Нью-Йорк — Токио

О возвращении Маргариты Гольдони де Камилло в Асторию возвестило пение пересмешника. Увидев знакомые улицы и магазины, женщина, несмотря на ужасное положение, в котором она оказалась, погрузилась в воспоминания.

Она остановилась перед булочной и вошла в нее как раз перед самым закрытием. Булочная выглядела совсем по-старому. Белый кафельный пол, покрытый опилками, был так исцарапан и выщерблен, что можно было подумать, что находишься где-то в Италии. Из светильников по-прежнему лился свет люминесцентных ламп, но теперь они казались уже не такими большими, как когда-то.

— Чем могу служить? — спросила маленькая круглолицая женщина и вышла из-за прилавка. Ее седые волосы были собраны сзади в пучок, одутловатое лицо с тонкими, высоко поднятыми бровями, походило на клоунскую маску. Внезапно на лице женщины появилась улыбка.

— Маргарита?

— Да, миссис Палья, это я.

— Мадонна! Красавица! Как я рада тебя видеть! Бедняжка, как ты себя чувствуешь? — Она прижала Маргариту к своей могучей груди, пахнущей мукой и крахмалом. — Какое несчастье с Тони! Об этом передали сегодня утром в новостях, какой ужас, я была просто потрясена и сказала Луиджи: «Не могу поверить, что это о нашем Тони де Камилло». — Она закусила костяшки пальцев. — Это подлость.

— Знаю. Я до сих пор в шоке.

Миссис Палья взмахнула пухлыми ручками.

— Но ты не волнуйся, красавица. Теперь ты здесь, дома. — Женщина поспешила обратно за прилавок и начала рыться среди батонов и булочек. — Но какая ты худенькая. Возьми, съешь, мой ангел. Ешь!

Маргарита, хотя совсем не была голодна, откусила несколько кусков булочки. Не сделать этого означало бы обидеть гостеприимную хозяйку лавки.

— А теперь забудь обо всем. — Миссис Палья извлекла откуда-то бутылку граппы и разлила вино по стаканам. — Держи, мой ангел. Это тебя подкрепит. Выпей.

Она опять взмахнула руками, как будто это могло ускорить процесс.

— Выпей все, красавица, тебе от этого станет легче. И я с тобой выпью.

Она обняла Маргариту.

— Знаю, зачем ты здесь, — шепнула она, оглядываясь на своего мужа, Луиджи, который занимался бухгалтерией. — Инстинкт, мой ангел. Вот почему ты пришла сюда в трудный час. — Она обняла ее крепче. — Мужчинам кажется, что они могут все предусмотреть, правда? Но мы то знаем, что они делают только то, что нужно нам. — Она захихикала. — Доешь булочку и иди куда надумала. Это верное решение.

— Она здесь?

Миссис Палья кивнула и перекрестилась.

— Слава Богу. Он бережет ее, хотя ей уже за девяносто. — Палья постучала по голове своим коротким, толстым пальцем. — Конечно, она больше уже не настоятельница, ее место заняла другая. Но соображает она так же хорошо, как и прежде, мой ангел. Вот увидишь.

Вечерний воздух был наполнен чистыми звуками пения пересмешника. Оставалось два часа до встречи, которая должна была решить судьбу ее дочери. Но что будет с ними потом? Ничего хорошего ждать не приходилось. Встречей с Бэдом Клэмсом дело не закончится, это будет только началом. Ему не терпится овладеть всеми секретами Доминика — он хочет узнать, с какими поставщиками, оптовиками, судьями, полицейскими, банкирами, промышленниками брат находился в контакте, но больше всего домогается власти, которая дается сетью Нишики. Ведь именно благодаря этой сети Доминик получал компромат, позволявший ему заставлять работать на себя правительственных чиновников самого высокого ранга. Нишики был Микио Оками, он загадочными путями получал информацию о секретах людей, и это давало Доминику возможность держать их в руках.

