Токио — Нью-Йорк

Николас Линнер смотрел на вечерний Токио, красно-желтые огни реклам разгоняли темноту. Далеко внизу, на мокрых от дождя тротуарах, колыхался поток черных зонтов. Этот вид из углового офиса на пятьдесят втором этаже небоскреба Суиру был ему хорошо знаком. Но сейчас почти все казалось новым.

Его не было в Токио пятнадцать месяцев, именно столько времени прошло с тех пор, как он занялся гири, выполняя последнюю волю покойного отца, полковника Дэниса Линнера. С тех пор, как он встретился с представителем Микио Оками, ближайшего друга отца и, как впоследствии выяснилось, кайсё, оябуна оябунов всех кланов якудзы, японской могущественной преступной организации.

Оками тогда скрывался в Венеции, он мог погибнуть от рук своих ближайших союзников из числа собственных советников и нуждался в помощи Николаса. Линнер, у которого были личные причины для того, чтобы ненавидеть якудзу, вполне мог бы повернуться спиной к Оками и пренебречь своим сыновним долгом. Но это было не в его стиле. Честь для него означала все, однако двусмысленность положения, ощущение того, что он помогает выжить живому воплощению якудзы, не прошли для него даром. С другой стороны, в чисто японском стиле, это придавало пикантность его миссии.

В конечном счете он нашел и уничтожил убийцу, устрашающего вида вьетнамца по имени До Дук Фудзиру, и нанявшего его оябуна. Теперь Оками вернулся в Токио вместе с Тецуо Акинагой, единственным оставшимся в живых оябуном внутреннего круга, которому, правда, предстоял судебный процесс по обвинению в вымогательстве и организации убийства. Вместе с ними вернулся и Николас, чтобы предстать перед лицом совершенно новой угрозы.

Прошло всего пятнадцать месяцев, а Николасу казалось, что Токио изменился до неузнаваемости.

Эти перемены были вызваны великой японской депрессией, начавшейся несколько лет тому назад, и пока что не было видно никаких сдвигов к лучшему. Бездомных на улицах стало больше, чем обычно, а прибыли компаний резко снизились или вообще стали величинами отрицательными. Временное увольнение с работы — вещь прежде неслыханная — стало обычным делом, а оставшиеся на службе не получали прибавки уже четыре года. Этим утром по дороге в Синдзюку Николас видел в продуктовых магазинах длинные очереди домохозяек, требующих японского риса вместо импортного американского.

Торговая война с Америкой разгоралась с каждым днем. Кроме того, нельзя было сбрасывать со счетов и воинственно настроенный северокорейский режим. Сеть ресторанчиков, владельцами которых традиционно были коренные жители, теперь перешла в руки корейцев, многие из которых были связаны с Северной Кореей, и японское правительство со всевозрастающим беспокойством следило за тем, как доходы от них уплывали прямо в руки диктаторского режима.

Впервые со времен великого экономического чуда в ранних пятидесятых Япония, казалось, потеряла энергию и цель движения. Люди были удручены, у них опустились руки, а пресса, с пеленок приученная выпячивать плохое и преуменьшать хорошее, предсказывала только падение в пропасть.

Николас почувствовал на своей спине осторожное прикосновение и увидел на покрытой струйками дождя поверхности стекла отражение лица Коуи. Ее лицо, с огромными, влажными глазами, маленьким ртом и выступающими скулами, было далеко от классических идеалов красоты, но за это оно нравилось ему еще больше. Она была дочерью одного из оябунов якудзы. Молодые люди встретились в 1991 году, и между ними вспыхнуло безумное, сверхъестественное чувство. Тогда, под воздействием этой ненормальной любви, Николас убил человека, который, как он думал, изнасиловал Коуи, а потом узнал, что тот был невиновен. Злодеем оказался ее отец. Стыд вынудил девушку солгать, и эта ложь заставила его разорвать их отношения. Николас не встречался с ней до прошлого года, когда Оками устроил их встречу, чтобы Линнер мог излечиться от своей ненависти к ней и всей якудзе.

За это время она порвала с миром якудзы и вступила в синкретическую секту Сюгендо Синто, обосновавшуюся на мистических холмах Ёсино, где и осталась бы, если бы не требование отца. Ему понадобился союзник, и, чтобы закрепить соглашение, Коуи должна была выйти замуж за человека, которого никогда даже не видела. После шести месяцев, проведенных с этим человеком, она захотела уйти, но он не желал отпускать ее. В отчаянии она обратилась к Микио Оками, кайсё, единственному, кто обладал большей властью, чем тот человек, и мог, если бы пожелал, противостоять ему. Оками тайным образом укрыл Коуи, отослав в отдаленный район Вьетнама, туда, где этот человек не смог ее отыскать, хотя и очень старался. Человеком, с которым она жила, за кого должна была выйти замуж, к которому чувствовала презрение и страх, был Мик Леонфорте.

— Нанги-сан еще не прибыл, — сказала девушка, — а ужин будет готов через десять минут. — Тандзан Нанги был президентом «Сато Интернэшнл», занимающейся высокими технологиями кайрецу — японско-американским конгломератом, контролируемым Николасом вместе с Тандзаном Нанги и возникшим в результате слияния «Сато петрокемикалс» с «Томкин индастриз», компанией, которой владел и управлял Николас. — Надеюсь, он не будет слишком сильно переживать. — Шесть месяцев тому назад Нанги перенес микроинфаркт и с тех пор стал вести более уединенную жизнь.

— Надеюсь, что нет, — ответил Николас, поправляя перед зеркалом галстук, — ведь участие Японии в Трансокеанической киберсети стало его мечтой с тех пор, как мои люди явились сюда с новой технологией.

Коуи сама занялась галстуком Николаса.

— Почти все важные персоны уже прибыли, и Т'Рин начал нервничать. Он удивляется, почему ты сам не спустишься в «Индиго», чтобы поприветствовать их.

— Я должен еще сходить на сороковой этаж, в исследовательский отдел. — Николас поцеловал девушку. — Сейчас по Киберсети в центральный компьютер должны поступить новые данные.

Киберсеть — высокоскоростной канал мультимедийной коммерческой информации с большой пропускной способностью, связывающий всю Юго-Восточную Азию, — могла, при благоприятном стечении обстоятельств, вытащить «Сато Интернэшнл» из застоя и вернуть компании былые доходы. Но если с Киберсетью что-нибудь случится, если проект рухнет — за этим, без сомнения, последует крах «Сато Интернэшнл». Уникальное сочетание расчетливого ума Нанги и гениальных интуитивных озарений Николаса было главной причиной преуспеяния фирмы. Но сейчас «Сато», как и все японские кайрецу, находилась в стадии болезненной реорганизации.

Кайрецу — наследники довоенных фамильных забацу — представляли собой группы промышленных компаний, объединившихся вокруг центрального банка. Во времена бума это давало каждой кайрецу возможность получать кредиты на исследования и развитие по весьма скромным процентным ставкам. Но во времена спада, как сейчас, когда банки сталкивались с двойными трудностями — снижением реальной стоимости контролируемой ими собственности и падением курса иены, — они стали для кайрецу главной помехой.

В последнее время все научно-исследовательские работы «Сато», такие, например, как сверхсекретные разработки для Киберсети, финансировались американской ветвью «Сато». Но, несмотря на революционные достижения в этой области, Николас чувствовал себя виноватым. Если бы эти последние пятнадцать месяцев он не провел с Микио Оками, то смог бы помочь компании избежать наихудших последствий глубокого спада производства. Вместо того он настоял на том, чтобы «Сато Интернэшнл» стала ведущей компанией в области оптоволоконных телекоммуникаций, следовательно, основная часть финансовых резервов кайрецу была вложена не только в регионах Юго-Восточной Азии и Китая, но и Центральной Америки. Это было мудрое решение, если учитывать долгосрочные перспективы, но на некоторое время оно вызвало недостаток оборотных средств, что в условиях экономического спада почти привело «Сато» к финансовому краху. Теперь судьба компании зависела от успеха Киберсети, и Николас понимал, что это дело его рук.

— Николас.

Он улыбнулся и, обняв девушку, поцеловал ее еще крепче.

— Не волнуйся. Я позабочусь об этом, — ответил он.

В темном, с блестками, платье Коуи выглядела необыкновенно красивой.

— Я тебя знаю, — ответила она. — Ты человек действия. Потчевать вином и яствами гостей не твое дело. Но вспомни, кто тебя просил об этом, и выполни обещанное. На том, чтобы именно ты дал этот ужин, настаивал сам Нанги-сан. И нет нужды напоминать тебе, как это важно. Это официальная презентация Трансокеанической киберсети в Японии. Присутствует много представителей из Америки, России, Вьетнама, Таиланда, Сингапура и Китая. Сеть так много значит для Нанги-сан — и для всей «Сато Интернэшнл».

Коуи, разумеется, была права, напомнив ему, что пора вернуться на землю. Для Николаса Нанги был чем-то гораздо большим, чем просто деловым партнером. Он был его наставником. Они вместе прошли огонь, воду и медные трубы, и их судьбы были теперь неразрывно связаны.

Девушка взяла трубку телефона и что-то коротко сказала в нее. Потом с обеспокоенным видом повернулась к Николасу:

— Нанги-сан еще не прибыл. Это на него не похоже, он никогда не опаздывает. Кроме того, Николас, ты же сам говорил мне, каким усталым и измотанным он выглядел в последнее время.

Он кивнул ей:

— Я свяжусь с ним, а потом спущусь вниз, хорошо?

Коуи ушла, оставив его в полутьме офиса наедине с самим собой. Повернувшись к столу, Николас приказал специальному наборному устройству, которое начинало работать при звуке голоса, соединиться с домом Нанги и, выждав десять звонков, велел отключиться. Нанги, несомненно, был уже в дороге.

Затем Линнер залез в карман смокинга и вытащил матово-черную прямоугольную коробочку — по размеру она была немногим меньше сотового телефона, — нажал кнопку, и та раскрылась, обнаружив маленький экран, засветившийся зеленым светом. Это был «Ками», прототип средства связи по Киберсети, которое вскоре должно было выйти в свет. Он собрался было набрать на сенсорном экране личный номер Тандзана Нанги, как вдруг устройство начало вибрировать. Оно находилось в режиме бесшумной работы, и это означало, что ему звонят. Николас прикоснулся к экрану.

— Линнер-сан. — На плоском жидкокристаллическом экране появилось очень четкое, благодаря использованию цифрового метода передачи информации, изображение лица Нанги.

Именно техническое решение этой проблемы и было тем технологическим прорывом, который делал Киберсеть столь важной — и столь уязвимой для промышленного шпионажа — технической новинкой. Ввод в действие Трансокеанической киберсети на всей территории Юго-Восточной Азии и России вызвал прилив лихорадочной активности у конкурентов «Сато Интернэшнл». В век, когда скорость передачи информации решала все, тот, кто получит контроль над так называемым кибернетическим пространством Тихоокеанского региона, в обозримом будущем может рассчитывать на многомиллиардные прибыли.

— Где вы, Нанги-сан? Презентация Трансокеанической вот-вот начнется.

— Я знаю который час, — прервал его Нанги в несвойственной ему манере и вытер лицо ладонью. Где он находился? По тому немногому, что можно было разглядеть за его спиной на маленьком экране, Николас не мог этого определить. Ясно было только, что не дома. — Но у меня был приступ головокружения...

— Вы в порядке? — Николас почувствовал острый приступ страха. — Вызвали доктора?

— Уверяю вас, в этом нет никакой необходимости, — торопливо проговорил Нанги, скользнув глазами в сторону. Вероятно, с ним в комнате находился еще кто-то. — Незаменимых людей нет. Презентация может пройти и без меня.

«Почему он не говорит, где находится», — подумал Николас.

— Может быть, нам стоит отложить церемонию пуска сети?

— Чушь. Пуск должен состояться сегодня. — На мгновение к Нанги вернулась прежняя энергия. — Слишком многое мы вложили в эту сеть. Отсрочка только посеет слухи, которые, без сомнения, подорвут нашу репутацию. Нет, нет. Я доверяю честь открытия сети вам с Т'Рином. Он получит любую поддержку с моей стороны и в качестве моей новой правой руки будет вам крайне полезен.

Он уже собирался отключиться от Киберсети, когда Николас произнес:

— По крайней мере выслушайте меня, Нанги-сан. — У него появилась одна идея, но пойдет ли на это Тандзан? — Может быть, ваше отсутствие сработает нам на пользу?

Был ли Нанги на самом деле болен или нет, но предложение заинтересовало его. Он поднял руку.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Давайте первое включение Киберсети в Японии используем для связи с вами.

— Нет.

Николас был озадачен.

— Но это было бы прекрасно, Нанги-сан. Вы сможете оставаться там, где вы есть, и все будут видеть вас на установленном внизу большом экране.

— Я сказал нет, и это окончательно. — Нанги щелкнул пальцами и, без дальнейших объяснений, отключился от Киберсети.

Николас, чья преданность «Сато» теперь сочеталась с пре "данностью Микио Оками, не мог понять, какое впечатление произвел на него этот разговор: расстроил или озадачил? Почему Нанги был так холоден и совершал столь нерациональные поступки? Что случилось с его другом? Подобные резко обрывающиеся беседы быстро становились скорее правилом, чем исключением. Линнер понимал, что на Тандзана давит необходимость как можно скорее ввести в строй Киберсеть и в свои шестьдесят шесть лет он не может чувствовать себя как юноша, но Николасу начинало казаться, что подобное поведение нельзя объяснить только возрастом. Может быть, сердечный приступ каким-то образом повлиял на личность этого человека? Николас решил, что после сегодняшнего представления ему необходимо увидеться с Нанги лично.

Поправляя смокинг, молодой человек еще раз подумал о том, правильно ли он решил присоединиться к Микио Оками, кайсё.

Роль якудзы в Японии была очень велика. В отличие от Америки, где преступный мир противопоставлялся обществу, якудза была, в самом прямом смысле этого слова, частью его. Даже если кланы якудзы до сих пор и чувствовали себя изгоями, все равно представляли собой часть того, что под названием Железный Треугольник правило Японией начиная с 1947 года, — бюрократии, деловых кругов и политиков. Министерство внешней торговли и промышленности, МВТП, превратилось в самую мощную из существовавших в послевоенные годы бюрократических организаций. Именно МВТП диктовало экономическую политику, способствовало возникновению кайрецу — тесно взаимосвязанных торговых групп, контролируемых верхушкой промышленной аристократии, — снижало налоги и стимулировало развитие промышленности в тех направлениях, которые, как оно считало, принесут пользу всей Японии в целом. Например, именно МВТП в начале шестидесятых решило подтолкнуть компании к переходу от выпуска продукции тяжелой промышленности, такой, например, как сталь, к производству компьютеров и полупроводников. Таким образом, МВТП являлось архитектором японского «экономического чуда» и в то же самое время способствовало чудовищному обогащению промышленников. МВТП направило своих проверенных сотрудников на работу в те же самые кайрецу, которые были им созданы, и тем самым осуществляло полный контроль над деловым миром.

Но МВТП имело поддержку. Рука об руку с министерством у руля государства стояла Либерально-демократическая партия, доминировавшая на политической сцене Японии с начала сороковых годов до своего краха в 1993-м. Столь долгое время находиться у власти этой партии было нетрудно, поскольку японцы привыкли к мысли о том, что о них должны заботиться один или несколько руководителей. До войны это делал император, а после — премьер-министры из рядов ЛДП.

Что же касается якудзы, то ее кланы служили посредниками, чем-то вроде смазки для политических колес. За соответствующее вознаграждение они обеспечивали нахождение ЛДП у кормила власти, контролируя электорат премьер-министров. За соответствующее вознаграждение якудза следили за тем, чтобы «отчисления на политику», которые делали кайрецу, заставляли политиков принимать законы, благоприятные для бизнеса. И так продолжалось десятилетиями, колеса прогресса наряду с глубоко укоренившейся коррупцией непрерывно вращались. Так продолжалось до тех пор, пока великая депрессия 1991 года не заставила это вращение затормозить.

Николас собрался уже спуститься в научно-исследовательский отдел, как его «Ками» снова загудел. На этот раз на экране возникло лицо Микио Оками. Даже если принять во внимание морщинки в уголках глаз и следы явной усталости на лице, он выглядел по крайней мере лет на десять моложе своих девяноста.

— Николас, — сказал он, опустив обычный ритуал формальных приветствий, — у меня важные новости. — Втайне от всех Николас дал ему один из опытных экземпляров «Ками», чтобы они имели возможность в любой момент связаться друг с другом. Связь через Киберсеть обеспечивала гораздо большую степень секретности, чем сотовый телефон. — Завтра утром премьер-министр объявит о своей отставке.

Николас почувствовал себя так, как будто из него выпустили воздух, и присел на край своего письменного стола.

— Это уже шестой за последние три года.

Оками согласно кивнул:

— Ты прав. Как я и предсказывал, в отсутствие сильной ЛДП коалиция более мелких партий не может сдерживать центр. Действует слишком много различных и взаимоисключающих факторов, поэтому трудно прийти к соглашению. С социалистами, как оказалось, иметь дело нелегко, и это ослабляет каждого нового премьер-министра, потому что все они являются, в той или иной степени, фигурами компромиссными.

— И что же нам теперь делать?

— Именно поэтому я и звоню. Новая отставка окажется для всех партий полной неожиданностью. На примете нет никого — ни сильного министра иностранных дел, ни торгового представителя, которые были готовы занять освободившиеся места, как это случалось раньше. Возникнет вакуум власти, политический хаос, а этого мы позволить не можем.

— Мне кажется, нам необходимо увидеться.

Оками кивнул:

— Ты читаешь мои мысли. Давай в Карасумори Джинья послезавтра в семь утра. До этого мне еще надо кое с кем встретиться.

— Согласен.

— Отлично. — Оками вздохнул с явным облегчением. — Как там проходит презентация?

— Я как раз собираюсь это выяснить, — ответил Николас.

— Желаю удачи.

Николас поблагодарил кайсё и отключился от сети, потом вышел из офиса и направился к своему личному скоростному лифту, который должен был доставить его вниз. Он взглянул на часы. Времени на то, чтобы по пути зайти в научно-исследовательский отдел, не было. Может быть, удастся улучить минутку во время ужина и проконтролировать, как проходит передача данных по Киберсети. Вставляя свой ключ в замочную скважину металлической двери, он опять словно услышал голос Оками, когда кайсё объяснял ему действительную причину, которая заставила его обратиться к чувству долга Николаса.

"Когда ты в прошлом году пришел ко мне, — говорил Оками, — и я увидел, какую ненависть ты испытываешь к якудзе, то не смог придумать, как сказать тебе правду о твоем отце. Что он и я — кайсё, глава всех кланов якудзы — были партнерами по созданию новой Японии начиная с 1946 года до самой его смерти в 1963-м. Что я был вынужден фактически один проводить в жизнь его мечты.

Твой отец был выдающимся мечтателем, и, так как ты его сын, я наконец решил призвать тебя под мои знамена. Не для того, чтобы защитить меня, как я сначала тебе сказал, — теперь ты уже понял, что я вполне способен справиться своими собственными силами. Это было просто предлогом, чтобы начать твое исцеление — сперва от ярости, вспыхнувшей из-за неправильного поступка Коуи, а потом от вызванной этим поступком совершенно немотивированной ненависти к якудзе. Теперь ты можешь попытаться понять ту правду, которая была скрыта под тщательно продуманной маской, которую носил твой отец. Тебе решать, примешь ли ты эту правду или нет. Пора тебе продолжить то дело, которое я и полковник Линнер начинали вместе.

Двумя годами раньше Николас и Нанги решили взять в долгосрочную аренду старомодный французский ресторан, расположенный в цокольном этаже небоскреба Суиру, после того как ресторан прогорел. Восемнадцать месяцев архитекторы, инженеры и дизайнеры трудились, чтобы превратить это несколько аскетичное заведение в шикарный ночной клуб, способный функционировать на самом высоком уровне.

«Индиго» был открыт три месяца тому назад с большой помпой и стал пользоваться огромным успехом. Но сегодня он был закрыт для широкой публики, чтобы «Сато Интернэшнл» могла провести в нем презентацию Трансокеанической киберсети.

Интерьер впечатляющего размера зала высотой в три этажа занимали расположенные на разных уровнях платформы, на каждой из которых находилось по три-четыре стола в форме бумеранга с полукруглыми перегородками, открывающими вид на танцевальную площадку, пол которой, подвергнутый лазерной обработке, напоминал гигантский персидский ковер. Испускающие мягкий свет осветительные панели располагались высоко над столами, такие же панели были вделаны в пол танцплощадки. Создавалось впечатление, что танцующие пары плывут в бассейне, наполненном сине-голубым сиянием. Покрашенные в цвет индиго панели вишневого дерева ярусами поднимались по криволинейным стенам, вдоль одной из которых извивался длинный бар, отливающий голубизной нержавеющей стали. На полках, тянущихся вдоль его задней зеркальной стенки, рядами стояли бутылки с крепкими напитками, ликерами, импортным пивом из Юго-Восточной Азии, Филиппин и мини-пивоварен Штатов.

Когда Николас вошел, танцплощадка была полна экстравагантно одетыми людьми, в воздухе висел гул сотен голосов, люди беседовали друг с другом на множестве иностранных языков, толпились возле бара, и три бармена с трудом справлялись с огромным потоком заказов. Из шестидесяти шести вделанных в стены, пол и потолок динамиков звучал кул-джаз Майлса Дэвиса.

При появлении Николаса все головы повернулись к нему — и неудивительно. Гости увидели мужчину мощного телосложения с широкими плечами и узкими бедрами, он был грациозен как танцор. Плавность движений, которая была присуща только ему одному, просто поражала. Он шел и поворачивался не как другие, а, казалось, плыл по воздуху, не подчиняясь силе тяготения, двигался, как будто его вес был сконцентрирован внизу живота, в месте сосредоточения силы, которую японцы называют «хара». У Линнера были темные, сильно вьющиеся волосы, что странным образом не соответствовало чертам его лица восточного происхождения — высоким, плоским скулам и миндалевидным глазам. Однако при этом лицо его было удлиненным и костистым, словно частица английской крови решила взять свое.

Николас отыскал Канда Т'Рина и сквозь толпу направился к нему. Канда Т'Рин был высоким, красивым, стройным человеком чуть старше тридцати лет. Держался он довольно холодно, смотрел на окружающих оценивающим взглядом, что делало его лет на десять старше. Николас еще не составил о нем своего мнения. Во время отсутствия Линнера Т'Рин, по всей видимости, оказал Нанги неоценимую помощь. Настолько неоценимую, что тот недавно повысил его до поста первого вице-президента — неслыханный уровень для человека его лет.

По правде говоря, Николаса раздражало присутствие этого молодого человека. Оно мешало его особым отношениям с Тандзаном. Несомненно, Т'Рин был проницательным, даже, как полагал Нанги, блестящим работником, но Николас подозревал, что этого человека обуревало чрезмерное тщеславие. Его стремление к первенству в Киберсети было тому примером.

Хотя, может быть, он слишком поспешно о нем судит? Т'Рин просто мог руководствоваться своими понятиями о том, что лучше всего соответствует интересам «Сато Интернэшнл», заполнять вакуум, образовавшийся во время отсутствия Линнера. И все же Николас никак не мог избавиться от впечатления, возможно и неверного, что Т'Рин может хорошо играть в команде, только пока это соответствует его интересам. Подобная черта была потенциально опасной.

Подойдя поближе, Николас увидел, что Т'Рин разговаривает с краснолицым американцем с вьющимися рыжими волосами. Выражение его лица было воинственным, он был явно раздражен незаметными, но могущими свести человека с ума японскими протекционистскими барьерами. К несчастью, в данный период это было отличительным признаком слишком многих американцев. Николас узнал Корда Мак-Найта, торгового представителя консорциума базирующихся в Силиконовой Долине производителей полупроводников.

Он обошел собеседников и остановился за спиной Т'Рина.

— Послушайте, вы, — продолжал разговор Мак-Найт. Со своим пышущим здоровьем лицом и еще более здоровыми идеалами он выглядел бы вполне к месту на спортивной площадке университетского оздоровительного лагеря. Водянистые, широко расставленные глаза казались пустыми. — Не вы ли, парни, еще три года тому назад скупили Голливуд, Манхэттен, Пэбл-Бич и две трети Гавайских островов по ценам, которых не мог себе позволить ни один находящийся в здравом уме бизнесмен? И что же, теперь, когда ваша дутая экономическая система лопнула, вы не в состоянии даже удержать купленное!

Т'Рин ничего не ответил — то ли не хотел связываться, то ли испытывал унижение. Экономический спад оказал на японскую молодежь неожиданное психологическое воздействие. Эти люди привыкли чувствовать себя самыми сильными — ощущать свою ичибану, свое главенство. Ощущение перехода Японии на вторые роли, немыслимое еще четыре года тому назад, нанесло сильный удар по их самолюбию.

— Я хочу сказать, взгляните, что происходит, — продолжал Мак-Найт, вокруг которого уже начала собираться небольшая толпа. Среди любопытствующих слушателей Николас заметил Коуи и Нгуен Ван Трака, главу вьетнамского отделения «Минх телеком» — компании, пытающейся заинтересовать Николаса и Нанги обещаниями капитальных вложении в обмен на пакет акций «Сато». — Япония уже превратилась во второстепенную силу. Помните, как вы чихвостили нашу систему образования? Теперь уже подобной чепухи не услышишь. — На губах Мак-Найта появилась усмешка превосходства. — А хотите знать почему? Вы, парни, выпускаете компьютерно безграмотных людей. В то время когда мы в наших школах с начальных классов используем компьютеры, вы считаете, что они делают детей пассивными и безликими. Ваши сложные и изощренные ритуалы заключения сделок невозможно совершать посредством компьютеров, поэтому компьютер для вас — символ, а не средство. — Он хрипло рассмеялся. — Вы скорее предпочтете обыкновенные счеты с костяшками.

Мак-Найт опять рассмеялся.

— Бог мой, что вы потеряли там, в Штатах, Т'Рин? Скованные своей монополистической системой, вы не можете с тем же успехом делать то же, что и мы. Мы выковали наш собственный вид кайрецу, кайрецу двадцать первого века, возникших в результате взаимодействия телекоммуникаций, бытовой электроники, электронных средств массовой информации и компьютеризированных компаний с минимальным количеством персонала. Они растрясли жирок, накопленный за последнее десятилетие, стали более конкурентоспособными и продуктивными, тогда как компании япошек по-прежнему слишком многочисленны и широкопрофильны.

— Вам не кажется, что вы несколько переступили границы вежливости, старина? — ровным голосом спросил Нгуен Ван Трак. Он учился в Англии и поэтому говорил с тем подчеркнутым акцентом, который иностранец часто привносит в чужой язык.

— Кто вы, черт побери, такой? — спросил Мак-Найт. — Я просто-напросто говорю правду. И если вам нечего сказать по делу, не вмешивайтесь.

Ван Трак оглядел толпу. Он знал тут каждого, был в своей стихии и свысока улыбнулся американцу.

— Мне кажется, вы говорили слишком эмоционально и слишком...

— Это к делу не относится, — отрезал Мак-Найт и снова обратился к Т'Рину.

— Я что хочу сказать. Мы, американцы, изменились, научились бороться. Мы уже способны передавать миллиарды бит мультимедийной информации миллионам потребителей по всем Соединенным Штатам, потому что имеем самую развитую в мире сеть кабельной связи. На этот раз его смех прозвучал с издевкой. — А что есть у вас? Пшик. Эй, да вы знаете, что вы единственная развитая страна в мире, не имеющая более-менее приличной кабельной промышленности? Ваше маниакальное стремление держать закрытыми телекоммуникационную и вещательную отрасли промышленности приведет вас к гибели. Закрытость создает для вас непреодолимые трудности. Знаешь, что такое компетентность, приятель? Это американский стиль, и он поможет нам спихнуть вас обратно в океан. Чтобы заглянуть в будущее, достаточно взять телевидение высокого разрешения. Вы должны отказаться от отрасли промышленности, в которую вбухали сотни миллиардов долларов. И почему? Потому что японское аналоговое телевидение высокого разрешения морально устарело. Наше же, цифровое, несравненно выше по качеству.

— Вы говорите о прошлом, мистер Мак-Найт, — вступил в разговор Линнер. Это замечание привлекло внимание аудитории, и Т'Рин оглянулся. Николас хотел бы знать, нравится ли этому человеку, что он пришел сюда. — Сейчас же здесь представлено будущее. Трансокеаническая киберсеть уже задействована в России, где за короткий срок показала себя с самой хорошей стороны. Справьтесь у Т'Рина, у него на руках самые свежие цифры.

Мак-Найт нахмурился.

— Вы ведь Николас Линнер, не так ли? Поправьте меня, если я не прав, но ведь в России уже есть действующая Киберсеть. Зачем же ей нужна другая?

— Т'Рин ответит вам на это лучше меня, — отозвался Николас.

— Совершенно верно, в России наша Киберсеть, не в пример Юго-Восточной Азии, не была первой, но это не имеет значения, потому что с ней ничто не может сравниться, — сказал Т'Рин, поняв намек. — Она быстро замещает сеть «Редком», которой не хватает многих имеющихся в Киберсети возможностей. Ее полоса пропускания — а значит, и объем передаваемой информации — гораздо выше, чем у «Релкома», как, кстати, и любой другой современной сети. Киберсеть уже запущена там и в Юго-Восточной Азии, вместе с коммуникационным устройством нового поколения «Ками» — цифровой видеосистемой.

Среди собравшихся Николас заметил Сергея Ванова, молодого черноволосого человека со славянскими чертами лица и живыми глазами. Он вытащил его из толпы и, победно улыбаясь Мак-Найту, проговорил:

— Послушаем, что скажет очевидец.

— Я просто влюблен в эту Киберсеть, — улыбаясь ответил Ванов. — И не я один. В нашей стране есть масса людей, предпринимателей двадцать первого века, которые понимают все преимущества этой Сети, даже если они работают на дешевых персональных компьютерах первых поколений и модемах. Теперь нам достаточно только за плату подключиться к Сети, и мы можем заниматься делами безо всякого правительственного вмешательства и регулирования.

Николас широко развел руками:

— Только представьте себе. Они торгуют всем — от помидоров до удобрений, от лицензий на постройку новых сибирских трубопроводов до болгарских фруктов.

Т'Рин кивнул и, чтобы поставить точку на поднятой Николасом теме, сказал:

— Возможностям нет границ — нужно только иметь соответствующее электронное оборудование, предмет торговли, в достаточной степени развитое воображение — и, разумеется, Киберсеть.

— Электронная почта, нынешняя любовь сетевиков, скоро уйдет в прошлое, — добавил Т'Рин. — Зачем набирать слова на компьютере, когда можно просто передать информацию в графическом виде? В современном мире скорость решает все, и в этом у оцифрованной графики нет конкурентов. С помощью «Ками» вы можете манипулировать с текстом, подновлять электронные таблицы, иметь доступ к другим компьютерам вашего офиса, отправлять и получать факсы и почту, заочно продавать и покупать все, что угодно, и оперировать на любой финансовой бирже мира.

— Все это прекрасно, но будет ли эта оцифрованная штука действительно работать? — с кислым видом сказал Мак-Найт. Он чувствовал, что у него выбили почву из-под ног.

— Как раз для этого, — ответил Линнер, — мы здесь и собрались.

— Лично я заранее аплодирую Киберсети, — сказал Райа Хаджи, высокий, смуглокожий мусульманин, представитель сингапурского правительства. Несколько лет тому назад Николас работал вместе с ним в его стране над проблемой оптоволоконной связи. С самого начала Хаджи являлся ярым сторонником Сети. — Могу засвидетельствовать ее преимущества. — Райа вытащил один из опытных экземпляров «Ками». — После официального открытия я намереваюсь позвонить самому Ли Кван Ю. — Он имел в виду премьер-министра и главу правящей в Сингапуре Партии народного действия. — Представляю себе, как он удивится.

Из толпы раздались аплодисменты, послышался смех.

— Благодаря Киберсети моя рабочая нагрузка сократилась на треть, — вмешался в разговор вьетнамец Нгуен Ван Трак. — Наконец-то в нашей стране появилось надежное средство связи. Никаких отключений, постоянных сигналов «занято». Телефонная связь для меня теперь — пройденный этап.

— А теперь, после этой импровизированной вступительной части, — непринужденно сказал Николас, — не заняться ли нам ужином? Не знаю как кто, а я проголодался.

Все приняли это предложение с энтузиазмом. Каждый из гостей взглянул в маленькую карточку, которую получил при выходе, в ней указывалось, кто за каким столом сидит. Приглашенные неторопливо начали расходиться по своим местам. Пока Николас пожимал руки и обменивался любезностями с тем или иным важным гостем, Коуи молча стояла рядом. Когда наконец они на мгновение остались одни, девушка осторожно пожала его руку и шепнула:

— Совсем не плохой спектакль для человека, презирающего подобные вещи.

— Кто-то же должен был прийти на помощь Т'Рину, — усмехнулся Николас. — Этот человек, может быть, и первоклассный администратор, но ему еще долго придется учиться дипломатии.

— Как, очевидно, и Мак-Найту.

— Мак-Найт — настоящий медведь, это верно. Но, в конце концов, он просто делает то, что должен делать. Сейчас американская администрация не скрывает своих намерений любыми путями и средствами проникать на японские рынки.

Коуи нахмурилась:

— После ожесточенных споров и чуть ли не фермерских бунтов мы открыли для американцев рынок риса, и ты сам видишь, что это вызвало только очереди в магазинах. Если так пойдет дальше, то мы, подобно России, превратимся в страну «третьего мира».

Николас и Коуи подсели к столу, где разместились одни из самых высокопоставленных японских политиков и чиновников, и он подумал о том, какова будет реакция этих людей, когда завтра премьер-министр объявит о своей отставке. Т'Рин, который сидел поодаль вместе с Мак-Найтом, Райа Хаджи и несколькими другими гостями, кинул на Николаса угрюмый и завистливый взгляд.

— Бедняга Т'Рин, — сказала Коуи, пока они здоровались с сотрапезниками и усаживались, — у него такой несчастный вид, как у промокшего котенка.

Николас, который предполагал, что размещением гостей ведал сам Нанги, улыбнулся и сказал:

— Этому человеку полезно побывать в медвежьей берлоге. Он должен научиться иметь дело с различными людьми, и чем скорее, тем лучше. Кроме того, Мак-Найт, по существу, безобиден. Даже если Т'Рин совершит ошибку и еще больше выведет его из себя, особого вреда от этого не будет.

Официанты уже разносили первую перемену, вареных тигровых креветок под чесночным, приправленным китайскими травами соусом. Полосатые панцири креветок были настолько тонкими и прозрачными, что никто не потрудился снять их. Креветки только похрустывали на зубах. Потом принесли деревянные подносы со свежеприготовленной холодной лапшей.

Белесые ленточки гречневого теста были необычайно вкусны, и гости Николаса с удовольствием их поглощали. Разносили саке, вино и пиво.

После этой перемены в помещении выключили свет, и Т'Рин занял позицию на освещенном участке танцевальной площадки. Над его головой был опущен большой экран. Т'Рин держался очень прямо и выглядел неплохо — высокий, довольно красивый, с черными, густыми, зачесанными назад волосами — он снова производил впечатление человека, не совершающего ошибок.

— Леди и джентльмены, не хотелось бы мешать вам наслаждаться предложенными блюдами, но мне предоставлена честь объявить об открытии «Сато Интернэшнл» совместно с «Денва партнерз» японского участка Трансокеанической киберсети.

«Денва партнерз»? — Николас был озадачен. — Кто они такие, черт побери? В Трансокеанической у «Сато» не было партнеров!"

Внизу, на танцплощадке, Т'Рин, держа в руках «Ками», набирал на сенсорном экране номер.

— Леди и джентльмены, это исторический момент, и я польщен тем, что все вы находитесь здесь, чтобы присутствовать на первом официальном сеансе цифровой видеосвязи через Трансокеаническую киберсеть. Обратите, пожалуйста, ваше внимание на экран.

Экран вдруг осветился. С него во всю величину на них смотрело лицо премьер-министра Японии. Чистота и четкость изображения были поразительными.

Николас взглянул на стол, за которым сидел Т'Рин, чтобы посмотреть на выражение лица Мак-Найта, но не нашел его. Никто, кроме Николаса, казалось, не заметил, что американец исчез.

— Господин премьер-министр, — сказал Т'Рин. — Канда Т'Рин, вице-президент «Кибернэт оперейшнз», от имени «Сато Интернэшнл» говорит с вами из ночного клуба «Индиго» в Синдзюку.

— Приветствую вас, Т'Рин, — ответил премьер-министр. Его лицо выглядело серым и усталым. Николас не был удивлен этим. — Премьер-министр Таканобу говорит с вами из помещения Токийской фондовой биржи в Нихонбаши. Честное слово, Т'Рин, вы прекрасно выглядите в этом смокинге. Не хотите ли вы или кто-нибудь из ваших почтенных гостей совершить сделку на Нью-йоркской фондовой бирже?

Вопрос премьер-министра был встречен взрывом смеха собравшихся, за которым последовал гром продолжительных аплодисментов. В то время как демонстрация, к удовольствию аудитории, продолжалась, Николас встал со своего места и, стараясь держаться в тени, выскользнул из ночного клуба. Он пересек фойе и уже вошел в председательский лифт, чтобы подняться наверх и проконтролировать процесс передачи данных, как увидел Мак-Найта, быстро выходящего из мужского туалета, расположенного на другом конце фойе. Американец не заметил Николаса и вернулся в «Индиго».

Линнер нажал кнопку сорокового этажа, но в последний момент сунул ногу в щель между дверью и рамой, нажал кнопку, дверь открылась, и он снова окинул взглядом фойе. Из туалета появился еще один мужчина, быстро подошел к публичным лифтам и нажал кнопку «Вверх».

Не успел еще Николас выйти из своего лифта, как мужчина неожиданно покачнулся и упал бы на пол, если бы Линнер не подхватил его. Лицо этого человека показалось Николасу знакомым. Его звали Каппа Ватанабе, он был одним из сотрудников научно-исследовательского отдела и отвечал за передачу информации через Киберсеть. Сейчас Ватанабе должен был находиться на сороковом этаже. Почему же он вышел из туалета ресторана? И что с ним случилось? Его глаза выглядели очень странно: зрачки расширены и расфокусированы, сердце еле билось, губы посинели. Казалось, Ватанабе находился в коме. Николас хотел уже вызвать «скорую помощь», как вдруг его взгляд упал на пальцы правой руки инженера. Они были скрючены, ладонь напоминала когтистую лапу зверя.

С некоторым беспокойством Николас поспешно разогнул одервеневшие пальцы, желая осмотреть ладонь. Он когда-то уже видел подобные симптомы у человека, лежавшего на Ванг Тау, пляже, расположенном юго-восточнее Сайгона. Взглянув на ладонь Ватанабе, он обнаружил то, что искал, — небольшую колотую рану с темно-синими краями.

Николас вспомнил точно такую же скрюченную руку мертвого ныряльщика с трубкой и маской, который качался на волнах, омывавших пляж. Когда он спросил у одного из местных рыболовов, что случилось с ныряльщиком, тот ответил, что несчастного уколол Банх Том — «Креветочный блин». Этим весьма невинно звучащим именем на самом деле назывался жалящий ядовитый скат, обитающий в районах Андаманских островов и Южно-Китайского моря. Его кожа имела полосатую раскраску, подобно тигровой креветке или океанскому дну, на котором он, незаметный в своем камуфляже, лежал как блин, поджидая свою жертву, чтобы парализовать и умертвить ее.

Ныряльщик, вероятно, потянулся за какой-нибудь особо красивой раковиной, лежащей на дне океана. Однако ему сильно не повезло — он коснулся Банх Тома, и тот ужалил его в руку.

— Взгляните сюда, — рыбак указал на ладонь ныряльщика. — Эта синяя точка указывает на присутствие яда.

Каппа Ватанабе укололи в ладонь тонкой полой иглой, наполненной ядом Банх Тома. Почему? Николас ногтями содрал кожу по краям ранки, наклонился и постарался отсосать как можно больше яда, время от времени сплевывая его на пол. Потом сорвал с себя галстук и перетянул им запястье несчастного. Достаточно ли этого, чтобы спасти его жизнь? Существовал только один способ выяснить это наверняка.

Склонившись над Ватанабе, Линнер закрыл глаза. И открыл глаз тандзяна. Когда он вошел в тау-тау, окружающий мир сузился до эллипса. Все затянула пелена тьмы. Николас открыл себя для Акшары — пути света, философия которой была построена на превращении энергии, а точнее — мысли, в физическое действие.

Учение Акшары гласило, что вся энергия сосредоточена в кокоро — мембране, вибрирующей в определенных ритмах. И, подобно псалмам или мантрам, эти вибрации, исходящие от кокоро, приводили последователя учения в состояние, когда он мог управлять энергией. В конце концов тау-тау не так уж отличалась от силы тибетских мистиков, китайских отшельников или шаманов многих племенных культур. Все они черпали энергию из одного и того же древнего источника, от которого, став более цивилизованным, человек был отстранен.

Слившись с инженером, Николас стал как бы его частью, понял, что Каппа умирает. Большое количество яда уже попало в его кровеносную систему. Элемент за элементом, как его учил Канзацу, Линнер обследовал кровь Ватанабе, следя за распространением нервно-паралитического яда, пока не обнаружил все, что ему нужно. Мысленно передвигаясь от органа к органу тела и мозга отравленного, Николас стимулировал воспроизводство антител, гормонов и сложных нейропептидов, которые должны были в естественных условиях бороться с ядом. И только убедившись, что инженер вне опасности, он вернулся обратно под монохромный свет обычной реальности.

Полностью выйдя из тау-тау, Николас позвонил в службу безопасности и, когда прибежали три сотрудника, приказал отнести инженера в лазарет компании.

— Как только доставите больного наверх, приложите к его руке как можно больше льда, — сказал он одному из сотрудников. — Когда прибудет «скорая», скажите им, что он был отравлен одной из разновидностей нервно-паралитического яда. Кроме того, я хочу, чтобы вы и еще кто-нибудь были рядом с ним все время, даже в госпитале. Не отходите от него. Вам понятно?

— Да, сэр, — сказал офицер, когда дверь лифта уже закрывалась за ним.

Николас подбежал к председательскому лифту, открыл его и нажал кнопку сорокового этажа. «Инженер не должен был покидать научно-исследовательского отдела, — думал он с беспокойством. — Зачем он пошел в мужской туалет фойе тогда, когда там был американец?» Николас полагал, что знает ответ, но ему надо было найти подтверждение своим подозрениям, а это можно было сделать только на рабочем месте Ватанабе.

Дверь лифта открылась, и Николас оказался на территории научно-исследовательского отдела «Сато Интернэшнл». Найдя начальника ночной смены, он в общих чертах описал ему случившееся.

— Срочно проинструктируйте службу безопасности, — приказал он. — Коридор должен охраняться круглосуточно. Я собираюсь заняться компьютером Ватанабе-сан, может быть, придется отключить его от сети, чтобы убедиться в том, что внутренняя защита была снята.

— Слушаюсь, сэр, — сказал человек с дубинкой. — Я могу идти?

— Да, и пригласите ко мне сотрудника, который занимался передачей данных по Киберсети.

— Этим занимался Ватанабе-сан.

— Тогда пригласите его начальника. Скажите ему, что я буду в офисе инженера.

Пользуясь указаниями, данными ему начальником ночной смены, Николас без труда отыскал офис Ватанабе. Компьютер инженера был включен. Это указывало на то, что загрузка данных Киберсети еще продолжалась. С другой стороны, когда Николас вызвал меню основного банка данных и набрал свой код доступа, то обнаружил, что данные Киберсети уже пересланы ядру операционной системы. Это означало, что, несмотря на все принятые меры предосторожности, кто-то сумел снять несанкционированную копию принадлежащих Киберсети и строго засекреченных данных.

Вернувшись в программу Ватанабе, он увидел, что она была отключена от сети научно-исследовательского отдела. Каким-то образом инженер запускал программное обеспечение Киберсети из своей собственной программы. В свою очередь, это означало, что он мог скопировать все данные на мини-диск. Теоретически это было невозможно. Личный программист Николаса, Стейтсайд, заверял его, что пересылаемая версия содержит защиту, которая полностью исключает несанкционированное копирование. Однако невозможно было отрицать очевидное. Ватанабе нашел способ взломать защиту.

— Линнер-сан?

В комнату вошел худощавый, бледнолицый, почти лысый человек. На нем были очки в металлической оправе.

— Меня зовут Хунно Мацумура.

— Вы руководитель Ватанабе-сан?

— Да, сэр.

Николас вкратце рассказал ему о том, что произошло.

Глаза под линзами очков широко раскрылись.

— Не могу поверить что это случилось.

— Значит, нас с вами уже двое. Я обнаружил, что Ватанабе-сан отключил свой терминал от сети. Можете ли вы сказать мне, был ли в то же самое время отключен еще какой-нибудь терминал?

— Разрешите проверить. — Мацумура склонился над терминалом и, с необычайной скоростью пользуясь шариковым манипулятором, вошел в базу данных операционной системы. — Нет, сэр. Отключена была только эта машина.

Николас вздохнул с некоторым облегчением. Это означало одно: что бы там ни сотворил Ватанабе, он сделал это в одиночку. Теперь понятно, что понадобилось инженеру в туалете фойе — он хотел передать сделанную им копию данных Трансокеанической киберсети Корду Мак-Найту.

— Не нужно ли уничтожить данные Киберсети в оперативной памяти монитора? — спросил Мацумура.

Николас на мгновение задумался.

— У меня есть более удачная идея. — И он сказал программисту, что считает нужным сделать.

— Это нетрудно, — с готовностью ответил Мацумура. — Я с удовольствием займусь этим.

Николас вышел из офиса и, направляясь к лифту, с удовлетворением заметил, что коридор охраняется двумя сотрудниками службы безопасности. Спустившись вниз, узнал, что Ватанабе под усиленной охраной отправлен в госпиталь. Дав сотруднику службы безопасности очередные указания, Линнер вернулся в «Индиго». Демонстрация уже закончилась, и, как видно, вполне успешно, гости снова увлеклись едой. Николас отыскал глазами Мак-Найта. Американец сидел рядом с Т'Рином и, как ни в чем не бывало, поглощал свою порцию пирога с голубями.

Извинившись за отсутствие, Николас занял свое место. При его появлении Коуи обернулась и, хотя заметила в каком он состоянии, поняла, что спрашивать его на людях ни о чем не следует.

Ужин проходил безо всяких происшествий. Коуи, очаровательная и изысканная хозяйка вечера, в отсутствие Николаса занимала гостей. Теперь настал его черед, но все это время он одним глазом следил за Мак-Найтом. Министры, как и ожидалось, были в восторге от цифровой видеосети. После провала с телевидением высокого разрешения они были рады видеть, что японский проект развивается столь успешно.

— А где ваш галстук, Линнер-сан? — спросил Каниохи Накахаши. Он был одним из высокопоставленных представителей Социалистической партии в парламенте, японском законодательном органе.

— Я потерял салфетку, Накахаши-сан, и должен был вытереть галстуком губы, чтобы этот американец Мак-Найт не обвинил меня в обжорстве.

Все сидящие за столом громко рассмеялись, особенно Накахаши, который больше других ценил хорошую шутку в адрес Америки.

Тарелки убрали, принесли десерт с кофе и ликерами, разговор превратился в бессмысленную светскую беседу, одинаковую для всех, невзирая на национальность.

После одиннадцати гости начали расходиться. Николас украдкой сунул в руку Коуи ключи от машины, шепнул ей на ухо, что приедет домой попозже, и пошел за компанией, в которой находился Мак-Найт, в фойе, затем по широкой, пологой металлической лестнице в вестибюль.

На улице дождь перешел в морось, и все ожидающие машины люди раскрыли свои зонты. Мак-Найт тоже подошел к краю тротуара, чтобы занять место в своем белом «БМВ». Увидев это, Николас поискал глазами сотрудника охраны, с которым говорил перед этим. Тот находился в пятидесяти метрах от шумного входа в здание рядом с большим черным мотоциклом с крыльями футуристического дизайна.

— Ваш мотоцикл готов, сэр, — сказал Николасу охранник. — Я взял его со стоянки, наполнил бак и завел — как вы и просили.

— Пакет у вас?

— Лично от Мацумура-сан. — Охранник протянул ему небольшой, тщательно завернутый сверток. — Он сказал, что вы, по всей видимости, будете весьма довольны результатами.

Николас поблагодарил охранника, надел висящий на рукоятке руля шлем и, увеличив газ, последовал за белым «БМВ» Мак-Найта. Американец был в машине один. Следуя за ним по запруженным улицам Токио, Николас старался держаться подальше в гуще движения. Он как раз попал в поток сверкающих хромом мотоциклов, на которых со страшным шумом мчались подростки — любители острых ощущений и члены банд. Время от времени из-за рваных облаков показывался бледный серп луны. Морось прекратилась.

Было похоже на то, что Мак-Найт направляется к забитой людьми и машинами Гинзе. Николас знал, что если американец поедет через Йонч-ми, который был так обширен, что казался перекрестком всего мира, то он наверняка его потеряет. Но вместо этого Мак-Найт, не выезжая на просторный проспект, повернул назад и направился в другой район Синдзюку.

В обшарпанном районе Кабуки он пересек железнодорожное полотно и вдруг опять резко развернулся. Шины, скользнув по мокрому асфальту, взвизгнули, но, качнувшись на амортизаторах, «БМВ» вписался в поворот и скрылся в узкой боковой улочке, которая местными жителями называлась Шомбен-Йоко — Аллея Облегчения. Вдоль нее тянулись бары под открытым небом, грязные ночные клубы с непристойными секс-шоу и не слишком чистые магазинчики. Проехав полквартала, Николас увидел белый «БМВ», американца в машине не было, за рулем сидел слуга. Оказывается, подобные услуги входили в ассортимент Шомбен-Йоко.

Линнер припарковал мотоцикл и прошелся вдоль квартала. Интересно: куда делся Мак-Найт? Здесь было так много злачных местечек, что определить, в какое из них нырнул американец, было невозможно.

Но в распоряжении Николаса имелся еще один способ. Он вошел в Акшару и оказался рядом с Мак-Найтом, который пробирался через грязный бар «Дехоро», наполненный табачным дымом, обрывками разговоров и обкуренными гомосексуалистами. Наконец американец устроился за маленьким угловым столиком, за которым сидел уже знакомый Николасу вьетнамец, Нгуен Ван Трак, и заказал виски.

Принесли выпивку. Проглотив ее, Мак-Найт заказал еще.

— Вам не хватило спиртного на презентации? — ядовито спросил Нгуен.

Мак-Найт посмотрел на него тяжелым взглядом.

— Не знаю, как вам, приятель, но мне приходится убивать не каждый день.

Нгуен поджал губы.

— Вы, американцы, вечно торопитесь. Я же предлагал вам сделать это.

— Я тоже говорил вам, — ответил Мак-Найт, глотая вторую порцию виски. — Ватанабе имел дело только со мной. К вам он даже близко не подошел бы.

— Подумать только, до чего довело его доверие к американцам, — деланно рассмеялся Нгуен. — Ох, уж эти янки! Удивительно последовательны в своих делах и поступках. Это быстро устаревает. Инженеру следовало быть умнее.

Вступительная часть разговора на этом, по-видимому, закончилась.

— Все прошло успешно? — спросил Нгуен, наклонившись вперед.

Официант, с огромными накладными грудями и париком а-ля Долли Патон, принес виски Мак-Найта, и собеседники подождали, пока они снова останутся одни.

— Да, да. Разумеется, — ответил американец. Он ощущал прилив адреналина в крови, который следует после того, как человек заглянет в лицо смерти. К тому же был рад отплатить вьетнамцу его же монетой, В данный момент все карты были в его руках, и он собирался полностью насладиться этим преимуществом. Николас чувствовал, что Мак-Найт намеревается вести себя по-хамски, и поэтому еще больше сконцентрировался.

— Я просто следую приказам. Мой хозяин хочет...

— Я знаю, что нужно вашему хозяину, — сказал Мак-Найт, и Николас почувствовал презрительную усмешку, появившуюся на его губах. — И у меня это есть.

— Время имеет большое значение, — сказал Нгуен.

— В самом деле? — Мак-Найт вытянул свои длинные ноги. — Почему?

— Это вас не касается.

— Разве? — Американец зажег сигарету и молча взглянул на дым, ленивой струйкой поднимающийся к потолку. — Но я в состоянии помочь вашему хозяину.

— Вас наняли, чтобы вы сделали определенную работу. Если вы преуспели в этом, вам, как вы знаете, щедро заплатят. В противном случае...

— Послушайте, вы мальчик на посылках, — неожиданно прошипел Мак-Найт, — а я, как вам известно, представитель великой страны. И не вам говорить со мной подобным тоном. Я к этому не привык, даже ваш босс не осмеливался этого делать. Мне надоело сидеть на обочине и получать нищенские подачки от парней, гребущих миллионы наличными. Я хочу быть в доле, и входной билет у меня в кармане.

— Передайте, пожалуйста, данные, — невозмутимо проговорил Нгуен.

— Всему свое время, — ответил Мак-Найт. — Я хочу встретиться с Миком Леонфор...

— Никаких имен, пожалуйста, — настоятельно попросил Нгуен.

Американец рассмеялся.

— Знаю, знаю, но я не страдаю шпиономанией. Ведь я привлек ваше внимание, не так ли? — Он выпустил дым из ноздрей. — И, кроме того, кто тут может нас слышать, а? Пара намазанных японских гомиков в париках. — Он грубо захохотал. — Осторожно, Ван Трак. Они могут оглушить вас своими фальшивыми грудями".

— Тем не менее воздержитесь, пожалуйста, от упоминания каких-либо имен, вы меня понимаете?

— Скажите мне, почему это дерьмо так срочно понадобилось вашему хозяину?

При упоминании имени Мика Леонфорте Николас словно окаменел. Аура удовлетворения от того, что он успешно выследил одного шпиона и одного вора, сменилась темным пустым пространством, в глубь которого он предпочитал не заглядывать. Во время вьетнамской войны Мика взяли в разведгруппу Пентагона, чтобы перекрыть главный путь поступления наркотиков из Бирмы. Они послали его в Лаос, где Мик быстро взял дело в свои руки и дезертировал из армии. Потом его партнерами стали Рок и вьетнамец по имени До Дук. Позднее в почти недоступном районе Вьетнама они построили Плавучий город, где хранили свои богатства и огромное количество оружия, которое регулярно продавали все более растущим в числе главарям военно-феодальных банд.

Николас думал, что Мик погиб — испепелен или стал жертвой радиоактивного заражения при взрыве «Факела». И теперь, когда узнал, что Леонфорте жив и стоит за кражей данных Киберсети, в его мозгу возникло что-то вроде помех, которые он ощутил в Плавучем городе, где они впервые встретились лицом к лицу.

— Это не ваше дело, — сказал наконец Нгуен.

— Да, но видите ли, теперь это стало моим делом. — Мак-Найт щелчком стряхнул пепел с сигареты. — Это служит условием для передачи.

— Но мы не договаривались...

— Я просто-напросто меняю условия игры, вы, задница. Теперь они будут другие.

Нгуен осмотрел переполненный бар. Когда он наконец заговорил, то понизил голос почти до шепота, так что Мак-Найт был вынужден склониться к нему через стол.

— Хорошо, — сказал Ван Трак. — Но я не хочу разговаривать здесь. Есть местечко понадежнее. — Он бросил на стол несколько иен, и собеседники поднялись со своих мест.

К тому времени когда они вышли на улицу, Линнера поблизости уже не было. Стоя в тени входа в секс-клуб, он наблюдал за тем, как слуга побежал за белым «БМВ».

— Вы на машине? — услышал он вопрос Мак-Найта.

— Взял такси, — ответил Нгуен. — Если возникнут какие-либо вопросы, меня с этим местом ничего не будет связывать.

Они пошли к автомобилю, и Николас бросил мимолетный взгляд на освещенную маленькую сцену секс-клуба, на которой копошились связанные женщины с кляпами во рту.

Когда заработал мотор «БМВ», Линнер перешел через улицу к своему мотоциклу и сел за руль. Все еще мысленно соединенный с Мак-Найтом, он держался далеко позади, пока Нгуен указывал американцу дорогу. Они поехали на восток, по направлению к единственному в своем роде району Синбаси, где до сих пор гейши занимались своим утонченным ремеслом. Но в Синбаси, на набережной широкой реки Сумиды, располагался также и гигантский рыбный рынок Цукиджи. К тому времени луна уже скрылась за сгустившимися тучами, и в воздухе, как фосфоресцирующий морской планктон, повисли белые, бесплотные, расплывающиеся в чернильной ночной тьме огни города.

Николас увидел, что Мак-Найт остановил машину у воды, и двое мужчин, пройдя вдоль причала, сели в небольшую лодку и поплыли вдоль берега. Ему же, физически находившемуся на тротуаре, оставалось надеяться только на психическую связь с Мак-Найтом, если только он не сможет отыскать лодку. К сожалению, поблизости ни одной из них не было видно, и Николас побежал параллельно движению суденышка вьетнамца по скользким и пустынным улочкам рынка. Сразу за ним, там, где на воду падало единственное пятно света, вьетнамец замедлил движение, и теперь всплески весел лишь изредка волновали водную гладь.

Николас, все еще находившийся в Акшаре, слышал доносящиеся с реки голоса так же хорошо, как если бы эти двое были рядом с ним.

— Хватит, — сказал Мак-Найт, — более спокойного места в Токио не найти. Теперь скажите мне...

Нгуен, осторожно передвинувшись на середину лодки, неожиданно сильно ткнул американца в расположенный на правой стороне шеи нервный центр. Мак-Найт, как будто его ударили обухом по голове, упал на руки вьетнамца, и тот начал методически обыскивать его карманы. Николас изо всех сил бросился бежать по причалу. До лодки было довольно далеко, и Линнер боялся, что он не только не успеет застать вьетнамца на месте преступления, но и вообще упустит его.

Нгуен был специалистом, а Мак-Найт не очень умелым человеком, поэтому вьетнамец очень быстро отыскал мини-диск с записанными на нем украденными данными. Американец второпях засунул его под подкладку накладного плеча смокинга.

Нгуен положил мини-диск в карман, ухватил Мак-Найта за лацканы смокинга, затем, расставив ноги, чтобы сохранить равновесие и не опрокинуть лодку, погрузил плечи и голову американца в воду.

Николас мысленно ощутил холод воды и помчался еще быстрее. Он бежал по причалу, то и дело попадая в пятна света, напоминавшие рассыпанную пригоршню маленьких лун, а на реке Нгуен, одной рукой придерживая Мак-Найта за шею, начал тихо насвистывать мелодию, отрывок одной из песен Жака Бреля. Николас знал ее — в этой песне все озверение мира во время войны было представлено в образе шлюхи, которая, раздвинув ноги, лежала на спине и кричала клиентам-солдатам: «Следующий!»

Эта мелодия служила как бы эластичной нитью, протянутой через тьму, пуповиной, связывающей его с совершающимся ужасным действием. Подбежав к тому месту, где находилась лодка, Николас ощутил приближение смерти — не своей, а Мак-Найта. Странно и неестественно было чувствовать себя находящимся за спиной у смерти, когда она уже готовилась принять в свои объятия очередную жертву. Все еще находясь в психическом контакте с Мак-Найтом, Линнер ощущал приближение холода и тьмы. Казалось, они оба падают в пустоту.

Когда что-то внутри него, похожее на луч света, вскрикнуло, вырываясь из бренной плоти, как из лабиринта, он понял, что Мак-Найт умер. Сердце Николаса так сжалось, что он почувствовал боль в груди. У него перехватило дыхание, глаза закрылись, тело обмякло, и он тяжело опустился на землю.

Кристально чистый звук, звеневший в его душе, вдруг оборвался, и Николас почувствовал себя так, как будто он уменьшился в размерах. Возможно, это было всего лишь следствием внезапного разрыва психического контакта, но он подозревал, что тут нечто большее. Мак-Найт погиб, он не смог спасти его и подумал о том, что даже такой негодяй, как этот американец, не заслужил подобной смерти.

Нгуен, убедившись в том, что Мак-Найт издал последний вздох, привязал к телу убитого несколько бетонных блоков, перевалил его через борт лодки и взялся за весла.

Линкер понял, что он должен был разобраться с вьетнамцем. Но как это сделать? Вместо того чтобы вернуться на Цукиджи, Нгуен продолжал двигаться вниз по реке, и Николас понял, что вьетнамец сделал то, что заранее хорошо спланировал. Перед тем как приехать в Кабуки на такси, он подготовил лодку, положив в нее бетонные блоки. И даже если бы американец не начал торговаться, Нгуен все равно нашел бы способ заманить его в эту лодку. Чем бы ни окончилось дело, Мак-Найту не суждено было пережить эту ночь.

Стиснув зубы, Николас упрямо бежал по берегу реки, не выпуская из поля зрения лодку вьетнамца. Он уже точно знал, что ему надо сделать.

Маргарита Гольдони де Камилло вышла из своего сверкающего автомобиля на перекрестке Парк-авеню и 47-й улицы. Вдоль разделительной полосы авеню были высажены новые деревья, и вокруг английских платанов и гинкго только начал появляться зеленый ореол. Хотя шел уже шестой час, было еще достаточно светло, дул пронизывающий, холодный ветер — весна вступала в свои права. Маргарита приказала своему вооруженному шоферу Фрэнки, чтобы он подождал ее, и в сопровождении охранника Рокко вошла в высотное здание из стекла и металла.

Пока она поднималась на 36-й этаж, у нее было время собраться с мыслями. Эта передышка, хотя и очень короткая, была для Маргариты благословением, за последние пятнадцать месяцев у нее совсем не было времени на то, чтобы заняться своими личными делами. С тех пор как был зверски убит ее брат, Доминик Гольдони, она оказалась вовлеченной в водоворот совершенно незнакомых и чуждых ей дел, так что у женщины просто закружилась голова. Даже несмотря на то, что Дом старался ввести ее в курс дела, знакомя со своими наиболее важными деловыми контактами в Нью-Йорке и Вашингтоне, она все еще была не готова к требующей поистине макиавеллиевского ума миссии — занять место брата — капо всех семей Восточного побережья. Ее прикрытием являлся муж, весьма преуспевающий в сфере шоу-бизнеса адвокат Тони де Камилло. Формально Дом сделал Тони своим наследником, но именно Маргарита, как скрывающийся за кулисами кукловод, держала в руках все нити власти. Она должна была не только поддерживать спокойствие в своем кусте семей, но и постоянно отражать все посягательства главного врага брата, Бэда Клэмса Леонфорте, который после гибели Дома начал предпринимать попытки распространить свое влияние с Западного побережья на восток. За последние несколько месяцев он, невзирая на протесты и сопротивление Маргариты, изо всех сил старался захватить в свои руки контроль над Чикаго и всеми семьями Среднего Востока. Она понимала, что Клэмс никогда бы не рискнул на подобную узурпацию власти — тем более не смог бы добиться успеха, — если бы Дом был жив. И каждый раз, когда она была вынуждена признаваться самой себе в том, что не справляется с делом, которому брат и все семьи посвятили себя целиком, во рту у нее появлялся металлический привкус желчи.

Лифт замедлил свое движение, послышался тихий звон колокольчика, и дверь открылась. Когда они с Рокко шли через выдержанный в серо-бежевых тонах холл к помещениям, где располагалась «Серениссима», принадлежащая ей преуспевающая косметическая компания, женщина физически ощущала тяжесть ответственности, возложенной Домом на ее плечи. Ей так не хватало того чувства увлеченности, которое она раньше испытывала к своему бизнесу, к ежедневному нескончаемому потоку вопросов, требующих незамедлительных действий, к триумфам и, увы, неудачам, поскольку они тоже являлись неотъемлемой частью процесса.

Со своим компаньоном, Ричем Купером, Маргарита и Рокко превратили «Серениссиму», маленькую фирму всего с двумя служащими, которая занималась рассылкой парфюмерии по почте, в процветающую, международных масштабов организацию. Ныне компания обслуживала отделения у Барнея, Блумиса, Бердорфа и в Галерее Лафайета в Нью-Йорке, а также по всей стране через сеть недавно образованных дочерних компаний, пользующихся налоговыми льготами. Их продукция нравилась французам так же, впрочем, как и итальянцам и японцам. Позднее в этом году Рич планировал предпринять массированную атаку на германский рынок, были также разговоры и о том, чтобы попробовать рынки стран бывшего восточного блока.

«Слава Богу, что есть Рич», — подумала Маргарита. Пока она вела борьбу с Бэдом Клэмсом и продолжала деловое партнерство Дома с Микио Оками, он управлялся с делами.

Офис «Серениссимы» был выдержан в приглушенных и элегантных тонах. Преобладали светло-коричневые и розовые. Обстановка в приемной была весьма комфортабельной — на этом настояла Маргарита. По стенам висели огромные фотографии всемирно известной модели, выбранной ей и Ричем в качестве единственной звезды своей рекламы. Эта модель была с ними с самого начала, и ее внешность превратилась в сразу узнаваемый фирменный знак их продукции. Подобно «Ланкому», они решили не придерживаться общепринятых тенденций в рекламе. Одно время среди моделей был в моде загадочный взгляд, затем вперед вышли золушки. В «Серениссиме» не обращали внимания на все эти новые веяния, но общая прибыль росла на двадцать пять процентов в год.

Рич поджидал Маргариту в тихой, с плотно занавешенными окнами комнате для совещаний, кубическая форма которой маскировалась располагающимися от пола до потолка книжными полками, старомодными карнизами и лепниной. Почти всю площадь комнаты занимал стол из полированного тикового дерева в форме бумеранга, позади располагался маленький буфет, на котором стояли кофемолка и кофеварка, графин с ледяной водой и бутылка ликера. За резными дверцами буфета скрывался маленький холодильник, в котором хранился запас продуктов. На всякий случай. Рич и Маргарита по опыту знали, что, когда они приходили сюда решать какую-либо насущную проблему, встреча могла продлиться весь день и затянуться далеко за полночь. Когда она вошла в двойные, с тамбуром, двери, Рич поднялся ей навстречу. Напоследок она бросила взгляд на своего телохранителя, который занял свой пост за дверью комнаты для совещаний, и женщине захотелось, чтобы поскорей настал день, когда охранники станут ей не нужны.

— Красавица, сколько лет сколько зим! — Рич обнял ее и по-европейски расцеловал в обе щеки. — Я уже начал о тебе беспокоиться. Ты как сквозь землю провалилась. Мне так надоело беседовать с твоим автоответчиком, что в последний раз я сказал ему какую-то чушь.

— Знаю, — смеясь ответила Маргарита, — я прослушала это, когда вернулась вечером домой. — Она освободилась из его объятий. — Прости, что я совсем отошла от дел, но...

— Понимаю, понимаю, — сказал Рич, поднимая вверх руки. — У тебя было столько хлопот с Фрэнси.

Она сама придумала это оправдание для своего прикрытия, потому что в нем, как во всякой хорошо продуманной лжи, была немалая толика правды. У ее юной дочери, Франсины, в обстановке обостренных отношений, сложившихся между Маргаритой и Тони де Камилло, развилась психическая депрессия и булимия. Знакомство Фрэнси с Лью Кроукером, бывшим нью-йоркским полицейским и лучшим другом Николаса Линнера, казалось, перевернуло отношение девочки к миру. Глубоко запрятанный гнев на родителей по-прежнему сохранялся, но влияние Кроукера подняло его из глубин подсознания на поверхность. Фрэнси любила Кроукера так самозабвенно, что иногда это заставляло Маргариту ревновать. Сама она любила Кроукера любовью, которая была полна горечи и иронии, так как раз и навсегда сложившиеся представления Лью о добре и зле она изменить не могла, но его гармоничные отношения с Фрэнси иногда доводили женщину до того, что она плакала по ночам. Ей самой очень хотелось иметь с Фрэнси нормальные, теплые отношения. Станет ли это когда-нибудь возможным, спрашивала себя она.

— Ей лучше, Рич, действительно лучше, — ответила Маргарита, усаживаясь в пододвинутое им кресло.

Купер всегда выглядел элегантно. Он свободно говорил на всех языках романской группы, а теперь брал уроки японского и прекрасно адаптировался к различным культурам и точкам зрения, что другие часто принимали за поверхностность. Но те, кто недопонимал его, давали ему таким образом преимущество, которым он прекрасно умел пользоваться. Ричу было уже за сорок, но взлохмаченные светлые волосы и живые голубые глаза придавали ему мальчишеский вид. Низенький и плотный, он обладал поистине неиссякаемой энергией — Маргарита не знала другого человека, который был бы способен провести пять дней на демонстрации мод в Милане, слетать в Токио, затем на неделю в Париж и вернуться в офис в полностью работоспособном состоянии. Больше всего на свете он любил путешествовать, встречаться с новыми людьми и завоевывать их доверие.

Рич был влюблен в «Серениссиму» с самого начала и очень гордился ее огромными успехами. Время от времени он поднимал вопрос об акционировании компании, но Маргарита была категорически против этого.

— Только подумай, какие дополнительные средства можно было бы привлечь! — возбужденно восклицал он. — Целую кучу, красавица!

Но она продолжала говорить «нет». Акционирование означало совет директоров и угрозу захвата контроля над компанией, если не полное овладение ею посторонними лицами. Маргарита уже сталкивалась с подобными вещами. «Что наше, то наше, — твердо говорила она ему. — И я хочу, чтобы и впредь все оставалось по-прежнему».

— Ну что ж, введи меня в курс дела, — сказала Маргарита, открывая кейс, битком набитый бумагами.

Весь следующий час Рич рассказывал: о доходах, которые за последний квартал выросли на тридцать процентов; о новой научно-исследовательской разработке — ночном креме, снимающем последствия неумеренного употребления алкоголя и недосыпания; о пользующихся налоговыми льготами отделениях — их было уже семьдесят пять, и это число все время росло; о германском направлении — два опытных парфюмерных отдела, открытых у Кауфгофа и Карштадта, имели ошеломляющий успех, и этой весной в Берлине и Мюнхене должны были открыться два первых модных магазинчика. Рич как раз только что закончил переговоры с немецкими партнерами, которые намеревались построить и эксплуатировать эти магазины.

В панегирике Рича не было ни одной грустной нотки, и все же, наблюдая за ним, Маргарита никак не могла избавиться от впечатления, что он чего-то недоговаривает. Купер все время нервно вертел в руках свою серебряную авторучку фирмы «Пеликан» — подарок немцев — и, казалось, торопился выложить все новости вместо того, чтобы посмаковать их, на что имел полное право.

Когда он закончил свою речь и Маргарита подписала контракты, которые он перед ней выложил, она пристально посмотрела на него и сказала своим обычным, ничего не выражающим голосом:

— Ну, ладно, что случилось? Рассказывай!

Некоторое время Рич молча вертел свой «Пеликан» между пальцев на манер девушек-барабанщиц на парадах. Затем резко отодвинул от стола свое кресло, раздвинул тяжелые занавеси и выглянул в окно, из которого открывался вид на реку Хадсон и окутанный туманной дымкой индустриальный Нью-Джерси.

— Рич?..

— Лучше бы ты сегодня не приходила.

— Что?

Он повернулся к ней лицом.

— Я написал письмо. Сегодня утром его должны были напечатать и отправить в офис Тони.

Маргарита поднялась с кресла, сердце ее учащенно забилось.

— Какое еще письмо? — Она заметила, что он глубоко вздохнул, чтобы собраться с духом, и от нехорошего предчувствия у нее пересохло в горле.

— Я продал свою долю, красавица.

Совершенно ошарашенная, Маргарита взглянула на своего компаньона и сказала первое пришедшее на ум слово:

— Черт!

Это слово слетело у нее машинально, как случается с водителем, навстречу машине которого неожиданно вылетает другая и который понимает, что ничего не может уже сделать, кроме как приготовиться к столкновению и надеяться, что ремней безопасности и надувной подушки окажется достаточно, чтобы спасти ему жизнь. Что же теперь сможет спасти ее? — подумала Маргарита.

Наконец шок прошел, и женщина обрела дар речи.

— Ублюдок, зачем ты это сделал?

Оробев от вида охватившей ее ярости, он пожал плечами:

— Из-за денег. Зачем же еще?

— Из-за денег? — Маргарита не могла поверить своим ушам. — Ты хочешь сказать, у тебя мало денег, ты мало зарабатываешь?

Рич снова пожал плечами:

— Достаточно денег никогда не бывает, красавица.

— Перестань! — выкрикнула она. — У тебя больше нет права называть меня так.

