Наше время, весна

Токио — Мауи — Москва — Париж

— "Чинмоку", — произнес Кодзо Сийна. — В архитектуре тень и тишина — одно и то же. Ты видишь, Дзёдзи, как одно переходит в другое?

— Да, Сийна-сан, — отозвался Дзёдзи. Ему было очень лестно, что сам Кодзо Сийна, один из могущественнейших людей Японии, говорит с ним, употребляя выражения, принятые среди равных по положению.

Они пришли в буддийское святилище Каньей-дзи, расположенное в северо-восточной части Токио, в парке Уэно. Японцы придавали Каньей-дзи огромное значение. Согласно древним принципам геомантии — древней китайской науки, основанной на пяти первоэлементах: земле, воде, огне, воздухе и металле, северо-восточная часть города была наименее защищенной от вторжения враждебных сил как духовного, так и физического порядка.

— За этими воротами, — промолвил Сийна, — мечутся толпы людей, поглощенных повседневными заботами. А здесь, в Каньей-дзи, в первозданном виде сохраняется старая Япония. Древняя тишина создала пространство в столице, где вовсе нет свободного места.

При строительстве Каньей-дзи для защиты города был воздвигнут мощный кимон — ворота, не пропускающие драконов. Позже были поставлены другие кимоны, причем не только в этой части города, но и по всему Токио. "Постепенно город окружило кольцо кимонов. Их безмолвный сумрак приводил в трепет злых духов и в то же время кимоны служили жителям города как бы духовным убежищем, местом, где очищались и обновлялись идеи прошлого, где хотя бы ненадолго ставился заслон на пути стремительного осовременивания, которое грозило оторвать японцев от их исторических корней.

— Тишина тени пробивает скалы, создает леса и сады камней, — заметил Сийна.

Он разглядывал пылинки, плясавшие в солнечном луче. У Дзёдзи возникло суеверное ощущение, что Сийна способен проникнуть взором в самое сердце этого священного места.

— Ямамото, -продолжал Сийна. — Здесь, погруженный в тишину, я могу слышать голос горы.

— Я надеюсь, у вас найдется для меня несколько мудрых слов, — почтительно произнес Дзёдзи.

— Успокойся, Дзёдзи. Не мечись, сядь рядом со мной. Прислушайся к теням, лежащим под стенами, запечатлей в своей душе очертания этих камней, скользи взглядом по приглаженному граблями песку. Пусть тишина вытеснит нетерпение и рассеет твою тревогу.

— Сийна-сан, я обращаюсь к вам потому, что мне больше не на кого надеяться. А мне нужна помощь. Мой брат Масаси отнял у меня власть над Таки-гуми, хотя после смерти моего старшего брата Хироси я стал законным наследником!

Сийна подождал, пока Дзёдзи сядет рядом, и спросил:

— Знаешь ли ты правильное определение войны? Я думаю, не знаешь. Оно дано не самураем или великим военачальником, а поэтом и скульптором Котаро Такамурой. Он сказал, что война — это нападение на бездонную тишину.

— Не понимаю, что это значит.

— Поэтому я и пригласил тебя сюда, а не в чайный домик.

— Я хочу понять, Сийна-сан.

— Как архитектура творит тишину, — начал объяснять Сийна, — так и человеческая душа рождает мысль. Мысль без тишины невозможна. А без мысли невозможно разработать стратегию. Зачастую, Дзёдзи, война и стратегия несовместимы. Генералы, поздравляющие себя с созданием победоносной стратегии, чаще всего заблуждаются. Если ты не ищешь тишины в самый разгар военных действий, как я искал убежища среди какофонии современной столицы, сверкающей огнями, ты не сможешь победить. Ты сможешь только выжить.

Дзёдзи мучительно силился понять...

— Твоя война сейчас в самом разгаре, Дзёдзи. Либо ты хочешь победить, либо мечтаешь всего лишь выжить. Ты должен сделать выбор.

— Я думаю, я его уже сделал, — ответил Дзёдзи. — Я пришел к вам.

