Курская битва

Знаменитая фотография – «Политрук», обошедшая страницы мировой печати через много лет после войны. Вот она, наша стойкость.

Верно говорят, что характер моего поколения был сформирован армией военной поры. Но мы были подготовлены к этому еще всем детством, всем воспитанием, всеми прекрасными традициями революции и гражданской войны, перешедшими к нам от старших.

Раненые. Они лежат не в госпитальной палате, а в брезентовой палатке медсанбата. В ходе такого сражения они поступают беспрерывным потоком. Истомленная бессонницей сестра и боец, измученный болью.

Сражение на Курской дуге – неслыханное по своему размаху, упорству, концентрации живой силы и техники.

Сколько сразу горело и взрывалось танков, сколько было выпущено мин и снарядов, сколько поднято в небо черной земли.

Подбитые танки врага, «разутые», как говорят танкисты, то есть потерявшие гусеницы, искореженные до основания, перевернутые вверх днищем. Какая же здесь прошлась сила!

Враг увязал в нашей обороне, несмотря на новейшие «тигры», «пантеры», «фердинанды». Не возымели действия и их претенциозные названия, столь не свойственные нашему характеру, нашему духу. У нас просто – «Т-34», в обиходе – «тридцатьчетверка», и это наименование ничуть не повредило популярности нашей боевой машины.

Еще долго оставались на полях Орловщины и Курщины разбитые танки и самоходки, не так-то просто было собрать и вывезти эти махины. На них, играя, взбирались ребятишки, их аккуратно опахивали весной на колхозных лошадках или эмтээсовских тракторах, и они чернели потом среди качающейся пшеницы.

Это был именно тот момент войны, когда вся наша авиация – бомбардировочная, штурмовая и истребительная – получила над противником неоспоримое превосходство.

Вы видите бомбежку вражеских укреплений, прицельное бомбометание. Но если противник, готовый к воздушному налету, может встретить самолеты зенитным огнем, то танки бессильны против штурмовой авиации. В грандиозном танковом сражении на Курской дуге немалую роль сыграли наши «ИЛы».

Хочется сказать о великих тружениках войны – о наших саперах. Вот один из них режет ножницами колючую проволоку, делает проход в заграждении врага. Впереди уже никого – только противник. Но без этого тоже нельзя – нужно подготовить путь для нашей пехоты или разведки.

Да разве только это! Сколько наведено мостов, переправ – это саперы. Сколько взорвано мостов – это они. Сколько отрыто ими глубоких укрытий и блиндажей. Сколько расставлено мин и минных полей и сколько обезврежено. Да каких мин – хитрых, с секретом, с обманом. Сколько видели вы этих надписей в разбитых, освобожденных городах: «Проверено. Мин нет» – и подпись: «Сержант такой-то». Иногда эти добрые свидетельства безопасности были видны на стенах еще долгие годы. Жаль, что их стерли.

При наступлении сапер – впереди, при отходе – он последний. И в довершение ко всему гласит фронтовая мудрость, что ошибается сапер в жизни только раз.

Освобождение. Освободители. Их встречают эти истомившиеся люди, эти босые дети, эти плачущие женщины. Слезы их – долгожданные слезы радости, и нескрываемые слезы пережитой боли, и горестные слезы по тем, кому, освобождая родную землю, еще предстоит в нее лечь.

А на первом снимке – семья. Правда, нет ее главы, и жив ли он – кто знает? Но идут полем мать и шестеро маленьких ребятишек. Сейчас это уже не беженцы. Они не бегут от врага. Они возвращаются в родные места. Уцелела ли их деревня, их дом – неизвестно. Но куда важней, что уцелели они сами.

Вручение боевых наград. Вблизи переднего края, в момент затишья, но в разгар великого сражения.

Чем успешнее двигался фронт на запад, тем больше награждалось бойцов и командиров. Нет, в начале войны отважных было не меньше, но теперь все ощутимей были результаты их героизма.

Они получили награды, и теперь сами прикрепляют их друг другу. Вот два молодых офицера, один – лейтенант, другой, наверное, младший лейтенант, но звездочки у него на погоне нет, только просвет – потерялась, быть может, поддетая ремешком полевой сумки, и нигде не достанешь; военторг далеко. Он прилаживает орден на грудь товарища, а тот в ответ уже развинчивает его орден. А вот старшему лейтенанту помогает укрепить орден, тоже Красной Звезды, совсем молоденький солдатик, должно быть, его ординарец – вон у него даже ножницы в руке.