Он побледнел от обиды и отвернулся к окну.

— Теперь ты видишь, что лучше бы тебе было прочитать письмо.

Маргарита потерла кончиками пальцев пульсирующие виски, потом подошла к буфету, налила себе стакан воды и, поискав в сумочке успокоительное, проглотила его, запив глотком воды. Потом вытерла губы и повернулась к нему.

— Почему же ты не сказал мне об этом раньше?..

— Потому, что ты не была здесь уже несколько месяцев!

Теперь они стояли лицом друг к другу, как два животных, попавших в перекрестие прожекторных лучей, перепуганные, не знающие, что им предпринять дальше.

— Рич, — она протянула к нему руку, — давай поговорим об этом сейчас. Еще не поздно...

— Уже слишком поздно, Маргарита. Вчера вечером я подписал все документы. Дело сделано.

Она заглянула в его голубые глаза, пытаясь понять в чем тут дело. Это было на него не похоже. Как будто перед ней стоял абсолютно другой человек, а не тот Рич, с которым ее связывали двадцать лет партнерства. Сколько раз он бывал в ее доме, присутствовал на первом причастии Фрэнси, купил ей лохматого игрушечного медведя в рост человека, которого она до сих пор любит, а в прошлом году подарил девочке громадную систему мультимедиа — со стереодинамиками и всем прочим — к ее новейшей модели «Макинтоша». И вдруг это предательство. Почему? Неужели из-за денег?

— И кому же ты продал?

— Ради Бога, послушай, красавица, ничего изменить нельзя. Я останусь работать здесь, подписал рабочий контракт...

— Контракт! — В ее голосе звучала презрительная насмешка. — Наемный работник в своей собственной компании. — Она затрясла головой и вцепилась руками в свои густые темные волосы. — Мадонна, послушай сам, что ты говоришь. Ты что, не понимаешь? Эти недоноски, кем бы они ни были, владеют тобой. В тот момент, когда они будут несогласны с твоими решениями, или им не понравится то, как ты работаешь, или даже костюм, который ты носишь, а может быть, то, как от тебя пахнет, тебя вышвырнут отсюда даже без выходного пособия. Все, над чем ты работал более десяти лет, будет похерено. — Маргарита опять взглянула на него. — Рич, что же ты наделал!

— Поверь мне, — ответил он отвернувшись, — я сделал то, что было нужно.

— Сейчас я уже не верю ничему и никому. — Она допила воду и налила себе еще; в горле было сухо. — Так кто это? Перельман? Теперь моим совладельцем станет «Ревлон»?

— Нет, нет, ничего подобного, — сказал Купер, покусывая губы. — Собственно говоря, эта компания первый раз вторглась в косметический бизнес. Она называется «Вольто Энтерпрайзес Лимитед». Базируется в Палм-Бич во Флориде, но имеет отделения по всему миру. Они возили меня в Палм-Бич, — продолжил Рич патетическим тоном, стараясь заразить ее своим энтузиазмом. — Бог мой, видела бы ты их главное здание! Огромный белый особняк — просто дух захватывает.

— Так, значит, их люди пудрили тебе мозги, может быть, даже подсунули кого-нибудь тебе в постель, пока ты совсем не очумел, а потом купили тебя, — сказала Маргарита с отвращением в голосе. — И что же из себя представляет хозяин этого «Вольто»?

— Не знаю. Я с ним не встречался. Только с группой высокопоставленных служащих — вероятно, с советом директоров — ну и, действительно, с кое-какими людьми, э... для развлечений. — Купер был бисексуалом, что кое-где в Европе считалось признаком хорошего тона. — И, конечно, с юристами. Это было незабываемое время.

— Дух захватывает... незабываемое время, — с горечью повторила она. — Я вся горю желанием встретиться со своими новыми партнерами.

— Все останется по-прежнему. — Но при этих словах Рич опять отвернулся, словно сам в них не верил. — Люди из «Вольто» будут здесь завтра, чтобы встретиться с нами. Тогда ты увидишь, что это не такая уж трагедия, как тебе кажется.

— Мадонна, на какой капустной грядке тебя нашли? — Маргарита вдруг обнаружила, что вот-вот рассмеется, и это, к счастью, остановило готовые навернуться на глаза слезы. Она допила воду и налила себе ликера. — Ты предал меня, предал все, чего мы достигли вместе.

В комнате повисло тяжелое молчание. Кондиционер гудел, как провод под напряжением, как пульсирующая на ее висках жилка.

— Я тебе верила, а ты продал меня. — Маргарита запустила пустой стакан Куперу в голову. — Ублюдок!

Каждую пятницу в пять часов Тони де Камилло делали массаж. Даже когда он уезжал из города, все равно в этот день и час работа прекращалась, чтобы он мог расслабиться. Подобная релаксация была для него одной из жизненно необходимых вещей. Он считал, что без этого не сможет заниматься делами. Ясность головы позволяла ему придумывать новые способы того, как с помощью не допускающих двоякого толкования параграфов законов закладывать под своих соперников такие бомбы замедленного действия, которые позволяли впоследствии, спустя один, два или даже пять лет, вязать из них узлы.

Если же, как в настоящий момент, он работал в своем нью-йоркском офисе, то точно в 4.45 удалялся в заднюю комнату, которая сообщалась с гимнастическим залом, построенным во время недавней реконструкции.

Сейчас было ровно 4.30, и Тони говорил по телефону с главой студии «Трайдент» в Лос-Анджелесе.

— Послушай, Стенли, у моего клиента вполне законная жалоба. — Он кивнул своей головой патриция. — Разумеется, я об этом знаю. Я согласовывал этот сволочной контракт с твоим юридическим отделом. Они три месяца портили мне кровь, и поэтому-то я и говорю тебе, что так не пойдет. Почему? Я скажу тебе почему, Стенли. Этот говнюк продюсер берет моего клиента за глотку. Хочет, чтобы тот ушел. Да, да, оттуда. Хорошо, Стенли, можешь кричать сколько угодно, но это дело ты уладишь. Потому что если ты не сделаешь то, о чем просит мой клиент, я позабочусь, чтобы твоя студия закрылась плотнее, чем утиная гузка. Профсоюзы захотят... Угроза, Стенли? Ты шутишь? — Он переложил зубочистку в другой угол рта. — Ты что, меня не знаешь? Меня многие называют метеорологом. Да, да, верно. И начиная с этого момента оттуда, где я сейчас сижу, в твоем направлении двинулся шторм, так что советую тебе сворачивать паруса — все до единого, — пока твой корабль не перевернулся.

— Подонок, — сказал Тони, отшвырнув телефонную трубку. Потом нажал кнопку интеркома: — Мери, если меня будет спрашивать Стенли Фридмен, скажи, что я уехал. И позвони в Лос-Анджелес Мику. Передай ему — три дня на «Трайдент», он поймет, что это значит. — Пора научить уму-разуму мистера Стенли, решил Тони. Во сколько ему обойдется трехдневный простой студии? В кругленькую сумму.

Он взглянул на свои плоские золотые часы. Четыре сорок пять. Тони потянулся, встал с кресла, и скидывая на ходу кожаные туфли ручной работы, направился к двери в задней стене комнаты. Несмотря ни на что, день прошел удачно.

Пройдя через гимнастический зал, он вошел в комнату для массажа и, подойдя к окну, постоял там, глядя на Манхэттен невидящими глазами. Потом задернул тяжелые шторы, разделся, снял с себя ювелирные украшения и лег лицом вниз на обитый мягким материалом стол, прикрыв свежим полотенцем волосатые ягодицы.

Массажистку, которая обслуживала де Камилло вот уже пять лет, секретарь направил в приемную личного офиса Тони, где ее и все оборудование тщательно обыскали два телохранителя. Только после этого женщину проводили в комнату для массажа.

Она вошла, как всегда, молча и вставила кассету в стереомагнитофон. Что это будет сегодня, Китаро или Эниа? Он услышал звук льющейся из крана воды, она мыла руки, а затем почувствовал успокаивающий запах розмарина, когда массажистка, энергично потерев ладонями друг о друга, чтобы разогреть их, откупорила флакон с маслом и приступила к работе. Спокойная музыка обволакивала его, а сильные и искусные руки женщины начали снимать напряжение с шеи и плеч. Как всегда, стоило ему глубже погрузиться в расслабленное состояние, в памяти всплыли воспоминания, как появляются на свет божий давным-давно захороненные вещи при археологических раскопках. Уютный запах домашнего хлеба, который пекла его мать, напевая вполголоса сицилианскую мелодию, ее белые, как у привидения, от муки и сахарной пудры полные руки.

Резкий запах розмарина будил также воспоминания о едком дыме кривых сигар, которые отец сам крутил из листьев кубинского табака в сыром подвале. Когда мальчик однажды спустился вниз, чтобы взглянуть, что там делается, отец избил его до полусмерти. И правильно сделал: подросток поступил глупо, влезая в мужской мир, сам еще не будучи мужчиной. Его молчаливый отец, изредка говоривший на спортивные темы, никогда, однако, не распространялся о своей работе на грязной фабрике в Вихокене по ту сторону реки, где он ежедневно подвергался воздействию химикалий, однажды убивших его в одночасье. Мальчик слышал, как на похоронах сосед сказал матери, что это лучше чем десятилетиями мучаться от эмфиземы или год или два умирать от рака легких. Позднее, уже поступив в Принстон, Тони понял, что отец никогда не говорил о работе, потому что стыдился ее, стыдился, что был недостаточно образован. И когда Тони окончил юридический факультет, он очень горевал о том, что отец не стал свидетелем его триумфа.

Он довольно замычал, когда пальцы массажистки начали разминать нервный узел у основания шеи, дыхание стало еще глубже, а тело расслабилось еще больше.

Запах розмарина напомнил ему также воскресные обеды у брата. Мэри знала толк в готовке, достаточно было взглянуть на нее, чтобы это понять. Она была хорошей женщиной и родила Фрэнку двух крепких сыновей. Больше, чем ему принесла Маргарита. Кроме того, Мэри не умела огрызаться. Она знала свое место, не вмешиваясь в мужские дела, предоставляя Фрэнку добиваться успеха в жизни. Тогда как он сам был всего лишь высокопоставленным мальчиком на посылках, марионеткой в руках жены, ее прикрытием. Черт бы побрал Доминика и его приверженность к женщинам!

— Расслабьтесь, мистер де Камилло, — прошептала массажистка. — Вы снова напряглись.

Конечно, а кто бы не напрягся, подумал Тони, чувствуя, как ее пальцы все глубже погружаются в его тело. Боже всемогущий, все эти унижения, которые он должен терпеть. Властная жена, которая ведет себя как мужчина, которая не смогла — или, что еще хуже, не хочет — родить ему сына. Дочь, которая чувствует себя более счастливой вдали от дома, где-то в Коннектикуте, куда ее, даже не сказав ему адреса, услала Маргарита. И, помимо всего прочего, ее отношения с этим засранцем, бывшим фараоном Лью Кроукером. Вполне достаточно для того, чтобы вывести из себя любого.

Но Тони де Камилло знал, что ему необходимо соблюдать хладнокровие. От него требовалось только терпение, избытком которого, правда, он никогда не обладал. Но если он будет так же терпелив с Маргаритой и Фрэнси, как при заключении контрактов, все образуется. В конце концов эти суки вынуждены будут уважать его. Наступит время примирения. Маргарита поймет, какой глупостью была эта интрижка с Кроукером, и он снова заполучит ее в свою постель и, может быть, даже сможет сделать ей сына, которого так страстно желает. «Пока у тебя нет сына, ты не мужчина» — так говорил ему отец с почерневшими от химикалий руками, и он был прав.

У Тони затекла шея, он повернулся лицом в другую сторону и именно в этот момент заметил, что тяжелые шторы шелохнулись. Он остался совершенно неподвижен, сердце билось тяжело и замедленно, потом сморгнул и присмотрелся пристальнее. Занавеси по-прежнему колыхались. Но этого не могло быть. Здание ничем не отличалось от всех современных небоскребов — окна в нем не открывались. Но он ясно почувствовал дуновение прохладного воздуха, запахло копотью и автомобильными выхлопами. Тони протянул руку, так медленно, что массажистка ничего не заметила.

— Дорис, — тихо сказал он, — мне кажется, что я предпочел бы лаванду.

— Конечно, мистер де Камилло, — ответила массажистка и молча подошла к сумке, где стояли перетянутые толстой лентой флаконы с различными маслами.

Когда женщина наклонилась над сумкой, занавеси распахнулись, обнажив большую круглую дыру в оконном стекле.

Аккуратно вырезанное стекло, как огромная линза, лежало на деревянной люльке, которой обычно пользуются мойщики стекол. Мужчина, который его вырезал, шагнул в комнату. Он был одет в форму мойщика стекол без фирменных знаков. В правой руке у него был пистолет тридцать восьмого калибра, снабженный глушителем. При виде голого Тони он улыбнулся, показав кривые желтые зубы.

— Бэд Клэмс говорит тебе: «Прощай, Тони».

Пух! Пух! Звуки казались совершенно невинными, как будто Тони просто выпустил газы, но произведенный ими эффект был далеко не безобидным. Незнакомец откинулся назад, на губах его по-прежнему играла усмешка, но в широко открытых глазах, которыми он вперился в кольт Тони, застыло выражение удивления. Он схватился за занавеси, почти сорвал их, и рухнул на пол. Из груди «мойщика» хлынула кровь.

— Жаль, что ты ничего уже не сможешь передать Бэду Клэмсу, — сказал Тони и взглянул на человека, который хоте убить его. Глаза мужчины уже закатились.

Дорис в ужасе закрыла себе рот, ее пальцы судорожно вцепились во что-то белое, вероятно, это был флакон с ароматическим маслом, который она только что вынула из своей сумки.

— Все в порядке, — проговорил Тони успокаивающим голосом. — Все кончено. Вы вне опасности. — Он постарался улыбнуться, но женщина, оцепенев от страха, все еще не могла оторвать взгляда от кольта. Все женщины одинаковы. Однако не стоит привлекать к себе внимание охраны здания. Его бизнес абсолютно легальный, и любое происшествие, говорящее об обратном, могло разрушить эту репутацию. Поэтому де Камилло всегда использовал оружие с глушителем.

Бизнесмен осторожно положил кольт на массажный стол и, подняв руки, снова направился к женщине.

— Видите? Никаких проблем. Все кончено.

Приблизившись, он заметил, что женщина дышит спокойно. Дорис отняла руку ото рта, на коже ладони, там, где она прикусила ее почти до крови, остались белые отпечатки.

— Дорис? — Он коснулся ее рукой. — В чем дело? С вами все в порядке?

— Я думаю не о себе, — ответила массажистка и вонзила в грудь хозяина десятисантиметровое лезвие стилета.

— О черт! Что... — Он навалился на нее, хотел было закричать, но женщина закрыла его рот рукой.

— Бэд Клэмс передает, что вам следовало бы получше о себе заботиться, мистер де Камилло, — сказала она и посмотрела на него как на лягушку, которую собралась препарировать.

Тони попытался выругаться, дотянуться до оружия, но не смог сделать ни того, ни другого. Ноги были как ватные, внутри все похолодело. Он только застонал, а массажистка опытной рукой провела маленькое, но острое как бритва лезвие через легкие к сердцу. Тони навалился на нее уже всем телом.

«Мертв», — подумала Дорис, сбрасывая хозяина на пол, затем вытерла рукоятку стилета и, подтащив «мойщика стекол» поближе, сунула лезвие в его еще теплую руку. Оглядевшись по сторонам, взяла кольт полотенцем, чтобы не оставить на нем отпечатки своих пальцев, и бросила между убитыми. Потом подняла ватный тампон, в котором прятала стилет, засунула его в сумку и собрала все свои причиндалы. Закинув сумку за плечо, она нырнула в аккуратную дыру в оконном стекле, залезла в люльку и исчезла.

Токио — Палм-Бич — Нью-Йорк

— Значит, вы выследили его?

— Да, — ответил Николас.

— Ну и куда же вошел этот ваш таинственный вьетнамец?

Николас взглянул на расположенное в центре туристического района Роппонжи здание из стекла и железобетона, по форме напоминающее крыло летучей мыши.

— Видите выступающую остекленную террасу на втором этаже? Он вошел во французский ресторан под названием «Услада моряка». Мне сказали, что это новое, сверхфешенебельное, с соответствующими ценами заведение.

Тандзан Нанги не повернулся к Николасу, он продолжал сидеть на кожаном сиденье своего лимузина, глядя сквозь затемненное стекло на серо-стальное небо Токио, нависающее над крышами Роппонжи.

Пятью минутами раньше «мерседес» бесшумно остановился возле черного мотоцикла Николаса. Рано утром Коуи отвезла его к пристани возле Цукиджи, где он его оставил. Из автомобиля он позвонил в госпиталь, где ему сказали, что Ватанабе тщательно охраняют, он вне опасности, но все еще находится в бессознательном состоянии. Николас понимал, что когда инженер придет в себя, его надо будет допросить.

Нанги прибыл после того, как Николас связался с ним через «Ками» и вкратце рассказал о случившемся. Он догадывался, что, если бы не украденные данные Киберсети, ему вряд ли удалось бы выманить бизнесмена из его таинственного убежища.

Интересно, что Нанги видит там, в затуманенном дождем городском пейзаже Токио? Отдельные надписи и рисунки, сливающиеся в одно гигантское расплывчатое полотно, буйство цветов рекламы — все это лишь приближение к реальности, чем в действительности и являлся этот город символов.

— С кем он здесь вступил в контакт?

— С женщиной, — ответил Николас. — Ее имя Хоннико.

— Данные сейчас у нее? — спросил Т'Рин.

— Да.

Нанги приехал не один, и это удивило Линнера. Его сопровождал новый вице-президент. В его присутствии Николас не мог обсуждать с Тандзаном то, что ему хотелось. Кроме того, Линнер снова почувствовал перемену в особых отношениях с другом и наставником.

После столь долгой разлуки с ним он не мог избавиться от чувства беспокойства. Нанги уже не был столь энергичен, как прежде. Прошлогодние молниеносные поездки на Украину, в Россию, Сингапур, Китай и Гонконг дали себя знать. Может быть, из-за них он и получил инфаркт. Но оставался еще вопрос, связанный с его поведением.

Разумеется, Нанги волновался, думая о том, как спасти «Сато», и, следовательно, был кровно заинтересован в успехе Киберсети. Но именно то, что Тандзан так волновался, заставляло Николаса еще сильнее чувствовать свою вину, ведь он оставил его одного во время кризиса.

Нанги неловко повернулся, и свет реклам отразился от поверхности его искусственного глаза. Тандзану пришлось многое пережить в войну, и не последним из этих переживаний была смерть лучшего друга, человека, который завещал ему «Сато Интернэшнл».

— Последствия этого могут быть непредсказуемы, — сказал он, медленно покачивая головой. — Мы должны любой ценой заполучить назад данные Киберсети.

— Я все-таки не могу понять, как во время презентации выкрали данные, — сказал Т'Рин. — Это говорит о том, что в системе безопасности имеются большие дыры. — «Ему, конечно, легко было критиковать область, которая в настоящее время не находилась под его контролем. А может быть, ему нужен и этот кусок пирога», — подумал Николас. — Это уже вторая утечка за последние восемнадцать месяцев. Тогда другой программист, Масамото Гоэй, попался на продаже секретов «Сато». Я предлагаю начать крупномасштабное расследование.

— Линнер-сан хорошо сделал, что спас Ватанабе жизнь, — без энтузиазма произнес Нанги, вздохнул и поднял руку, как бы соглашаясь на предложение молодого вице-президента. — Может быть, Т'Рин, мы совершили ошибку и слишком рано ввели в действие Трансокеаническую киберсеть.

Т'Рин молчал. Он был не такой дурак, чтобы отвечать на этот весьма непростой вопрос. Как бы он ни ответил, все было бы не в его пользу. Но Николас воспользовался его замешательством и спросил о том, что не выходило из его головы с самой презентации:

— Нанги-сан, можете вы объяснить мне, откуда взялась эта фирма «Денва»? Т'Рин-сан на презентации сказал, что она стала совладелицей Киберсети.

Нанги провел рукой по лицу точно так же, как и при разговоре с Николасом по Киберсети.

— Ах да. К сожалению, у меня не было времени, чтобы рассказать вам все, Николас-сан. Просто во время вашего отсутствия мы, для того чтобы приблизить день открытия, были вынуждены принять несколько партнеров.

— Партнеров? Почему же вы не посоветовались со мной? — спросил Николас. — У нас ведь была на этот счет договоренность.

Т'Рин удивленно поднял брови:

— Нанги-сан, простите меня за невежливый вопрос, но разве вы не информировали Линнера-сан об этом партнерском соглашении через «Ками»?

Нанги, не обращая внимания на вопрос Т'Рина, прикрыл глаза.

— Видите ли, у нас не было другого выхода. — Он указал на сидящего рядом с ним молодого человека. — Собственно говоря, он и выдвинул эту идею.

Николас взглянул на Т'Рина, сидевшего очень прямо с непроницаемым выражением на красивом лице.

— И действительно, я решил, что это отличная идея. Объединение с партнерами — жест доброй воли, а это наряду с успехом Киберсети как раз то, что нам нужно. — Нанги потряс головой, как старый терьер. — Слышали насчет премьер-министра? Ужасно. Передали сегодня рано утром. Какой удар! А теперь еще эта беда с Киберсетью. Но Т'Рин — действительно прекрасный работник и очень умен, поэтому теперь, когда Киберсеть уже в действии, он будет руководить ее повседневной работой.

Это как будто послужило сигналом. Т'Рин наклонился вперед и открыл маленькую дверцу из полированного дерева, за которой находился шкафчик с принадлежностями для приготовления чая, и начал заваривать зеленый чай. Тандзан, хотя и не смотрел в его сторону, но, должно быть, знал, чем он занимается, поэтому не сказал ни слова.

Николас наблюдал за тем, как молодой человек взбивает смесь порошкообразного чая и воды в мелкую горькую пену. Первую чашку он подал в руки Нанги. Вторую получил Николас. Только потом взял свою. Он обращался с Нанги, как заботливая сиделка с пациентом, здоровье которого целиком зависит от нее.

Тандзан выпил свой чай, но, по-видимому, это его не успокоило. Он сказал:

— Презентация Киберсети была превосходно организована. Просто превосходно. Но теперь, после кражи данных, совершенно непонятно, чем все это кончится.

Николас смотрел в окно, по которому стекали струйки дождя. Его не волновало, как к нему относится Т'Рин. Все это просто в очередной раз указывало на то, что мозг Нанги не в порядке, что его память уже не та, что раньше. Надо было не сердиться, а сконцентрировать свои усилия на самом насущном.

С того момента, как он узнал, что Нгуен работает на Мика Леонфорте, все для него стало выглядеть совершенно по-другому. Что Мик собирается делать с данными Киберсети? Он не так глуп, чтобы попытаться на основе полученной информации организовать свою собственную сеть; адвокаты «Сато» забросали бы его многочисленными обвинениями в нарушении прав собственности, и он прогорел бы через три месяца. Тогда что?

Николасу ничего не приходило в голову, но он знал, что должен найти разгадку. Встреча с Миком в Плавучем городе сильно обеспокоила его. И если быть абсолютно честным с самим собой, с тех пор он никак не мог выбросить это из головы. В Мике было что-то необычное — и в то же время ужасающе знакомое. Впечатление сложилось такое, что он знал Мика задолго до того, как они встретились. Но это ведь было невозможно, так ведь?

— Еще чаю?

Николас обернулся и увидел, что Т'Рин услужливо, как гейша, склонился над Нанги, но тот отрицательно покачал головой, повернулся к Николасу и сказал:

— Найдите эти данные. Вы должны вернуть их. Киберсеть — наша единственная надежда.

— Нанги-сан, нам надо поговорить...

Но его друг только отмахнулся:

— Я устал. Поговорим позже, хорошо? Мне пора отдохнуть.

Т'Рин распахнул дверцу лимузина, и Тандзан уехал. Выбравшись под моросящий дождь, Николас обратился к молодому человеку:

— Можно вас на минуту? Расскажите мне, что происходит.

Т'Рин кивнул в присущей ему подобострастной манере, которую он, вероятно, напускал на себя, чтобы скрыть неуемную жажду власти, затем элегантным движением раскрыл над Линнером большой черный зонт и сказал:

— С удовольствием, Линнер-сан. Вы так мне помогли прошлым вечером, и я сделаю для вас все, что в моих силах.

Николас был уверен, что Т'Рин пытается поймать его на удочку, рассчитывая на присущую европейцам нетерпеливость. Это была обычная уловка, на которую японцы часто ловят европейцев. Линнер был готов вести беседу на японский манер, но это не означало, что он не собирался преподнести молодому человеку несколько сюрпризов.

— Как вы знаете, я долго отсутствовал, и это поставило меня в несколько невыгодное положение. Помогите мне разобраться, что происходит в «Сато». Нанги-сан ведет себя очень странно. Такое впечатление, что он несколько отошел 6т дел. К тому же он должен был поставить меня в известность об этом партнерском соглашении, но не сделал этого. Как вы думаете почему?

— Может быть, на него повлияла болезнь сердца? Я читал, что подобное иногда случается. — Пока молодой человек произносил общеизвестные вещи, он стоял прямо, как солдат, заложив свободную руку за спину. На его лице опять появилась маска преданного слуги, которую он надевал с легкостью опытного актера.

Некоторое время Николас молча разглядывал ничего не выражающее лицо Т'Рина, затем спросил:

— А каково ваше личное мнение?

— Высказывать личное мнение было бы с моей стороны слишком самонадеянно.

Линнер, который начал понимать его, сказал:

— Так поделитесь им со мной! Я вам буду крайне обязан.

— Как вам будет угодно, сэр. — Т'Рин прокашлялся. Теперь он держался более свободно, может быть, оттого, что сосредоточил все свое внимание на теме разговора, а может быть, и потому, что беседа пошла по направленному им руслу. — Я считаю, что за последний год Нанги-сан перенес несколько — как бы это сказать — микроинфарктов.

Николас опять почувствовал, что похолодел от страха. Жизнь без наставника казалась ему невозможной.

— Есть какие-либо медицинские свидетельства, подтверждающие ваше предположение?

— Нет, сэр. Их нет. — Т'Рин проводил глазами двух мужчин под черными зонтами. — Это всего лишь мое личное мнение. И, признаюсь, я поделился им только с вами.

— Очень любезно с вашей стороны. — Николас постарался скрыть, как расстроили его эти новости. — Это все, что я хотел узнать. Да, кроме того, мне как можно скорее нужны все материалы, касающиеся этих партнеров — «Денвы»:

Т'Рин кивнул со своим обычным угодливым видом:

— Слушаюсь, сэр. Могу я спросить, сэр...

— Разумеется.

— Нанги-сан рассказал мне о краже данных. Могу ли я спросить, почему вы оставили украденные данные в руках у этой особы? Разве не было бы более благоразумно поместить ее — вместе с данными — под арест?

Николас понял, что недооценил остроту ума молодого человека. Вопрос был очень уместным, и Т'Рин задал его, чтобы снять с себя подозрения, если они появились у его собеседника.

— Материал был бы в безопасности, это так, — осторожно проговорил Линнер. — Но мы ничего не узнали бы о людях, которые его украли. И тогда, рано или поздно, они повторили бы попытку, провернув операцию более успешно.

— Понимаю. — Т'Рин кивнул, как студент, внимающий наставлениям любимого профессора, и сложил зонтик. Его зачесанные назад, промокшие волосы блестели, как самурайский шлем. Затем, выдержав паузу, произнес:

— Кстати, Нанги-сан хотел, чтобы я вам сообщил о том, что в расследовании вам будет помогать один из членов токийской прокуратуры — человек по имени Танака Джин.

— Но мне не нужен ни токийский прокурор, ни кто-либо другой. Предпочитаю работать один, и Нанги-сан это знает.

— Я в этом не сомневаюсь. — На губах Т'Рина опять появилась тень улыбки, и он открыл дверь своего лимузина. — В данном случае я просто посыльный и ничто более.

Прежде чем Николас смог ответить, молодой человек захлопнул бронированную дверцу, и «мерседес» рванулся вперед.

Николас внимательно рассматривал Хоннико. Она была одета в серо-зеленое блестящее платье от Токуко Маеды, сшитое из нового японского синтетического материала, очень приятного на ощупь и позволяющего имитировать любую желаемую текстуру. Этот материал был нечто среднее между шелком и льном. Длинное платье женщины прикрывало серые туфли на высоких каблуках. Ее светлые волосы были коротко подстрижены, на губах — светло-розовая помада, на левой руке — широкий золотой браслет, и больше никаких драгоценностей. Стройная Хоннико выглядела очень элегантно, что казалось вполне естественным для хозяйки такого ресторана, как «Услада моряка».

Интерьер был выдержан в сине-зеленых тонах, если не считать покрытого медью бара, отражающего неровный свет. В одном углу располагалась маленькая сцена, а на каждом столе стояло по толстой, испускающей аромат шафрана свече. Из-за большого количества вьетнамских безделушек это заведение почти не отличалось от растущих как грибы ресторанов нового Сайгона.

— Я пришел не для того, чтобы есть, — сказал Николас. Возможно, это был обман зрения, но помещение показалось ему изогнутым, как раковина наутилуса.

Хоннико едва минуло тридцать, но ее темные, слегка миндалевидные глаза говорили о том, что она старше. Эта женщина, несомненно, обладала обаянием, кроме того, чувствовалось, что она знает, как вести себя в щекотливых ситуациях.

— Вы не похожи на торговца, а поскольку мы никому ничего не должны, то не можете быть и судебным курьером. — Ее глаза раскрылись. — Вы полицейский?

— А что тут может понадобиться полицейскому?

— Понятия не имею.

— Я бы выпил чего-нибудь. — Николас все еще стоял в дверях.

— Пиво подойдет? — спросила Хоннико и зашла за стойку бара. Она была достаточно умна, чтобы понять, что иначе от этого человека не отделается.

— Подойдет. — Линнер сел на стул у бара, его взгляд скользнул по тонким длинным пальцам женщины, которая вынула из холодильника две бутылки пива и открыла их. Вместо того чтобы налить себе, она принялась отпечатывать донышком бутылки мокрые круги на стойке.

— Давно здесь?

Она посмотрела на него:

— Вас интересует ресторан или я?

— Как вам больше понравится.

— Ресторан открыт уже три месяца, но, разумеется, перед этим его около года реконструировали.

— Он ваш?

Хоннико тихо рассмеялась:

— Конечно, нет. Но я не жалуюсь. Кусок хлеба себе зарабатываю.

— Но, думаю, вам этого недостаточно.

— Странное замечание. — Женщина не смогла сдержать улыбку. — Но вы правы. Всегда хочется чего-нибудь большего.

— Вы знаете человека по имени Ван Трак? Нгуен Ван Трак?

— Имя вьетнамское.

— Да.

Она нахмурила брови, как бы показывая, что старается что-то вспомнить.

— К нам постоянно приходят два вьетнамца, но у них другие имена.

— Вы уверены? Нгуен — это вьетнамский эквивалент Джо Смита.

— И все же это имя мне незнакомо. — Женщина отодвинула в сторону свою бутылку. — Так, значит, вы все-таки полицейский.

— Ван Трак должен мне деньги. Чтобы получить их, я следую за ним от самого Сайгона.

Позади Линнера открылась дверь, и разносчик ввез тележку с безалкогольными напитками. Хоннико извинилась, подписала накладную и что-то крикнула в глубь ресторана. Оттуда тотчас же выскочил сгорбленный японец в грязном фартуке и занялся покупками.

— Если этот человек здесь появится, я обязательно скажу ему, что вы его ищите. — Хоннико повернулась к Линнеру: — Могу ли я еще чем-нибудь вам помочь?

— Вы двигаетесь с грациозностью истинной гейши. — Николас заметил, что доставил женщине большое удовольствие. Он сделал ей очень большой комплимент, и она это оценила.

— Благодарю вас.

Он слез со стула.

— Сколько я вам должен?

— За счет заведения. — Хоннико улыбнулась, но в глазах ее застыло какое-то странное выражение. Может быть, любопытство.

— Вы частично американец?

— Нет, англичанин. Мой отец служил под началом Макартура.

— А мой был военным полицейским, которого оставили здесь после войны. Он так и не вернулся на родину.

Благодаря тому, что у Хоннико и Николаса матери были японки, между ними на мгновение образовалась молчаливая связь. Женщина что-то хотела ему сказать, но в этот момент раздался звонок. В то время, когда она говорила по беспроволочному телефону, он согнулся в традиционном японском поклоне и вышел из ресторана.

В Палм-Бич белое солнце стояло в зените, обжигая лучами водную гладь залива. Королевские пальмы обвисли от жары. Был еще только второй час дня, но Веспер Архам и Лью Кроукер очень устали, так как работали с половины четвертого предыдущего утра.

Для Веспер эта работа фактически началась несколько лет назад. Начав, подчиняясь законам клана, работать на кайсё Микио Оками, Веспер была внедрена в «Зеркало» — сверхсекретное правительственное бюро по расследованию шпионажа и терроризма. Работая там, она обнаружила, что из пентагоновского Управления по научным исследованиям, известного как УНИМО, кто-то выкрал суперновейшее вооружение и продает его на мировом черном рынке оружия. Это были плохие новости как для Америки в целом, так и для Пентагона в частности. Мысль о том, что самое современное экспериментальное американское оружие может оказаться в руках Саддама Хусейна или колумбийского наркотического картеля, ужасала ее. И этот ужас возрос еще больше, когда Веспер обнаружила, что утечку информации из УНИМО организует кто-то внутри «Зеркала». И с тех пор как она узнала, что Леон Ваксман, покойный глава «Зеркала», на самом деле был Джонни Леонфорте, девушка пыталась выяснить, не стояла ли за этими хищениями из УНИМО семья Леонфорте. УНИМО субсидировалось из секретных фондов, а это означало, что конгресс не голосовал по вопросу его финансирования. Фактически УНИМО не существовало. И все-таки кто-то сумел проникнуть сквозь все заслоны и взял из его арсеналов самые лакомые кусочки. Кто же это мог быть?

Чезаре Леонфорте? Да, такое подозрение имело под собой основание, поскольку отец Чезаре, Джонни Леонфорте, имел доступ к УНИМО через «Зеркало». И если старший Леонфорте открыл сыну дорогу к УНИМО, у того вполне хватало ума, чтобы с помощью взяток и вымогательств организовать утечку информации даже теперь, когда Джонни был мертв.

Для Веспер мысль о необходимости прекратить эту утечку из органа национальной безопасности и добиться того, чтобы Чезаре был наказан по закону, превратилась в навязчивую идею. Она, как и все сотрудники «Зеркала», была обманута Джонни Леонфорте, и ей хотелось, чтобы Чезаре заплатил не только за то зло, которое сотворил сам, но и за грехи отца. Чтобы добиться этого, она вновь пошла на государственную службу в Антимонопольный отдел и устроила так, чтобы Лью Кроукера наняли в качестве приставленного к ней независимого оперативника. Это было не так трудно, как могло показаться со стороны. Если знать соответствующие процедуры, можно без особого труда получить скрепленные всеми необходимыми подписями назначения. Старый босс Леон Ваксман — Джонни Леонфорте — был мертв, а Веспер поддерживало несколько человек, для которых оперативник с ее способностями был неоценимым сокровищем. Эти люди занимали такие высокие посты в правительстве, что их слово было почти равносильно слову Божьему.

Оказавшись в АМО, девушка быстро обнаружила, что там уже давно держат на примете компанию, которая была зарегистрирована на Багамах и называлась «Вольто Энтерпрайзес Анлимитед». Компания эта служила, как считали в АМО, каналом для отмывания сотен миллионов грязных денег. И Веспер с трепетом узнала, что человеком, который, как полагали, богател на этих грязных деньгах и стоял за спиной «Вольто», был Чезаре Леонфорте, сын Джонни.

И тогда для Веспер все сошлось один к одному. Она всегда удивлялась, как Джонни Леонфорте сумел так ловко замаскироваться под Леона Ваксмана. Разумеется, у него были великолепно сфабрикованные документы — о прохождении военной службы, метрики, дипломы колледжа и университета и, для пущей убедительности, свидетельство о разводе в штате Виргиния. Кроме того, за границей он сделал себе пластическую операцию. И все же Веспер часто задавала себе вопрос: как Джонни умудрился пройти сложную процедуру проверки, принятую в «Зеркале»?

После небольшого расследования она нашла ответ. Как раз в то время, когда Леонфорте занял этот пост, правительственные учреждения подверглись очередной волне реорганизации. Множество сотрудников низшего звена были уволены, в том числе и занятый неполный день персонал, ответственный за проверку. Вместо них была привлечена Национальная служба безопасности, независимая организация, которая специализировалась на проверке персонала. Просмотрев массу компьютерной документации, Веспер впоследствии обнаружила, что НСБ полностью субсидировалась «Вольто Энтерпрайзес Анлимитед». Неудивительно, что Джонни Леонфорте смог преодолеть тщательно продуманную систему безопасности. В сущности, он весьма хитро замкнул ее на себя, его «проверял» его собственный сын!

Постепенно все стало на свои места. Головоломка была разгадана. Лью Кроукер рассказал Веспер, как Николас Линнер, который тоже работал с Микио Оками, украл сверхсекретные компьютерные данные у «Авалон Лимитед», печально знаменитой международной организации, подпольно торгующей оружием. Документы эти тоже говорили о том, что прибыли в сотни миллионов долларов получала опять-таки «Вольто».

В прошлом году «Авалон» каким-то образом сумела раздобыть «Факел», противопехотное ядерное устройство, которым можно было стрелять с помощью переносной установки. Разработали его в УНИМО. Веспер сумела выяснить, что «Авалон» принадлежит Чезаре Леонфорте.

Значит, кто-то имеет доступ к сверхсекретной документации «Зеркала». Теперь, когда все стало не свои места, Веспер, отдавая дань противнику, искренне восхищалась тем, как мастерски была проведена вся эта операция. Вероятно, именно Чезаре снабдил отца документами на имя Леона Ваксмана.

Джонни, по всей видимости, в свою очередь, передал сыну информацию, необходимую для того, чтобы проникнуть сквозь систему безопасности УНИМО и похитить его секреты. Теперь все говорило о том, что Чезаре собирается отмыть деньги, полученные от нелегальной торговли оружием через «Вольто».

Веспер и Кроукер вот уже неделю держали под наблюдением белоснежный особняк на побережье. Все это время они тщательно фиксировали всех входящих и выходящих: сотрудников, охрану, адвокатов, посетителей-бизнесменов, посетителей, смахивающих на гангстеров, девочек для развлечений и, что любопытно, мальчиков для тех же целей. Ежедневно в особняк доставлялась хлебопекарная продукция из булочной, свежие букеты цветов от «Амазонии», два раза в неделю проводилась профилактика бассейна, раз в неделю санитарный контроль, уход за деревьями и газонами — список разросся на две страницы через один интервал.

Веспер мысленно вернулась к сегодняшним проблемам. Она сидела за столом суперсовременного ресторана вместе с Лью Кроукером. На Ворс-авеню, душе и сердце Палм-Бич, заядлые любительницы магазинов обрели второе дыхание. По двое и по трое, они выходили на палящий зной, сжимая наманикюренными пальчиками сумки для покупок.

Приготовившись, Веспер посмотрела в огромное зеркало, которое висело на одной из боковых стен, она могла видеть выход, не поворачивая головы. Ресторан формально принадлежал паре предприимчивых смуглых и горячих братьев-аргентинцев, которые любили женщин больше, чем дело. Что было и к лучшему, потому что они являлись только прикрытием: фактически «Палаццо» принадлежал Чезаре Леонфорте или, если быть совершенно точным, одной из его дочерних корпораций.

Веспер заказала еще один мартини. В этот день она выглядела ошеломляюще красивой, с васильковыми глазами и золотистыми волосами, волной спускающимися вдоль одной стороны лица. На ней было платье без рукавов, которое красиво облегало стройную фигуру. Взглянув на себя в зеркало, девушка подумала: «Вот что может сделать платье за триста долларов — выглядишь не дешевкой, а сексуальной».

Час тому назад Лью, похожий на загулявшего богатого хлыща, подцепил ее у бара, который тянулся вдоль одной из стен ресторана. Это видело множество людей, на что и был расчет — нельзя, чтобы кто-нибудь знал, что они знакомы.

Лью Кроукер был человеком медвежьей наружности с изуродованным, почти расплющенным лицом, которое придавало ему скорее непреклонный, чем простецкий вид. Привлекал внимание также его биомеханический протез из титана и поликарбоната, изготовленный для него японскими хирургами. Усевшись за столик, они съели огромную чашку с манильскими ракушками и салатом. Каждому, кто обращал внимание на эту пару, было ясно, что они наслаждаются жизнью. Он рассказывал что-то смешное, и она смеялась.

«Легок на помине», — подумала Веспер, когда вдруг увидела в зеркале Чезаре, входящего в «Палаццо» вместе со своей свитой, более многочисленной, чем обычно. Это ей кое о чем говорило.

Леонфорте, без сомнения, был человеком привычки. На этой неделе он каждый день приходил сюда обедать, именно поэтому Кроукер и предложил с ним здесь встретиться. Сначала Веспер была против его плана. Лью рассказывал ей о своей ссоре с Чезаре. Зная, что он очень неравнодушен к Маргарите, Леонфорте пытался использовать Кроукера против своей возлюбленной и, когда Лью не пошел на это, попытался его уничтожить.

— Не надо тебе встречаться с Чезаре, Бэд Клэмс убьет тебя на месте, — сказала тогда Веспер.

Но Кроукер покачал головой:

— Ты не знаешь этого ублюдка. Это было бы для него слишком просто. Поверь мне, он сначала захочет меня помучить.

С важным видом Чезаре вошел в ресторан. Веспер закрыла глаза и постепенно отключилась от окружающего ее мира. Вскоре она услышала биение собственного сердца, оно было похоже на бой ритуальных барабанов. Усилием воли девушка взяла себя в руки и пристально посмотрела в глаза Леонфорте. Кроукер был прав: в глубине этих глаз таилось какое-то дикое, почти ненормальное выражение. У Чезаре были сильные руки, узкая талия, на голове — густая копна непричесанных волос. Он широко, по-юношески улыбался и производил впечатление шалопая, но стоило заглянуть в его глаза, как человека охватывала дрожь.

Чезаре рассматривал Веспер, а она спокойно сидела возле Кроукера. Девушка знала о Леонфорте все, что только можно было узнать: он не был примитивным громилой, торгующим револьверами. Умный и, возможно, полусумасшедший, Бэд Клэмс, как его называли, железной рукой, безжалостно правил всеми Семьями Западного побережья. Заполучив власть, он сразу же предъявил свои претензии на владения Доминика Гольдони на Западном побережье, и происшедшее пятнадцать месяцев тому назад убийство Дома было первой пробой пера.

— Он нас заметил, — шепнула Кроукеру Веспер и, чтобы еще больше привлечь внимание Чезаре, запрокинула голову и рассмеялась как бы в ответ на что-то сказанное Кроукером.

Потом шепнула.

— Твое прикрытие наготове. — Она имела в виду их подразделение в АМО.

Что-то в ее тоне Лью не понравилось.

— Если ты боишься, выкинь это из головы. И, ради Бога, не беспокойся за меня. Я имел дело с федералами почти всю свою жизнь и умею с ними обращаться.

— Форрест — хороший работник, но твердолобый, как и ты.

— Я же сказал, не волнуйся. Я могу справиться с Ведом Форрестом и прочими приятелями-федералами из АМО. Все они в душе бюрократы — одержимы политикой и безжалостны. Это делает их предсказуемыми.

Кроукер был прав. Как невеста в день перед свадьбой, Веспер вдруг начала подвергать сомнению весь план целиком. Она вынуждена была обо всем рассказать Форресту, который возглавлял в АМО специальную группу, охотившуюся на семью Леонфорте уже не первый год. В обмен на собранную ими информацию и участие в деле — если оно выгорит — ей нужны были его ум и поддержка. Форрест признал план, который она составила с Кроукером, необычным, опасным, но многообещающим. Если все пойдет, как задумано, можно будет проникнуть внутрь организации Леонфорте. Во время конфиденциальной беседы Веспер тогда сказала ему:

— Если Бэд Клэмс действительно тот человек, с помощью которого произошла утечка самого секретного в стране оружия из лабораторий УНИМО, я это узнаю.

Форрест вынужден был поверить ей, и не только из-за ее послужного списка в «Зеркале», но и просто потому, что у него не было другого выхода. Поэтому он согласился содействовать им, что, до некоторого момента, вполне ее устраивало. Однако Веспер должна была с некоторой горечью признаться Кроукеру, что, хотя Форрест и был абсолютно надежен, все же, как у правительственного агента, у него, несомненно, имелся свой сценарий пьесы.

Для того чтобы внедриться в организацию Бэда Клэмса, подобраться к нему поближе, Веспер собиралась использовать его слабое место — любовь к прекрасному полу. Но при этом, как верно заметил Форрест, она подставляла свою голову под паровой каток. Девушка знала, что окажется совершенно беззащитной и не сможет получить оперативную помощь в случае, если обман раскроется. Дело было рискованным и опасным, но это был их единственный шанс расправиться с Бэдом Клэмсом. Если план осуществить не удастся, все они погибнут.

— Он идет к нам, — шепнула Кроукеру девушка.

Встав из-за стола и оставив свою свиту, Чезаре, как мотылек на огонь, устремился к Лью и Веспер. Двое из его телохранителей собрались было последовать за ним, но он отмахнулся от них. Несмотря на это, они продолжали шарить по залу прищуренными, ничего не выражающими глазами ищеек.

— Помнишь сигнал? — спросила девушка, притворно рассмеявшись.

— Не волнуйся, ради Бога, — ответил Кроукер. — В окне появится твое роскошное тело. Как же я могу забыть об этом?

Лучезарно улыбаясь Кроукеру, Веспер чувствовала приближение Бэда Клэмса. У нее было такое ощущение, будто она слишком много времени провела под солнцем Флориды. Кожу покалывало и жгло.

— Кроукер, — громко сказал Чезаре, — какого дьявола тебе тут надо?

Лью поднял глаза на Бэда Клэмса и увидел, что тот безо всякого смущения разглядывает ложбинку между сильно декольтированными грудями Веспер.

— Разве ты это не понимаешь? — Лью развел руками. — Прежде чем вернуться к рыбной ловле на острове Марко, я устроил себе каникулы.

— Не пудри мне мозги, — весьма любезным тоном сказав Чезаре. — Твое дело — смерть. — Он повернул голову и смерил Кроукера холодным взглядом. — Почему бы тебе не вернуться в Нью-Йорк и снова не залезть в трусы Маргариты?

— Кто, черт возьми, эта Маргарита? — спросила Веспер нарочито тихим, обиженным голосом.

Лицо Чезаре озарила лучистая улыбка. Она всегда помогала ему, когда он хотел получить над кем-нибудь власть.

— Не знаю, какую историю рассказал вам этот умник, но в Нью-Йорке у него постоянная юбка. Причем замужняя.

— Черт! — Девушка с досадой отбросила салфетку. — А мне казалось, что ты со мной откровенен.

— Сиди спокойно! — рявкнул Кроукер, придерживаясь сценария. Ему это даже начало нравиться, Веспер была великолепной актрисой. — Не слушай этого парня. Он хочет меня поиметь.

Улыбнувшись еще шире, Чезаре наклонился к Веспер.

— Единственно, кого я хочу здесь поиметь, это вас, моя дорогая. — Он протянул ей руку. — Как насчет того, чтобы присоединиться к моей компании за тем столиком? Вы об этом не пожалеете.

— Отвали отсюда, — зарычал Лью.

Чезаре повернулся к нему:

— Слушай ты, умник, держи язык за зубами, если не хочешь, чтобы у тебя появился второй рот.

Стоило Кроукеру сделать движение своей биомеханической рукой, как Чезаре молниеносно пронзил титановое запястье коротким ножом и пригвоздил его к столу.

— Я уже предупреждал тебя, ослиная задница, что со мной шутить нельзя, но ты предпочел дудеть в свою дуду. Теперь ты поймешь, как это глупо с твоей стороны, — усмехнулся Леонфорте, затем, как средневековый рыцарь, отвесил любезный поклон Веспер и преподнес ей красную розу, взятую с соседнего стола. — Прекрасный цветок для прекраснейшей из женщин.

Веспер вдохнула аромат цветка, улыбнулась Чезаре, и он, взяв ее за руку, повел к своему столу. В глазах Леонфорте снова вспыхнул прежний бешеный огонек. Широко улыбнувшись, он сказал Лью:

— Знаешь что, задница? Стоит подумать, что еще я смогу у тебя отобрать.

Кроукеру понадобилось все его самообладание, чтобы стерпеть издевку и усидеть на месте. «Что еще надо сделать по плану? — с горечью подумал он. — Не следует ли вскочить на ноги и щелкнуть каблуками от удовольствия?»

Ладно, Бэд Клэмс может смеяться над тем, что увел Веспер. Посмотрим, чем дело кончится. Кроукер вытащил нож из запястья, один за другим согнул пальцы, проверяя, действуют ли они. Боли он не чувствовал, крови, конечно, не появилось. Многие части руки имели способность самовосстанавливаться, но некоторые можно было разрушить. С кислым видом он смотрел на то, как Бэд Клэмс усаживает даму рядом с собой за большой круглый стол. Их план начал осуществляться. Веспер, под видом флоридской проститутки, оказалась настолько близко к Чезаре, насколько это было возможно. Теперь ей понадобится все ее искусство, чтобы остаться рядом с этим человеком как можно дольше. Она заинтересовала Чезаре, это было очевидно, но ей придется потрудиться, чтобы он не увидел в ней партнершу лишь на одну ночь.

Маргарита шла к своему автомобилю, думая о предательстве Рича Купера. Странная штука — память! Позднее она смогла припомнить только Фрэнки, водителя, который, завидев ее, вышел из машины, где сидел, просматривая в «Дейли ньюс» страницы, посвященные скачкам. Маргарита помнила, как он улыбался, обходя машину спереди. Она запомнила даже, что обратила внимание на выпуклость у него под пиджаком, где находилась кобура с пистолетом.

Все остальное произошло мгновенно. Ее телохранитель Рокко, казалось, поскользнулся и упал на землю. Одна его нога как-то неловко скрючилась. Телохранитель потянулся за пистолетом, и вдруг его голова разлетелась вдребезги, обрызгав мозгами и кровью проходящую мимо старую леди. Та в ужасе прикрыла лицо руками, а Маргарита, повернувшись, увидела Фрэнки. Он спрятался за крылом автомобиля и крикнул, чтобы она пригнулась, потом кинулся к ней и рухнул у ее ног, развернувшись в воздухе, — пуля угодила ему под подбородок, в перстневидный хрящ, другая раздробила плечо. Он не почувствовал этого, потому что был уже мертв.

Маргарита попыталась поднять водителя, но он был тяжелым, и она упала на колени.

— Фрэнки! Боже мой, Фрэнки!

Рука, оказавшаяся под телом, наткнулась на кобуру. Инстинктивно Маргарита начала вытаскивать оружие. Теперь она уже видела все, что происходит: кричащих людей и трех бегущих ей навстречу головорезов с пистолетами на изготовку. Кто они были такие? Наверняка наемные убийцы, импортированные таланты. Сердце чуть не вырывалось из груди женщины. «Сперва Леонфорте убили брата, теперь настала моя очередь», — подумала она и попыталась встать, но пистолет застрял в складках одежды Фрэнки. С криком отчаяния Маргарита ногой перевернула водителя, мертвые глаза смотрели вверх, из угла рта на щеку стекала струйка крови.

Один из трех головорезов, опустившись на колено и используя капот припаркованного автомобиля как опору, целился в нее. Маргарита освободила пистолет, недрогнувшей рукой подняла его и выстрелила. Коленопреклоненный человек, вскинув вверх руки, откинулся назад. Два его приятеля от неожиданности на мгновение замерли.

Она выстрелила еще раз, потом поднялась, подбежала к машине, скользнула в нее и включила зажигание, не успев еще толком усесться за руль. Нога нашла педаль акселератора и чуть не соскользнула с нее, пока она включала передачу. Переднее стекло разлетелось от выстрела, Маргарита вскрикнула и, выжав акселератор, нырнула в поток машин, даже не взглянув в зеркало заднего вида, и снесла при этом переднюю фару приближавшегося такси. Раздались сердитые гудки и визг тормозов.

Еще один выстрел разорвал внутреннюю обшивку машины, но уже через несколько секунд она оказалась вне пределов досягаемости. Женщина выправила занос, проскочила на красный свет и чуть не столкнулась с неуклюжим, полуразвалившимся грузовиком, но все же сумела объехать его, едва не сбила разносчика на мотоцикле, резко затормозила, разбрасывая вокруг осколки стекла и обломки хрома и пластика, сделала обратный разворот на Парк-авеню и как сумасшедшая понеслась по Мидтаунскому тоннелю домой, в Олд Вестбери.

Водитель свернул бронированный лимузин на посыпанную белым песком подъездную дорогу, ведущую к расположенному в западной части Палм-Бич гигантскому белому особняку с колоннами, старомодными воротами, массивным забором и безукоризненно подстриженным газоном. Особняк располагался в самом конце улицы Линде, там, где она выходила на аллею Флеглер. Его внешний вид, может быть, и не был таким шикарным, как у того особняка на Океанском бульваре к северо-востоку отсюда в собственно Палм-Бич, но он находился в тишине и уединении и, что тоже немаловажно, был расположен в районе, заселенном солидными людьми, принадлежащими к среднему классу, а не в негритянском гетто.

Правда, из окон этого особняка открывался вид на озеро Вое, а не на Атлантический океан, но зато тут не было туристов и зевак, которые без конца толпились во всех достопримечательных местах.

— Вот мы и приехали, — сказал Бэд Клэмс, как показалось Веспер, необычно веселым голосом. — Осторожно с вермарайнерами.

Сразу за железными воротами лимузин остановился, и Чезаре, опустив стекло, сказал:

— Новенькая.

Охранник с пронзительным взглядом сердито нахмурился, а другой, похожий на медведя, открыл заднюю дверь. В руках он держал короткую цепь, на которой сидел мощный вермарайнер который просунул свою уродливую морду внутрь машины, где рядом с Леонфорте сидела Веспер. Чудовище выглядело не на шутку страшным, как будто последние полгода его кормили исключительно сырым мясом и стероидами. Когда собака опустила свои мощные лапы на пол машины, охранник взглянул на девушку с тупой похотью.

— Откройте свою сумочку, — приказал он.

Веспер расстегнула сумочку и открыла ее так, чтобы собака смогла обнюхать ее вещи. «Вот как тут поставлено дело», — подумала она. Бэд Клэмс, жестокий, но не лишенный какой-то притягательности, был далеко не дураком. Он председательствовал за большим столом ресторана, поддерживая разговор на самые разнообразные темы. Все это время его пальцы шарили по бедру девушки под облегающим платьем. Прежде чем он успел забраться слишком далеко, она остановила его руку, Чезаре несколько удивился, но, как и следовало ожидать, от этого его желание только усилилось. Веспер знала, что мужчины больше всего стремятся к тому, чего им не позволяют, поэтому нисколько не удивилась, когда вскоре он прервал обед и пригласил ее домой.

Когда пес потянулся, чтобы обнюхать ее, охранник проворчал:

— Выйдите из машины.

Веспер взглянула на Бэда Клэмса, который смотрел на нее с таким напряжением, что, если бы она не была к этому готова, у нее внутри наверняка все бы похолодело.

— Тебе что-нибудь не нравится в моей охране, детка?

— Да нет, все в порядке, — приветливо улыбнулась она.

Выкарабкавшись из машины, Веспер неподвижно стояла на зеленом газоне под ярким солнцем Флориды, пока охранник снимал вермарайнера с цепи. От сильного желания освободиться собака чуть было не поскользнулась, ее гладкая шерсть лоснилась на солнце. Она обежала вокруг Веспер и засунула свой нос ей между ног. Наблюдавший за ее реакцией охранник ощерился в улыбке.

Никто не произнес ни слова. Холодные голубые глаза Веспер приковали взгляд охранника, и он с усилием оторвался от них.

Бэд Клэмс рассмеялся:

— Что там у нее, Джое, пара колес?

— Конечно, мистер Леонфорте, — сказал охранник, снова сажая пса на цепь.

Бэд Клэмс сделал приглашающий жест рукой:

— Залезай обратно, детка. Проверку ты прошла. — Когда Веспер вновь засунула голову в лимузин, он взглянул на нее и спросил: — Нормально себя чувствуешь?

— Конечно. До тех пор, разумеется, пока этот пес не перепутает меня со своим обедом.

— Оставь это мне, — хмыкнул Бэд Клэмс. Лимузин направился к парадному въезду, и Чезаре опять положил руку на ее колено. Веспер на некоторое время успокоилась и откинулась на спинку сиденья.

Внутри особняк был таким же белоснежным, как и снаружи. «Должно быть, его чертовски трудно поддерживать в чистоте, — подумала Веспер. — Хотя вряд ли это имеет какое-либо значение для такого парня, как Бэд Клэмс Леонфорте». От поверхности криволинейных стен из полупрозрачных стеклянных блоков отражались яркие солнечные блики. Обстановка, вероятно, сделанная на заказ, имела те гладкие, обтекаемые формы, которые отличали мебель миланской работы. Вокруг вделанного в пол бассейна, в котором лениво плавал пятнистый карп, двумя запятыми располагались белые кожаные диваны. Нелепо выглядевший бронзовый камин, такой большой, что в нем можно было стоять, был заполнен огромным количеством свежих цветов, буйство красок которых разительно контрастировало с простотой убранства комнаты.

Играла музыка Джерри Вейла, записанная на одном из бесконечных компакт-дисков.

— Вам нравится это дерьмо? — Задав сей риторический вопрос, Бэд Клэмс подошел к матово-черной видеоакустической системе, сияющей огнями, как пульт управления самолета.

— Лично я не выношу ее, — продолжил он, отключая звук, — но для обслуги это нечто вроде традиции. Эта музыка напоминает им об отце, матери и тому подобном.

— А вам Джерри Вейл не напоминает о ваших родителях? — спросила девушка.

Он помолчал, медленно повернулся к ней и заглянул в глаза. Может быть, он просто боялся, что она знает, кем был его отец. Веспер замедлила частоту биения сердца тем же методом, с помощью которого обманывала детектор лжи. Такие вещи доставляли ей удовольствие — она приняла вызов, достойный ее необычного ума. Веспер была членом общества Фи Бета Каппа, выпускницей Йеля и Колумбийского университета по специальности клиническая психология, окончила докторат по парапсихологии. Плюс к этому была членом Менсы.

— Мой старик никогда не слушал Джерри Вейла, — с подчеркнутой осторожностью ответил Бэд Клэмс. — Он был любителем оперы. Стоило завести ему хорошую арию, и через минуту он уже мог плакать.

Веспер, всем своим видом показывая, что ее это мало интересует, осмотрела его коллекцию компакт-дисков и вытащила один из них.

Бэд Клэмс взял его и взглянул на фамилию исполнителя.

— Джерри Маллиган? В самом деле? Вы любите джаз?

Девушка кивнула:

— Кое-что. Маллигана, Брубека или Майлса, а не эту популярную чепуху вроде фьюжен. — Она уже сделала то, что было нужно, — запомнила коллекцию его компакт-дисков, на это ей хватило всего несколько секунд, во время которых другой успел бы лишь прочитать четыре-пять названий.

— Я тоже люблю Маллигана. — Бэд Клэмс вставил диск в проигрыватель, и звук баритон-саксофона наполнил комнату.

Без всякой прелюдии Чезаре повернул Веспер к себе лицом, обнял и начал танцевать. Танцевал он на удивление хорошо, передвигаясь легко и непринужденно, чувствуя ритм лучше, чем большинство мужчин. Его бедра касались ее бедер, и, хотя он выпил в ресторане довольно много, никаких признаков опьянения заметно не было. Она ощущала, как исходящее от него тяготение, словно притяжение потухшей звезды, тянуло ее вглубь. На мгновение Веспер почувствовала, что боится потерять над собой контроль, как будто кто-то внутри нее, как у того вермарайнера, освободил поводок. Отвернувшись, она глубоко вздохнула, чтобы избавиться от беспокоящего чувства.

Для Веспер, сироты по собственному желанию, выросшей на улицах и хорошо знающей, что означает быть дикой и бездомной, самым большим кошмаром являлась потеря самоконтроля. Она родилась в Потомаке, штат Мэриленд от Максвелла и Бонни Харкастер, но они давно уже перестали быть частью ее жизни — если вообще когда-нибудь были. Одаренная или обреченная жить, обладая умом, по возможностям далеко превосходящим ее телесные и эмоциональные силы, девушка рано начала экспериментировать с лекарствами, сексом, нестандартным образом жизни. Для нее не существовало ничего слишком эксцентричного или запретного. Она очень хорошо знала, что такое СПИД, — один из ее друзей умер от этой болезни, задолго до того как эпидемия поразила Америку, — и все же не прекратила свои эксперименты. Именно с тех пор у нее появился страх, и это было единственное, чего она боялась, Потеряв всякий контроль над собой, она металась от одного необычного знакомства к другому. Слово «саморазрушение» было тогда для нее иностранным.

Микио Оками подобрал Веспер на улице, как старый рваный башмак. К тому времени девчонка была совсем одинока, ее выбросили из человеческого общества, словно прокаженную. Одичавшая и запуганная, она пыталась укусить Оками, выцарапать ему глаза, в своем параноидальном состоянии полагая, что он хочет ее изнасиловать. Понадобилось немало времени, прежде чем Веспер излечилась от этого безумия, и все же долго не доверяла Микио, считая, что он хочет приручить, сломать ее дух, тогда как он только хотел освободить его.

И сейчас, во время этого танца в объятиях Бэда Клэмса Леонфорте, старая боязнь Веспер потерять над собой контроль возродилась опять, угрожая взять над ней верх. Она так давно сдерживала свои неуемные эмоции, что сама мысль о возможности возвращения в это состояние еще полчаса тому назад была для нее неприемлема. Но в руках Чезаре она почувствовала себя подхваченной какой-то первобытной силой, увлекающей ее в сторону от себя — той себя, которую она и Микио Оками с таким трудом создали после трех лет в Пеле, четырех в Колумбии и пяти на службе у Оками. Он раздобыл ей поддельные документы об окончании средней школы, а она, в свою очередь, получила наилучшие оценки на вступительных экзаменах, поразив своих экзаменаторов. Девушка сама выбрала себе колледжи и везде получала полную стипендию. Микио Оками оказался прав: весь мир готов был принять ее в свои объятия.

Рука Чезаре лежала у нее на пояснице и совершала почти неощутимые круговые движения. Он прижался к ней бедрами, она опять заглянула ему в глаза, увидела красноватые искорки — признаки столь знакомого ей безумия, и ноздри ее раздулись от возбуждения. Вдоль позвоночника пробежал холодок.

Звук саксофона Маллигана плыл сквозь пятна тени и света, отражаясь от стеклянных блоков, как от зеркал. Королевские пальмы за окном как будто бы отмахивали трехчетвертной размер, береговые огни ярко блестели в раскаленном вечернем воздухе.

Веспер, покачиваясь в руках Чезаре, чувствовала себя попавшей в поле магнита, неумолимо тянувшего ее назад, к тому времени, когда она была молода, заряжена энергией, как натянутая резиновая лента, и пыталась пройти через все ограничения, которые общество накладывало на своих граждан. Она была гражданином мира, ни перед кем не отчитывалась и лихорадочно занималась любовью с любой попавшейся женщиной. Веспер любила их сильнее и обращалась с ними более жестоко, чем любой из мужчин. Именно поэтому встреча с Микио Оками была для нее Божьим благословением, потому что он указал ей вполне легитимный путь для ее птиц с их обнаженными когтями и клювами, открытыми в вечном крике. Долгое время она воспринимала свой разум — за неимением подходящего слова можно назвать это так, — как стаю соколов, несущихся сквозь ночной ветер, поднимающих ее все выше и выше. Может быть, конечно, это были всего лишь вызванные наркотиками галлюцинации, но она никак не могла избавиться от этих видений.

И вот сейчас, когда губы Чезаре прижались к ее губам, она почувствовала, как забеспокоились ее соколы на темном насесте, куда она отправила их, когда увидела Микио Оками таким, какой он есть, и приняла его. Веспер понимала, что, если не найдет какой-либо способ отвлечь их, они вскоре взлетят и захватят ее с собой туда, куда она обещала себе больше не попадать.

Чезаре прошептал ее имя, и девушка закрыла глаза. Она чувствовала, что он направляет ее к одной из криволинейных стен из стеклянных блоков, и сердце ее забилось чаще. Спиной она ощутила холод стекла, к которому ее прижал Чезаре. Она как будто плыла в зеленом свете, который просачивался сквозь полупрозрачные блоки, солнечный свет отражался в бассейне, отбрасывая на потолок дрожащее пятно.

Сдаваясь, она провела ногой по его бедру, и его рука тотчас же оказалась в том месте, куда ее не пускали весь вечер. Сначала Чезаре прикоснулся к нему ладонью, потом осторожно ввел средние пальцы внутрь, раскрывая ее.

Она откинула назад голову и, когда соколы вылетели из тьмы, в которую их было ввергли, тихо застонала. Выпустив когти, птицы клекотали у нее над головой. Однажды, когда ей было семнадцать лет и она полностью находилась под влиянием своего безумия, страсть к женщинам заставила ее искать возможность подвергнуться операции по трансформации, которая, как ей казалось, уже началась. Как бы это ни показалось странным, Чезаре Леонфорте был первым мужчиной, который заставил ее забыть о том, что когда-то она тоже хотела стать мужчиной.

Он уже ласкал ее, подняв эластичное платье выше бедер. Ее пальцы расстегнули пояс и молнию его брюк, она почувствовала твердость и тяжесть члена, не в силах больше ждать, потерла его и чуть не потеряла сознание от этого ощущения. Затем направила его внутрь, от наполнившего ее жидкого огня у нее перехватило дыхание.

Ощутив его внутри себя, Веспер начала корчиться, растворяясь в экстазе оргазма, заставившего ее закричать. Она укусила его за плечо, изо всех сил прижала к себе, кончая еще раз и скользя вниз по стеклянной стене. Он последовал за ней и упал на нее сверху, тяжесть его тела вызвала у нее приятное ощущение защищенности и единения. Где-то глубоко в ней небольшая, оставшаяся рациональной частичка сознания возопила против подобного безумия. Но вскоре этот вопль потонул в крике соколов, смешавшихся со всхлипывающими стонами бьющейся в очередном оргазме Веспер.

Этого не выдержал даже Чезаре, у которого тоже началась эякуляция. Он потерял контроль над своими чувствами и, совершенно ошеломленный, вжимал себя в ее извивающееся тело, желая только проникнуть в него еще глубже. Именно в этот момент он понял, что ему грозят неприятности.

Она уснула там, где лежала, мокрая от его и своих выделений. И пока Чезаре делал необходимые телефонные звонки, пока нескончаемый саксофон Маллигана все плыл и плыл по особняку, Веспер снился сон, что она вновь в Колумбии и занята одной из парапсихологических проблем, но по странной логике думает о Чезаре. Она заманивает его в ловушку, использую силу своей личности, безмолвно поманив, привлекает внимание к себе. Но на этот раз ее харизма — харизма, которой она ужасалась, от которой пыталась убежать и которую, по настоянию Оками, заставила себе служить, — сыграла с ней плохую шутку. Каким-то образом она разбудила ее животный магнетизм, дала соколам взлететь. И сейчас Веспер угрожала самая большая опасность в ее жизни.

Токио — Нью-Йорк

— У французов есть поговорка: между часом собаки и волка лежит конец всех вещей.

— Имеется в виду какое-нибудь реальное время?

Мик Леонфорте улыбнулся:

— Конечно. Это время между закатом и наступлением темноты, когда солнце уже скрылось за горизонтом, ночь еще не вступила в свои права, когда овечьи пастухи в горах Луберона посылают своих собак пригнать с пастбищ их подопечных, пока их не зарезали волки. — Мик поджал губы. — Это час, когда все возможно.

Гиндзир Мачида, глава токийской прокуратуры, показал зубы, от курения приобретшие цвет старой слоновой кости.

— Конец...

— Или начало, — сказал Мик. — Изменчивость. Видите ли, все это взаимосвязано.

— Каким образом?

— История, — начал Мик, — постоянно переписывается настоящим. — Он нетерпеливо прошелся по ромбовидной формы комнате, двигаясь мягко, как запертое в клетку животное. — Великие умы ценятся за свою способность заново интерпретировать прошлое, отбрасывать в сторону ложь, обусловленную сговором так называемых историков, и извлекать скрытую под ней правду. В конце концов, что такое история, как не собрание устных и письменных источников. Но устные, по самому определению, крайне ненадежны, а письменные по большей мере неясны, не защищены от возможности интерпретации, а следовательно, и искажений.

Они сидели в токийском доме Мачиды. Это был памятник архитектуры, построенный в двадцатых годах под влиянием идей Франка Ллойда Райта полностью из бетонных блоков с фактурой, напоминающей барельефы культуры майя. В результате получилось нечто не от мира сего и в то же время крайне футуристическое, комбинация, которая большинству людей казалась запретной, действующей на нервы и чересчур вызывающей.

Мачида, однако, обожал свой дом. Для него, весьма сдержанного в других отношениях человека, он был единственной страстью в жизни, и поддержание дома в первоначальном состоянии стало для него счастливой обязанностью.

— Я деконструктивист, — ответил Мик. — Путем тщательного текстуального анализа я удаляю один кусок истории за другим, пока наконец, сняв слои неверной интерпретации, когда выдают желаемое за действительное и просто подтасовывают факты, не прихожу к истине.

Глядя на очаг из камня и полированной бронзы, Мачида думал над смыслом услышанного. У него было смуглое, плоское лицо, широкий рот, гладко зачесанные назад волосы и хищные манеры преуспевающего адвоката, которым он и был, до того, как занял свой пост в токийской прокуратуре. Его угольно-черные глаза, казалось, обладали способностью замечать все, что творится вокруг.

Наконец он повернулся к Мику, который в своем черном костюме от Иссеи Мияке смотрелся как пришелец с другой планеты.

— Вы отрицаете все, что было сделано до вас. Именно вы подтасовываете факты и, в результате, уничтожаете историю.

— Нет, нет. Как раз наоборот, — ответил Мик. — Я хочу по-новому взглянуть на факты, показать всем — на примере так называемого холокоста, — как исторические события могут неправильно интерпретироваться, а иногда, как в случае с евреями, систематически искажаться ради того, чтобы представить евреев жертвами преследований, которых на самом деле не было.

Мачида обладал той невозмутимостью, безмятежным спокойствием, которое ценилось в Японии превыше всего. Без этого невозможно было сделать карьеру ни в бизнесе, ни в государственном аппарате.

— Значит, шесть миллионов евреев не погибли от рук нацистов. Таков смысл ваших слов?

— Да.

— И все документы...

— Подделаны, переписаны, сфабрикованы. — Мик взмахнул рукой, разрубив ладонью воздух. — Я же сказал вам, что систематическая подтасовка исторических фактов — болезнь нашего времени. История как наука только начинает поднимать свой голос. Но ее время придет. Уверяю вас, это неизбежно.

Мачида слегка улыбнулся и подошел к бару, отделанному черным мрамором с серебром, его украшал фриз, изображающий борзых и тощих, как борзые, женщин.

— Да, ваша философия весьма динамична и, надо сказать... действует неотразимо. — Он рассмеялся. — Вы завоевали меня с первой же встречи, а все эти люди... что ж, чтобы не быть к ним несправедливым, скажу только, что они предрасположены к подобному образу мыслей.

«Но и ты не исключение», — подумал Мик, подходя к Мачиде поближе. Приблизив лицо вплотную к генеральному прокурору, он сказал:

— Вы видели когда-нибудь мишени в тире? Точно так же и тут. Ваша забота только свести меня с этими типами, остальное — мое дело.

Мачида, которого подобный жест нисколько не обеспокоил, не отодвинулся ни на миллиметр.

— Вы знаете, частенько я сомневаюсь в том, что поступил умно, связавшись с вами.

— Тогда можете убираться к черту, — отрезал Мик. — Мне не нужны партнеры, которые сомневаются.

Мачида наполнил бокалы виски, протянул один из них Мику и ответил:

— Я уже не могу убраться. Слишком поздно. Мне потребовались большие усилия, чтобы найти и идентифицировать всех членов «Денва партнерз», которые могли бы... откликнуться на ваше предложение. Были даны обещания, заключены сделки, уплачены деньги. Вы достаточно долго пробыли в Азии и должны понимать подобные вещи.