— Тогда объясни мне кое-что. Я был врагом твоего отца. Почему ты ждешь от меня помощи?

— Если вы меня поддержите и поможете мне выработать верную стратегию, — сердце Дзёдзи трепетало от волнения, — в тот день, когда меня выберут оябуном, вы получите половину Таки-гуми.

— Половину... — задумчиво протянул Сийна. Дзёдзи, который не понимал, достаточно ли заманчиво его предложение, поспешно добавил:

— Вы всегда этого хотели, Сийна-сан, не правда ли? Теперь, благодаря мне, вы добьетесь своего. Вдвоем мы победим Масаси, и мечты каждого из нас сбудутся.

Сийна закрыл глаза.

— Слушай тишину, Дзёдзи! Ты должен уметь истолковывать различные ее оттенки, а их великое множество. Тогда ты проявишь себя способным учеником. Неспособный ученик мне не нужен.

— Сийна-сан, я стараюсь.

— Земляной червь, выкинутый землетрясением из своего жилища, старается найти при свете свой путь. Но свет не его стихия. И если он не отыщет пути под землю, наверняка погибнет.

— Вам кажется правомерным это сравнение? — натянуто спросил Дзёдзи.

— Вполне правомерным и для тебя, и для твоего брата Масаси. Насколько я понимаю, твой брат отсек себя от прошлого. А ведь именно в прошлом, Дзёдзи, зародилась угроза Японии. Она возникла с вторжением американцев...

Мне кажется, Масаси ищет будущее, подобно летучей мыши, вылетевшей ночью из пещеры. Он не видит природных сил, которые уже давно действуют на Земле. Он полагает, что историей интересуются лишь старики — просто потому, что они стары и закоснелы. Для них история — единственное, что им дает опору.

Какой он ограниченный! Какой жадный и самоуверенный! Поэтому его и используют... Используют те, кто старше и мудрее, на чьей стороне сила истории. Он хочет контролировать чиновников и правительство, управлять развитием промышленности — и все это — только с помощью грубой силы! Но без знания истории он даже не в состоянии распознать тенденции, не говоря уж о том, чтобы обращать их себе на пользу.

Для Дзёдзи, наблюдавшего за беспрестанной игрой теней на крыше храма, в зарослях бамбука, среди неподвижных камней прекрасного сада, слова Сийны были подобны каплям кислоты, падавшим ему на лоб.

— Если можно, поясните, пожалуйста, свои слова, Сийна-сан, — попросил Дзёдзи.

Кодзо Сийна сидел, подняв закрытые глаза к послеполуденному солнцу.

— Все очень просто, Дзёдзи. Благодаря моим связям в правительстве я узнал, что твой отец имел многочисленных союзников среди... скажем так: среди радикальных элементов разных министерств.

— Да-да, — подтвердил Дзёдзи. — Он мне говорил.

— В самом деле? — глаза Сийны открылись, и пристальный взгляд пронзил Дзёдзи.

— Да, — кивнул тот. — Масаси стремился пробиться в общество. Он хочет совершить то, что не удалось нашему отцу: стать настоящим членом японского общества. Он жаждет уважения. А поскольку Масаси все время преследуют мысли о достижениях Ватаро, он потерял бдительность. Думаю, не изменив поведения, Масаси потеряет Таки-гуми.

Бритоголовые монахи чередой пошли по дорожке. Негромкий речитатив молитвы наполнил воздух. Голоса монахов не разрушали тишину, и даже наоборот, подчеркивали ее.

Когда голоса молящихся замерли вдали, Сийна спросил:

— Скажи мне, почему я должен пытаться остановить его?

Я его убедил! — подумал Дзёдзи, а вслух сказал:

— Потому что, помогая мне, вы получите часть Таки-гуми. Разве вам будет лучше, если Таки-гуми уничтожат?

— Ну, если ты так ставишь вопрос... — протянул Сийна, — то я не знаю, как тебе отказать... Дзёдзи нахмурился.