Они заняты делом. Лица их слегка задумчивы. Можно понять этих ребят, они представляют себе, как с наградой вернутся домой.

Времени – в обрез. Сейчас прозвучит команда – разойтись по своим подразделениям.

Любопытный снимок. Два наших офицера, чуть посмеиваясь, смотрят на аккуратный по-немецки указатель. До Берлина 1952 километра. По железной дороге – вот и фанерный паровозик с белым дымом наверху. Далеко. А если еще пешком, да под огнем, да короткими перебежками, да по-пластунски! Далеко. Но дойти можно. Мало того – дойдем, в этом нет ни малейших сомнений.

Шелестит подлесок. Сапоги тонут в траве. До Берлина – точно – 1952 километра. А по времени – приблизительно – один год десять месяцев войны.

Левобережная Украина и Киев

Геройский бой безвестного артиллерийского расчета. И артиллерийский салют из сотен стволов – во славу наших войск, в честь освобождения еще одного крупного города, в знак еще одной победы. Ликующий и грозный салют Москвы.

Прошли те времена, когда в полном мраке, клубясь, всплывали над столицей голубые столбы прожекторного света, стараясь захватить в свое поле черный чужой самолет и не выпускать, передавать друг другу, чтобы он не успел вырваться, уйти во тьму от скорострельного огня зенитных батарей.

Наступила иная пора. Прожектористы выкладывают в небе причудливый качающийся узор, ярко озаряется Москва от вспышек и ракет салюта. Улицы и площади заполнены радостной толпой.

Столица салютовала все чаще. И, слушая новое сообщение, новый приказ, люди уже обращали внимание на то, сколько будет залпов, из какого числа орудий, – сравнивали и определяли значимость той или иной операции, битвы, победы.

Бои шли упорные, кровопролитные. И все-таки это была уже другая война. Это была война побеждающего народа.

Хочется обратить внимание на спокойную уверенность всех этих людей.

Вот два морячка залегли на железнодорожных путях, ведут огонь из-под вагона. Один установил сошки ПТР системы Дегтярева прямо между рельсов, а патроны положил рядом, под рукой, на шпале. Другой бьет из автомата. Впрочем, это не моряки. Они были моряками. Потом их переформировали в пехоту или влили в пехотную часть. На них сугубо армейские гимнастерки и шаровары. И все-таки это моряки. Не только потому, что они сохранили и продолжают упорно носить свои черные бескозырки. Они сохранили нечто большее – верность морским традициям, бесстрашие и беззаветность. А бескозырками и тельняшками они лишь напоминают себе самим и всем остальным, что это в них неистребимо.

А вот в лесу – замаскированный выход из блиндажа политотдела. Офицер диктует что-то машинистке.

Что это: приказ, представление к награде, заметка для газеты?

Сушатся шинели. Идет война. Как все буднично и просто.

И наконец – чтение вслух газеты. Судя по всему, это разведчики. Лихие ребята в плащ-палатках и маскхалатах, с автоматами в руках. Пилотки у всех надеты с принятым фронтовым шиком, набочок, изпод них выбиваются чубчики. Это вообще-то не положено, но все же допускается – такие ребята! Они сели в кружок на поляне, слушают. А впереди полулежит один из их командиров. Какое у него задумчивое, печальное, строгое лицо. Отчего? – этого мы никогда не узнаем.

…Да, все эти люди спокойны и уверены – в себе, в своих товарищах, в исходе войны.

Армия уже привыкла освобождать города и деревни, но каждый раз это заново глубоко волновало нас. А какое же волнение испытывали те, кого мы освобождали, – ведь у них это событие бывало только один раз.

И как это случается даже у самых близких людей при встрече после долгой разлуки – и тех, и других порой охватывала некоторая смущенность и скованность. Помню, в сентябре сорок третьего в разбитом Донбассе женщины смотрели на нас чуть-чуть удивленно: мы были в непривычной для них, новой – с погонами – форме. С орденами и медалями было у нас не так уж и густо, но часть была гвардейская, и у каждого солдатика сиял на груди яркий, красивый, отдаленно похожий на орден Красного Знамени гвардейский знак. Это тоже вносило краткое замешательство – ко всему этому нужно было привыкнуть.