Мик из вежливости отпил глоток и отставил свой бокал.

— Да, я понимаю. — Он был невысокого Мнения о японском виски.

— Прекрасно. — Мачида не шелохнулся, но что-то внутри него сдвинулось, отталкивая Мика как отрицательный заряд, и он почувствовал, как по коже пробежал неприятный холодок. — Я не могу убраться еще и потому, что мне известно о ваших прошлых партнерах. Кажется, ни один из них не остался в живых. Неприятное совпадение. — Хотя собеседник Мика не двинул ни одним плечом, казалось, что он пожал ими. — Меня это не волнует. Я создал себе репутацию и положение именно на неприятных ситуациях. Они, если можно так выразиться, мой хлеб.

— Это угроза?

В уголке широкого рта Мачиды вновь появилась тень улыбки.

— Когда вы узнаете меня получше, то увидите, что я никогда не угрожаю. Я всего лишь предупреждаю.

Мик действительно достаточно долго пробыл в Азии, чтобы понять эту игру. Японцы всегда стремятся определить, как далеко вы позволяете себе отступить, прежде чем окончательно упереться. И только после этого определяют, насколько вас можно уважать.

— Повсюду вокруг себя, — продолжил Мачида, — я вижу угрюмые лица людей, которые боятся перемен, производимых так называемыми реформаторами. Один я не боюсь этих реформаторов, потому что у них нет власти. Она есть у меня. Я покупаю и продаю сделки, покупаю людей, как другие покупают рис. Так было в Японии начиная с тихоокеанской войны, и так оно и останется. Реформаторы не только бессильны, они к тому же еще и наивны. Их так называемая «коалиция» — просто-напросто фикция. Она уже столько раз распадалась, что после всего, что произошло, лицо этой «коалиции» стало неопределенным. Вопрос в конце концов состоит в том, что сможет заставить Японию двигаться вперед подобно хорошо смазанному механизму. Старая Япония подождет — я подожду, — несмотря на все неэффективные попытки этих реформаторов, неважно политических или иного рода, сделать что-то в этой стране.

Мик, конечно, отлично знал это. Именно поэтому он и пришел к Мачиде.

— Ницше говорил: «Если узы не рвутся сами — попробуй раскусить их зубами». И если ни один из моих прежних партнеров не смог пережить связь со мной, это значит, что ни у кого из них недостало воли — или смелости — употребить зубы.

Мачида сжал челюсти. Возможно, он был поражен, хотя даже Мик не смог бы утверждать это наверняка. Тут неожиданно зазвенел дверной колокольчик, и Мачида, не шевельнувшись, сказал:

— Не вовремя, но придется сделать паузу. — Он махнул рукой. — Там, в библиотеке, есть широкий выбор довольно любопытных книг. Некоторые из них даже на английском.

— Я читаю по-японски, — сказал Мик и тут же пожалел об этом. Никогда не знаешь, не пригодится ли когда-нибудь подобное преимущество, неважно с другом или с врагом имеешь дело.

Кивнув своему собеседнику, он скрылся в глубине холла. Убедившись, что Мик ушел, Мачида подошел к входной двери и открыл ее.

— Мое почтение, господин генеральный прокурор, — сказал Такуо Хатта с глубоким поклоном.

Мачида впустил его внутрь. Хатта был небольшого роста, плотный с седыми волосами, так коротко подстриженными, что под ними был виден череп. На его носу сидели очки в стальной оправе, толстые линзы которых сильно увеличивали водянистые глаза. В руках он держал потрепанный кейс, держал так крепко, как будто он был набит государственными секретами.

— Мне кажется, я просил вас купить новый дипломат, — с некоторым неудовольствием проговорил Мачида. — Этот выглядит так, как будто его грызли собаки.

— Разумеется, господин генеральный прокурор, — ответил Хатта, не перестававший непрерывно кланяться. — У меня просто не было времени...

— Вы хотите сказать, что слишком загружены работой?

— Никак нет, господин генеральный прокурор.

— Я оказал вам большую честь, назначив вас своим помощником по административной части. Провала в деле Ногучи было бы вполне достаточно, чтобы сделать далеко идущие выводы. До сих пор не могу понять, как вы умудрились так бездарно провести допросы и не смогли установить нелегальные связи Ногучи с Торой. Вы хороший администратор, но когда дело касается людей... Пшик!

При этом возгласе недовольства Хатта мигнул, следя глазами за боссом, который, подойдя к бару, сделал большой глоток виски. Там же стоял второй бокал, и он заодно почти осушил и его.

— При виде вас меня каждый раз тошнит, — брезгливым тоном произнес Мачида. — Ногучи до сих пор смеется над вашей некомпетентностью. Вы опозорили всю прокуратуру. — Мачида повернулся. — И я непременно понизил бы вас в должности, если бы моего прежнего помощника не отозвали в Киото как раз в тот день, когда обнаружился ваш провал. Мне нужен был помощник, а под рукой никого не было. Так что вам повезло настолько, насколько не повезло мне. — Он вернулся назад. — Поэтому, когда я вам что-нибудь говорю, делайте это. Завтра же в обеденный перерыв купите себе новый дипломат.

— Непременно, господин генеральный прокурор.

— А теперь к делу. Вы отыскали докладную записку Танаки Джина по делу Тецуо Акинаги?

Хатта нырнул в открытый дипломат.

— Пожалуйста, господин генеральный прокурор.

Мачида взял у помощника папку и, начав читать, пробормотал:

— Может быть, я и не так уж ошибся в вас, Хатта-сан. Вы не так уж глупы. Кроме того, вы — холостяк, и это позволяет вам работать в вечернее время.

Хатта поклонился.

— Я не заслуживаю подобной похвалы, господин генеральный прокурор, — сказал он, наблюдая за тем, как Мачида читает докладную, которую нужно было предоставить к следующему утру. Мачида был печально известен тем, что придирался к докладным запискам до тех пор, пока они не становились абсолютно надежными на судебном процессе.

Мачида нахмурился:

— Я прочитал всего лишь две страницы и обнаружил существенные недостатки. Здесь, здесь и вот здесь. Отсутствуют необходимые подписи, письменных показаний нет или они неполны. — Генеральный прокурор оторвался от документа. — При таком состоянии дела мы не можем вызывать Акинагу в суд. Чем занят Танака Джин?

— Он работает над делом об убийстве Куртца, господин генеральный прокурор.

— Ах да. Джин-сан не имеет обыкновения прохлаждаться, не правда ли, Хатта-сан?

— Да, господин генеральный прокурор.

— Дело Куртца имеет первостепенную важность. Этот человек был итеки — иностранцем, и к тому же очень богатым иностранцем, ведущим дела по всей Азии. Мне нужно, чтобы именно Танака Джин вел это дело, я никем не могу заменить его. — Мачида опять постучал пальцем по документу. — У меня появилась идея, Хатта-сан. — Он сунул папку в руки помощника. — Вы переработаете записку по делу Акинаги, приложите недостающий материал. Я отметил сомнительные места. Потом я снова просмотрю ее вместе с вами. — Решив все для себя окончательно, он кивнул. — А пока подайте в суд прошение об отсрочке разбирательства.

— Адвокаты Акинаги-сан постараются выжать из этого все, что возможно, — ответил Хатта. — Джин-сан уже использовал две отсрочки, чтобы довести записку хотя бы до такого состояния.

— Подайте прошение, — сказал Мачида тоном, не допускающим возражений, — и сообщите мне, если у вас возникнут неприятности.

Но по тону Мачиды Хатта понял, что тот собирается обратить отсрочку на пользу себе.

— Конечно, господин генеральный прокурор. Сразу же завтра утром.

Хозяин дома проводил Хатта и закрыл за ним дверь. Когда он обернулся, Мик был уже в гостиной.

— Неприятности, господин генеральный прокурор?

— Ничего такого, чего нельзя было бы поправить с помощью нескольких миллиардов иен, — вздохнул Мачида, наливая себе еще виски. — Этот спад становится уже утомительным.

— Я полагаю, даже для Дай-Року, — сказал Мик, возвращая разговор к тому месту, на котором их прервали.

Мачида повернулся.

— Мне кажется, что не стоит произносить это слово вслух.

— Даже здесь? — Мик громко расхохотался. — Бог мой, да это же ваш собственный дом. Чего вы боитесь? Просветите меня. Мы говорили о группе людей.

Мачида сморщился, как будто проглотил ломтик лимона.

— Дай-Року скорее идеал, чем группа людей, — ответил он. — Никаких собраний, письменных документов, разговоры только с глазу на глаз, ни в коем случае никаких электронных средств связи. Дай-Року — это стиль жизни, продолжение традиций силы и достоинства, превалировавших в самурайской Японии до того, как реставрация династии Мейджи в девятнадцатом веке положила конец их силе и влиянию.

Мик пожал плечами:

— Группа или идеал, для меня в этом нет никакой разницы. Я пришел к вам, поскольку мне сказали, что вы можете установить контакт с Дай-Року и идентифицировать среди них тех, кто одновременно стоит за «Денва партнерз» в Трансокеанической киберсети «Сато Интернэшнл». Что вы и выполнили с достойной восхищения эффективностью.

Мачида с достоинством поклонился и сказал доверительным тоном:

— Вы поступили совершенно правильно. Дай-Року не слишком хорошо относится к гайдзинам — европейцам. Если бы вы сделали такую глупость и попробовали бы сами вступить с ними в контакт, то наткнулись бы на каменную стену. Люди, которые проповедуют принципы Дай-Року, обладают силой, властью и видением того, как будет развиваться мир завтра и послезавтра. И они полностью мне верят. Что ж, сколько услуг я им оказал, а сколько они мне. — Он хихикнул. — Благодаря моему посредничеству они с вами встретятся. Что же касается остального... — Он пожал плечами, показывая, что остальное будет зависеть от Мика.

— Именно поэтому они идеально подходят для моего плана, — ответил Мик. — Мне нужны провидцы, люди, которых будущее беспокоит в не меньшей степени, чем настоящее.

Они пришли к чему-то вроде взаимопонимания, по крайней мере к равновесию. Но Мик ни на мгновение не поверил заверениям Мачиды о незначительности своей роли в этом деле. Он знал, что это просто японская манера общения, чертова общеазиатская конфуцианская доктрина смирения, обычай говорить «можно», когда на самом деле имеется в виду «нельзя» или «невыполнимо». В Азии возможно все, если вы достаточно глупы, чтобы поверить этому.

Мик подозревал, что Мачида для Дай-Року не тот мальчик на побегушках, каким он старался себя перед ним представить. Он полагал, что прокурор является одним из тех людей, которых он хотел расположить к себе, которым желал продать фирменную марку деконструктивизма.

Если, как утверждает Мачида, Дай-Року есть своего рода философия самурайской чистоты, это сообщество должно представлять собой тесный союз бизнесменов и политиков, которые не только верят в эту почти мифическую чистоту помыслов, но, говоря более практическим языком, собрались вместе благодаря насущной необходимости.

Недавние перемены в японской политике показали, что бизнес не мог дальше двигаться по накатанному пути — старая практика манипулирования политическими деятелями перестала приносить плоды в виде принятия благоприятных законов, предоставления финансовых льгот или финансового стимулирования, которые смогли бы дать преимущества одной компании над другими.

Если те, кто верил в Дай-Року, намеревались удержать свои позиции и продолжать наращивать богатство и власть, им требовались более изощренные формы влияния на политику. Эти люди — либо капитаны кайрецу с капиталами в многие миллиарды долларов, либо высокопоставленные служащие соответствующих бюрократических структур — были сродни феодальным лордам Японии семнадцатого столетия. У каждого имелось свое поле деятельности, которое давало ему власть и положение в обществе. Именно поэтому сохранение этих владений было для них насущной необходимостью.

Мик знал, что, несмотря на все хваленое влияние, этими людьми двигал глубоко запрятанный страх. Но все же они как-то ухитрялись сдерживать лавину на месте. Перемены, если они вообще происходили, шли бесконечно медленно, да и то только после титанической борьбы.

Последние шесть лет торговли политическим и экономическим влиянием, незаконных поборов и скандальных взяток, которые привели к гибели компаний, брокерских фирм и наконец к падению так долго правившей Либерально-демократической партии, потрясли их. Во всевозрастающем подозрительном интересе к ним не только официальных лиц, но и обычно спокойного и ко всему безразличного населения они увидели угрозу своим мини-империям.

Эти люди никак не хотели примириться с неизбежностью перемен. Мик и Мачида вступили в партнерство для того, чтобы играть на страхе этих людей, использовать их власть и влияние так, как им даже не пришло бы в голову, эксплуатировать их так, как они всю свою жизнь эксплуатировали тех, кто находился ниже их по социальному положению.

Мачида, казалось, охотно принял участие в этом плане, возможно, потому, что для того чтобы быть принятым членами Дай-Року на равных, ему недоставало того самого приносящего доход владения. Мик также полагал, что Мачида чувствовал, но не хотел себе в этом признаться, что остальные терпят его только из-за его должности. Будучи генеральным прокурором, он занимал идеальную позицию для того, чтобы держать их в курсе всех проводимых расследований, предупреждать о провалах, рейдах и облавах — об этой всерасширяющейся сети, в которую могли попасть эти люди, их друзья, партнеры и те, которых они втайне оплачивали.

Теперь, согласно плану, настала очередь Мика, он должен был убедить Дай-Року, что перемены не только неизбежны, но, как это неудивительно, их можно использовать для увеличения их богатства и влияния. Конечно, можно было сказать, что Леонфорте просто торгует воздухом, что с его стороны все это является просто-напросто изощренным жульничеством. Но Мик с этим не согласился бы. Потому что его страсть была столь же сильна, а может быть, даже сильнее, чем их. Леонфорте стремился ни больше ни меньше как к тому, чтобы изменить историю, внедрить в двадцать первый век философию Ницше — полный контроль над экономикой и мышлением. Это было его правом и долгом — как ницшеанского Сверхчеловека. Кто же еще призван определять судьбы мира? И подумать только, что самая прогрессивная технология наступающего века дает ему эту возможность. По мере того как все новые и новые японские компании начнут привыкать к удобствам, которые предоставят им цифровые средства коммуникации, они все больше и больше будут использовать передачу данных по Киберсети, которую разрекламируют как абсолютно секретную. И прямо в руки Мика свалятся неисчислимые сокровища: новейшие разработки «Сони» в области цифровой электроники, технология производства помещающейся в оправе очков мини-видеокамеры фирмы «Мацусита», сведения о том, какие из компаний состоят в приоритетном списке МВТП, и даже о предполагаемых изменениях, в курсе иены. Столько возможностей делать деньги, получить решающее преимущество перед конкурентом! Такая обширная область деятельности, а у него так мало времени.

Однако Леонфорте ни на минуту не сомневался, что сумеет выполнить свой честолюбивый план — прибрать к рукам международную коммерцию — при условии, конечно, что у него будут деньги, рычаги власти и нужные люди. Он уже потратил несколько лет на то, чтобы из своей бывшей базы в Плавучем городе раскинуть подпольную сеть торговли наркотиками и оружием по всей Юго-Восточной Азии. Теперь настало время заняться легальным бизнесом. Это он собирался сделать здесь, в Токио, где воинственный дух времени и раболепный темперамент населения показались ему идеально подходящими для его целей. И, разумеется, именно в Токио базировалась «Сато Интернэшнл» со своей Трансокеанической киберсетью. Если все пойдет как задумано, через несколько недель он внедрится в «Сато» — если, конечно, сможет убедить «Денва партнерз» поддержать его. И они, несомненно, сделают это, потому что он как следует выполнил свое домашнее задание — досконально изучил этих людей и знает, чего они боятся. Они не смогут отказаться от того, что он им предложит. Эти люди больше всего боятся перемен, потому что именно статус-кво в Японии обеспечивал им их положение. Они видели, как начинает трещать по швам их власть, о чем свидетельствовали постоянные политические скандалы, взяточничество, коррупция, мощная, всевозрастающая реакция средств массовой информации, — они боялись гнева народа и инстинктивно пытались противостоять надвигающейся угрозе.

Мик мог дать им то, в чем они нуждались, чтобы рассеять эти страхи, — установление нового статус-кво, обеспечивающего их власть. Как же эти люди могут отказаться? А когда они примут это решение, он сумеет прибрать их к рукам. Они будут его ключом к «Сато Интернэшнл». Проникнув туда, он расширит свое влияние — быстро, решительно, в истинно ницшеанской манере — и уничтожит человека, привидевшегося ему его Немезидой, своего двойника — Николаса Линнера.

Маргарита проснулась на заднем сиденье своего автомобиля, все тело у нее онемело, глаза были заспанные. Она вышла из машины и потянулась. День уже перевалил за первую половину, что, впрочем, было неудивительно, поскольку она уснула не раньше четырех-пяти утра. Она села за руль, съехала со стоянки и остановилась у первой попавшейся закусочной.

За чашкой дымящегося кофе и кексом женщина попыталась оценить ситуацию. Может быть, у нее просто мания преследования, и ей надо было остановиться в одном из многочисленных безымянных отелей, понатыканных вдоль Лонг-Айлендского шоссе, но она не хотела рисковать. Маргарита выпила еще глоток пережаренного кофе и помассировала затекшую шею.

Прошлым вечером она была уже в нескольких километрах от своего особняка в Олд Вестбери, когда ей пришла в голову мысль, что она чуть было не сделала страшную глупость. Разве не логично было предположить, что люди, пытавшиеся убить ее, устроят засаду перед домом? Конечно. Она покинула место неудавшегося нападения в такой спешке, что ей некогда было все обдумать. Совершенно ясно, ей следует все просчитать. Первым делом нужно связаться с Тони, решила Маргарита и сказала в телефон, вделанный в переднюю панель своего автомобиля:

— Позвони Тони.

Затем она взглянула на часы и вскрикнула: циферблат был в крови водителя Фрэнки. Стрелки показывали полвосьмого вечера. Тони должен был уже закончить с массажем и вновь вернуться к работе — наступало время для переговоров с 3ападным побережьем.

— Алло. Кто у телефона?

Голос на другом конце линии звучал как-то странно. Когда она назвалась, мужчина грубовато проговорил:

— Подождите, не отключайтесь.

Маргарита могла слышать приглушенные голоса, прозвучало что-то вроде фамилии — Лью Теннант, — и она машинально вспомнила о Лью Кроукере. «Боже мой, как мне его сейчас не хватает! Он знал бы, что делать».

— Миссис де Камилло? Это вы? — раздался другой голос, хриплый баритон.

Когда она ответила, он сказал:

— Меня зовут Джек Барнет, миссис де Камилло. Я лейтенант Нью-йоркского полицейского управления. — «Вот оно что, — подумала женщина. — Лью Теннант. Лейтенант». — Боюсь, что у меня плохие новости о вашем муже.

Маргарита вся похолодела и, свернув с автострады на обочину, остановилась, глядя на свои трясущиеся руки.

— Он мертв?

— Боюсь, что да, миссис де Камилло. Убит в своем офисе.

Бэд Клэмс! На нее нахлынула волна эмоций. Тони мертв. Маргарита почувствовала себя голой и беззащитной. Она несколько раз глубоко вздохнула и постаралась успокоиться, чтобы задать необходимые вопросы.

— Миссис де Камилло? Вы слушаете меня?

— Когда это произошло? — спросила она, взяв себя в руки.

— Простите, что вы сказали?

— В какое время был убит Тони? — разозлилась Маргарита, потому что эта информация была для нее жизненно важной.

— Я не совсем уверен, Но прошло не больше часа, потому что кровь еще не успела полностью свернуться.

— Понятно.

Последовала небольшая пауза.

— Миссис де Камилло, я хочу знать, где вы находитесь. После такого потрясения вам лучше не оставаться одной. Кроме того, я хотел бы с вами поговорить.

— Боюсь, что это невозможно, лейтенант...

— Барнет, мадам. Джек Барнет.

— Я сейчас в пути и смогу вернуться в город только спустя некоторое время. — Пока на другом конце линии длилось молчание, она наблюдала за проносящимися мимо машинами.

— Вам не кажется, что это неразумно, миссис де Камилло. Поймите, ваш муж убит. Люди, сделавшие это, могут охотиться за вами. Вы по меньшей мере нуждаетесь в защите.

«В этом он прав, — подумала Маргарита. Мимо нее, неясные и расплывчатые, подобно косякам рыб, проносились машины, в которых сидели люди, каждый со своей судьбой. — Эта кавалькада из металла и плоти совершенно безразлична к тому, что происходит в моей жизни. Сначала меня предал партнер, продав без моего ведома мою компанию, затем пристрелили водителя и телохранителя, напали на меня и примерно в то же самое время убили Тони».

— Миссис де Камилло? — Голос лейтенанта Барнета прервал мысли женщины. — Если вы что-нибудь знаете об обстоятельствах убийства вашего мужа или полагаете, что имеете информацию о преступнике или преступниках, в ваших же интересах рассказать мне об этом. Не говоря уже о том, что это поможет предупредить возможное кровопролитие.

— Что, черт побери, вы хотите этим сказать?

— Для человека калибра вашего мужа, со столь многочисленными деловыми интересами, вполне естественно иметь весьма могущественных врагов. Миссис де Камилло, можем мы встретиться?

— Идите к дьяволу.

— Вы очень расстроены, и я вам сочувствую. Но поймите меня правильно, миссис де Камилло. Мне необходимо встретиться с вами. Не кажется ли вам, что не мешало бы сделать шаг в мою сторону?

Маргарита, сидя на обочине автострады в машине с растрескавшимся ветровым стеклом, вдруг почувствовала себя очень уязвимой и подумала: «Надо отсюда выбираться».

— Если вы хотите узнать, кто убил моего мужа, поговорите с Чезаре Леонфорте, — сказала она и отключилась.

Только теперь Маргарита испугалась по-настоящему и, вместо того чтобы поехать в мотель, остановилась у придорожных телефонов-автоматов. Она наблюдала за ухаживающими друг за другом гомосексуалистами и старалась не думать о противоестественных совокуплениях на задних сиденьях их потрепанных автомобилей.

По тому, как систематически из-под нее вышибали опоры, было понятно, что это не простое совпадение. Все действия были продуманы и разработаны, как военная кампания. Кем, черт побери, были люди, которым продался Рич? Какая же он все-таки сволочь! Бэд Клэмс сыграл на нем как на пианино. Маргарита почти не сомневалась в том, что Чезаре владел или по крайней мере контролировал компанию, которой Рич продал свою половину акций. Она вся дрожала от ярости и страха.

«Я должна еще раз попытаться дозвониться до Лью и Веспер», — подумала Маргарита, выезжая на автостраду. Прошлой ночью она безуспешно пыталась сделать это. Но в первую очередь надо связаться с Фрэнси. Дочь была для нее дороже всего на свете, и сейчас, когда ее со всех сторон окружала опасность, она инстинктивно чувствовала, что должна добраться до нее как можно скорее. Маргарита пробовала звонить ей прошлой ночью, но услышала только автоответчик. Сверившись с записной книжкой, она обнаружила, что Фрэнси должна возвратиться со скачек именно сегодня.

Маргарита развернулась и направилась в сторону моста Трог Нек. Она включила проигрыватель компакт-дисков, ей нужно было успокоиться, но этого не произошло. Тогда она переключилась на радиостанцию, передающую классическую музыку.

Последние девять месяцев Фрэнси жила с Джули Лонгэкр, подругой матери. Джули фанатично любила лошадей, была первоклассной наездницей, и Фрэнси с удовольствием осталась с ней. По совету Лью Маргарита решила в первую очередь оградить дочь от семейных неурядиц, из-за которых девочка очень страдала.

Она никому не сказала о том, где находится ее дочь, даже Тони не знал об этом. А разведенная Джули, любительница лошадей, охотничьих собак и всего того, что с ними связано, свято хранила тайну.

Теперь Маргарита понимала, что была не права, решив попробовать скрыть от Фрэнси проблемы, возникшие между ней и Тони. Дети обычно гораздо умнее, чем полагают родители. И это делает их более уязвимыми, если в семье неладно. Маргарита до сих пор не могла понять, почему влюбилась в Тони. Он был красив, умен и, самое главное, вхож в те слои общества, которые ей были недоступны. Все голливудские знаменитости знали адвоката де Камилло, и многие из них были его клиентами. Через Тони она с ними и познакомилась. Ей никогда не забыть, как она в первый раз попала на церемонию присуждения Оскаров. Как будто смерч перенес ее, как Дороти, в волшебную страну Оз. Неудивительно, что у нее закружилась голова. Она смотрела на Тони как на Бога. И, конечно же, вышла за него замуж. И тут начался весь этот кошмар.

Заплатив пошлину, Маргарита переехала через мост и свернула на 95-е шоссе.

Тони нужна была машина для производства детей. Во время свадебного путешествия он сказал ей, что рассчитывает каждый год иметь по ребенку. И обязательно сыновей. Боже мой, в какой он был ярости, когда родилась Фрэнси! С момента рождения дочери он совершенно переменился, избегал ребенка и физически наказывал жену, которая, по его разумению, предала его, лишив сыновей, наследников и продолжателей рода де Камилло.

Маргарита пронеслась мимо Пелхамса. Ровно гудел мотор, и ветер посвистывал в разбитом стекле.

Что она чувствовала теперь, когда Тони был мертв? Жалеет ли она его? Пожалуй, нет. По правде сказать, она чувствовала сильное облегчение, как будто исчезла куда-то привычная ноющая боль. Она поразилась, как легко ей стало дышать, как приятен был каждый глоток воздуха. От этого ощущения легкости у нее закружилась голова. Но глубоко внутри шевелился червячок тревоги по поводу столь массированной атаки на семью Гольдони и на нее лично.

Маргарита была уверена, что за всем этим стоит Бэд Клэмс. Неудивительно, что он так долго выжидал, прежде чем нанести сокрушительный удар. Ему понадобилось время, чтобы скоординировать все стадии атаки, нужно было, чтобы она решила, что он больше не станет пытаться взять под контроль Семьи Восточного побережья, территории Доминика.

До сих пор Бэд Клэмс действовал успешно, если не считать того, что с ней ему пока не удалось расправиться. Но Маргарита понимала, что ее спасение можно рассматривать как чудо. Провидение оказалось на ее стороне. Но сейчас, когда она приехала в штат Коннектикут, страх за себя и за Фрэнси усилился. Кому можно доверять? Маргарита этого уже не знала. Ясно, что как бы ни силен был Бэд Клэмс, он не мог обойтись без помощи кого-то из членов ее собственной семьи. Кто предал ее и Тони? Возможно, один из капо семьи, которому Леонфорте обещал предоставить большую территорию.

Неожиданно она резко затормозила, свернув на обочину, и несколько мгновений сидела, вцепившись в руль, безуспешно стараясь успокоить дыхание. «О Боже мой, — подумала она. — Боже мой!»

Маргарита долго смотрела в зеркало заднего обзора, внимательно изучая улицу позади себя. Что если за ней следили? Это вполне вероятно. Она ехала в своем отделанном золотом темно-красном автомобиле, со своей водительской лицензией. Выследить ее было пара пустяков. Маргарита порылась в сумочке, нашла пистолет, вытащила обойму, проверила патроны, мысленно поблагодарив Дома за то, что он когда-то настоял на том, чтобы она брала уроки стрельбы. Неужели она выстрелила всего один раз? Ей казалось, что она выпустила в громилу, пытавшегося ее убить, всю обойму. Маргарита вставила ее обратно и взвесила пистолет на ладони. Ее охватил новый приступ страха. Неужели Доминик всю жизнь прожил в таком состоянии? Как бы там ни было, женщина сейчас боялась только одного — того, что привела преследователей прямо к порогу дома, где жила ее дочь. Она не собирается повторять ошибку Тони, недооценивая Бэда Клэмса. Он был достаточно умен, чтобы понимать, что Фрэнси была слабым местом Маргариты. Наверняка Чезаре разработал запасной план: если не удастся покончить с матерью, он возьмется за ее дочь.

Если, конечно, сможет отыскать Фрэнси. Но черта с два она предоставит ему эту возможность. Все еще рассматривая улицу, Маргарита приказала телефону:

— Соединись с Джули. — Аппарат набрал номер. Пока он звонил, Маргарита молила Бога, чтобы Фрэнси ответила. Но вместо дочери снова прозвучал голос автоответчика, и ее сердце упало. Выждав, пока замолкнут гудки, она сказала:

— Фрэнси, дорогая, это я. Надеюсь, ты прекрасно провела время на скачках. Буду рада, если ты позвонишь мне, когда вернешься. Я в машине и пробуду тут допоздна. Очень хочу услышать тебя, крошка. — Она разъединилась, надеясь, что по голосу дочь не заметит охвативший ее ужас. Потом она снова приказала телефону позвонить Лью, пытаясь соединиться с карманным сотовым аппаратом Кроукера, но услышала только длинные гудки.

Что дальше, черт побери? В эту субботу ее ждали в качестве почетного гостя на свадьбе Джое Инфанте и Кейт Делларко. Она понимала, что, если хочет сохранить хоть какую-нибудь надежду удержать в своих руках владения Доминика, она должна там появиться, что бы ни случилось. Сицилианская семья Инфанте и неаполитанская Делларко давно враждовали друг с другом, их все более ожесточенная борьба дестабилизировала обстановку по всему Восточному побережью и предоставляла для служащих криминальной полиции вдоволь трупов, которых частенько находили в районах Восточного Нью-Йорка и Озон-парка.

Как раз первым серьезным испытанием для Маргариты была попытка как-то разобраться в этой огнеопасной ситуации. Она узнала, что Джое и Кейт тайком, как Ромео и Джульетта, встречаются друг с другом. Но в отличие от Шекспира Маргарита решила, что эта любовь должна иметь счастливый конец.

Она и Тони устроили встречу глав двух семей, и прямо на ней представила любовников. Последовавший обмен оскорбительными замечаниями чуть не окончился дракой. Тони достаточно быстро погасил страсти, а потом, спокойно и постепенно, Маргарита обрисовала перспективу того, как любовь, возникшая между членами двух семей, может помочь залечить старые раны. Она привела эмоциональные аргументы в пользу заключения мира, а потом Тони с неумолимой логикой законника подвел под это практическую базу.

Теперь, после месяцев, ушедших на дипломатические переговоры и торговлю, дело было практически слажено. На свадьбе Джое и Кейт семьи Инфанте и Делларко должны были наконец покончить с вендеттой, которая сокращала их ряды и ослабляла союз семей Восточного побережья.

Маргарита решила, что ей непременно нужно присутствовать на свадьбе, ведь это событие должно стать краеугольным камнем нового правления. Если она не состоится, то доверенное ей Домиником наследство может выскользнуть из ее рук. Она и так уже не знала, как будет управлять сугубо мужским миром мафии без мужа в качестве прикрытия. Формально наследником Доминика был Тони, но только она была в курсе всех секретов Дома и выносила окончательные решения; Сейчас, когда муж был мертв, Маргарита почувствовала себя страшно беспомощной и беззащитной. Кто из глав семей пойдет за ней, женщиной? Никто. Именно поэтому ее истинная роль держалась в такой тайне. О ней знал только Тони, и Маргарита подозревала, что муж ненавидел ее за то, что она узурпировала власть и дело, которые он считал по праву своими.

Однако Доминик, со своим блестящим умом, видел вещи совершенно в другом свете. Маргарита и по сей день не понимала, почему он настоял на том, чтобы она унаследовала его положение главы всех семей Восточного побережья. Должен же он был понимать, какую невыполнимую задачу ставит перед ней?! И все же настоял на своем. И она, отчасти из чувства сестринской преданности, отчасти из любопытства неофита, уступила. И к чему же она в результате пришла? Ее преследуют, по существу, загнали в тупик, она абсолютно беспомощна и одинока. Вряд ли Дом мог предвидеть подобное.

От жалости к самой себе Маргарита заплакала, уткнувшись лицом в ладони. Выплакавшись, взглянула на телефон, но он был нем как рыба.

«Фрэнси, где ты? Боже, молю тебя, спаси и сохрани ее от беды».

Внезапно раздался телефонный звонок. Женщина вздрогнула, но потом, решив, что на связь вышла ее дочь, вздохнула с облегчением и включила линию.

— Алло?

— Привет, дорогая. — Сердце у нее сжалось.

— Кто это?

— Они тебя упустили, Маргарита. Увы, в наши дни все труднее становится найти компетентных исполнителей.

— Чезаре?

— В другое время и в другом месте мы могли бы стать друзьями, — сказал Леонфорте. — А может быть, даже нечто большим. Жаль.

Маргарита закрыла глаза.

— Чего ты хочешь, моей смерти?

— Не только смерти, дорогая. Мне нужно все. Все, что создал Доминик, все, что принадлежит тебе. — Он хмыкнул. — На данный момент это не так уж и много. Но я получу все.

— Если тебя интересует мой ответ, я говорю «нет».

— Можешь говорить все, что хочешь. Ты больше никто — просто юбка, женщина. Теперь, когда Тони нет, вы оказались без главы. Из Гольдони осталась только ты. А с тобой я покончил.

Она сжала рукоятку пистолета:

— Я пустила пулю в лоб одному из твоих убийц и сделаю то же самое с тобой.

— О, я охотно верю тебе, дорогая. Хотя ты и женщина, ты чертовски хороший стрелок. Я не могу позволить, чтобы ты бегала, размахивая пистолетом. Поэтому приказываю тебе вылезти из своей дыры.

— Ты никогда не сможешь приказать мне сделать что-либо.

— Никогда не говори «никогда», Маргарита. Доминик должен был научить тебя этому.

— Не смей упоминать имя моего брата.

— Приезжай, Маргарита. Обещаю, что тебе не причинят вреда. Сейчас я скажу тебе куда...

— Пошел ты в задницу!

— Как утонченно. Ну что ж, дорогая, ты вынуждаешь меня прибегать к пошлым угрозам. Тебя не удивляет, почему не работает твой проигрыватель компакт-дисков? Потому, что мы установили в твоей машине подслушивающее устройство. Твоя дочь у Джули, не так ли? Мы проверили номер Джули через телефонную компанию и установили адрес. Хочешь услышать?

Маргарита похолодела. Фрэнси!

— Ублюдок.

— 3837, улица Фокс Холлоу, Нью-Канаан.

Женщина вскрикнула.

— С тобой все в порядке, дорогая? Мне послышался какой-то шум.

Маргарита нагнулась над телефоном:

— Чезаре, если ты причинишь дочке хоть какой-нибудь вред, я обещаю, что буду преследовать тебя, где бы ты ни находился и сколько бы времени мне на это ни потребовалось.

— Уверен, что ты сдержишь слово, — ответил Чезаре, — поэтому я не собираюсь делать ей ничего плохого. Пока не собираюсь... У тебя в распоряжении час. — Он дал ей адрес. — Если тебя не будет по этому адресу в назначенное время, я не отвечаю за то, что может случиться с твоей дочерью.

Несмотря на то, что она закусила губу, ей не удалось сдержать слезы.

— Чезаре, она ведь всего лишь невинный ребенок.

Ответом было молчание, и она стиснула зубы. Ее душили слезы.

— Ты привезешь ее, или я не приеду.

— Забудь об этом.

— Мне нужны доказательства.

— Война есть война, Маргарита. Я не пощажу никого.

— Я тоже.

— Слушай, ты, чертова ведьма, если будешь продолжать действовать мне на нервы, я привезу на встречу ее палец, тебе ясно?

— Попробуй сделать это, и я собственноручно выдавлю тебе глаза и заставлю съесть их.

Может быть, его заставил смягчиться тон ее голоса, а может быть, он с самого начала решил выполнить ее условие и только мучил ее.

— Ладно, ладно. Когда приедешь, она будет здесь. Довольна?

— Целая и невредимая?

— Разумеется, целая и невредимая.

В мыслях Маргариты отчаяние сменялось надеждой и наоборот.

— Мне нужно больше времени.

— Нет, не нужно.

— Я не успею, здесь сильное движение, мосты, к тому же надо заправить машину и заехать в аптеку.

— В аптеку? Зачем?

— Как ты думаешь, идиот? У меня начались месячные. Мне нужно...

— Хватит! Не хочу ничего слышать.

— Бога ради, Чезаре, ведь мы говорим о жизни моего ребенка.

Последовала короткая пауза, во время которой Маргарита про себя вознесла Богу короткую молитву.

— Хорошо, дорогая, я дам тебе три часа, — сказал наконец он. — Но это все время, которое осталось у Фрэнси.

Обычная токийская морось сменилась дождем, который с одинаковой монотонностью барабанил по неоновым рекламам и по крышам ворот синтоистских храмов. Николас встретился с Танакой Джином в районе храма Асакуса. Танака стоял перед частным домом конической формы, под одиноким кедром. Это был худой, смуглолицый человек, обладающий той едва приметной грацией, которую можно увидеть у киноактеров, играющих роли японских полицейских и самураев. В нем ощущалась какая-то загадочность, как будто мозг Танаки был сейфом, набитым секретами. Его глубоко посаженные глаза вводили людей в заблуждение. Он казался полусонным, и Николас чувствовал, что, если бы ему пришлось изо всех сил кого-нибудь преследовать или допрашивать, он делал бы это все с тем же видом.

— Линнер-сан, — сказал Танака Джин с вежливым поклоном, — для меня большая честь познакомиться с вами.

— Уверяю вас, для меня это тоже не меньшая честь, — ответил Николас, возвращая поклон. Он сложил свой «Ками». Как всегда исполнительный Т'Рин передал ему информацию о примерно десяти членах «Денва партнерз». Информация поступала в «Ками» в виде комбинаций нулей и единиц, устройство же перевело их в японский алфавит. — Ваша репутация общеизвестна — особенно по делам Тецуо Акинаги и Ёсинори. — Один из упомянутых им людей был известным оябуном якудзы, главой японской преступной семьи, другой — самым влиятельным независимым политическим деятелем, о котором говорили, что он сделал или свалил восемь последних премьер-министров. — Вы имеете прочную репутацию современного реформатора.

Успех обвинения в деле Акинаги имел для Николаса особенное значение. Тецуо Акинага был оябуном могущественного и кровожадного токийского клана Сикей. Члены якудзы с гордостью считали себя находящимися вне японского общества и предпочитали называть свои кланы иронически-фаталистическими именами. Сикей по-японски означало смертная казнь. Акинага был членом внутреннего круга кайсё, называл себя другом и учеником Оками, но на самом деле был его злейшим врагом. Все остальные, кто ненавидел Оками, были смыты кровавой волной, исчезли. Остался только Тецуо Акинага.

— У меня превосходные и преданные сотрудники, — сказал Танака Джин. Он стоял под дождем без зонта. Единственной его защитой был воротник переливчатого зеленого плаща, который он поднял вверх, чтобы вода не попала ему за шиворот. — Очень любезно с вашей стороны, что вы сразу согласились встретиться со мной.

— Я так же, как и вы, заинтересован в том, чтобы найти людей, участвовавших в краже секретов Киберсети.

Танака Джин ключом открыл покрытую патиной бронзовую дверь, сорвав при этом три куска ярко-оранжевой липкой ленты, употребляемой в полиции. На каждой из них было написано: «ВНИМАНИЕ! МЕСТО СОВЕРШЕНИЯ ПРЕСТУПЛЕНИЯ! ВХОД ЗАПРЕЩЕН!» Он вошел в прихожую, и Николас последовал за ним. Они оказались внутри виллы, которая была выдержана в стиле колониального Сайгона. Сквозь жалюзи окон просачивался белесый, с примесью неонового свет. В воздухе чувствовался запах ладана и аниса. Но ощущение чего-то похожего на висящую сеть гигантского паука заставило Николаса непроизвольно вздрогнуть.

Танака Джин закрыл за ним дверь.

— Давайте откровенно, Линнер-сан. Я согласился помочь в вашем расследовании только потому, что меня об этом просил Тандзан Нанги. Я очень уважаю этого человека. — Он подошел к стоящему у стенки длинному столу и зажег две бронзовые лампы. — Дело в том, что у меня сейчас много работы. Я расследую дело об убийстве немецкого бизнесмена Родни Куртца и причины гибели его жены — вьетнамки Джай. Ее сбила автомашина. — Он развел руками: — Неизвестно, намеренно это было сделано или нет. А мистер Куртц был убит именно здесь.

Николас кивнул:

— Если уж честно, прокурор, я позволю себе сказать, что не просил о помощи и, собственно говоря, предпочитаю работать один.

— В Токио это может быть опасным. Как официальное лицо, я не стал бы вам этого советовать.

— А неофициальное?

Танака Джин улыбнулся:

— Я кое-что знаю о вас, Линнер-сан. Нанги-сан относится к вам как к своему родственнику. Это говорит о многом. — Он помолчал. — Если вам понадобится помощь, я, по мере своих сил, окажу ее. Однако будет очень... жаль, если ваше расследование доставит мне или моей организации какое-либо беспокойство.

— Я вас понял, прокурор, — сказал Николас. — И приму к сведению ваш совет.

Николас чувствовал, что Танака Джин из-под опущенных ресниц внимательно рассматривает его.

— Да, — наконец произнес прокурор, — я вам верю.

Достав мощный карманный фонарь, Танака одну за другой осмотрел стены комнаты. Луч задержался на одной из панелей, испачканной чем-то похожим на засохшую кровь.

— Я вам больше не нужен, Танака-сан?

Не отводя луча от кровавых пятен, прокурор ответил:

— Вы, кажется, были знакомы с убитым?

Так вот что означала его фраза: «Я кое-что знаю о вас, Линнер-сан».

— Я видел этого человека один или два раза, — ответил Николас, — и совсем не знаю его.

Танака повернулся и впился взглядом в своего собеседника.

— Нет? Но он являлся вашим партнером по Трансокеанической киберсети.

«К черту этого Т'Рина и его навязчивое стремление как можно скорее запустить Киберсеть в работу», — подумал Николас. Прокурор больше осведомлен об этом партнерстве, чем он сам.

— Если так, то для меня это новость, — ответил Николас. — Если вы так хорошо подготовились к разговору, господин прокурор, то должны знать, что я к этому партнерству не имею никакого отношения.

Танака Джин слегка приподнял брови.

— Странно! Вся технология Киберсети была разработана вашими американскими специалистами. Как получилось, что вы оказались в неведении?

«Спроси Т'Рина», — подумал Николас, а прокурору сказал:

— Нанги-сан принял это решение в тот момент, когда я по своим делам находился за границей. Насколько я понимаю, сложившаяся экономическая ситуация требовала того, чтобы Киберсеть была запущена в эксплуатацию как можно скорей. Поскольку «Сато» оказалась неспособной в одиночку так быстро вложить в дело необходимый капитал, Нанги-сан решил обратиться к сторонним партнерам. Мне кажется, что это была хорошая идея. Именно сейчас кайрецу не могут позволить себе таких огромных затрат, которые требуются для запуска Киберсети.

Танака Джин ничего не ответил и подошел к стене.

— Интересно, произошло ли это здесь, возле бара? В таком случае лезвие, которым были нанесены раны, причем многочисленные, было совершенно необычным, мы никогда не встречались ни с чем подобным.

— Может быть, шпага.

Не оборачиваясь, прокурор вытащил из кармана несколько фотографий и протянул их Николасу. При свете одной из ламп он увидел снимки трупа Родни Куртца, сделанные там, где его обнаружили.

— Где вы обнаружили труп?

— Не здесь, — ответил Танака. — Его утопили возле Цукиджи. — Он имел в виду гигантский токийский рыбный рынок. — Насколько я знаю, холодное оружие — ваша специальность, Линнер-сан. Не можете ли вы сказать мне, что использовал убийца, штык или...

— Не по этим фотографиям, — сказал Николас. — Тело слишком разложилось. Но если вы дадите указание вашим людям следить за всеми похожими новыми убийствами...

— Договорились, — сказал Танака Джин, делая пометку в маленькой записной книжке. — Может быть, все-таки не шпага. У него на лбу вырезан знак.

Действительно, знак был.

— Вертикальный полумесяц, — сказал Николас, внимательно вглядываясь в фотографию.

— Совершенно верно.

В нижнем правом углу одной из фотографий, на груди трупа, Николас заметил странное темное пятно. Что это могло быть? Еще одна рана?

Он поднял голову и увидел, что Танака Джин наблюдает за ним. На лице прокурора было написано выражение крайнего любопытства.

— Мне сказали, что даже перед лицом смерти вы не позволяете себе проявлять никаких эмоций, — сказал Танака, наклонив голову набок. — Интересно, правда ли это?

— А почему это вас так интересует?

— Прежде чем вступить с вами в какие-либо отношения, Линнер-сан, хотелось бы найти для них общую почву, — сказал прокурор и сделал жест, который можно было трактовать как жест примирения. — Я думаю, вы согласитесь с тем, что в этом случае наши контакты значительно облегчатся.

— Хорошо, я отвечу на ваш вопрос. Это правда, исключая, пожалуй, отношений с женщинами, — сказал Николас.

— Вы так читаете? Я бы сказал наоборот, особенно с женщинами.

— Вижу, вы отнюдь не романтик, Танака-сан, — ответил Николас и подошел к прокурору. — Когда дело касается любви, часто важнее всего как раз не знать, что вас ждет впереди.

— А, я понимаю, в чем разница, — сказал Танака Джин. — Вы говорите о любви, а я имел в виду секс. — Он пробежался лучом света фонаря по стенам комнаты. — Эти два понятия редко бывают совместимы.

Николас огляделся вокруг и спросил:

— Джин-сан, не позволите ли вы мне осмотреть дом?

— Если вам угодно. Все уже сфотографировано, отпечатки пальцев сняты.

Николас прошелся по дому. В комнатах было очень тихо, но ему показалось, что он слышит крики. Возможно, это звучало эхо боли, когда-то наполнившей этот дом. Стараясь обнаружить что-нибудь необычное, он открыл глаз тандзяна. Повсюду, как сажа из камина с плохой вытяжкой, здесь был рассыпан порошок для снятия отпечатков пальцев. Он осмотрел столовую, кабинет Куртца, все спальни. Отделанная мрамором ванная комната была великолепна. Там был душ, ванна из японского кедра и унитаз из стеклопластика. Подобное сочетание традиции и модерна подействовало на него раздражающе.

Вдруг его внимание привлекла панель за унитазом. Что-то в ней показалось ему странным. Наклонившись поближе, он внимательно осмотрел один из четырех винтов, крепящих панель к стене. Что там возле одного из винтов — царапина? Нет. Он открутил винт и увидел человеческий волос, аккуратно обмотанный вокруг резьбы. Именно его конец, слегка высовывавшийся из-под головки винта, и напоминал царапину. Не было никакого сомнения в том, что волос оставили здесь не случайно. Но зачем? Чтобы дать кому-то знать, что панель трогали?

Он открутил панель и отложил ее в сторону. Под ней он обнаружил дорогой, закаленной стали сейф с наборным замком. Это объясняло наличие волоса. Николас попытался открыть дверцу и обнаружил, что она не заперта. Сейф был пуст. Очищен убийцей Родни Куртца? Похоже, что так. И, кем бы ни являлся этот человек, было ясно: здесь работал профессионал, у которого хватило ума заметить волос и после проведенной операции оставить его на прежнем месте.

Когда Николас вернулся в гостиную, то увидел, что Танака Джин стоит на прежнем месте.

— На обеденном столе, — сказал он, — в столовой и на письменном столе в кабинете Куртца мы обнаружили волосы с женского лобка. Любопытно, не правда ли?

— Секс и смерть. Для определенного типа людей связь между этими двумя вещами очень сильна, почти непреодолима.

Прокурор обернулся.

— Определенного типа? — Он медленно кивнул, словно ища в словах Николаса некий скрытый смысл. — Представьте себе этого человека, который держит Куртца и всаживает в него лезвие, методично, раз за разом. Он, конечно, был возбужден, но мне кажется, что действовал он не в состоянии аффекта, а все хорошо продумал.

— Он убил Куртца до или после того, как забавлялся с его женой в столовой и кабинете? — спросил Николас.

Танака Джин пересчитал пятна крови, потом тяжело вздохнул.

— Все зависит от обстоятельств, не так ли?

— От каких?

— Была или не была эта женщина замешана в убийстве, — Его взгляд вновь остановился на Николасе. — Свидетели смерти Джай Куртц заявили, что она была с мужчиной. С европейцем. После того как женщину сбил черный «мерседес», ее спутник побежал за ним, и больше его никто не видел.

Именно в этот момент Николас понял, каким хорошим детективом был Танака Джин.

— Вы уверены, что это был именно черный «мерседес»?

— Абсолютно. Мы нашли его на следующее утро на стройке в Сибуйа, брошенным и обгоревшим. — Он выключил фонарь. — Кстати, медицинский эксперт определил, что Куртц был убит за десять или двенадцать часов до того, как на его жену налетел этот «мерседес».

— Вы думаете, это не был просто несчастный случай? — спросил Николас.

— В этом городе наезды не такая уж обыденная вещь, — ответил Танака Джин. — Но, возможно, в данном случае имел место именно наезд. — Он пожал плечами, контуры его худой фигуры очерчивались светом лампы. — Однако у меня уже есть рабочая версия.

Двое мужчин стояли рядом в полутьме комнаты, вдыхая едва заметные запахи секса и смерти.

— Скажите, Линнер-сан, вам о чем-нибудь говорит символ вертикального полумесяца?

Николас помедлил. Он уже встречался с этим символом. Это был Нго-мей-ют, что на одном из редких диалектов китайского языка означало «полумесяц». Это также был Джим, Обоюдоострый Меч, культовый символ посвящения. Он был элементом татуировки вьетнамского племени нанг, которую он видел на мессулете, До Дук Фудзиру, человеке, который пытался убить Микио Оками. Мессулеты были устрашающими психомагами, и древние предания утверждали, что они происходят от титанов. Говорили также, что их магия была предшественницей тау-тау.

Но Оками не имел никакого отношения к данному расследованию, и Николас не желал его ни во что впутывать. К тому же он убил До Дука на японской территории, и ему не хотелось, чтобы по этому делу было возбуждено расследование. Поэтому он сказал:

— Не знаю.

— Мне кажется, что человек, уничтоживший семейство Куртцев, чрезвычайно опасен. — Танака Джин повернул голову, и его глаза сверкнули в свете ламп. — Вы сказали бы мне, если бы этот знак действительно что-нибудь значил для вас?

Прокурор превосходно ведет допрос, подумал Николас.

— Разумеется. Мне нечего скрывать. — Но он никак не мог избавиться от кошмарного ощущения, которое, как запах склепа, навалилось на него как только он переступил порог дома Куртцев, — ему показалось, что в мир явился еще один мессулет.

Николас стоял очень близко к запятнанной кровью стене и чувствовал, что, помимо своей воли, погружается в себя, движется по направлению к кокоро. Что-то темное и необъяснимое, похожее на эхо в глубине озера, казалось, звало и тянуло его.

— Интересно. А я думал, что у человека, поклявшегося защищать кайсё, должно быть много секретов. — Прокурор пожал плечами. — Но, возможно, я ошибаюсь. В конце концов что я, правительственный служащий, могу знать о таких вещах?

Николас почувствовал, что на него напало нечто вроде приступа шизофрении. Часть его мозга охватил страх, вызванный тем, что Танака Джин знает о его отношениях с Микио Оками. Это могло оказаться опасным. Но другая его часть уже вышла за приделы времени и пространства.

Он приложил ладонь к стене. Слегка изогнутые на концах пальцы служили точками контакта, как оптоволоконный кабель служит для передачи информации. Мир покачнулся, съеживаясь в Акшаре, казалось, он удалялся от берега в сторону моря. Время сместилось, он оказался в той же комнате за день до этого и вскоре убедился, что прокурор, по крайней мере частично, оказался прав в своей гипотезе.

— Он был здесь, — шепнул Николас.

Танака Джин подался вперед всем корпусом и спросил:

— Кто? Кто был здесь с Джай Куртц? Ее муж?

— Сначала да. Потом, позднее...

Прокурор затаил дыхание. Он много слышал о тайной силе Линнера, но не хотел верить этим россказням. Однако теперь, глядя на искаженное лицо Николаса, понял, что это отнюдь не дешевый трюк, не жульнический спектакль. На его глазах происходил настоящий сеанс ясновидения, который мог принести большую пользу в расследовании преступления.

— Ну, и что произошло дальше?

— Куртц был убит здесь.

— Вы имеете в виду в этом доме?

— Прямо здесь. — Николас провел рукой по стене. Его лицо странно изменилось, как будто было освещено снизу. — Кто-то еще. Кто... — Внезапно он замолчал. Лицо его стало белым как мел.

— Линнер-сан, — сказал Танака Джин, — что с вами? Что вы увидели?

— Я...

— Кто был с Джай Куртц?

— Тот человек, который убил ее мужа.

Танака Джин разочарованно вздохнул:

— Вы его видели?

У Николаса опять возникло то же самое, знакомое поле в мозгу, которое ассоциировалось у него с Миком Леонфорте. Это ощущение можно было назвать дурным предчувствием. Но объяснить, что с ним происходит, Линнер не мог.

— Я видел... нечто.

— Что это было, призрак? — «Он все еще не в себе, — подумал Танака Джин. — Что с ним произошло?» — Линнер-сан, вы должны мне все рассказать.

Николас посмотрел на прокурора долгим взглядом, но его глаза были как-то странно сфокусированы, как будто он смотрел на что-то внутри тела Танаки Джина. С улицы раздавалось шипение шин проносящихся автомобилей и рев моторов грузовиков, развозящих по вечерам товары.

— Вы можете доверять мне. Клянусь вам в этом.

Николас судорожно кивнул головой.

— Расскажите мне, что открыло вам ваше тау-тау. Мы поймем друг друга, вы и я, потому что, как мне кажется, можем помочь друг другу.

Николас смотрел сквозь жалюзи на реку, в которой отражались и плясали огни города.

— Как я могу помочь вам?

Танака Джин подал Линнеру руку:

— Может быть, мы на минуту присядем?

Они расположились на ратановой софе, свет Золотого Пламени по ту сторону реки Сумиды проникал в комнату сквозь жалюзи. Однако Николас сразу же вскочил.

— Это место насилия, — сказал он, — оно излучает ненависть и гнев.

— Мне кое-что говорили об этом. Ходили слухи, что мистер Куртц бил свою жену.

— У вас зарегистрированы ее жалобы?

— Нет. Но, к несчастью, это обычное дело, когда супруги плохо относятся друг к другу.

Николас, на которого падал свет ламп, казался одиноким и немного потерянным. Танака Джин мог понять его чувства. Прошел всего месяц со дня смерти Усибы. Такая дружба не должна обрываться так внезапно, и Линнер не смог до сих пор оправиться от этого удара.

— Мне хотелось бы доверять вам, — сказал Николас. — Сейчас как раз такой момент, когда я должен довериться кому-нибудь.

— Кстати, о Куртце, — отозвался Танака Джин. — Я не все сказал вам о состоянии трупа. — Он невозмутимо рассматривал Николаса. — Некоторые его органы отсутствуют — сердце, поджелудочная железа, печень. — «Значит, вот как объяснялось наличие темного пятна на одной из фотографий, — подумал Николас. — Это была часть дыры, через которую удаляли органы». — Медицинский эксперт заверил меня, что они были удалены с искусством хирурга. — Вертикальный полумесяц, исчезнувшие органы — это ни о чем вам не говорит?

«Конечно, говорит», — подумал Николас. Когда тот мессулет убил Доминика Гольдони, его сердце тоже оказалось вырезанным, но он опять-таки не собирался рассказывать об этом Танаке Джину.

— Нет, но я собираюсь прояснить этот вопрос.

— Это, без сомнения, принесет большую пользу, — заметил Танака Джин.

Николас хотел бы знать, насколько серьезно нужно было воспринимать эти слова. У него опять возникло впечатление, что прокурор знает больше, чем говорит. Но у него не было времени задерживаться на этом, ему предстояло заняться более важным делом. И каким бы усталым ни чувствовал себя Николас, он был обязан разрешить эту проблему, чтобы очистить мысли, постараться забыть то, что предстало перед ним во время контакта со стеной смерти. У него появилась как будто новая рана, ноющая где-то в мозгу.

«Мы поймем друг друга, вы и я, потому что, как мне кажется, можем помочь друг другу» — так сказал Танака Джин, и Николас понимал, что он имел в виду: инстинкт прокурора подсказывал ему, что это убийство было необычным. Очевидно, он кое-что знал о тау-тау, знал, что некие интенсивные сигналы, оставшиеся там, где, как он предполагал, было совершено преступление, могут вызвать смещение времени и пространства, в результате которого Николас сможет «увидеть» произошедшее здесь. Именно потому он и попросил Николаса встретиться с ним в доме Куртца, а не в своем офисе, что было бы вполне естественно. «Ему, должно быть, позарез нужна моя помощь», — подумал Николас.

Двое мужчин некоторое время молчали, Николас потому, что хотел обдумать сложившееся положение, а прокурор потому, что хотел дать Линнеру время, чтобы восстановить внутреннее равновесие.

Наконец Танака Джин шевельнулся и сказал:

— Я взял под арест оябуна, Тецуо Акинагу, на людях. Из-за этого он потерял лицо. Может быть, это было тактической ошибкой с моей стороны. Акинага-сан и без того достаточно сильный противник, и не стоило приводить его в бешенство. Но я сам был очень зол, потому что в некотором роде на Акинаге лежала вина за смерть честного человека и хорошего друга.

Танака Джин посмотрел на стену с маленьким созвездием кровяных пятен.

— Во всяком случае, он меня предупредил: «Внутри вашего родного департамента есть средства, чтобы уничтожить вас». Вот его точные слова. Я не забыл их, так же как и выражение, с которым он произнес.

— Стараясь сохранить лицо, он проговорился.

Танака Джин кивнул головой.

— Именно так я и подумал, Линнер-сан. К тому же Акира Тёса, еще один оябун якудзы, сказал мне почти то же самое: «Если вас интересует коррупция, пошарьте в своем собственном департаменте». Как вы уже заметили, я создал себе некоторую репутацию реформатора. И, естественно, нажил гораздо больше врагов, чем друзей. Некоторые из них занимают очень высокое положение и в весьма неожиданных местах. — Танака Джин деликатно кашлянул. — Кто-то мешает мне вести дело Акинаги, я только никак не могу понять кто.

— И надеетесь, что я смогу? — Наконец стало ясно, почему Джин откликнулся на просьбу Нанги, разрешил осмотреть место преступления, намеренно оставил улики. Теперь прокурор выложил карты на стол.

— Я знаю это, Линнер-сан. — Глаза Танаки загорелись. — Все дело в тау-тау. Вы смогли увидеть царившие здесь насилие, ярость, которые скрывались брачными узами.

— Может быть, Родни и Джай Куртц действительно смертельно ненавидели друг друга, — ответил Николас, — но та ненависть, которую я почувствовал здесь, гораздо сильнее. И исходит она от другого человека.

— От убийцы, Линнер-сан!

— Да, может быть.

Танака Джин с горящими глазами подался вперед.

— Вы видели его, да? Скажите мне, кто он.

— Я не знаю. Никак не могу поверить, что я... — Николас перешел на шепот, он почти хрипел, как будто психическая рана, полученная им возле стены смерти, подорвала его силы. — Джин-сан, с помощью тау-тау я мысленно постарался увидеть убийцу Родни Куртца и, может быть, также Джай Куртц и... как будто заглянул в темное зеркало. — Линкер сжал ладонями виски. — Я увидел самого себя.

Озон-Парк, Нью-Йорк

Весна 1961 года

Мику Леонфорте, сколько он себя помнил, всегда снился один и тот же сон, в котором он видел себя уже не мальчиком, но молодым мужчиной, совершенно не похожим на того смуглого мальчишку, которого он видел каждое утро в зеркале. Во сне у него были светлые волосы и голубые глаза; он всегда был одет в нарядный белый костюм и находился где-то очень далеко от родного дома, расположенного на пересечении 87-й улицы и 101-й авеню в районе Озон-парка в Нью-Йорке.

Впрочем, он не мог сказать наверняка, где он находился. Может, это была Флорида или же Европа, но во сне он видел пальмы, чувствовал прохладный морской бриз, океанская гладь была усыпана роскошными яхтами, блестевшими под яркими солнечными лучами. Впрочем, это могла быть и не Флорида, потому что все вокруг говорили на незнакомом языке — не по-итальянски и не по-английски. Да и сам он говорил на каком-то иностранном языке. Если уж на то пошло, Мик был один раз во Флориде вместе с отцом и братом Чезаре, и в его сне природа была не такая, как во Флориде. Он видел себя в каком-то экзотическом месте, и рядом с ним была чудесная девушка, высокая и стройная. От ее длинных загорелых ног невозможно было оторвать взгляд — так они были хороши. Она заплетала свои светлые волосы во французскую косичку, открывая правильный овал лица, на котором сияли прекрасные глаза неправдоподобно зеленого цвета и почти океанской глубины. Она сидела рядом с ним в шикарном автомобиле марки «штуц-панда» черного цвета, из-под ее шелковой юбки были видны колени, покрытые бронзовым загаром. Она улыбалась ему, поправляя выбившиеся из прически пряди волос. Его сердце сильно билось при виде ее колен и при мысли о стройных бедрах, скрытых юбкой.

— Майкл! — нежным голосом позвала его девушка.

Она всегда называла его полным именем, и ему это страшно нравилось. Ему вообще все нравилось в ней до такой степени, что казалось, будто она — это часть его самого, и что она посвящена во все его мысли и тайны. Ему казалось, что она любит его, и от этого на сердце было так легко и радостно, что ему хотелось летать в небе вместе с белыми облаками, похожими на картинки из детских книжек.

Там, во сне, они ехали на машине по шоссе, окаймленному прямыми темно-зелеными кипарисами. Иногда они проезжали мило небольших домиков, крытых ярко-красной черепицей и сиявших молочной белизной оштукатуренных стен. Ощущение полной свободы пьянило его сильнее любого наркотика. Мик протянул руку, чтобы коснуться девушки, но она взяла ее в свои ладони и стала нежно ласкать его пальцы ртом.

Потом они оказались на открытой танцевальной площадке какого-то ночного клуба, расположенного на горном выступе, нависшем над океанской гладью. Вся площадка была обсажена кустами роз, от которых исходил сильный аромат. Оркестранты во фраках играли приятную мелодию, он обнимал в танце девушку, смотрел в ее глаза и видел в них отражение китайских фонариков, висевших по диагонали над площадкой. Людей вокруг не было, и ему очень нравилось то, что оркестр играл только для них. Все принадлежало только им двоим.

Как бы прочитав его мысли, оркестр заиграл «Серенаду лунного света». Он тесно прижал к себе девушку, ощущая все ее упругое тело от колен до груди. Когда ее бедро касалось его ног, он вздрагивал, как от удара током, и чувствовал, как твердеет его член, и все тело наливалось силой и страстью. Он не мог думать уже ни о чем, кроме нее...

Майкл всегда отчетливо помнил все подробности и мельчайшие детали своего сна. Проснувшись, он лежал в постели, глядя невидящими глазами в потолок. В его ушах еще звучала «Серенада лунного света», он ощущал невыразимое блаженство от прикосновений ее бедра к его пенису...

Резкий стук в дверь рассеял последнее очарование сна. Он повернул голову в сторону открывшейся двери и увидел свою сестру Джеки.

— Пора вставать, Майкл!

Это мгновение он заполнил навсегда — эротические ощущения слились со смертельным страхом: он внезапно осознал, что его сестра и была той девушкой из чудесного сна.

Дед Майкла Леонфорте, в честь которого был назван его старший брат Чезаре, эмигрировал в Новый Свет в 1910 году. Он жил в восточном Нью-Йорке, в районе, который называли Старой Мельницей. Это было сицилийское гетто, расположенное в самом конце улицы Полумесяца рядом с ямайской бухтой, известное более молодому поколению под названием «яма», так как улицы здесь располагались, на двадцать — тридцать футов ниже, чем в любом из пяти районов Нью-Йорка.

На рубеже веков отцы города объявили о том, что все улицы должны быть подняты на определенную высоту по отношению к уровню реки.

Так и было сделано везде, кроме места, которое называлось «яма». И никто не знал, почему так получилось. Возможно, там уже было построено слишком много домов, или же, что более похоже на правду, потому, что там находилось гетто, и всем было наплевать на его жителей.

В те давние времена дед Майкла выращивал коз, продавал их мясо и молоко знакомым иммигрантам. Очень скоро, однако, он стал так называемым «защитником», что было гораздо более прибыльным делом. Он перебрался из «ямы» в просторную квартиру на третьем этаже кирпичного дома на углу 101-й авеню и 87-й улицы, в район Озон-парка, где в шумном соседстве проживали сицилийцы и неаполитанцы.

Уже тогда переезд из восточного Нью-Йорка в Озон-парк был непростым делом. Оба района были населены хулиганами, мошенниками, бандитами и просто ненормальными людьми, любившими упражняться в стрельбе по живым мишеням. В восточном Нью-Йорке верховодила банда Фултон-Рокавей. Им «принадлежал» кусок территории между Рокавей-авеню и Фултон-стрит к югу от Атлантик-стрит. В районе Озон-парка орудовала другая не менее свирепая группировка парней, вернее сказать, подростков, которые родились в пятидесятых годах и называли себя «святошами». В борьбе с более опытным врагом эти ребята даже создали группы «смертников», участвовавших в каждой уличной разборке. Эти безумцы разъезжали на грузо-пассажирском «форде», обвешанные стальными цепями и огнестрельным оружием разного калибра. Имелись у них и весьма устрашающего вида ножи.

Вот в этой-то наэлектризованной атмосфере и рос Мик. Каждый раз, выходя из дома на улицу, нужно было подумать о собственной безопасности и способе защиты от возможного нападения.

Впрочем, в доме тоже было много конфликтов. Будучи младшим ребенком в семье, а в ней, кроме него, было еще двое старших детей — брат и сестра, которая, впрочем, никогда не принималась в расчет, — Майкл постоянно мучился мыслями об их отце, Джоне. О нем в семье никто не говорил ни слова — ни дядя Альфонс, ни отец Джона дедушка Чезаре, в честь которого был назван старший брат.

Что же произошло с Джонни Леонфорте? Никто не говорил, жив он или умер, сам же Джонни вестей о себе не подавал. В округе о нем ходили такие унизительные и оскорбительные сплетни, что сердце дедушки Чезаре обливалось кровью. Говорили, что отец в семью никогда не вернется. Слухи были самые разные и невероятные, и Мик не знал, чему верить. Однако старый Чезаре всегда стоял на страже чести своей семьи и сына Джона. Старик с еще большим рвением защищал семью, когда видел, что Мик не спешит безоговорочно стать на защиту своего отца.

Дедушка Чезаре был очень высоким и худым. Он обладал настолько острым умом, что это с лихвой восполняло отсутствие в нем физической силы, способной устрашить врага. Старого сицилийца и без того все боялись. Что же касалось дяди Альфонса, то этот огромный и свирепый, как медведь, мужчина часто любил затевать драки просто ради удовольствия избить человека до потери сознания. Чезаре, старший брат Мика, очень хотел быть похожим на дядю, но пока что терпел в драках поражение, ему разбивали нос, и Альфонсу приходилось спешить мальчику на помощь. Такое унижение Чезаре вечно стремился выместить на Мике, который, казалось, был абсолютно не способен на предательство или мелкую месть, что было так характерно для старшего брата.

Названный в честь деда, Чезаре был его любимчиком. Это знали все дома и в округе. В ванной комнате у дяди Альфонса висела плетка, которой он время от времени порол мальчишек, вспоминая, очевидно, о том, как его самого в детстве отец нещадно драл за малейшие проступки.

Оказавшись в такой ситуации, Майк мог выбрать одно из двух — либо полностью подчиниться традиционному семейному воспитанию, принятому у них в доме, и, как это делал Чезаре, почитать память отца, либо взбунтоваться и возненавидеть его за то, что он бросил их с матерью. Трудно сказать, что именно заставило Мика, выбрать второй путь, но к тому времени, когда ему исполнилось четырнадцать, мальчик уже не вспоминал об отце, всей душой привязавшись к дедушке.

Старый Чезаре в своем неизменно черном костюме и мягкой шляпе сильно смахивал на сицилийскую ворону, присевшую на изгородь. Его черные глаза, окруженные сетью мелких морщин, с поразительной и пугающей ясностью смотрели из-под полей его шляпы. Поражали воображение и его огромные квадратной формы руки. Старик обычно восседал за кухонным столом, поставив перед собой стакан минеральной воды и покуривая сигареты, которые он держал между мизинцем и безымянным пальцем правой руки. Пожелтевшая от никотина рука была похожа на когтистую медвежью лапу, особенно когда ложилась на плечо Мика, что бывало частенько. Разговаривая о дорогих его сердцу вещах, дедушка Чезаре оживлялся и, дойдя до кульминационного момента в своем рассказе, начинал жевать во рту сигарету и сжимать плечо Мика с такой силой, что поначалу ему даже становилось страшно.

— Ты молодец, — говаривал дед. — Ты умница, но у тебя мозги иного толка, и это дело не для тебя, понимаешь?

Мик отлично знал, о чем говорил старик, он чувствовал, что дед его искренне любит, и на тот момент этой любви мальчику было достаточно.

Брат Чезаре был для Мика сущей загадкой. Глядя в его глаза, он видел в них что-то такое, что напоминало ему далекий свет красных звезд, которые он наблюдал в небе через телескоп, подаренный ему дедом на Рождество. Каждый вечер, взгромоздив свой телескоп на плечо, Мик забирался на крышу дома и разглядывал небесные светила сквозь пелену городских огней. Он был совершенно очарован открывавшимся его взору зрелищем, воображая себя где-то там, далеко в космосе, откуда он мог взглянуть на Землю и увидеть другие континенты и океаны. Старался мальчик держаться подальше и от дяди Альфонса, который, впрочем, был весьма озабочен устройством своей семьи в Сан-Франциско, поэтому часто уезжал из дома Леонфорте.

Иногда, сидя на крыше за своим телескопом, Мик слышал стук дверцы автомобиля и видел, как дедушка Чезаре идет через двор к дому, возвращаясь после ночного собрания в своем офисе или в каком-либо другом месте, предназначенном для таких собраний. Глядя на черную мягкую шляпу старика и наблюдая за его все еще пружинистым шагом, мальчик ясно ощущал себя его продолжением, хотя должен был бы чувствовать это по отношению к своему, увы, исчезнувшему навсегда отцу.

Но больше всего Мику нравилось приходить к деду на работу. Его офис находился на втором этаже здания, в котором помещалось похоронное бюро. Когда-то им владел Тони Мастино, отец четырех дочерей. Сына, который мог бы продолжить его дело, Бог ему не послал. Тони был очень старым и уставшим, когда продал свое бюро дедушке Чезаре. Впрочем, Тони, вероятно, нарочно старался казаться старым и утомленным, чтобы иметь возможность принять выгодное предложение от Чезаре. Теперь он жил со своей молодой женой в небольшом аккуратном домике и в перерывах между путешествиями по Европе забавлял ее игрой в «боче».

Эта сделка была выгодна всем. Через шесть месяцев после вступления во владение похоронным бюро дедушка Чезаре превратил его в процветающее предприятие, приносившее солидный доход наличными. В течение года он открыл еще два филиала похоронного бюро в Квинсе, которые весьма успешно вели свои дела. Да, таков был его дар от Бога, надо думать.

Взлет дедушки Чезаре в Озон-парке был настолько стремительным, что ему стали завидовать конкуренты и члены других семей. Однако вскоре разнесся слух, что некоторые самые ярые завистники были найдены мертвыми на задних сиденьях автомобилей без номерных знаков где-то на свалке в конце Пенсильвания-стрит. У каждого находили маленькую дырку от пули в затылке, и постепенно зависть и вражда по отношению к Чезаре поутихли. Дедушка любил выпить кофе-эспрессо с тремя кусочками сахара и солидной порцией анисовой водки. Мик мгновенно запомнил эту и многие другие привычки деда и после школы, когда он приходил к деду в офис, с готовностью варил старику кофе и подавал анисовую водку. Чаще всего мальчик добирался на работу к деду на автобусе, но иногда, в хорошую погоду, ездил туда на велосипеде.

Стоит ли говорить, что Чезаре в открытую смеялся над услужливостью Мика. Старший брат уже был своим парнем среди уличной шпаны и знал, как надо стрелять из пистолета, однако Мик не обращал на него никакого внимания. В отличие от Чезаре, готового в любой момент ввязаться в потасовку, младшего брата совершенно не интересовали уличные компании. Он предпочитал молча сидеть в офисе деда и наблюдать за его работой. Мальчик видел, как к нему приходили главы других семей и преклоняли перед ним колена, как за круглым столом дубового дерева собирались его друзья, чтобы покурить сигары, выпить вина, спирта или кофе и поговорить о своих делах. Мик учился у деда, как надо работать с людьми, и постепенно разглядел нечто, удивившее его: у деда было много знакомых, еще больше врагов, но у него практически не было друзей или просто людей, с которыми он мог быть откровенным.