— Ваше вмешательство принесет Таки-гуми великие перемены. — Дзёдзи сказал это с таким видом, будто раньше он ни о чем подобном не задумывался. До сих пор ему приходилось прибегать к помощи Митико, чтобы разобраться в сложных вопросах.

— Не печалься, — доброжелательно произнес Сийна, — вспомни о Мейдзи Дзиндзя. Памятник первому императору династии Мейдзи воздвигли в 1921 году. Он был разрушен во время войны на Тихом океане и восстановлен в 1958 году. Такова суть многих наших традиций. Их история — это история разрушения и восстановления. В том числе и история кланов якудзы, — Сийна улыбнулся. — Думай о добре, которое ты способен сотворить.

— Пока я могу думать только о том, удастся ли мне разделаться с Масаси, — ответил Дзёдзи.

— Послушай меня. Здесь, в этом священном месте, мы можем наблюдать за войной, словно боги. Мы видим обе стороны медали и сумеем создать стратегию, которая сразит твоего брата. Но я предупреждаю: у нас мало времени. Связи, которыми обзавелся Масаси, крепнут день ото дня. Если мы будем готовиться слишком долго, я не смогу тебе помочь.

— Я уже готов, Сийна-сан! — воскликнул Дзёдзи, словно собирающийся на войну самурай. Сийна удовлетворенно перевел дух.

— Я вижу, Дзёдзи. И не сомневаюсь, что ты будешь достоин своей победы.

— Здравствуй, бабуля!

«Слушай! — велела себе Митико. — Нужно сосредоточиться и слушать».

Но сердце ее разрывалось, и она думала только о том, что Тори, ее бедную девочку, держат взаперти, будто зверюшку.

— Как ты себя чувствуешь, милая?

— Я по тебе скучаю, — отозвалась Тори. — Когда я вернусь домой?

— Скоро, малышка.

— Но я хочу прямо сейчас!

Какой жалобный голосок! Митико явственно представила себе заплаканное лицо девочки.

«Прекрати! — мысленно приказала она себе. — Распустив нюни, ты не поможешь внучке...»

Каждый раз, когда Тори звонила, Митико прислушивалась к неясным шумам в трубке. Иногда она слышала мужские голоса. Ей даже удалось разобрать обрывки фраз: похитителям надоело присматривать за Тори.

Митико вспомнила эпизод из телефильма, в котором похитили подругу главного героя. Всякий раз, когда злодеи звонили, чтобы изложить свои требования, герой слышал один и тот же странный звук. В конце концов, он догадался, что неподалеку работает погрузчик, и, изучив документы, касающиеся городского строительства, разыскал свою подругу. Теперь Митико силилась уловить хоть какой-нибудь звук, который подсказал бы ей, куда Масаси упрятал Тори.

Но ничего, кроме обрывков разговора, она не слышала. Ничего, что навело бы ее на след... Митико не могла даже с уверенностью сказать, находится ли Тори в Токио или ее увезли за город... Она закусила губу. Перед ней стояла неразрешимая задача. Только в кино добро всегда торжествует над злом. А тут реальная жизнь. В реальной жизни никто не в силах предугадать исход...

Митико дала зарок бороться со злом, но сейчас, слыша плач внучки, она начала думать, что, пожалуй, это слишком высокая цена... Тори ни в чем не виновата, и втягивать ее в борьбу жестоко и несправедливо.

— Послушай, малышка, — сделала последнюю попытку Митико. — Тори! Ты меня слышишь? Хорошо. Они тебя слушают? Только не смотри на них. Скажи мне, что видно из окна комнаты, где ты находишься?

— Я ничего не вижу, бабуля, — ответила Тори. — Здесь нет окон.

— Значит, ты под...

— Если вы еще раз предпримете подобную попытку, госпожа Ямамото, — раздался в трубке незнакомый хриплый голос, — я вынужден буду причинить боль вашей внучке.

Митико утратила самообладание.

— Кто вы?