Но то и дело повсюду возникали ситуации, мгновенно возвращающие к прежнему, милому, довоенному. Взять хотя бы выход первой нашей газеты в освобожденном городе.

Одна из особенностей и черт нашего характера, нашего поколения, нашей армии – нежелание и отказ покидать поле боя после ранения. Оттаскивали, отволакивали в сторону, в ложбину, в траншею, в укрытие. Разрывали зубами индивидуальный пакет, затягивали ослепительным стерильным бинтом руку, ногу или голову. А он рвался назад, под огонь, и возвращался, если была такая возможность, если мог еще видеть врага, держать оружие, хотя бы нажимать пальцем на спусковой крючок.

И те, что попадали в медсанбаты и госпитали и поправлялись там, тоже рвались назад, на фронт, мечтая и стараясь возвратиться в свою дивизию, свой полк, свою роту.

Все более становилось в армии людей с пестреющими на гимнастерках красными и желтыми нашивками – за легкие и тяжелые ранения.

За холодной осенней водой, за великой рекой, на высоком берегу вот он, почти рядом, – ожидающий, исстрадавшийся Киев.

Разрушенные дома, взорванные соборы, трупы замученных, запустение, тлен – вот что они после себя оставляли. И еще – стремление вытравить наши привычные названия, дорогие для народа имена. Площадь Ивана Франко они поторопились переделать в плац фон Шлейфер. Площадь носила это чужое клеймо целых два года.

Знаете, что это за улица, по которой идут наши танки? Улица из пустых коробок на фоне неба, похожих на какие-то зловещие макеты, декорации. Это Крещатик в ноябре 1943 года.

А вот девушка-регулировщица.

Мы воздаем должное женщинам, заменившим своих мужей, братьев и отцов у станка и в поле. Мы восхищаемся их выдержкой и долготерпением.

Но есть еще и другие женщины, достойные поклонения. Женщины – непосредственные участницы Великой войны. Летчицы, снайперы, зенитчицы, связистки и, конечно, более всего – санинструкторы, медицинские сестры, врачи. Как же им всем бывало трудно на войне!

И вот еще – девушка с винтовкой за плечами, с флажками в руках, с буквой «Р» на нарукавной повязке. Регулировщица. На городских площадях это куда ни шло, а вот попробуйте на фронтовых развилках, у переправ, где то и дело возникают заторы, пробки, где навести порядок ох как нелегко. Да еще налетают вражеские самолеты. А с поста не отлучишься, нужно показывать направление, объяснять, командовать. Все дальше и дальше на запад уходят фронты, и стоят уже наши регулировщицы в кирзовых сапогах на перекрестках Европы, возле средневековых костелов, на поворотах полевых и шоссейных дорог, рядом с распятиями и мадоннами. Притормозит на миг лихой фронтовой шофер, уточнить маршрут или просто так – мимолетно завести бесцельное знакомство, подмигнет – и дальше, а следом – танки, орудия, лица, лица, войска, войска…

Низко поклонимся женщинам – участницам войны, нашим боевым подругам. Вспомним также, что почти все они пришли в армию добровольно.

Прорыв блокады Ленинграда

Свершилось! Железное кольцо блокады разорвано, враг отброшен. Восстановилось сообщение Ленинграда со страной.

И страна вздохнула с глубочайшим облегчением и радостью, как вздыхают, когда выживает любимый человек, родная душа. Потому что беда Ленинграда была одной из главных наших бед, мы не забывали о ней в самые тяжелые минуты.

Чудом сохранившийся Ленинский мемориал в Разливе. Ленинский шалаш.

Хочется приостановиться, замереть на миг, отдать этим местам воинские почести. Подумать о своей земле, о себе, о своих товарищах. Представить мысленно и уже пройденные, и лежащие впереди годы и версты войны.

Даже после снятия блокады враг в течение года свободно доставал до города огнем дальнобойных батарей. От жестоких обстрелов погибло немало славных жителей уже освобожденного Ленинграда. Но вот и это позади. Закрашиваются, стираются со стен будничные призывы, полные суровости и тревоги. Правда, одна такая надпись как волнующее напоминание о тех днях навечно сохранена на Невском проспекте.

Освобождение правобережной Украины

Привычные картины войны. Разбитая техника врага. Наши танки на марше. И вдруг – что это?

Великий вольнолюбивый кобзарь за колючей проволокой. Это Канев, памятник Тарасу Шевченко, над его могилой. Фашисты устроили здесь концлагерь для наших людей.