— Дружба — это капризное и неуправляемое животное, — однажды сказал ему старик, размешивая сахар в чашке. — Она похожа на ту хромую псину, которую ты из жалости взял в свой дом, а когда она оправилась, то укусила тебя за руку. К дружбе надо относиться с изрядной долей скептицизма.

Они были одни в офисе, где к запаху кофе и анисовой водки примешивался приторный аромат жидкости, используемой для бальзамирования трупов. На улице моросил мелкий дождь. Шорох автомобильных шин напоминал шипение рассерженных змей.

Дед глубоко затянулся сигаретой и положил свою мощную руку на плечо Мика. Потом медленно выдохнул дым и закрыл один глаз.

— Лично я предпочитаю общество врагов, и я скажу тебе почему. Я знаю, кто они и чего хотят от меня. — Он повернул внука лицом к себе, чтобы видеть его глаза. — Кроме того, чем больше времени ты проводишь со своими врагами, тем лучше узнаешь их.

Старик улыбнулся и, помолчав, сказал:

— Но ведь ты умница, и сам это уже понял, ведь так?

И тут дед сделал нечто необычное — предложил мальчику сесть за стол рядом с ним и налил ему чашку кофе.

— Пей. — Он улыбнулся. — Пора и тебе получить хоть немного того удовольствия, какое ты доставляешь мне.

Это был первый и единственный раз, когда старик дал понять, что ему прекрасно известно, почему Мик так часто навещает его в офисе.

Чезаре не питал особого уважения к младшему брату, однако частенько, когда появлялась необходимость, прибегал к его помощи, а Мик не мог ему отказать, хотя позже всегда горько жалел об этом. Взять хотя бы тот случай с автомобилем бирюзового цвета марки «фарлейн». Однажды Чезаре пришел в комнату к Мику и сказал:

— Эй, малыш, мне нужно, чтобы ты сделал для меня кое-что. Не бойся, ничего сложного в этом нет — даже такой слабак, как ты, может это сделать.

Он сунул в руку брата две связки ключей, одна из которых была от автомобиля.

— Мне нужно, чтобы ты отправился в Манхэттен. Там, на десятой авеню припаркован рядом со стояночным счетчиком бирюзовый «форд фарлейн». Все, что от тебя требуется, это сесть за руль и пригнать машину вот по этому адресу — это рядом с почтой на Ямайка-авеню, понял? — И он подробно описал Мику то место, куда тот должен был пригнать машину. — А вот этим ключом ты откроешь квартиру на четвертом этаже. Работать будешь не даром. — Он сунул мальчику двадцатидолларовую бумажку. — И еще столько же получишь от человека, которому потом отдашь обе связки ключей, понял? — Мик кивнул. — Отлично. Не потерял свои водительские права, которые я тебе добыл? — Младший брат снова кивнул. — Так какого черта ты ждешь? Давай поезжай!

Мик повернулся и вышел. Говоря по правде, ему не нравилось, когда с ним так разговаривали, и просьбы брата всегда вызывали в нем нехорошие предчувствия и подозрения. Но семья есть семья.

«Форд фарлейн», действительно чудесного бирюзового цвета, оказался припаркованным точно там, где сказал Чезаре. Счетчик показывал запас оплаченного времени стоянки, топливный бак был доверху наполнен бензином. Машина выглядела чудесно, и Мик любовался ею добрых полчаса. Наконец он сел за руль, завел двигатель и выехал на улицу. Все шло прекрасно до тех пор, пока перед его машиной у светофора на перекрестке 34-й улицы не выскочил какой-то нахал, чья машина чуть было не смяла передок «форда фарлейна» в гармошку. В мальчике вспыхнул гнев. Водитель машины, обычный с виду парень в коричневом костюме, тоже разозлился и погрозил Мику кулаком. Лучше бы он этого не делал, потому что мальчик разъярился еще больше, злость рвалась из него наружу, как лава вулкана. Он подъехал к обидчику, схватил его за шиворот через открытое окно и, приподняв, несколько раз с силой ударил затылком о его белый «шевроле». Когда потекла кровь, Мик внезапно пришел в себя и, бросив раненого водителя, умчался прочь.

Остаток дороги к месту назначения прошел без происшествии. Он припарковал машину на другой стороне улицы, где находилась нужная ему квартира, запер дверцы, поднялся по каменным ступеням лестницы в сумеречный вестибюль дома, где сильно пахло чесноком и розмарином. Затем, шагая через две ступеньки, поднялся на четвертый этаж, на ходу размышляя о том, что станет делать с заработанными сорока долларами. Дойдя до нужной двери, мальчик тихонько постучал. Однако никакого ответа не последовало. Тогда он достал ключи, сам отпер дверь, вошел в квартиру и очутился в бедно обставленной спальне, где сильно пахло грязными, заношенными носками. В кухне, на покрытом линолеумом полу, монотонно гудел старенький холодильник. В крошечной ванной из крана капала вода. В квартире не было ни души. Вернувшись в гостиную, Мик обошел вокруг кушетки, обитой коричневым твидом, и посмотрел в окно на «форд фарлейн», припаркованный рядом с датской елью, покрытой сажей и пылью. Он положил ключи на кухонный столик, накрытый выцветшей клеенкой, открыл холодильник и, достав немного льда, приложил его к пальцам правой руки, болевшим от ссадин на косточках от драки с тем водителем на 34-й улице. Ему хотелось поскорее убраться из этой квартиры, но ему также хотелось получить обещанные двадцать долларов. В это время зазвонил телефон.

После секундного колебания мальчик подошел к аппарату и снял тяжелую черную трубку.

— Майкл, это ты? — спросил знакомый голос.

— Чезаре?

— Ты что там натворил? Я же ясно сказал, что нужно делать! Так какого же дьявола ты своевольничаешь?

— А что я такого натворил? — Мик был искренне озадачен.

— Ты прекрасно все знаешь! Мне донесли верные люди, что полицейские шкуры ищут человека, который сидел за рулем бирюзового «форда фарлейна». Какой-то страховой агент позвонил в полицию из приемного покоя больницы имени Рузвельта и сообщил им номер «форда», рассказав о происшествии.

— Бог ты мой...

— Вот именно! — взревел Чезаре. — Выгляни на улицу, сосунок, и скажи мне, что ты там видишь!

Мик повернул голову в сторону окна.

— Черт меня побери, — пробормотал он, — я вижу полицейскую машину.

— Вот так, придурок! А тебе известно, что спрятано в багажнике «форда»? Десять фунтов героина и столько же другой дури!

«Вот это да, — подумал мальчик. — Чертов братец! Втянул-таки меня в свою грязную игру!»

— За каким чертом тебе понадобилось это дерьмо? — вслух спросил он Чезаре.

— А ты сам не догадываешься? Зарабатываю на жизнь, пока ты, паинька, вертишься вокруг старика!

— Дедушка говорит, что наркотики не входят в сферу нашей деятельности, — проговорил Мик в замешательстве.

— А ты побольше слушай, что там говорит старый пень, — презрительно фыркнул Чезаре. — Да что ты понимаешь в делах, сосунок? Времена меняются, и ты это знаешь, а дед все еще живет старыми воспоминаниями! Ладно, он достоин уважения, но настоящая жизнь проходит мимо него!

Если бы Чезаре сейчас оказался в этой комнате, рядом с младшим братом, а не на другом конце телефонного кабеля, Мик с удовольствием свернул бы ему шею или по крайней мере попытался бы это сделать за такие слова о дедушке. Однако мальчику ничего не оставалось, как только грязно выругаться.

— Не очень-то распускай свой поганый язык, братец, — ухмыльнулся Чезаре. — А теперь слушай меня внимательно. Ты должен вытащить из машины груз наркотиков так, чтобы полицейские этого не заметили.

— Да ты что...

— Ты сделаешь это, поганец! — рявкнул Чезаре. — Или, клянусь, я сам до тебя доберусь и покажу тебе ночь в алмазах!

Мик бросил трубку телефона и постоял какое-то время неподвижно, сжимая кулаки. Потом снова осторожно выглянул в окно. Черт бы побрал этих полицейских собак! Они просидят в своей машине всю ночь, ожидая появления хозяина «форда». Что же делать?

Смеркалось. Когда стрелки часов приблизились к шести, Мик все еще не знал, как поступить. И тут он увидел, что полицейская машина уезжает. Через пару минут ее место заняла другая. Ну конечно! И как это раньше не пришло ему в голову? Они дежурят посменно! Когда будет следующая смена? Пожалуй, в четыре утра, если он правильно все рассчитал. Мик отошел от окна, приготовил себе незатейливый ужин из тех скудных продуктов, что нашел в холодильнике, и улегся спать. Он проснулся в час ночи, потом в три часа и начал наблюдать за полицейскими. Ближе к четырем утра машина тронулась с места и медленно уехала по пустынной улице. Как только она свернула за угол, Мик рванулся к «форду» с ключом наготове. Моментально открыв багажник, он схватил груз, захлопнул крышку багажника и со всех ног рванулся прочь.

По идее, он должен был с облегчением отдать наркотики разъяренному до предела Чезаре, однако на деле все оказалось совсем наоборот. Войдя в дом, Мик почувствовал, как внутри у него все кипело от возмущения. Беглым взглядом окинув пакетики с наркотиками и убедившись в их целости и сохранности, Чезаре отодвинул их в сторону, обнял брата за плечи и притянул его голову к себе, чтобы поцеловать в макушку.

— Ну, малыш, — сказал он, — должен признаться, ты отлично поработал! Вот не ожидал от тебя такой прыти!

— Отвяжись ты! — Мик со злостью замахал руками, посмотрел, нет ли рядом матери и Джеки, и, с трудом сдерживая гнев, заорал на брата: — Сукин ты сын, если еще раз попробуешь втянуть меня в свои грязные делишки с наркотиками, я тебе яйца оторву!

От неожиданности Чезаре вместо того, чтобы рассердиться, громко рассмеялся. Чудеса! Ему грозит недоносок, который вместо того, чтобы драться на улице, вечно сидит у престарелого деда. Все его угрозы просто на смех курам.

— Попридержи язык! Чего ты орешь? Хочешь, чтобы женщины нас услышали? — примирительно сказал Чезаре, все еще улыбаясь.

Мик отлично знал своего брата. Старший ни в грош не ставил ни мать, ни сестру. Когда речь шла о деле, ему было наплевать, что эти бабы о нем подумают. Однако он боялся, как бы о наркотиках не пронюхал дед. Вот кто не пощадил бы его за это!

— Где деньги? — резко спросил Мик.

— Ах, да, конечно, я обещал тебе еще двадцать долларов.

Чезаре вынул из кармана пачку банкнот и протянул брату бумажку: — Вот твоя двадцатка.

Но Майк отрицательно помотал головой:

— Я заработал больше!

— Интересно, каким это образом?

— Дельце оказалось слишком опасным. Мне пришлось спасать твое дерьмо от полицейских, так что гони еще деньжат.

Чезаре с нескрываемым изумлением посмотрел на мальчика и увидел, что тот не шутит. В душе он понимал, что Мик прав, однако, засмеявшись, сказал:

— Это твои трудности. Сколько я тебе обещал, столько и дал!

Мик нахмурился:

— Интересно, что скажет дедушка, если узнает о твоих делишках с наркотой.

— А то ты не знаешь, что он скажет, поганец ты этакий? — Глаза Чезаре полыхнули недобрым огнем. — Ах ты, маленький вымогатель!

Однако ему пришлось полезть в карман и достать еще пару двадцатидолларовых бумажек.

— На, салага, да не трать все сразу!

— Так-так, восемьдесят долларов, — пробормотал дедушка Чезаре, разглядывая банкноты, выложенные Миком на стол в офисе, в котором сильно пахло формальдегидом, сигаретным дымом и потом.

В течение последних трех часов мальчик внимательно наблюдал за тем, как его дед вел сложные переговоры со своими союзниками и врагами относительно передела зон влияния разных бандитских группировок. Ситуация осложнялась возросшим преследованием со стороны полиции города.

После мучительно долгого обсуждения соглашение наконец было достигнуто, но оно все же устраивало не всех. Самыми ярыми противниками идеи создания так называемых «нейтральных» зон, не подчинявшихся ни одной семье, и служивших в качестве буферов, выступали смуглолицый Франк Видзини и толстяк Тони Пентаньели. Сдержанно-нейтральную позицию заняли Пол Варио, контролировавший аэропорт Кеннеди, и Черный Пол Маттачино, который, подобно дедушке Чезаре, занимался страховым бизнесом и пожарной охраной. К ним присоединился и венецианец, дон Энрико Гольдони, занимавшийся незаконным импортом-экспортом. Они считали, что этого сладкого пирога вполне хватит на всех даже в том случае, если будут созданы «нейтральные» зоны.

Победило дедушкино мастерство ведения переговоров при солидной поддержке Джино Скальфы, главы одной из семей восточного Нью-Йорка. Именно к нему пошел в свое время дедушка Чезаре, когда только что перебрался с семьей из района «ямы» в Парк Озон.

Чувствуя страшное напряжение, которым сопровождалось заседание, Мик прислуживал собравшимся за столом, подавал кофе, сигареты, выпивку и с изумлением наблюдал тонкую игру деда на слабостях каждого из главарей группировок. Наконец дело было сделано, и все ушли.

— Открой-ка окно, — сказал старик, — здесь душно!

Мик послушно распахнул створки, и дедушка с наслаждением втянул в себя струю свежего воздуха.

— Что-то не очень все это весело, — пробормотал он себе под нос.

— О чем ты, дедушка? — спросил мальчик, наливая немного анисовой водки в хрустальную рюмку.

Чезаре медленным движением взял в руки рюмку, разглядывая игру света на ее гранях, и с наслаждением потянул носом.

— Вот запах, который вызывает во мне желание жить!

Он осушил рюмку и снова вздохнул.

— Запомни мои слова, Мики, есть запах, который будоражит сильнее всего на свете, сильнее даже, чем запах женщины, — я говорю о запахе страха! Это самый главный из всех запахов.

Он взглянул на банкноты, лежавшие на столе:

— Так что ты хочешь делать с этими деньгами?

Мик был рад, что дед не спросил его, откуда он добыл восемьдесят долларов.

— Я хочу вложить их в дело, — поспешно сказал он.

— Разве у тебя нет счета в банке?

— Пусть дураки кладут деньги в банк! — сказал Мик. — А я хочу вложить их в твое дело!

Мик предложил деду еще немного анисовой, но тот отказался, встал, потянулся всем телом и надел шляпу.

— Пойдем, я тебе кое-что покажу. Возьми свои деньги с собой.

Старик любил водить машину. У него был изумрудно-зеленый «кадиллак» в очень неплохом состоянии, имелся, конечно, и шофер, но он все же предпочитал сам садиться за руль. Дед всегда говорил, что доступность автомобиля и отличные дороги — одни из самых привлекательных черт Америки. С возрастом ему все больше нравилось водить «кадиллак», и только Мик догадывался, что самостоятельное вождение автомобиля было очень важным для деда, потому что давало ощущение жизни.

В тот вечер Чезаре повез внука к бухте Овечья Голова. Там было довольно пустынно — в двух загородных клубах-ресторанах и гостинице «Золотые ворота» находились только завсегдатаи-эмигранты из Италии. Вероятно, близость океана напоминала им родную страну.

Дед припарковал машину вдалеке от основной дороги. Солнце собиралось садиться, в голубом небе пронзительно кричали чайки. Старик остановился у кромки воды, которая постепенно обретала цвет неба и сливалась с ним у горизонта.

— Как красиво здесь!

Мик согласно кивнул головой.

Дедушка повернулся к нему:

— Знаешь, сколько людей, которых я когда-то знавал, лежит на дне этой бухты, привязанных к бетонным блокам? Двадцать. И все это сделал я.

Он рассмеялся трескучим смехом:

— Ты помнишь толстяка Джино Скальфу? Каждый вечер он приезжает сюда и подолгу смотрит в воду. Как ты думаешь, зачем он это делает? Он говорит, что это помогает ему быть всегда начеку, поскольку напоминает о том, что случается со слишком алчными, хитрыми и самолюбивыми парнями. И он прав! Таков наш мир.

Вздохнув, он взял банкноты из рук Мика:

— Ты хорошо понимаешь, о чем просишь меня?

— Да, — ответил Мик.

— Что же, ладно? — Старик медленно сложил банкноты и убрал их в свой карман. — Посеем твои денежки, как семена, пусть они дадут всходы и вырастут. — Он прикоснулся к своей шляпе. — Здесь, в этой бухте, лежат не только врага, но и друзья. Я даже немного скучаю по некоторым из них.

Он повернулся к Мику и неожиданно сказал полушепотом по-итальянски:

— Мики, я расскажу тебе, в чем секрет жизни — не моей, твоей. Займись своим образованием. Хорошее образование — вот ключ к пониманию себя и своего призвания. Без него ты останешься просто мелким хулиганом, известным только в своей округе. Образование — это знание истории, которая может научить нас всему, потому что люди уже совершили все самые серьезные ошибки, и теперь они лишь повторяют их, так и не научившись ничему у прошлого. Ты же не должен повторять чужие ошибки — именно в этом и заключается успех в жизни.

Дедушка Чезаре развел свои огромные руки в стороны:

— Это Америка, и было бы ошибкой с твоей стороны думать о ней, как о Сицилии. Это не Сицилия и даже не «яма», как бы нам того ни хотелось.

Он повернул ладони рук вверх и снова перешел на английский:

— Я хочу сказать, что мы пришли в эту страну не для того, чтобы продолжать заниматься тем же, чем занимались у себя дома, на родине; Мы пришли сюда в поисках новых возможностей, в поисках перемен!

Он подмигнул внуку:

— Немногие понимают это, и именно они кончают жизнь, подыхая как собаки, уткнувшись мордой в землю.

Мик разглядывал далекие туманные звезды через линзы телескопа, и в ушах его стоял голос старика: «Займись своим образованием». Через окуляр были видны Большая Медведица и созвездие Ориона, более слабые звезды затмевались сиянием огней большого города. Мик сожалел, что его брат не слышал этих слов деда. «Мы пришли сюда в поисках новых возможностей, в поисках перемен». Может, тогда Чезаре понял бы, к чему надо стремиться. Впрочем, он мог бы и не понять. У него был свой собственный взгляд на мир, своя философия. И хотя Мик не разделял мировоззрение брата, он не мог не уважать его. Все же Чезаре был умнее и дальновиднее рядовых мошенников и бандитов, живших в округе, его ждало большое будущее, если только ему не придется, говоря словами деда, подохнуть как собака, уткнувшись мордой в землю.

Однажды, почти месяц спустя с того вечера, когда дед отвез его к бухте Овечья Голова, Мик, как всегда по вечерам, сидел на крыше, глядя на звезды. Он так пристально всматривался в небесные светила сквозь городские огни, что у него заболели глаза.

Внезапно мальчик услышал, как позади него тихо открылась дверь, отвел глаза от окуляра и с удивлением увидел на крыше хрупкую фигурку сестры.

— Джеки?

— Привет, Майкл, — сказала она.

Было самое начало июня, но погода стояла жаркая. Ночь почти не принесла облегчения после дневного зноя. Мик уставился на сестру, одетую в белое ситцевое платье и сандалии. На ее плечах и ногах уже лежал легкий загар.

— Как ты тут?

— Отлично, — сказал он, пытаясь отогнать видение из своего сна. — Вот, смотрю на звезды. — Он показал рукой на небо.

— Мне кажется, это просто здорово!

— Да?

— Конечно. Ты смотришь на звезды, а это гораздо лучше, чем шляться по улицам с этими бандитами и всякой прочей шпаной.

— Шпана меня никогда не интересовала, — храбро ответил Мик.

— Тем лучше для тебя.

Свое отнюдь не типичное для итальянки имя Джеки получила от матери, которая вычитала его в журнале «Лайф». Девочка совсем не походила на своих сверстниц в округе. Она была трудолюбива, любознательна и добросовестна и, кажется, гордилась этим. Некоторые члены семьи хотя никогда и не говорили об этом в открытую, но намекали, что она, возможно, станет монашкой, уйдет в монастырь. Действительно, Джеки не пропускала ни одной церковной службы и часто пропадала по нескольку дней в женском монастыре Святого Сердца Девы Марии в Астории.

Джеки была действительно очень красива: широко расставленные зеленые глаза и алые пухлые губы, — но больше всего Мику нравилось в ней то, что, живя в полукриминальной среде, она не замечала ее. Казалось, что у девушки выработался иммунитет к ежедневным актам насилия, кровавым разборкам между бандитскими группировками, огнестрельному оружию и табачному дыму в доме и даже закрытым дверям, за которыми собирались главари банд, чтобы обсудить свои страшные дела.

Джеки было уже девятнадцать, но она чудесным образом сохранила душевную чистоту и благородство, и совсем не была похожа на свою мать, которая за долгие годы жизни рядом с преступным миром сама восприняла от него немало черт и свойств. Джеки подобно одинокой сияющей звезде, оставалась единственным неиспорченным существом во всем Парке Озон. В определенном смысле она жила как бы на другом материке, неизвестном и очень далеком, там, где хотелось бы жить и Мику.

Откуда-то доносилась приятная мелодия популярной песни «Полюби меня или уходи навсегда». Мальчик тут же вспомнил продолжение этой песни: «...но никогда не обманывай меня». Вряд ли подобные чувства были известны обитателям этого района.

У сестры была слегка танцующая походка, и Мику это страшно нравилось. Он сразу вспоминал танцевальную площадку из своего сна, оркестрантов во фраках, гроздья китайских фонариков...

— Можно и мне посмотреть? — спросила девушка.

— Конечно, смотри.

Мик отошел от телескопа, и она приблизила свое лицо к окуляру.

— Это созвездие Ориона, да? — Джеки посмотрела на Мика своими холодными зелеными глазами и тихо рассмеялась. — А сколько звезд в этом созвездии?

— Семь, — ответил он. — Две по плечам, три у пояса и еще две у колен.

— Что-то я не вижу, где пояс Ориона.

Он склонился над ней и почувствовал свежий цитрусовый запах ее волос — коленки у него тут же ослабели и подогнулись. И тут же его щеки вспыхнули от стыда. Как он только мог так подумать о своей сестре?! Но он знал, что это было не простое физическое влечение, это было нечто гораздо большее. Она была его частью, его половиной, которую он так долго и безуспешно искал.

Положив руки на плечи девушки, он мягко развернул ее в нужном ракурсе.

— Вот же он, смотри.

— Ой, да, теперь вижу. Майкл, как здорово!

Конечно, звезды не могли не быть прекрасными, особенно по сравнению с Озон-парком. О, как ему хотелось оказаться сейчас вместе с Джеки на той танцевальной площадке из его сна. Неосознанным движением мальчик провел рукой по нежной коже плеча девушки и почувствовал, как по ней пробежала дрожь.

— Джеки...

Она оторвалась от телескопа:

— Что, Майкл?

— Нет, ничего.

Мальчик отвернулся и с трудом проглотил комок в горле. Что он мог ей сказать? Какая глупость могла сорваться с его губ? Он поднес ко лбу руку и ощутил на нем горячую влагу.

Девушка завела руки за спину и улыбнулась.

— Ты знаешь, что мне еще в тебе нравится?

— Что?

— Ты хорошо учишься в школе. — Она сжала губки и покачала головой. — А вот наш братец, похоже, хочет бросить всякую учебу. Его больше интересует, как стрелять из пистолета, чем то, как можно использовать свои собственные мозги.

— Какие там мозги? — Чезаре не было рядом, так что Мик мог безбоязненно отпускать на его счет шутки.

Джеки нахмурилась:

— Он совсем не дурак, ты и сам это знаешь, во всяком случае, он умнее многих его приятелей. Если бы они обладали хотя бы половиной его ума, они стали бы чрезвычайно опасными бандитами.

Удивляясь ее проницательности, Мик улыбнулся:

— Да, ты отлично знаешь Чезаре.

— Вне всяких сомнений. Он жесток и упрям как буйвол, но тем не менее обладает первоклассными мозгами. — Она вздохнула. — Если бы только он пошел по правильному пути...

— Чезаре? Он никогда не станет учиться! — воскликнул Мик. — Ему слишком нравится шляться по улицам, хапая все подряд.

Джеки стояла совсем рядом с ним. От нее пахло розами, и это напоминало ему сон, где тоже сильно пахло розами, а граница между мечтой и явью становилась все более размытой.

— Майкл, мне страшно. Ты знаешь, я не могу, как наша мама, спокойно смотреть, когда вокруг меня свирепствуют жестокость и бессмысленная смерть. Я не могу даже представить, как я буду сидеть и терпеливо ждать, пока мой муж вернется с этой необъявленной войны. Страх пронизывает все мое существо. Он как болезнь, которая затаилась и ожидает своего часа.

Она поежилась, и Мик не мог не обнять ее. Девушка склонила голову ему на плечо, и это ощущение было для него невыносимым.

— Я не хочу так жить, Майкл, я хочу вырваться из этого порочного круга, — прошептала она ему на ухо.

Внезапно Джеки подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.

— Это безумие — то, что я сейчас тебе наговорила.

Внутренний голос Мика молил его: «Скажи ей все, идиот! Скажи же ей все, признайся!» Но вслух он произнес:

— Вовсе нет, я понимаю тебя.

— Понимаешь? Истинная правда?

Это была одна из ее любимых фразочек: «истинная правда». Интересно, где она это подцепила?

— Клянусь, истинная правда.

Джеки лучезарно улыбнулась и прижалась к нему.

— О Майкл, слава Богу, хоть с кем-то в семье я могу поговорить по душам!

Теперь он знал, что толкнуло ее к нему. «Я не похожа на нашу маму», — сказала Джеки. Мужчины в семье не допускали ее в свое общество, а мать не разделяла взглядов дочери. Один Мик ее понимал, но девушка раньше даже не подозревала этого.

— Ты всегда можешь поговорить со мной абсолютно обо всем, о чем тебе только захочется, — улыбнулся мальчик.

— Ты совсем не такой, как все они, — Джеки села на ограждение крыши, провела рукой по волосам, и огни города отразились в ее прекрасных глазах.

— Неудивительно, что каждый вечер ты приходишь сюда, на крышу. Здесь чувствуешь себя такой далекой от всего, что происходит там, внизу, от злобы и бессмысленного насилия.

Она взглянула на него, и от этого взгляда невинных глаз у него пробежала дрожь где-то ниже живота.

— Почему эти люди так агрессивны и злобны, Майкл? Я никак не могу найти ответа на этот вопрос.

— Не знаю, — ответил он. — Может, это у них в генах — защищать свою семью и свою территорию, как это было в древности.

— Хочешь сказать, что воинственность — неизбежное свойство любого мужчины.

— Да, что-то в этом духе. И тут ничего не поделаешь.

— Но ведь ты не такой!

— Наверное, у меня что-то с генами не в порядке, — попытался пошутить мальчик.

Шутка ему удалась, и они вместе громко засмеялись. Мик почувствовал, что с каждой минутой они становятся все ближе и понятнее друг другу, реальность переплеталась с мечтой, запах роз пьянил его все больше.

— Жутковатые слова. Чем-то это похоже на философию Фридриха Ницше, слышал о нем?

— Нет.

— Был такой философ в Германии в девятнадцатом веке, чьи теории о природе человека были позаимствованы и частично искажены нацистами. Именно его философией они пытались оправдать свою идеологию этнической чистки. Ницше с восхищением описывал повадки первобытного человека, жившего в южных тропических лесах, и с жалостью, смешанной с презрением, говорил о тех, кто обитал в умеренных зонах, и потому был внутренне застенчив и робок. Так по крайней мере казалось Ницше.

— Другими словами, он считал, что война у людей в крови и что настоящий человек всегда воинственно настроен по отношению к соседям.

Джеки согласно кивнула:

— Пожалуй, ты прав. Он также писал, что наиболее воинственные из людей, такие как Наполеон и Чезаре Борджиа, не получили должного признания в обществе. Их заклеймили как злодеев, в то время как они просто действовали в соответствии с естественным инстинктом человека и мужчины.

Эта идеология показалась Мику очень верной, так как она давала ответ сразу на два вопроса, от которых мальчик долгое время не мог отделаться. Дедушка утверждал, что ключом к успеху было образование, потому что именно оно помогало осознать свое место среди людей, и Мик вполне верил ему. Но как же тогда быть с Чезаре? Нельзя отрицать, что самообразование ему абсолютно чуждо, но он почти перестал ходить в школу и давно уже ничему не учился, однако при этом сумел добиться некоторых успехов в жизни. У парня сложилось весьма определенное мировоззрение, имелась внутренняя цель. Короче, он был уже вполне зрелым человеком. Как же это произошло? И теперь, в свете философии Ницше, Мик понял, что помогло брату достичь успеха, не занимаясь школьными науками. Чезаре существовал как первобытный человек в южных тропических лесах. Его можно было отнести к числу таких людей, как Наполеон и его тезка Чезаре Борджиа.

Внизу хлопнула дверца машины. Перегнувшись через ограждение крыши, на котором сидела Джеки, Мик посмотрел вниз и увидел, что к дому идет дедушка, а его водитель паркует «кадиллак» на другой стороне улицы, где, по общему молчаливому согласию, для него всегда оставалось свободное место. Мик хотел уже было окликнуть деда, но в этот момент услышал какой-то звук. Ему показалось, что кто-то очень тихо сказал: «Вот он, Чезаре Леонфорте!»

Должно быть, старик тоже услышал эти слова, потому что остановился и обернулся назад. И тут мальчик увидел, как две тени метнулись к деду. Его предостерегающий крик слился со звуками револьверных выстрелов. Вспышки яркого желтого пламени из стволов прорезали темноту, и многократное эхо усилило грохот выстрелов. Старик повалился на землю, из ран на груди и на голове лилась кровь.

Прижав ко рту руку, Джеки вскрикнула. Она тоже видела, как убили деда. У Мика хватило присутствия духа, чтобы стащить ее с ограждения, где ее могли заметить нападавшие. Он упал рядом с ней на крышу и почувствовал, как все ее тело била крупная дрожь. Зеленые глаза были широко распахнуты, чтобы не закричать, девушка прикусила свою руку, и Мик увидел на ней струйки крови и маленькие крестообразные следы, оставленные зубами.

Она все порывалась встать, но мальчик крепко держал ее за плечи, удерживая в лежачем положении. Джеки хотела возмутиться, но Мик прижал свою руку к ее губам и отрицательно замотал головой, сделав из своих пальцев нечто вроде пистолета, чтобы она поняла, в какой опасности они окажутся, если выдадут себя хоть малейшим звуком или движением.

Внизу из открытого окна послышались встревоженные крики и горестные вопли. Мик приподнялся и осторожно выглянул из-за ограждения. Во дворе собралась толпа, нападавших, конечно, уже и след простыл. Отпустив сестру, мальчик перебежал к другому краю крыши, откуда была видна 101-я авеню, и увидел, как «кугар» темного цвета рванул с места и помчался в сторону 88-и улицы. Он уже почти проскочил перекресток на красный свет, как из-за поворота показалась полицейская машина, и водитель резко затормозил перед светофором.

Подбежав к телескопу, Мик навел его в сторону 88-й улицы и успел разглядеть номер темного «кугара». Включилась полицейская сирена, замигал на крыше машины проблесковый маяк, и автомобиль помчался в сторону их дома, а «кугар» помчался прямо в противоположном направлении.

— Ты видел хоть что-нибудь? — спросила Джеки. Глаза ее все еще были широко раскрыты от ужаса. — Прибыли полицейские, ты можешь им что-нибудь сказать?

Мик вспомнил ее слова о том, что он не похож на других мужчин в округе, и вслух произнес:

— А что я скажу? Я никого не заметил.

В глазах сестры он увидел нескрываемое разочарование.

— Истинная правда?

— Да, истинная правда.

Он сложил телескоп в футляр и обнял ее за плечи.

— Давай спустимся вниз.

Сцена, открывшаяся их взгляду, была слишком типичной для Озон-парка — плакали женщины, полицейские суетились над трупом и опрашивали потенциальных свидетелей происшествия. Чезаре совсем потерял голову от страха и отчаянно и бешено орал на полицейских. Джона Леонфорте давно уже здесь не было, а дядя Альфонс в это время находился за три тысячи миль отсюда, в Сан-Франциско. Джеки сразу же подбежала к матери, рыдавшей на руках у нескольких женщин.

Продираясь сквозь толпу, Мик подошел к деду. Он лежал, уткнувшись лицом в землю, в луже крови, в которой плавали куски костей и мозгов. Более страшного зрелища мальчику еще никогда не приходилось видеть, и он застыл как вкопанный, не в силах отвести взгляд от покойного. Чезаре кричал, что отомстит за деда. Мать была в полуобморочном состоянии, и ее увели в дом. Мик и Джеки стояли рядом, отвечая на вопроса полицейских и щурясь от фотовспышки судебного эксперта. Вскоре на место преступления прибыл следователь по особо важным делам.

— Сестренка, тебе незачем оставаться здесь, — спокойно сказал Мик.

Она взяла его за руку и, сплетя свои пальцы с его пальцами, произнесла:

— Я останусь с тобой.

Так они и стояли рядом посреди двора. Не было в помине никаких оркестрантов во фраках, и вместо китайских фонариков ночь освещали проблесковые маяки полицейских машин. В воздухе пахло не розами, а смертью. Мик вспомнил пророческие слова деда: «И все они подохнут как собаки, уткнувшись мордой в землю».

— Что тебе надо?

— Ну я же говорил тебе, Чезаре, — мне известен номер машины!

Старший брат внимательно посмотрел на младшего.

— Я знаю, что ты парень не дурак, но сейчас у меня нет для тебя ни минуты свободного времени. Я собираюсь отомстить за деда, но не знаю, с кого начать — Видзини или Пентаньели. К тому же мне пока не понятно, чью сторону занимает этот молодой дон, Доминик Маттачино, По сей день никому не известно, как умер его отец, Черный Пол Маттачино. И года не прошло с тех пор, как он откинул копыта, а его вдова уже связалась с этим Энрико Гольдони. Теперь этот выродок, Доминик, корчит из себя невесть что, воображает, что он умнее всех! — Чезаре возмущенно всплеснул руками. — А ведь он вообще венецианец, даже и не итальянец вовсе! Дед, может, и доверял ему, но со мной этот номер не пройдет! Это война, а не игра в солдатики! А тут еще ты ко мне пристаешь со своими глупостями!

Мик и Чезаре вместе с дюжиной своих дружков сидели в офисе деда над похоронным бюро. Несмотря на шум и нервозную атмосферу, офис казался холодным и опустевшим, и только сейчас мальчик понял, как здесь не хватает дедушки.

— Я понимаю тебя, брат.

— Вот и хорошо. Если тебе не терпится быть хоть чем-то полезным, приготовь мне кофе-эспресссо, — сказал Чезаре.

— Но мне действительно нужна твоя помощь, это очень важно! К тому же у меня украли мой телескоп!

Чезаре схватился за голову:

— Украли телескоп? О, мадонна, что мне делать с этим сосунком?

— А почему бы нам не выяснить, кто владеет этой машиной, — вмешался в разговор один из парней, Ричи.

Чезаре прищелкнул пальцами:

— А что? Давай попробуем, почему бы и нет?

Через час Ричи, держа трубку телефона между плечом и ухом, быстро записывал информацию в маленький блокнот.

— Да... да... понятно. Спасибо!

Он положил трубку обратно на рычаг, вырвал исписанный листок из блокнота и протянул его Мику.

— Ну вот, малыш, постарайся не влипнуть в какую-нибудь историю, а то твой братец укокошит нас обоих!

— Спасибо, — отозвался Мик, пряча в карман листок бумаги.

Уже перевалило за полдень, на улице ярко светило солнце, и легкий бриз шевелил листву платанов. Нескончаемый поток автомобилей и автобусов оставлял в воздухе дымные облака выхлопных газов. Мик огляделся, и ему показалось, что привычный мир непостижимым образом переменился — очертания предметов и краски стали ярче и резче, ему даже захотелось надеть солнцезащитные очки, чтобы хоть как-то смягчить эти слишком отчетливые зрительные образы.

Вернувшись домой, он пошел в спальню брата, забрался в его стенной шкаф с одеждой и, отодвинув в сторону коробку с аккуратно упакованными зимними вещами, вытащил на свет божий металлический ящик оливкового цвета времен второй мировой войны. Когда-то давно мальчик вместе с Чезаре был в небольшом магазинчике военной амуниции и очень удивился, когда брат приобрел себе эту, на его взгляд, бесполезную вещь. Ему страшно любопытно было узнать, зачем брату понадобился ящик, и дома он постарался подсмотреть, что Чезаре с ним делает.

И вот теперь настало время достать этот ящик из потайного места. Мик положил его на кровать и открыл крышку. Внутри, завернутый в промасленную бумагу, лежал ручной пулемет 45-го калибра и коробки с боеприпасами. Там же лежал и крупнокалиберный пистолет. Мик вынул его из ящика, подержал в руке и зарядил так, как это много раз на его глазах делал Чезаре. Затем сунул в карман брюк запасной магазин с патронами и убрал ящик на место. Перед выходом из дома мальчик взял из своей спальни проволочную вешалку для одежды, стянул из кухни кривой резак с длинным лезвием и спрятал его за поясом. Только после этого он развернул листок бумаги, на котором Ричи написал имя и адрес владельца темного «кугара», который он видел в ночь убийства деда. Имя ему было незнакомо, адрес же относился к восточной части Нью-Йорка.

Мик знал, что вся жизнь его круто переменилась с того момента, как убили деда. Он это понял еще тогда, когда вместе с Джеки стоял во дворе, залитом кровью деда. Ничто уже не будет таким, как прежде. Он не знал почему, но был абсолютно уверен в этом.

Мальчик прошагал пешком больше мили, прежде чем ему удалось угнать автомобиль. Проволочной вешалкой он взломал замок дверцы, легко завел двигатель и, чуть помедлив, направил машину на восток города. Припарковав автомобиль через улицу от указанного в бумажке адреса, Мик огляделся, но не увидел поблизости ни одного «кугара». Побродив вокруг стоянки, он снова сел в автомобиль, сложил руки на груди и принялся ждать, вспоминая об ужасной участи деда — «подохнуть как собака, уткнувшись мордой в землю»...

Боже праведный!

Слезы выступили на глазах мальчика, и он почувствовал, как поднимается в нем горячая ярость и жажда мести. Мик не мог отомстить за смерть деда, за его поруганную честь. Теперь он был уже не юнцом из умеренной зоны, но мужчиной из первобытных тропических лесов.

Почувствовав дуновение свежего ветра, мальчик очнулся от своих мыслей. И вовремя! Из-за дальнего поворота выезжал темно-синий «кугар», медленно двигаясь в поисках места для парковки. Мик повернул зеркало заднего вида так, чтобы разглядеть номер машины, — номер совпадал с тем, который он записал той ночью, — завел двигатель и тронул машину с места, освобождая путь для «кугара». Его водитель в ответ благодарно взмахнул рукой.

Мик припарковал машину за углом и поспешил назад, к «кугару». Когда он приблизился к стоянке, из машины вышел высокий темноволосый парень со смуглой кожей. Мальчик внимательно рассмотрел его, пока тот запирал машину на ключ. Парень выглядел не старше двадцати лет, одна бровь у него была рассечена надвое.

— Эй, послушай! — крикнул Мик, дружелюбно улыбнулся и шагнул навстречу темноволосому. — Винни Медзатеста?

Тот обернулся:

— Чего тебе, пацан?

— Да ничего особенного, — отозвался Мик и со всей силы ударил Винни в солнечное сплетение.

Тот мгновенно согнулся пополам от боли и неожиданности, и мальчик быстро оттащил его в темный, узкий переулок. Прижав Винни к стене, он ударил его по лицу.

— Эй ты, задница вонючая! Винни Безмозглый, ты меня слышишь? Меня зовут Мик Леонфорте! Слышишь, Леонфорте, осел ты этакий!

— И что с того, черт тебя дери? — задыхаясь, промычал парень.

— А вот что, — процедил Мик и с силой ударил его в пах.

Винни застонал и рухнул на землю. Мальчику пришлось поднять его и поставить спиной к стене. Он бил его по щекам до тех пор, пока тот не открыл налитые кровью глаза и не увидел нацеленное на него дуло пистолета.

— Так это ты убил моего деда?

Винни непонимающим взглядом уставился на пистолет.

— Пацан, да ты что, сбрендил?

— Это сделал ты и еще один ублюдок, который был в ту ночь с тобой! — убежденно произнес Мик.

— Ах ты, сосунок, знаешь, на кого я работаю? Мой хозяин — Джино Скальфа! Как только ему станет известно, что ты посмел вмешаться в его дела, можешь считать себя покойничком!

Мик приставил дуло пистолета к шее Винни и, глядя ему в глаза, одним движением выхватил из-за пояса кривой резак и вонзил его по самую рукоятку в правую коленную чашечку парня. Раздался звук рвущихся связок и сухожилий, хруст раздробленного сустава.

Винни заорал и задергался, как лягушка над пламенем костра. Мальчик видел, что от боли его зрачки сузились до микроскопических точек, и, когда он отпустил его, парень безвольно сполз вниз.

— О, Иисус и Мария, — стонал он, раскачиваясь из стороны в сторону, — ты только посмотри, что ты сделал с моим коленом.

— Да, Винни Безмозглый, теперь ты уже никогда не оправишься от этого.

Мик опустился рядом с ним на колени и, не глядя на кровь и осколки костей, выпиравших сквозь разрезанную кожу, сказал:

— Ты убил моего деда, и мне плевать на то, как тебя зовут, на кого ты работаешь и в какую церковь ходишь!

Он приставил дуло пистолета к левому виску Винни:

— А сейчас я тебе вышибу мозги!

До Винни наконец-то дошло, что ему грозит смерть, и с него слетела всякая бравада.

— Я не делал этого! — завопил он, все еще раскачиваясь из стороны в сторону. — Я только сидел за рулем этого «кугара». Убил другой!

— Кто убил, говори, мерзавец!

— Слушай, парень, да ты понимаешь, что со мной будет, если я тебе скажу его имя?

Спокойным и уверенным движением Мик снова вонзил лезвие ножа в коленную чашечку Винни, и тот снова заорал и забился, пытаясь освободиться. Мик сильно ударил его по щеке рукояткой пистолета.

— Так кто нажал на курок?

Мик был уверен: парень врет, что не причастен к убийству, он видел две тени и вспышки выстрелов из двух пистолетов. Значит, стрелял Винни и еще один бандит. Но кто?

Парень низко опустил голову и пробормотал что-то невнятное.

— Что ты сказал?

Похоже, у Винни начинался болевой шок, его била дрожь, по телу пробегали судороги. В глазах стояли слезы.

— Это был сам Джино, — прошептал он. — Господи, как больно! Хозяин стрелял в твоего деда. Он называл его поганым сицилийцем, который вперся на его территорию, завел дружбу с его врагами. Он возненавидел его с самого начала. Хочешь знать почему? Потому что старик Чезаре сначала пошел на поклон к Черному Полу Маттачино, а не к Джино. Вот он и затаил обиду, долго-долго ждал своего часа и дождался! Хозяин видел, что твой дед — прекрасный организатор, и решил подождать, пока он все наладит, а потом укокошить старика и воспользоваться его трудами.

Говоря все это, парень старался незаметно добраться до пистолета Мика. Тот все прекрасно видел, но, притворившись простаком, позволил Винни дотронуться рукой до оружия и тут же вонзил ему в грудь страшное лезвие ножа. Должно быть, он перерезал основную артерию, потому что из раны тут же фонтаном хлынула кровь, и Мику пришлось отскочить в сторону, чтобы не запачкаться. Глаза Винни расширились от ужаса. Он беззвучно открывал и закрывал рот, словно рыба, выброшенная на берег. Несколько раз парень тщетно пытался зажать рану, но через мгновение замертво свалился на землю.

Мик удивился, как спокойно и хладнокровно он все это сделал, а ведь ему никогда прежде не приходилось убивать людей. Он даже не помышлял об этом! А сейчас его руки обагрены кровью другого человека, а он не чувствует никакого страха, как будто убийство для него стало обычным и естественным делом. Мальчик понял, что за эти несколько минут стал совершенно другим. Он обтер лезвие ножа о край одежды Винни и вынул у него из кармана ключи от «кугара». Машина была припаркована совсем рядом. Мик осторожно обошел ее и открыл крышку багажника. Вернувшись в переулок и убедившись, что рядом никого нет, он подтащил труп Винни к машине и запихнул его в багажник, захлопнул крышку и исчез с места преступления.

Когда Мик подъехал к бухте Овечья Голова, моросил мелкий дождик. Он остановил «кугар» и некоторое время сидел неподвижно, вслушиваясь в монотонный гул реактивных двигателей, который доносился из аэропорта. Здесь, у берега, неповторимо пахло чем-то сладковатым и нежным. Может, это пахли тела несчастных, убитых и затопленных здесь дедом и Джино Скальфой?

Скальфа уже был там, в бухте. Как и рассказывал дед, он стоял у кромки воды и всматривался в глубину бухты. Мик несколько раз нажал на гудок, и Джино медленно повернул к нему голову.

— Эй, Винни, что ты тут делаешь? Я тебе сегодня звонил, но у тебя никто не снял трубку.

Мик вышел из машины и подошел ближе к заплывшему жиром дону.

— Да это вовсе не Винни! — прорычал старик и сморщил лоб, пытаясь вспомнить лицо мальчика. — Мы знакомы?

— Меня послал ваш водитель, — ответил Мик, пытаясь рассеять опасения Джино и выиграть тем самым для себя драгоценные мгновения. Затем выхватил пистолет и прижал его дуло к жирной груди старика.

— Меня зовут Мик Леонфорте, — сказал мальчик и нажал на курок.

Пуля прошила Скальфу насквозь, разорвав его сердце. Старик рухнул на колени, но делать второй выстрел было не нужно — он уже умер.

Вокруг с криком кружились чайки, потревоженные выстрелом и запахом крови. Мик почувствовал боль в руке от сильной отдачи. Когда Скальфа упал лицом в песок, он кинул пистолет в воду. Место было довольно пустынным, и, похоже, никто не обратил внимания на выстрел, прозвучавший как сильный выхлоп отработанных газов. Мальчик подтащил труп старика к «кугару» и, открыв крышку багажника, с трудом запихнул его рядом с Винни. Вокруг никого не было, только высоко в небе бесшумно двигался огромный лайнер. Внезапно его реактивные двигатели взревели — и это показалось Мику предзнаменованием свыше.

— Что? Что ты сделал? — Чезаре изумленно помотал головой. — Ты что мне сказки рассказываешь?

Стоя в мрачном вестибюле похоронного бюро, Мик снова стал рассказывать, как он очутился на крыше в ту ночь, когда убили их деда, как он сумел с помощью телескопа разглядеть номер машины, где, по его предположению, сидели убийцы, как он прирезал Винни, а потом отправился в бухту Овечья Голова.

— И ты хочешь, засранец, чтобы я поверил в то, что ты укокошил Винни и Джино Скальфа? — Чезаре всплеснул руками. — Ну ты и козел! Здорово сказки рассказываешь! Литератор!

— Пойдем со мной, — спокойно произнес Мик. — Оба трупа лежат в багажнике машины. Я не хотел оставлять их где попало, чтобы полицейские ищейки не напали на мой след.

Десять минут спустя смертельно побледневший Чезаре послал за Ричи и еще двумя своими дружками. Когда они все собрались у «кугара», он приказал им:

— Подгоните эту колымагу к служебному входу. В багажнике найдете трупы, которые соответствующим образом надо подготовить, понятно? После этого избавьтесь от машины. Сожгите ее в кремационной печи.

— А что там за трупы? — спросил Ричи.

На лице у Чезаре появилась полубезумная улыбка.

— Скоро сам увидишь и глазам своим не поверишь!

Пока они отгоняли машину, старший брат стоял на улице рядом с младшим под моросившим мелким дождиком.

— Ну ты и псих ненормальный! — Чезаре грубо хлопнул Мика по плечу. — Я бы должен сердиться на тебя за то, что ты сделал это без моего ведома. — Он ухмыльнулся. — Но, клянусь Богом, ты и сам отлично справился, совсем как настоящий профессионал!

Это было высшей похвалой в устах Чезаре. Мик, который только теперь осознал, как долго он ждал этой похвалы от брата, почувствовал скорее некоторое разочарование, чем радость. Вместо того чтобы гордиться своей местью, он вдруг задумался о том, что об этом скажет Джеки. И самое ужасное заключалось в том, что он прекрасно знал ответ на этот вопрос. Она будет презирать его всем своим чистым и непорочным существом.

— Вот чертов Скальфа! — Чезаре помотал головой. — Я бы ни за что не догадался, ведь он был лучшим другом деда.

— Дружба — это капризное и неуправляемое животное. Она похожа на ту хромую псину, которую ты из жалости взял в свой дом, а когда оправилась, то укусила тебя за руку. К дружбе надо относиться с изрядной долей скептицизма.

Чезаре недоуменно взглянул на Мика.

— Не понял, что ты имеешь в виду?

— Я хочу сказать, что в деле не бывает друзей, бывают лишь враги.

— А откуда тебе это известно, малыш? — В голосе брата мальчик услышал нечто, похожее на уважение, так он с ним никогда еще не говорил.

— Я понял это, когда подавал деду кофе и анисовую водку, — невозмутимо ответил Мик.

Они вернулись в похоронное бюро. Мик никогда прежде не бывал в служебном помещении, где тела покойников подготавливали к погребальной церемонии. За те четыре часа, что мальчик провел там, он многое узнал. Тела Винни и Джино были обмыты, забальзамированы и уложены на второе дно гробов вишневого дерева, заказанных и оплаченных по всем правилам клиентами бюро для своих покойников. Поверх убитых уложили тех усопших, для которых гробы и были предназначены. Таким образом можно было незаметно избавиться от трупов, которые уже не всплывут через шесть месяцев или через год где-нибудь в штате Пенсильвания на мусорной, свалке или на океанском берегу.

Это был абсолютно надежный способ заставить исчезнуть кого угодно без всяких следов. В тот вечер Мик узнал, что этот способ «изобрел» дед, именно благодаря такому нововведению его дело процветало.

— Ты молодец, что прикончил этих ублюдков, убивших деда, — сказал Чезаре. — Он бы гордился тобой. — Старший брат печально покачал головой. — Признаюсь, мне не хватает старика.

— Мне тоже, — едва слышно ответил Мик.

— Да, но есть маленькая разница — ты-то все время околачивался возле него. Похоже, ты был умнее меня.

Братья поднялись в офис деда. Майк принялся за кофе, Чезаре устроился за круглым столом, за которым в прежние времена бывало столько уважаемых людей — они ели, пили, курили и лгали друг другу самым бесстыдным образом. Оба брата знали, что прежние времена уже никогда не вернутся. На похороны приезжал дядя Альфонс, но вскоре снова уехал в Калифорнию, куда в недалеком будущем должны были перебраться и Чезаре с матерью. Времена изменились. Теперь, когда деда не стало, не имело смысла оставаться в Нью-Йорке. Кроме того, на Западном побережье для них открывалось немало новых возможностей.

— Я собираюсь работать с дядей, — сказал Чезаре. — И поверь мне, очень скоро я стану его правой рукой. Своего сына у него нет, так что... — Он помешал сахар в чашке кофе, поданной ему Миком. Какое-то время оба молчали, отхлебывая крепкий напиток и думая о своем.

— Хочешь, я возьму тебя в помощники?

Мик, давно научившийся распознавать, где правда, а где ложь, понял, что брат фальшивит. Он не верил, что Чезаре искренне хочет видеть рядом с собой конкурента, потенциального соперника в борьбе за привязанность и уважение дяди.

Чезаре в изумлении остановился на полпути. И по его глазам Мик понял, что брат наверняка вспомнил о двух трупах в багажнике «кугара».

— Ну и черт с тобой, поступай как знаешь, — сказал наконец Чезаре, сунув руки в карманы. — Но не вздумай потом просить меня о помощи. Я знать тебя не хочу!

Монастырь Святого Сердца Девы Марии был расположен на тихой улочке в Астории. Это было самое большое здание на улице. По бокам к нему примыкали пекарня и химчистка. На противоположной стороне улицы выстроились в ряд небольшие аккуратные домики, облицованные кирпичом, — все с алюминиевыми козырьками над входной дверью.

Здание монастыря было действительно прекрасным. Оно было возведено из больших блоков белого камня, отражавших ослепительный солнечный свет. С одной стороны въездных ворот была установлена алебастровая статуя Девы Марии, с другой — она же, но уже с младенцем Иисусом на руках.

Натянув на лоб мягкую черную шляпу, чтобы ее случайно не сорвал ветер, Мик позвонил у ворот, и его тут же впустили. Не зная, как подобает вести себя в подобном месте, юноша, как только попал во внутренний двор, на всякий случай снял шляпу. Навстречу ему вышла дежурная монахиня и дружелюбно улыбнулась.

— Я пришел повидать Джеки. — У него внезапно перехватило горло, и монахиня бросила в его сторону чуть удивленный взгляд. — Джеки Леонфорте.

В ответ монахиня снова улыбнулась.

— Вы, должно быть, Майкл, — тихим голосом произнесла она. — Прошу следовать за мной.

Она вела юношу нескончаемой чередой сумрачных коридоров, каменные стены которых были лишены всяческих украшений. Они миновали высокие и почти прозрачные французские двери, которые вели прямо в маленький садик, почти утонувший в буйном цветении кустов миндаля, увитых виноградом. В глубине садика он успел заметить каменную скамью рядом с фонтаном. В самом конце длинного коридора монахиня распахнула высокие деревянные двери, но сама в них не вошла.

— Мать-настоятельница хочет видеть вас.

Мик вошел в неожиданно небольшую комнату, превращенную в некое подобие офиса. В нише стояла гипсовая статуя Мадонны, на стене висело деревянное с позолотой распятие.

— Меня зовут Бернис, — из-за письменного стола поднялась женщина лет пятидесяти с небольшим. — А вы, должно быть, Майкл Леонфортё. — Она протянула ему руку, ее пожатие было сильным и сухим, совсем как мужское. — Мэри Роуз часто говорила о вас.

— Кто говорил?

Бернис сняла очки в стальной оправе, и Мик ощутил почти физическую силу воздействия ее бледно-голубых глаз.

— Я думала, вам уже известно об этом. Ваша сестра теперь стала послушницей нашего монастыря, и теперь ее зовут Мэри Роуз.

Крепко держа дедовскую мягкую шляпу обеими руками, Мик нервно переминался с ноги на ногу.

— Значит ли это, что я не могу повидаться с ней?

— Как правило, подобные свидания запрещаются, — сказала Бернис ровным тоном.

— Но, видите ли, я уезжаю. Может, надолго. Мне очень нужно увидеть сестру.

— Присядьте, Майкл. — Бернис указала ему на стул с высокой прямой спинкой и, когда он послушно сел, милостиво улыбнулась. — Мне вовсе не хочется доставлять вам неприятности. — Она помолчала, как бы колеблясь, стоит ли разговаривать с юношей дальше, и наконец произнесла. — Я знаю, что у вас были очень близкие отношения с вашим дедушкой.

Мик поспешно кивнул головой:

— Это Джеки, то есть Мэри Роуз, вам рассказала?

— Нет, — ответила Бернис, усаживаясь на свой стол. — Я хорошо знала вашего дедушку.

— Вы?

— Почему это вас так удивляет? — Настоятельница снова улыбнулась.

— Ну, вы же знаете, монастырь находится не на нашей территории, — быстро нашелся Мик.

Бернис засмеялась удивительно звучным и приятным смехом.

— Я кое-что вам покажу. — Настоятельница выдвинула ящик стола и вынула из него деньги. — Четыре двадцатидолларовые банкноты, — медленно произнесла она, пристально глядя в глаза юноше.

— Я просил дедушку вложить их в дело, — сказал Мик.

— Вы удивлены, что он вложил ваши деньги в монастырь, а не в похоронное бюро или страховые компании, которые контролировал?

Мик прищурился:

— А откуда вы это знаете?

— Мне известно все, — сказала Бернис и ловким движением дилера из Лас-Вегаса смахнула доллары обратно в ящик стола. От улыбки все лицо ее покрылось сетью морщин. — Мне кажется, в конце концов вы будете очень довольны тем доходом, который принесут вам эти деньги. — Она встала. — А теперь пройдите в садик, там вас ждет послушница Мэри Роуз.

— Благодарю вас, мать-настоятельница, — сказал юноша, поднимаясь со своего стула.

— Всегда рада видеть вас, Майкл, — ответила Бернис и, когда молодой человек был уже у двери, еле слышно добавила: — Ведь я любила Чезаре.

Шагая по коридору, Мик слышал отдаленные звуки молитв. Интересно, что имела в виду мать-настоятельница? В каком смысле она любила дедушку? И зачем ему об этом сказала?

Дойдя до французских дверей, он все еще не мог найти ответа на эти вопросы. В садике его встретила радостная песня жаворонка и сильный аромат цветущих роз — Мик тут же вспомнил свой сон. Этот прелестный садик вполне мог заменить танцплощадку из его сна. Из раскрытого окна доносились звуки молитв, похожие на музыку.

Он пошел по узкой, поросшей мхом дорожке, выложенной камнем, в сторону единственной скамьи. Сидевшая там Джеки повернулась к нему. Ее лицо сияло, и Мик почувствовал, как у него сильно забилось сердце. В его отношении к сестре ничего не изменилось. Она улыбнулась и, вместо того, чтобы обнять, взяла его за руки.

— Майкл, как здорово, что ты пришел! Я уж думала, ты так и уедешь, не простившись со мной. — Она покачала головой. — Я пыталась поговорить с Чезаре, но ты же знаешь, каков наш братец. — Она одарила его смущенной улыбкой. — Он никогда не слушает меня, что бы я ни сказала. — Она коснулась ладонью его щеки. — Ты выглядишь усталым.

Сестра подвела его к скамье, и какое-то время они оба сидели молча. В воздухе стоял сильный аромат роз. Мик попытался задержать дыхание, чтобы не чувствовать этого мучительно-прекрасного запаха, но у него ничего не вышло.

— Джеки, ты уверена, что сделала правильный выбор?

— Это как раз по мне, Майкл.

Он вздохнул:

— Кажется, я не совсем тебя понимаю. — Юноша махнул рукой в сторону белокаменных стен. — Все это... — Он покачал головой в полном недоумении.

— Ты говорил с Бернис?

— С матерью-настоятельницей? Конечно.

— Тогда тебе известно, зачем я здесь. — Она схватила его за руку. — Дедушка все об этом знал.

— Знал?

Она кивнула:

— С самого начала; И мама тоже поняла меня. — Она перевела взгляд на птаху, порхавшую в виноградных лозах.

— Джеки...

Она повернулась к нему:

— Теперь я Мэри Роуз.

— Ну да, конечно. — Он отнял у нее свою руку и встал. Совсем не так он хотел попрощаться с ней. — Мне пора идти.

«И зачем я только приходил сюда?» — пронеслось в его голове.

— Я знаю. — Она продолжала сидеть на скамье, словно стремясь хоть ненадолго продлить их свидание, и на какую-то долю секунды Мику пришла в голову безумная мысль о том, что Джеки знала все про его сон.

— Когда вернусь — не знаю.

Девушка взглянула на брата:

— Но ведь мы с тобой еще когда-нибудь увидимся?

— Не сомневайся.

Мик повернулся и пошел прочь. Все те годы, что он прожил в разлуке с сестрой, он вспоминал ее чудесные зеленые глаза, и она часто ему снилась.

Нью-Йорк — Токио

О возвращении Маргариты Гольдони де Камилло в Асторию возвестило пение пересмешника. Увидев знакомые улицы и магазины, женщина, несмотря на ужасное положение, в котором она оказалась, погрузилась в воспоминания.

Она остановилась перед булочной и вошла в нее как раз перед самым закрытием. Булочная выглядела совсем по-старому. Белый кафельный пол, покрытый опилками, был так исцарапан и выщерблен, что можно было подумать, что находишься где-то в Италии. Из светильников по-прежнему лился свет люминесцентных ламп, но теперь они казались уже не такими большими, как когда-то.

— Чем могу служить? — спросила маленькая круглолицая женщина и вышла из-за прилавка. Ее седые волосы были собраны сзади в пучок, одутловатое лицо с тонкими, высоко поднятыми бровями, походило на клоунскую маску. Внезапно на лице женщины появилась улыбка.

— Маргарита?

— Да, миссис Палья, это я.

— Мадонна! Красавица! Как я рада тебя видеть! Бедняжка, как ты себя чувствуешь? — Она прижала Маргариту к своей могучей груди, пахнущей мукой и крахмалом. — Какое несчастье с Тони! Об этом передали сегодня утром в новостях, какой ужас, я была просто потрясена и сказала Луиджи: «Не могу поверить, что это о нашем Тони де Камилло». — Она закусила костяшки пальцев. — Это подлость.

— Знаю. Я до сих пор в шоке.

Миссис Палья взмахнула пухлыми ручками.

— Но ты не волнуйся, красавица. Теперь ты здесь, дома. — Женщина поспешила обратно за прилавок и начала рыться среди батонов и булочек. — Но какая ты худенькая. Возьми, съешь, мой ангел. Ешь!

Маргарита, хотя совсем не была голодна, откусила несколько кусков булочки. Не сделать этого означало бы обидеть гостеприимную хозяйку лавки.

— А теперь забудь обо всем. — Миссис Палья извлекла откуда-то бутылку граппы и разлила вино по стаканам. — Держи, мой ангел. Это тебя подкрепит. Выпей.

Она опять взмахнула руками, как будто это могло ускорить процесс.

— Выпей все, красавица, тебе от этого станет легче. И я с тобой выпью.

Она обняла Маргариту.

— Знаю, зачем ты здесь, — шепнула она, оглядываясь на своего мужа, Луиджи, который занимался бухгалтерией. — Инстинкт, мой ангел. Вот почему ты пришла сюда в трудный час. — Она обняла ее крепче. — Мужчинам кажется, что они могут все предусмотреть, правда? Но мы то знаем, что они делают только то, что нужно нам. — Она захихикала. — Доешь булочку и иди куда надумала. Это верное решение.

— Она здесь?

Миссис Палья кивнула и перекрестилась.

— Слава Богу. Он бережет ее, хотя ей уже за девяносто. — Палья постучала по голове своим коротким, толстым пальцем. — Конечно, она больше уже не настоятельница, ее место заняла другая. Но соображает она так же хорошо, как и прежде, мой ангел. Вот увидишь.

Вечерний воздух был наполнен чистыми звуками пения пересмешника. Оставалось два часа до встречи, которая должна была решить судьбу ее дочери. Но что будет с ними потом? Ничего хорошего ждать не приходилось. Встречей с Бэдом Клэмсом дело не закончится, это будет только началом. Ему не терпится овладеть всеми секретами Доминика — он хочет узнать, с какими поставщиками, оптовиками, судьями, полицейскими, банкирами, промышленниками брат находился в контакте, но больше всего домогается власти, которая дается сетью Нишики. Ведь именно благодаря этой сети Доминик получал компромат, позволявший ему заставлять работать на себя правительственных чиновников самого высокого ранга. Нишики был Микио Оками, он загадочными путями получал информацию о секретах людей, и это давало Доминику возможность держать их в руках.

Маргариту слегка пошатывало на ходу, потом, подбежав к обочине, она согнулась в три погибели и освободилась от всего съеденного и выпитого. Когда позывы прекратились, женщина открыла сумочку и вытерлась бумажной салфетки. В свете уличных фонарей зловеще блеснула сталь пистолета.

«Боже, — подумала она. — Что же мне делать?»

Однако Маргарита хорошо знала, что собирается делать в данный момент. Она подошла к потрепанным металлическим воротам, преграждающим путь к большому белому кирпичному зданию, занимающему почти весь квартал. По обеим сторонам ворот, как и шесть лет тому назад, когда Доминик впервые привел ее сюда, чтобы начать ее обучение, стояли скульптурные изображения Девы Марии с младенцем Иисусом на руках.

Она позвонила в колокольчик, и ее немедленно впустили. Когда Маргарита вступила на территорию женского монастыря Святого Сердца Девы Марии, ее охватило странное ощущение душевного спокойствия. Высоко над головой, на магнолии, она увидела пересмешника, птица смотрела на нее, забавно наклонив голову. Затем птаха начала петь, подражая другим пернатым.

Женщина поднялась по мраморной лестнице и открыла дверь.

— Добро пожаловать, дитя мое, — произнес из полумрака знакомый голос.

Женщину на мгновение подхватила волна прошлого, и она спросила:

— Бернис?

— Да, дитя мое...

Маргарита попала в любящие объятия и зарыдала. Нежность этих рук, тепло тела переполнили чашу ее терпения.

— Боже мой, что стало с моей жизнью.

Бернис повела Маргариту по коридору. Та снова поразилась царившей в монастыре почти церковной тишине. То, что другие, менее чувствительные посетители, принимали за аскетизм, она воспринимала как растворение в духовном абсолюте.

— Я чувствую себя такой беспомощной. Все разваливается... — Не в силах продолжать, женщина замолчала.

Бернис остановилась перед зеркалом и сказала:

— Взгляни. Что ты там видишь? Твое лицо мокро от слез. Но я вижу, что твоя душа тоже тонет в слезах. И не только из-за последних событий, дитя мое. Прежде чем продолжить, ты должна понять это.

— Я не могу. Я...

— Нет, Маргарита, можешь. И знаешь почему? Потому что ты сестра своего брата. Хотя вы и не одной крови, но очень похожи. Он, без сомнения, это видел.

Маргарита и ее сестра Челеста, которая сейчас жила в Венеции, были дочерьми Энрико Гольдони, занимавшегося производством и продажей венецианского шелка и парчи. В 1964 году, когда его дочерям Маргарите и Челесте было девять и шесть лет, он женился во второй раз. У его новой жены, Фэйс Маттачино, уже был сын, Доминик, которого Энрико усыновил год спустя. Первым мужем Фэйс был Черный Пол Маттачино, внушающий ужас Дон нью-йоркской мафии, погибший при загадочных обстоятельствах. Один из многих ходивших о Черном Поле слухов гласил, что Доминик был не его сыном.

— Не думаю, чтобы мой брат мог до такой степени, как я, потерять управление.

— Но в первый раз он пришел сюда именно с этой проблемой, — сказала старая настоятельница. — А теперь с ней пришла ты. Никогда не забывай о том, что Доминик выбрал тебя своей наследницей, потому что в тебе есть внутренняя сила.

— Не знаю, — ответила Маргарита. — А что если он был не прав?

— Зато права я, — сказала Бернис не допускающим возражений тоном. — Теперь послушай меня, девочка. Именно я посоветовала твоему брату сделать тебя наследницей, и он со мной согласился. И мы не ошиблись на твой счет. Но твоя дорога не из легких, и ты знала об этом с самого начала.

— Но я не предполагала, насколько мне будет трудно, — ответила Маргарита.

— Никто никогда этого не знает. Но такова Божья воля, поверь мне. Он все время испытывает нас, таков путь Божий. — Она похлопала Маргариту по руке. — Теперь довольно. Вытри глаза. Пора обсудить военные действия.

Помещение, которое занимала настоятельница, было удивительно уютным, возможно, из-за его размера или формы, в нем было что-то от сказок, которые Маргарита читала Фрэнси, когда та была маленькой.

— Этот дьявол захватил моего ребенка! — взорвалась она, сразу как только переступила порог. — Подумай только, сколько горя причинила нам семья Леонфорте! Сначала они убили Доминика, потом Тони, на Парк-авёню стреляли в меня, а Бэд Клэмс захватил мою дочь. В довершение ко всему я потеряла контроль над своим бизнесом! — К горлу женщины вновь подступили слезы, хотя она изо всех сил старалась успокоиться. Разве сама Бернис не учила ее, что в критические моменты спасти может только спокойствие? Но пути к спасению не было, во всяком случае, она его не видела. Маргарита сжала кулаки и сдавленным от гнева голосом сказала: — Это животное, монстр. Я убью его.

Настоятельница спокойно сидела под позолоченным деревянным распятием. Время наложило морщины на ее лицо, иссушило кожу, но даже оно не смогло сделать менее яркими ее светло-голубые глаза, погасить огонь, который горел в них и вел за собой множество людей в течение долгих лет.

— Моя дорогая, неужели ты решила, что Чезаре Леонфорте уже одержал над тобой самую главную победу?

— Ты очень напугана. И это понятно. — Бернис положила ладони на кулаки Маргариты, и постепенно их тепло заставило пальцы женщины разжаться — так распускаются лепестки цветов под лучами солнца. — Но с этим чувством надо немедленно покончить. Страх порождает ненависть, ненависть означает неведение. А люди, подобные Чезаре Леонфорте, надеются именно на то, что их противник будет пребывать в неведении.

— Но взгляни, что он со мной сделал! — воскликнула Маргарита. — Одним ударом он отнял у меня все. Я проиграла это сражение, эту войну, вообще все. Меньше чем через два часа я должна быть в Шипсхед Бэй или он убьет мою дочь!

— Он этого не сделает, — произнесла Бернис с такой убежденностью, что Маргарита сразу же ей поверила.

— Откуда ты это знаешь?

— Давай рассуждать логично, моя дорогая. Что он выиграет от смерти девочки? Просто он использует Фрэнси, чтобы надавить на тебя. Если он избавится от нее, то упустит тебя, и он это знает.

Женщина стиснула зубы. Бернис говорит так, потому что сама никогда не была матерью. Неужели она не понимает, что, если ребенок в опасности, надо немедленно сделать все, чтобы вызволить его?!

— При всем моем уважении к тебе, — сказала Маргарита, — я с тобой не согласна. Не забывай, что мы говорим о Чезаре Леонфорте. Не думаю, что он мыслит рационально или логично. Он живет одними чувствами, и мы знаем это. — Руки женщины опять сжались в кулаки.

— Маргарита! — Настоятельница наклонилась вперед, передавая свою психическую энергию молодой женщине, стараясь, чтобы та целиком оказалась в ее власти. — Послушай меня внимательно, очень важно, чтобы ты поняла, что я тебе скажу. Я вижу в твоих глазах ненависть. Но ты должна побороть ее, дорогая. Именно с ненависти началась вендетта между Леонфорте и Гольдони. Иначе так же неизбежно, как ночь сменяет день, все для тебя кончится только страданием и смертью.

Некоторое время Маргарита сидела молча. Она чувствовала, что погружена в ауру Бернис, сила личности настоятельницы подчиняла ее и одновременно успокаивала. Эту силу Бернис проявляла редко. Большинство посетителей монастыря не имели никакого понятия, что она обладает нечто большим, чем просто доброй и благородной душой.

— Я не могу просто так склониться и сдаться, — прошептала Маргарита. — Ты не должна просить меня об этом, потому что я просто этого не смогу. Говорю тебе, не смогу!

Губы Бернис тронула улыбка.

— Ты говоришь, как Доминик. «Всегда наступать, — призывал он. — Как только остановишься, ты мертв». Именно потому он так страстно ненавидел Федеральную программу защиты свидетелей. И вопреки их правилам продолжал поддерживать с тобой контакт. Доминик прожил жизнь по своим правилам, и неважно, что об этом думают другие.

Маргарита чувствовала себя загипнотизированной этими искрящимися голубыми глазами.

— В данный момент Чезаре удерживает у себя то, что ты считаешь самым ценным, дорогая, — продолжала Бернис. — Я не призываю тебя к смирению, Маргарита. Наоборот, мы вступаем в последнюю стадию долгой и кровавой вендетты между Леонфорте и Гольдони. Да, сейчас очень тяжелый момент в твоей жизни, но именно поэтому ты должна быть очень сильной. Пора тебе сделать свой ход.

— Не знаю, — ответила Маргарита. — Мой мир рассыпался, я больше не узнаю его.

— Именно эту цель и преследовал Чезаре. И от тебя зависит то, достигнет он ее или нет. — Пальцы Бернис еще сильнее стиснули руки Маргариты. — Разумный человек использует все формы своей власти. Разве неэтому тебя учили, пока ты была здесь?

Лицо молодой женщины на мгновение затуманилось воспоминаниями, потом она кивнула.

— Человека губит не сама власть, — сказала настоятельница, — а злоупотребление властью. Сейчас это делает семейство Леонфорте сильным, но в конце концов приведет его к краху.

— Значит, пусть два брата убьют друг друга, — сказала Маргарита с горечью.