Угрозы, мысли о жестоком обладателе хриплого голоса, страх, что он изобьет ее внучку — это было уже слишком...

— Где вы ее держите? Почему не отпускаете?

— Вы же знаете, что мы не можем этого сделать, миссис Ямамото. Наша задача добиться, чтобы вся ваша семья нам помогала. Не вынуждайте меня снова напоминать вам об этом.

— Позвольте мне еще поговорить с внучкой! Я хочу...

В трубке раздался щелчок — ее положили на рычаг. От этого звука кровь застыла у Митико в жилах.

— Вот где источник силы, — сказала Элиан. — Здесь, на Мауи, в долине Яо.

В полутьме были видны только ее глаза. Светящиеся точки... Глаза пантеры в ночи...

— Я думаю, существуют некие места средоточия мирового могущества. Это Стоунхендж, пирамиды в Гизе, Ле-Боде-Прованс... Когда я была маленькой, я думала, что таких мест на свете одно или два. Но, став постарше, поняла: список длиннее.

— Мне хотелось бы узнать о документе Катей, — сказал Майкл. Он вышел из своей спальни и посмотрел на Элиан, примостившуюся на кушетке с чашкой горячего чая в руках. — Толстяк Итимада попросил меня узнать у тебя, что это такое.

Время близилось к рассвету. Где-то перекликались птицы. Небо над вершиной вулкана стало жемчужным. Они поспали только несколько часов. Оба были измотаны, но, переволновавшись во время боя в Кахакулоа, почти не сомкнули глаз.

На носу Майкла белела повязка. Нос был ободран и распух, но хрящ остался цел.

— Но из всех центров мирового могущества, где я была, — продолжала Элиан, — здесь сосредоточена наибольшая энергия. Гавайцы говорят, что именно в этой долине собирались их древние боги. Здесь они предавались любви и сражались, метали громы и молнии, обрушивали на землю потоки дождя.

Майкл присел на кушетку рядом с девушкой. Он взял у нее чашку с чаем и повернул Элиан лицом к себе.

— Элиан, кто ты? Где ты обучилась владеть мечом, словно сенсей, настоящий мастер?

В ее глазах отразились бледные лучи рассветного солнца. Щеки девушки порозовели. Элиан высвободилась из его рук и встала. Она подошла к креслу, на котором висели мятые джинсы, и принялась их натягивать.

— Тебе не кажется, что мы встретились неспроста? Элиан пригладила рукой волосы и посмотрелась в зеркало, висевшее на стене.

— Не говори только, что это всего лишь совпадение, — не отставал от нее Майкл. — Я, например, явился сюда, чтобы найти толстяка Итимаду. Твой дружок работал на него...

— Я знаю, ты все время пытался проникнуть в поместье и выяснить, кто убил твоего отца.

— Верно.

— Раз уж ты решил открыть мне правду, — сказала Элиан, — то и я признаюсь тебе, что тоже хотела пробраться в усадьбу. А дружка у меня никакого нет.

Элиан вернулась к кушетке и села. Майкл посмотрел на нее.

— Так кто же ты, Элиан? Итимада тебя знал?

— Я из якудзы, — ответила девушка. — По крайней мере, я — ее детище. Моя мать — дочь Ватаро Таки. Точнее, падчерица. Он удочерил ее давным-давно, задолго до моего рождения.

Майкл смотрел на нее с нескрываемой нежностью. Она должна знать, кто я, думал он. Она должна узнать все.

— Тебя послал Масаси? — спросил он.

— Я не работаю на Масаси. Я его презираю, как и моя мать.

— Но ты все же пришла сюда. Почему?

— Чтобы попытаться найти бумаги Катей. Найти их раньше, чем это сделают люди Масаси.

— Итимада сказал, что мой отец украл документ Катей у Масаси Таки.

— Я слышала об этом.

— Что такое документ Катей?

— Это сердце Дзибана — клики министров, образованной сразу после второй мировой войны. Клика Ватаро Таки была обречена на гибель. У Дзибана имелся долговременный план развития Японии.