Маргариту слегка пошатывало на ходу, потом, подбежав к обочине, она согнулась в три погибели и освободилась от всего съеденного и выпитого. Когда позывы прекратились, женщина открыла сумочку и вытерлась бумажной салфетки. В свете уличных фонарей зловеще блеснула сталь пистолета.

«Боже, — подумала она. — Что же мне делать?»

Однако Маргарита хорошо знала, что собирается делать в данный момент. Она подошла к потрепанным металлическим воротам, преграждающим путь к большому белому кирпичному зданию, занимающему почти весь квартал. По обеим сторонам ворот, как и шесть лет тому назад, когда Доминик впервые привел ее сюда, чтобы начать ее обучение, стояли скульптурные изображения Девы Марии с младенцем Иисусом на руках.

Она позвонила в колокольчик, и ее немедленно впустили. Когда Маргарита вступила на территорию женского монастыря Святого Сердца Девы Марии, ее охватило странное ощущение душевного спокойствия. Высоко над головой, на магнолии, она увидела пересмешника, птица смотрела на нее, забавно наклонив голову. Затем птаха начала петь, подражая другим пернатым.

Женщина поднялась по мраморной лестнице и открыла дверь.

— Добро пожаловать, дитя мое, — произнес из полумрака знакомый голос.

Женщину на мгновение подхватила волна прошлого, и она спросила:

— Бернис?

— Да, дитя мое...

Маргарита попала в любящие объятия и зарыдала. Нежность этих рук, тепло тела переполнили чашу ее терпения.

— Боже мой, что стало с моей жизнью.

Бернис повела Маргариту по коридору. Та снова поразилась царившей в монастыре почти церковной тишине. То, что другие, менее чувствительные посетители, принимали за аскетизм, она воспринимала как растворение в духовном абсолюте.

— Я чувствую себя такой беспомощной. Все разваливается... — Не в силах продолжать, женщина замолчала.

Бернис остановилась перед зеркалом и сказала:

— Взгляни. Что ты там видишь? Твое лицо мокро от слез. Но я вижу, что твоя душа тоже тонет в слезах. И не только из-за последних событий, дитя мое. Прежде чем продолжить, ты должна понять это.

— Я не могу. Я...

— Нет, Маргарита, можешь. И знаешь почему? Потому что ты сестра своего брата. Хотя вы и не одной крови, но очень похожи. Он, без сомнения, это видел.

Маргарита и ее сестра Челеста, которая сейчас жила в Венеции, были дочерьми Энрико Гольдони, занимавшегося производством и продажей венецианского шелка и парчи. В 1964 году, когда его дочерям Маргарите и Челесте было девять и шесть лет, он женился во второй раз. У его новой жены, Фэйс Маттачино, уже был сын, Доминик, которого Энрико усыновил год спустя. Первым мужем Фэйс был Черный Пол Маттачино, внушающий ужас Дон нью-йоркской мафии, погибший при загадочных обстоятельствах. Один из многих ходивших о Черном Поле слухов гласил, что Доминик был не его сыном.

— Не думаю, чтобы мой брат мог до такой степени, как я, потерять управление.

— Но в первый раз он пришел сюда именно с этой проблемой, — сказала старая настоятельница. — А теперь с ней пришла ты. Никогда не забывай о том, что Доминик выбрал тебя своей наследницей, потому что в тебе есть внутренняя сила.

— Не знаю, — ответила Маргарита. — А что если он был не прав?

— Зато права я, — сказала Бернис не допускающим возражений тоном. — Теперь послушай меня, девочка. Именно я посоветовала твоему брату сделать тебя наследницей, и он со мной согласился. И мы не ошиблись на твой счет. Но твоя дорога не из легких, и ты знала об этом с самого начала.

— Но я не предполагала, насколько мне будет трудно, — ответила Маргарита.