— Отмщение — удел Божий, а не человеческий. Мне хочется, чтобы ты запомнила это на будущее. — Настоятельница встала. — А сейчас я покину тебя, чтобы ты мысленно приготовилась. Как обычно, все возможности монастыря в твоем распоряжении.

Молодая женщина почувствовала, как ее снова обволакивает теплое облако властной силы Бернис.

— Вспомни все, чему тебя здесь учили, — сказала она и поцеловала Маргариту в лоб. — Да пребудет с тобой благословение Божье, дитя мое.

Утренний туман, поднимающийся с Сумиды, окутал Токио влажным туманом, сделав его похожим на почтовую открытку. Звук выхлопа черного мотоцикла Николаса отражался от фасадов особняков довоенной постройки, которые здесь, в деловой части города, стояли вплотную друг к другу. Когда он свернул, чтобы остановиться, и выключил зажигание мощного двигателя, его звук подхватил донесшийся с реки унылый сигнальный пароходный гудок.

Николас слез с мотоцикла и посмотрел на маленький особнячок, втиснувшийся между домами-бегемотами. Фасад у него был настолько непривлекательный, что обратить на него внимание мог только самый невзыскательный прохожий.

Так это и есть дом Кисоко, сестры Микио Оками, место, которое выбрал Нанги для восстановления своих сил! Что это ему взбрело в голову? — удивился Николас, снимая шлем и поднимаясь по лесенке, ведущей к входной двери.

Звонка не было. Николас постучал в дверь молотком в форме звериной лапы и услышал странный звук. Пощупав дверь рукой, он обнаружил, что она была металлической, скорей всего стальной. Все это было весьма необычно для частного дома. Неужели стальную дверь сделали в целях безопасности? Дверь открылась, и он оказался лицом к лицу с сестрой Микио Оками. Николас много слышал об этой женщине, но никогда с ней не встречался, несмотря на свою близость с Оками, потому что Кисоко вела весьма уединенный образ жизни. Но он все же узнал ее с первого взгляда.

— Проходите, пожалуйста, — сказала Кисоко певучим голосом, так естественно, как будто они были старыми друзьями. — Боюсь, что снова пойдет дождь, и если вы будете стоять у двери, то промокнете. — Видя, что он медлит, женщина добавила: — Я знаю, кто вы такой, Линнер-сан. Я узнала бы вас, где угодно.

Он вошел в прихожую, и Кисоко закрыла за ним дверь. Та захлопнулась с тяжелым лязгом, как тюремная.

— Вы очень похожи на своего отца, — сказала она. — Но что-то в вас есть и от матери.

— Вы их знали?

— В некотором роде да.

Николас оказался в прихожей овальной формы. Она была покрашена под цвет сливок и отделана блекло-золотистыми деревянными панелями. На середине прихожей возвышалась элегантная мраморная подставка, на которой стояла большая хрустальная ваза с цветами. Позади была видна парадная лестница, искусство строительства которых было утеряно в прошлом веке.

Хотя дом, насколько мог судить Линнер, был устроен полностью на европейский манер, Кисоко была одета в традиционное шелковое кимоно и нижнее кимоно, волосы уложены в сложную проческу, которая держалась на длинных изогнутых серебряных шпильках. Кимоно было оранжево-красного цвета, цвета заката, а нижнее кимоно, которое виднелось только на руках и горле, цвета индиго, обязанного своей вполне заслуженной славе именно японцам.

Николас знал, что Кисоко давно перевалило за семьдесят, но она выглядела лет на двадцать моложе. У нее была бледная, безупречная, глянцевая, как фарфор, кожа чистокровной женщины из самурайского рода, лицо несколько асимметричное, с чувственными губами в форме лука. Но особенно поражали ее глаза, огромные, угольно-верные, они, как ему говорили, обладали способностью видеть людей насквозь. Говорили также, что она никогда ничему не удивляется. Кроме того, ходили слухи, что Кисоко — канасими де нуитори ситеру — «расцвеченная грустью» и что в прошлом она пережила какую-то ужасную трагедию. О том, что с ней произошло, Николас не знал. Вероятно, об этом был осведомлен только ее брат.

Женщина молча провела его по отделанному полированным вишневым деревом коридору. По его стенам висели вставленные в золоченые рамки суримоно, — японские гравюры восемнадцатого века, употреблявшиеся в свое время как поздравительные открытки. Их авторы, в свое время презираемые, теперь считались мастерами мирового класса, и за их работами охотились коллекционеры и музеи всего мира. В гостиной цвета хурмы с золотом Николас нашел Тандзана Нанги. Он полулежал на обитом бледно-желтой парчой диване французского производства, выглядел, усталым и каким-то опущенным. Когда Николас попытался заглянуть ему в глаза, отвел их.

— Очень рада наконец-то видеть вас у себя, — непринужденным тоном проговорила Кисоко, словно пытаясь смягчить потенциально взрывоопасную ситуацию. — Было не очень любезно с моей стороны не пригласить вас ко мне раньше.

Паркетный пол покрывал обширный персидский ковер. Мебель была разных периодов и стилей, с широкими сиденьями и низкими спинками, выглядела очень уютной благодаря массе подушечек с кисточками из камки, ситца и шелка. В застекленных шкафах стояли полные боевые доспехи самурая. Коллекция находилась в очень хорошем состоянии и поражала своей полнотой. Николас знал, что многие музеи не могли похвастаться ничем подобным.

— Это оружие мне не принадлежит, — сказала Кисоко, поймав взгляд гостя. — Это собственность моего сына, Кена.

— Изумительная коллекция, — восхитился Николас.

Кисоко слегка поклонилась:

— Столь высокая оценка, без сомнения, польстила бы моему сыну. — Внезапно женщина улыбнулась и, словно они были одни в комнате, спросила. — Не хотите ли чая?

— Благодарю вас, нет.

— Конечно, это скромное угощение, но...

— Спасибо, не надо.

Она спросила еще раз, Николас снова отказался, после чего, по утомительным конфуцианским правилам общества, к которому принадлежала сестра Оками, можно было принять предложение. Кисоко снова поклонилась и со скрытой улыбкой сказала:

— Извините, я выйду на минуту, сегодня у прислуги выходной день.

Оставшись в гостиной наедине с Нанги, Николас подошел к дивану.

— Как вы меня нашли? — спросил резким тоном больной.

— Через ваш «Ками».

В воздухе повисло странное, холодное молчание, во время которого Николас присел на диван.

— Нанги-сан, есть много вопросов, которыми мы должны срочно заняться.

— Обсудите их с Т'Рином. Он для этого и существует.

— Но у него нет вашего опыта. К тому же не могу сказать, чтобы я очень доверял ему.

— Но он пользуется полным моим доверием, — многозначительно проговорил Нанги. — Вы должны привыкать работать с ним. — Тандзан откинулся назад, будто утомившись. — Я старею, Николас-сан. — Он улыбнулся: — А может быть, у меня просто приступ меланхолии.

Нанги повернул голову и взглянул на Линкера здоровым глазом.

— Вы слишком хороший детектив, чтобы я мог надеяться долго скрывать это от вас. — Он кивнул. — Вы понимаете, о чем я говорю? Маленький просчет, но пять лет назад я бы его не сделал. — Он вздохнул.

— Я должен поговорить с вами, Нанги-сан, — настаивал Николас. — «Сато-Томкин» без действующего президента скоро придет в упадок, а мне на днях придется отправиться в Нью-Йорк, чтобы проконтролировать тамошние дела, и я не знаю, сколько там пробуду. У руля «Сато» должны стоять вы.

Нанги приподнялся на подушках:

— Послушайте меня, Николас-сан. Я тоже не вечен. Думаете, я не знаю ваш характер? Я и не надеялся, что вы привяжете себя к Токио и будете постоянно руководить «Сато Интернэшнл». У вас достаточно дел в американском филиале, кроме того, с Оками-сан и якудзой.

Он отвернулся. В комнате снова повисло странное, холодное молчание, затем Тандзан продолжил:

— Именно поэтому я и взял Т'Рина. Он молод, но умен и энергичен. Вы должны преодолеть ваше предубеждение и научиться доверять ему.

— Я не могу этого сделать.

— Да, вы высказали это совершенно определенно.

Николас чувствовал, что между ним и его наставником образовалась пропасть, как будто они не поняли друг друга в чем-то главном, и был совершенно не готов к этому.

— Нанги-сан, если я должен... — Он повернул голову и увидел, что в дверях, наблюдая за ними, стоит Кисоко. Она тотчас вошла в комнату, скользя по полу словно безо всяких усилии.

Нанги вновь отвел от гостя взгляд.

— Лучше бы вы не приходили.

Кисоко взглянула на чайный прибор, потом на Николаса, улыбнулась ему, и Линнер на мгновение увидел перед собой ту чувственную женщину, которой она когда-то была. Потом хозяйка дома поставила поднос на лакированный железный столик конца прошлого века, вытащила из кармана маленький пузырек, вытряхнула из него таблетку и заботливо, даже с нежностью положила ее Нанги под язык.

Тандзан вздохнул, на мгновение его здоровый глаз помутнел.

— Нанги-сан, — мягко, но настойчиво повторил Николас, — мы должны поговорить. Мне нужен ваш совет относительно партнерства с «Денвой».

Больной развел руками:

— Как всегда, насколько это в моих силах, я к вашим услугам.

— Не утомляйте его, Линнер-сан, — тихо проговорила Кисоко, разливая зеленый чай.

Николас отхлебнул глоток бледной, горькой жидкости и поставил маленькую чашку на стол.

— Нанги-сан, — сказал он, — как я могу доверять Т'Рину, когда именно он способствовал возникновению этого партнерства? Мы с вами в прошлом получали массу предложений о партнерстве и всем отказали. Мы не хотели отвечать — или отчитываться — перед посторонними людьми. Поэтому меня и беспокоит это партнерство с «Денвой». Мы перешли грань.

Мы настолько ограничены в финансах, что даже небольшая ошибка может окончиться для нас катастрофой.

— Вы не понимаете, — сказал Нанги. — За Киберсетью будущее, и мы должны ввести ее в строй в Японии прежде, чем это сможет сделать кто-нибудь другой.

— Но неужели вы не видите, что творите? — воскликнул Николас. — Вы поставили на карту все. И если мы сейчас споткнемся, все, над чем мы так долго работали, рассыплется в прах и попадет в чужие руки.

— Дело ведь не в «Денве» или Киберсети, не правда ли, Николас-сан? Дело в Т'Рине. Вам не нравится видеть его на столь ответственном посту.

— Да, действительно, он слишком молод для того, чтобы быть вице-президентом компании, но подобные вещи случаются, — сказал Николас, осторожно стараясь приспособиться к новым, непривычным ему отношениям с Нанги. Насколько он близко сошелся с Т'Рином во время его отсутствия? Впечатление такое, будто прошло не пятнадцать месяцев, а несколько лет. — Постарайтесь посмотреть на это с моей точки зрения. Когда я уезжал в Венецию, чтобы исполнить мои обязательства перед кайсё, то даже не знал, кто такой Т'Рин. Теперь, полтора года спустя, я возвращаюсь и нахожу, что он не только курирует наш наиболее важный проект, но и помогает вам заключать соглашения с новыми партнерами — а вот это уже, согласитесь, очень странно.

Нанги кивнул, его здоровый глаз был полузакрыт, и Николас почувствовал, что тот устал. Кисоко бросила на гостя предупреждающий взгляд, но Тандзан заговорил снова:

— Я вполне могу понять ваши опасения, но мир вертится, Николас-сан, хотите вы этого или нет. — Он болезненно улыбнулся, когда Кисоко беспокойно задвигалась на софе. — Воспримите это не как упрек, а как констатацию факта. Вот другой факт: вы нужны мне здесь, но вы человек порядочный, и гири вашего отца становится вашим. Я понимаю, вас мучает чувство вины, но это лишнее. Хотя на вашем месте я сделал бы то же самое. Честь превыше всего, Николас-сан. Вот что отличает нас от других людей, определяет все наши поступки. — Рука Нанги задрожала, и Кисоко взяла у него чашку.

Неподвижный взгляд искусственного глаза больного как бы подчеркивал его слова, придавал им определенность.

— Однако факт остается фактом — вас здесь не было, а я не мог заниматься этим делом один. Мне нужен был молодой человек с хорошей интуицией, со свежими перспективами. Тот, кто знает правила игры и может, как вы, заглянуть в будущее. Кто не стал бы оглядываться назад и не боялся бы действовать — рисковать ради будущего. Все это я нашел в Канде Т'Рине. Некоторое время тому назад его досье попало ко мне на стол, и с тех пор я не упускал Канду из виду. Его ежеквартальные характеристики были весьма впечатляющими, поэтому я нашел возможность ввести его в правление. С тех пор он успешно справляется со всеми задачами, которые я перед ним ставлю.

Наступило молчание. Все трое сидели неподвижно, как на живой картине, как будто время остановило свой бег. Никола-су казалось, что его дыхание, даже сердцебиение замерли, внезапно наступило ощущение разрыва, отстраненности от времени, и он подумал: «Нет, нет! Не сейчас!» Но Кшира уже поднималась, пронизывая его подсознание подобно разгоняющему облака ветру, и он начал падать... И хотя это состояние длилось всего мгновение, перед ним словно раскрылась диафрагма, показав врата смерти и лежащую за ними тьму. Где-то там, в глубине себя, он закричал...

Нанги задремал. Кисоко сидела неподвижно, как статуя, словно ожидая какого-то внутреннего сигнала. Наконец женщина встрепенулась.

— Я провожу вас, — сказала она.

У Николаса дрожали ноги. Он глубоко вздохнул, стараясь сконцентрироваться, затем последовал за хозяйкой дома к входной двери. Там она обернулась к нему:

— Нанги-сан рассказывал вам о наших отношениях, хотя скрывал мое существование ото всех.

Это было правдой. В прошлом году Тандзан поведал Николасу о том, что он встретился с Кисоко одиннадцать лет назад, пережил бурный, трагически окончившийся роман. Нанги никогда не забывал ее, и теперь, когда они снова соединились кажется, настало наконец их время.

Николас понял, что она хотели сказать.

— Я никому не скажу о вас, даже Т'Рину-сан.

Она склонила голову в знак благодарности, потом посмотрела на него с мольбой:

— Не думайте о Нанги плохо. Ему трудно далась встреча с вами. Он не хотел, чтобы вы видели его таким — слабым и больным.

— Но вчера я встречался с ним в его машине.

— Да. Но тогда он приготовился к встрече, оделся как следует, принял лекарства, а потом, могу поспорить, что встреча была короткой.

— Вы правы.

Она кивнула и улыбнулась.

— Таков уж он есть, Николас-сан, не огорчайтесь. Он любит вас как сына, действительно думает о вас как о своей плоти и крови. Именно поэтому стыдится, что вы видите его старым и беспомощным.

— Я должен был прийти.

— Конечно, — согласилась она. — Я понимаю это, и, поверьте мне, он тоже это понимает. — Она заглянула в его грустные глаза. — Шесть месяцев назад у него случился сердечный приступ.

Он кивнул:

— Это не выходит у меня из головы; Не могу простить себе, что меня не было тогда с ним рядом.

— Я простила вас, — неожиданно сказала Кисоко. — А что касается Нанги-сана, он вообще не видит в этом вашей вины. — Она подошла к гостю поближе. — Не поймите меня так, как будто я хочу, чтобы вы почувствовали себя виноватым, мне хочется только сказать вам то, чего не решился сказать он. Правда заключается в том, что этот сердечный приступ был гораздо серьезней, чем кто-либо — даже Т'Рин-сан — подозревает. Но теперь опасность позади. Врачи заверили нас, что он поправится. Но на это нужно время.

Ее голос снизился до шепота:

— Я должна попросить вас об этом, Николас-сан, хотя понимаю, что говорю с вами излишне резко и многого хочу от наших отношений, которые только начались. Но в конце концов я действительно знала ваших родителей и очень любила их.

— Я сделаю все, что смогу, Кисоко-сан.

Она облегченно вздохнула. Странно, но в этот момент ему показалось, что она хочет коснуться его. Но этого, конечно, не могло быть. Такое нарушение этикета женщина ее лет допустить не могла.

Кисоко улыбнулась гостю и сказала:

— Вы так напоминаете мне своего отца. Такой же волевой, такой же мужественный. — Она положила свою руку с длинными пальцами на дверь и открыла ее; в лицо подул промозглый ветер улицы.

— Поступайте, как вы считаете нужным, но дайте Нанги время полностью оправиться, — попросила она. — Вам придется поработать с Т'Рином, прошу вас, не отказывайтесь от этого.

Порыв ветра бросил струи дождя на ступеньки перед дверью, с реки опять раздался протяжный рев сирены.

Николас кивнул:

— Спасибо за откровенность, Кисоко-сан.

Она улыбнулась:

— Разве я могла поступить иначе? Вы дороги двум самым близким мне мужчинам. — Кисоко взглянула ему в глаза, и он опять увидел в них ту прекрасную женщину, которой она была много лет тому назад. — Вы ангел-хранитель моего брата. Кажется, на Западе говорят так?

Он опять кивнул:

— Я сделаю все, что будет нужно, Кисоко-сан.

Она отвесила ему необычный поклон. Он не был просто данью вежливости. Вся фигура женщины выражала искреннюю признательность.

— Я знаю, что вы это сделаете, и заранее благодарна вам. — И опять у Николаса возникло странное ощущение, что она хочет обнять его.

— Желаю удачи, — прошептала Кисоко ему вслед.

Николас увидел Хоннико, когда она спускалась по лестнице ресторана «Услада моряка».

— Разве у вас сегодня не свободный день? — Он восседал на своем мотоцикле.

Хоннико остановилась было на полпути, потом рассмеялась и снова пошла вниз.

— Да, но откуда вы это знаете?

Николас пожал плечами:

— Спросил у Джи Чи, второго метрдотеля.

Она пересекла забитый прохожими тротуар. На женщине были сине-голубая льняная юбка и жемчужно-серая блузка под черно-зеленой полосатой короткой курткой. На ногах туфли без каблуков, а на шее тонкая золотая цепочка.

— Это не объясняет того, откуда вы узнали, где меня искать.

— Джи Чи также сказал, что вы сегодня придете на собрание персонала.

— Зачем он это сделал?

— Я объяснил ему, что влюблен. Думаю, он меня пожалел.

— Вот пусть и продолжает это делать.

Хоннико надела темные очки. Солнце выглянуло из-за облаков и светило все ярче, но Николас не был уверен, что только оно заставило женщину надеть очки — этим она словно спряталась от него и вообще старалась держаться на расстоянии.

— Неужели я так уж плох.

Хоннико сморщилась:

— Вам что-то нужно. Вся беда в том, что я никак не пойму что именно.

— Я уже говорил вам. Я пытаюсь найти Нгуен Ван Трака.

— Ах да. Он должен вам деньги.

— Верно.

Она шагнула к нему:

— Вы лжец.

— Я не лгу.

Она наклонилась:

— А меня нельзя запугать.

— А я и не говорил, что можно. Почему бы вам не снять эти очки, а?

— Даже ради симпатичного мужчины на шикарном мотоцикле я этого не сделаю, — добавила она с вызовом.

Николас улыбнулся:

— А теперь, когда вы бросили мне вызов, могу я хотя бы пригласить вас пообедать?

Хоннико подумала.

— Я тоже могу вас пригласить.

— Опять вызов, — усмехнулся Николас, похлопав по сиденью мотоцикла. — Мы будем есть и делать только то, что вы захотите, согласны?

Вместо ответа Хоннико села на мотоцикл и крепко обхватила Николаса руками. Он почувствовал прикосновение ее груди к своей спине.

Она все-таки сняла очки, но только после того, как они устроились за столом в маленьком кафе «Третий камень от солнца», названном так, видимо, в честь песни Джимми Хендрикса. Оно располагалось на террасе третьего этажа «Гордон билдинг», через улицу от «Маленького Беверли Хиллз», где можно было поесть в кафе «Тяжелый рок» или «Спрадо».

Николас любил именно это кафе, потому что оно было единственным ни на что не претендующим островком в море французских и китайских ресторанчиков, и ещё потому, что из него открывался вид на расположенный в «Беверли Хиллз» застекленный зал бракосочетаний, где всегда проходили экстравагантные свадебные церемонии, устроенные на западный манер. Как раз в этот момент проходило бракосочетание японской пары, одетой под Элвиса и Присциллу Пресли. В теперешнее время экономического кризиса излишества самого дурного вкуса в стиле Лас-Вегаса сменились странной для японцев склонностью к нелепому подражанию идолам американской поп-культуры. Когда молодые вошли в зал, из акустической системы раздалась мелодия «Пылающей любви» в огненном исполнении короля рок-н-ролла, и Хонико разразилась хохотом.

— Кажется, у вас все-таки есть чувство юмора, — сказал Николас.

— Боже, — еле выговорила она, вытирая глаза, — так вы знали об этом месте?

Он, смеясь, кивнул.

— Я решил, что для человека, работающего по ночам в фешенебельном ресторане, зрелище более важно, чем пища.

Ее темные миндалевидные глаза смотрели на него настороженно.

— Это очень мило с вашей стороны. — Потом, как будто испугавшись, что допустила ошибку, сделав ему комплимент, женщина схватила меню и уткнулась в него. Со своими светлыми волосами и восточными глазами она действовала на окружающих мужчин как двойной мартини.

Спустя некоторое время Хоннико заметила, что ее кавалера меню не интересует.

— Вы не голодны? — спросила она. — Или кухня тут настолько плоха?

— Закажите для меня, — ответил он. — Уверен, у вас хороший вкус, и что бы вы ни выбрали, мне понравится.

Хоннико отложила меню в сторону:

— Вы самый самоуверенный человек из всех, которых я встречала. Как вам это удается?

— Что вы имеете в виду?

— Взгляните на мир, — сказала она. — Стабильности нет нигде. Я когда-то думала — если уж что есть в Японии, так это стабильность. Но посмотрите, что происходит в последние четыре года. Мы находимся в нескончаемом кризисе, постоянные банкротства, крупные банки лопаются, сильная иена убивает нас, недвижимое имущество почти ничего не стоит, впервые на моей памяти началась массовая безработица, правящая партия теряет власть, людей больше беспокоит цена на рис, чем падение правительства, снова возникает опасность ядерной войны.

Окруженные толпой веселящихся гостей, Элвис и Присцилла вышли на солнце. «Пылающая любовь» сменилась на «Хочу, желаю, люблю». Кто-то принес микрофон, жених, подражая певцу, схватил его. Виляя бедрами, он начал шевелить губами в такт словам. Присцилла заламывала руки и закатывала глаза. Гости аплодировали.

Хоннико тоже поаплодировала.

— Вот почему мне нравятся такие самоуверенные люди, с сильной жизненной философией. — Она повернулась к своему собеседнику. — Это обнадеживает, значит, остались еще какие-то ориентиры, которым стоит следовать...

— Такие, как самураи даймио — военачальники, жившие когда-то здесь, в Роппонжи.

— Да, совершенно верно. Их учение о чистоте помыслов кажется слишком суровым, даже непостижимым для большинства людей с Запада.

Официант принес напитки, Хоннико заказала салат с козьим сыром и тушеные овощи.

— Я вегетарианка, — сказала она Николасу. — Надеюсь вы не против?

Он покачал головой и сказал:

— А знаете, как Роппонжи получил свое имя? Когда-то это место принадлежало шести даймио, о которых, я упоминал. В написании имен каждого из них был китайский иероглиф, обозначавший дерево. Отсюда и Роппонжи — шесть деревьев. В середине девятнадцатого столетия, когда статус самураев перестал служить защитой, их собственность была конфискована и передана императорской армии.

— Я знаю более недавнюю историю, — сказала Хоннико. — После войны район был реквизирован оккупационной армией и мало-помалу превратился в место развлечений. — Она вертела в руках свои темные очки. — Я знаю это, потому что в те годы здесь жил мой отец.

— Вы говорили, он был военным.

Очки метались по столу взад-вперед.

— Военный полицейский. — Она взглянула на него. — Отец, знаете ли, охотился за нарушителями закона: валютчиками, торговцами оружием, наркотиками, дельцами черного рынка.

Это было интересно. Тут явно скрывалось какое-то противоречие — чувствовалось, что она не хотела говорить об отце, но говорила.

— Расскажите о своей матери, — сказал Николас, когда принесли салат. Он надеялся, что это снимет напряженность.

— Тут не о чем рассказывать. Мой отец встретил ее здесь, в Роппонжи, — ответила Хоннико, наблюдая, как новая свадебная компания — молодые были одеты в черные кожаные мотоциклетные куртки с блестящими заклепками — шла через террасу под руководством несколько экзальтированного фотографа. — Вот и вся история.

Фотограф начал расставлять компанию на солнце. Хоннико молча разглядывала свой салат.

— Забудьте про это, — сказал Николас. — Это не мое дело.

Члены компании начали снимать свои кожаные куртки, обнаженная кожа под которыми была так густо покрыта татуировками, что трудно было найти неразрисованное место. Хоннико, которая рассматривала татуированные тела с таким вниманием, с каким хозяйка на рынке рассматривает выложенную свежую рыбу, сказала:

— Собственно говоря, это не вся история.

Пока свадебный фотограф лихорадочно занимался своим делом, Николас ждал продолжения.

— Моя мать работала недалеко отсюда, в торуко, — сказала Хоннико после долгой паузы. Ее глаза, встретившись с его глазами, скользнули в сторону. — Вы знаете, что это такое?

— Да. Сегодня это называется мыльней. — Он набрал полную вилку салата и отправил ее в рот. — Это что-то вроде турецких бань.

— Тогда вы должны знать, что мужчины приходили в торуко не только для того, чтобы помыться.

— Вероятно, это зависело от того, сколько они хотели оставить там денег.

— Им нравилось, что их моет женщина. — Хоннико взглянула на свой нетронутый салат. — Моя мать была хало. — Слово было жаргонным и в буквальном переводе означало «ящик». Основным его значением было «кошечка», но, кроме того, так называли женщину, работающую в традиционном торуко.

— Как ваш отец узнал об этом?

— Заведение, где работала моя мать, называлось «Тенки». — По-японски это означает «глубокий секрет». — Отец получил анонимный звонок и, сделав обыск, выудил дельца черного рынка, которому мыли не то, что надо. Всех, кто был в торуко, арестовали, включая мою мать.

— И тогда они полюбили друг друга?

— Черта с два. — Хоннико невесело рассмеялась. — Мой отец был стопроцентным американцем и неисправимым романтиком. К тому же он ровным счетом ничего не понимал в японцах. — Так и не использовав вилку по назначению, она отложила ее в сторону. — Он захотел оторвать ее от всего этого.

— И она, конечно, пошла за ним. Не потому, что хотела, а потому, что этого хотел он.

— Да, она стала его женой. — Хоннико смотрела, как официант забирает их тарелки.

— А был ли у нее выбор?

Хоннико отрицательно покачала головой:

— По сути дела, нет. Он спас ее от тюрьмы. Ее семья, жившая в Исе, даже не знала, что она в Токио. — Перед ними поставили тарелки с овощами. — Отец заплатил за нее штраф и убрал из ее досье все компрометирующие данные — как он сказал ей, для того чтобы она могла начать жизнь сначала. — Хоннико, с несколько излишней энергией, ткнула вилкой в отросток спаржи. — Его жизнь, не свою. — Она посмотрела на вилку с ростком спаржи, как будто он мог ожить и зашевелиться. — И все-таки, как вы понимаете, она была весьма ему благодарна.

На залитой солнцем веранде фотограф суетливо расставлял гостей по многочисленным группам.

— С этого момента ее гири по отношению к нему стало настолько велико, что она не могла отказать ему ни в чем. Как не смешно, если бы отец заподозрил это, он был бы вне себя. Но этого, разумеется, не случилось.

Николас потыкал вилкой в тарелку. Отсутствие аппетита у Хоннико оказалось заразительным.

— Полюбила ли она его в конце концов?

Хоннико бросила на него задумчивый взгляд и отодвинула тарелку.

— Мы всегда ожидаем счастливого конца, правда? — Она бросила и вилку. — Если по правде, то я не знаю. И никогда уже не узнаю. Она умерла в прошлом году, а отец... — Хоннико тяжело вздохнула. — Я не знаю, где находится мой отец, не знаю даже, жив он или нет. Он ушел от нас, когда мне было двенадцать, и больше я о нем ничего не слышала. Он никогда не присылал матери денег на мое воспитание. Ни иены. Как будто никогда не существовал, и с той поры мать ни разу не произнесла его имени. — Женщина взглянула в глаза Николасу. — Так что, я думаю, да, в конце концов она его полюбила, потому что он разбил ее сердце.

Наблюдая за свадьбой, которая сейчас направилась в церемониальный зал, Линнер подумал, что мысль пригласить эту женщину сюда была не такой уж удачной, как ему казалось.

Внезапно окружающая реальность снова скользнула куда-то в сторону. Последние уходящие гости свадьбы стали похожими на столбики турецких ирисок, а небо приобрело цвет жевательной резинки. Встревоженный, Николас взглянул на свою правую руку. Действительно ли она прошла прямо сквозь стол, как ему почудились? Он потряс головой, но жужжание миллионов пчел в ней не исчезло, Николас чувствовал, что Хоннико смотрит на него с изумлением, но сам не мог видеть ее. Небесная жевательная резинка спускалась все ниже. И опять неожиданно, как возвращающая свою прежнюю форму натянутая резина, реальность встала на прежнее место.

— ...в порядке? — услышал он голос Хоннико. — Сначала вы страшно побледнели, а теперь покрылись потом.

Николас вытер лоб салфеткой. Язык казался деревянным. Что произошло? Очередное посещение тау-тау, но это была не Акшара, нет. Кшира; Непрошеная сила все возрастала. Чем это кончится? От этого вопроса он поежился.

— Ничего, — ответил он. — Все в порядке. — Но, говоря это, он понимал, что лжет.

Тридцать лет назад гостиница «Золотые ворота» была местом для отдыха и развлечений. Несмотря на невзрачную наружность, местонахождение этого шестиэтажного здания вполне устраивало крутых ребят из Куинс и восточного Нью-Йорка. Оно стояло на перекрестке авеню Кони-айленд и аллеи Белт и смотрело на залив Шипсхед. Тут было все, что больше всего нравилось крутым ребятам: пляж, лодки и тела.

Тела эти — мертвые тела врагов — частенько находили в том поросшем густой травой и частым подлеском местечке, где в 1961 году Мик Леонфорте прикончил Джино Скальфу. Однако Скальфа был отнюдь не первым, кто расстался здесь с жизнью, и, конечно же, далеко не последним.

Ныне отель уже не угощал крутых ребят спиртным, девочками и теплой компанией. Он был фактически закрыт и только что не заброшен. Но примыкающий к служебной дороге участок, годами удобряемый кровью, мозгами и густо заросший дикой травой, все еще оставался нетронутым.

Именно здесь Чезаре Леонфорте назначил Маргарите встречу. Она приехала на десять минут раньше и сидела в машине, скрестив на груди руки. Ее била нервная дрожь. Чтобы успокоиться, женщина решила вновь прокрутить в голове события недавнего времени. И тут же поняла, в каком нервном напряжении находилась эти последние два дня. Маргарита была в таком шоке, что они показались ей неделями. Чезаре, этот умный ублюдок, нанес ей три удачных удара подряд и, кроме того, преуспел в том, что отнял у нее ее самую надежную защиту — разум. Страх за жизнь Фрэнси заглушил горе, которое она испытывала, потеряв любимое дело и мужа — с ним ее связывало все-таки что-то хорошее. Конечно, Тони плохо обращался с ней, но при этом любил жену, в этом у нее не было никаких сомнений. Маргарита понимала, что за последние годы она выросла, а муж остался на месте, поэтому как личность перестал ей соответствовать. Тони был из тех мужчин, которые считали, что женщины, имеющие цель и свое дело в жизни, никуда не годятся. А если добиваются успеха, то становятся вовсе не выносимыми. Тони считал, что она должна сидеть дома и растить маленьких де Камилло, Маргарита же получила образование, занялась собственным бизнесом. Но, поступив так, она, по мнению мужа, потеряла себя как женщина. И, в довершение ко всему, ему был нанесен окончательный удар — Доминик сделал его своим наследником и Доном только формально. Всю реальную власть он передал Маргарите, учил ее, поведал ей все свои секреты. Это было для Тони последней каплей, которая переполнила чашу его терпения.

Теперь муж был мертв, и, хотя Маргарита искренне жалела Тони, она спрашивала себя: настанет ли тот день, когда она почувствует, что ей его не хватает?

Женщина взглянула на зияющую дыру в приборной доске, где раньше был проигрыватель компакт-дисков. Она выломала его ломиком, взятым из багажника, и, проезжая по аллее Белт, выбросила в окно. Убедившись в том, что Чезаре не сможет прослушать ее звонки, она набрала номер одного из контактов семьи Гольдони, высокопоставленного чиновника мэрии, и попросила его, чтобы он освободил Джека Барнета, полицейского, расследующего убийство Тони, от ведения этого и всех прочих дел.

— Вот, что мне нужно от Барнета, — сказала она чиновнику и продиктовала необходимые инструкции.

Чиновник не возражал. Он был одним из множества муниципальных и федеральных служащих, на которых у Доминика было заведено подробное досье. С помощью сети Нишики эти досье постоянно обновлялись, и после смерти Доминика Маргарита унаследовала папки и ту власть, которую они давали своему обладателю.

Этот правительственный чиновник, насколько знала Маргарита, был не просто эксцентричным чудаком, с чем публика могла бы еще смириться. В свободное от работы время он носил женскую одежду, что вызвало бы, появись это в прессе, скандал гигантских масштабов.

Зазвонил телефон, и женщина подпрыгнула, словно от выстрела.

— Слушаю, — сказала она слабым голосом. Что если Чезаре опять решил помучить ее?

— Миссис де Камилло? Говорит Барнет.

Она облегченно закрыла глаза:

— Где вы, детектив?

— Близко, — ответил он. — Очень близко.

Маргарита взглянула на часы:

— Подходит время.

— Я знаю.

— Моя дочь Франсина...

— Вы все прекрасно объяснили, миссис де Камилло, — сказал Барнет. — И потянули за очень важную веревочку в мэрии.

— Само собой разумеется...

— Ваше дело, миссис де Камилло. Меня только и приглашают подчищать за вами и вам подобными.

Маргарита собралась с духом и включила зажигание.

— Я еду.

— Вас понял.

Она поехала по служебной дороге к зарослям кустарника. Позади них виднелся залив. Низко висящие облака мрачновато подсвечивались огнями города. Воздух был сырым и тяжелым — собирался дождь. Внезапно над головой раздался громыхающий звук авиалайнера, заходящего на посадку в аэропорт Кеннеди.

«Бернис была не права», — подумала Маргарита, высматривая другой автомобиль. И, кроме того, как она могла оставить мысль о мести? Ведь речь шла о ее дочери! Дело делом, но Бэд Клэмс нарушил все законы их мира, тронул членов ее семьи. Это была, как выразилась миссис Палья, infamia — подлость, и теперь, как бы ни сложилась судьба Чезаре, он сам навлек на себя беду.

Маргарита знала, что идет на отчаянный риск. Но медлить было нельзя. Захватив ее дочь, Чезаре переступил черту и должен быть уничтожен! Она сама исполнит этот приговор.

На асфальтированной площадке между дорогой и спускающимся к заливу травяным склоном она увидела темный «линкольн», сидящий низко, как будто в засаде. Света в салоне машины не было, но, когда она подъехала ближе, загорелись дорожные огни. Маргарита остановилась, не выключая мотора, и впилась глазами в автомобиль, как будто могла проникнуть взглядом сквозь его броню и разглядеть в машине свою дочь.

«Франсина! — в отчаянии мысленно воскликнула она. — О Бернис, ты прекрасная, умная женщина, но не можешь понять того ужаса и боли, которые испытывает мать, когда ее ребенок в опасности».

Маргарита несколько раз сморгнула, потом медленно расцепила побелевшие пальцы, мертвой хваткой сжимающие руль.

— Миссис де Камилло. — Голос, раздавшийся в темноте, заставил ее задрожать.

«Дыши, — скомандовала она себе. — Дыши глубже».

— Да, — крикнула она в открытое окно машины. — Я здесь.

— Выходите из тачки и откройте все четыре дверцы. «Это займет не больше минуты, — говорила она себе медленно выходя из машины. — Так обещал Барнет, а я ему верю. Я должна ему верить».

— Теперь отойдите от тачки, чтобы мы могли видеть, нет ли кого-нибудь в вашей машине.

— Я обещала Чезаре...

— Я должен проверить, миссис де Камилло. Разное бывает, знаете ли. У меня приказ. Встаньте так, чтобы мы вас видели перед тачкой.

Маргарита сделала, как ей сказали, прикрыв сумочкой пистолет. Она уже убила человека, чтобы спасти свою жизнь, и знала, что ради спасения Фрэнси готова стать палачом Чезаре.

— Женщина в порядке, и машина тоже, — произнес тот же голос. — Она одна, как и обещала.

Хлопнула дверца, и Маргарита, щурясь от света фар, попыталась разглядеть кого-нибудь в машине. Это оказалось нелегко, оттуда, где она стояла, видно было плохо. Маргарита шагнула в темноту, но ее остановили.

— Будет лучше, если вы останетесь на месте, миссис де Камилло, — сказал другой голос, более глубокий и густой. — В машине ваша дочь, и уверен, что вы не хотите, чтобы с ней случилось что-нибудь плохое в этот поздний час.

У Маргариты от боли встрепенулось сердце.

— Фрэнси!

— Мама!

«Слава Богу! — Женщина облегченно вздохнула. — Дочь здесь!»

— С тобой все в порядке?

— Мама, что происходит?

Сердце Маргариты рвалось навстречу Фрэнси! Сколько пришлось пережить бедной девочке!

— Не волнуйся, ангел мой. Все в порядке. Чезаре просто хочет...

— Ну-ка, хватит сюсюкать! — прорычал грубый мужской голос. — Миссис де Камилло, меня зовут Марко. Теперь, когда вы убедились, что ваша дочь с нами, я хочу, чтобы вы подошли ко мне. Я стою у задней дверцы «линкольна». Влезете внутрь, я посажу к вам дочь и дело с концом. О вашей машине мы позаботимся.

— Ноя...

— Миссис де Камилло, делайте, что вам говорят, ни больше ни меньше. Имейте в виду, ваша дочь стоит прямо передо мной. Винни за рулем, и он вооружен. Я тоже. Мой пистолет приставлен к затылку вашей дочери. — Он понизил голос и обратился к Фрэнси: — Ну-ка, детка, скажи ей об этом.

— Он что-то прижал к моей голове, мама! — крикнула Фрэнси слегка дрожащим от страха и напряжения голосом.

— Хорошо, хорошо! — ответила Маргарита. — Я иду к вам. — Она вышла из света фар и направилась к Марко и Франсине. — Я сделаю так, как вы скажете.

— Вот правильно, миссис де Камилло, — усмехнулся Марко. — Мне меньше хлопот, и ваша дочь...

Он не успел договорить, потому что в этот момент Маргарита вплотную подошла к нему и, уткнув дуло пистолета в его челюсть и спустив курок, снесла ему полчерепа. От резкого звука выстрела и судорожного движения Марко Фрэнси вскрикнула. Оттолкнув труп Марко, Маргарита схватила дочь и направила дуло пистолета на Винни. Но в этом уже не было необходимости. Раздался еще один сухой выстрел, и в ветровом стекле «линкольна» появилось, на удивление, маленькое отверстие. По всему стеклу разбежалась густая паутина трещин, за которой был виден Винни, раскинувшийся на заднем сиденье с дырой во лбу.

Увидев быстро приближающийся силуэт лейтенанта Барнета, Маргарита швырнула свой пистолет и ногой запихнула его под труп Марко.

— Миссис де Камилло, с вами и вашей дочерью все в порядке?

У нее хватило сил ответить ему:

— Мы в порядке, детектив.

Маргарита прижимала к себе Фрэнси, что-то торопливо шепча ей на ухо, целовала в щеки, ласкала вьющиеся рыжие волосы, длинные и непричесанные, заглядывала в живые, светло-карие глаза, пытаясь прочесть в них ответ на все свои вопросы. «Какая она красивая», — подумала Маргарита, хоть что-то хорошее получилось у нее в браке с Тони. Но Фрэнси вылитая Гольдони, если в ней и есть что-то от де Камилло, то мать этого не замечала. Длинноногая, по жеребячьи неуклюжая, одетая в расклешенные джинсы, поношенные ковбойские башмаки, черную футболку и мятую ветровку с закатанными рукавами Фрэнси дрожала в объятиях матери как испуганный зверек и не отрывала глаз от трупа Марко.

— Этот первый выстрел подал мне сигнал. — Барнет разглядывал дырку, проделанную его пулей в ветровом стекле «линкольна». В одной руке он держал снабженную инфракрасным прицелом винтовку, в другой — служебный револьвер. Ему было немногим больше сорока, и выглядел он очень элегантно. Лицо детектива говорило о том, что он много повидал в своей жизни, прошел сквозь огонь, воду и медные трубы, приобрел достаточный опыт, но сохранил веру в человека.

Барнет подошел к Маргарите, обнимавшей свою дочь, и взглянул на труп Марко.

— Гм. Двое убитых, а выстрел всего лишь один. — Он фыркнул. — Скажу без ложной скромности, я хороший стрелок, но не настолько же. — Его пронзительный взгляд остановился на женщине. — Разумеется, вы по этому поводу ничего не можете мне добавить, миссис де Камилло?

Маргарита лихорадочно думала, что ему ответить, как вдруг Барнет откинулся на кузов автомобиля. Винтовка выпала из его рук, а на лице появилось удивленное и слегка грустное выражение. Он посмотрел на Маргариту, потом его глаза закатились. И только тут она увидела кровавое пятно, быстро расплывающееся по элегантному костюму. Подавив готовый вырваться крик, Маргарита еще сильнее обняла Фрэнси.

Она инстинктивно попыталась подхватить беднягу Барнета, но Фрэнси глухо застонала, ее начало трясти. Маргарита поцеловала ее в голову. Она не могла выпустить из объятий дочь, но чувствовала, что должна что-то предпринять, потянулась было за пистолетом Барнета, но внезапно прозвучавший голос остановил ее на полпути.

— Бери, бери пистолет! Стрелять в вооруженную женщину гораздо легче, чем в безоружную. И намного интереснее.

Маргарита повернулась и в свете фар увидела фигуру приближавшегося к ней человека. У него была странная, прихрамывающая походка, как будто одна его нога плохо действовала или была короче другой. Он двигался как бесцветный песчаный краб, однако ничуть не казался бесцветным.

Хотя человек был невысок, в его фигуре было что-то внушительное. Лицо широкое, квадратное, похожее на глыбу льда, глаза как у мертвой рыбы. Он носил короткую, давно вышедшую из моды козлиную бородку, делавшую его похожим на Вакха, римского божества вина, женщин и песен, бывшего, по преданию, наполовину животным. Его угольно-черные, вьющиеся волосы завитками спускались на лоб и затылок, рот был большим и чувственным, а длинный, прямой нос истинно римским. Хотя из-за некоторой массивности фигуры этого человека никто не отважился бы назвать красивым, что-то в нем поражало воображение. Мужчина был одет в дорогой, цвета виски замшевый пиджак, полосатую рубашку без воротника, черные джинсы из крокодиловой кожи, башмаки с высокими каблуками, под цвет пиджака.

— По-моему, я тебя знаю, верно? — спросила Маргарита.

— И да и нет. Я призрак Черного Пола Маттачино, его сын, Пол Чьярамонте.

— Это имя мне знакомо. Ты принадлежишь к семье Абриола, охранявшей моего мужа. Абриола десятилетиями верно служили Гольдони.

Он криво усмехнулся и грациозным движением ноги отфутболил оружие Барнета в темноту. В руке у него был пистолет с длинным дулом.

— Бэд Клэмс предупреждал, что верить тебе нельзя, и оказался прав, — сказал Пол Чьярамонте. — Он всегда оказывается прав. — Пол негодующе щелкнул языком, как старуха, увидевшая по телевизору сексуальную сцену. — Что ж, можно попрощаться с Марко и Винни. — Он пожал плечами. — Не такая уж большая потеря. — Пол снова криво улыбнулся. На его чувственных губах усмешка казалась злобной, и Маргарита еще крепче прижала к себе Фрэнси, как бы пытаясь защитить ее. — В старину таких, как Марко и Винни, назвали бы пушечным мясом, они гибли на полях сражении. — Пол опять пожал плечами. — Когда-нибудь это должно случиться с каждым. Не тратить же специалистов, их в наши времена найти не так просто. — И он хихикнул, обнажив острые, волчьи зубы.

Его взгляд упал на тело лейтенанта Джека Барнета.

— А это кто такой? — Пол пнул детектива в бок своим подкованным ботинком, и, несмотря на то, что Барнет был мертв, Маргарита содрогнулась. Присев рядом с телом, он ухмыльнулся: — Телохранитель или дружок? А может быть, и то и другое?

Пол аккуратно, одним пальцем, отогнул залитый кровью пиджак, залез в карман и вытащил маленький пластмассовый бумажник.

— Не густо, я вижу. — И вдруг как ужаленный вскрикнул и выронил его.

Черные, выпуклые, как виноградины, глаза Пола уставились на Маргариту.

— Ты что, чокнулась? Дева Мария, да это же фараон! — Он сделал какое-то странное па и стал еще более похож на фавна, заманивающего лесную нимфу. — Я замочил парня из нью-йоркской уголовки. О дьявол! Кто же мог знать?

— Тебя никто не просил его убивать, — заметила Маргарита. Это было не очень умно, но она была в таком шоке и страхе от всего случившегося, что плохо соображала.

С исказившимся от ярости лицом Пол Чьярамонте прыгнул к ней и уткнул ствол пистолета ей под подбородок, так, что женщина вскрикнула от боли.

— Мама!

— Тише, мой ангел, — сказала Маргарита сквозь хлынувшие из глаз слезы.

— Ты и твой фараон убили двух моих людей, — крикнул ей Пол в лицо. — За это тебе башку оторвать мало. — На всех пальцах этого человека, не исключая большого, были надеты золотые кольца, из-за чего рука казалась деформированной и имела какой-то зловещий вид.

— Убить женщину. Какое геройство! — воскликнула Маргарита.

Пол Чьярамонте отпустил ей пощечину тыльной стороной ладони. Золотые кольца рассекли кожу, из щеки потекла кровь.

— Заткнись и замри! — сказал он, оскалив зубы. — В такую передрягу я не попадал с тех пор, как была еще жива твоя мачеха.

— Что ты знаешь о Фэйс Гольдони?

— Достаточно. — Пол ухмыльнулся. — Моей матерью была Сара Чьярамонте, единственная женщина, которую любил Черный Пол Маттачино. — Он пристально посмотрел на Фрэнси, которая тоже завороженно, как на какое-то экзотическое животное, смотрела на него. — Черный Пол был связан браком с этой сукой Фэйс, браком без любви и взаимопонимания. Но он был католиком старой закалки, и не мог развестись с ней. — Быстрые, как язык ящерицы, глаза Пола бегали по лицу Маргариты. — Тогда она, чтобы иметь возможность выйти замуж за твоего отца, Энрико Гольдони, медленно отравила его ядом, которым начиняла черные фиги, которые он так любил.

— Ты что, хочешь меня напугать? Эти слухи известны всем, но они не более чем слухи. Фэйс мне все рассказала. Люди просто завидовали ей, потому что она вышла замуж за моего отца. Она была не способна убить кого-нибудь.

— У меня другие сведения. Но в конце концов какая разница. Она давно умерла и больше уже не сможет тебе врать.

Маргариту охватило чувство такого страха и омерзения, что она уже не в силах была смотреть на Пола и перевела взгляд на Джека Барнета, хотя это вряд ли могло ей помочь. Упавшая на глаза прядь волос только подчеркивала красоту лейтенанта. Есть ли у него жена, ребенок? Может быть, дочь в возрасте Фрэнси? Она этого не знала и никогда не узнает. Да и какое это теперь имеет значение. Барнет погиб. И все из-за того, что ей захотелось отомстить! Сказала же ей когда-то Бернис: «С такой же неизбежностью, как ночь сменяет день, все кончится для тебя страданием и смертью». Но она посчитала себя умнее других, решила, что сможет переломить судьбу, сменить правила игры и выиграть партию. И что же из всего этого вышло? Она употребила власть, власть семьи Гольдони, и это привело к гибели невинного человека.

Как там говорила Бернис? Человека губит не сама власть, а злоупотребление властью. Она злоупотребила своей властью, и результатом стали страдание и смерть.

Все думали, что Фэйс умерла, даже Пол Чьярамонте. Но на самом деле она просто сменила личность. Теперь она была Ренатой Лоти, не последней фигурой в Вашингтоне. Маргарита редко виделась со своей мачехой, и отношения у них были совсем непростые. Когда ее отец, Энрико Гольдони, женился на Фэйс, Маргарите было девять лет, возраст слишком большой, чтобы забыть свою настоящую мать и слишком, маленький, чтобы до конца понять трудности, с которыми столкнулась Фэйс, обретя нового мужа и новую, враждебно против нее настроенную семью. Маргарита никогда не верила разговорам о том, что Фэйс с макиавеллевским расчетом, хладнокровно убила своего первого мужа. Но, может быть, тут просто сработал инстинкт самосохранения? Какой же ребенок хочет жить в одном доме с убийцей?

«Твоя душа тоже тонет в слезах», — сказала Бернис, прочитав, что творится у нее в душе. Маргарита беззвучно всхлипнула, вспомнив эти слова, и вдруг услышала вой сирены.

— Эй, нам пора двигать, — сказал Пол Чьярамонте.

Подгоняя женщину и девочку дулом пистолета, он повел их вниз, к полузаброшенной автомобильной стоянке гостиницы. На глади залива что-то светилось, и Маргарита подумала, что ей лучше не знать, что это такое.

В углу стоянки был припаркован огненно-красный спортивный автомобиль с откидным верхом. Пол приказал Маргарите связать дочери руки и ноги. Потом он положил Фрэнси на заднее сиденье и проворно проделал то же самое с Маргаритой.

— В этом нет нужды, — сказала она. — У тебя моя дочь. Ты можешь поверить мне.

— Как Марко и Винни? — усмехнулся Пол. — Твоя мачеха хорошо воспитала тебя. Ты настоящая гадюка.

Он засунул ей в рот носовой платок и швырнул на Фрэнси. Потом закрыл заднюю дверь, сел за руль и выехал со стоянки.

Он ехал под звуки кассетного магнитофона, аккуратно держась в пределах дозволенной скорости, и на аллее Белт проскочил движущуюся в сторону гостиницы «Золотые ворота» кавалькаду сине-белых полицейских автомобилей с вращающимися на крышах огнями и включенными сиренами.

— Пока, ребята, — крикнул Пол Чьярамонте, перекрывая хор мальчиков, поющих «Не волнуйся, крошка».

Токио — Вест-Палм-Бич

Николас встретил Танаку Джина в палате госпиталя, где лежал Каппа Ватанабе. Программист выглядел ужасно. Яд Банх Тома окрасил его кожу в зеленовато-желтый цвет. Дышать больному помогал аппарат искусственного дыхания, к телу было подведено множество пластмассовых трубок. Пульс и сердцебиение контролировались приборами, а рядом с кроватью стояла медсестра, которая дозировала расход многочисленных препаратов, которые вводили потерпевшему.

— У вас есть пять минут, не больше, — еще в коридоре предупредил их явно обеспокоенный врач. — Ватанабе все еще очень слаб, так что его ни в коем случае нельзя расстраивать.

— Мы понимаем ваше беспокойство, — сказал Танака Джин с уважительным поклоном.

Однако, войдя в палату, он начал действовать весьма энергично и, представившись Ватанабе, сразу перешел к делу.

— Я провожу официальное расследование, — сообщил он, не обращая внимания на неодобрительный взгляд медсестры. — Как вы, должно быть, понимаете, ваше участие в этом деле уже доставило вам достаточно серьезные неприятности. Но я могу с полным основанием заявить вам, что, когда — и если — вы выйдете отсюда, вам предъявят многочисленные обвинения в шпионаже и воровстве. В процессе расследования могут возникнуть дополнительные статьи обвинения. — Танака Джин, отмахнувшись от яростно жестикулирующей сестры, пристально взглянул в желтые глаза больного. Судя по усилившейся активности аппаратуры жизнедеятельность организма инженера возросла. Значит, настал момент, когда на него можно было надавить. — Ватанабе-сан, вы обвиняетесь в преднамеренной краже охраняемых авторским правом материалов, являющихся собственностью «Сато Интернэшнл». Боюсь, что остаток жизни вам придется провести в тюрьме. Если вы не умрете в этой палате, разумеется.

— Подождите минуточку, — действуя по заранее разработанному сценарию, сказал Николас. — У меня появилась идея, Джин-сан, — есть альтернатива.

— Тут не может быть никакой альтернативы, — ответил Танака Джин, впиваясь взглядом в широко расставленные глаза больного.

— По крайней мере выслушайте меня, — сказал Николас. — Что если Ватанабе-сан признается во всем и окажет следствию посильную помощь?

— Да, — проговорил инженер слабым, но решительным голосом. — Да.

Танака Джин фыркнул:

— Линнер-сан, этот человек — вор. Он пытался привести вас к банкротству. Не могу понять, почему вы его защищаете.

— Я не защищаю его, — ответил Николас. — Просто хочу узнать, что за всем этим кроется. Как вы не понимаете? Совершенно очевидно, что Ватанабе-сан похитил эти данные не для себя. И, если он сможет вывести нас на других преступников, я не буду настаивать на судебном преследовании.

— Зато я сделаю это! — рявкнул Танака Джин так громко, что даже сестра забилась в свой угол. — Клянусь Богом, токийская прокуратура не позволит, чтобы промышленный шпионаж остался безнаказанным. Черт возьми, в конце концов это касается национальной безопасности.

Ватанабе весь дрожал, его кардиограмма выглядела угрожающе.

— Но я кое-что знаю, Линнер-сан. Я причинил вам много вреда, но попытаюсь это исправить.

— Никаких сделок! — еще громче заорал прокурор.

— Я не хочу, чтобы он оказался в тюрьме, — снова заговорил Николас. — Вы же знаете, каково там. Он не выживет.

Ватанабе испуганно вытаращил глаза, его охватил животный ужас. Он начал было рассказывать все, что знал, но тут открылась дверь, и вошел врач.

— Что тут, черт побери, творится? Я же вас предупреждал...

— Идет официальное расследование, — ответил Танака Джин, глядя на негр немигающим взглядом. — Не входите сюда, пока вас не позовут.

— Вы не имеете права разговаривать со мной в подобном тоне, — возмутился врач. — Я нахожусь при исполнении служебных обязанностей:

— Вы будете их исполнять, когда я закончу, — возразил Танака Джин и вытащил из кармана сложенный лист бумаги. — В противном случае я уполномочен перевести вашего пациента в госпиталь городской тюрьмы. Вы этого хотите, доктор?

Питаясь сохранить перед сестрой остатки достоинства, врач некоторое время с гневом смотрел на прокурора, потом вышел.

Танака Джин снова повернулся к больному и увидел, что Николас склонился над кроватью.

— Все будет хорошо, Ватанабе-сан, обещаю вам. С чувством глубокого удовлетворения прокурор услышал, как тот прошептал:

— Я готов, Линнер-сан. Голова у меня ясная, я все расскажу.

Танака Джин вытащил карманный диктофон, назвал дату, время, место разговора и присутствующих при этом лиц. Потом положил диктофон на подушку рядом с головой инженера и попросил его сказать, что дает показания добровольно.

— Вы признаетесь в том, что совершили несанкционированное копирование данных принадлежащей «Сато Интернэшнл» Киберсети?

— Да, признаю.

— Вы знали о том, что «Сато Интернэшнл» являлась эксклюзивным владельцем вышеуказанных данных?

— Да, знал.

— Вы совершили это преступление по собственной инициативе?

— Нет. Со мной вошел в контакт человек по имени Нгуен Ван Трак. Он является вице-президентом вьетнамской компании «Минх телеком».

— Одну минуту, — вмешался Николас. — Разве вы имели дело не с американцем Кордом Мак-Найтом?

— Нет, — ответил Ватанабе. — Как я уже сказал, это был Ван Трак.

— Но вы передавали данные Мак-Найту, — сказал Николас.

— Насколько мне известно, он всего лишь посредник, — ответил инженер. — Передаточное звено, позволяющее Ван Траку оставаться в стороне. — Больной откинулся на подушку, его волосы заблестели от пота.

— Выпейте немного воды, — сказал Николас.

Ватанабе, по-детски закрыв глаза от удовольствия, начал тянуть через трубочку ледяную воду.

— Расскажите что знаете о вьетнамце, — сказал прокурор.

Больной кивнул:

— Как и уже сказал, Ван Трак работал на «Минх». Но ему платил кое-кто еще. Я слышал о промышленнике по имени Куртц.

Николас и Танака переглянулись.

— Родни Куртц? — спросил Линнер.

— Да.

— Откуда вы могли об этом узнать? — спросил прокурор. — Вы сами говорили, что эти люди действовали крайне осторожно. Ван Трак даже использовал Мак-Найта в качестве прикрытия.

— Разумеется, — согласился Ватанабе. — Но видите ли, Ван Трак понимал: для того чтобы склонить меня к похищению данных, он должен дать мне взамен тоже нечто ценное. Вот он и предложил мне стать во главе своей научно-исследовательской лаборатории в «Стернголд ассошиэйтс». Я навел справки и обнаружил, что «Стернголд» является одной из полудесятка азиатских компаний, которыми владеет Куртц. Мог ли вице-президент вьетнамской телекоммуникационной компании предлагать мне столь ответственный пост, если бы за всем этим не стоял Куртц?

— Вам надо было вовремя обратиться ко мне, — сказал Николас. — Я бы помог вам, и вы бы теперь не лежали в госпитале.

Ватанабе, которого явно утомило сделанное им признание, закрыл глаза. Руки у него тряслись, а сестра, казалось, была не на шутку встревожена показаниями приборов.

— Может быть, я так бы и поступил, потому что о вашей доброте и проницательности в «Сато» ходят легенды. Но вас в это время не было.

Оставив больного, Николас и Танака направились в киссатен, кофейню напротив госпиталя. Улицы были забиты автомашинами и автобусами почти до предела, а поток пешеходов на тротуарах напоминал движущийся эскалатор.

— Как вы себя чувствуете? Выглядите не лучше Ватанабе, — спросил прокурор, когда они уселись за столик и заказали кофе.

— Превосходно, — ответил Николас.

— Не могу сказать этого о себе. — Танака Джин потер глаза. — Как раз перед тем, как я отправлялся в госпиталь, мне сообщили, что адвокаты Тецуо Акинаги вытащили его из тюрьмы.

— Вы хотите сказать, что с него сняты обвинения? — Николас не мог поверить в то, что оябун якудзы, самый могущественный и непримиримый враг Оками, оказался на свободе. — Но он же ожидал суда?

— Адвокаты Акинаги подали апелляцию на том основании, что мое прокурорское расследование проведено с нарушением норм, и, вероятно, они правы. — Танака Джин покачал головой. — Кто-то все время мешает работать. Я уже говорил, что меня информировали о коррупции в нашей организации. Теперь есть прямое тому доказательство.

— Я проведу кое-какое расследование в кругах, для вас недоступных, — обещал Николас.

Танака Джин официально поклонился ему:

— Благодарю вас, Линнер-сан. Я ваш должник.

Они заказали еще кофе, наблюдая за движением на залитых дождем улицах. Мокрые тротуары в свете неоновых реклам казались лакированными.

— Я с большим удовольствием поговорил бы с Нгуеном Ван Траком, но он как сквозь землю провалился. Ни родственники, ни сослуживцы не видели его со дня презентации Киберсети, а иммиграционная служба сообщила, что страну он не покидал. Так куда же, черт возьми, он делся?

Николас не ответил на этот вопрос и сказал совсем о другом:

— Вы были правы насчет Куртца, «Стернголд ассошиэйтс» входит в «Денва партнерз».

— Но зачем Куртцу понадобилось красть данные о проекте, в который он только что вложил деньги?

— Это резонное замечание, — согласился Николас. — Но попробуем взглянуть на убийство Куртца под другим углом.

— Каким образом?

— Давайте поразмышляем. Куртц крайне не любил афишировать свои дела. Если судить по сообщениям в «Штерне», «Таймс» или «Форбсе», он никогда не позволял делать это, хотя его адвокаты и деловые партнеры были с ним не согласны. Они хотели сорвать крупный куш на международных рынках. Куртц был своего рода гением, и люди вывернулись бы наизнанку, чтобы вложить деньги в его финансовую империю.

— Хорошо. Но что из этого следует?

— А то, что все, чем он владел, принадлежало ему лично, а после смерти перешло по наследству к жене. А после ее... Детей у них не было. — Николас допил свой кофе. — Итак, Куртца настолько привлекает Киберсеть, что он вступает в «Денва партнерз». Через две недели его убивают, а на следующий день его жену сбивает машина. Невероятное совпадение или скрытая связь.

— Когда дело касается убийства, я не верю в совпадения, — в раздумье проговорил прокурор. — Надо бы узнать, кому досталось это богатство теперь, когда оба законных владельца мертвы. — Он бросил на стол несколько банкнот. — А сейчас, Линнер-сан, поговорим о вчерашнем визите в дом Куртца. Я знаю, что ваше тау-тау позволило вам увидеть убийцу. Скажите, кто он. Ваше заявление о том, что вы заглянули в зеркало и увидели самого себя, я отметаю. Вы ведь не убивали Куртца?

— Нет, конечно, не убивал. Я...

Внезапно реальность вновь ускользнула от Николаса, он почувствовал, что проваливается в бездну, проникая сквозь твердые объекты, как будто они стали эфирными. Сердце бешено стучало, уши наполнились жужжанием миллионов пчел...

— ...ннер-сан! Линнер-сан!

Кто-то звал его, пытаясь перекричать пчелиный гул. Тише, пожалуйста, тише!

— Линнер-сан!

Внезапно Николас увидел склонившееся над ним лицо Танаки Джина, он старался поднять его с пола.

Николас приложил ладонь к пульсирующему лбу. Ощущение реальности вернулось, но отголосок жужжания пчел все еще стоял в ушах.

— Что случилось? — слабым голосом спросил он.

— Вы внезапно побелели и свалились с кресла, — сказал Танака Джин.

Точно так же окончился обед с Хоннико. Чертовы пчелы тоже жужжали в голове. Но тогда он не упал на пол.

— Давайте выйдем отсюда.

Снаружи, на мокрых от дождя улицах, ему, казалось, стало лучше. Толчея, людской гомон, знакомое чириканье звуковых устройств для переходящих улицу слепых вселяли ощущение стабильности окружающего мира и полностью возвратили Николаса к реальности.

— Линнер-сан, что с вами произошло?

— Я соскользнул.

— Соскользнули? Я наблюдал за вами во время транса тау-тау в доме Куртца и вижу, что сейчас это было не обычное падение.

— Вы правы, — мрачно произнес Николас. — Боюсь, это было скольжение из одной реальности в другую.

Бэд Клэмс владел пятнадцатиметровым катером — одним из тех сверхбыстрых, сверхмощных и скоростных судов, которые были для многих жителей Флориды пределом мечтаний. Окрашенный в цвет ночного океана, катер при свете дня выглядел грязновато, но совершенно сливался с водой в сумерках. Подобные катера использовались для перевозки контрабанды, поэтому их и красили в такой цвет.

Но катер Чезаре даже по флоридским стандартам считался очень быстроходным. Не успели они отъехать от расположенного в Вест-Палм дока, как Веспер вся покрылась гусиной кожей и, чтобы не упасть, вынуждена была ухватиться за поручни. Шум был почти непереносим, как будто она стояла рядом с реактивным лайнером, костяшки пальцев у нее побелели, дух захватывало как в детстве во время катания на американских горах. Наклонившись, она увидела, что нос лодки опирался на подводное крыло и полностью приподнялся из воды, брызги, слетающие с гладких бортов, казались твердыми, как градины.

— Тебе не нужен свитер, крошка? Там внизу, кажется, есть какое-то барахло. — Бэд Клэмс, старался перекричать рев-ветра и огромных сдвоенных двигателей.

Веспер, чье тело все тряслось от вибрации моторов, покачала головой.

— С какой скоростью мы плывем?

— Быстрее, чем любое другое судно, — доверительно сообщил Бэд Клэмс, — включая посудины береговой охраны.

Утром этого дня Чезаре казался очень возбужденным. Ходил взад-вперед по комнате, посматривая на телефон, и, когда тот зазвонил, бросился к нему сломя голову. Веспер показалось, что сначала он был разочарован, будто ожидал другого звонка. Несмотря на это, повесив трубку, он сказал, чтобы она оделась.

— Я сейчас не в состоянии валяться в постели. — Настроение у него было одновременно приподнятым и нервным, но она могла только гадать, что случилось.

Вылезая из кровати, Веспер, думала о том, как Лью сработается с Ведом Форрестом, главой подразделения, занимающегося Леонфорте. Не совершила ли она ошибку, привлекая его к делу? Конечно, он умен и человек крутой, но она отлично знала, насколько амбициозен. Форрест и понимала, что, если Кроукер не будет себя вести надлежащим образом, тот немедленно выставит его. А этого ей не хотелось, Лью начал нравиться Веспер, потому что походил на героя Роберта Митчема, а она всегда была его почитательницей.

— Завтра прибудет один человек, мой друг, — сказал Чезаре, направляя катер вдоль лунной дорожки. — Он парень что надо. Думаю, тебе понравится. Поживет здесь пару дней. С ним будет подружка, она тоже в порядке. — Он помолчал. — В общем-то, это не имеет значения, но она баба больная, так что ты вряд ли встретишься с ней.

— Значит, мы завтра не поедем на Саут-Бич? — Веспер поправила растрепавшиеся волосы. — Ты обещал мне.

— Конечно, поедем. Мой друг, Поли, появится не раньше, чем во второй половине дня. Мы там пообедаем, ладно? Все равно «Палаццо» мне осточертел.

Отъехав километра на три от берега, он неожиданно выключил двигатели.

— Взгляни на закат, — сказал он, указывая на оранжево-зеленое зарево в западной части небосвода. — Смотришь на него и понимаешь, что жизнь штука стоящая, правда?

Тут, вдали от гомона прибрежных птиц и корабельного фарватера, было на удивление тихо. Прогулочные суда стояли на якорях или в доках. Иногда слышался лишь гул пролетающего где-то самолета. В отдалении, как отблеск иного мира на фоне отражающих краски заката волн, виднелись огни Палм-Бич.

— Есть не хочешь?

— Да нет. — Рядом с рулевым колесом она заметила большую пенопластовую коробку.

— Эй, а знаешь, чем я сегодня занимался? — спросил он по-прежнему легким, непринужденным тоном. — Проверял тебя. И как ты думаешь, что обнаружилось? — Чезаре двинулся к ней, и Веспер собрала всю волю в кулак, что было нелегким делом, таким разъяренным был его взгляд. — Обнаружилось, что ты работала на федеральное правительство. — Теперь он был совсем рядом. — Мало того, ты работала в засекреченной организации, которая называлась «Зеркало». — Девушка чувствовала исходящий от него запах, тот необычный, резкий, звериный, запах, который так пугал в нем других людей. — И, мало того, ты работала на моего отца, Джонни.

— Все это правда, — тихо сказала Веспер.

Он фыркнул:

— Это я и так знаю, леди. Чего я не знаю, так это того, что ты здесь делаешь. — Он сделал угрожающий жест руками. — Я хочу сказать, что по какому-то странному совпадению ты оказалась в «Палаццо» именно в тот момент, когда я должен был прийти туда.

Веспер чувствовала себя как человек, пробирающийся по минному полю, не зная схемы минирования. Вот что значило иметь дело с Чезаре Леонфорте. Не то чтобы ей не хотелось этого — почти всю свою жизнь она подвергалась риску. И, к ее чести или проклятию, смотря с какой точки зрения посмотреть, ее тянуло к опасности, как мотылька к пламени.

Рисковать — для нее значило каждый раз превращаться в другую личность. Это было похоже на мастерство актера. Перевоплощаясь на сцене, актер не в состоянии оставаться самим собой, то же самое можно сказать и о риске. В крайне рискованных ситуациях вы должны быть тем, кем хочет видеть вас противник. До поры до времени, конечно. А потом, чтобы получить от него то, что вам нужно, вы должны поменяться с ним ролями.

Взаимоотношения Веспер с Бэдом Клэмсом пока еще находились в первой, самой опасной стадии игры. Она понимала, что, если ее раскроют, следующего акта просто не будет. Занавес опустится.

Веспер знала, что лучшая защита — это нападение, она бросилась к Чезаре, обняла и крепко поцеловала его в губы. Потом отстранилась, заглянула ему в глаза и усмехнулась.

— И я чудесным способом заставила тебя взять меня с собой?

— Нет, конечно, но все же...

— Но я действительно надеялась на это.

Его глаза сузились.

— И почему же?

— В результате предпринятого Пентагоном расследования контактов твоего отца с УНИМО мне понадобилось безопасное место, где бы я могла укрыться. — Она имела в виду Управление научных исследований министерства обороны.

УНИМО было организацией настолько засекреченной, что финансировалось из секретных фондов, поэтому конгресс не должен был голосовать по его ассигнованию и ничего не знал о его существовании. — Твой отец фактически в любой момент мог запускать свои руки в склады секретного оружия УНИМО. Когда все раскрылось, многие люди в Пентагоне пришли в ярость, потому что генералов оставили в дураках и сама программа разработки Новейшего вооружения оказалась под угрозой.

— Хорошо, но какое отношение к этому имеешь ты?

— Мне необходимо было навсегда убраться из Вашингтона, потому что это расследование угрожало и мне.

Тут у него, казалось, возникли серьезные подозрения.

— Но почему? Ты ведь не имела никакого отношения к сети УНИМО.

Как бывает почти всегда в жизни, за все нужно было платить. Она заставляла его все больше подозревать ее, но при этом вынуждала приоткрывать завесу тайны, которую пыталась сама раскрыть. Теперь Веспер была уверенна: Чезаре знал, что его отец участвовал в похищении ценнейших разработок УНИМО.

— Нет, но я была тесно связана с твоим отцом.

— Что у вас было общего?

— Наркотики.

Чезаре так удивился, что на некоторое время потерял дар речи. Потом расхохотался, да так сильно, что обхватил себя за бока, а на глазах у него выступили слезы.

— Ты? — еле выговорил он. — Красивая, образованная баба вроде тебя в грязном мужском мире наркобизнеса? Ты смеешься надо мной, что ли?

— Нет.

Чезаре перестал хохотать.

— Если ты, зараза, вешаешь мне лапшу на уши, я с тебя шкуру спущу. — Когда Чезаре начинал разговаривать так, сразу вылезало наружу все его уличное воспитание.

— Никакой лапши, — ответила Веспер. — Официально я была помощницей твоего отца по административной работе, то есть занималась документацией. На самом же деле координировала операции с наркотиками.

— Почему же я никогда не слышал о тебе?

— Потому что я отвечала за Азиатское направление, — ответила девушка. — Кроме того, у Джонни секретов было хоть отбавляя.

— Что-что, а это верно, — успокаиваясь, проговорил Чезаре. — Этот сукин сын ни одному человеку не сообщал больше того, что, по его мнению, он должен был знать. Всегда был таким. Не доверял никому, даже собственным детям. — Он снова фыркнул. — Э, да что я говорю — своим детям особенно. Никто, ни один сукин сын, не был близок с Джонни Леонфорте. — В голосе Чезаре чувствовалось уважение, но, кроме того, Веспер услышала в этих словах застарелую, как незаживающий синяк, обиду и боль.

Бэд Клэмс присел на корму катера и взглянул на девушку.

— Он скрывал твое существование, потому что приставал к тебе?

Не зная, что ответить, Веспер на мгновение запнулась. Теперь она понимала, что если скажет да, то возбудит его ревность. Вопрос состоял в том, хотела ли она этого.

— Конечно, он пытался это делать, — сказала она, надеясь, что интуиция подсказывает ей правильный ответ. — Несколько раз.

Чезаре задумчиво смотрел на нее. Он никогда еще не встречал женщины, хотя бы отдаленно похожей на Веспер, и увлекся. К своему великому удивлению, он обнаружил, что ему нравится ее вызывающее поведение почти так же, как понравилась ненасытность в любви. Для него, чьи страсти требовали нечто большего, чем просто жизнь, она явилась подарком судьбы. Все в ней было большим, чем жизнь, — накал страстей, юмор, ум, даже ярость. То, что устрашило бы в ней большинство других мужчин, его влекло. Всю свою жизнь он считал женщин существами второго сорта, призванными лишь заполнять обширный задник жизненной сцены, и вот встретил родственную душу, которая одной своей животной силой сумела выдвинуться на авансцену, где раньше находился он один.