— Что за план?

— Этого никто не знает, — ответила Элиан. — Никто, кроме членов Дзибана. А может быть, теперь еще и Масаси. У него были какие-то контакты с Дзибаном.

— И чего же Дзибан хочет?

— Независимости для Японии. Они не хотят зависеть от нефтедобывающих стран. Но больше всего жаждут освобождения от американского влияния.

В мозгу Майкла прозвучал предупредительный звоночек, но Майкл был не в состоянии задуматься, почему. Слишком много всего навалилось... В голосе его роилась тысяча вопросов. Например, таких, как те, что задал на прощанье его отец:

«Ты помнишь Синтаи?»

И где он мог видеть красный шнурок, о котором упоминал Итимада?

— Почему ты приехал на Мауи? — спросила Элиан.

— Потому что мой Отец, по-видимому, звонил толстяку Итимаде в тот день, когда его убили.

— Об этом Итимада говорил перед смертью, да?

— Я не знаю, — соврал Майкл.

Он сидел рядом с полуобнаженной женщиной, к которой испытывал заметное влечение, особенно сейчас, когда вокруг царили тишина и покой. Но можно ли ей доверять? Это уже совсем другой вопрос...

— Почему ты мне сразу не сказала, что ты из якудзы? — спросил он.

— Может быть, по той же причине, по какой ты мне ничего не рассказывал. — Элиан смотрела на солнечный свет, который заливал вершины вулканов, высившиеся над долиной; казалось, она любовалась картиной художника-небожителя. — Я не доверяла тебе. Мне были непонятны твои мотивы. Они мне до сих пор неясны.

Это прозвучало как признание, но облегчения Майклу не принесло.

Тсуйо предупреждал его:

«Самый умный из твоих врагов первым делом постарается стать тебе ближайшим другом. Вместе с дружбой приходят доверчивость и беспечность. Это самые лучшие союзники твоего врага».

— Как убили твоего отца? — спросила Элиан. — Боже, это было ужасно...

— Не знаю. Я приехал на Гавайи именно для того, чтобы это выяснить. Я надеялся, что толстяк Итимада сможет мне рассказать. Теперь надо разыскать Удэ и расспросить у него.

«Как уберечься от умного врага, сенсей?» — спросил однажды Майкл.

«Так же, как охраняет свою жизнь барсук, — ответил Тсуйо. — Он постоянно обнюхивает и проверяет все вокруг. И ты проверяй каждого, кто попытается с тобой сблизиться. Другого способа нет».

— Ты любил его? — спросила Элиан. — Ну, своего отца?

— Да. И жаль, что мне не хватило времени получше узнать его.

— А почему не хватило?

Я был слишком занят постижением тонкостей японского языка, подумал Майкл. Он пожал плечами.

— Отец слишком часто уезжал, когда я был маленьким.

— Но ты почитал его?

Майкл задумался. Как ответить на ее вопрос? Это оказалось непросто... Филипп Досс не был вице-президентом преуспевающей компании, каким гордятся дети. Но, с другой стороны, он всего добился сам, без чьей-либо помощи.

— Большую часть моей жизни я даже не знал, чем он занимается, — ответил Майкл. — Так что о почтении говорить трудно.

Горы уже заливал яркий свет. Пламя наступающего дня пробивалось сквозь плотные заросли.

— Мне трудно разобраться в своих чувствах, — продолжал Майкл. — Я им восхищаюсь. Он обладал огромным даром убеждения.

— Но? — Элиан что-то уловила в его голосе.

— Я не уверен, что одобряю его деятельность.

— А чем он занимался?

— Поговорим лучше о твоем отце, — предложил Майкл. Элиан взяла кружку и так стиснула руками, словно от нее сейчас зависела жизнь.

— Я его уважаю.

— Но? — Теперь настала очередь Майкла улавливать что-то в ее голосе.

— Никаких «но»! — Элиан смотрела прямо перед собой.