— Никто никогда этого не знает. Но такова Божья воля, поверь мне. Он все время испытывает нас, таков путь Божий. — Она похлопала Маргариту по руке. — Теперь довольно. Вытри глаза. Пора обсудить военные действия.

Помещение, которое занимала настоятельница, было удивительно уютным, возможно, из-за его размера или формы, в нем было что-то от сказок, которые Маргарита читала Фрэнси, когда та была маленькой.

— Этот дьявол захватил моего ребенка! — взорвалась она, сразу как только переступила порог. — Подумай только, сколько горя причинила нам семья Леонфорте! Сначала они убили Доминика, потом Тони, на Парк-авёню стреляли в меня, а Бэд Клэмс захватил мою дочь. В довершение ко всему я потеряла контроль над своим бизнесом! — К горлу женщины вновь подступили слезы, хотя она изо всех сил старалась успокоиться. Разве сама Бернис не учила ее, что в критические моменты спасти может только спокойствие? Но пути к спасению не было, во всяком случае, она его не видела. Маргарита сжала кулаки и сдавленным от гнева голосом сказала: — Это животное, монстр. Я убью его.

Настоятельница спокойно сидела под позолоченным деревянным распятием. Время наложило морщины на ее лицо, иссушило кожу, но даже оно не смогло сделать менее яркими ее светло-голубые глаза, погасить огонь, который горел в них и вел за собой множество людей в течение долгих лет.

— Моя дорогая, неужели ты решила, что Чезаре Леонфорте уже одержал над тобой самую главную победу?

— Ты очень напугана. И это понятно. — Бернис положила ладони на кулаки Маргариты, и постепенно их тепло заставило пальцы женщины разжаться — так распускаются лепестки цветов под лучами солнца. — Но с этим чувством надо немедленно покончить. Страх порождает ненависть, ненависть означает неведение. А люди, подобные Чезаре Леонфорте, надеются именно на то, что их противник будет пребывать в неведении.

— Но взгляни, что он со мной сделал! — воскликнула Маргарита. — Одним ударом он отнял у меня все. Я проиграла это сражение, эту войну, вообще все. Меньше чем через два часа я должна быть в Шипсхед Бэй или он убьет мою дочь!

— Он этого не сделает, — произнесла Бернис с такой убежденностью, что Маргарита сразу же ей поверила.

— Откуда ты это знаешь?

— Давай рассуждать логично, моя дорогая. Что он выиграет от смерти девочки? Просто он использует Фрэнси, чтобы надавить на тебя. Если он избавится от нее, то упустит тебя, и он это знает.

Женщина стиснула зубы. Бернис говорит так, потому что сама никогда не была матерью. Неужели она не понимает, что, если ребенок в опасности, надо немедленно сделать все, чтобы вызволить его?!

— При всем моем уважении к тебе, — сказала Маргарита, — я с тобой не согласна. Не забывай, что мы говорим о Чезаре Леонфорте. Не думаю, что он мыслит рационально или логично. Он живет одними чувствами, и мы знаем это. — Руки женщины опять сжались в кулаки.

— Маргарита! — Настоятельница наклонилась вперед, передавая свою психическую энергию молодой женщине, стараясь, чтобы та целиком оказалась в ее власти. — Послушай меня внимательно, очень важно, чтобы ты поняла, что я тебе скажу. Я вижу в твоих глазах ненависть. Но ты должна побороть ее, дорогая. Именно с ненависти началась вендетта между Леонфорте и Гольдони. Иначе так же неизбежно, как ночь сменяет день, все для тебя кончится только страданием и смертью.

Некоторое время Маргарита сидела молча. Она чувствовала, что погружена в ауру Бернис, сила личности настоятельницы подчиняла ее и одновременно успокаивала. Эту силу Бернис проявляла редко. Большинство посетителей монастыря не имели никакого понятия, что она обладает нечто большим, чем просто доброй и благородной душой.

— Я не могу просто так склониться и сдаться, — прошептала Маргарита. — Ты не должна просить меня об этом, потому что я просто этого не смогу. Говорю тебе, не смогу!