Неудивительно, что подобное открытие привело в движение его душу, возбудило в ней неведомые доселе токи и чувства, от которых его бросало то в жар, то в холод.

Чезаре потряс головой:

— Ну и чертова же ты баба.

Они рассмеялись, и Веспер почувствовала, как рухнула одна из его защитных стен. Значит, она вела себя правильно.

Приближалась ночь, цепочка огней на берегу становилась все ярче. Восточная часть небосвода была уже совсем темной.

— Ты знаешь, в первый раз встречаю бабу, которую не смог добиться мой отец.

— Твоей матери, наверное, приходилось тяжело?

— Ах, моя мать! — Чезаре перекрестился. — Господь да успокоит ее душу. Она сейчас в раю и вполне заслужила это. Мать любила отца до самой смерти, и ничто не могло поколебать эту любовь. Но его вечно не было дома. Хотя иногда мне кажется, что отец делал то, что должен был делать. — Чезаре посмотрел куда-то вдаль, потом, опершись локтями о колени, уставился в палубу. — Но не могу понять, зачем он так обижал ее, постоянно оставляя одну? Мы, дети, вечно были заняты своими играми и не замечали его отсутствие. Я по крайней мере никогда не обращал на это внимания. — Несмотря на эти слова, что-то в выражении глаз Чезаре говорило о том, что он лгал не только Веспер, но, может быть, и самому себе.

Он покачал головой.

— Мать любила только отца, он был для нее единственным мужчиной в целом мире. А он, по существу, и не жил дома. Но послушай, у него же было дело, должна же она была это понимать, как ты думаешь? Хотя дело делом, но ей настолько не хватало его!.. Это ее и сгубило, любовь сожгла ее. Когда я был еще молод и глуп, то, болтаясь по улицам Озон-парк, часто задавал себе подобные вопросы.

Его взгляд остановился на Веспер.

— И, знаешь, никак не мог найти ответов, до тех пор пока не пришлось отвезти свою сестру в Асторию, в монастырь, в который она стремилась как ненормальная. — Рассказывая, Чезаре нервно сплетал и расплетал пальцы. — Моя сестра Джеки была такая странная. Видит Бог, я никогда не мог ее понять! Джеки всегда хотела стать монахиней, потому и бегала все время в монастырь Святого Сердца Девы Марии. Я был там всего один раз, но никогда не забуду этого названия.

Он вздохнул.

— Так вот, когда я вез туда Джеки, мы разговорились по дороге. Она, бедняга, и раньше пыталась поговорить со мной, но я старался от этого уклониться. Да и зачем мне было обсуждать с ней то, в чем я и сам не мог разобраться? Но в этот раз все вышло по-другому. Я сам спросил ее о том, что не давало мне покоя: «Когда отец вернется домой? У матери сердце разрывается от боли». А она мне ответила: «Неужели ты так ничего и не понял? Он не вернется никогда».

Чезаре широко развел руками.

— Я, естественно, вышел из себя и накричал на сестру. Просил ее не болтать чепуху, убеждал, что отец вернется, он не может бросить свою семью.

Чезаре опять посмотрел себе под ноги.

— Но, знаешь, как ни странно, она оказалась права. Отец больше так и не вернулся.

Внезапно Бэд Клэмс поднял голову и грубо расхохотался. Его настроение странным образом переменилось.

— Из Джеки могло бы кое-что выйти. Ты немного напоминаешь мне сестру, потому что у нее было кое-что здесь. — Он постучал пальцем по голове. — Знаешь, она никогда не называла его папой или отцом. Отцом она звала священника. Мне кажется, Джеки ненавидела его потому, что чувствовала себя брошенной. Но, может быть, она и жалела отца.

— А ты? — спросила Веспер. — Ты чувствовал себя одиноким?

— Кто — я? Нет, я был слишком занят, учился семейному бизнесу у этой крысы, дяди Альфонса. — Девушке показалось, что он что-то недоговаривает. Чезаре опять вдруг впал в меланхолию, и она почувствовала себя как бы качающейся на волнах его меняющегося настроения. — Кроме того, я, знаешь ли, всегда ощущал какую-то связь со стариком. Не то что Джеки. У нее был острый язычок и никакого уважения к семье. — Он потер руками, как будто они у него замерзли, потом перевел взгляд на море.

— А что случилось с твоей сестрой? — Веспер положила руку ему на спину и начала потирать ее круговыми движениями, а сама в то же время стала, как учил ее Оками, отделяться от оков физического тела, пока не перестала ощущать даже биение собственного сердца и не погрузилась в абсолютное безмолвие мысли. Невидимые птицы забили своими крыльями, ринулись сквозь разделяющий человеческие существа барьер и проникли в психику Чезаре. Связанная с ним неосязаемой нитью, девушка пыталась подтолкнуть его. Самым трудным было начало. Теперь же откровение должно было последовать за откровением. Раковина, в которую прятался Бэд Клэмс, начинала приоткрываться.

— Все получилось совсем дерьмово, — отмахнувшись, ответил он. — Джеки погибла в автомобильной катастрофе, когда ей было двадцать лет. Через год после того, как ушла в монастырь. — Невидящими глазами Чезаре продолжал смотреть на море. — Боже мой, в двадцать лет! — Он повернулся к Веспер. — Ты знаешь, странно, но сейчас мне ее не хватает, чего не было, когда она была жива и находилась в монастыре. Тогда я даже редко вспоминал о ней, только злился, что она не уважает отца. Но теперь думаю о ней все время. Странно, не правда ли?

— Совсем нет, мне кажется, что это хорошо, — сказала Веспер. — Хорошо, что ты теперь стал ценить ее. Ей бы это понравилось, тебе не кажется?

— Не знаю, — ответил Чезаре грустным голосом. — Я думаю о том случае, когда я накричал на нее в машине. По правде говоря, не просто накричал — дал ей пощечину, сильно ее ударил. Причинил ей моральную и физическую боль. Я знаю это, чувствую, — он стукнул себя кулаком в грудь, — мне говорит об этом мое сердце.

— Но теперь ты жалеешь о своем поступке?

— Конечно, жалею. Бог мой, каким же чертовым зверем я был тогда, пытаясь быть похожим на отца, он исчез, а мне пришлось стать во главе семьи, больше некому было. Мой брат Мик даже не думал о том, чтобы заняться делами, он всегда много о себе воображал.

«Мик Леонфорте! — подумала Веспер. — Какая роль у него в этой семье — тогда и теперь?» Она собралась было направить мысли Чезаре по этому руслу, но он неожиданно поднялся, подошел к рулевому колесу и включил зеленые ходовые огни. Эта внезапная вспышка активности порвала тонкую связующую нить, и Веспер потеряла контакт с ним.

— Видишь что-нибудь там? — Он схватил бинокль и стал вглядываться в тьму.

Девушка подошла к нему, но единственное, что ей удалось рассмотреть, были две красные искорки.

— Что это такое, ходовые огни?

Чезаре ухмыльнулся:

— Умница. Да, мы должны встретить там катер.

— Мне приятно, что ты взял меня с собой.

— Не обольщайся, — сухо сказал он. — Это идеальное место для того, чтобы избавиться от трупа. Акулы позаботятся, чтобы от него ничего не осталось.

У Веспер екнуло сердце.

— И ты хочешь сделать это со мной?

— Сперва хотел. — Чезаре опустил бинокль. — Но теперь у меня появилась другая идея. Все будет зависеть от того, поверю я твоей истории или нет.

Ситуация начала складываться для Веспер неудачно, и она это хорошо понимала. Девушка взобралась на поручни и начала балансировать на них, широко расставив руки.

— Тогда столкни меня. Ты сказал, что это продлится недолго.

Красные ходовые огни приближались, и был уже слышен отдаленный шум двигателей.

— Нет. Я хочу, чтобы ты подумала, что тебе угрожает.

— Зачем думать? Сделай это сейчас. Не медли. Ты сможешь вернуться к своей жизни и забыть обо мне.

Пока Бэд Клэмс изучающе рассматривал девушку, к их судну подошел катер, и на нем выключили моторы. Слышались только всплески бьющихся о борт волн.

— Я любопытен, — ответил он. — Хочется узнать, не навешала ли ты мне лапшу на уши.

— И это все?

— И, кроме того, я не хочу забывать о тебе.

Она вдруг угадала истинный смысл этих слов, хотя он сам в данный момент, может быть, и не понимал его. «Я не хочу забывать о Джеки», — вот что хотел он сказать.

— Ты обидел меня, — сказала Веспер. — Я не одна из твоих шлюх. Ты решил разыграть здесь спектакль, объявить, что собираешься сбросить меня в воду, и посмотреть, как я буду трястись от страха? — Она повысила голос: — Тебе это кажется забавным?

— Поставь себя на мое место, — возразил он. — Что если ты просто подставка?

— Ты все тот же чертов зверь, которым был, когда ударил свою сестру.

— Ну ладно, хватит, детка. Кончай этот спектакль.

— Тебе нравится засирать мне мозги, ты садист!

— Перестань, ради Бога, не говори таких слов.

— А почему бы и нет, черт побери? — Веспер, конечно, знала почему. Можно было поклясться, что хорошо воспитанная Джеки таких слов не употребляла. — Ты же не стесняешься в своих выражениях? Ты вывел меня из себя. Как я после этого могу себя чувствовать?

— Ну ладно, ладно... — Чезаре пожал плечами, шагнул к девушке, обхватил руками, и она позволила ему снять себя с поручней. Он прижал ее к себе и начал целовать в щеки, глаза, лоб. Очень осторожно и нежно. Потом его губы встретились с ее губами, их языки на мгновение нашли друг друга.

Из темноты кто-то негромко окликнул Чезаре, и он опустил Веспер на палубу.

— Дело прежде всего, — шепнул он и нежно коснулся ее щеки.

Девушка понимающе кивнула:

— Я спущусь вниз.

Она повернулась, чтобы идти, но Чезаре схватил ее за руку.

— Нет, останься здесь. — Он аккуратно и умело закрепил на борту брошенные ему причальные концы. — Ты сказала, что бывала в деле.

— Я действительно была в деле, — яростно прошептала она, наблюдая за худым как щепка человеком, карабкающимся на борт из маленькой резиновой лодки.

— Ладно, ладно. — Бэд Клэмс снова повернулся к ней. — Я хочу знать твое впечатление об этом сукином сыне.

Веспер повернулась и взглянула на дрейфующий по правому борту катер береговой охраны. Огни на нем не горели, что было весьма необычно. Она поискала опознавательные знаки и увидела номер: CGM-1176. Тощий человек был одет в форму лейтенанта береговой охраны. В руках у него была сине-белая нейлоновая спортивная сумка.

— Чезаре, — сказал он. Растянутые в улыбке губы обнажили множество золотых зубов. У лейтенанта были близко посаженные и беспокойные, как у грызуна, глаза, а у правого плеча виднелась выпуклость, как будто под мышкой у него был пистолет.

— Мило. — Чезаре приветственно поднял руку. — Это Веспер. Она проверит товар. Ты не против?

Мило пожал плечами.

— По мне так можешь давать на проверку хоть папе римскому. Мне наплевать.

Лейтенант расстегнул молнию куртки и вытащил оттуда прозрачный пластиковый пакет, наполненный белым порошком. Веспер взяла пакет и нож, который ей передал Чезаре, сделала на пакете маленький крестообразный надрез, набрала немного порошка на лезвие и попробовала на вкус. Потом повернулась, сплюнула и, пристально посмотрев на Чезаре, кивнула.

— Давай сюда, — сказал он.

Товар перегрузили за пять минут, Бэд Клэмс сходил за дипломатом, в котором, как догадывалась Веспер, были деньги за кокаин. Повернувшись спиной к Мило, она шепнула Чезаре:

— Пока не плати ему. Смотри на меня.

— Тут все? — спросила девушка, когда Мило отсчитал последнюю из ста пятидесяти сумок.

— Да, — подтвердил он. — Давайте деньги.

— Минуточку, — возразила Веспер и, встав на колени, вытащила из кучи сумок две наугад.

— Что она делает? — слегка занервничал Мило. — Пора заканчивать.

— Проверяю товар, — сказала девушка, расстегивая сумки.

— Ты уже сделала это, — криво усмехнулся Мило и взглянул на Чезаре. — С каких это пор ты позволяешь бабам лезть не в свое дело, Бэд Клэмс?

— Заткни пасть, — отрезал Чезаре, и Мило увидел в его руке автоматический пистолет.

— Господи Иисусе, — крикнул он, — полегче, черт побери. Я не хотел сказать ничего плохого.

Веспер поднялась и предусмотрительно отошла с линии огня.

— Сумка слева в порядке. А в правой подмешано кое-что действительно опасное — мышьяк.

Чезаре поднял пистолет и кивнул головой лейтенанту.

— Ну-ка, давай!

Мило опустил мизинец в правую сумку, лизнул кончик и кивнул с удивленным выражением лица.

— Черт меня побери, если она не права.

Бэд Клэмс подскочил к лейтенанту и ткнул дуло пистолета под его подбородок.

— Признавайся, сукин сын, ты собирался надуть меня? Говори правду, иначе скоро запоешь как канарейка. — Глаза Чезаре налились кровью, как у бешеного животного, его охватил приступ горячей, неуправляемой ярости. — Отвечай, паршивый хорек!

— Господи Иисусе, не будешь же ты убивать посредника, потому что тебя надули? Бога ради, я же не поставщик. Кроме того, ты же знаешь — наркотики не моя специальность. Я не прикасался к твоему зелью и убью любого, кто скажет иначе. — От страха у Мило перехватило дыхание. — Клянусь, я впервые слышу об этом.

Чезаре выпрямился и, глубоко вздохнув, посмотрел на Веспер. Она кивнула головой, показывая, что верит в правдивость слов лейтенанта.

Бэд Клэмс был несколько разочарован. Ему хотелось немедленно удовлетворить свою жажду мести, Веспер поняла, что у него руки чешутся заняться посредником.

— Ладно, — наконец сказал он и отпустил Мило. Тощий человек был весь мокрый, колени у него подгибались. Он увидел, что был близок к смерти.

— Кто-то хочет меня наколоть, Мило. — Чезаре все еще сжимал пистолет, но теперь опустил его дулом вниз. — Погоди, передача денег ведь назначена на завтра, верно?

Лейтенант молча кивнул.

— Тогда и поговорим.

Мило немного отдышался:

— А пока я избавлюсь от этой отравы. Пусть ее попробуют акулы.

— Заткни пасть, — отрезал Чезаре. — Кто ты такой, чтобы решать? — Он указал на сумку с мышьяком: — Возьми это с собой и позаботься, чтобы завтра она была на лодке. Я поеду с тобой.

— Вы, конечно, босс, но...

— Пшел вон отсюда! — крикнул на него Чезаре, и тот поспешил ретироваться.

Когда они остались одни, Веспер повернулась к Чезаре. Глаза ее сверкали.

— Ты разыграл комедию, — возмутилась она. — И устроил мне испытание.

Он пожал плечами:

— Да, но разве ты можешь меня в этом винить? Когда мне на голову с неба сваливается слишком хорошая баба, чтобы в это можно было поверить, я начинаю задумываться: почему это произошло? А тебе такие мысли в голову не приходят?

— Нет, — ответила девушка.

— Отлично. К тому же ты, кажется, оказала мне большую услугу, указав на зелье с мышьяком. — Он вскрыл пенопластовую коробку, в которой была еда и бутылки с охлажденным шампанским. — Давай поужинаем. Я проголодался.

Розовое и ядовито-зеленое неоновое свечение Токио пульсировало подобно сердцу гигантского генератора. Но здесь, внутри современной железобетонной оболочки Карасумори Джинья, окрестности синтоистской святыни были залиты светом сохранившихся с девятнадцатого столетия фонарей, которые отбрасывали колеблющиеся круги туманного света. Несмотря на нависающую громаду небоскреба Нью-Синбаси, окружающие Джинью узкие аллеи мысленно возвращали посетителей в иной Токио, во времена, когда война и последовавшее экономическое процветание еще не изменили облик страны.

— Сейчас Япония живет без политического лидера, — сказал Микио Оками. — В бурном море экономического хаоса она движется без руля и ветрил. Природа не потерпит этого, как и любую прочую пустоту.

— Но вы мне сказали, что в настоящий момент бесспорного кандидата на пост премьер-министра нет.

— Тогда не было, — ответил Оками, вышел из светового круга и вступил в темноту. — Сегодня коалицией в качестве компромиссной кандидатуры был выдвинут Кансаи Мицуи.

— Я его не знаю.

— Неудивительно. Вне круга политиков он мало кому знаком. Но этот человек опасен. Он, например, утверждает, что все обвинения в «нанкинском изнасиловании» сфабрикованы. — Оками имел в виду наиболее печально известное — и жестокое — военное преступление японской армии. В 1937 году японские солдаты уничтожили сотни тысяч китайских мирных жителей. Более двадцати тысяч женщин были изнасилованы, а город сожжен дотла. Одиннадцатью годами позже военный трибунал приговорил командующего японскими войсками в Нанкине к смертной казни.

— Кансаи Мицуи — деконструктивист чистейшей воды, — продолжал Оками. — Он хочет переделать историю на свой лад. Например, он нападал на прошлого премьер-министра за попытки залечить раны войны в Тихоокеанском регионе и утверждал, что наше вторжение на азиатский материк необходимо рассматривать как акт освобождения. Он отрицал, что Япония хотела расширить свою территорию, и настаивал на том, что мы просто защищали азиатский материк от колониальной агрессии Запада. Кроме того, и об этом тоже мало кто знает, Мицуи поддерживает Тецуо Акинагу. Это, однако, имеет второстепенное значение. Акинага обречен провести остаток своих дней в тюрьме.

Глаза Николаса сверкнули.

— Как раз сегодня я получил известие, что наш старый приятель Тецуо через несколько дней выйдет на свободу. Адвокаты вытащили его, воспользовавшись некоторыми следственными неувязками.

— Акинага будет освобожден?

— У него есть свой человек или люди в токийской прокуратуре, — ответил Николас. — Я разговаривал с Танакой Джином. Он хороший человек, высококвалифицированный и преданный своему делу следователь. Именно он вел дело Акинаги. Так вот Танака Джин полагает, что процесс был сорван кем-то из его коллег. Может быть, вы попытаетесь разобраться во веек этой истории?

Оками недобро усмехнулся:

— С превеликим удовольствием.

Они прошли мимо местного музыканта, который начал наигрывать какую-то мелодию. Музыка мешала разговору, и они поспешили отойти подальше, но навязчивая мелодия еще долго их преследовала.

— Насколько опасен этот человек, Мицуи? — спросил наконец Николас.

— Это мы еще увидим, — ответил Оками. — Несомненно, однако, что наибольшую опасность представляет сам Акинага. Хочется посмотреть, хватит ли у него влияния на то, чтобы протащить Мицуи на этот пост.

— Тогда уже будет поздно что-либо предпринимать.

— Отнюдь нет. Ключевой фигурой является Акинага. Без него Мицуи станет очередным слабым, недееспособным премьер-министром. Сейчас, мне кажется, надо подождать, пусть Акинага лезет из кожи вон ради своего ставленника.

— Хочу с вами поделиться еще одной проблемой, с которой я сегодня столкнулся дважды. — И Николас рассказал Оками, что с ним произошло во время встреч с Хоннико и Танакой Джином.

— Никогда не слышал, чтобы Акшара проявляла себя подобным образом, — явно встревожился оябун.

— Но эти ощущения отличались от Акшары, — пояснил Линнер, но не рассказал Оками о том, что в доме Куртца почувствовал присутствие двойника. Сначала решил сам во всем разобраться.

— А на что это было похоже?

— Трудно сказать, — ответил Николас. — Небо как будто плавится, слышишь жужжание миллионов пчел. — Он покачал головой. — Я знаю, все это звучит как бред сумасшедшего.

— Не совсем, — сказал Оками. — Полагаю, нам нужно попытаться устранить внутренние повреждения. — Он протянул руку. — Вы готовы?

Николас кивнул, хотя после всех треволнений последних дней ожидал этого сеанса со всевозрастающим чувством беспокойства. Стоя абсолютно неподвижно, он прислушивался к звуку городского шума, который сначала стал неестественно громким, затем, по мере того как реальность утекала в пространственную дыру, замер где-то в отдалении.

— Хорошо, — сказал Микио Оками, — впитывайте в себя ночь.

Откинув голову, он наблюдал за Николасом, всматриваясь в бездну, которой была Акшара. С каждым биением сердца огни Токио отодвигались все дальше и дальше и наконец совсем растворились в пустоте.

— Входите в Акшару глубже, до тех пор, пока не начнете видеть темные структуры. Это Кшира.

Кшира была дорогой тьмы, другой половиной тау-тау, половиной, о которой почти никогда не говорилось, потому что те, кто отваживался на попытку овладеть ею, умирали или сходили с ума. Так получилось с Канзацу, сенсеем тау-тау Николаса, который и привнес в его мозг таящиеся, подобно бомбам с часовым механизмом, частицы Кширы.

Николас знал, что Оками обладал корёку — озаряющей силой. В преданиях древних адептов тау-тау говорилось, что корёку было единственным путем к сюкен — власти, в которой обе половины тау-тау могли объединяться в действенное целое. Однако другие уверяли, что сюкен — не более чем миф, что Акшара и Кшира не могут слиться воедино.

Николас горячо верил в существование сюкен. Что ему оставалось делать? В противном случае Кшира, эта разрушительница душ, могла когда-нибудь одолеть и свести его с ума, как когда-то Канзацу.

Внезапно он ощутил, как желатинообразный небосвод сковал его тело, услышал миллион голосов, говорящих на незнакомых языках в самом центре мозга. Такое уже происходило с ним сегодня. Приближалась Кшира...

— Нет, — резко приказал Оками, — не выходите из тау-тау. Вы только притянете темные структуры ближе, и, если они проникнут в ваше сознание, от них уже не отделаться.

Глубоко погрузившись в похожее на транс состояние, Николас не замечал ни времени, ни пространства. Он существовал как искра света в безразмерной пустоте. Окружающий его космос дышал подобно притаившемуся в чаще зверю, но вместо того, чтобы чувствовать себя защищенным броней Акшары, он ощущал в этом космическом вакууме копошение структур Кширы. Когда-то ранее они казались ему почти безобидными, просто отдаленными облачками на безграничном горизонте. Теперь же они кружились вокруг него с такой скоростью, что заслоняли все более увеличивающиеся участки окружающей его пустоты и ухудшали ментальную видимость. Николас знал, что осталось совсем немного времени до того момента, когда они сольются воедино, чтобы образовать вокруг него непрерывное кольцо, которое перекроет ему доступ к Акшаре, и все, что он в состоянии будет ощущать, это их черную тяжесть, а потом наступит сумасшествие.

Внезапно его психический взор привлекла непонятно откуда возникшая сверкающая колонна света, от которой время от времени отходили волокна. Они касались кружащихся в его мозгу черных осколков Кширы. За этим светом он мог чувствовать психическое присутствие Оками. Они уже проделывали это примерно неделю назад, когда вновь встретились в Венеции. И все же Кшира продолжала свирепствовать в Николасе, в самое неподходящие моменты психически ослепляя его, мешая Акшаре так сильно, что приводило его почти в панический ужас.

И этот страх еще более усиливался, когда он вспоминал о том, что произошло в лесу Ёсино три недели назад, когда он и Тати Сидаре, молодой оябун якудзы, с которым он подружился, попытались наладить подобный психический контакт. Тати тоже обладал корёку, но когда попытался установить контакт, Николас поймал обрывки его мыслей: «Не могу. Что-то... не пойму... — На его лице появилось какое-то странное выражение. — Эта Кшира так сильна...» И Тати сдался. Через несколько мгновений его убили, и Николас так и не узнал отгадки. Неужели Кшира Николаса была слишком сильна для Тати? Но как это могло быть? Корёку должно было справиться с Кширой.

Внутри колонны света стало возникать лицо Оками — может быть, сейчас он получит ответ на этот вопрос?

Николас почувствовал психическую эманацию, исходящую от этого источника света, и потянулся ей навстречу. Заряженные корпускулы вступили во взаимодействие с его психикой, и он ощутил на коже жар и какое-то шевеление, как будто по ней ползали насекомые или выступили капельки пота.

Теперь, когда Линнер начал двигаться к этому колоннообразному световому водовороту, в нем, подобно ирисовой диафрагме, начало открываться отверстие. Оно было готово принять Николаса, и его охватил буйный восторг. Наконец-то он начал свой путь к интеграции; наконец-то одолевавшая его темная сила Кширы успокоится! Но в тот момент, когда он уже попал в объятия этих частиц света, до него, как и в случае с Тати, донеслись мысли Оками: «Нет, нет... Слишком сильно... Не могу удержать связь... Все охлопывается... Выходите! Скорее! Ничего не вышло. Выходите!»

Связь Николаса с Акшарой прервалась, как будто щелкнула растянутая резинка, и его отбросило обратно в реальное пространство и время. Задыхаясь, он скорчившись сидел на земле святилища, и неоновое свечение Токио окружало его как некий искусственный Млечный Путь.

Все еще в тумане от столь внезапного разрыва контакта с Акшарой, Линнер огляделся по сторонам в поисках Оками и увидел, что тот лежит на земле. Николас с трудом дотащился до него, прислушался к дыханию, проверил реакцию глазных яблок под закрытыми веками. Оками был без сознания. Внезапно у него начались судороги. Кровяное давление подскочило. Что же произошло в кокоро? Что видел Оками? Почему он потерял контроль над световой колонной, над корёку, оказался в шоковом состоянии? Не по той ли таинственной причине, которая заставила Тати так внезапно прервать с ним психический контакт? Может быть, Канзацу каким-то образом психически отравил его? Он должен узнать правду.

С помощью Акшары Николас направил свою психическую энергию в кровеносную систему Оками, чтобы помочь ему выйти из шока, унять судороги и поскорее привести в сознание. Затем он снизил уровень адреналина в крови и заставил организм кайсё выработать нужную комбинацию нейропептидов.

Вскоре Оками затих, судороги прекратились, и он открыл глаза.

— Как вы себя чувствуете, Оками-сан?

— Усталым. — Он постарался улыбнуться, но это ему удалось плохо. — Я уже не так молод, как когда-то.

— Вам девяносто.

— Кто вам это сказал? Челеста? — Он облизал пересохшие губы. — Даже она не знает, сколько мне лет на самом деле. И слава Богу. — Он махнул рукой. — Помогите мне подняться, пожалуйста.

Но стоило Николасу попытаться это сделать, как кайсё схватился за голову и застонал. Пришлось осторожно уложить его обратно на землю.

— Что вы со мной сделали? Такой концентрации эндорфина в крови у меня не было с тех пор, как мне исполнилось семьдесят.

— Вы бились в жестоких конвульсиях, — сказал Николас.

— Я этого не помню.

Пока Оками, ровно и глубоко дыша, погрузился в прану, продолжая процесс очистки организма, Николас заботливо наблюдал за ним.

Наконец старец открыл глаза и пристально взглянул на Николаса.

— Не думаю, что смогу вам помочь, мой друг, хотя мне очень бы хотелось.

«Лучше бы я этого не слышал», — подумал Николас.

— Но вы владеете корёку. Это же единственный путь к интеграции. Вы были моей последней надеждой.

— Будем молиться Богу, каждый своему, чтобы это оказалось не так, — вздохнул Оками. — Потому что в противном случае вы обречены. — Он с трудом встал и ухватился за Николаса. — Видите ли, все это время вы носили в себе Кширу, но не имели к ней доступа. Я тоже не смог подобраться близко. Когда я попробовал сделать это, то чуть было не умер. И судя по тому, что вы рассказывали мне о вашем с Тати Сидаре опыте, он тоже оказался в тупике. Из всего этого можно сделать вывод, что корёку — озаряющая сила — помочь вам не может.

Николаса охватил ужас.

— Но что же мне делать, Оками-сан? Я больше не могу терпеть внутри себя Кширу. В последнее время я чувствую, как растет ее сила. На мою душу легла тень.

— Я знаю, мой друг, и сочувствую вам. Но с Кширой можно обращаться лишь вполне определенным образом, иначе это приведет к тому же результату, что и обезвреживание мины без знания ее устройства. К катастрофе. — Он печально покачал головой. — Жаль, что Канзацу, обучавший вас сенсей, умер. Он был единственным человеком, который знал, как вам помочь. — Оками плюнул на землю. — Какой это был извращенный, дьявольский ум. Он должен был от всей души ненавидеть вас, чтобы сотворить с вами такое.

Старик прошелся на негнущихся ногах.

— Пойдемте. Пора уходить отсюда. Психическое эхо чуть было не случившейся катастрофы беспокоит меня.

Когда они вышли на толкотню западного Синбаси, Оками взглянул на пепельно-серое лицо Николаса:

— Я слишком стар и утомлен, чтобы помочь вам, но не теряйте надежды, Линнер-сан. Я знаю, что ответ существует. И где-то есть кто-то, обладающий средствами, с помощью которых вы сможете выйти из этой необычной тюрьмы.

Нью-Йорк — Токио

— Все в порядке?

— Мама уснула, — ответила Франсина Гольдони де Камилло.

— Да, я знаю, — сказал Пол Чьярамонте. — Я дал ей кое-что, чтобы она смогла отдохнуть.

В салоне частного самолета было темно и холодно. Они сидели на скамьях напротив друг друга, а за маленькими поцарапанными стеклами проплывали жутковато выглядевшие при свете луны облака. Фрэнси постаралась приободриться, успокоить болезненно сжимающееся сердце. Потихоньку передвигаясь по скамейке, девочка наконец почувствовала тепло материнского плеча и немного успокоилась.

— Куда ты нас везешь?

Глаза Пола сверкнули в полутьме салона.

— На юг, — сказал он. — Там тепло. Тебе понравится. Плавай сколько влезет, а может быть, и серфингом займешься.

— Кого ты хочешь обмануть? — спросила Фрэнси. — Ты везешь нас к Бэду Клэмсу.

Пол некоторое время молча смотрел на нее.

— Ты умненькая девочка.

— Не разговаривай со мной так, — ответила она. — Мне давно не семь лет.

— Вижу. — Он посмотрел на нее оценивающим взглядом. — Ты, кажется, уже выбросила свой детский лифчик?

— Они тебе нравятся? — Она слегка выпятила груди.

Он пожал плечами:

— Почему бы и нет?

Фрэнси улыбнулась:

— Хочешь потрогать?

Пол подскочил, как будто она ткнула его горящей сигаретой.

— Господи Иисусе, девочка, что за вопросы ты задаешь?

— Там, на Шипсхед Бэй, ты вел себя по-другому.

Он отмахнулся:

— Я вышел из себя. Разве не было от чего? Твоя мать виновата в смерти двух моих людей.

— Они хотели увезти нас.

— И заставила убить фараона. Понимаешь ли ты это? Теперь я засветился в Нью-Йорке. Если убьешь чертова фараона и попадешься, ты человек конченый. Они запрут тебя и выкинут ключ подальше.

— Он только хотел защитить нас.

Пол взглянул на нее с выражением, которое можно было бы назвать невольным уважением.

— Сколько тебе лет, семнадцать?

— Почти.

Пол фыркнул:

— Хочешь выглядеть на двадцать восемь? Послушай моего совета, девочка, охолонись немножко. У тебя масса времени для того, чтобы вырасти, не обязательно делать это за один день.

Фрэнси задумалась на некоторое время.

— Почему ты усыпил мать, а не меня?

— Знаешь что, с тобой надо держать ухо востро.

— Почему ты хотел поговорить со мной наедине?

Пол отгрыз кусок ногтя.

— Ты мне нравишься. Ты задаешь прямые вопросы, не мямлишь, поэтому я отвечу тебе откровенно. Понимаешь, твоя мать, должно быть, ненавидит меня за все, что случилось. Кроме того, я с ней немного грубо обошелся, просто рассвирепел, и теперь жалею об этом. Поэтому я знал, что она меня не станет слушать; что бы я ей ни сказал, она пошлет меня к дьяволу и, полагаю, будет права. И я подумал, что с тобой может получиться по-другому. Тебе все-таки уже почти семнадцать, и ты, может быть, выслушаешь меня.

— Я выслушаю тебя, — сказала Фрэнси, — если ты не будешь врать. А иначе можешь убираться к черту.

— Ну что ж, это я тоже уважаю. — Он опять закусил ноготь. — Ты когда-нибудь встречалась с Бэдом Клэмсом?

— Нет.

— Ну ладно. — Он огляделся вокруг, как будто хотел спросить еще что-то. — Эй! — Он вдруг вскочил с места, заставив ее вздрогнуть. — Ты голодна? Если хочешь, я приготовлю спагетти.

Фрэнси огляделась:

— Разве на самолете есть кухня?

— Конечно, а ты как думала? Только она называется камбузом, как на корабле. — Он прошел в конец салона и зажег свет в нише, в которой был устроен отделанный нержавеющей сталью камбуз.

— А разве здесь нет других пассажиров?

— Нет. Сама понимаешь, этот рейс особый.

Пол достал пачку спагетти и поставил кипятиться воду на двухконфорочную электрическую печь. Потом занялся приготовлением соуса из томатной пасты, тушеных помидоров, петрушки и лука.

— Добавить немного лука и перца, и все будет в порядке, — сказал он и поставил кастрюлю с соусом на вторую конфорку.

— А что с твоей ногой? — спросила Фрэнси.

Пол машинально посмотрел вниз, на свою искалеченную ногу.

— Я попал под машину, давно, когда был еще мальчишкой. В 1962 году в Астории, где я тогда жил. — Он помешал соус и покачал головой. — Знаешь, все произошло как-то странно, как во сне. Если бы не моя нога, я точно решил бы, что это был сон. Я увидел машину, мчавшуюся по улице, и сразу понял, что сейчас произойдет что-то ужасное. Она ехала прямо на ту девушку. Я как раз смотрел на нее, потому что, Бог мой, как она была красива! Я крикнул, и девушка обернулась, потом как в кино бросился с тротуара, надеясь спасти ее, но машина сломала мне бедро и лодыжку.

— А что случилось с девушкой?

— Она умерла, — сказал Пол. — Я долго пробыл в госпитале. Мне сделали три операции, но так и не смогли вылечить до конца. Сказали, что я еще счастливчик, потому что вышел на двух ногах. Пытался выяснить, что случилось с девушкой, но мне сказали, что она не выжила. Ее уже похоронили. — Он показал на плиту: — Эй, взгляни, спагетти готовы. Знаешь, самое главное их не переварить.

— Да, — ответила она, — я знаю.

Он только махнул рукой:

— Так все говорят. Но самый большой секрет заключается в том, как приготовить настоящий соус. — Он взглянул на нее и был разочарован, увидев, что она даже не улыбнулась. — Ты боишься?

Она помедлила с ответом.

— Наверное, немного боюсь. Я много слышала о Бэде Клэмсе.

Пол фыркнул:

— Кто же о нем не слышал? — Он покачал головой. — А ты знаешь, как он получил это прозвище?

Фрэнси отрицательно мотнула головой.

— После того, как он убил первого своего парня — работа на заказ, понимаешь? Парень обедал в ресторане, а Чезаре вошел, прицелился и — пух! — прикончил его. Потом, как будто у него совсем не было нервов, посмотрел на парня, который уткнулся лицом в тарелку спагетти под белым соусом из морских моллюсков, и сказал: «Должно быть, моллюски тухлые». — Пол рассмеялся. — Господи Иисусе, представляешь себе картинку? После этого он и получил прозвище «Тухлые моллюски». Вот что значит «Бэд Клэмс». Смешно, правда?

Однако Фрэнси даже не улыбнулась.

— Ты немного испугана, это естественно. Но послушай, девочка, с тобой не случится ничего плохого.

— Откуда ты можешь знать?

— Просто знаю, и все тут. — Пол опрокинул содержимое кастрюли в дуршлаг, который держал над маленькой раковиной. — Я много чего знаю. — Он вытряхнул спагетти обратно в кастрюлю, добавил соус и перемешал.

— Прекрасно, — прокомментировал он. — Хорошо приготовить спагетти — это искусство. — Он выложил еду в две тарелки. — Ничто лучше этого не восстанавливает силы. Так всегда говорила моя мать. — Он подал девочке одну тарелку вместе с вилкой и столовой ложкой. — Жаль, что у меня нет свежевыпеченного хлеба.

— И так хорошо. — Запах был божественный, и Фрэнси внезапно почувствовала, что страшно проголодалась.

Они снова уселись друг против друга и с удовольствием начали есть. Он включил над головой маленькую лампу, и ее лучи гротескно, как в комнате смеха, освещали их лица.

— Это единственное, что я умею готовить действительно хорошо, — признался Пол. — Научился от матери.

— А кем была твоя мать?

— Она была красивая, — сказал Пол голосом, в котором чувствовалось напряжение. — Вот и все, что тебе нужно знать о ней.

Фрэнси бросила на него быстрый взгляд и вернулась к спагетти. Пол посмотрел на ее склоненную голову и отложил вилку, на которую уже намотал хорошую порцию пропитанных соусом спагетти.

— Понимаешь, я не очень люблю говорить о ней, потому что она была еврейка — не принадлежала ни к одной из семей. Но мне кажется, что моего старика как раз это и устраивало. Иметь любовницу-итальянку было бы гораздо сложнее, понимаешь? А еврейка — это не так зазорно, верно? Я хочу сказать, что ее никогда не приняли бы в семье, так что даже если бы Фэйс — ну, знаешь, твоя, как там ее, вроде как неродная бабка; тогда она была замужем за моим отцом — узнала об этом, ничего страшного не произошло. Ну повалялись немного, с кем не бывает.

Фрэнси рискнула взглянуть на Пола. У него был такой грустный вид, что у нее возникло желание приласкать его. Она лучше многих знала, что значить проблемы с родителями.

— Фэйс узнала об этом, так ведь?

— Дело даже не в этом. — Он отодвинул тарелку, закинул руки за голову и уставился в темный потолок салона. — Просто она вдруг обнаружила, что для моего отца это было не просто маленькое развлечение. Он испытывал какие-то чувства к этой женщине, еврейке, Фэйс решила положить этому конец. Отлично зная, что отец из религиозных соображений никогда не разведется с ней, его жена заявила: «Или я, или она». — Пол многозначительно взглянул на Фрэнси. — Католицизм, верно? Если хочешь знать мое мнение, чертовски вредная штука.

— Я в этом мало разбираюсь, — ответила Фрэнси.

— Вижу. Так о чем я говорил? — Он снова уставился в потолок. — Мой старик, может быть, и наводил ужас на улицах Астории, но был при этом ревностным католиком. Ходил в церковь, вносил пожертвования, занимался делами епархии и даже питался по пятницам рыбой, хотя ненавидел ее. Вечно потом блевал в туалете, но до следующего утра не ел ничего другого.

— Так что, видишь ли, он воспринял слова Фэйс как Евангелие. Церковь говорила, что разводиться грешно, значит, так оно и было.

— И что случилось потом?

— Фэйс сказала ему: «В конце концов, ничего особенного не произошло. Она же еврейка. Знала, на что шла, когда соблазняла тебя, так что переживет». Вся беда была в том, что все было как раз наоборот. Это мой отец соблазнил мать и как раз не знал, на что идет.

— Так, значит, он продолжал встречаться с ней? — спросила Фрэнси, надеясь на счастливый конец.

— По правде сказать, не знаю. — Пол поморгал, как будто что-то попало ему в глаз. — Мать вышла замуж за Джона Чьярамонте, профессора истории городского колледжа, где училась по вечерам два раза в неделю. Она давно знала его, и он уже делал ей предложение. Я думаю, мама торопилась, так как ждала ребенка. Она была очень практичной женщиной и всегда знала что делает, — сказал Пол с оттенком восхищения. — Поэтому, когда спустя шесть месяцев родился я, Джон даже не поинтересовался, кем был мой отец. По словам матери, он просто принял меня как родного.

Он глубоко вздохнул.

— Джон ее любил... — Пол на минуту замолчал, потом взглянул на Фрэнси. — Любил так же, как Черный Пол Маттачино. — Он опять засунул в рот обкусанный ноготь. — Может быть, Маттачино и встречался с ней когда-то, потому что она регулярно получала от него деньги. — Он коснулся искалеченной ноги. — Мое содержание в госпитале, операции, потом реабилитация — на все это мать получала деньги от Черного Пола.

— Скажи, а почему ты работаешь на Бэда Клэмса? — спросила Фрэнси. — Почему так ненавидишь мою мать?

— Теперь я ее ненавижу гораздо меньше и совсем не испытываю ненависти к тебе, — сказал Пол. — Ты веришь мне?

Девочка пожала плечами.

— Это действительно так. Эй, помнишь, что ты там сказала насчет вранья? Так вот, это не вранье, честное слово. Все случившееся — просто борьба между Леонфорте и Гольдони, Ты и твоя мать просто-напросто попали между двух огней. Она должна была держаться от этой схватки подальше, как и полагается женщине.

— И они убили бы ее, как убили отца, — горячо возразила Фрэнси.

— Я в этом не участвовал, клянусь тебе. — Пол выплюнул кусок ногтя в темноту. — Это работа заезжих талантов, меня же держали в тени. — Он махнул рукой. — Между нами говоря, я считаю, что решение убить твою мать было неправильным. Она крепкий орешек, как и ты. — Он улыбнулся. — Но теперь она здорово мне подгадила.

— Профессиональный риск.

Пол уставился на Фрэнси широко открытыми глазами, затем изумленно фыркнул:

— Ну и язычок у тебя, девочка.

Она пристально посмотрела, на него:

— А может быть, дело не только в семейных счетах. Ты ведь ненавидел Фэйс, я знаю.

— Конечно, я ненавидел эту стерву. Она убила человека, которого я любил как отца — Черного Пола.

— А правда ли это?

Он поднял руку:

— Клянусь душой своей матери. — Он скривился. — Надеюсь, что Фэйс получила по заслугам и сейчас горит в аду.

— Тут попахивает местью.

— Откуда ты набралась этого, девочка, из дурацких фильмов?

Фрэнси посмотрела на мать, лежавшую в темноте:

— Как ты думаешь, с ней все в порядке?

— Конечно.

Пол успокаивающе похлопал ее по руке, и она опять уселась на скамейку.

— Девочка, скажи мне одну вещь. Мать когда-нибудь брала тебя в Святую Марию в Астории?

— Ты имеешь в виду монастырь?

Во взгляде Пола промелькнуло какое-то непонятное выражение.

— Да, монастырь. Святого Сердца Девы Марии.

Фрэнси утвердительно кивнула:

— Много раз.

— Ты видела там старую леди, настоятельницу?

— Каждый раз как приезжала туда.

— а о чем вы говорили? О религии или о чем-либо еще?

— Да, — ответила Фрэнси. — О религии.

Но глаза ее при этом скользнули куда-то в сторону, и он понял, что она лжет. Это не имело значения, их разговоры его не интересовали. Он наклонился к ней поближе:

— А ты встречала там кого-нибудь еще?

Фрэнси увидела, как напряглось его лицо, возле глаз собрались морщины, линия рта обозначилась жестче, стала определенней.

— Конечно, массу других людей. Монахинь, конечно. Кто еще может быть в монастыре?

— Разумеется. Кто же еще? — сказал он так тихо, что ей пришлось напрячь слух, чтобы расслышать его слова.

— Скажи мне, не встречала ли ты там монахиню, которую я тебе опишу?

— А зачем тебе это?

Он наклонился еще ближе:

— Это очень важно, девочка, поверь мне.

Его голос звучал не громче, чем шепот, которым Фрэнси разговаривала с друзьями в библиотеке.

Она поверила ему и ответила:

— Ладно.

— Так вот, она довольно высокая, стройная, с длинными ногами. — Тут Пол махнул рукой, как бы отбрасывая все сказанное до этого. — Ну, да это ничего не значит, потому что она ведь носит одеяние, верно? Но она должна быть очень красива, с темными волнистыми волосами. У нее очень необычный цвет глаз, зеленый, каким бывает океан, не у берега, нет, а дальше, там где глубоко. — Он резко откинулся назад, как будто сообразив, что сказал лишнее. — Ты не видела никого похожего в Святой Марии?

— Нет.

Он искоса взглянул на нее:

— Ты уверена, девочка? Ты говоришь мне правду?

— Да.

— Действительно?

— Ей-богу.

— О Боже, — прошептал он. «Ей-богу» — так говорила Джеки!

Он долго молча смотрел на Фрэнси, пока ее лицо не начало расплываться. Даже несмотря на царящую в салоне полутьму, девочка поняла, что задела его за живое и что она должна иметь это в виду. Наконец, когда вокруг него все снова стало резким. Пол вдруг хлопнул ладонью по ее ноге.

— Ладно, Фрэнси, — сказал он совсем другим тоном. — Давай посмотрим, что там с твоей матерью.

— Будешь ложиться?

— Нет еще, — ответил Николас.

Коуи, которая спала обнаженной, завернулась в простыню и встала с кровати. Коснувшись ногой паркетного пола, она поежилась.

— Холодный. — Потом прижалась к любимому. — А тебе не холодно?

— Только здесь, — сказал Николас, похлопав по своей голове. — Сегодня Кшира два раза неожиданно прорывала сознание, сдвигая пространство и время. Я не мог контролировать свой мозг, как будто им управлял кто-то другой.

— А как ты чувствуешь себя сейчас?

— Прекрасно. Совершенно нормально.

В огромных, темных и полных жизни глазах женщины, казалось, отражался весь блеск ночного Токио.

— Оками-сан тебе поможет.

Коуи прижалась к Николасу, и он еще раз осознал, как эта женщина нужна ему.

— Сегодня вечером он пытался помочь мне, но с ним стало плохо. Оками стар, Коуи. Его ум еще достаточно остер, но он вынужден тратить его на то, чтобы противостоять многочисленным политиканам, пожирающим страну, и боюсь, что в нем не хватает той внутренней силы, которая нужна, чтобы помочь мне в моей борьбе.

Николас надолго замолчал, глядя в окно на огни ночного Токио. Они находились высоко над центром города в ультрасовременном небоскребе со скульптурным фасадом. Николас купил там двухуровневую квартиру, гигантскую по токийским масштабам, и нанял архитектора, спроектировавшего здание, чтобы тот перепланировал интерьер. В результате получилась комбинация поверхностей из розового, серого и черного гранита, смягченная обширными панелями из светлого дерева вишни и более темного, с витой поверхностью дерева кеки.

— Я приготовлю чай, — сказала Коуи, освобождаясь из его объятий.

Николас смотрел на Модульную башню Наигаи. Казалось, она стоит так близко, что можно прыгнуть на ее крышу.

Башня представляла собой паутину опорных лесов и лифтовых шахт, среди которых, как коробочки из-под шоколадных конфет, располагались полностью готовые жилые модули разнообразных размеров, чтобы люди могли менять их по мере изменения своего экономического статуса. То, что двадцать лет казалось эксцентричным, теперь стало анахронизмом — непрактичные и неуютные конструкции метаболистов были обречены на вымирание. Сейчас очень немногие люди решались жить в башне, и Николас удивлялся, почему ее до сих пор не снесли, чтобы освободить место для воплощения в жизнь новых архитектурных идей.

Немного помедлив, он последовал за Коуи вниз по широкой лестнице с перилами из нержавеющей стали, которая вела со второго этажа. На нем располагались две спальни и ванные комнаты в традиционном японском стиле. Нижний этаж был отделан на западный манер, если не считать почти музейной коллекции изделий, собранных Николасом в Юго-Восточной Азии и Китае, заполнявшей стены и остекленные шкафы и все свободные места на мраморных и гранитных крышках кофейных столиков, буфетов и комодов.

Следя за проворными и точными движениями любимой, он вдруг спросил ее:

— Ты когда-нибудь думаешь о нем?

Этот лаконичный вопрос мог бы озадачить любую женщину, но только не Коуи. Она обладала интуицией, острым, реагирующим на все нюансы умом и прекрасно знала человека, с которым жила.

— Я почти никогда не вспоминаю о Мике Леонфорте. — Узким бамбуковым черпаком она отмерила порции зеленого чая, на ее прекрасной формы руке сверкнули бриллианты. — Слишком много горя я испытала с этим человеком. — Она взглянула на Николаса светящимися от счастья глазами. — Поэтому никогда не забуду, как я счастлива, что снова обрела тебя.

Николас наблюдал за тем, как она заканчивала процедуру приготовления чая, двигаясь по отделанной фарфором и деревом кеки кухне. В ее движениях чувствовалась уверенность, которая приходит от ощущения счастья, покоя внутреннего мира и самопонимания. Как она теперь отличается от той почти девочки, в которую он влюбился много лет назад, — как день и ночь! Так же как эта кухня отличается от большой кухни его бывшего дома в предместье города. Эту оживляло и согревало присутствие Коуи, тогда как в той было темно и холодно, как в склепе.

— Ты скучаешь по тому дому? — спросила Коуи, проявив присущую ей проницательность.

— Я вырос там, — ответил Николас, принимая наполненную чаем чашку из обожженной глины. — С ним связано столько воспоминаний. С этим трудно расстаться.

— Ты жалеешь, что продал его?

Он вздохнул:

— Да нет, пожалуй. Но в нем случилось и много плохого. Жюстина была несчастна в нем. А уж когда она погибла в этом дорожном инциденте... — Он помолчал и отхлебнул чай. — Она так и не смогла привыкнуть к жизни в этом доме и очень хотела вернуться в Нью-Йорк.

Коуи взглянула на него поверх края чашки.

— Как и ты, кажется.

— Я не знаю.

— Конечно, хочешь, — шепнула она. — Эта мысль все время у тебя на уме, просто ты сам боишься себе признаться в этом.

— Япония — моя родина.

Эта все понимающая и спокойная женщина казалась ему единственной опорой в этом безумном, безумном мире.

— Возможно, — сказала, она. — Но, может быть, ты не создан для того, чтобы иметь только одну родину. Это не для всех.

— Сейчас я не могу вернуться.

— Там будет видно, — возразила Коуи. — Может быть, ты вернешься скорее, чем предполагаешь.

Он заглянул ей в глаза.

— Я действительно должен буду вернуться, и очень скоро. Американское отделение все еще без президента. Терренс Мак-Нотон, защищающий мои интересы в Вашингтоне, уже провел предварительные переговоры с претендентами, но я собираюсь лично провести решающие встречи. Но откуда ты об этом узнала?

Она рассмеялась, как ребенок.

— Я просто хорошо тебя знаю.

— Да, но как я могу уехать в Нью-Йорк, когда потерял контроль над тем, что творится в «Сато»? Этот человек, Канда Т'Рин, втерся в компанию и в доверие к Нанги-сан.

Они перешли в гостиную. Коуи отдернула шторы, открылся потрясающий вид на охваченный звездным огнем город. Они сели рядом обнявшись.

— Я чувствую, ты не доверяешь ему.

— Если честно, я еще не знаю, что о нем думать, — сказал Николас. — Что-то внутри компании не так, и в этом я подозреваю Канда, Но недоверие к нему понимают превратно. Считают, что я просто ревную его к Нанги-сан.

— Ну так поговори со своим другом еще раз.

— Последствия сердечного заболевания Нанги гораздо тяжелее, чем он пытается это представить. — Николас допил чаи и крепко сжал чашку в руках. — Мне сказали, что для того чтобы окончательно поправиться, ему нужно время. Кроме того, он просил меня не осложнять отношений с Т'Рином. Нанги верит ему и хочет, чтобы я испытывал те же чувства к молодому человеку.

— Тогда поделись своими сомнениями с обоими.

Николас покачал головой:

— В теории это звучит хорошо, но на практике... — Он посмотрел на Коуи. — У меня такое чувство, что происходит нечто, чего я не понимаю.

Коуи нежно коснулась кончиком указательного пальца середины его лба.

— Ты чувствуешь это здесь, своим глазом тандзяна?

— Да.

— Тогда, может быть, ты и прав. — Она вздохнула. — С другой стороны, чем люди становятся старше, тем драгоценнее для них время, дорогой. Мне кажется, ты должен дать Нанги-сан это время. — Она разгладила морщины на лбу любимого и поцеловала его. — Не беспокойся так. Ты уже знаешь, что будешь делать. Следуй своему сердцу, и ты достигнешь цели.

Николас резко отвернулся от Коуи, и она почувствовала, что он сейчас мысленно не с ней. Это было не в первый и не в последний раз. Она не обижалась и не беспокоилась, потому что знала, в эти моменты он думает о своей бывшей жене и излечить его может только время.

— Это хорошо, что ты вспоминаешь о ней, — тихо сказала Коуи. — Это естественно и справедливо.

Николас повернулся к ней с выражением такой боли на лице, что у нее сжалось сердце.

— Дело не в том, что она умерла, с этим я смирился, — ответил Николас. — Дело в чувстве вины. Я оставил ее одинокой и несчастной. Она умоляла меня не уезжать. Жюстина ненавидела Японию, тосковала здесь, но я старался не замечать ее состояния.

— Но ты ведь не виноват в том, что произошел этот несчастный случай. Они с подругой ехали на машине из Токио домой, а ты был в Венеции с Микио Оками.

Он кивнул.

— Я старался дозвониться до нее. Дважды, глубокой ночью, но она так и не подошла к телефону. Разозлилась на меня и, вероятно, просто не хотела разговаривать.

— Дело не в этом, — сказала Коуи. — Даже если бы ты и был в это время в Токио, то все равно не смог бы спасти ее. Такова была ее карма.

Николас крепко обнял Коуи и поцеловал. Как всегда, она была права. Пора проститься с прошлым.

— Пусть прошлое хоронит своих мертвецов, — прошептал он. — Карма в том, что мы с тобой снова встретились. — Он ласкал ее, вдыхал аромат ее волос и чувствовал, как его охватывает спокойствие. — Я так счастлив, что нашел тебя!

Подземные торговые залы гигантских токийских супермаркетов в рабочие часы были забиты людьми. Но после пяти часов, когда магазины закрывались, они были пустынны. Зал отделения «Тамаямы» в Гинзе, на улице Харуми, представлял собой огромное торговое помещение, спроектированное на манер английского садового лабиринта — все было устроено так, чтобы как можно более облегчить процесс покупок в разнообразных секциях.

Этот подземный этаж ночью производил странное впечатление. Ушли даже уборщики, и тускло поблескивающие при дежурном освещении прилавки и полки были лишены товаров, а следовательно, и смысла. Но за этим торговым залом находилось другое, гораздо более укромное место. Днем оно обычно пустовало, его использовали по ночам, что было очень полезно Мику. Дело в том, что он — и ряд его корейских партнеров — два года назад купили «Тамаяму». Снижение оборота во время кризиса исчерпало все резервы торгового дома, специализирующегося на снабжении японского потребителя товарами всемирно известных фирм по весьма высоким ценам. За крайне короткий период преуспевающая прежде компания подошла к грани банкротства. Когда пришли Мик и его партнеры, они выкинули девять десятых товаров со всемирно известными ярлыками и заменили их импортом из Тайваня, Малайзии и Китая.

Результат оказался потрясающим. Люди, которые раньше покупали престижные вещи, были рады, что цены на них снизились вдвое и оборот торгового дома резко пошел вверх. Новое руководство «Тамаямы» собиралось применить этот же принцип к товарам длительного пользования и бытовой электронике, изготовленной в Юго-Восточной Азии, в основном на предприятиях, принадлежащих Мику Леонфорте.

Сегодня Мик прибыл рано, чтобы лично проследить за всеми стадиями подготовки к обеду, который был устроен генеральным прокурором Гиндзиром Мачидой в честь членов фирмы «Денва партнерз». В отличие от большинства других деловых встреч еда на этом обеде имела не меньшее значение, чем сами переговоры.

Когда Мик появился из подсобных помещений, то увидел, что отделанная деревянными панелями комната была декорирована, в приглушенных тонах, как он и приказал. Под гигантской хрустальной люстрой сиял своим великолепием длинный стол из дерева вишни. Столовые приборы и посуда сверкали, как бриллианты в витрине ювелирного магазина, а возле каждого прибора стояла написанная каллиграфическим почерком карточка с именем одного из гостей.

В комнате находилось двенадцать человек, включая Мачиду. Генеральный прокурор одного за другим, на японский манер, представил гостей, в то время как официантки, одетые в кимоно и оби, обносили их шампанским «Луи Роджер», малосольной белужьей икрой и излюбленным японцами торо. В комнате было уже накурено, и под потолком повис похожий на городской смог дым, который колебался в струях холодного воздуха кондиционеров.

Вскоре Мачида пригласил всех гостей к столу, и приглашенные, сверяясь с карточками, заняли предназначенные им места. Одно место осталось незанятым. Мик уселся во главе стола, а Мачида — напротив него, по другую сторону. Это послужило сигналом обслуживающему персоналу откупорить бутылки с вином. Мик, обладавший несомненным обаянием, взирал на присутствующих с видом великодушного диктатора, который благосклонно рассматривает своих сатрапов. Золотистое французское вино лилось, как вода в фонтанах Парижа. Все присутствующие были в превосходном и благожелательном настроении. Мик не ошибся. Экономический спад только усилил почти маниакальную любовь этих людей ко всему редкому и дорогостоящему.

— Добрый вечер, джентльмены, — произнес он, заглядывая в глаза всем по очереди. — Я польщен тем, что вы согласились прибыть на нашу небольшую встречу. И, если мне будет позволено это сказать, был весьма рад познакомиться с каждым из вас в отдельности, — Прекратив расточать любезности, Мик опустился на свой стул.

Официантки поставили перед каждым гостем по маленькой тарелочке с салатом. Из двери кухни появилась Хоннико, она толкала перед собой тележку с огромной, чеканного серебра супницей и большим половником. Каждому из приглашенных она положила на тарелку с салатом по кучке каких-то черно-желтых бобов в прозрачной желеобразной массе. Гости с удивлением смотрели на незнакомое блюдо, пытаясь определить, что это такое.

— Наша первая перемена ведет свое происхождение из Китая, — объявил Мик, — собственно говоря, прямо из Запретного города. — Он горделиво улыбнулся и воздел вверх руки. — Сегодня, джентльмены, мы едим, как императоры!

Гости взяли свои вилки и принялись за нечто, похожее на бобы, а Леонфорте продолжил:

— На сегодняшний вечер я приготовил было речь, но вчера мне посчастливилось в парке подслушать разговор двух пожилых мужчин, которые достаточно хорошо представляют себе теперешнее положение в мире. Один заявил, что массы обречены поклоняться любой идеологии, которая потакает их примитивным инстинктам. Что он хотел этим сказать? Скорее всего, он говорил о том, что люди хотят иметь жилище, здоровье и пищу. Вот элементарные человеческие инстинкты — и мы должны признать, что это хорошие инстинкты, не правда ли? Но сколько расовых и этнических войн в мире, сказал первый собеседник, начинается и ведется под лозунгами сохранения жилищ, здоровья и самой жизни! И это не случайность. После краха мировой коммунистической системы снова возродилась идея фашизма. Это происходит в Германии. В Италии избиратели привели к власти коалицию, которую возглавляют люди, считающие кумиром Муссолини. В России, где царит хаос, вызванный рыночной экономикой, на политическую арену выдвинулся человек, провозгласивший: «Россия превыше всего. К черту всех остальных!» Он заявил, что надо начать войну с Соединенными Штатами и отнять у них Аляску. И миллионы людей называют подобного авантюриста великим! Разве это не безобразие? Второй пожилой мужчина отнюдь не возмутился тем, что в ряде стран возник неофашизм. Он спросил: «А разве нет величия в тех, кто готов рискнуть всем, чтобы уничтожить старые порядки, сложившиеся группировки, покончить с всепроникающей коррупцией? Для этого нужны чрезвычайные меры и незаурядные люди. Разве можно иначе избавиться от этой заразы? Разве цель не оправдывает средства?»

Мик поднял руку и, сделав паузу, заговорил с еще большей страстью:

— Подумайте, можно ли отвергать этих харизматических личностей, способных воспламенить огромные массы людей, чтобы воплотить в жизнь свои идеи? Можно ли отвергать их методы — иногда безжалостные, но направленные на то, чтобы выполнить желания миллионов простых людей? И должны ли мы — признанные лидеры, элита общества — стоять в стороне, спокойно наблюдая за тем, как общество, подобно взбесившемуся псу, пожирает само себя? Или, быть может, мы существуем для того, чтобы управлять массами и направлять их? Значит, мы должны взять общество за глотку и установить свои жесткие правила! Эта дилемма стара как мир. Веками ее пытались разрешить философы, политики, генералы и теологи и не пришли к сколько-нибудь определенным выводам.

Официантки начали убирать тарелочки из-под салата, а Мик широко развел руки, как бы пытаясь обнять всю комнату.

— Надеюсь, вам понравилась эта закуска императоров. А сейчас, в перерыве между переменами, мне хочется спросить каждого из вас, к какому из двух лагерей он примкнет. — И Мик почтительно поклонился седому человеку, сидящему слева. Он возглавлял известную фирму, которая специализировалась на торговле электроникой. — Может быть, мы сможем начать с вас, Асада-сан?

— Мне ответ кажется совершенно ясным, — сказал Асада. — Сразу после войны, по нашему общему молчаливому согласию, мы создали Либерально-демократическую партию. Она правила безо всякой альтернативы и до недавнего времени полностью контролировала политику и экономику нашей страны. Без ЛДП и тщательно подобранных ею премьер-министров Япония не достигла бы того, что назвали «великим экономическим чудом», которое побежденную страну, находящуюся на грани обвальной инфляции и безработицы, превратило в экономического колосса. — Он кивнул. — Да, временами методы, которыми пользовалась ЛДП, чтобы обеспечить контроль над страной, были безжалостными — по некоторым стандартам даже жестокими. Но все мы должны согласиться с тем, что это было необходимо и делалось в интересах Японии. Факты говорят сами за себя. Поэтому я бы сказал, что в данном случае цель действительно оправдала средства.

Один за одним сидящие за столом люди почти одинаково отвечали на поставленный вопрос.

Когда они закончили, Мик сказал:

— Я поздравляю вас всех — вы понимаете природу истинного величия.

— Но что это дает? — спросил Асада. — Так было в прошлом, а все мы понимаем, что прошлого не вернуть. ЛДП отстранили от власти, и мы остались с правящей коалицией, настолько слабой и раздираемой противоречиями, что каждые шесть месяцев имеем нового премьер-министра. Кто в этом зале сможет сказать, куда приведет эта политика постоянного компромисса? Никуда. Ах, если бы мы могли вернуть старое!

Мик наклонился вперед, в его глазах зажегся фанатичный огонек.

— Вы не правы, мои друг, — сказал он. — Вспомните еще раз разговор между двумя пожилыми мужчинами в парке. Первый живет в прошлом. Для него хорошо то, что прошло. Может быть, и для вас тоже. И, напротив, старик, который оправдывает человека, воскликнувшего: «Моя страна превыше всего!», живет в будущем. Но вот что я вам скажу, джентльмены: ни у того, ни у другого нет настоящего, и поэтому они обречены остаться на обочине магистрального исторического процесса.

Леонфорте немного помолчал, словно наслаждаясь повисшим в воздухе напряженным ожиданием, и заговорил снова:

— То же самое ожидает и вас, если не проникнетесь верой в то, что вам необходимо изменить свои взгляды на жизнь и на мир. Если не объединитесь со мной в моем наиболее смелом — и доходном — начинании!

Мик опять широко развел руки, но теперь этот жест производил впечатление, будто он хочет заключить всех в свои объятия. Дверь на кухню открылась, и вошли официантки, возглавляемые Хоннико. Оратор прекратил пророчествовать и сказал более спокойным тоном:

— Джентльмены, я пока что остановлюсь на этом, весьма важном пункте, чтобы дать вам насладиться главным блюдом нашего меню. Приятного аппетита!

Разлили по бокалам новую перемену вин — на этот раз это было густое, темно-красное Петрус урожая 1960 года. Затем принесли главное блюдо — тушеное мясо темного цвета с острым ароматическим уксусом и луком соте. Гарниром служили, разумеется, японский рис и тонкие стебли молодой спаржи.

Мик высоко поднял свой бокал, произнес тост за здоровье гостей и заговорил снова:

— Посмотрите на массы, этих рабов телевидения, радио и газет. И взгляните на себя — людей, обладающих таким умом и силой воли, которые возвышают вас над всеми остальными. Вы не являетесь ничьими рабами. — Леонфорте вещал, как баптистский священник или экзальтированный телевизионный проповедник, который старается загипнотизировать своих слушателей: — Вы — суперэлита. — Он, подобно политическому демагогу, играл на потаенных свойствах человеческого характера, которые не зависят от расы, происхождения или религии, а прячутся где-то в глубине души каждого, свернувшись, как змеи, готовые в любой момент выползти наружу.

— Терпимость к культурному и философскому разнообразию, характерная для политических систем стран вроде Соединенных Штатов, является идеальной средой для возникновения такой суперэлиты, — продолжил он. — В атмосфере открытости и созидания каждый человек может стать сильнее и богаче, чем при деспотическом режиме. Предвзятые мнения — проклятие политически лояльного индивидуума — могут остановить развитие суперэлиты в зародыше. Университеты, готовящие ее потенциальные кадры, сейчас платят огромные гонорары проповедникам терпимости и свободы слова, противникам расовой ненависти. Именно в такой атмосфере суперэлита развивается особенно бурно. — Но кого я называю суперэлитой? Тех людей, кому суждено править массами... — Леонфорте вытянул руку и театральным жестом начал указывать поочередно на каждого сидящего за столом. — Вас, Асада-сан... вас, Моримото-сан... вас... и вас... и вас.

Его выставленный вперед указательный палец рассекал воздух, как хлыст.

— Элитой я считаю всех, кто здесь присутствует, кто в корне отличается от других, живет по другим правилам, поступает, как хочет, и легко забирает власть в свои руки, как это делает император, подхватывая свою горностаевую мантию. Мы видим грядущее, видим то, что простой человек, заключенный в жесткие рамки своего жалкого существования, даже не может себе представить. А японцы мы или европейцы — не имеет значения, потому что мы говорим на одном языке.

Мик театрально понизил голос почти до шепота, и все наклонились вперед, не желая упустить ни единого его слова.

— У нас есть право — нет, нет, у нас есть долг извлечь преимущества из той свободы, которую предоставляет нам политически правильно функционирующее общество, — оратор поднял палец вверх, — и мы можем начать это делать прямо здесь. — Он указал на стол: — То, что мы едим, как императоры, не случайное совпадение, джентльмены. Происходит нечто вроде посвящения, магического ритуала. — Мик победно улыбнулся. — Вы знаете, в джунглях Вьетнама и во всех примитивных обществах существует поверие, что для того, чтобы действительно уничтожить своего врага, нужно съесть его!

— Что за чушь? — сказал Исе Икудзо, сидевший справа от Николаса толстяк, глава металлургической корпорации, который, если Мика правильно проинформировали, был известен своими сомнительными связями с якудзой — кланом Сикей. — Вы сказали, что первое блюдо китайского происхождения. И оно было достаточно вкусным!

— Да, конечно, — сказал Мик, улыбаясь еще шире. — Нашей закуской были императорские пчелы зажаренные в собственном меду и соку. Разве не деликатес?

— Без сомнения, — сказал Асада с легким поклоном. — Редко когда представитель западной цивилизации вроде вас проявляет столь изощренный вкус. Лично я ожидал типично европейского стола.

Раздался общий смех, гости одобрительно закивали головами. «Всем, конечно, понравились китайские императорские пчелы. Этого можно было ожидать», — подумал Мик.

— А как насчет главного блюда? — спросил Икудзо.

— Разве оно вам не понравилось, Икудзо-сан? — поинтересовался через стол Асада. — Тоже весьма необычное, не правда ли?

Икудзо пожал плечами.

— Я бывал в Венеции и пробовал их фегато — особо приготовленную печень.

— Да, печень, которую вам подали, приготовлена по вьетнамскому рецепту, — сказал Мик. — Но чья печень! Мы все помним покойного Родни Куртца. Какая печальная история! — Он указал на пустое кресло. — В память о нем мы оставили для него свободное место. — Леонфорте опять заговорил тоном проповедника: — Ив память о его попытке подчинить «Денва партнерз» своим целям мы только что съели его печень.

Наслаждаясь произведенным эффектом, он отступил назад. Поднялся ропот голосов, вызванный его неожиданным сообщением.

— Это неслыханно, чудовищно! — вскричал Икудзо, а Асада побагровел, как будто его должно было вот-вот вырвать. И он был в этом не одинок. Все двенадцать человек, бледные как привидения, вскочили на ноги крича и потрясая кулаками. Один Мачида сидел посреди этого хаоса как статуя, не отвечая на гневные вопросы и не глядя на своих коллег.

Наконец он отодвинул свои стул и тоже встал.

— В этом нет ничего чудовищного! — Его властный голос прорезал поднявшийся шум. — И я предлагаю выслушать мистера Леонфорте.

Постепенно все уселись обратно на свои места. Большинство отодвинули свои тарелки поближе к середине стола, а некоторые даже отвернулись от них.

— Теперь мы все являемся одним целым! — выкрикнул Мик, и все головы повернулись в его сторону. — Мы отведали власти и теперь связаны своего рода кровавой клятвой! — Он нанизал на вилку кусок темного мяса, положил его в рот и начал жевать с видимым удовольствием. Проглотив его, он продолжил: — Мы уничтожили своего врага. Теперь мы должны воссоединиться, чтобы использовать «Денва партнерз» так, как нам это необходимо.

Икудзо швырнул на стол вилку.

— Хватит с меня этой чертовщины! Не делайте из нас дураков. — Он вскочил на ноги. — Вы злоупотребили обязанностями и правами хозяина. У меня нет перед вами никаких обязательств.

— Мне кажется, было бы лучше, если бы вы остались и выслушали меня, — спокойно сказал Мик. — После этого вы, разумеется, можете уйти.

— Я уйду сию же минуту! — вскипел Икудзо. — Кто вы такой, чтобы ставить мне условия? Вы итеки — иностранец и не имеете на меня никакого влияния.

— Икудзо-сан, мне больно, что между нами возникло подобное несогласие, — ответил Мик. — Разумеется, если вы хотите, то можете уйти хоть сейчас.

— Да, хочу, — тяжело пыхтя, фыркнул толстяк. Он оглядел стол и сделал формальный прощальный поклон.

Мик подождал, пока глава металлургической корпорации приблизился к двери, и сказал:

— Икудзо-сан, буду вам очень признателен, если вы ответите на один мой вопрос.

Толстяк повернулся к Леонфорте:

— И о чем вы хотите меня спросить?

— Вы ведь были неафишируемым компаньоном в «Стернголд ассошиэйтс», не так ли?

— Зачем вы спрашиваете о том, что наверняка знаете? — отрезал Икудзо. — «Стернголд» принадлежала Родни Куртцу.

— А знаете ли вы, что мистер Куртц планировал выжить вас из «Стернголд» так же, как и из «Денва партнерз»?

На лице Икудзо появилось выражение, похожее на страх.

— Что вы хотите этим сказать?

— Родни желал избавиться от вас как от партнера, поэтому согласился обменять ваш пакет акций «Стернголд» на половину его доли в «Денва партнерз». Но вы не произвели последней выплаты, следовательно, чисто технически нарушили контракт. Куртц отдал определенные указания на случай его смерти и смерти своей жены. «Стернголд» находится сейчас в ведении американской юридической фирмы «Батс энд Батс». Согласно завещанию Куртца все интересы «Стернголд» в «Денва партнерз» были переданы «Вордтел инкорпорэйтед», корпорации, которую я только что купил.

— Что? Но это ведь невозможно! — прошипел Икудзо. — Родни не мог этого сделать. Он знал, что у меня были денежные затруднения. Я встречался с ним на прошлой неделе. Он определенно обещал мне, что у меня есть еще шесть недель для того, чтобы выплатить ему остаток долга. Мы договорились.

— Вы так полагаете? — усмехнулся Мик, выкладывая на стол пачку документов. — Родни солгал вам. Знаете, как говорили о Куртце в Германии? Нельзя стоять по ветру, когда Родни мочится. — Леонфорте увидел, что глаза Икудзо помимо его воли потянулись к документам. — Ну, чего же вы ждете, Икудзо-сан? Вы вольны уйти. — Мик сделал паузу. — Или можете вернуться за стол, и мы переоформим ваше участие в «Денва партнерз». — На лице Леонфорте снова появилась широкая улыбка победителя. — Уверяю вас, я гораздо более надежный партнер, чем Куртц.