— Ладно. Если не хочешь, не будем об этом говорить. Но Элиан все же решилась. С большим трудом. Сложность заключалась в том, что раньше ей не с кем было поделиться своими переживаниями. Она никогда не могла раскрыть свою душу матери.

— Мой отец не обращал на меня внимания. — Элиан уставилась в кружку, на дне которой темнели чаинки. — Мною всегда занималась только мама. Отец занимался бизнесом. И всякий раз, когда мама пыталась вмешиваться, он очень сердился. Он считал, что у нее не деловой склад ума. Но мама все равно вмешивалась. Она постоянно вмешивается.

Элиан поставила кружку и добавила:

— Пока я не повзрослела, я редко общалась с отцом. Элиан поняла, что признание далось ей с трудом. С большим, чем можно было себе представить. Но ей отчаянно хотелось поделиться своими переживаниями. Ей вдруг показалось, что она всю жизнь искала человека, которому могла бы довериться.

— Но был другой человек, — произнесла она. — Друг моей матери. Он приходил повидаться со мной. Я думала, что он приходит по маминой просьбе. Что мама хочет таким образом облегчить мне жизнь. Но потом я поняла, что он любит меня и приходит не из-за матери, а по собственному почину. — Элиан почувствовала, что вот-вот заплачет, и закрыла глаза, пытаясь совладать с собой. — Мама всегда хотела, чтобы я ему доверяла. Ей вообще хотелось, чтобы я хоть кому-нибудь доверяла. Но особенно ему.

— Почему?

Элиан ссутулилась, сжала бока локтями.

— Да просто так! После смерти моего деда мне было необходимо хоть кому-нибудь верить!

В комнату потихоньку просачивался солнечный свет. Майкл заметил, что Элиан беззвучно плачет.

— Я больше не хочу об этом говорить, — прошептала она.

— Элиан!

— Нет, — она покачала головой. — Оставь меня в покое. Вместе с солнечными лучами в комнату прокралось отчуждение, и между молодыми людьми пробежал холодок.

Как ни странно, воспоминания об отцах разъединили Элиан и Майкла, вместо того чтобы сплотить их.

Будь мы искренни друг с другом, этого бы не случилось, подумал Майкл.

Евгений Карск курил сигарету. Дожидаясь телефонного звонка, он наблюдал за своей женой. Она укладывала его вещи, как всегда четко и сосредоточенно.

— Я хочу, чтобы ты пожила на даче, пока меня не будет, — сказал он, пуская струю дыма в спальню. — Тебе полезно ненадолго уехать из Москвы.

— За городом пока холодно, — сказала жена. Она была красивой женщиной: темноволосой, стройной, изящной. Всегда хорошо одевалась. Вдобавок, эта женщина подарила ему трех сыновей. Да, он сделал удачный выбор... Карск погасил окурок и тут же зажег новую сигарету.

— Ну и что? У тебя же есть шуба!

— В соболях, — возразила практичная супруга, — ходят в оперу или балет.

Карск досадливо хмыкнул. Он любил появляться на людях под руку с женой. Ему нравилось то, с какой завистью смотрели на него более молодые офицеры. Да, действительно, он не промахнулся, сделав такой выбор...

— Ладно, поступай, как знаешь, — сказал Карск. — Ты всегда, в конце концов, делаешь по-своему. Я просто думал, что тебе пойдет на пользу житье на даче, когда я буду в отъезде, а мальчики — в школе. Зима в Москве всегда такая холодная и безрадостная. И такая долгая...

— Ты же знаешь, я в отличие от тебя, не рвусь в Европу, — заметила жена. Она отряхнула его костюм, прежде чем уложить его в дорожную сумку. — Мне и здесь нравится.

— А мне разве нет?

Но не промелькнула ли в его ответе нотка раздражения? Не подумает ли жена, что он оправдывается?

Жена застегнула молнию на сумке и повернулась к Карску.

— Знаешь что, Евгений? У тебя роман, а ты об этом даже не подозреваешь.

— Что ты хочешь этим сказать? Теперь он рассердился всерьез.