Губы Бернис тронула улыбка.

— Ты говоришь, как Доминик. «Всегда наступать, — призывал он. — Как только остановишься, ты мертв». Именно потому он так страстно ненавидел Федеральную программу защиты свидетелей. И вопреки их правилам продолжал поддерживать с тобой контакт. Доминик прожил жизнь по своим правилам, и неважно, что об этом думают другие.

Маргарита чувствовала себя загипнотизированной этими искрящимися голубыми глазами.

— В данный момент Чезаре удерживает у себя то, что ты считаешь самым ценным, дорогая, — продолжала Бернис. — Я не призываю тебя к смирению, Маргарита. Наоборот, мы вступаем в последнюю стадию долгой и кровавой вендетты между Леонфорте и Гольдони. Да, сейчас очень тяжелый момент в твоей жизни, но именно поэтому ты должна быть очень сильной. Пора тебе сделать свой ход.

— Не знаю, — ответила Маргарита. — Мой мир рассыпался, я больше не узнаю его.

— Именно эту цель и преследовал Чезаре. И от тебя зависит то, достигнет он ее или нет. — Пальцы Бернис еще сильнее стиснули руки Маргариты. — Разумный человек использует все формы своей власти. Разве неэтому тебя учили, пока ты была здесь?

Лицо молодой женщины на мгновение затуманилось воспоминаниями, потом она кивнула.

— Человека губит не сама власть, — сказала настоятельница, — а злоупотребление властью. Сейчас это делает семейство Леонфорте сильным, но в конце концов приведет его к краху.

— Значит, пусть два брата убьют друг друга, — сказала Маргарита с горечью.

— Отмщение — удел Божий, а не человеческий. Мне хочется, чтобы ты запомнила это на будущее. — Настоятельница встала. — А сейчас я покину тебя, чтобы ты мысленно приготовилась. Как обычно, все возможности монастыря в твоем распоряжении.

Молодая женщина почувствовала, как ее снова обволакивает теплое облако властной силы Бернис.

— Вспомни все, чему тебя здесь учили, — сказала она и поцеловала Маргариту в лоб. — Да пребудет с тобой благословение Божье, дитя мое.

Утренний туман, поднимающийся с Сумиды, окутал Токио влажным туманом, сделав его похожим на почтовую открытку. Звук выхлопа черного мотоцикла Николаса отражался от фасадов особняков довоенной постройки, которые здесь, в деловой части города, стояли вплотную друг к другу. Когда он свернул, чтобы остановиться, и выключил зажигание мощного двигателя, его звук подхватил донесшийся с реки унылый сигнальный пароходный гудок.

Николас слез с мотоцикла и посмотрел на маленький особнячок, втиснувшийся между домами-бегемотами. Фасад у него был настолько непривлекательный, что обратить на него внимание мог только самый невзыскательный прохожий.

Так это и есть дом Кисоко, сестры Микио Оками, место, которое выбрал Нанги для восстановления своих сил! Что это ему взбрело в голову? — удивился Николас, снимая шлем и поднимаясь по лесенке, ведущей к входной двери.

Звонка не было. Николас постучал в дверь молотком в форме звериной лапы и услышал странный звук. Пощупав дверь рукой, он обнаружил, что она была металлической, скорей всего стальной. Все это было весьма необычно для частного дома. Неужели стальную дверь сделали в целях безопасности? Дверь открылась, и он оказался лицом к лицу с сестрой Микио Оками. Николас много слышал об этой женщине, но никогда с ней не встречался, несмотря на свою близость с Оками, потому что Кисоко вела весьма уединенный образ жизни. Но он все же узнал ее с первого взгляда.

— Проходите, пожалуйста, — сказала Кисоко певучим голосом, так естественно, как будто они были старыми друзьями. — Боюсь, что снова пойдет дождь, и если вы будете стоять у двери, то промокнете. — Видя, что он медлит, женщина добавила: — Я знаю, кто вы такой, Линнер-сан. Я узнала бы вас, где угодно.

