мог оказаться в морге.

– А если умершая старуха была дома одна со своим псом?

– А как же собака вышла из дому? Нет, это исключено, труп где-то вне дома. Тело брошено на месте смерти или убийства, в подвале, на стройке, на пустыре. Там вполне могут гулять собаки. Пес сжирает палец, переваривает и испражняется, а потом всю ночь идет ливень и смывает грязь.

– Если где-то на пустыре лежит труп, это еще не значит, что совершено убийство.

– Но кость оказалась в Париже, вот что меня гнетет. Парижские собаки не роются далеко от своих жилищ, а в городе труп не останется не замеченным надолго. Его давно бы нашли. Я утром виделся с инспектором Ланкето, новостей по-прежнему никаких, трупов в столице не обнаружено. А рутинные расследования смерти одиноких людей ничего не дали. Я нашел кость в четверг вечером. То есть прошло три дня. Нет, Марк, здесь что-то не так.

Марк не понимал, для чего Кельвелер все это ему рассказывает. Хотя и не имел ничего против. Слушать Луи было приятно, его спокойный, низкий голос действовал умиротворяюще. По правде сказать, ему было плевать на это собачье дерьмо. Сидеть на скамейке становилось все холоднее, но Марк не решался сказать «я замерз, пойду домой». Он только плотнее запахнул куртку.

– Замерз? – спросил Луи.

– Есть немного.

– Я тоже. Ноябрь, ничего не поделаешь.

Поделать-то можно, мысленно возразил Марк, зайти в бистро, например. Хотя, конечно, в бистро не очень удобно говорить о таких вещах.

– Надо еще подождать, – сказал Кельвелер, – некоторые люди неделю выжидают, прежде чем заявить о пропаже человека.

– Да, – согласился Марк, – но тебе-то что до этого?

– А то, что, как я тебе уже сказал, здесь что-то не так. Где-то совершено гнусное убийство, я уверен. Эта кость, эта женщина, эта гнусность – как заноза у меня в голове, отступать поздно, я должен узнать и найти.

– Порочная страсть, – сказал Марк.

– Нет, это искусство. Неистребимое искусство, и оно принадлежит мне. Тебе это не знакомо?

Да, Марку было это знакомо, только он поклонялся Средневековью, а не косточкам на решетках.

– Оно мое, – повторил Кельвелер. – Если через неделю Париж не выдаст тайну, дело сильно осложнится.

– Конечно. Пес мог откуда-нибудь приехать.

– В том-то и дело.

Кельвелер выпрямился и встал. Марк поглядел на него снизу.

– Пес, – продолжал Луи, – мог за ночь проехать в машине сотню километров! Он мог сожрать кость в провинции и оставить ее в Париже. Единственное, что можно предположить благодаря этой собаке, – где-то находится труп женщины, но как узнать, где именно? Франция сама по себе достаточно велика. Где-то лежит тело, но как его искать, неизвестно…

– С ума сойти, сколько всего можно узнать по собачьему дерьму, – пробормотал Марк.

– Ты в региональной прессе ничего не заметил? Убийства, несчастные случаи?

– Убийств не было. Несчастные случаи – как обычно. Но никаких историй с ногой, это точно.

– Продолжай читать и будь внимателен, не важно, будет там нога или нет.

– Хорошо, – сказал Марк, вставая.

Он понял, что от него требовалось, у него закоченели пальцы, и он хотел убраться отсюда.

– Погоди, – остановил его Кельвелер. – Мне нужна помощь, нужен человек, который может бегать. Я из-за своей ноги хожу медленно и не смогу один выследить эту кость. Как ты на это смотришь? Просто помощь на несколько дней. Заплатить я не смогу.

– А что надо делать?

– Следить за владельцами собак, проходящими мимо скамейки сто два. Записывать фамилии, адреса, где бывают. Мне бы не хотелось потерять время в случае чего.

Затея Марку совсем не понравилась. Как-то раз он уже был соглядатаем по просьбе дяди, и ему этого хватило. Такие штуки не для него.

– Дядя говорит, что у тебя в Париже полно людей.

– Это люди на местах. Хозяева бистро, продавцы газет, полицейские, они никуда не ходят. Просто наблюдают и информируют меня в случае необходимости, но они не передвигаются, понимаешь? Мне нужен человек, который может бегать.

– Я не бегаю. Я только по деревьям лазить умею. Гоняюсь за Средними веками, но в зад никому не лезу.

Конечно, Луи мог разозлиться. Этот парень – псих похлеще, чем его дядюшка. Мастера своего дела все чокнутые. Мастера, подвизавшиеся в живописи, Средневековье, скульптуре, криминологии, – все чокнутые, ему ли того не знать.

Но Кельвелер злиться не стал. Он снова не спеша уселся на скамью.

– Ладно, – только и сказал он. – Забудь, это не важно.

И сунул скомканную газету в карман.