Помните эту песенку?

Это только петь хорошо, да и то уже потом, когда высохла грязь, кончилась распутица. А тогда – идешь полем, таща на каждом сапоге или ботинке по пуду налипшей земли. Да еще вдруг окопаться нужно или просто залечь. И вытаскивать орудия из грязи, и толкать машины.

Тяжело. А утешение лишь одно, но зато какое: наступаем!

Государственная граница. Вот мы вышли и к этой черте и, не задерживаясь, ее переступили, оставляя за спиной вновь установленный полосатый пограничный столб с названием нашей державы.

Государственная граница. Здесь на июньском рассвете встретили наши заставы несметные полчища врага. Превосходство противника было не просто подавляющим, оно было здесь многократным в живой силе и во всех видах техники. Но одним пограничники наверняка превосходили захватчиков – силой своего духа. Потому и держались они столь стойко, порою по нескольку суток, до последнего, истекая кровью, ожидая подхода регулярных частей.

Через контрольно-следовую полосу, которую невозможно преодолеть, не оставив отпечатка, хлынули и поперли сотни тысяч кованых вражьих сапог, тысячи танковых гусениц. Фронт неотвратимо двигался на восток. Государственная граница осталась далеко позади. Фактической границей становилась линия фронта.

И вот мы снова здесь. Сколько испытали мы всякого за эти годы – горечи, боли потерь, радости побед и освобождения. И, скрывая слезы волнения и счастья, мы помнили, что мы прежние, и понимали, что мы уже другие.

Когда-то, до войны, мы готовились в случае вражеского нападения бить врага на его собственной территории. Теперь это положение оправдывалось, но слишком не скоро и какой ценой!

Освобождение Крыма

Сколько на войне требуется находчивости, хитрости, необычности и смелости решений. Это требуется от всех – от рядовых, от офицеров, от самых крупных военачальников. Без этих качеств невозможно побеждать.

Легендарный Сиваш. В решающем сражении за Крым в гражданскую войну Красная Армия впервые форсировала это гнилое море. И сейчас отважный до дерзости ход был повторен и, самое главное, тоже неожиданно для противника. Правда, враг получил еще и другие удары.

…Солдаты переходят Сиваш вброд. Забрали полы шинелей под брезентовые ремни и, как дети, держат друг друга за руки. Непривычно, боязно, вода обжигает, до кости леденит ноги. Берег еле виден вдали. Но ничего, поначалу казалось, что будет хуже…

Схожесть этих проведенных с интервалами почти в четверть века операций как бы напоминает о неразрывности связей и традиций в Вооруженных Силах нашей страны.

Москва салютовала своим войскам, своим фронтам, одерживающим новые победы. Эти салюты были явственно слышны всему миру. Но и в самой армии вошло в обычай салютовать в честь своих побед. Не по приказу, не запланированно, а всегда неожиданно – как потребность, порыв, проявление чувств. В громе этих залпов и очередей обязательно была и дань памяти, скорбь по не дожившим до счастливого часа товарищам.

Белая кромка прибоя, весенняя голубизна неба, черный стелющийся дым. И нестройный, не в лад, ликующий салют на берегу из автоматов и карабинов, из раскалявшегося в долгих боях личного боевого оружия.

Шутка ли сказать – освобожден Севастополь! Это произошло 9 мая 1944 года. Разумеется, никто не знал тогда, что главные салюты загремят над землей ровно через год.

Стремительное освобождение Одессы, а затем Севастополя имело особую психологическую окраску. Очень уж упорно и героически сопротивлялись они прежде врагу, выказывая необыкновенную стойкость, а оставлены были только тогда, когда ничего нельзя уже было поделать. И сейчас это быстрое их взятие было для каждого из нас торжеством справедливости, выполнением долга перед погибшими, ощущением незряшности всех наших прежних усилий.

Освобождение Белоруссии

Одно из труднейших и опаснейших дел на войне – форсирование водных преград, после тщательной подготовки, а еще чаще – с ходу, преодолевая отчаянное сопротивление противника. Потому что никто не отдаст добровольно водный рубеж, надежную линию обороны.

Сколько лежало перед нами рек, и не лежало, а мощно текло, подмывая берег, снося плоты и понтоны. В их числе были и великие реки, и просто широкие и полноводные, и бесчисленные мелкие речонки. И еще следует помнить, что почти все они текли к югу, и правый берег, на который предстояло подниматься нам, был обрывистым и высоким. А переправляться приходилось не налегке, а с техникой, чтобы прочно зацепиться на той стороне, захватить плацдарм, развить успех.