Он вошел в прихожую, и Кисоко закрыла за ним дверь. Та захлопнулась с тяжелым лязгом, как тюремная.

— Вы очень похожи на своего отца, — сказала она. — Но что-то в вас есть и от матери.

— Вы их знали?

— В некотором роде да.

Николас оказался в прихожей овальной формы. Она была покрашена под цвет сливок и отделана блекло-золотистыми деревянными панелями. На середине прихожей возвышалась элегантная мраморная подставка, на которой стояла большая хрустальная ваза с цветами. Позади была видна парадная лестница, искусство строительства которых было утеряно в прошлом веке.

Хотя дом, насколько мог судить Линнер, был устроен полностью на европейский манер, Кисоко была одета в традиционное шелковое кимоно и нижнее кимоно, волосы уложены в сложную проческу, которая держалась на длинных изогнутых серебряных шпильках. Кимоно было оранжево-красного цвета, цвета заката, а нижнее кимоно, которое виднелось только на руках и горле, цвета индиго, обязанного своей вполне заслуженной славе именно японцам.

Николас знал, что Кисоко давно перевалило за семьдесят, но она выглядела лет на двадцать моложе. У нее была бледная, безупречная, глянцевая, как фарфор, кожа чистокровной женщины из самурайского рода, лицо несколько асимметричное, с чувственными губами в форме лука. Но особенно поражали ее глаза, огромные, угольно-верные, они, как ему говорили, обладали способностью видеть людей насквозь. Говорили также, что она никогда ничему не удивляется. Кроме того, ходили слухи, что Кисоко — канасими де нуитори ситеру — «расцвеченная грустью» и что в прошлом она пережила какую-то ужасную трагедию. О том, что с ней произошло, Николас не знал. Вероятно, об этом был осведомлен только ее брат.

Женщина молча провела его по отделанному полированным вишневым деревом коридору. По его стенам висели вставленные в золоченые рамки суримоно, — японские гравюры восемнадцатого века, употреблявшиеся в свое время как поздравительные открытки. Их авторы, в свое время презираемые, теперь считались мастерами мирового класса, и за их работами охотились коллекционеры и музеи всего мира. В гостиной цвета хурмы с золотом Николас нашел Тандзана Нанги. Он полулежал на обитом бледно-желтой парчой диване французского производства, выглядел, усталым и каким-то опущенным. Когда Николас попытался заглянуть ему в глаза, отвел их.

— Очень рада наконец-то видеть вас у себя, — непринужденным тоном проговорила Кисоко, словно пытаясь смягчить потенциально взрывоопасную ситуацию. — Было не очень любезно с моей стороны не пригласить вас ко мне раньше.

Паркетный пол покрывал обширный персидский ковер. Мебель была разных периодов и стилей, с широкими сиденьями и низкими спинками, выглядела очень уютной благодаря массе подушечек с кисточками из камки, ситца и шелка. В застекленных шкафах стояли полные боевые доспехи самурая. Коллекция находилась в очень хорошем состоянии и поражала своей полнотой. Николас знал, что многие музеи не могли похвастаться ничем подобным.

— Это оружие мне не принадлежит, — сказала Кисоко, поймав взгляд гостя. — Это собственность моего сына, Кена.

— Изумительная коллекция, — восхитился Николас.

Кисоко слегка поклонилась:

— Столь высокая оценка, без сомнения, польстила бы моему сыну. — Внезапно женщина улыбнулась и, словно они были одни в комнате, спросила. — Не хотите ли чая?

— Благодарю вас, нет.

— Конечно, это скромное угощение, но...

— Спасибо, не надо.

