Дарья ВАРДЕНБУРГ
      Мимо шли гуси
      Мимо шли гуси, и Синцова показала вожаку язык.
      - Попробуй укуси.
      Вожак не обратил на нее внимания и, переваливаясь на ходу, свернул в лопухи. Остальные потопали за ним. Синцова прикрыла ладонями голову - солнце жгло макушку. Из-за поворота показалась "газель" и, набирая скорость, прогрохотала мимо. За рулем сидел печник Федотов. Каждую субботу он ездил в Серебряные Пруды пить пиво с пожарными. Все девять пожарных, которые служили в серебрянопрудской части, были его школьными друзьями.
      - Эй, козявка! - крикнул Федотов, высовываясь в окно.
      Синцова махнула ему рукой, и он, не оглядываясь, поднял широкую ладонь в ответ. Синцова перебежала через дорогу и зашагала к дальним домам, пиная босой ногой камешек.
      Кошляков копал с отцом картошку. Отец его на выдохе, со стоном загонял лопату в землю по самый черенок, налегал всем телом и выворачивал ком земли с клубнями. Картошка была хорошая, с каждого куста получалось штук десять крупных, а мелкие никто не считал - они шли поросятам.
      Синцова свистнула у калитки, Кошляков близоруко сощурился и воткнул лопату в землю.
      - Заходи!
      Он вытер ладони о штаны и пошел ей навстречу.
      - Пап, мы в сарае посидим.
      Отец отошел к следующему кусту и, примерившись, всадил под него лопату.
      В сарае Синцова прыгнула на топчан, застеленный телогрейками, и начала болтать ногами. Кошляков встал напротив, прислонившись к стене.
      - Завтра уезжаешь? - спросил он.
      - Ага.
      - Вернешься следующим летом?
      - Может быть.
      - Ну деда-то навестить.
      Он протянул руку вверх и нащупал под шифером пачку сигарет.
      - Мы с Чучмеком вчера шеметовским магазин спалили. Пришли ночью с канистрой, облили стены и подожгли.
      - Дураки, - пожала плечами Синцова.
      - Не фига наших мочить.
      Кошляков бросил окурок на пол и наступил на него ногой.
      - Чучмек чуть не обделался. Вечером придешь костер жечь?
      - Подумаю.
      Он сел рядом с Синцовой и положил руку ей на плечо. Она поцеловала его в щеку.
      - Тьфу, соленый.
      Синцова пришла в десять, но под ивой, кроме Чучмека, никого не было. Он уже разжег огонь, собрал в овраге сухие ветки и теперь аккуратно складывал их - вниз потолще, сверху потоньше.
      - А где все? - спросила Синцова. - За водкой пошли?
      Чучмек не ответил и, сев на бревно, начал завязывать шнурок на правом ботинке. Синцова села напротив и вытянула ноги к костру.
      - Я завтра уезжаю. Домой. А где твой дом?
      - В Махачкале, - помолчав, сказал Чучмек.
      - Ты туда вернешься?
      - Потом.
      Он наклонился к левому ботинку и стал медленно его перешнуровывать. У Чучмека были коротко стриженные волосы (от макушки они шли по спирали) и смуглая, почти черная, шея.
      - Кошляков говорит, вы вчера шеметовским магазин подожгли.
      Синцова помолчала и, не дождавшись ответа, продолжила:
      - И сбежали. Страшно было?
      Чучмек поднял голову и, посмотрев на нее, протянул писклявым голосом:
      - Не стря-я-яшно.
      Синцова подумала, что не стоит связываться, и улыбнулась в ответ. Чучмек отвел глаза и, собрав слюну, плюнул в огонь. Слюна зашипела и испарилась.
      Кто-то шел в темноте, они резко оглянулись, но это были свои. Кошляков, за ним Толстая Зоя и белобрысый Митяев с забинтованным пальцем. Два дня назад он рубил больную вишню и чуть не отхватил себе большой палец на левой руке. Повезло, что топор был тупой. Кошляковский отец отвез его в Пруды, там пришили.
      - Ну как, проводим? - спросил Кошляков, вытаскивая из кармана куртки бутылку.
      Зоя разложила на траве газету и достала из пакета, который принесла с собой, уже нарезанную буханку и малосольные огурцы. Заторможенный Митяев поставил на газету пластиковые стаканы.
      - Чтоб нас не забывала, - сказала Зоя Синцовой, когда Кошляков разлил водку и все взяли по стакану.
      Синцова кивнула, они выпили, потянулись за хлебом. Кошляков сказал "а я занюхаю" и сунул нос в Зойкины волосы, но это никого не рассмешило.