Что ж, Марку оставалось лишь сделать то, чего он хотел, – пойти погреться в кафе, перекусить и вернуться в свою лачугу. Он попрощался и зашагал в сторону проспекта.

IX

Марк Вандузлер съел на улице сандвич и после полудня вернулся к себе. В Гнилой лачуге никого не было. Люсьен где-то читал лекцию о Первой мировой, Матиас сортировал находки из осенних раскопок в подвале какого-то музея, а Вандузлер-старший, вероятно, вышел подышать воздухом. Крестного тянуло вон из дома, и холод был ему не помеха.

Жаль, Марк охотно бы расспросил его о Луи Кельвелере, его непонятных слежках и путаных именах. Просто так. Вообще-то ему плевать, это так просто. Хотя с этим можно и подождать.

Сейчас Марк корпел над грудой бургундских архивов, если точнее, архивов Сент-Аман-ан-Пюизе. Ему заказали главу для книги об экономике Бургундии XIII века. Марк поклялся, что будет заниматься этим проклятым Средневековьем, пока оно не даст ему средства к жизни. Не то чтобы поклялся, просто решил. Все равно только это занятие окрыляло его – или, скажем так, оперяло, – оно и еще женщины, в которых он бывал влюблен. Сейчас они все потеряны, в том числе и жена, которая его бросила. Наверное, он чересчур нервный, и это их оттолкнуло. Если бы он был таким же невозмутимым, как Кельвелер, ему бы повезло больше. Хотя он и подозревал, что спокойствие Луи напускное. Да, он все делает не спеша. И все-таки не совсем. Время от времени он необычайно резко поворачивал голову к собеседнику. В общем, спокоен, но не всегда. Иногда его черты жестко заострялись или взгляд уплывал в пустоту, а значит, все было не так просто. Да и кто сказал, что там все просто? Никто. Вряд ли человеку, который выискивал фантастических убийц, основываясь на первом попавшемся собачьем дерьме, жилось легче других. Но он казался спокойным и даже сильным, и Марк был не прочь перенять это свойство. Женщинам наверняка такие больше нравятся. С женщинами пора что-то менять. Уже много месяцев он жил один, и не стоило бередить старые раны, черт бы все побрал.

Итак, он разбирал счета помещика Сент-Амана. Записи о доходах от торговли зерном выстроились в колонки цифр с 1245 по 1256 год с некоторыми пробелами. Это было уже кое-что – скромный эпизод из жизни Бургундии в вихре XIII века. А ведь у Кельвелера особенное лицо. Это немаловажно. Вблизи это лицо мягко и неумолимо подчиняло своей власти. Женщина наверняка лучше бы объяснила, в чем именно дело – в глазах, губах, носе или сочетании одного с другим, главное, что в итоге с близкого расстояния это лицо завораживало. Будь он женщиной, он бы не устоял. Да, но он мужчина, значит, все это чушь, его влекли только женщины, что было тоже глупо, потому что женщины вовсе не бегали за ним толпой.

Черт бы все побрал. Марк встал, спустился в просторную кухню, где в ноябре стояла жуткая холодина, и налил себе чаю. За чаем он сможет сосредоточиться на зерне месье де Пюизе.

Однако не похоже, чтобы Кельвелер пользовался бешеным успехом у женщин. Потому что издалека он вовсе не выглядел красавцем, наоборот, его вид скорее отталкивал. И Марку казалось, что по сути Кельвелер очень одинок. Печально, если так. Но Марку от этого становилось легче. Значит, не он один вечно чего-то ищет, не находит и вечно страдает от несчастной любви. Нет ничего хуже несложившейся любви, которая мешает вам думать о средневековом зерне. Ясно, что это вредит работе. И все-таки любовь существует, не стоит с пеной у рта доказывать обратное. Сейчас он ни в кого не был влюблен и его тоже никто не любил, а так хотя бы на душе спокойно, и это нужно ценить.

Марк поднялся на третий этаж с подносом. Снова взял карандаш и лупу, потому что разобрать записи в этих архивах было довольно мудрено. Конечно, это были копии, что отнюдь не облегчало работу. В 1245 году им было наплевать на кусок собачьего дерьма, пусть даже с костью внутри. Хотя, может, и нет. Все-таки в 1245-м правосудие существовало. И они бы занялись этой костью, если бы узнали, что она человеческая, и если бы предположили, что совершено убийство. Конечно, они бы дали ход делу. Отдали бы его на суд Гуго, помещика из Сент-Аман-ан-Пюизе. И что бы этот Гуго предпринял?

Ладно, не важно, при чем тут это. В отчетах о зерне помещика ни слова о собачьем дерьме, не надо все мешать в одну кучу. На улице лил дождь. Может, Кельвелер так и сидит на своей скамейке с тех пор, как они расстались. Нет, наверно, он сменил лавочку на пункт наблюдения 102 рядом с решеткой у того дерева. Честное слово, надо расспросить крестного об этом субъекте.