— А то, что у тебя есть любовница, — пояснила жена. — Ее зовут Европа.

Жена подошла к Евгению и посмотрела на него в упор. Потом улыбнулась и поцеловала мужа.

— Ты совсем мальчишка, — сказала она. — Наверное, потому что ты был единственным ребенком в семье. Психологи говорят, что единственные дети вырастают более требовательными, чем те, у кого есть братья и сестры.

— Чепуха!

— Если судить по тебе, — усмехнулась жена, — то это истинная правда. — Она еще раз поцеловала его, как бы показывая, что вполне отвечает за свои слова. — Но ты не мучайся угрызениями совести. Я тебя к этой любовнице не ревную.

Когда она вышла из спальни, Карск приблизился к широкому окну, из которого открывался вид на Москву-реку, протекавшую по городу. Будучи одним из четырех руководителей отдела контрразведки Первого главного управления КГБ, Евгений Карск пользовался большими привилегиями, в числе которых была довольно просторная квартира в новом высотном здании, выходившем на Москву-реку.

Но этот весьма живописный вид — мерцающие огни и позолоченные луковки колоколен — не радовал его. Реку все еще сковывал лед, хотя апрель был в разгаре. Зима, железной хваткой державшая город за горло, не желала сдавать позиций, даже когда отпущенный ей срок подошел к концу.

Карск, не докурив сигарету, уже взял новую. В горле саднило, но он никак не мог остановиться.

Курение для меня своего рода кара, подумал он. Вот только за какие грехи?

Наверное, за то, что он не верит в Бога. Мать его верила, а он, прошедший выучку в КГБ, привык высмеивать Бога, считая, что в него верят только слабовольные люди. Религия — опиум для народа. В лучшем случае это некие пустяковые мыслишки, позволяющие небольшой группке людей — попам — держать в узде народные массы. А церковь — любая церковь! — представляла собой потенциальную угрозу и мешала развитию научной диалектике, разработанной Марксом и Лениным.

— То же самое относится и к реформам, — пробормотал Евгений. — Это, конечно, прекрасно, но всему свое место. Никто не спорит, что советскую экономику нужно сделать более эффективной. Или что следует положить конец злоупотреблениям правительственных чиновников. Но проводить реформы надо очень осторожно. Если хоть чуть-чуть приоткрыть дверь либеральным веяниям, то как их потом сдержать? Не вынудят ли реформы — просто в силу своей природы — распахнуть эту дверь настежь?

А тогда? — подумал Карск. Что тогда? В конечном итоге нас будет трудно отличить от американцев.

Карск прислонился к оконной раме и почувствовал, как повеяло холодом от этой московской «весны»... Ему не терпелось оказаться в Европе.

Зазвонил телефон. Евгений слышал, что жена возится на кухне — готовит обед. Карск взглянул на часы. Телефон продолжал звонить. Жена не могла поднять трубку. Она была далеко и не сумела бы подслушать разговор... Из крана на кухне пошла вода... Карск решился подойти к телефону.

— Моей, моей? Алло? Я звонил на работу, — сказал Кодзо Сийна. — Дежурный попросил меня перезвонить позже.

Да, на Сергея можно положиться, подумал Карск. Он всегда спокойно оставлял на Сергея все дела в конторе.

— Какие новости об Одри Досс? — поинтересовался Карск.

— Пока никаких, — ответил Сийна.

— Мне необходимо знать, где она. — Карск с досадой нахмурился. — Это очень важно.

— Я делаю все возможное, — сказал Сийна. — Как только я что-то выясню, тут же вам позвоню. А вам удалось установить, кто убил Филиппа Досса?

— Нет, — откликнулся Карск. — Тут полная неясность.

— Гм... — хмыкнул Сийна. — Это-то меня и беспокоит. Кто же его все-таки убил? Не люблю игроков-невидимок. Они слишком часто оказываются врагами.

— Не волнуйтесь, — успокоил его Карск. — Кто бы это ни был, он нас теперь не остановит.