Она спросила еще раз, Николас снова отказался, после чего, по утомительным конфуцианским правилам общества, к которому принадлежала сестра Оками, можно было принять предложение. Кисоко снова поклонилась и со скрытой улыбкой сказала:

— Извините, я выйду на минуту, сегодня у прислуги выходной день.

Оставшись в гостиной наедине с Нанги, Николас подошел к дивану.

— Как вы меня нашли? — спросил резким тоном больной.

— Через ваш «Ками».

В воздухе повисло странное, холодное молчание, во время которого Николас присел на диван.

— Нанги-сан, есть много вопросов, которыми мы должны срочно заняться.

— Обсудите их с Т'Рином. Он для этого и существует.

— Но у него нет вашего опыта. К тому же не могу сказать, чтобы я очень доверял ему.

— Но он пользуется полным моим доверием, — многозначительно проговорил Нанги. — Вы должны привыкать работать с ним. — Тандзан откинулся назад, будто утомившись. — Я старею, Николас-сан. — Он улыбнулся: — А может быть, у меня просто приступ меланхолии.

Нанги повернул голову и взглянул на Линкера здоровым глазом.

— Вы слишком хороший детектив, чтобы я мог надеяться долго скрывать это от вас. — Он кивнул. — Вы понимаете, о чем я говорю? Маленький просчет, но пять лет назад я бы его не сделал. — Он вздохнул.

— Я должен поговорить с вами, Нанги-сан, — настаивал Николас. — «Сато-Томкин» без действующего президента скоро придет в упадок, а мне на днях придется отправиться в Нью-Йорк, чтобы проконтролировать тамошние дела, и я не знаю, сколько там пробуду. У руля «Сато» должны стоять вы.

Нанги приподнялся на подушках:

— Послушайте меня, Николас-сан. Я тоже не вечен. Думаете, я не знаю ваш характер? Я и не надеялся, что вы привяжете себя к Токио и будете постоянно руководить «Сато Интернэшнл». У вас достаточно дел в американском филиале, кроме того, с Оками-сан и якудзой.

Он отвернулся. В комнате снова повисло странное, холодное молчание, затем Тандзан продолжил:

— Именно поэтому я и взял Т'Рина. Он молод, но умен и энергичен. Вы должны преодолеть ваше предубеждение и научиться доверять ему.

— Я не могу этого сделать.

— Да, вы высказали это совершенно определенно.

Николас чувствовал, что между ним и его наставником образовалась пропасть, как будто они не поняли друг друга в чем-то главном, и был совершенно не готов к этому.

— Нанги-сан, если я должен... — Он повернул голову и увидел, что в дверях, наблюдая за ними, стоит Кисоко. Она тотчас вошла в комнату, скользя по полу словно безо всяких усилии.

Нанги вновь отвел от гостя взгляд.

— Лучше бы вы не приходили.

Кисоко взглянула на чайный прибор, потом на Николаса, улыбнулась ему, и Линнер на мгновение увидел перед собой ту чувственную женщину, которой она когда-то была. Потом хозяйка дома поставила поднос на лакированный железный столик конца прошлого века, вытащила из кармана маленький пузырек, вытряхнула из него таблетку и заботливо, даже с нежностью положила ее Нанги под язык.

Тандзан вздохнул, на мгновение его здоровый глаз помутнел.

— Нанги-сан, — мягко, но настойчиво повторил Николас, — мы должны поговорить. Мне нужен ваш совет относительно партнерства с «Денвой».

Больной развел руками:

— Как всегда, насколько это в моих силах, я к вашим услугам.

— Не утомляйте его, Линнер-сан, — тихо проговорила Кисоко, разливая зеленый чай.

Николас отхлебнул глоток бледной, горькой жидкости и поставил маленькую чашку на стол.

— Нанги-сан, — сказал он, — как я могу доверять Т'Рину, когда именно он способствовал возникновению этого партнерства? Мы с вами в прошлом получали массу предложений о партнерстве и всем отказали. Мы не хотели отвечать — или отчитываться — перед посторонними людьми. Поэтому меня и беспокоит это партнерство с «Денвой». Мы перешли грань.