      - Тверь далеко? - спросил Митяев.
      - До Москвы сто шестьдесят пять километров, а Тверь еще дальше, сказала Зоя. - Тверь почти под Питером, да?
      Кошляков, к которому она обращалась, пожал плечами. Зоя повернулась к Синцовой.
      - С матерью будешь? Ну да, с матерью хорошо. А где она раньше...
      Митяев ткнул кулаком в жирную спину.
      - Чего лезешь? Не твое дело.
      Зоя обиженно замолчала. Костер догорал, и Кошляков пнул ногой Чучмека.
      - Сходи за дровами.
      Тот поднялся и, сутулясь, ушел в темноту.
      - Тверь большая? - спросил Митяев. - Больше Прудов?
      - Больше Михайлова! - сказала Зоя. - А дом там большой?
      - Не знаю, - сказала Синцова. - Там вроде квартира.
      - А ты сама в Твери была? Где ты была, пока дед тебя сюда не привез?
      - В Кашире, в интернате.
      - У тебя там друзья, ты им пишешь? Я, помню, в лагере подружилась с одной девкой...
      В темноте хрустнула ветка, зашумела трава. Со всех сторон надвигались тени. Кошляков вскочил, другие остались сидеть, вытянув шеи.
      Разом вышли на свет пять человек. Синцова увидела, что штанины у них у всех внизу мокрые. Видимо, шеметовские торопились и пошли напрямую, через брод. Закатали штаны, ботинки взяли в руки... Синцова медленно встала, за ней Митяев и Толстая Зоя. Митяев, сам того не заметив, спрятал руку с забинтованным пальцем за спину.
      - Здрасте, - ухмыльнулся человек с цифрами 36 на застиранной кепке. Чего жгете?
      Двое сели на бревна, остальные остались стоять. Человек в кепке пнул пустую бутылку, прыгнул к газете и раскорячился над ней, уперев руки в колени и делая вид, что внимательно рассматривает закуску.
      - А что такое? - тихо спросила Зоя.
      Он выпрямился и, занеся ногу над газетой, медленно опустил, давя огурцы и хлеб.
      - Пойдем отсюда, - сказал Митяев.
      - Уже? - обернулся к ним человек в кепке. - Что так?
      Он оскалил зубы и подмигнул.
      - Ну я поджег! - заорал вдруг Кошляков.
      Он шагнул к костру и начал пинать горящие ветки - так, что они летели под ноги шеметовским. Те опомнились и набросились на Кошлякова. Синцова упала на четвереньки и поползла в траву.
      Она доползла до оврага и выпрямилась, не вставая с колен. Было слышно, как матерятся шеметовские и верещит Зойка. Митяев тоже вопил, тонко, как женщина. Кошлякова не было слышно.
      Синцова вытерла нос и увидела Чучмека. Он стоял в десяти шагах от нее, засунув руки в карманы, и, не отрываясь, глядел туда, где горел костер. Потом повернулся и не спеша пошел к селу. Синцову он не заметил.
      Она смотрела ему вслед, пока могла разглядеть. Когда он пропал, Синцова встала на ноги. Там, под ивой, уже все кончилось. Кто-то всхлипывал, пятеро ушли на запад, к мосту - больше им не надо было торопиться. Синцова услышала голос Кошлякова, он сказал "суки", она отвернулась. Перед нею было поле, когда-то распаханное под колхозный овес, теперь заросшее сорной травой. Внизу стояло село, тихое и темное, за рекой горели огни на бензоколонке. Синцова отряхнула штаны и пошла через поле вниз.
      Крыльцо еще не высохло - днем они с дедом красили его охрой. Синцова взяла лестницу, прислоненную к яблоне, и отнесла к открытому окну. Под ним рос куст черной смородины, и она, протянув наугад руку, сорвала несколько ягод и положила в рот. Влезла по лестнице в дом и закрыла ставни. У стены храпел дед. Синцова скинула ботинки, разделась и, шлепая ногами по холодному полу, перебежала комнату и забралась под одеяло. Дед заворочался, она обняла его худую спину в байковой фуфайке и закрыла глаза. Где-то далеко гудела машина - печник Федотов возвращался домой. Синцова, засыпая, представила, как Федотов пьет пиво из пожарной каски. Еще она успела подумать, что завтра дед отвезет ее к матери, мать выйдет в платье и спросит: "Что это у тебя все ноги в синяках?". И Синцова скажет: "Ерунда, гуси пощипали".