— Значит ли это, что груз будет доставлен по расписанию? — Ни один из них не осмелился говорить в открытую даже по такой надежной секретной линии связи.

— Да. Через пару дней, — сказал Карск. — Его сейчас переправляют. Вы сами понимаете, насколько это трудно в сложившихся обстоятельствах.

— Да, я прекрасно понимаю, — Сийна вздохнул с облегчением, узнав, что последняя часть его плана выполняется. — И ценю вашу заботу.

Они говорили по-японски. Сийна, должно быть, решил, что Карск делает это из вежливости, но в действительности Евгению просто хотелось улавливать все оттенки разговора. Карск изучил много иностранных языков, поскольку считал, что при общении через посредника утрачивается значительная часть важной информации. Карск свободно владел двенадцатью языками, а диалектов знал даже в два раза больше.

— Только чтобы на грузе не было никаких русских надписей, — продолжал Сийна. — Я не хочу, чтобы было ясно, откуда поступил груз.

Особенно для Масаси, подумал он, вспомнив, как тот ненавидит русских.

— Об этом не тревожьтесь, — заверил его Карск. — У нас нет ни малейшего желания разглашать этот секрет.

Он даже мысли не допускал, настолько ужасающими были бы последствия...

— Ну, а как насчет всего остального? — спросил Карск.

— Близится час уничтожения Таки-гуми, — сообщил Сийна, и в его голосе зазвучало явное удовлетворение.

Как приятно, подумал Карск, когда люди, работающие на тебя, думают так же, как и ты. Особенно те, кто не подозревает, что работают на тебя, поскольку ты обвел их вокруг пальца, заставив поверить, будто относишься к ним как к равным, как к твоим партнерам. А ведь именно это произошло с Кодзо Сийной.

— Хироси Таки мертв, — проговорил Сийна. — Как мы и задумывали, именно Масаси благодаря моему подстрекательству отдал приказ. Теперь же, опять-таки в соответствии с нашей договоренностью, я натравил Друг на друга двух оставшихся в живых братьев из семейства Таки, Дзёдзи и Масаси.

— Иногда я задаюсь вопросом, — Карск усмехнулся, глядя на плывущие по Москве-реке льдины, озаряемые тусклым светом от тормозных огней проезжавших по улице автомобилей, — что доставляет вам больше удовольствия: завоевание вашей страной нового мирового статуса или уничтожение детища Ватаро Таки?

— Довольно странная мысль, — заметил Кодзо Сийна. — Мне казалось, вы должны понимать, что эти две цели взаимосвязаны. Будь Ватаро жив, Дзибан никогда не добился бы своего, Япония не заняла бы достойного места в мире. А вам не поставить Америку на колени!

— Возможно, — согласился Карск. — Но тогда мы найдем другой путь.

— Нет-нет, Карск! Вспомните свою историю! Вы никогда не проникали в другие страны иначе как с помощью Красной Армии.

— Мы не хотим захватить Соединенные Штаты, — возразил Карск. — Подобная затея, даже если бы ее удалось осуществить, не уничтожив при этом полмира, быстро обескровит Россию. Римская империя, насколько мне известно, пришла в упадок именно потому, что непомерно разрослась. Римляне были мастерами своего дела, богами военного искусства. Они побеждали всех на свете. Но, как выяснилось, это было самое простое. Гораздо труднее и в конечном итоге, как показала история, невозможно, оказалось другое: удержать в повиновении все владения. Слишком уж там много было племен и народов, слишком часто они восставали. Содержание непрерывно увеличивавшейся римской армии привело к краху империи. Мы не собираемся повторять ошибку римлян.

— Но что же вы тогда собираетесь сделать с Америкой? — спросил Сийна.

Карск, глядевший на дым сигареты, который растекался по оконному стеклу, заметил, что на улице пошел снег. Плечо, прислоненное к холодной раме, замерзло — такая уж в Москве весна... Потушив сигарету, Карск вдруг подумал: интересно, почему он курит только в России?