Сколько преодолено было известных со школы или совсем незнакомых рек, сколько ребят осталось в их мутных водах! Нелегкая, бурлацкая, опасная работа.

Поразительный документ. На неструганой доске второпях написал солдат письмо своим родителям и прибил доску на самом виду, к стволу старой березы, возле разрушенного родного дома, где никто не встретил его. Вероятно, эта могучая береза, памятная ему с самых ранних его дней, выглядела сейчас странно н горько рядом с развалинами милой сердцу избы или хаты.

…На перекрестке военных дорог письмо, прибитое к стволу белой березы. Это – как из давней поэмы, из песни, из сказки. Только со счастливым ли она окажется концом?

Прекрасно лицо этой не такой уж старой, как может показаться поначалу, крестьянки, освобожденной после трех лет неволи. Сколько живых чувств и переживаний в ее улыбке и глазах.

Бобруйский «котел». Мне довелось видеть это многокилометровое нагромождение разбитой, разрушенной техники врага. Буквально друг на друге, сплошным навалом искореженные танки, орудия, бронетранспортеры, автомобили. Это производило впечатление специально свезенной в одно место разгромленной техники, некоей железной свалки войны. Приходило в голову слово «перемолоть», в его военном значении. Здесь была блистательно перемолота гигантская вражеская сила.

Могучее летнее наступление наших фронтов в Белоруссии было, как никогда в истории войн, поддержано партизанскими отрядами и соединениями. Благодаря своей численности (свыше 370 тысяч бойцов), исключительной организованности и, разумеется, подробнейшему знанию местности они сумели нанести по тылам отступавших фашистских войск чувствительные удары.

Они устраивали засады, железнодорожные крушения, перекрывали пути отхода, взрывали перед бегущим противником мосты, заставляя его бросать технику, и в то же время спешно наводили переправы для наших передовых частей. Они вынудили германские армии отступать только по дорогам, на виду у висящей в небе нашей авиации. Жестокий урон понесла в этой войне, но не дрогнула мужественная Белоруссия, бесстрашно и умело противостояли врагу партизаны и подпольщики. И теперь во взаимодействии с регулярными частями били бегущего ненавистного врага народные мстители.

Они научились воевать, и многие из них тут же влились в ряды армии. А перед этим в разбитом, истерзанном, но уже свободном Минске состоялся парад партизан, вышедших из лесов и болот, не склонивших головы перед лютым врагом, отважных сынов и дочерей своего народа.

Десятки тысяч военнопленных во главе со своими генералами были проведены по Москве. Длиннейшая серая колонна, от тротуара до тротуара залившая Садовое кольцо. Для них война уже кончилась. Конечно, они рады этому. Ведь исход войны слишком ясен. Их и провели здесь, чтобы напомнить миру об этом.

Они медленно прошли по Москве, не до конца понимая позорную нелепость своего положения, своей роли недавних завоевателей, самонадеянно угрожавших нашей столице.

Для них важнее, что они уцелели в страшной войне и будут жить дальше, – в этом у них уже нет ни малейших сомнений. Они медленно бредут по Москве мимо пестреющих людьми окон и тротуаров. А позади, как окончательный штрих этого грандиозного действа, движутся старенькие поливальные машины, смывая с мостовой их следы.

Они собирались войти в Москву как победители. Они вошли в нее в качестве пленных.

Второй фронт

Наконец-то, после многих обещаний, после долгих и все не сбывавшихся наших ожиданий, был открыт второй фронт, полноценный второй фронт: высадка союзников непосредственно в Западной Европе, во Франции. Оттягивать эту операцию далее было уже невозможно.

Все свободолюбивые, все борющиеся народы встретили открытие второго фронта как радостную весть: оно приближало конец войны, хотя самый ее результат был уже для всех очевиден.

Чувство удовлетворения испытали и мы. Я помню короткий митинг по этому поводу в нашем полку, речь замполита об англо-американо-советской дружбе и о необходимости еще упорнее совершенствовать боевое мастерство, еще решительнее гнать и громить врага.