Мы настолько ограничены в финансах, что даже небольшая ошибка может окончиться для нас катастрофой.

— Вы не понимаете, — сказал Нанги. — За Киберсетью будущее, и мы должны ввести ее в строй в Японии прежде, чем это сможет сделать кто-нибудь другой.

— Но неужели вы не видите, что творите? — воскликнул Николас. — Вы поставили на карту все. И если мы сейчас споткнемся, все, над чем мы так долго работали, рассыплется в прах и попадет в чужие руки.

— Дело ведь не в «Денве» или Киберсети, не правда ли, Николас-сан? Дело в Т'Рине. Вам не нравится видеть его на столь ответственном посту.

— Да, действительно, он слишком молод для того, чтобы быть вице-президентом компании, но подобные вещи случаются, — сказал Николас, осторожно стараясь приспособиться к новым, непривычным ему отношениям с Нанги. Насколько он близко сошелся с Т'Рином во время его отсутствия? Впечатление такое, будто прошло не пятнадцать месяцев, а несколько лет. — Постарайтесь посмотреть на это с моей точки зрения. Когда я уезжал в Венецию, чтобы исполнить мои обязательства перед кайсё, то даже не знал, кто такой Т'Рин. Теперь, полтора года спустя, я возвращаюсь и нахожу, что он не только курирует наш наиболее важный проект, но и помогает вам заключать соглашения с новыми партнерами — а вот это уже, согласитесь, очень странно.

Нанги кивнул, его здоровый глаз был полузакрыт, и Николас почувствовал, что тот устал. Кисоко бросила на гостя предупреждающий взгляд, но Тандзан заговорил снова:

— Я вполне могу понять ваши опасения, но мир вертится, Николас-сан, хотите вы этого или нет. — Он болезненно улыбнулся, когда Кисоко беспокойно задвигалась на софе. — Воспримите это не как упрек, а как констатацию факта. Вот другой факт: вы нужны мне здесь, но вы человек порядочный, и гири вашего отца становится вашим. Я понимаю, вас мучает чувство вины, но это лишнее. Хотя на вашем месте я сделал бы то же самое. Честь превыше всего, Николас-сан. Вот что отличает нас от других людей, определяет все наши поступки. — Рука Нанги задрожала, и Кисоко взяла у него чашку.

Неподвижный взгляд искусственного глаза больного как бы подчеркивал его слова, придавал им определенность.

— Однако факт остается фактом — вас здесь не было, а я не мог заниматься этим делом один. Мне нужен был молодой человек с хорошей интуицией, со свежими перспективами. Тот, кто знает правила игры и может, как вы, заглянуть в будущее. Кто не стал бы оглядываться назад и не боялся бы действовать — рисковать ради будущего. Все это я нашел в Канде Т'Рине. Некоторое время тому назад его досье попало ко мне на стол, и с тех пор я не упускал Канду из виду. Его ежеквартальные характеристики были весьма впечатляющими, поэтому я нашел возможность ввести его в правление. С тех пор он успешно справляется со всеми задачами, которые я перед ним ставлю.

Наступило молчание. Все трое сидели неподвижно, как на живой картине, как будто время остановило свой бег. Никола-су казалось, что его дыхание, даже сердцебиение замерли, внезапно наступило ощущение разрыва, отстраненности от времени, и он подумал: «Нет, нет! Не сейчас!» Но Кшира уже поднималась, пронизывая его подсознание подобно разгоняющему облака ветру, и он начал падать... И хотя это состояние длилось всего мгновение, перед ним словно раскрылась диафрагма, показав врата смерти и лежащую за ними тьму. Где-то там, в глубине себя, он закричал...

Нанги задремал. Кисоко сидела неподвижно, как статуя, словно ожидая какого-то внутреннего сигнала. Наконец женщина встрепенулась.

— Я провожу вас, — сказала она.