Все внимание сидящих за столом гостей было приковано к толстяку, который медленно подошел к своему креслу и плюхнулся в него. Мик любезно пододвинул ему документы.

Затем он вновь повысил голос:

— Асада-сан сделал совершенно правильное замечание. Старые времена ушли безвозвратно, джентльмены. Как сказал Ницше, их лебединой песней был Моцарт. Или, в нашем случае, сегун Ияэсу Токугава. Когда в 1800 году правительство Мейджи лишило самураев их статуса и привилегий, оно лишило Японию ее истории — самой ее души. Именно поэтому Трансокеаническая киберсеть жизненно важна для будущего Японии. Сейчас ваше общество компьютерно неграмотно. Ваши дети оканчивают школу, так и не научившись владеть тем единственным инструментом, который будет им необходим в двадцать первом столетии. Япония должна уметь передавать все виды информации по Киберсети, как это делают американцы и европейцы. И наша страна сделает это по-своему. Должна будет сделать, потому что это имеет первостепенное значение, если, конечно, Япония хочет повысить эффективность своего производства и в будущем успешно конкурировать с другими державами. Киберсеть — первая подобная суперсеть мирового значения в Японии и, следовательно, будет принята в качестве всеяпонской компьютерной сети. Более того, в сочетании с цифровой видеотехникой, могу вас заверить, она очень скоро станет обладать монополией на передачу и распространение информации. Честно говоря, я предпочел бы организовать свою собственную Киберсеть, но, как вы знаете, технология цифровой передачи изображения Трансокеанической защищена патентами, что надежно предохраняет ее от воровства.

— Да, если бы появилась подобная конкурирующая сеть, мы подали бы на ее владельцев в суд и выиграли бы дело, доведя их до банкротства, — заявил Асада-сан.

— Совершенно верно, — ответил Мик. — Именно поэтому я и вступил в «Денва партнерз». Технология цифровой передачи изображения в ближайшие десятилетия принесет миллиарды и миллиарды долларов — не только сама Киберсеть, но и неизбежно последующая за этим продажа лицензий. Но дело в том, что Киберсеть еще не используется на все сто процентов своих возможностей, и именно потому мы сегодня собрались здесь. Распространение информации. Вдумайтесь на минуту в эти слова. Киберсеть должна неизбежно превратиться в единственное мощное средство, с помощью которого люди в Японии и по всему Тихоокеанскому побережью смогут обмениваться информацией. Но она также может быть использована для того, чтобы влиять на людей, бизнес и тому подобное. Это следующее поколение коммуникационных систем после спутникового телевидения. Оно имеет перед ним огромное преимущество, потому что спутниковое ТВ, как мы все знаем, не в состоянии беспрепятственно пересекать любые международные границы. — Мик оглядел сидящих за столом. — Вряд ли мне надо напоминать вам пример «Стар ТиВи» Руперта Мердока, которое должно было прекратить трансляцию новостей Би-би-си на Китай, потому что эти программы критиковали позицию китайского правительства в области прав человека. Для Киберсети такой проблемы не существует, потому что передача по ней не регулируется никакими договоренностями. Никто не сможет определить, какая именно информация распространяется по задействованной компьютерной сети. Мы с вами станем создателями — властителями, если хотите, — собственной информационной магистрали.

Он немного помолчал, чтобы дать гостям время проникнуться сказанным.

— Для нас перестанут существовать любые тайны, мы будем в курсе всех событий, всей деловой деятельности. Владея этой системой, мы сможем промывать мозги пользователям. Представьте себе возможности круглосуточной рекламы. Если, к примеру, нам понадобится опять возродить сильную Либерально-демократическую партию, нужно будет только начать передачу по Киберсети ежедневных дискуссий, представляющих политику ЛДП в выгодном свете. Запуская их день за днем, ночь за ночью, мы достигнем желаемого эффекта — в значительной мере нейтрализуем другие средства массовой информации, настроенные против ЛДП.

Он опять помолчал, давая собравшимся время для размышлений.

— Рассмотрим другую возможность. Например, нам понадобится узнать, чем занимаются противники корпорации «Мицуи», в министерстве иностранных дел или в главном полицейском управлении. Неужели вы думаете, что по прошествии года какое-нибудь кайрецу или министерство сможет эффективно работать без Киберсети? Конечно же, нет, если они захотят действовать на международной арене! Только представьте себе! Вы будете иметь ту же — да нет, гораздо большую — власть, что и в прошлом, не говоря уже о той, за которую вы цепляетесь сейчас, по-старому подкупая полицию и все же опасаясь ее, действуя, под пристальным вниманием общественности и средств массовой информации. Контролируя Киберсеть, вы сможете отказаться от старых методов, ведь они из-за участившихся расследований прессы и полиции становятся все опаснее и опаснее. Паутина, которую вы так искусно плели весь послевоенный период, стала анахронизмом и требует для обеспечения своей жизнедеятельности больше времени и ресурсов, чем вы в состоянии ей уделить. — Он развел руками. — Все это — и даже гораздо большее — вы сможете получить с помощью электроники; все операции будут проводиться быстро, просто, эффективно, и, что самое важное, их будет абсолютно невозможно проследить.

— Ваша концепция, без сомнения, революционна. Но какой бы энтузиазм она ни вызывала, хочется знать, насколько возможно ее воплотить в жизнь? — спросил Асада. — Вместе с технологией приходит опыт. Компании не начнут передавать свои секретные данные по Киберсети, пока не будут уверены в том, что передача действительно конфиденциальна. В настоящий момент эти передачи не засекречены, каждый может воспользоваться данными другого.

— Асада-сан и прав и не прав. — С ловкостью фокусника Леонфорте разжал руку. В центре ладони лежала, поблескивая как платина, небольшая микросхема. — Джентльмены, позвольте представить вам Литиевый Чип с Алгоритмом Кирона. ЛЧАК представляет собой улучшенную версию американской микросхемы с алгоритмом Слипджек — это так называемое защищенное кодирующее устройство, которое сделает невозможным подслушивание в Киберсети, по крайней мере все так будут считать. Мы выдадим его всем компаниям, которые подключатся к нам в течение первых шести месяцев. Это послужит как бы стимулом, побудительным мотивом для подключения к Киберсети.

По лицу оратора медленно расплылась улыбка.

— Но мы, конечно, не скажем им, что ЛЧАК может также и дешифровать любой код, как бы сложен он ни был. Он является идеальным подслушивающим устройством, потому что способен расшифровывать как аудио, так и видеосигналы.

Леонфорте достал из-под стола два электронных устройства и указал на тот, что стоял слева от него.

— Вот это аппарат, на котором записан разговор, зашифрованный с помощью американского алгоритма Слипджек. — Мик произнес слово «играй» и из устройства послышались совершенно неразборчивые звуки.

— Может ли кто-нибудь сказать, что за разговор записан на пленке?

Все молчали.

Мик включил обратную перемотку и взглянул на присутствующих.

— У меня нет ни малейшего сомнения в том, что если любой из вас возьмет эту пленку и попытается расшифровать ее существующими методами, то провозится до конца года, но так и не сможет раскрыть алгоритм Слипджек. Это действительно мощное средство.

Теперь он подключил аппарат, стоящий справа, к первому.

— В этом устройстве установлен ЛЧАК. Сейчас я пропущу сигнал через него. — Мик включил устройство и снова сказал: «Играй». Послышались первые фразы разговора американцев.

— Пока мы не проявляли такой инициативы, господин президент.

— Значит, это нужно сделать.

Мик увидел, что все сидящие за столом непроизвольно наклонились вперед, узнав голос президента Соединенных Штатов Америки. Он говорил слегка в нос.

— Скажите Митчесону из Торговой палаты, что он совершает политическую ошибку, и мне это не нравится. Японцы должны покупать у нас больше риса. Такова генеральная линия.

— Но Митчесон хотел бы знать, какими полномочиями он обладает?

— Мне не важно, какими методами он этого добьется. С японцами надо придерживаться жесткой политики, это дает свои плоды. Я хочу, чтобы они покупали больше риса. Вы поняли?

— Разумеется, сэр.

Мик выключил аппаратуру. В комнате воцарилось напряженное молчание.

Наконец Моримото, глава отдела Стратегического бюро МВТП, прокашлявшись, произнес:

— Основным партнером в Киберсети является «Сато Интернэшнл». — Он оглядел комнату. — Я знаю Тандзана Нанги, как, впрочем, и каждый из присутствующих. Он не позволит, чтобы подобное оборудование было вмонтировано в аппаратуру Киберсети. Если даже мы вас поддержим, Нанги-сан этого не сделает.

— Нанги-сан — старый человек, — ответил Мик. — Кроме того, он болен. Его недавний сердечный приступ...

— Нас заверили, что его болезнь несерьезна, — сказал Асада.

— Да, так же как мы будем заверять, что микросхема ЛЧАК сделает невозможным электронное подслушивание. Разве от этого данное заявление станет правдивым? — Леонфорте помолчал. — Да, его сердечный приступ был легким, так, во всяком случае, нам сказали. Но что если дело обстоит хуже, чем мы думаем? Что если умственные способности Нанги-сан постепенно ослабляются? — осторожно спросил он. — Хотели бы вы, чтобы такой человек возглавлял «Сато Интернэшнл»?

— Вам известно что-то, чего мы не знаем? — спросил Асада. Мик, казалось, подумал минуту и сказал, подчеркивая свои слова театральным жестом:

— Сердечный приступ случился с ним примерно...

— Шесть месяцев тому назад, — вставил Моримото.

— Он уже вернулся за свой рабочий стол? — с невинным видом спросил Мик.

— Нет, — задумчиво произнес Асада. — Вероятно, он действительно себя плохо чувствует, если не смог прибыть на презентацию Киберсети.

— Но если Нанги-сан так плох, — сказал Моримото, который не мог упустить возможности, чтобы не вставить слово, — он не должен возглавлять такое могущественное и влиятельное кайрецу, как «Сато Интернэшнл».

Все согласно закивали головами. Каждый из находившихся в комнате знал, как Моримото относится к Нанги. Он считал, что Тандзан обладает чересчур большой властью, хотя, возможно, говорил это просто из ревности. До того как уйти в большой бизнес, Нанги был высокопоставленным сотрудником МВТП. И хотя он и оставил достаточно заметный след в Министерстве внешней торговли и промышленности, гораздо большую известность Нанги приобрел, возглавляя «Сато Интернэшнл».

— Тут мы с вами подошли к ключевому моменту, — сказал Мик. — К контролю над материнской компанией, «Сато Интернэшнл». До тех пор пока «Сато» являлась кайрецу, которую возглавлял один человек, захватить контроль над ней было не под силу даже такой могущественной группе, какую представляем собой мы. — Глаза Леонфорте сверкали, теперь он говорил быстро и эмоционально. — Но с появлением Киберсети и «Денва партнерз» ситуация коренным образом изменилась. «Сато» оказалась в настолько стесненном финансовом положении, что, для того чтобы запустить в действие Киберсеть, была вынуждена искать поддержки на стороне.

— Но мы только младшие партнеры, — возразил Асада. — Основной капитал все равно остался у «Сато».

— Только на определенных условиях, — ответил Мик. — По заключенному соглашению, кредит, который «Денва партнерз» оказала «Сато Интернэшнл», должен быть возвращен в течение девяноста дней. Если этого не случится, мы получим возможность просочиться в компанию. Я прослежу за тем, чтобы кредит не был возвращен. Фактически я могу это гарантировать. В ответ на эту услугу я хочу, чтобы вы выбрали меня председателем правления «Денва партнерз». В этом качестве, опять же согласно одному из пунктов соглашения с «Сато», если они не смогут вовремя вернуть кредит, я автоматически оказываюсь членом совета директоров. Это все, что мне нужно, для того чтобы впоследствии обрести полный контроль над «Сато Интернэшнл» и Киберсетью. Попав в совет директоров, я получу возможность проводить индивидуальную обработку каждого из членов, пока не наберу большинства, которое проголосует за отставку Нанги и выберет меня в качестве нового президента.

В комнате опять воцарилось молчание. Глядя на выражения лиц присутствующих, Мик понял, что он выиграл свою партию. Он ставил на то, что эти люди — Дай-Року — не могут испытывать теплых чувств к известному либералу Нанги, завидуют его могуществу и боятся партнера Нанги, Николаса Линнера.

Все, что он им сказал, было правдой — вернее, почти правдой. Но у него был и другой, скрытый стимул. Ему нужен был контроль над «Сато Интернэшнл». Несмотря на нынешние финансовые затруднения, компания оставалась самой влиятельной кайрецу как в самой Японии, так и во всем мире, и ее мощь могла сотворить чудеса и открыть для Мика дверь в легальный бизнес. «Сато» была его билетом в реальный мир, он хотел его потрясти, стать его движущей силой. Слишком долго он дергал за ниточки тайно, спрятавшись в джунглях Вьетнама. А то, что совладельцем «Сато Интернэшнл» был Николас Линнер, его темный близнец, его Немезида, только обостряло это желание. Быть инициатором уничтожения Линнера — в этом таился непреодолимый соблазн.

Когда, по его мнению, прошло достаточно времени, Мик сказал:

— Это и есть наш шанс начать определять настоящее Японии и воспрепятствовать теперешней «Сато Интернэшнл» влиять на ее будущее.

— А как же Линнер-сан? — Неприкрытый страх на лице Асада говорил о том, что они сдаются. Все присутствующие желали этого, хотели, чтобы Леонфорте вел их, они увидели за ним будущее и решили присоединиться к нему.

Мик усмехнулся и спокойно сказал:

— Оставьте Линнера мне. Я знаю, как справиться с ним. Обещаю вам, Николас не помешает нашим планам. — Он наклонился вперед. — А теперь скажите мне, кто из вас хочет пойти за мной? Подумайте. Не будет преувеличением сказать, что этот выбор жизненно важен. Используем ли мы «Денва партнерз», чтобы захватить контроль над «Сато Интернэшнл»? — Он оглядел стол. Один за другим все молча закивали. Отказавшихся не было.

Позднее, когда все, включая Мачиду, ушли, Леонфорте, сидя в кресле и куря сигару, невидящим взором смотрел на потолок. Стол был пуст, его деревянная полированная поверхность издавала приятный запах лимонного воска. На кухне Хоннико наблюдала за уборкой помещения.

В такие минуты Мик часто думал о Коуи. Шесть месяцев, проведенных с ней, были трудными, в некотором роде даже болезненными. Ему казалось, что он находится в тюрьме. Но забыть это время он не мог. Коуи, несомненно, презирала его, и одного этого было достаточно, чтобы выгнать ее. Родственные связи, конечно, были весьма полезными, но зачем нужна женщина, которая вот-вот плюнет в тебя, когда лезешь к ней в постель? И все-таки именно эта ненависть и привлекала его к ней. Когда Коуи исчезла, ему стало недоставать именно этого, а вернее, того небольшого набора унижений и оскорблений, который он использовал, чтобы ненависть в ней не утихала. В душе остался какой-то осадок — как горечь во рту, как пепел в мусоросжигательной машине.

От этих неприятных воспоминаний Мика отвлекла вновь появившаяся из кухни Хоннико, сменившая кимоно и оби на элегантный пепельно-серый костюм от Армани. Косметики на ее лице почти не было, и это особо подчеркивало восточный разрез ее глаз — в этом контексте светлые волосы выглядели еще более необычно.

— Великолепный спектакль, — сказала она.

— Ты думаешь? — Мик выпустил облачко ароматного дыма и утвердительно кивнул. — Да, презентация прошла прекрасно, но я только сказал им то, чего они больше всего хотели услышать. Я опустил у них перед носом крючок и поводил немного, но они уже достаточно созрели, чтобы схватить его. Им не нравится неопределенность настоящего, они тоскуют по прошлому и боятся будущего.

Он покатал сигару во рту с каким-то непристойным видом, потом пососал ее и медленно выпустил дым.

— Но, кроме того, мне еще повезло. — Мик двумя пальцами поднял мини-диск, который подала ему Хоннико. — Задуманный мной план похищения этого диска из научно-исследовательского отдела «Сато Интернэшнл» мог проколоться во многих местах.

— Я не вижу где. Ты все предусмотрел, — сказала Хоннико.

— Предусмотрительностью люди обычно оправдывают свои неудачи. — Мик покрутил диск между пальцами. — Одного этого недостаточно.

Хоннико подошла, села рядом и потрепала его по голове.

— Какое это имеет значение? Ты получил то, что тебе было нужно.

— Я получил технологические секреты Киберсети, но хотел совсем другого, секреты мне не нужны. Эта кража является просто уловкой, призванной отвлечь их внимание от реальной угрозы, которая таится в контракте, подписанном «Сато» с «Денва партнерз». Я не хочу, чтобы кто-нибудь в «Сато» задумывался над этим соглашением. Пусть они теряются в догадках, пытаясь найти того, кто украл их драгоценные данные и почему. Бог им в помощь!

Мик опять пососал сигару и выпустил облачко голубоватого дыма.

— Но того, что мне нужно, я не получил, — продолжил он. — Не получил головы Линнера. Пока еще нет. — Внезапно он улыбнулся хорошо знакомой ей мальчишеской улыбкой. — Хочешь взглянуть на плоды наших трудов?

— Спрашиваешь! — Она пододвинула кресло поближе.

Мик вытащил из дипломата компьютер класса ноутбук с мультимедиа и дисководом на оптических дисках. Запустив компьютер, он перешел на этот дисковод.

— Готово, — сказал он, поднося палец к клавише «Ввод». — Стоит мне нажать сюда, и данные Киберсети появятся на экране. — Мик вдохнул сигарный дым, наслаждаясь горьким вкусом, а затем, медленно выпуская его из полуоткрытых губ, нажал на клавишу. Светодиод на дисководе зажегся, и данные начали с диска загружаться в оперативную память.

Почти мгновенно экран заполнился расположенными в кажущемся беспорядке сложными формулами, командами операционной системы и данными в шестнадцатиричной записи — массив данных Киберсети и список файлов.

— Ага! — облегченно вздохнул Мик, постранично просматривая данные. Вдруг он так стиснул зубами свою сигару, что чуть было не перекусил ее пополам. — Что за черт?

Данные начали пропадать с экрана. Пальцы Мика забегали по клавиатуре, он делал все возможное для того, чтобы перенести данные на жесткий диск до того, как они будут потеряны. Прежде чем экран окончательно очистился, он ухитрился спасти почти две трети.

Леонфорте попробовал загрузить остальные данные с оптического диска и получил сообщение об ошибке. Потом попытался физически считать их непосредственно с диска и, к своему изумлению, увидел, что диск не содержит никаких данных. Мик попробовал получить доступ к данным еще одним способом, результат был прежним. Он выключил компьютер, перезапустил его и проделал всю процедуру сначала.

На этот раз Мик не только не смог загрузить данные с оптического диска, но и сам компьютер начал барахлить. Он перешел на жесткий диск, запустил диагностическую программу и обнаружил, что записанное на нем программное обеспечение заражено вирусом. Леонфорте попытался запустить антивирусную программу, но вирус уже успел разрушить ее.

— Что происходит? — спросила Хоннико.

— Не знаю, — ответил сгорбившийся над клавиатурой Мик. — Каким-то образом в компьютер попал вирус, стерший все данные на моем жестком диске.

— Даже данные Киберсети?

Мик кивнул, и в это время на экране появилось одно-единственное слово, которое он не смог стереть, как ни пытался: «УЛЫБНИСЬ».

Леонфорте уставился на компьютер, потом с проклятием сбросил его со стола. Тот грохнулся на пол. Мик вскочил на ноги.

— Пойдем, — сказал он. — Пора домой.

В этот момент зазвонил его сотовый телефон.

— Что такое? — рявкнул он в трубку.

— Я нахожусь возле Кейджи, — услышал он голос своего помощника Джи Чи. Кейджи Хукубуцукан — так назывался Музей криминалистики, расположенный в Канда, районе Токио, где были и престижные кварталы, и жилища бедняков.

— Что ты там делаешь?

— Приедешь и сам все увидишь.

Мик хотел было сделать замечание помощнику по поводу подобной таинственности, но обратил внимание на то, что голос его был крайне возбужденным. Джи Чи знал, что канал был защищен и они могли разговаривать свободно. Следовательно, произошло что-то из ряда вон выходящее.

— Мы только что закончили в «Тамаяме», — сказал Леонфорте. — Сейчас приедем. Кстати, груз моему брату отправлен по расписанию?

— Точно в срок. Этот новый грузоотправитель просто замечательный.

Мик отключился и на вопросительный взгляд Хоннико ответил:

— Джи Чи обнаружил что-то возле Музея криминалистики.

— В такое время? Музей уже несколько часов как закрыт.

— Пойдем, — сказал Мик и взял свой длинный плащ. — Там случилось что-то серьезное.

«В ночном Токио есть нечто волшебное», — думал он, проезжая по мокрым от дождя улицам. Поток легковых машин исчез, вместо него появились громыхающие грузовики, которым по закону разрешалось возить товары только по ночам. Кроме них, было много молодежи на мотоциклах — все в черных кожаных куртках, со вздыбленными волосами и плотью, проколотой различными предметами. Леонфорте подумал, что может понять их стремление уродовать себя. Во всем мире чувствовалась неустойчивость. Молодежь в Брюсселе, Санкт-Петербурге, Сайгоне или Питсбурге была одной и той же. Они носили одну и ту же одежду, играли в одни и те же компьютерные игры, смотрели MTV. Человеку необходимо как-то самоопределиться, а чем больше он торчит у телевизора, долбит компьютер или играет по мультимедиа в видеоигры с партнером, находящимся в Тибукту или еще где-нибудь у черта на куличках, тем труднее ему это сделать. И тем больше причин, чтобы найти способы, с помощью которых можно стать непохожим на других.

«Я не просто один из многих. Я свободный человек». Вот откуда идет мода на татуировки, проколы, на выжигание клейм. И все ради того, чтобы казаться личностью, хотя бы и внешне.

В район Канда они въехали под отдаленный рев мотоциклов. Джи Чи появился из темной улочки, которая проходила возле Музея криминалистики. Он внимательно осмотрел пустынные тротуары и поманил Мика. Тот вышел из автомобиля и последовал за ним, держа Хоннико за руку. В темноте и тишине улочки каблуки ее туфель стучали неестественно громко.

Джи Чи включил мощный электрический фонарь и повел их в глубь улицы. Они миновали два гигантских мусорных бака, выглядевших так, как будто их не опустошали уже годами. Между баками раскинулся небольшой лагерь бездомных, под металлической решеткой горел костер. Бездомные — по крайней мере те из них, кто не спал на своих лохмотьях, — взглянули на прибывших воспаленными, безразличными глазами. От бездомных исходил стойкий дух алкоголя и немытых человеческих тел.

Мик не поспешил пройти мимо этой компании, заткнув нос и задержав дыхание, как поступило бы большинство других людей на его месте. Наоборот, он замедлил движение, пытаясь получше их рассмотреть. Леонфорте скорее перерезал бы себе глотку, чем признался в этом, но бродяги были ему ближе и роднее, чем члены Дай-Року. Те были жителями престижных кварталов города, той его части, которой когда-то правили сёгуны и их даймио. Мик же был выходцем из кварталов бедноты, тех темных, безобразных уголков, где слово «человечность» являлось пустым звуком. Эти кварталы были язвами на теле города, а дети там росли без света и какого-либо присмотра.

— Мик, пойдем! — поторопил его Джи Чи. — Сейчас не время для социологических исследований.

Они двинулись дальше, пока не дошли до тупика. Дорогу загораживала примыкающая к музею, покрытая грязью и копотью бетонная стена. Направив на нее луч фонаря, помощник Леонфорте осветил фигуру человека, который сидел, прислонившись спиной к стене. Поза его выглядела очень естественно, и сперва Мику показалось, что он просто спит. Но, присмотревшись повнимательней, Мик заметил что конечности у мужчины окоченели, а пальцы распухли. Потом, когда луч фонаря упал на его лицо, все увидели, что он неестественно бледен.

— Боже мой, — выдохнул Леонфорте. — Да это Нгуен!

Помощник кивнул:

— Да, правильно, это Ван Трак, человек, который взял у американца Мак-Найта мини-диск с данными Киберсети. — Джи Чи по-прежнему направлял луч фонаря на труп. — Мы искали его с того времени, как он передал диск Хоннико.

— Как он тебе тогда показался, в порядке? — спросил Мик, осторожно обходя тело, от которого уже шел запах разложения.

— По-моему, да, — ответила Хоннико. — Он казался вполне спокойным. Пожалуй, даже хладнокровным, но ведь я до того не знала его.

— Ты, кажется, был единственным, кто знал его, — сказал Джи Чи, обращаясь к Мику.

— Это верно. Я завербовал Нгуена в Сайгоне. Он был идеальной кандидатурой — продажный, за деньги мог сделать все, что угодно. — Он посмотрел на Джи Чи: — Как его убили?

— Откуда я знаю. Когда мы нашли его, я тут же позвонил тебе. Его никто не трогал.

Леонфорте подошел поближе и носком ботинка свалил тело на землю. Поднялась волна страшного зловония.

— М-м! — вырвалось у Хоннико, однако она не двинулась с места.

Мик взглянул на нее. Вроде бы Хоннико была не из тех женщин, которых могло бы стошнить при виде трупа. Она повидала виды. Хотя, конечно, не такие, как он, воевавший во Вьетнаме, где чудовищная жестокость вошла в норму.

Леонфорте ногой переваливал труп, пока не осмотрел его со всех сторон.

— Он погиб не от пули, ножа или удавки.

— Его могли задушить просто руками, — сказала Хоннико.

— Только не его, — ответил Мик. — Он никогда никого не подпустил бы к себе так близко.

— Даже женщину?

— Особенно женщину, — ответил Мик. — Старина Нгуен не менял объектов своих сексуальных привязанностей. Они у него были одними и теми же — юные мальчики. И, уж конечно, он не позволил бы никому из них себя задушить.

Мик еще раз перевернул труп так, чтобы тот лег лицом вверх. Потом знаком указал Джи Чи посветить получше и присел на корточки. Чувствуя, как к горлу подкатывает комок, он старался дышать через рот. Внимательно осмотрев лицо убитого, он сказал:

— Знаете, мне кажется, нашего приятеля утопили. Видишь, здесь и вот здесь следы вздутости, как будто он некоторое время пробыл в воде.

— Ты хочешь сказать, что кто-то утопил его, а потом притащил сюда? — спросила Хоннико. — Но зачем?

Леонфорте повидал в своей жизни столько смертей, что, казалось бы, еще одна не должна была для него ничего значить — одной больше, одной меньше. Но значила. Это не то, что смерть в кино — облагороженная и обезличенная. Настоящая смерть заставляет сжиматься твой желудок, заглянуть в глубь себя, задуматься о смысле жизни. Может быть, она и не унижает человека, как об этом пишут в книгах, но, несомненно, что-то меняет в нем.

— Я вижу только одну причину, — сказал он, вставая. — Посмотрите, куда его принесли. К Музею криминалистики.

Понимаете, в чем тут дело? Те, кто его убил, хотели, чтобы мы его нашли.

— Но никто не знал, что Нгуен работал на тебя, — возразил Джи Чи.

Только тут Мик вспомнил про компьютерный вирус. Он находился на оптическом диске и проник в компьютер вместе с данными Киберсети. Это могло означать одно из двух: либо Каппа Ватанабе, программист научно-исследовательского отдела «Сато Интернэшнл», с которым Мик имел дело, надул его, в чем он, зная Ватанабе, сильно сомневался, либо диск был где-то по дороге перехвачен и подменен другим.

— Черт! — Леонфорте в ярости сжал кулаки. Есть только один человек, у которого была необходимость и возможность сделать это, — Николас Линнер!

Глядя невидящими глазами в небо, Мик растянул крепко сжатые губы в усмешке. Он давно уже понял, что в жизни бывают моменты, когда сочетание определенных обстоятельств и эмоций вызывает изменение жизненной линии. Так было в тот вечер, когда он находился с Джеки на крыше и когда убили его отца. Второй раз в джунглях Лаоса, когда его принимали в члены племени Нанг и на тыльной стороне запястья у него появился темно-синий вертикальный полумесяц. Сегодня это произошло в третий раз.

Вокруг, куда бы он ни посмотрел, были видны неестественно правильные, безжалостно острые углы зданий. Мик втянул в себя сырой воздух Токио, напомнивший ему холод гималайских ночей, и на него снизошло знание. Значит, они наконец-то столкнулись лицом к лицу. Но разве он не хотел именно этого? Арены для столкновения со своей тенью, своим двойником, с человеком, имеющим с ним столько общего?!

Значит, Линнер устроил этот фокус, написал вирус на экране компьютера: «Улыбнись», — а он так и не смог стереть это слово. Значит, Николас подбирается к нему так же, как он к Николасу. Пляска смерти, двое на заранее определенных орбитах, двигающиеся из света во тьму и наоборот, связанные загадочными узами, проходящими через их прошлое.

Теперь, казалось, реальность растворилась в туманной дали. Леонфорте почувствовал себя в каком-то подвешенном состоянии, весь мир, казалось, двигался путем света и тьмы. Как будто он и Николас Линнер, полярные противоположности — протон и нейтрон, составляющие последний оставшийся во Вселенной атом, — все быстрее и быстрее обращались друг вокруг друга, одновременно отталкиваясь и притягиваясь, но неумолимо приближаясь к точке неизбежного столкновения, которое означало жизнь для одного и гибель для другого.

Астория

Весна 1957 — зима 1945 — весна 1961 — 1962

С того момента, как Джеки Леонфорте познакомилась с Бернис, она поняла, что у этой женщины особое жизненное предназначение. В ней горел какой-то особый внутренний огонь. Мысленным взором девушка увидела сердце воина за оболочкой мудрости и доброты матери-настоятельницы. Ее родная мать никогда не обладала таким внутренним светом, она была самой обычной женщиной. Иногда, лежа ночью без сна в постели, Джеки мучительно пыталась понять, не ошибкой ли Бога было ее появление в этой семье. Может быть, еще при рождении ее случайно перепутали, и теперь где-то в огромном городе другая девушка живет в семье, где должна была расти она. Иногда ей казалось, что такая подмена действительно произошла, и девушка наглухо замыкалась в себе, не позволяя окружавшему миру проникнуть в ее душу.

По мере того как Джеки взрослела, эти мысли становились все навязчивее, и перепуганная мать, не понимая причин замкнутости дочери, отвезла ее на консультацию к врачу-психологу в Манхэттен. Самой девочке больше запомнилось путешествие на поезде, чем лицо врача с близорукими глазами.

После долгой беседы врач сказал:

— С вашей дочерью все в порядке.

Услышав эти слова, мать испытала огромное облегчение и разрыдалась от нервного напряжения.

— Все, что ей сейчас требуется, это побольше интересных занятий, увлечений, путешествий, — продолжал врач. — Ей просто невыносимо скучно.

На обратном пути домой мать сказала:

— Я знала, что ты несчастна, но все откладывала разговор на эту тему, думала, что с возрастом все пройдет. — Женщина тяжело вздохнула, глядя в окно поезда. — А получилось, что с годами тебе стало только хуже. Пора нам поехать в Асторию, там тебе обязательно понравится.

И действительно, девочка просто влюбилась в монастырь Святого Сердца Девы Марии. Она была очарована игрой солнечных лучей на влажной от росы листве, гудением пчел над кустами роз и звонким щебетанием птиц. Но самое главное, она ощутила нечто, определяемое словами «присутствие Бога». Впрочем, так ей казалось, может быть, потому, что за воротами монастыря остался тот мир насилия, в котором она жила. Но, как бы то ни было, она чувствовала себя так, словно кто-то положил твердую и уверенную руку ей на плечо. И Бернис поняла ее состояние.

Белокаменный фасад монастыря сиял в солнечных лучах подобно полированному мрамору. Девочка скорее почувствовала, чем увидела, как из небольшого узкого окна над входной дверью кто-то рассматривает ее с дружелюбным любопытством. И когда мать подвела ее по широким ступеням к деревянной, обитой железом двери, Джеки уже знала, что вступает в совершенно особый мир, начинает путешествие, которое продлится всю ее жизнь.

В ту весну 1957 года девочке исполнилось пятнадцать лет.

— Веруешь ли ты в Бога?

— Верую...

Смутившись, Джеки замолчала. Нет, она не испугалась больших, проницательных голубых глаз или же католических религиозных символов, украшавших стены приемной настоятельницы. Дело было в том, что после крещения, конфирмации, многочисленных и регулярных посещений церкви с родителями, после многих лет чтения Катехизиса и постоянного моления перед распятием Христа, после бесчисленных исповедей в кабине, где пахло потом и кремом для обуви, Джеки утратила смысл слова «вера».

— Я не знаю, верую я или нет, — тихо сказала она.

— Отлично! — произнесла Бернис с таким удовлетворением, что девочка искренне удивилась. Мать осталась в саду, засаженном кустами роз. Сейчас она бродила по этому саду, подставляя свое лицо солнцу и размышляя о том, правильно ли сделала, приведя сюда свою дочь.

— Почему отлично? — спросила Джеки.

— Твой ответ был правдив, и это хорошее начало, — ровным голосом сказала Бернис. У нее был дар четко выражать словами свои мысли и чувства.

Девочка оглядела приемную настоятельницы, картины, статуи, огромное распятие, которые словно давили на нее, и сказала:

— Я не хочу быть монахиней.

Бернис наклонилась к ней, взяла ее за руку и улыбнулась.

— Дитя мое, я не собираюсь силой делать из тебя монахиню.

И в этот момент Джеки поняла, что это Бернис разглядывала ее через то средневековое окно. Она взглянула на настоятельницу и вдруг, к своему изумлению, увидела, что та одета в рыцарские доспехи с широким мечом у бедра. Блеск доспехов напоминал девочке сияние белокаменных стен монастыря, у нее перехватило дыхание, она что-то пробормотала и несколько раз закрыла и открыла глаза, пытаясь отогнать видение. Сильно зажмурившись, Джеки подождала несколько секунд и открыла глаза. Мать-настоятельница выглядела совершенно обычно, на ней была подобающая ее сану одежда.

— Что с тобой, дитя мое?

— Мне показалось... — Девочка снова поморгала глазами и смущенно улыбнулась. — Мне показалось, что на вас средневековые рыцарские доспехи. Ну и бред!

Бернис глубоко вздохнула. Казалось, она была готова разрыдаться.

— Пойдем, — сказала настоятельница и поднялась из-за стола, я хочу тебе кое-что показать.

Но, вместо того чтобы повести ее к двери, она жестом поманила Джеки в сторону уединенного алькова, где от пола до потолка поднимались ряды книжных полок. Бернис завела руку за одну из них, раздался тихий щелчок, и стена раздвинулась. Они сделали шаг вперед, и девочка очутилась в каменном узком коридоре со сводчатым потолком. Он был освещен скупым электрическим светом ламп, находившихся в нишах стен там, где должны были быть факелы. Звук шагов по каменному полу эхом отдавался в полутьме коридора, в конце которого Бернис с помощью связки ключей, которую она достала из своего кармана, открыла железную дверь. Громко заскрипели ржавые петли. Они вошли в крошечное пространство за дверью, которую Бернис тут же тщательно закрыла снова, и, приподняв край своего одеяния, стала подниматься по металлической винтовой лестнице.

Комната, до которой они наконец добрались, была самой обыкновенной, если не считать полукруглых средневековых стен, почти целиком выполненных из цветного армированного стекла. Такого Джеки еще ни разу не видела. Странно, но лишь одна мозаичная картина была посвящена религиозной теме — подвигу Жанны д'Арк. Остальные же картины изображали военные сцены из истории Франции и Италии.

— О Бернис! Как здесь хорошо! — воскликнула девочка.

— Ты действительно так думаешь?

— Истинная правда! Я чувствую...

Настоятельница обняла девочку за плечи и пристально посмотрела ей в глаза.

— Что ты чувствуешь?

— Не знаю. — У Джеки перехватило дыхание, словно после долгого бега. — Что-то...

— Да, — твердо сказала Бернис. — Я в тебе не ошиблась.

И она повернула девочку лицом к единственной каменной стене в комнате — она была украшена небольшой, но, видимо, очень значительной картиной.

— Бог мой! — вырвалось у Джеки, а в голубых глазах Бернис загорелся огонь.

Как под гипнозом, девочка во все глаза разглядывала картину. На ней был изображен воин в рыцарских доспехах с огромным мечом у бедра, шлем он держал в левой руке. Лицо воина удивительно напоминало Бернис. Художник, видимо, был настоящим мастером — ему удалось передать тот внутренний свет, который сиял в глазах женщины. Казалось, холст был подсвечен с обратной стороны — таким сильным было это впечатление.

— Но именно эту фигуру я видела в вашей приемной! — проговорила Джеки. Ее сердце билось так сильно, словно было готово выскочить из груди. — Так это вы?

— Ну что ты, этого не может быть, — спокойно ответила настоятельница. — Ведь этой картине несколько сотен лет.

— И все же... — Джеки сделала несколько шагов вперед и обернулась к Бернис. — Нет, это вы!

Та только покачала головой:

— Это портрет Доны ди Пьяве, основательницы нашего Ордена.

Девочка как зачарованная продолжала разглядывать портрет.

— Но именно ее я видела! Честное слово, видела!

— Если говорить точнее, там, внизу, ты чувствовала ее воплощение во мне.

— Только посмотрите на ее лицо! Оно все сияет...

— Божественным одухотворением.

— Да, именно так. Но ведь она, похоже, была воительницей.

— Дона ди Пьяве была монахиней, — тихо отозвалась Бернис. — И в то же время она была борцом, защитником людей. Так иногда бывает в этом мире, полном зла и ненависти.

Бернис жестом указала девочке на пару кресел, освещенных магическим светом мозаики.

— Давай присядем, дитя мое. Мне нужно многое тебе сказать, прежде чем ты примешь окончательное решение.

— Какое решение?

— Джеки, ты не такая, как все. Ты одна из избранных Богом. Именно поэтому твоя мать привезла тебя сюда.

Настоятельница расплылась в добрейшей улыбке, но девочку это не обмануло — за маской доброты она отчетливо видела женщину-воина.

— В нашем мире слабому полу всегда отводилась роль матерей или шлюх, — продолжала Бернис. — Женщин никогда не воспринимали всерьез, всеми делами заправляли мужчины. — Она сделала паузу, подождав, пока Джеки поудобнее устроится в своем кресле. — Известно ли тебе что-нибудь о Гёте, немецком философе?

— Я слышала о нем, но никогда не читала его книг, — призналась девочка.

— Если ты когда-нибудь решишь остаться с нами, в монастыре, тебе придется прочитать все его труды. Он писал, например, что лишь у немногих мужчин хватает воображения для реальной жизни.

Бернис встала со своего кресла, подошла к картине и потянула левый край рамы на себя. За портретом Доны ди Пьяве скрывалась нища, вырубленная в каменной стене. В ней покоился какой-то длинный узкий предмет, завернутый в алый бархат, обшитый золотом. На бархате были вышиты какие-то латинские слова, смысла которых Джеки не поняла. Настоятельница взяла и сняла с него алый бархат: в ее руке сверкнул меч. Он был выкован за многие века до того, как была изобретена нержавеющая сталь, однако на его металлической поверхности не имелось ни одного изъяна.

— Это меч Доны ди Пьяве, — сказала Бернис.

Словно некая магическая сила подняла Джеки с кресла, она протянула руку к оружию, и в этот момент настоятельница покачнулась и выронила меч. Он упал лезвием вниз, оставив глубокий порез на правой руке девочки. Она, как ни странно, не закричала, не отшатнулась, словно не почувствовала никакой боли, и только смотрела на тоненькую струйку крови, стекавшую с ее руки. Бернис поспешно вышла из комнаты и вскоре вернулась со стерильным бинтом и аптечкой первой помощи.

— Мне совсем не больно, — сказала Джеки.

Девочка чувствовала себя в каком-то странном, приподнятом состоянии, а настоятельница, обрабатывая и перевязывая ей рану, подумала: «Хвала Богу! Это она!»

— И что же, епископ одобряет ваше толкование Гёте?

— Сейчас 1945 год, — ответила Бернис Камилле Гольдони. — Мой архиепископ слишком занят войной, ему некогда думать о том, что писал Гёте, и о том, как я отношусь к его философии.

Камилла, тетка Маргариты по мужу, была женщиной крепкого телосложения, с полной талией, массивными руками и плечами. Ее нельзя было назвать хорошенькой, но она была по-своему привлекательна. Грубоватая внешность Камиллы вполне соответствовала ее мужской решительности и целеустремленности. Она обладала также чрезвычайно доброй душой.

Повидаться с Бернис она пришла после того, как у ее мужа, Марко Гольдони, старшего брата Энрико, случился удар. Это было очень неожиданно для мужчины сорока лет. К счастью, в этот момент в доме находилась его жена. Она тут же отвезла мужа в больницу и, пользуясь тем, что в воскресный день другие члены семьи отсутствовали и не видели, что приключилось с Марко, хорошо заплатила врачу и двум медсестрам за молчание. Телохранителям Марко, сопровождавшим их в больницу, Камилла сказала, что у их босса просто острое пищевое отравление.

— Я знала, что семья окажется в тяжелой ситуации, если всем станет известно о том, что у мужа был удар, — продолжала женщина. — Энрико сейчас в Венеции, да и вообще генератором идей и мозгом всего дела был Марко.

Глаза Камиллы были сухи, все слезы она выплакала у постели тяжело больного мужа. Она сидела, выпрямив спину, стараясь держать себя в руках.

— Хотя, откровенно говоря, я толком и не знаю, чем он занимается. Марко никогда не посвящал меня в свои дела.

Камилла рассказала уже немало, но все еще не объяснила истинную причину своего визита в монастырь. Несомненно, она искала утешения у матери-настоятельницы, но было еще что-то, что привело ее сюда, Бернис в этом не сомневалась.

— Понимаете, дорогая, мне крайне необходим человек, которому я могла бы полностью доверять, к которому могла бы обратиться в трудную минуту. Марко раз в месяц устраивал в нашем доме обед, куда приглашались главы семей, и каждую неделю встречался со своими подчиненными. Но я не знаю, к кому из этих людей я могу сейчас обратиться. Кто из них сохранит верность хозяину, когда узнает, что с ним случилось, а кто предаст семью в это тяжелое время?

— Дорогая, похоже, у этой проблемы нет решения, — мягко сказала Бернис.

— Да, и я пришла сюда в поисках такого человека, которому я могла бы полностью довериться.

Бернис ощутила сильный толчок в сердце: неужели настала та минута, которую она так долго ждала? Настоятельница глубоко вздохнула и произнесла:

— Я вся — внимание.

— Марко всегда был чрезвычайно щедрым по отношению к вашему монастырю, — продолжала Камилла, — и мы оба были глубоко обрадованы и благодарны вам, когда узнали о вашем согласии принять нашу дочь. Врачи сказали, что ей не выжить в миру, и мы просто не могли постоянно держать ее в клинике, это было бы слишком жестоко. — Тут женщина не выдержала и разрыдалась, прижимая к глазам вышитый носовой платок. — Мы никогда не забудем вашу доброту, Бернис...

Мать-настоятельница наклонилась к Камилле и погладила ее по щеке.

— Ну что вы, моя дорогая. Это Марко прекрасно относился к нам, и только благодаря ему монастырь Девы Марии был возрожден и фактически выстроен заново. Наш монастырь процветает, в то время как другие безуспешно пытаются выжить. — Она одарила Камиллу, схватившую ее руку, благосклоннейшей улыбкой. — Кроме того, моя дорогая, мы с вами знакомы уже несколько лет. Мы провели так много часов в нашем садике размышлений, разговаривая о самых важных вещах!

Камилла улыбнулась:

— Вы правы. Я помню, как впервые нас представили друг другу. Тогда мать-настоятельница Мэри Маргарет была еще не очень старой, но уже неважно себя чувствовала. Она-то и привела тогда вас с собой и заявила своим надтреснутым голосом, что за нее будет говорить Бернис.

Настоятельница согласно кивнула:

— Да простит меня Бог, но когда она умрет, это будет огромным облегчением для нее и для всех нас. — Бернис сокрушенно покачала головой. — Мэри Маргарет приходится так страдать! Это слишком много для одного человека!

— Дорогая, я давно хотела спросить вас. Я знаю, что вы посвящены во все дела семьи Гольдони, и все же стали нашим другом.

— Ну конечно. — Бернис взяла Камиллу за руку, ее ладонь излучала божественное тепло, что являлось одним из необычайных талантов.

Настоятельница была высокой, стройной женщиной с очень выразительным лицом и глазами математика. У нее был аналитический склад ума, ей было незнакомо ослепление разума или нерешительность. Говорили, что у нее мужской, твердый характер, но она гораздо справедливее мужчин в своих суждениях. Бернис обожала читать книги и разгадывать человеческие натуры и никогда не занималась тем, что вызывало у нее сомнения.

— Дважды в день я молюсь о Марко, — сказала настоятельница, — а когда-то со смехом говорила, что не будь на Земле таких грешников, как он, церкви было бы нечего делать. — Она снова улыбнулась. — Даже если бы мы с вами, моя дорогая, были родными сестрами, то и тогда не были ближе друг к другу, чем теперь.

— Да, — Камилла сложила руки на коленях, нервно комкая пальцами влажный платок, — да, вы правы.

До их слуха сквозь каменные стены донеслись нежные звуки молитвенных песнопений, латынь которых, казалось, успокаивала и умиротворяла глубокую сердечную скорбь:

— Камилла, скажите мне, чем я могу вам помочь, — проговорила Бернис, поднимая ладони вверх. — Уверяю вас, что бы вы ни попросили, ничто не будет мне в тягость.

Гостья кивнула и, набравшись смелости, сказала:

— В этот страшный час беды и отчаяния я пришла сюда, чтобы просить у вас совета. — Она посмотрела в голубые проницательные глаза Бернис. — Сейчас вся моя семья на краю гибели. Скажите, что мне делать?

Настоятельница откинулась назад. Она поняла, что от того, что она сейчас скажет и сделает, зависит вся ее дальнейшая судьба, однако осталась совершенно спокойной.

— Дорогая моя, прежде чем ответить на ваш вопрос, хочу напомнить известную истину о том, что легко давать советы, но трудно им следовать.

— О Бернис! Но ведь я же сама пришла к вам за помощью! — В глазах Камиллы стояли слезы. — Мне больше не к кому идти. Какой бы совет вы мне ни дали, клянусь, я последую ему беспрекословно!

— Это обитель Божья, и, давая клятву, вы должны будете любой ценой сдержать свое слово, — заметила настоятельница.

Камилла тяжело перевела дыхание:

— Да будет так!

Бернис кивнула:

— Что же, очень хорошо. Давайте прежде обратимся к философии Гёте: «Лишь у немногих мужчин хватает воображения для реальной жизни». Позвольте мне объяснить, каким образом эти слова относятся к нашей ситуации. Дорогая моя, вы говорите, что ничего не знаете о бизнесе мужа, и я вам верю. Мужчины обычно не допускают, чтобы женщины вмешивались в их дела. Они правят этим миром очень-очень давно, но что хорошего принесло это людям? Бесконечные войны и кровопролития, ибо только так все мужчины предпочитают разрешать конфликты. Но нельзя платить за будущее смертью наших сыновей! — Она подняла вверх указательный палец. — Я хочу, чтобы вы призадумались над моими словами. Возможно, болезнь вашего мужа — знак Божий? Три дня назад у меня было видение — Господь простер свою длань во тьму и поразил молнией того, чье имя мне было неизвестно, но теперь я, кажется, его знаю. Камилла, это Божье наказание, и, как только вы поймете это, мы с вами сможем превратить трагедию в триумф!

Камилла озадаченно покачала головой:

— Я не понимаю, неужели удар, случившийся с Марко, знак свыше?

— Вспомните цитату из Гёте. «Веками мужчины правили миром, и веками мир вращался вокруг войн за передел территорий».

— Что поделаешь? Разве мы можем это изменить?

— На первый взгляд нет, не можем. Но вы же прекрасно знаете, Камилла, что поверхностные впечатления часто обманчивы. Лучше всех умеют хранить тайну женщины и мертвецы. Женщина каждый день лжет своему мужу, чтобы сделать его счастливым или чтобы оградить от неприятностей, разве не так? — Бернис вздохнула. — Иногда мне кажется, что Господь создал нас такими сладкоречивыми и нежными именно с этой целью.

— Да, все верно, — кивнула Камилла. — Как правило, в семье мужчина говорит: «Не задавай мне вопросов, и мне не придется врать». Женщина же владеет бесценным даром лгать и делает это очень правдоподобно.

— И так повелось от века, — сказала настоятельница, взяла Камиллу за руку, и они пошли в ту самую комнату с мозаичными стенами, куда десятилетия спустя попадет Джеки.

У Камиллы вырвался вздох изумления. Дав гостье достаточно времени, чтобы насладиться неземной красотой мозаичных картин и витражей, Бернис подвела ее к портрету монахини-воительницы и сказала:

— Много лет назад, в пятнадцатом веке, было образовано тайное общество женщин, названное Орденом Доны ди Пьяве. В те дни женщины стремились укрыть от мужских глаз свою силу, и монастырь идеально подходил для этого. Орден был образован потому, что женщины; чья вера была столь сильной, что они решились перешагнуть через традиционные ограничения, предписанные слабому полу, поняли: пришло время играть активную роль в сотворении будущего, в котором их сыновья не будут умирать на войне или возвращаться с нее искалеченными физически или духовно и в котором их дочери не станут вдовами и им не придется в одиночестве растить своих детей. Прошли сотни лет, но мало что изменилось. Наш век не очень-то отличается от того, в котором жила Дона ди Пьяве. В нашем обществе царят страх и зло. Но пробил час возрождения. Нам предстоит все изменить.

Она обняла Камиллу за плечи.

— У Марко случился удар, это говорит о том, что Бог передал его силу и власть в ваши руки.

— Что? — испуганно вскрикнула Камилла.

— Выслушайте меня, дорогая. Вы сказали, что пришли ко мне, потому что я единственный человек, которому вы можете доверять. Так поверьте же мне сейчас, когда я говорю, что это наш шанс взять власть в свои руки. — Настоятельница снова подняла вверх указательный палец. — Помните, вы дали клятву перед Богом и его посредниками!

Гостья выглядела подавленной:

— Но даже если ваши слова чистая правда, то как мне удастся делать то, что делал мой муж? Мы живем в мире, где главную роль играет мужчина, и это особенно верно по отношению к семьям. Неужели вы всерьез полагаете, что хоть один из подчиненных Марко будет меня слушаться, даже если я буду знать, какие приказы отдавать?

— Отдавать приказы не так уж сложно, — жестко произнесла Бернис. — Просто нужно логически мыслить, и тогда все станет понятно. Концентрируйте свои усилия на каждой проблеме в отдельности, и скоро вы увидите, что любой вопрос можно решить. Что же касается остальных соображений, то тут вы правы, люди Марко будут подчиняться только тем приказам, которые исходят от Марко... или от того, кого он сам назначит вместо себя. Поэтому я предлагаю вам немедленно связаться с Энрико, который сейчас находится в Венеции, попросить его срочно приехать к тяжело больному брату и вести его дела.

— Но Энрико занимается экспортом тканей, — возразила Камилла, — он ничего не понимает в бизнесе Марко.

— Что ж, ему придется входить в курс дела вместе с вами, — ответила Бернис. — Самое важное то, что до сих пор вы принимали правильные решения. Никто не знает о тяжелом недуге Марко и, с Божьей помощью, никогда не узнает. Энрико станет его эмиссаром и рупором и в конце концов заменит вашего мужа на его посту. Но все решения станем принимать мы, и только мы, оставаясь за кулисами, в тени монастыря. Это и будет нашей тайной...

Камилла вся дрожала:

— О Бернис, я не знаю, что сказать... Честно говоря, я просто боюсь...

— Конечно, браться за этот труд страшновато, моя дорогая, но только подумайте, как много вы сможете сделать для торжества добра и справедливости в жизни. Держите свои нервы в узде! Надо вырваться из привычного круга семейных хлопот, нельзя ограничивать свою жизнь только мужам и детьми. У вас теперь появится другая цель. Думайте о Боге и о той блестящей возможности, которую он вам предоставил. Вспомните также о том, что отныне и навсегда все ресурсы монастыря и Ордена Доны ди Пьяве будут в вашем распоряжении.

Проводив Камиллу, настоятельница пошла в трапезную и взяла там поднос с едой. Вернувшись в комнату с витражами, она открыла еще одну потайную дверь и оказалась в просторной спальне. Оба ее окна, выходившие на внутренний двор монастыря, были задернуты тяжелыми портьерами. Повсюду стояли цветы в хрустальных вазах. Слабый свет одной-единственной лампы падал на небольшой столик и изрядно потрепанное кресло. У стены находилась огромная старинная кровать красного дерева, украшенная слоновой костью, — шедевр столярного искусства. Когда-то эту кровать по частям привезли из Европы.

Бернис подождала, пока ее глаза привыкнут к темноте, и спросила:

— Как вы себя чувствуете, Мэри Маргарет?

— Как всегда, — ответил надтреснутый, бесцветный голос. — Что там случилось?

— У Марко Гольдони удар.

— В каком он состоянии?

— Кажется, очень плох.

— Он был большим злодеем?

— Да, немалым, — ответила Бернис. — Впрочем, на все воля Господа.

— С нами он всегда был очень щедрым, — проскрипела Мэри Маргарет. — А теперь Камилла пришла к нам.

— Да.

— Хвала Всевышнему!

Бернис подошла к постели. Несмотря на все ее усилия, в комнате стоял приторный запах болезни и приближающейся смерти.

— Я возблагодарю Господа, когда он дарует вам покой. Мэри Маргарет вздохнула:

— Видно, Бог забыл меня. — Больная закашлялась. Бернис с готовностью подставила бумажную салфетку, и больная сплюнула мокроту. — Помоги мне сесть, — приказала она.

Старуха была почти лысой, лицо ее покрывали глубокие морщины, огромные темные глаза горели мрачным огнем. Голубая атласная блуза — подарок прихожанок — придавала коже больной еще более мертвенный вид, но Мэри Маргарет любила голубой цвет. Голова ее походила на череп. Бернис уже давно приказала вынести из спальни все зеркала, чтобы старуху не пугал ее страшный облик: она была похожа на потрепанную куклу, брошенную владельцем на произвол судьбы.

— Должно быть, Камилле было нелегко прийти сюда.

— Мне кажется, ей было бы еще хуже, если бы она этого не сделала, — сказала Бернис. — К тому же она прекрасно знает, что здесь к ней хорошо относятся и что могут помочь.

Настоятельница поцеловала холодный лоб Мэри Маргарет. Поправляя ей подушки за спиной, она услышала, как больная вздохнула:

— Это случилось, наконец. Теперь у нас появился шанс, не так ли?

— Да.

Мэри Маргарет с трудом положила свою когтистую, похожую на лапу зверя, руку на плечо Бернис и сказала:

— Именно об этом мы молили Бога, но ты не выглядишь счастливой.

— Нет, я счастлива, — монахиня отвела прядь волос от лица, — но я несколько озабочена.

— Позаботься лучше о моей еде, раз уж тебе хочется быть озабоченной, — попыталась пошутить Мэри Маргарет.

Настоятельница принесла к постели поднос с тарелками и присела на краешек кровати.

— Вы голодны?

— Не особенно. Но надо есть, если я живу, не правда ли? Бернис стала кормить больную с серебряной ложки. — Когда ты вошла, я спала, — сказала старуха.

— Сожалею, что потревожила вас.

— Вовсе нет. В моем состоянии время и место потеряли для меня всякий смысл. Во сне я видела себя ребенком, но знала, что нахожусь именно в этой комнате и что скоро должна прийти ты. Не правда ли, как странно — чем ближе к смерти, тем больше начинаешь понимать, что такое время. Оно просто не существует. Во всяком случае, для меня. Оно похоже на постоянно вращающееся колесо. То, что случилось сорок, двадцать или два года назад, я помню так же хорошо, как и то, что произошло совсем недавно. Все события словно закольцованы, и это колесо постоянно вращается.

Пережевывая пищу, больная закрыла глаза. Бернис знала, что ей даже есть трудно.

— Во сне я снова видела себя ребенком, — продолжала Мэри Маргарет. — А может, это и не сон был вовсе. Я действительно снова стала ребенком, совсем непохожим на это угасающее тело. — Она внезапно открыла глаза. Очевидно, ей хотелось убедиться в том, что Бернис слушает ее. — Ты веришь мне?

— Да, конечно.

Старуха радостно кивнула, взяла в рот еще порцию овощей, прожевала и заговорила опять:

— Ну вот что интересно: будучи ребенком, я обладала умом старухи. Такая маленькая и такая умная! Можешь себе это представить? Вряд ли. Надо самой такое пережить. Эти ощущения Бог дал мне за мои страдания.

Глаза старухи были такими же ясными, какими их помнила Бернис еще до того, как их затуманила непрекращавшаяся боль.

— Веру в Бога нельзя поколебать, — прошептала Мэри Маргарет, — никогда. И как прекрасно быть свидетелем воплощения замыслов и событий, вызванных его волей. — Ее глаза снова подернулись болью. — Не хочу больше есть. Что бы ты мне ни приносила, для меня все имеет вкус канцелярского клея.

Бернис отложила ложку в сторону и вытерла губы Мэри Маргарет. А та вдруг продолжила с необычным подъемом:

— Все это я тебе говорила сейчас затем, чтобы ты поняла — что бы ни случилось, какие бы катастрофы и неудачи ни свалились на голову, а это случится обязательно, можешь мне поверить, ты должна настойчиво продолжать свое дело. Снами Бог. Именно по его воле был создан Орден Доны ди Пьяве. Именно по его воле воительнице пришлось взять в руки меч. Дож Венеции послал ее и монахинь охранять Святое Сердце Девы Марии, когда на республику напал французский король Шарль VIII. Это было в 1495 году. После победы, доставшейся Доне ди Пьяве тяжелой ценой, именно ей было видение: Бог повелел ей и ее подругам всегда охранять Святое Сердце Девы Марии с оружием в руках. Тринадцать лет спустя, когда Папа Юлиус II, французский король Луи XII, Фердинанд Арагонский и император Максимилиан основали Лигу, чтобы алчно разделить между собой венецианские земли, Дона ди Пьяве и основанный ею Орден сумели применить всю свою силу и влияние на то, чтобы поссорить врагов Венеции между собой и потом одержать над ними победу. Тогда все было объяснено дипломатическим переворотом, но мы-то знаем истинную правду. Именно женщины нашего Ордена изменили ход истории, прибегнув к хитростям и уловкам в постели французского монарха, в будуаре императора и в беседах с папой. Сыновья и дочери лучших семей воспитывались Орденом Доны ди Пьяве. Мы успешно повернули национальную политику против своих врагов, так или иначе заставляя правителей, и умных, и глупых, исполнять нашу волю. Мы в совершенстве овладели искусством править государством через третьи лица. Раз и навсегда нам пришлось усвоить одну истину — прямой путь к правлению для нас закрыт, но существует множество иных способов применить свою власть и влияние.

Произнося эту речь, старуха медленно поглаживала ковровое покрытие на постели.

— Мужчины совершенно не владеют искусством тонкой лести, поэтому не могут заметить ее вовремя. Они предпочитают принимать лесть за правду, особенно, когда она исходит от существа с хорошеньким личиком и прелестной фигуркой. Вот почему в нашем Ордене не принято давать обет безбрачия, хотя это держится в строгом секрете от епископов и архиепископов. Бог даровал нам такие средства, которыми мы с успехом пользуемся, скрываясь в тени и не решаясь показать их при свете дня.

Некоторое время больная молчала, и Бернис слышала, что она дышит с трудом, как старая, изношенная машина. На глаза настоятельницы навернулись слезы, хотя она обещала себе плакать только в одиночестве. Высохшая рука легла на ее ладонь, и старуха спросила:

— Почему ты плачешь, дитя мое?

Руки Бернис сжались в кулаки:

— Несправедливо, что вам приходится так страдать!

— Сказано истинным воином, — тихо произнесла Мэри Маргарет. — Но меч не всегда может победить несправедливость, а вера делает это постоянно.

— Вера, — повторила настоятельница, словно пробуя слово на вкус.

— Послушай меня, — Старуха с трудом попыталась приподняться повыше. — Не тот верный слуга, кто прислуживает Господу, если он милостив, но тот, кто служит ему даже тогда, когда, по его мнению. Бог отворачивается от него. А теперь расскажи мне, из-за чего ты так обеспокоена.

Бернис глубоко вздохнула:

— После вашей смерти я приму высшую власть Ордена в свои руки, но кто займет мое место? Среди наших монахинь нет ни одной даже отдаленно подходящей кандидатуры.

Лицо больной словно окаменело.

— Пусть это заботит тебя меньше всего. Не надо стараться все предвидеть и решить. Помни, следует думать только об одной самой неотложной проблеме, и тогда ты сумеешь справиться со всеми своими проблемами. Предоставь это дело Богу, и ты сама увидишь, он приведет к тебе твою преемницу, как когда-то привел ко мне тебя.

— Но как я узнаю ее, Мэри Маргарет?

Старуха долго молчала, ее взгляд был направлен внутрь себя, и наконец она произнесла:

— Ты легко узнаешь ее — на руке этой девушки появится кровь.

Пока Бернис рассказывала Джеки историю Камиллы, солнце поднялось в зенит, и его свет проник во все уголки комнаты, окрашивая ее в жемчужные тона. За окном запел пересмешник.

— Значит, семья Гольдони материально поддерживает монастырь? — спросила девушка и взглянула на Бернис. — Говорят, Энрико был не в ладах с моим отцом.

— Они — враги, — уточнила настоятельница.

— Тогда почему я, член семьи Леонфорте, здесь, в монастыре?

Бернис улыбнулась:

— Я же говорю, ты не такая, как все, ты — одна из избранных. Поэтому вражда между семьями Гольдони и Леонфорте не имеет тут никакого значения. — Монахиня взяла Джеки за руку, и та почувствовала жар ее внутренней силы. — Опять же, роль семьи Гольдони всем не до конца известна, мало кто догадывается о том, что она делает для монастыря. Об этом никто не должен знать.

— Понятно, — помедлив, прошептала девушка. — Я никому ничего не скажу. — После этих слов она почувствовала, что ее связь с Бернис стала теснее и крепче, и ей это очень понравилось.

— Думаю, тебе будет интересно узнать, что твой дедушка Чезаре — мой старинный друг, — сказала настоятельница.

— Друг? Так он знал, что семья Гольдони дает деньги монастырю?

— О да! Но, поверь, он был единственным, кто знал это точно. Понимаешь, дорогая, твой дедушка был выдающимся человеком, одним из немногих, кто понимал до конца ту важную роль, которую сыграл наш Орден в истории. Он хотел помочь нам в наших делах, поэтому однажды и заговорил со мной о тебе.

— Что?

Бернис кивнула:

— Да-да, он много говорил мне о тебе.

— Неужели это правда? — Джеки была ошеломлена. Она знала, что старик любил ее, но ей всегда казалось, что, как и во всех итальянских семьях, его интересовали только внуки.

— Твой дедушка внимательно следил за тобой, пока ты росла, — продолжала монахиня. — Он был посвящен в некоторые тайны Ордена.

Джеки посмотрела на Бернис долгим взглядом:

— Так вы считаете, что сам Бог послал меня к вам, как когда-то вас к Мэри Маргарет?

Настоятельница ничего не ответила, она долго сидела, погрузившись в свои мысли, потом сказала:

— Я верю своему сердцу. Видения бывают ложными, но с тобой случилось то же самое, что и со мной, когда я в первый раз пришла сюда: ты и я увидели образ воительницы. Это верное предзнаменование. — Бернис взглянула на девушку и улыбнулась: — Но все это не имеет никакого смысла, если у тебя об этом другое мнение.

— Нет, я тоже так думаю, — выпалила Джеки. — Я хочу сказать, что с того момента, когда я переступила порог монастыря, у меня появилось необычное ощущение. Что это? Говорит ли со мной Дона ди Пьяве или же рука Господа коснулась меня?

Настоятельница покачала головой:

— Я не могу ответить на этот вопрос. Ты сама должна сделать это. Сама во всем разобраться. — Она пытливо взглянула в глаза Джеки. — Тебе это интересно?

Бернис спрашивала таким тоном, словно речь шла о вечерней прогулке по саду, но девушка прекрасно поняла, что нужно потратить всю жизнь, чтобы разобраться в своих чувствах. Она немного испугалась и в то же время ощутила какую-то возвышенную радость, которую никогда раньше не испытывала.

— Да, — хриплым шепотом сказала Джеки. — Это очень интересно!

— Очень, — с удовлетворением кивнула Бернис. — Это хорошо, потому что с самого начала я знала, что ты — как и я сама — катализатор, человек, несущий перемены.

Она протянула руку и, когда девушка взяла ее в свои ладони, стала передавать ей свое харизматическое тепло.

— Это начало, — сказала настоятельница.

Когда Джеки думала о своем брате Майкле, ей казалось, что внутри него сидит волк, который отчаянно пытается прогрызть себе путь на волю. И это ее пугало. Девушка восхищалась врожденным умом брата, его смелостью и умением держаться на расстоянии от тех грязных дел, в которые с головой окунулся Чезаре. Но в то же время она не могла не понимать, как опасен этот затаившийся зверь, и ее бросало в дрожь. И все же что-то было в Майкле такое, что заставляло ее считать его родственной себе душой. Ночью он ей часто снился. Они стояли на поляне в дремучем лесу. Кругом была зловещая тьма, в ней притаились какие-то чудовища. Только на поляну падал свет луны. Высокий и симпатичный, Майкл сохранял абсолютное спокойствие, сама же она вся дрожала от страха.

— Майкл! — кричала она. — Помоги! Мне страшно!

А он улыбался своей особенной, еще мальчишеской улыбкой и словно ее не слышал. Тогда Джеки поняла, что она немая. Когда вдалеке раздались молитвенные песнопения, она схватила брата за руку и увлекла его навстречу опасности в лесную чащу. Освещенная луной поляна скрылась из виду. Их сердца бились в унисон. Зачем? Почему она это делала? Чего хотела от Майкла?

Когда девушка просыпалась, в ее голове стучала одна мысль: «На нас сейчас нападут, это моя вина. Зачем я увлекла за собой брата?»

Той жаркой июньской ночью, когда она забралась на крышу дома, Джеки в мельчайших подробностях помнила свой сон. Дедушка подарил брату телескоп — это был отличный подарок для мальчишки, страстно желавшего вырваться за рамки своего мира. Казалось, дедушка всегда знал, что нужно его внукам. Например, в тот день, когда ей исполнилось девятнадцать, он подарил ей книгу по истории Италии. В день своего рождения Чезаре получил от деда пистолет.

В ту ночь, забравшись на крышу, Джеки почувствовала, что от Майкла исходят особые волны, словно внутри него скрывается кто-то другой, ожидавший своего часа, чтобы появиться на свет. Брат молчал, словно обдумывал что-то важное. Она спросила его о звездах, хотя для нее они были такими же далекими и мертвыми, как латынь. К тому же звезды казались ей холодными и совсем чуждыми. Однако девушке очень хотелось поговорить с братом, но она не знала, как объяснить ему свое появление на крыше. Майкл любил уединяться, всегда был сосредоточен, и это тоже ее пугало.

Как же глупо она вела себя в ту ночь! Девушке хотелось рассказать брату о том необычном будущем, которое ждет ее в стенах монастыря, но в самую последнюю минуту не решилась этого сделать. Ведь она поклялась Бернис никому не рассказывать об Ордене Доны ди Пьяве. Но в Майкле было что-то такое, что тянуло ее к нему, и она чуть было не нарушила свою клятву.

В ту ночь, когда убили деда, Джеки поняла, что в брате проснулся и почти вырвался на волю тот зверь, который сидел в нем уже давно. Обыденность и сон непостижимым образом слились воедино и образовали некую новую реальность — они стояли вместе в непроглядной темноте, и она поняла, зачем схватила брата за руку и увлекла за собой прочь от залитой лунным светом поляны. Все из-за того страшного зверя в Майкле, который одновременно и пугал, и притягивал ее.

В отличие от Майкла Чезаре был открытой книгой. Его боялась уличная шпана, но только не Джеки, хотя иной раз он на нее повышал голос. Она догадывалась, почему: старший брат знал, что сестра видит его насквозь. Понять Чезаре было просто — он обожал мать и испытывал двойственное чувство к отцу. Для собственного удобства он предпочитал не замечать материнских недостатков — ее крайнюю пассивность, вечную печать страдания на лице. Женщина считала, что хорошо воспитывает своих детей, в то время как на самом деле бессознательно стремилась сделать их тоже пассивными, что привело к прямо противоположному результату с Чезаре — он стал чрезвычайно агрессивным.

Джеки сожалела о том, что отец, обуреваемый глобальными идеями, бросил семью. Девушка догадывалась, что на самом деле он просто нашел себе женщину помоложе и посимпатичнее матери и теперь живет с ней припеваючи где-нибудь в тропиках. Как еще можно было объяснить оскорбительные слухи и гнусные сплетни о нем? И почему дедушка Чезаре никогда не говорил о своем сыне? Он вел себя так, словно Джонни Леонфорте не существовало на свете. Знала ли мать, что случилось с ее мужем? Девочка так часто задавала себе этот вопрос, что, когда однажды застала мать в слезах, поняла — ее догадки были недалеки от истины.

Это случилось за год до того, как Джеки попала в монастырь Святого Сердца Девы Марии. Когда она вошла в комнату, мать вздрогнула и спрятала что-то под подушку на постели. Джеки решила, что с ней играют, со смехом забралась на кровать и вытащила письмо.

— Отдай! — закричала мать с такой неожиданной яростью, что девочка немедленно подчинилась, но все-таки спросила:

— От кого письмо? Скажи мне!

— Не могу. — На лице матери было написано нечеловеческое страдание, но дочь с непосредственностью подростка выпалила первое, что ей пришло в голову:

— Оно от Джонни?

— Я бы предпочла, чтобы ты называла его папой. — В глазах матери стояли слезы.

Испытывая непонятный страх, Джеки обняла ее трясущиеся плечи.

— Так Джонни жив?

— Поклянись, дочь, поклянись перед Богом и Девой Марией, что никому ничего не расскажешь!

— Но почему об этом нельзя рассказывать?

— Поклянись! — Голос женщины неожиданно стал строгим и властным. Джеки поклялась, и тогда мать со вздохом сказала: — Да, он жив.

— А дедушка об этом знает?

Мать кивнула:

— Но он никогда не признается в этом, скорее перережет себе глотку. И страшно рассердится на меня, за то, что я тебе все рассказала.

— Но что случилось? Где Джонни?

— Не знаю. Обычно письма от него приходили из Японии, но теперь на конверте стоят почтовые штемпеля США. Но я думаю, что в Америке твоего отца нет.

— Он вернется к нам?

— Не знаю, — еле слышно прошептала женщина.

— Но почему он уехал, почему бросил свою семью?

— Ты же знаешь, во время войны Джонни был в армии. После войны он... какое-то время находился в Японии, занимался там каким-то бизнесом, он никогда мне не говорил, каким именно. Дедушка утверждал, что Джонни делал это во благо всей семьи Леонфорте.

Джеки мало что поняла из слов матери и спросила:

— И что же дальше?

— Не знаю. То ли дела у Джонни пошли плохо, то ли кто-то другой оказался хитрее его. Как бы там ни было, но случилась страшная катастрофа, от которой твой дедушка так никогда и не оправился. Семья тоже не смогла пережить этого и вновь стать такой, какой была.

«Значит, все сплетни и слухи имели под собой почву — по крайней мере, часть слухов», — подумала девочка.

— Но почему же отец не вместе со своей семьей, ведь он нам так нужен?

Мать подняла голову, ее глаза казались ослепшими от слез. Она попыталась улыбнуться, поглаживая блестящие волосы дочери.

— Ты такая красивая, ты очень похожа на... — Ну, мама!

— Все произошло по воле твоего деда — это все, что я могу тебе сказать.

— Неужели он навсегда прогнал отца из дома?

— Навсегда? Не знаю, но я смирилась с этим, смирись и ты.

Так и не позволив дочери прочитать письмо, мать сожгла его. После этого, казалось, ей стало легче. Она снова занялась хозяйством, и Джеки была изумлена, когда в тот же вечер мать с обычной теплотой и любезностью встретила дедушку, когда тот вернулся домой.

— Черт побери, когда же отец думает вернуться? — сказал сестре Чезаре на следующее утро после похорон дедушки. Он вез ее на машине в монастырь Святого Сердца Девы Марии. — Если бы он сейчас был здесь, мне не пришлось бы иметь дело с дядей Альфонсом.