Как прилив океана, который равномерно накатывается на мрачноватые берега Нормандии, мощно выплеснулись на ее землю хорошо подготовленные многочисленные силы союзников. Немецкое командование оказалось не в состоянии серьезно противопоставить что-нибудь этому удару, – главные и лучшие армии Германии были прикованы к восточным фронтам.

А это – крупные военачальники союзников, генерал Эйзенхауэр и фельдмаршал Монтгомери. Их имена в то время часто звучали у нас, как, впрочем, были популярны на Западе имена Жукова и Рокоссовского.

И не дожидаясь подхода англо-американских войск, бесстрашно восстал Париж, прекрасный, всегда свободный Париж, организованный в боевые отряды Париж – патриоты и герои, мужчины и женщины Парижа. И он победил, этот удивительный, такой не воинственный город.

Вот он флаг, который всегда приятно видеть поднятым в руке врага, – белый флаг. Гитлеровцы признают свое поражение, свое бессилие перед гневом и волей народа.

Память о тех днях бережно хранит Франция.

Американцы в Париже. Они вошли туда, когда город был уже свободен. Вон как шагают они по одной из знаменитейших улиц мира – по Елисейским полям.

Американцы в Европе. Мне довелось видеться с ними в самом конце войны. Мы встретились дружески, как союзники.

Они были рослые, как на подбор, – можно подобрать таких, если армия относительно невелика и несла мало потерь. Карманы у них были набиты шоколадом и сигаретами, они угощали нас беспрерывно. Видя идущего нашего солдата, они останавливали машину и предлагали подвезти: у них было много автомобилей.

Нам казалась необычной их форма – полувоенная, полуштатская, где трудно было разобрать, кто в каком звании. Держались они крайне небрежно, воротник расстегнут, рукава закатаны. Они были прекрасно вооружены, но у них был какой-то несерьезный вид туристов. И дисциплина у них была очень относительная, а мы уже понимали, что без этого нет и не может быть настоящей армии. В общем, они были неплохие ребята, эти рослые американские парни.

Иные наши солдаты, плотные, невысокие, в выгоревшей латаной гимнастерке под брезентовым поясом, с котелком, в обмотках, вероятно, проигрывали во внешнем виде – мы об этом не задумывались, и американцы с некоторым удивлением смотрели на них. Чувствовалось, что они стараются и не могут понять, каким все-таки образом уничтожили мы гитлеровскую военную машину.

…Но это было в самом конце войны, в мае. А сейчас они только в Париже.

А это куда более живая, куда более французская картина. Правда, на ней сам генерал де Голль. Но, право, какая она непарадная, естественная, парижская, с этой улицей, этими лицами, этой толпой. В ней как бы атмосфера, характер Франции.

Париж свободен!

Освобождение Польши

В разгар войны, когда до конца было неблизко, на нашей территории формировались польские, чехословацкие части и соединения. В этих странах еще была глухая ночь оккупации, разносились резкие шаги патрулей, стоны пытаемых, залпы карателей.

А здесь – выдавалось обмундирование и оружие, проводились полевые занятия. Этим людям виделось, как они вместе с нашей армией ступают на свою родную землю. Так оно потом и получилось.

Для них эти годы связаны с названиями наших сел, где стояли их штабы, с именами наших офицеров, учивших их.

Когда они шли по своей земле, на их сапогах незримо оставался наш чернозем или суглинок.

Это мотоциклисты из Войска Польского. Они испытали счастье вернуться на родную землю освободителями. Но как строги их лица – ни одной улыбки. Слишком страшно все, что они здесь увидели. Чудовищны развалины, бесчеловечны злодеяния. Разрушенные города можно отстроить заново, даже точь-вточь такими, как прежде. Это действительно было потом сделано. Но ведь не все восполнимо.

Наша армия продолжала освобождать города и села Польши. Белоруссия и Украина остались далеко за спиной.

Популярнейшая строевая песня времен войны. Ее пели в строгих офицерских училищах, в краткосрочных полковых школах, в заволжских запасных и в лихих гвардейских полках. В тылу, на переформировках и на прифронтовых дорогах.

Ах эти строевые песни! За лесами и холмами, далеко-далеко, звучат они сейчас для меня, порою угадываясь лишь смутно. Хриплый голос запевалы и мощный хор, подхватывающий припев, а подголосок тоже человек не последний, его тенорок бьется бубенчиком над этим могучим хором и слышен более других. И сама собой подравнивается рота, берет «ножку», расправляются плечи, поднимаются головы.