У Николаса дрожали ноги. Он глубоко вздохнул, стараясь сконцентрироваться, затем последовал за хозяйкой дома к входной двери. Там она обернулась к нему:

— Нанги-сан рассказывал вам о наших отношениях, хотя скрывал мое существование ото всех.

Это было правдой. В прошлом году Тандзан поведал Николасу о том, что он встретился с Кисоко одиннадцать лет назад, пережил бурный, трагически окончившийся роман. Нанги никогда не забывал ее, и теперь, когда они снова соединились кажется, настало наконец их время.

Николас понял, что она хотели сказать.

— Я никому не скажу о вас, даже Т'Рину-сан.

Она склонила голову в знак благодарности, потом посмотрела на него с мольбой:

— Не думайте о Нанги плохо. Ему трудно далась встреча с вами. Он не хотел, чтобы вы видели его таким — слабым и больным.

— Но вчера я встречался с ним в его машине.

— Да. Но тогда он приготовился к встрече, оделся как следует, принял лекарства, а потом, могу поспорить, что встреча была короткой.

— Вы правы.

Она кивнула и улыбнулась.

— Таков уж он есть, Николас-сан, не огорчайтесь. Он любит вас как сына, действительно думает о вас как о своей плоти и крови. Именно поэтому стыдится, что вы видите его старым и беспомощным.

— Я должен был прийти.

— Конечно, — согласилась она. — Я понимаю это, и, поверьте мне, он тоже это понимает. — Она заглянула в его грустные глаза. — Шесть месяцев назад у него случился сердечный приступ.

Он кивнул:

— Это не выходит у меня из головы; Не могу простить себе, что меня не было тогда с ним рядом.

— Я простила вас, — неожиданно сказала Кисоко. — А что касается Нанги-сана, он вообще не видит в этом вашей вины. — Она подошла к гостю поближе. — Не поймите меня так, как будто я хочу, чтобы вы почувствовали себя виноватым, мне хочется только сказать вам то, чего не решился сказать он. Правда заключается в том, что этот сердечный приступ был гораздо серьезней, чем кто-либо — даже Т'Рин-сан — подозревает. Но теперь опасность позади. Врачи заверили нас, что он поправится. Но на это нужно время.

Ее голос снизился до шепота:

— Я должна попросить вас об этом, Николас-сан, хотя понимаю, что говорю с вами излишне резко и многого хочу от наших отношений, которые только начались. Но в конце концов я действительно знала ваших родителей и очень любила их.

— Я сделаю все, что смогу, Кисоко-сан.

Она облегченно вздохнула. Странно, но в этот момент ему показалось, что она хочет коснуться его. Но этого, конечно, не могло быть. Такое нарушение этикета женщина ее лет допустить не могла.

Кисоко улыбнулась гостю и сказала:

— Вы так напоминаете мне своего отца. Такой же волевой, такой же мужественный. — Она положила свою руку с длинными пальцами на дверь и открыла ее; в лицо подул промозглый ветер улицы.

— Поступайте, как вы считаете нужным, но дайте Нанги время полностью оправиться, — попросила она. — Вам придется поработать с Т'Рином, прошу вас, не отказывайтесь от этого.

Порыв ветра бросил струи дождя на ступеньки перед дверью, с реки опять раздался протяжный рев сирены.

Николас кивнул:

— Спасибо за откровенность, Кисоко-сан.

Она улыбнулась:

— Разве я могла поступить иначе? Вы дороги двум самым близким мне мужчинам. — Кисоко взглянула ему в глаза, и он опять увидел в них ту прекрасную женщину, которой она была много лет тому назад. — Вы ангел-хранитель моего брата. Кажется, на Западе говорят так?

Он опять кивнул:

— Я сделаю все, что будет нужно, Кисоко-сан.

Она отвесила ему необычный поклон. Он не был просто данью вежливости. Вся фигура женщины выражала искреннюю признательность.