Джеки удивилась, что брат с ней откровенен — с ним такое случалось очень редко, — и совершила глупость, ответила тоже очень откровенно:

— Джонни никогда не вернется. Он нас бросил. Сбежал от своей семьи.

И тут брат ударил ее. Чезаре всегда воспринимал мир в черно-белом цвете, для него не существовало оттенков. И Джонни для него был не только отцом, но и главой семьи, его кумиром, не говоря уже о том, что он был доном.

Всю оставшуюся дорогу до монастыря они не сказали друг другу ни слова. Лицо девочки пылало не столько от боли, сколько от унижения. Она никак не могла собрать всю свою христианскую добродетель, чтобы простить брата и подставить ему вторую щеку. Несомненно, мать-настоятельница не одобрила бы ее поведение.

Когда они выходили из машины, Чезаре сказал сестре:

— Это твой последний визит в монастырь.

— Что? — Джеки обернулась, ошеломленная его словами.

— В этот раз я позволил тебе поехать сюда только из-за матери.

Девочка потрясла головой, не веря своим ушам.

— Что такое ты говоришь?

— А ты что, не понимаешь? — рявкнул Чезаре. — Монастырь находится на территории семьи Гольдони!

— И что из этого?

— А то, что мы враждуем с этой семьей! — заорал брат с такой яростью, что девочка отшатнулась.

— Я не желаю принимать участие в ваших идиотских вендеттах, — после секундной паузы заявила она. Сердце Джеки было готово вырваться из груди. — Это монастырь! Божья обитель!

— Может, и так, но это и обитель Гольдони! Они вложили кучу денег в монастырь. Без них этого богоугодного заведения давно бы уже не существовало!

— Не смей так говорить! — ровным голосом сказала девочка. — Это святое место!

Чезаре минуту помолчал, удивленно глядя на сестру, потом спросил:

— Ты действительно веришь во всю эту чушь?

— Я верю в Бога.

— Черт возьми, но ты не должна забывать, что ты — из семьи Леонфорте!

— Это не имеет значения для монастыря, разве тебе непонятно? Именно поэтому я сюда и стремлюсь.

Чезаре в бешенстве вскинул руки:

— Ох уж эти монашки! Забудь о них хоть на минуту, ведь говорят, что у тебя светлая голова! Гольдони никогда не забудут, кто ты такая!

— Ты ошибаешься, Чезаре.

Брат вздохнул:

— Мать совершила большую ошибку, позволив тебе посещать этот монастырь. Дядя Альфонс тоже не хочет, чтобы ты продолжала бывать в нем, он требует, чтобы ты навсегда вернулась домой.

В полном молчании они долго смотрели друг на друга.

Наконец Джеки сказала:

— Мне наплевать на то, что хочет дядя Альфонс.

— А зря, — прорычал Чезаре.

— Да? Тебе хочется быть таким, как он, а мне нет, — бросила девочка и направилась к воротам монастыря.

— Послушай, сестренка! — закричал Чезаре. — Тебе некуда деться! Ты родилась Леонфорте и умрешь под этой фамилией! Тебе не спрятаться от этого, даже в монастыре!

Джеки сосредоточенно молилась. Это была молитва об умирающих, которой ее научила Бернис. Сквозь окна часовни, сделанные из цветного венецианского стекла, сочился, подобно жидкому меду, теплый желтый свет. Окна были высокие, стрельчатые, что придавало помещениям средневековый облик. Чудесная акустика часовни улавливала и сохраняла самый тихий звук.

Среди членов Ордена было принято молиться на латыни, и язык девочки с трудом поворачивался, произнося чужие слова, Она часто думала об аскетизме той жизни, которую выбрала для себя. Или это жизнь выбрала ее? Джеки пугало то обстоятельство, что отныне она перестала быть хозяйкой своей судьбы. Бернис не раз говорила ей, что тот, кто вступает в члены Ордена, вручает свою жизнь Богу.

Джеки продолжала молиться, но в душу ее закрадывалось сомнение. Бернис учила, что сомнения — результат происков дьявола. Только вера в Бога ведет к спасению души. Но девочке казалось, что монахини в монастыре слепо и бездумно подчиняются приказаниям старших священнослужительниц, и ей это совсем не нравилось.

Девочка пыталась приглушить в себе чувство ненависти, которое она испытывала к Чезаре и своему отцу, ибо понимала, что ненависть — порождение дьявола, и она недостойна быть членом Ордена, служить Богу, но ничего не могла с собой поделать. Джеки знала, что она не безгрешна, но Бернис сказала ей, что безгрешность не является обязательной чертой человеческой натуры. Безгрешны лишь святые и сам Бог. Однако человек должен стремиться к безгрешности.

Внезапно во время молитвы девочке показалось, что она чувствует рядом божественное присутствие, как теплую руку друга на плече. Наверное, настоятельница была права — ее ждут великие дела.

Однажды, в начале весны, покупая в маленькой булочной хлеб для монастыря, Джеки встретила Пола Чьярамонте. Она отсчитывала деньги за хлеб, и, подняв глаза на вошедшего смуглого темноглазого парня, неожиданно встретилась с ним взглядом. Он подошел к прилавку вразвалку, но спиртным от него не пахло. Парень не сводил глаз с Джеки. Девочка улыбнулась ему, и ей показалось, что у незнакомца подогнулись колени, он был вынужден вцепиться в деревянный прилавок.

Хозяйка булочной, миссис Палья, взглянула на парня и участливо спросила:

— Пол, милый, с тобой все в порядке?

— Конечно, — хриплым голосом отозвался тот. — Но я бы не отказался от глотка воды.

Хозяйка кивнула и поспешила в подсобное помещение. Пол улыбнулся девочке и сказал:

— Привет! Меня зовут Пол Чьярамонте.

В ответ она протянула ему руку:

— Джеки Леонфорте.

Парень явно не знал, что делать с рукой девушки, уставился на нее, как будто она сделана из фарфора, потом очнулся и дважды пожал ее.

— Я живу тут неподалеку, — сказал он. — А вы?

— Озон-парк. Но через несколько недель я насовсем перееду в монастырь Святого Сердца Девы Марии.

— Вы собираетесь стать монахиней? — удивился Пол.

— А что в этом странного?

— Да нет, ничего. — Парень, казалось, совершенно пал духом. — Просто мне очень хочется с вами поговорить.

В этот момент миссис Палья вернулась со стаканом воды. Пол принялся пить, а Джеки, расплатившись за хлеб, поспешила к выходу, сказав ему на ходу:

— Приятно было познакомиться.

Пол чуть было не поперхнулся водой, и девушка поняла, что произвела на него сильное впечатление. Это ей понравилось. Конечно, она не почувствовала в нем родственную душу, как, например, в Майкле, но все же было в этом парне что-то такое, что ее притягивало.

Джеки никогда не дружила с мальчиками и ни разу не ходила на свидание. Ей было противно, что парни бесцеремонно обнимают девочек, да и умственное развитие ее сверстников оставляло желать много лучшего. Один Майкл обладал живым и непредсказуемым умом, и за это она его любила. Девочка не могла преодолеть его тягу к мести, но зато понимала причины, породившие это чувство. Брат читал Ницше, который утверждал, что наибольшей опасностью для человечества является то, что оно может утонуть в сочувствии и сопереживании друг к другу. Но Бернис учила ее, что месть — это удел фанатиков. Однако для того, чтобы защитить в свое время монастырь Доны ди Пьяве, и ее монахиням пришлось, подобно мужчинам-воинам, вооружиться и отразить натиск врагов. И этот путь указал им Бог.

— В те далекие дни, — говорила она, — фанатизм был необходим женщинам, чтобы выйти за рамки условностей, чтобы обрести силу для собственного освобождения от косности и рутины. Но Бог открыл Доне ди Пьяве и другую истину: фанатизм опасен, потому что ослепляет, им следует руководствоваться только в исключительных случаях.

После успешного отражения натиска врагов от стен монастыря Святого Сердца Девы Марии Бог повелел Доне ди Пьяве никогда больше не браться за оружие и открыл ей, что фанатики слепы ко всем истинам мира, кроме одной, к которой они стремятся любыми средствами.

Теперь, после бесед с Бернис, Джеки уже не казалось странным то, что Майкл в глазах окружающих стал героем так как уничтожил убийц дедушки. Но в глубине души она знала, что брату глубоко отвратителен тот мир, в котором он живет, ему безразлично, что о нем думают и кем считают и что он скоро уедет из дому.

Пол был другим, не похожим на Майкла. И, к своему собственному удивлению, девушка, выйдя из булочной, остановилась и стала ждать парня. Когда Пол увидел ее, на его лице отразилось такое же изумление. Он помог ей донести корзину с хлебом до монастыря и подождал за воротами, пока она выложит буханки на кухне и снова выйдет на улицу.

Смеркалось. Тротуар был залит уличными огнями. Они мало говорили — оба всем и ни о чем. Джеки не хотелось раскрывать перед этим парнем свою душу, как перед Майклом, но ей нравилось идти рядом с ним. Для нее это ощущение было совершенно новым. Через несколько недель она будет навсегда отгорожена от того мира, где жил Пол и Майкл, белокаменными стенами монастыря Святого Сердца Девы Марии. Она поклялась посвятить свою жизнь Ордену и не собиралась нарушать эту клятву, но чем дольше она об этом думала, тем сильнее ее влекло к Полу. Девушка видела, что очень нравится парню, но не хотела, чтобы их отношения зашли слишком далеко. Ведь им все равно придется расстаться, зачем же причинять человеку страшную боль? Джеки честно сказала Полу, что собирается стать монахиней, но он все равно смотрел на нее с такой страстью, что у девушки подгибались колени.

Никогда еще она не обнажала свое тело перед мужчиной. Правда, в детстве, когда была совсем маленькой, она бегала голышом вместе со своими братьями, но это было так давно! Когда Пол начал расстегивать пуговицы на ее платье, Джеки всю обдало жаркой волной, и она просто задохнулась от неожиданно накатившего на нее чувства, а когда он снял с нее бюстгальтер и стал ласкать ее грудь, ощущение стало настолько острым, что она чуть не потеряла сознание. Глаза ее закрылись, и все тело обмякло в его объятиях. Пол отнес ее в сарай для инструментов, открыв ногой дверь. Острый запах железа и машинного масла смешивался с запахом его тела, и Джеки с жадностью вдыхала эту смесь. Едва слышно застонав, она поцеловала его обнаженное плечо.

Пол склонился над ней словно ангел-хранитель — таким она и запомнила его на всю оставшуюся жизнь. Он не навалился на нее всей тяжестью, и его сильные руки не сделали ей больно. Напротив, он постарался как можно осторожнее погрузиться в ее трепетавшую плоть. Он сделал это не сразу, сначала он долго играл с ней, ласкал и целовал все ее тело — лоб, щеки, веки, губы, слегка лаская их своим языком. Она выгнулась дугой, подставляя свою грудь под его нежные ласки.

И когда его губы сомкнулись вокруг соска, ее бедра невольно раздвинулись. Он скользнул ниже, лаская языком и губами мягкий низ живота. У нее перехватило дыхание, и она крепко притянула к себе его сильные мускулистые плечи.

— О нет! — вскрикнула она, когда он добрался до самого интимного места, лаская ее нежную плоть губами и языком. От нее исходил запах розового мускуса. Охватившее ее наслаждение превзошло все ожидания. Она чувствовала, как низ живота наливался свинцовой тяжестью, посылая волны трепета по всему телу. И когда он осторожным движением проник в нее, ее ответное желание было так велико, что она, крепко обняв его за плечи, сделала бедрами встречное движение, помогая преодолеть сопротивление девственной плевы. Когда Джеки почувствовала его полностью в себе, ее глаза открылись, и она слизала пот с его лица. Вокруг себя она увидела какие-то инструменты, пилы, садовые ножницы, железные канистры, две пары замасленных садовых рукавиц, кучи стружки и мешки с соломой, все это закружилось у нее перед глазами. Подхваченная вихрем экстаза, она желала Пола каждой клеточкой своего существа, и вот ее желание исполнялось. Потом, годы спустя, монахиня вспоминала этот момент с горьким сознанием того, что это случилось с ней в первый и последний раз в жизни.

Алтарь, перед которым на коленях стояла Мэри Роуз, был задрапирован алым бархатом, на нем был установлен серебряный кубок. До ее слуха доносились молитвенные песнопения.

Молодая девушка была одета в рясу из белого полотна, поверх нее было накинуто верхнее одеяние из тяжелого черного муслина, с вышитым золотом крестом. Точно такую же одежду носила Дона ди Пьяве много веков назад. Последний раз в нее облачилась Бернис, когда Мэри Маргарет посвящала ее в тайны Ордена. Закрыв глаза и склонив голову перед алтарем, Джеки услышала, как в часовню вошла настоятельница с мечом Доны ди Пьяве и тоже начала молиться. Потом она налила в кубок священное жертвенное вино, обмакнула в него кончик меча и вытерла его досуха чистой белой тканью. На мече проступили свежие пятна.

— Это кровь тех, кто сложил свою голову ради служения Ордену. Мы помним о них и чтим их память, — нараспев произнесла Бернис. — Это кровь Доны ди Пьяве, мы помним о ней и чтим ее память.

Настоятельница сошла с возвышения алтаря и встала перед Джеки.

— Сестра Мэри Роуз, ты избрана Богом, тебя благословила сама Дона ди Пьяве продолжать ее дело во имя Бога. — Она положила меч плашмя на левое плечо молодой девушки. — Клянись перед Богом, что будешь всегда служить его воле, куда бы она тебя ни завела.

— Клянусь, — тихо произнесла Джеки.

Бернис переложила меч на ее правое плечо.

— Клянись, что будешь служить Ордену и делать все, что тебе прикажут.

— Клянусь.

Настоятельница положила меч на голову Джеки.

— Клянись, что отныне твоя жизнь, твой ум и сердце принадлежат Ордену и Богу.

— Клянусь.

Бернис убрала меч и вместе с Мэри Роуз прочитала молитву, потом велела ей подняться с колен и, обняв за плечи, поцеловала сначала в одну щеку, потом в другую. Глаза настоятельницы сияли божественным светом.

— Свершилось, — тихо сказала она.

В последнюю минуту затея с посвящением Джеки в послушницы чуть было не сорвалась. Девушка знала, что это произошло по ее вине, но Бернис сказала, что тут не обошлось без высшей воли. Когда Майкл пришел попрощаться с сестрой перед отъездом, он даже не подозревал, насколько трудно ему будет с ней расстаться. Он только что потерял любимого деда, а вот теперь покидал и сестру. А она была рада, что брат уезжает из Нью-Йорка. Девушка просто не могла себе представить, как Майкл перенесет ее смерть, как будет стоять над могилой, когда гроб с ее телом опустят в землю. Джеки хорошо помнила выражение лица брата в ночь гибели деда. Ни за что на свете ей бы не хотелось, чтобы он еще раз испытал подобный ужас. Но одна-единственная встреча с Полом Чьярамонте чуть не испортила все дело, Замысел об инсценировке смерти возник у Джеки и Бернис после того, как Чезаре пригрозил силой не пустить девушку в монастырь. Сначала этот план показался безумным — Джеки сразу подумала о том, какую страшную боль причинит ее смерть матери и Майклу, — но настоятельница, женщина с сердцем воина, убедила ее в том, что успешным может быть только экстремальное решение.

Чезаре больше никогда не приезжал в монастырь, зато туда явился дядя Джеки. Альфонс, раздраженный тем, что ему пришлось срочно выехать из Сан-Франциско, ворвался в приемную настоятельницы так, словно собирался атаковать крепость неприятеля. И все же ему пришлось уйти ни с чем.

— Джеки сама изъявила желание остаться здесь, — твердо сказала ему Бернис. — На то была Божья воля, и ни вы, ни кто-либо другой не сможет поколебать ее решения.

Альфонс, который не привык никому подчиняться, покорно ретировался, сел в лимузин и направился в аэропорт. Но Бернис не так то легко было обмануть.

— Ты принадлежишь к семье Леонфорте, — сказала она Джеки, почти слово в слово повторяя фразу Чезаре. — Твоя семья никогда не забудет, что ты здесь, и никогда тебя не простит. Есть только один способ положить этому конец: ты должна умереть.

Как раз в то время в монастыре находилась молодая женщина, умиравшая от неизлечимой болезни. Врачи оказались бессильны помочь ей, и она попросилась из больницы в монастырь, чтобы там дожить свои последние дни. Конечно же, Бернис приняла ее безоговорочно.

— Сестра Агнес немного похожа на тебя лицом и фигурой, — сказала настоятельница. — Конечно, никто никогда не принял бы вас за сестер, но для нашей цели такого сходства достаточно.

— Но...

— Никаких «но», — отрезала Бернис. — Я уже говорила с сестрой Агнес. У нее нет никого из родных, и она не возражает против нашего плана. Это воля Бога.

Девушка нехотя согласилась, но где-то в глубине души сомневалась, было ли это действительно Божьей волей или частью планов Бернис Византийской.

Джеки и настоятельница до тех пор обсуждали мельчайшие детали задуманного, пока не убедились в том, что все хорошо предусмотрели. Но, как любила говаривать Мэри Маргарет, Бог не любит запланированные действия и всегда старается разрушить их тем или иным способом.

Когда машина, которая, согласно плану, должна была сбить Джеки, выскочила на улицу, неподалеку появился Чьярамонте. Он шел в булочную, надеясь увидеть там любимую. За последние полгода девушка ходила туда в одно и то же время. Джеки стояла у стен монастыря, наблюдая за всем, что происходит, а по улице шла женщина-каскадер, которую наняла Бернис. Она привыкла «умирать» по нескольку раз в день во время кино— и телевизионных съемок. До самого последнего момента каскадер, которая была одета и загримирована под Джеки, не замечала Пола Чьярамонте. Когда он окликнул ее, она повернулась, и парень увидел ее лицо. Бросившись вперед, Пол рванул женщину из-под колес автомашины, а сам попал под ее удар. Джеки даже показалось, что она услышала хруст сломанных костей.

Обо всем дальнейшем позаботилась Бернис, так как Джеки была слишком убита горем. Настоятельница отвечала на вопросы полиции и следователя, она же говорила и с директором похоронного бюро, которого уговорила не открывать крышку гроба, ибо лицо жертвы было изуродовано до неузнаваемости. На самом деле в гробу покоилось тело Агнесы.

Все дальнейшее прошло гладко, как и предсказывала настоятельница. Однако после похорон произошло то, что чуть было не испортило все дело. Бернис заверила девушку, что Пол находится в лучшей клинике. Монастырь через подставных лиц оплатил все операции, которые сделали молодому человеку. Казалось, беспокоиться было не о чем. Однако в один прекрасный день Бернис сказала Джеки, что Пол постоянно интересуется подробностями инцидента.

— Похоже, парень не верит, что ты действительно погибла. Он ведь увидел лицо женщины-каскадера и, естественно, заподозрил что-то неладное.

— Оставьте все, как есть, — посоветовала ей девушка, — ничего не предпринимайте.

— Но из-за этого парня могут возникнуть проблемы, он утверждает, что выхватил женщину из-под колес...

— Поговорит и перестанет, — настаивала на своем Джеки. — Я знаю Пола. Он просто не хочет примириться с моей смертью, вот и все!

Однако, оставшись одна, девушка почувствовала, что сама во всем виновата. Одна-единственная ночь любви практически сорвала все их планы. Джеки молилась о том, чтобы Пол поскорее все забыл и как-то устроил свою жизнь, дал бы ей возможность уединиться в монастыре. Думала она и о матери. Раньше девушка не очень-то уважала свою мать за то, что та примирилась с образом жизни семьи, закрывала глаза на вымогательство, шантаж и убийства, которые происходили вокруг. Мать в ее глазах была ничуть не лучше мужчин, которые всем этим занимались. Но теперь Бог просветил ее, и Джеки поняла, сколько мужества потребовалось матери, чтобы вопреки всем семейным устоям привезти дочь в монастырь Святого Сердца Девы Марии. За это ее, несомненно, ждало жестокое наказание от рук дяди Альфонса — ведь она отвезла свою дочь в логово Гольдони и оставила ее там навсегда.

Молодая послушница была одна в часовне. Начали звонить колокола, эхо этого звона еще долго гудело под каменными сводами. Джеки продолжала молиться — за свою мать и за себя саму.

Токио — Саут-Бич

Городской дом Кисоко в раннем утреннем свете выглядел заброшенным и пустым. Нависающие над ним огромные особняки хмуро глядели на неказистого малыша. Дождь прекратился, и, когда Николас слез со своего мотоцикла, сквозь просвет в тучах проглянуло солнце, залив все розовым, как внутренняя поверхность морской раковины, светом. Листья, сорванные ночным ветром, лежали на мостовой, словно следы, оставленные невидимыми духами.

Дверь открыла молодая женщина в одежде горничной, и Николас представился. С некоторой неохотой она впустила его в дом.

— Хозяйка еще не принимает. — Голос у горничной был слабый и невыразительный, как свист ветра в камышах.

— Нет нужды беспокоить Кисоко-сан, — сказал Николас. — У меня дело к Нанги-сан.

— Боюсь, что старик еще не проснулся, — донесся энергичный голос из дальнего конца прихожей. — Может быть, я смогу вам помочь?

Николас увидел человека средних лет, ехавшего к нему через вестибюль на инвалидной коляске. У него было длинное, породистое лицо с большими, блестящими карими глазами, обманчиво мягкими на вид. Во время движения хромированного инвалидного кресла было заметно, как работают сильные мышцы его торса. На мраморном полу вестибюля колеса шуршали чуть слышно. Горничная взглянула на него и удалилась вверх по лестнице.

— Я полагаю, Кисоко-сан... — начал Николас.

— Это моя мать, — прервал его инвалид. — Она ничего не рассказывала вам обо мне, да? — Он пожал массивными плечами. — Это на нее похоже. Меня зовут Кен, и я уже знаю о вас, Линнер-сан. — Он не поклонился и не протянул руку, вообще никак не попытался приветствовать Николаса.

— Хотя я и дал вашей матери слово не тревожить больного, но все-таки должен поговорить с Нанги-сан. Есть ряд деловых вопросов, в которых я кое-чего не могу понять.

Кен сцепил пальцы, и Николас увидел, что они покрыты мозолями.

— Это наиболее часто встречающаяся ипостась человеческого бытия. Неведение. — Инвалид снова улыбнулся. — Просто одни люди бывают более невежественны, чем другие.

Николас все смотрел на Кена. Кого он ему напоминал?

— Я беспокоюсь за Нанги-сан.

— Я думаю. Отвратительная болезнь — старость. — Кен положил свои огромные руки на колени. — Но с ним все будет в порядке, не беспокоитесь. — Он наклонил голову к плечу. — А вы знаете, что когда-то они были любовниками?

У Кена была неприятная манера разговаривать. Он напоминал следователя, который ведет допрос.

— Понятия не имею. — Николас лгал и делал это без особого труда.

— Неважно. Об этом едва ли кто вообще знает. — Кен, казалось, на мгновение задумался. — Они встретились в 1948 году в торуко, это нечто вроде турецкой бани, только на японский манер. Во время послевоенной оккупации эти заведения обслуживали американских солдат.

Услышав слово «торуко», Николас вздрогнул. Мать Хоннико тоже работала после войны в таком месте, оно называлось «Тенки».

— А где находилось это торуко?

Кен пожал плечами.

— В Роппонжи. Там находилось большинство из них.

Николас почувствовал, как у него по коже пробежал холодок. Что он почувствовал? Прошлое и настоящее переплелись друг с другом в тугой узел, который он не знал как развязать.

Николас слышал, что Нанги и Кисоко познакомились гораздо позже, двенадцать лет тому назад, значит, Кен лгал ему, но с какой целью?

— А как называлось это заведение?

Кен закатил глаза к потолку, вспоминая.

— Дайте подумать. Мне кажется, его называли «Тенки».

— Кен! — Внезапно прозвучавший резкий голос матери заставила сына обменяться взглядами с гостем. — Вечно ты надоедаешь людям! — Кисоко спускалась по лестнице, по которой минутой ранее поднялась горничная. Вероятно, она сказала своей хозяйке, что происходит внизу.

Кен даже не взглянул на мать, как-то странно усмехнулся и, не говоря ни слова, поспешил исчезнуть в глубине дома.

— Я не могу найти извинений странному поведению моего сына, — сказала хозяйка дома, подойдя к Николасу. — Единственное, что его может оправдать, так это... нездоровье. Он чувствует себя неудачником. — Кисоко была одета в домашнее кимоно цвета индиго из крашеного хлопка, но лицо и волосы были, как всегда, тщательно ухожены.

— Он похож на капризного ребенка, — заметил Николас.

— Извините меня, — улыбнулась женщина. — За то, что не нашла времени рассказать вам о Кене, тем более мне есть что рассказать. Что ж, ведь мы с вами только начали узнавать друг друга. — Она сделала жест рукой в глубь дома: — Сейчас как раз время завтрака. Вы к нам не присоединитесь? Боюсь, правда, что Нанги-сан все еще в постели.

Николас испуганно спросил:

— С ним все в порядке?

— Абсолютно. — Ее улыбка стала мягче. — Я же говорила вам, Линнер-сан, ему нужно только время. Он поправится, не беспокойтесь.

Николас открыл было рот, чтобы ответить, и вдруг почувствовал, что ему будто вставили между челюстями деревянную палочку. Тьма обрушилась на него, как земля в вырытую могилу, а мраморный пол начал пузыриться и растекаться под ногами. Он поскользнулся, попытался сохранить равновесие, но хватка Кширы стала еще крепче, и он упал на колени.

Его окружала тьма, в центре черепа возник глаз тандзяна, но видел он все совершенно по-другому, чем раньше. Перед Николасом был дом, в котором присутствовали гангстеры и рука Божья, любовь счастливая и несчастная, сердца, наполненные радостью, и сердца разбитые, слезы боли и жалости, ярость и промелькнувшая, как молния, вспышка злобы...

Когда Николас пришел в себя, он увидел склонившуюся над ним Кисоко. Она сидела на холодном мраморном полу вестибюля, держа его голову у себя на коленях, и слегка раскачивалась, как мать, убаюкивающая больного или испуганного ребенка.

— Я... — начал было он, но нахлынувшая волна слабости заставила его замолчать.

— Знаю, — прошептала Кисоко. — Я знаю, через что вы прошли, знаю, как вы страдаете.

— Откуда вы можете...

Линнер замолчал, потому что в его мозгу неожиданно возник образ Кисоко, какой она была в 1947 году. Ее окружала полутьма, в которой он мог видеть движущиеся бесформенные и безликие тени. Реальность как будто сместилась, и прошлое ожило вновь. Он физически ощущал ее любовь как нечто живое, как драгоценный камень, излучающий тепло, на ладони руки, и понимал, что она вошла с ним в психический контакт, убаюкивая его мысленно в своих объятиях.

Затем видение исчезло, но ощущение тепла осталось, и Николас на мгновение закрыл глаза.

— Вы практикуете тандзян, — прошептал он.

— Я знакома с Акшарой, — ответила она. — И с Кширой тоже. Знаю, что через вас струится свет и тьма.

— Кшира подступает все ближе, грозит поглотить меня. — Николас посмотрел в глаза женщины. — Что со мной происходит?

— Перемены, — ответила Кисоко. — И какими бы они ни были, вы не должны им препятствовать.

— Но я...

— Отбросьте всякий страх, — сказала она. — Верьте в кокоро, сосредоточие всех вещей.

— Кисоко-сан, я чувствую, что Кшира скоро полностью мною овладеет. Оками-сан не смог мне помочь. Может быть, вы сможете?

Она отрицательно покачала головой.

— Но тьма подступает... — простонал Николас.

— Линнер-сан, — сказала она очень мягко, — вам не нужна помощь. Пусть придет тьма.

Когда двадцатью минутами позже он покидал ее дом, опять шел дождь, продолжая сбивать листья с деревьев. Над городом нависли иссиня-черные облака, и где-то вдали слышались раскаты грома. Слепые лица окрестных особняков смотрели на него угрюмо и осуждающе.

Что представляет собой Кисоко? Она, без сомнения, практиковала тандзян, в этом не могло быть никакого сомнения. Сейчас он вспомнил, как тихо она сидела, когда во время его первого появления в ее доме он опять ощутил присутствие Кширы. Даже почти не дышала. Несомненно, она чувствовала, что с ним происходит. И, конечно, могла бы помочь ему.

Пусть придет тьма...

Он сел на мотоцикл и поехал по перегруженным транспортом улицам Синджуки. В памяти его «Ками» было записано сообщение. Оно было от Микио Оками, который хотел встретиться с ним завтра без пятнадцати пять у музея Ситамачи. Ожидая, пока зажжется зеленый свет светофора, Николас послал Оками подтверждение в том, что получил сообщение.

Пусть придет тьма...

Должен ли он последовать этому совету? Была ли его вера в кокоро безгранична? Он никак не мог найти ответа на этот вопрос.

Они подловили Мика Леонфорте в тот момент, когда он выходил из ночного садо-мазохистского секс-клуба «Прожигатель жизни» в Роппонжи, известного своими молодыми, полногрудыми женщинами, они медленно, делая вид, что страдают от боли, поливали свою обнаженную кожу расплавленным воском перед толпой потеющих мужчин.

Акция была прекрасно скоординирована. Пока Исе Икудзо, глава носящей его имя металлургической кайрецу, вылезал из сверкающего белого «мерседеса», с переднего сиденья машины соскочили двое плотных людей, водитель и еще один, вооруженный дробовиком, и бросились к Мику. Один был невысок ростом, квадратного телосложения и походил на борца сумо, второй помоложе, с совершенно голым черепом. Половину его головы покрывала татуировка, изображающая летящего Феникса.

— Здесь на улице ты не такой уж большой босс, как ты думаешь? — сказал Икудзо. — Я собираюсь преподать тебе урок. Никто не может безнаказанно заставить меня потерять лицо, даже вы, мистер Леонфорте.

Был четвертый час ночи, но в ярком неоновом свете токийской рекламы Мик мог определить, что эти двое действительно были членами клана Сикей. Значит, слухи о связях Икудзо с якудзой соответствовали действительности. Леонфорте подумал о том, как будет жалеть Джи Чи, его телохранитель, что ему не пришлось повеселиться.

— Ты влез в наши дела, — сказал Икудзо, прислонись к «мерседесу». — Хуже того, ты итеки, слизняк-иностранец. Твои медовые речи не обманули меня, как других. И когда завтра утром здесь найдут твой труп, это послужит примером тем, кто может захотеть пойти по твоим стопам.

Два тяжеловеса из якудзы ожидали, что Леонфорте бросится бежать, но Мик не сделал этого, а продолжал идти своей дорогой и повернулся только в самый последний момент, когда низенький мафиози был уже совсем рядом. В правой руке Мика, которую он украдкой сунул под пиджак, оказался ударный кинжал из дамасской стали, которым он недавно убил Родни Куртца. Мик ударил им в грудь низенького, чуть правее и выше грудины. Раздался легкий хруст кости, затем кончик лезвия достиг своей цели — сердца. Не дожидаясь, пока мафиози упадет на него, Мик повернулся, чтобы встретить человека с Фениксом, и увидел направленный на себя тупоносый пистолет. Татуированный торжествующе улыбался. Узкая улочка наполнилась звуками учащенного дыхания и запахом смерти.

И тут Леонфорте сделал то, что человек с Фениксом никак не мог ожидать. Не обращая внимания на пистолет, он рванулся ему навстречу, ухватил его за голову, нагнул ее и ударил в лицо коленом. Хрящи размозженного носа мафиози смачно хрустнули, пистолет выпал из рук, Мик отфутболил оружие в канаву, одновременно ударив лысого ребром ладони в нервный узел за ухом. Человек с Фениксом как подкошенный рухнул на мостовую. Леонфорте одной ногой наступил ему на плечо, другой на шею, резко нажал пяткой, услышал хруст ломающегося позвоночника, повернулся и побежал через улицу к белому «мерседесу». Икудзо уже скрылся в машине и, включив подъемник, закрыл стекла. Он попытался было запустить двигатель, но Мик локтем высадил боковое стекло. Когда град осколков обрушился на Икудзо, тот закричал, а Мик схватил толстяка, вытащил из окна «мерседеса» и небрежно выбил у него из рук маленький пистолет.

— Значит, говоришь, я итеки? — спросил Леонфорте, нанося Икудзо парализующий удар между глаз. — Какая жалость. Этот итеки прикончит тебя.

Используя ударный кинжал, он сделал первый ритуальный надрез, как учили его в племени Нанг. Теперь спешить было некуда. Улица была безлюдна. Только сам город был молчаливым свидетелем его мести.

Он извлек сердце, печень, селезенку Икудзо и бросил окровавленное тело на белоснежный кузов, по которому растеклись струйки черной крови. Мик взял селезенку, с помощью лезвия кинжала разжал челюсти главы металлургической кайрецу и засунул ее в рот толстяка.

— Ты хорошо придумал насчет того, чтобы подать пример, — сказал он. — Только выбрал не ту жертву.

Через десять минут Мик подошел к своему автомобилю, — он никогда не оставлял его рядом с клубом, который контролировал, — положил органы тела толстяка перед собой и припал к земле, как это не раз делал в джунглях Вьетнама и Лаоса. Потом очень тщательно обтер руки и взял сотовый телефон.

Джи Чи поднял трубку после первого звонка и молча выслушал рассказ Мика о случившемся.

— Я хочу, чтобы ты, как обычно, избавился от двух трупов лежащих на улице.

— Только от двух?

— Да, — резко ответил Мик. — Тот, который на «мерседесе», оставь. Это будет знаком, что я объявляю войну.

Лью Кроукер сидел, развалясь в кресле, на веранде «Солнышка», одного из множества ресторанчиков, протянувшихся вдоль Саут-Бич — вновь вошедшего в моду участка побережья Майами. Несмотря на плотный тент над головой, льющийся с безоблачного неба горячий солнечный свет обжигал кожу. Лью был одет в пестро раскрашенную легкую рубашку, просторные брюки персикового цвета, сандалеты и закрывающие пол-лица зеркальные солнцезащитные очки. Перед ним стояла порция сосисок с рисом и черными бобами по-кубински, к которым он не прикоснулся — не было аппетита. Детектив наблюдал за проезжающей мимо него на роликовых коньках загорелой девушкой, одетой в почти невидимый купальник-бикини.

В Саут-Бич, в немалой степени благодаря наплыву всемирно известных модельеров и моделей, которые, в свою очередь, привлекали богатых латиноамериканцев и пресыщенных европейцев, вернулась прежняя великолепная пестрота тридцатых и сороковых годов. Рядом с реставрированными строениями того времени вырастали все новые и новые. Не далее чем в квартале от того места, где сидел Кроукер, находилась шикарная вилла в европейском стиле, принадлежащая Джанни Версаче. В ее воротах, доставленных прямо из Италии, всегда стояла усиленная охрана.

Мимо детектива, громыхая стереосистемой, медленно проехала огненно-красная спортивная машина. Сидящие внутри два молодых мускулистых блондина то и дело останавливались, стараясь не пропустить мимо себя ни одной особы женского пола. Вслед за ними на мотоциклах появились трое сурового вида юнцов.

Сотовый телефон Кроукера подал сигнал.

— Надеюсь, черт побери, что ты и Веспер не упустили Бэда Клэмса из виду. — Это говорил Вед Форрест, сотрудник Антимонопольного отдела, на который работал Лью. — Иначе мы все окажемся по уши в дерьме.

Детектив весь внутренне собрался и насторожился. С минуты на минуту он ожидал появления Веспер и Чезаре Леонфорте. Сегодня рано утром, выйдя из своего отеля на авеню Вашингтон, Лью поехал прямо к белому особняку Бэда Клэмса. Там с помощью мощного бинокля он наблюдал за окном второго этажа до тех пор, пока ровно в семь часов не увидел, как занавеси сначала колыхнулись, а потом раздвинулись. Увидев, хотя и на мгновение, лицо Веспер, он не смог сдержать вздоха облегчения. Ее появление в окне в заранее обусловленное время означало, что все идет по плану. Она вместе с Чезаре должна была появиться на Саут-Бич к обеду.

— В чем дело? — спросил он Форреста.

— Люди Бэда Клэмса прикончили Тони де Камилло и пытались сделать то же самое с его женой.

— Что? — Кроукер подскочил, как будто его ударило током. — Что с Маргаритой, она жива?

— Ты знаешь эту женщину? — Даже по телефону было заметно, что Вед удивился.

— Я... конечно. Она имеет отношение к нашему плану... косвенное, — кое-как выкрутился Кроукер. — Что, черт возьми, там происходит?

— Бэд Клэмс и Веспер пока не появились?

Детектив оглянулся:

— Пока нет.

— Дело в том, — продолжал Форрест, — что люди Клэмса упустили эту женщину, и он вынужден был перейти к запасному варианту.

Лью почувствовал, как бьется кровь в его висках.

— Какому варианту? — Он готов был задушить Веда, который, очевидно, наслаждался ситуацией.

— Чезаре захватил эту девочку, ну знаешь, как ее там...

Кроукер на мгновение закрыл глаза.

— Франсину.

— Да, верно. В общем, он захватил девчонку и использовал ее как приманку для мамаши. Только Маргарита оказалась умнее, чем кто-нибудь мог подумать, и пригласила полицейского — кажется, его фамилия Барнет, — чтобы тот защитил ее. — Форрест замолчал, и Кроукер мог слышать, как он отдает какие-то приказания своим людям. Его пульс еще больше участился, в животе появилась болезненная пустота. — Но это еще не все. — Сотрудник продолжал свои рассказ. — Полицейский прикончил двух бандюг, которых послали за женщиной, но и сам получил пулю от подсадной утки — человека Бэда Клэмса в семье Гольдони — Пола Чьярамонте.

У Кроукера внутри как будто все перевернулось. Яркое солнце играло на металлических деталях машин и мотоциклов, ползущих по Океанскому бульвару, за соседний столик уселись два обнаженных по пояс мусульманина и заказали скучающей официантке две порции «Кровавой Мэри». Стройная молодая женщина, до такой степени обтянутая чем-то красно-бело-голубым, что одежда не оставляла никакой возможности для воображения, провела на цепочке коричнево-черного добермана. Все разиня рот посмотрели ей вслед.

Лью, стараясь поменьше двигаться, чтобы не потеть, поправил одежду — ему надо было что-нибудь сделать, как-то успокоиться. Он получил ошеломляющие новости. Так, значит, Бэд Клэмс заслал своих людей к Маргарите! Как же он раньше об этом не догадался? И какого черта тут делает, когда Маргарита и Фрэнси находятся в смертельной опасности? Лью прикинул, как быстрее добраться до аэропорта Майами, потом спросил:

— И что Чьярамонте с ними сделал?

— С Маргаритой де Камилло и девочкой? — уточнил Форрест, как будто не понимая, кого Кроукер имеет в виду. — Согласно нашим источникам, Чьярамонте посадил их на частный самолет.

Кроукер ждал, что Вед скажет дальше, но на другом конце линии царило молчание. Нет, он действительно придушит этого ублюдка! Затем он задал вопрос, который Форрест ожидал от него услышать:

— И куда направляется этот самолет?

— Сюда. Чьярамонте везет их прямо в логово зверя. Сегодня они должны будут встретиться с Бэдом Клэмсом на его территории и условиях. — Вед помолчал. — Ты меня слушаешь, Кроукер?

— Да, конечно.

— Я не знаю, что ему надо, но эту женщину ничего хорошего не ждет. В конце концов она Гольдони, а мы прекрасно знаем, как Леонфорте к ним относятся.

Кроукер знал это лучше Форреста.

— Эй! — Теперь в голосе Веда звучало напряжение. — Этот сукин сын легок на помине. Север-один сообщает, что видит их. Идут по бульвару в твоем направлении. Будь осторожен, на нем спортивная куртка, вероятно, вооружен.

Детектив обернулся и увидел Веспер, идущую под руку с Чезаре Леонфорте. Как и сказал Форрест, парочка направлялась в его сторону. Лью сложил телефон, и, войдя в здание ресторана, направился к туалетным комнатам, пытаясь взять себя в руки.

— У нас есть две минуты, не больше, — сказала Веспер Лью. — Я сказала ему, что мне надо в туалет. — Они заперлись в женском туалете, который, как обычно, был одноместным. — У него есть контакты в береговой охране. — Девушка изложила события прошлой ночи, включая описание человека по имени Мило и номер катера береговой охраны. Рассказала также, в какую ярость пришел Чезаре от подмешанного в наркотик мышьяка.

— Я проверю, — сказал Кроукер. — Эти контакты с береговой охраной весьма интересны. Мне кажется, он использует этот катер не только для доставки наркотиков. Может быть, именно так он вывозит украденные из УНИМО материалы.

— Это возможно, — задумчиво произнесла Веспер. — Катер береговой охраны, который может плавать где угодно и когда угодно, — самое лучшее прикрытие! Кстати, завтра на пять часов вечера назначена встреча, на которой я должна присутствовать.

— Прекрасная работа. Имея номер катера, мы сможем проследить за всеми его перемещениями.

Веспер казалась настолько довольной открывающимися перспективами, что Кроукеру не хотелось ее расстраивать. Но делать было нечего. Он быстро рассказал ей о нападении Чезаре на семью Гольдони, о Маргарите и Поле Чьярамонте. Веспер и Маргарита были подругами, а с тех пор как де Камилло унаследовала положение своего брата, и деловыми партнерами.

— Боже мои! — Руки Веспер сжались в кулаки, так, что костяшки пальцев побелели. — Мы должны найти способ спасти ее от Чезаре.

— Это будет нелегко.

Веспер положила руку на плечо детективу.

— Предоставь Чезаре мне. Займись женщинами. — Она закусила губу. — Так, значит, Тони убит. — Девушка покачала головой. — Как же мы не смогли этого предвидеть?

— Ты повторяешь мои мысли, — ответил Кроукер. — Однако что толку сейчас говорить об этом?

Веспер кивнула в знак согласия.

— Бэд Клэмс сказал мне, что сегодня должен прибыть его друг Пол — со своей подругой и ее ребенком. Ясно, что это Маргарита и Фрэнси. Клянусь чем угодно, он будет прятать их в доме для гостей. — Она взглянула на Кроукера. — Надо их освободить.

Лью кивнул.

— Но ты в это не вмешивайся, иначе Чезаре перестанет тебе доверять.

— Ладно, договорились. — Веспер не хотелось распространяться о своих отношениях с Леонфорте. Она стиснула руку детектива. — Только бы сейчас все прошло нормально. Тебе придется пережить несколько неприятных минут. — Девушка глубоко вздохнула. — Но через это придется пройти. Послушай, это ведь все равно, что утонуть.

— Спасибо, утешила.

— Постарайся не дышать. — Кто-то заколотил в дверь. — Просто расслабься и старайся ничего не предпринимать. Предоставь все мне. — Веспер улыбнулась, еще раз сжала его руку и открыла задвижку двери. — Нам пора отсюда убираться. Ты готов?

Он кивнул.

— До скорой встречи, — прошептала девушка.

Они вышли из туалета и проследовали мимо остолбеневшей женщины в огромных солнечных очках и с ярко накрашенными губами, которая смогла только прошептать:

— Неслыханная наглость!

Когда Бэд Клэмс увидел торопливо выходившую из ресторанчика Веспер, он сразу насторожился. Ему не понравилось выражение ее лица.

— Чезаре! — позвала она и оглянулась через плечо.

Бэд Клэмс шагнул к девушке.

— Какого черта... — Тут он заметил выбежавшего вслед за Веспер Кроукера.

— Эй! — крикнул Лью и схватил девушку за блузку. — На этот раз от меня не уйдешь. Что, черт побери, ты из себя корчишь?

— Оставь меня в покое! — Девушка пыталась оттолкнуть от себя подвыпившего кавалера, но Кроукер сильно ударил ее по лицу. Веспер вскрикнула и рванулась в сторону.

— Эй ты, сукин сын, отвали сейчас же! — крикнул Чезаре и потянулся за оружием.

Не успел он выхватить из кобуры пистолет, как раздался громкий звук, и Кроукер пошатнулся. На левой стороне его груди показалось кровавое пятно. Это стреляла Веспер. Посетители что-то кричали, официантки, бросив подносы, разбежались во все стороны, и тут раздался второй выстрел, еще больше усиливший панику. Чезаре видел, что пуля попала в грудь Кроукера всего в нескольких миллиметрах от первой. Детектив, опрокинув стол, свалился на пол. Среди всей этой суматохи Леонфорте все-таки смог с изумлением отметить, каким дьявольски хорошим стрелком оказалась Веспер.

Продираясь среди мечущихся в панике людей, распихивая и расталкивая их, Чезаре понимал только одно — им надо как можно скорее убраться отсюда. Наконец он добрался до Веспер и услышал ее задыхающийся голос:

— Вот сукин сын! Посмел обращаться со мной как с куском дерьма.

Чезаре держал девушку в объятиях, он видел, что она попала в серьезнейшую переделку, ей нужна защита, что без него она человек конченый. «Наконец-то он поверил мне, поверил полностью», — подумала Веспер и мысленно поздравила себя с победой. Ведь именно для того, чтобы завоевать доверие Чезаре, и была затеяна эта рискованная игра. Она оказалась в опасности, полностью зависела теперь от Леонфорте и этим привязала его к себе. Доверять слабому — это просто в натуре человеческой.

Бэд Клэмс шагнул к распростертому на полу детективу. Конечно же, он был мертв! Веспер всадила ему две пули в сердце. У нее, должно быть, стальные нервы. Он схватил девушку за руку, они выбежали из ресторана и помчались по Океанскому бульвару под все усиливающийся вой полицейских сирен.

Токио — Саут-Бич

Плотная стена электронной гитарной музыки поначалу воспринималась как звук сирен тысячи машин «скорой помощи». Потом, когда акустика гигантского зала позволила этому завыванию пробиться сквозь восемь покрытых барельефами колонн, окружающих танцевальную площадку дискотеки «Эм-Дра», звук вдруг чудесным образом трансформировался в музыку, которая давила на уши, одурманивала ритмами, будоражила, но все же обладала мелодией, под которую можно было танцевать.

Николас и Танака Джин пробирались среди потных танцоров и мечущихся лучей лазеров, чувствуя себя как живая рыба в цистерне. Время от времени случайный луч выхватывал из полутьмы какое-либо изречение на санскрите или фигуру бодхисатвы, придавая смысл окружающим живым существам, карма которых состояла в том, чтобы отказываться от нирваны, помогая другим достичь ее.

Снаружи, несмотря на четыре часа ночи, улица была полна юными прожигателями жизни, манекенщицами, певцами, мелкими актерами и крутящимися вокруг них темными личностями, которых в изобилии поставляли ночные городские джунгли. Сами того не подозревая, они толпились на том месте, где недавно погибла под машиной Джай Куртц.

Линнер прибыл сюда по просьбе прокурора. Танака Джин сказал ему, что хочет, чтобы он кое с кем побеседовал, и Николас с трудом пробился на своем мотоцикле через центр Токио и район Сибаура. С раннего утра он был на ногах, размышляя о том, что рассказал ему Оками о служащих токийской прокуратуры. Будить Коуи он не стал, а просто оставил ей записку. В отличие от Жюстины ее не раздражали его ночные отлучки, она понимала, что они просто часть его жизни.

— Я выяснил, кому Куртц оставил свои деньги. — Чтобы перекрыть шум музыки, Танака Джин должен был почти кричать. — Они перешли во владение «Стернголд», которая является его юридическим лицом.

— Это интересно, — сказал Николас, с трудом увернувшись от женщины с вываливающимися из платья грудями, которая летела на него со скоростью ракеты.

— Потерпите, Линнер-сан, сейчас я отведу вас в более спокойное место. — Танака Джин прошел через танцплощадку и оказался перед полукруглым баром, выглядевшим так, как будто его отрезали от храма Ангкор-Ват. — В своем завещании, однако, Куртц оговорил, что его доля в «Денва партнерз» переходит к другому юридическому лицу, «Ворлдтел инкорпорэйтед». Часть дня я только и делал, что проверял все, что имеется у нас на эту фирму. Она занимается телекоммуникацией по Юго-Восточной Азии, владеет долей в «Денва партнерз».

Внимание Николаса на мгновение привлекла молодая женщина, через нос которой было продето несколько колец, губы намазаны черной помадой, а вздыбленные волосы выкрашены в белый цвет.

— А кто владеет «Ворлдтел»? Совет директоров «Стернголд»?

— Так было раньше, но не теперь, — ответил Танака Джин. — «Ворлдтел» только что продали, и я не сумел узнать никаких подробностей, кроме того, что ее поглотила какая-то компания, кажется, она называется «Тенки ассошиэйтс».

Николас почувствовал, как у него по коже пробежали мурашки. «Тенки»! Но ведь это название торуко, где, если верить Кену, много лет назад встретились Кисоко и Нанги и где работала во время оккупации мать Хоннико. Странные совпадения!

— Вы уверены, что компания называется именно «Тенки»?

— Да. А в чем дело?

— Вы все как следует проверили?

Танака Джин кивнул:

— Естественно. Это пустышка, холдинговая компания с адресом на Шри-Ланке. Я позвонил туда, попал на автоответчик и оставил сообщение, но не ожидаю получить ответ.

Николас на минуту задумался.

— Мне кажется, если мы обнаружим, кто владеет «Тенки ассошиэйтс», то приблизимся к разгадке убийства Куртца.

— Это вы приблизитесь к разгадке убийства, Линнер-сан.

Пол под ногами Николаса подался, и он почувствовал, что начинает проваливаться куда-то вниз. Огни и звуки «Эм-Дра» исчезли. От пчелиного гуда в мозгу кружилась голова. Кшира подступала, повернув к нему свой сияющий лик зла, а он, очень мало спавший в последнее время, не мог ей сопротивляться, был не в силах вернуться к свету и музыке, покинувшим его. Кисоко сказала, что не надо противиться и бояться перемен, даже если они плохие, надо верить в кокоро, средоточие всех вещей.

Николас все глубже и глубже погружался в желеобразную тьму, он уже начал различать голоса, особенно один, который говорил:

«Вы должны понимать революционеров, один из них произвел вас на свет... — Голос был таким знакомым, что Николас даже похолодел. — Я тщательно изучил биографию вашего отца. Полковник оказался самым таинственным человеком из всех, которых я когда-либо встречал. Даже более таинственным, чем мой отец» менявший свои личности так часто, что не знаю, помнил ли он в конце концов, кто он такой на самом деле..."

Это был голос Мика Леонфорте. Он эхом отдавался в голове Линкера, в самом центре его сознания, где уже начали обживаться темные структуры Кширы. «Но как это возможно? — удивился Николас. — Моя специальность — скрупулезный пересмотр прошлого и воссоздание его в образе будущего...» И тут ему открылись вещи, которые мог видеть только он один. Кшира показала ему свой путь, сведение возможностей, экстраполированных из событий недавних дней, которые, как куски головоломки собранные воедино, образовали рисунок настоящего... и будущего.

Николас увидел, что путь Кширы был зеркалом, или по крайней мере тем, что он принял за зеркало в ту ночь в доме Куртца, когда, чувствуя присутствие убийцы, заглянул в него и узнал самого себя. Но теперь он знал правду, это было не зеркало, а окно, образ, который он в нем тогда увидел и принял за свой, был на самом деле образом Мика Леонфорте, его двойника. Это немного старомодное слово прозвучало в его голове как гром. Он и я — зеркальные отражения друг друга!

Но ведь это абсурд! Мик убил Куртцев, теперь Николас был в этом совершенно уверен. Но зачем он это сделал? Хотел завладеть долен Куртца в «Денва партнерз»? Но как убийство могло ему в этом помочь? И неужели из-за того стоило убивать двух человек? Конечно, Мик Леонфорте на все способен, однако Николас никак не мог избавиться от ощущения, что ему не хватает самой важной части головоломки.

Теперь его страх исчез и сменился радостным возбуждением. Именно Кшира — а вовсе не Акшара — позволила ему увидеть правду. Почему же он так ее боялся? Но он помнил, какое действие она оказала на Канзацу — его сенсей сошел с ума, — на Оками, когда тот попытался пройти ее темным путем! Только этим объясняется его страх, нет, нет, не стоит увязать в бесполезных воспоминаниях, когда перед его глазами открылась истина. Кшира оказалась чикаку, абсолютным проникновением в суть вещей, на поиски которого многие мистики тратили всю свою жизнь.

— Линнер-сан?

Николас вынырнул из темноты и вновь очутился среди света и грохота музыки. Он стоял на коленях у края танцплощадки, ее загораживали от него две юные японки, юбки были задраны так высоко, что ничего уже не скрывали.

— Я его видел, — сказал Николас, в то время как Танака Джин помогал ему подняться на ноги. — Я знаю, кто убил Куртцев. Это был Мик Леонфорте.

Прокурор увлек его в темноту возле бара и удивленно спросил:

— Это тот самый человек, который основал Плавучий город?

— Да, вместе с уже покойным главарем банды, американцем Роком.

— Но я считал, что Леонфорте погиб во время ядерного взрыва, который стер с лица земли этот город.

— Очевидно, он хотел, чтобы все думали именно так, — ответил Николас, — но теперь я уверен, что это именно Мик похитил у нас данные Киберсети.

Танака Джин пристально посмотрел на Николаса.

— Все это взаимосвязано, не так ли, Линнер-сан? Убийство Куртцев и случай промышленного шпионажа в «Сато». Наши дела пересеклись.

— Кажется, так, — кивнул Николас. — Но для того, чтобы узнать это наверняка, надо установить, кто владелец «Тенки ассошиэйтс».

Прокурор помолчал, прислушиваясь к звукам музыки, потом придвинулся к Николасу совсем близко и сказал:

— Вы, Линнер-сан, обладаете уникальным способом выяснять истину. — Прокурор кивнул головой, что очень походило на официальный поклон. — Я отдаю должное вашим талантам и не против того, что вы их используете. Но мне хочется, чтобы вы четко уяснили себе одну простую вещь. Я поклялся соблюдать закон, и, хотя уверен в том, что вы заслуживаете самого большого уважения, мне все же кажется, что те законы, которыми я руководствуюсь, не всегда... будут совпадать с вашими.

Линнер опять был поражен замечательной проницательностью этого человека. Танака Джин не походил ни на одного из прокуроров, с которыми он прежде встречался. Сказав, что его собеседник заслуживает самого большого уважения, Танака сделал ему величайший комплимент. Ощущение было такое, что их отношения достигли какой-то новой, неожиданной стадии. Николас вернул поклон.

— Может быть, и так, Джин-сан. Но клянусь вам, что методы, которыми мы пользуемся, никогда не будут противоречить друг другу.

Теперь уже прокурор официально поклонился Николасу, закрепив таким образом их необычные и еще более окрепшие дружеские отношения.

— Вы в состоянии разговаривать сейчас с этим человеком? Если да, то вам понадобится все ваше внимание, — сказал Танака Джин, переходя к делу, и, когда Николас кивнул ему, провел его через потайную дверь, которая находилась по левую сторону от бара и сливалась со стеной. Когда она за ними закрылась, грохот музыки и вибрация почти исчезли и Линнер понял, что здесь используется какая-то особая звукоизоляция. На старом металлическом лифте они спустились в подвал, услышали где-то в глубине помещения медленную чувственную мелодию и, миновав прихожую, очутились возле круглого освещенного помоста. На нем на корточках стояла женщина с длинными волосами, рядом лежал обнаженный мужчина с собачьим ошейником. На женщине были кожаные шорты в обтяжку со множеством молний, уродливо выглядевший черный каучуковый бюстгальтер, кожаный капюшон и высокие ботинки на шипах. В одной руке она держала плетку-девятихвостку, в другой — поводок, прикрепленный к собачьему ошейнику.

Заметив новоприбывших, хорошо одетый японец с гладко зачесанными назад волосами и лицом наемного убийцы спросил:

— Чем могу помочь, джентльмены?

Женщина на помосте расстегнула молнию и начала мочиться на лицо лежащего человека.

— У нас встреча с Тенто-сан.

Японец внимательно оглядел Николаса и Танаку Джина.

— С Тенто-сан?

Это было шуточное прозвище, псевдоним. На жаргоне это слово означало мужской член в восхищенном состоянии и по не вполне понятным причинам вело свое происхождение от английского слова «тент».

— Он нас ожидает, — пояснил Танака Джин.

Невероятно, но обнаженный на помосте пил мочу женщины.

Человек с лицом наемного убийцы наклонился вперед:

— А как вас зовут.

— Вас это не должно интересовать. Скажите просто, что пришел Джин.

Японец исчез, у помоста прозвучал гром аплодисментов, и свет погас, чтобы дать возможность подготовить сцену для следующего номера. Николасу хотелось надеяться, что к тому времени они отсюда уже уйдут и не будут лицезреть эту мерзость. На сегодня с него вполне достаточно одного садо-мазохистского представления. Группа людей в мятых костюмах и с потными лицами прошла по направлению к лифту.

Появившийся возле них толстый человек в костюме из блестящей синтетики и с кольцами на всех пальцах отвесил им небрежный поклон. Это и был Тенто.

— Джин-сан, — сказал он высоким, почти женским голосом, — я думаю, нам будет удобнее поговорить у меня.

Его офис представлял собой квадратную комнатушку без окон, единственным настенным украшением которой был грязный вентилятор, за ним возились и пищали мыши. В комнате находился помятый и поцарапанный зеленый металлический стол, навевавший мысли об американском военном инвентаре, дешевое вращающееся кресло, а у противоположной стены два хлипких картотечных шкафа. Неужели таковы были понятия Тенто о комфорте? А может быть, об уединении?

Николас благоразумно отказался от предложенной толстяком выпивки. Пока Тенто продувал пыльный стакан, заляпанный отпечатками жирных пальцев, прокурор спросил:

— Тенто-сан, когда мы разговаривали с вами в последний раз, вы сказали мне, что перед смертью несколько раз видели эту женщину, Джай Куртц, у себя в клубе.

Тенто вытащил из ящика стола бутылку и плеснул виски себе в стакан.

— Совершенно верно.

Танака Джин вынул фотографию Джай Куртц и положил ее на стол.

— Вы абсолютно уверены в том, что это именно она?

Толстяк взглянул на фотографию, потом на прокурора.

— Есть две вещи, которые у меня получаются превосходно. Первое — это делать деньги. Второе — запоминать лица. Я могу заявить вам с полной ответственностью, что помню каждого, кто побывал у меня хотя бы один раз. — Он постучал пальцем по фотографии: — Она была здесь раз пять-шесть.

— На танцах или в этом подвале? — поинтересовался Николас.

— В «Ба». — Тенто выпил виски. — Так называется мое заведение. На французском языке это означает «Низ».

— Значит, ей нравились подобные представления?

Тенто наклонил голову и спросил прокурора о Николасе:

— Кто он такой?

— Друг семьи, — ответил прокурор. — Отвечайте, пожалуйста, на его вопросы.

Толстяк надулся.

— Вы, конечно, понимаете, что я с ней ни разу не разговаривал, но если вы спросите мое мнение, то я отвечу: нет, ей не нравились садо-мазохистские представления. Помню, она обычно отворачивалась. Но ее спутник относился к моему театру иначе.

— Опишите его, пожалуйста, — попросил Танака Джин.

— Но я уже...

— Еще раз.

Тенто подробно описал человека, который, несомненно, был Миком Леонфорте.

— Ему нравился садо-мазохизм? — спросил Николас, когда Тенто закончил.

— Вне всякого сомнения. — Толстяк налил себе еще виски. — Он просто упивался им. Вы знаете, у меня тут бывает масса народа, поэтому я таких узнаю сразу.

— Каких таких? — уточнил Танака Джин.

— Сексуальных маньяков. — Тенто осторожно отставил пустой стакан в сторону. — Иногда этот парень возвращался после представления уже без женщины и платил за то, чтобы забрать с собой некоторых исполнительниц, иногда по две-три одновременно.

— И чем они занимались? — спросил Николас.

Тенто сделал возмущенное лицо:

— А я откуда знаю? Я же не извращенец и не хочу знать, что они там друг с другом делают.

— Вы можете еще что-нибудь добавить?

Тенто на минуту задумался.

— Только одно — исполнительница Лонда, которая нравилась ему больше всех, ушла из моего заведения три месяца тому назад. У меня такое впечатление, что тут не обошлось без этого парня.

— У вас есть ее адрес? — спросил Николас.

— Есть, хотя эта тварь могла и куда-нибудь переехать. — Тенто сел за стол и пошарил в ящиках. Потом вытащил длинную узкую книгу, полистал ее и, написав нужный адрес на листочке блокнота, протянул его Николасу.

— Тогда все, — сказал Танака Джин, взял со стола фотографию Джай Куртц и направился к двери, но Линнер опять повернулся к толстяку.

— Вы сказали, что иногда этот мужчина возвращался без женщины.

— Да.

— Но ведь он возвращался и с ней?

Тенто кивнул:

— Да. Тогда он всегда брал Лонду, и они уходили втроем.

— Вас это не удивляло?

Толстяк с жадностью взглянул на бутылку виски.

— Эта троица? Нет. А почему это должно было меня удивлять? Такое случается сплошь и рядом.

Когда они шли обратно к лифту, Танака Джин спросил:

— И что вы об этом думаете?

— Не знаю. Следующий акт представления, по счастью, еще не начался. Но для Мика секс и смерть каким-то образом неразрывно связаны между собой. Я ясно почувствовал это в тот вечер в доме Куртцев. Кажется, мне стоит заняться этой Лондой.

Танака Джин покачал головой:

— Только не в одиночку.

— Послушайте, Джин-сан, эта исполнительница вращается в очень подозрительном мире. — Они уже поднялись на лифте из подвала и снова очутились среди оглушительного шума дискотеки. — Лонда может иметь вполне легальную работу, но если она связана с Миком Леонфорте, то наверняка находится по другую сторону закона. Не думаю, что ей захочется иметь с вами дело. — Они прошли мимо бара. — Кроме того, у меня появились кое-какие сведения, которые касаются ваших служащих, лучше займитесь ими.

Танака Джин хотел было продолжить, но тут заработал его пейджер. Он прочитал появившееся на экране сообщение, и лицо его загорелось.

— Пойдемте, — сказал он несколько возбужденно. — Произошло нечто, что может представлять для нас интерес.

На улице снова шел дождь. На темных мокрых улицах отражались пастельные мазки огней неоновых реклам. Линнер следовал за машиной Танаки Джина. Они мчались с запада Токио на северо-запад через великолепие Роппонжи, суперсовременное гетто для иностранцев и скитающихся банд нихонинов — мотоциклистов, название которых было японским эквивалентом слова «нигилист». Наконец они въехали на боковую улочку, оцепленную кордоном из полицейских машин, разноцветные огни их мигалок разбрасывали блики по стенам окрестных домов и блестящим от дождя мостовым.

Николас слез со своего мотоцикла. Прямо перед собой он увидел белый «мерседес», на длинном капоте которого лежало распластанное тело мужчины. Танака Джин провел Николаса сквозь строй одетых в форму полицейских, и он получил возможность заглянуть в освещенное мертвенно-бледным светом лицо трупа. Несмотря то, что изо рта убитого торчала какая-то темная масса, а на лбу был вырезан полумесяц, он сразу узнал этого человека.

— Икудзо-сан!

Танака Джин встрепенулся:

— Вы его знаете?

— Да. Он был главой «Икудзо ниппон стил энд металлуржи». — Линнер подошел поближе к телу. — И членом «Денва партнерз».

— Из тела вырезаны сердце, печень и что-то еще, — сказал Танака Джин. — Что там у него торчит изо рта?

— Это его селезенка, — сказал худой человек, оказавшийся судебным врачом.

Прокурор кивнул.

— Слишком похоже на случай с Куртцем, ясно, что Родни и Икудзо убил один и тот же человек.

— Кто-нибудь трогал тело? — спросил Николас.

— Его только сфотографировали, — ответил медик, — вот и все. Мне приказали ждать прибытия прокурора.

— Я хочу осмотреть раны.

Танака Джин кивнул и сделал знак медику. Тот, в свою очередь, отдал приказание нескольким своим помощникам, которые натянули резиновые перчатки, осторожно сняли тело с капота и положили на носилки.

Линнер попросил фонарь и, получив его, тщательно осмотрел раны убитого.

— Взгляните сюда... и сюда. — Николас указал на несколько главных ран. — Как и Родни, Икудзо с большой силой проткнули каким-то оружием с широким лезвием. Если бы убийца использовал обычный нож, кожа была бы разрезана и разорвана.

— Что же послужило орудием убийства?

— Я думаю, это ударный кинжал.

Танака Джин посмотрел на Линнера:

— А что это такое?

— Лезвие выходит вот отсюда... — Николас просунул указательный палец левой руки между третьим и четвертым пальцами правой. — Поэтому при ударе добавляется сила всего тела, и лезвие проходит через мышцы, сухожилия и даже кости, как вот здесь. — Он указал на одну из ран. — Посмотрите на эти сквозные проколы. Их можно сделать только ударным кинжалом. — Потом Николас указал на места, откуда были удалёны органы: — А вот здесь разрезы сделаны прямо с хирургической точностью. Если присмотреться, можно увидеть следы лезвия.

Танака Джин взглянул на Николаса, который кивнул ему, и знаком приказал медицинской команде забрать тело.

— Я хочу как можно скорее получить результаты анализов, доктор, — сказал прокурор.

— Будет готово к девяти часам, — ответил медэксперт.

Танака Джин наблюдал за тем, как грузят в машину тело Икудзо.

— Примечательное убийство, не правда ли?

— Да, — сказал Николас. — И эта селезенка, засунутая ему в рот. Похоже на предупреждение.

— Нам или кому-нибудь другому?

— Может быть, и то и другое.

Друзья очень замерзли и устали, но были слишком возбуждены, чтобы думать о постели и сне. Кроме того, уже почти рассвело. Они подъехали к Цукиджи, Рыбный рынок открылся, и его свет и суета на какое-то время отвлекли их от мрачных мыслей. Взглянув на мужчин, которые жадно поглощали в лавочке бульон с овощами, свининой и, конечно, лапшой, друзья помолчали, потом Николас сказал:

— Мы должны быть предельно осторожны.

Лицо Танаки Джина было, как всегда, непроницаемым.

— Вертикальный полумесяц является ритуальным символом одного из племен, живущих в предгорьях Вьетнама.

Прокурор кивнул:

— Да, племя Нанг.

Линнер повернулся к нему:

— Так вы все это знали?

— Я доверяю вам и хочу, чтобы и вы доверяли мне тоже. А сейчас предлагаю отведать этой чудесной лапши в лавочке.

Николас рассмеялся.

— С удовольствием. — Они принялись за ароматный густой бульон, и Линнер продолжил начатый разговор: — Тогда вы должны знать об обычае племени Нанг перенимать силу врага, поедая его жизненно важные органы.

— Да. Нго-мей-ют — вертикальный полумесяц.

— В данном случае он имеет еще и другое значение. Древние мессулеты использовали знак полумесяца — Джим — как символ своего обоюдоострого меча. Они имели обычай раскрашивать лица, чтобы пометить себя — и тела своих врагов тоже.

Танака Джин торопливо проглотил кусок и отложил свои палочки для еды.

— Вы хотите сказать, что Майкл Леонфорте — мессулет?

— Точно не знаю, — признался Николас. — Начиная с 1969 года он часто бывал во Вьетнаме и Лаосе. И большую часть времени проводил в джунглях, где обитает племя нанг. То, что он знает ритуал, это очевидно. Посвящен ли он самим племенем, об этом можно только гадать.

Прокурор снова взял свои палочки и принялся за лапшу, он ел медленно, о чем-то напряженно размышляя.

— Джин-сан, вы не спросили меня, кто такие мессулеты. Вы о них знаете? — поинтересовался Николас.

Танака Джин улыбнулся:

— Я провел год в предгорьях Вьетнама. Во времена беззаботной юности. Мой профессор в колледже был помешан на экспериментальной антропологии. Однажды летом я поехал с ним и провел там безвылазно двенадцать месяцев.

— Значит, вы встречались с племенем нанг?

— Почти все это время мы находились именно в этом удивительном племени. Люди там живут в контакте с духами, древними богами Земли — по крайней мере они так полагают. — Танака Джин поддернул рукав плаща, расстегнул манжету рубашки и закатал рукав. На внутренней стороне его запястья виднелась грубая татуировка в виде вертикального полумесяца.

Николас глубоко вздохнул, потом медленно выпустил воздух. Неудивительно, что ему всегда казалось, что Джин знает больше, чем говорит. Он сам был посвящен.

— Мы должны остановить Майкла Леонфорте. Нельзя допустить, чтобы он еще кого-нибудь убил, — заметил прокурор спокойным тоном.

— Все следы ведут к «Денва партнерз», — сказал Николас. — Мик хочет контролировать эту компанию. Кроме того, ему нужна технология Кибёрсети. — Он задумался. — Теперь мне кажется особенно важным разговор с этой Лондой, исполнительницей, к которой он так привязан.

— Может быть, это не такая уж хорошая идея. — Танака Джин застегнул манжет на рукаве. — Вы не задумывались над тем, почему Леонфорте организовал аварию, в которой погибла Джай Куртц перед самым входом в клуб, где так часто бывал? В другой ситуации я сказал бы, что это была просто глупость, прокол с его стороны. Большинство преступников глупы, хотя и хитры, именно потому мы их и ловим. Но мы с вами знаем, что этот человек не таков. Значит, это был не прокол, не так ли?

— Нет, — согласился Николас. — По всему видно, что Мик действовал холодно и расчетливо.

— Тогда в чем же дело?

Линнер вдохнул пахнущий солью и рыбой воздух. Дождь очистил его от гари и углекислоты, и он казался сейчас почти свежим.

— Мне кажется, Леонфорте направляет нас по тому пути, по которому хочет. Какую цель он преследует на самом деле, мы можем только догадываться. — Он на мгновение задумался. — Но, возможно, вы правы. Я думал об оружии, которое он применил. Если я не ошибся и он действительно использовал ударный кинжал, то знаю, кто его для него сделал. Так что сперва мне лучше будет поинтересоваться, не приготовил ли он для нас еще каких-либо сюрпризов.

— Я не люблю люден, изображающих из себя Господа Бога. — Танака Джин отставил чашку и положил палочки на ее край. — Они неправильно понимают свое место в жизни.

Николас посмотрел на прокурора и подумал: «Танака Джин дал очень правильное определение Мику Леонфорте, но все это относится и ко мне самому».

Мик провел рукой по груди Хоннико, которая начала извиваться, как приколотая к земле змея. Ее обнаженное тело блестело от ароматического масла и было связано в запястьях, лодыжках и бедрах, глаза завязаны шелковым шарфом, два других охватывали ее тело выше и ниже грудей, они торчали, как спелые фрукты на рынке. По маленькому круглому окошку барабанил дождь. Диван, на котором они были распростерты, поскрипывал в такт их движениям. Мик вдыхал тепло тела женщины как курящийся ладан.

Хоннико пробежала кончиком языка по темно-синей татуировке на тыльной стороне запястья своего партнера. Рисунок был сделан настолько грубо, что бамбуковые иглы оставили на коже рубцы, наверное, для того, чтобы было легче опознать владельца татуировки.

— Таких людей, как я, обычно не понимают, — сказал Мик, скользя по покрывающему ее тело маслу и их собственным выделениям. — Энтузиазм пугает общество, а общество всегда первым делом старается защитить себя. — Его рука нашла ее сосок, набухший и эластичный. — Даже если это общество становится уже бесполезным.

Хоннико чувствовала его внутри себя, легко переходящего из одного отверстия в другое. Она привыкла к речам своего партнера и воспринимала его философию как некие магические формулы. Так, по ее представлению, могли бы говорить Аполлон или Дионис, когда-то, в древние времена. Это входило в ритуал — а у него была привычка превращать в ритуал все — и приводило ее в экстаз.

— Я исследователь жизни, какими были Юлий Цезарь, Наполеон и Ницше. Их боялись, как и меня, а если не боялись, то презирали. — Мик взглянул в окошко квартиры, расположенной в жилом блоке Модульной башни Номгаи. — Это были настоящие герои. Они знали, для чего живут, и непреклонно шли к своей цели, поэтому их и боялись. Но им это было глубоко безразлично. — Дождь хлестал по стеклу, и городской пейзаж, казалось, стекал по нему, как глазировка по тающему торту. — Более всего их заботило то, как избавиться от благоговейного страха перед тем, что поднималось внутри них самих. — Взгляд Мика упал на новый красавец небоскреб, который стоял настолько близко, что за одним из его окон можно было различить движения знакомой фигуры. — Героям всегда приходится не только пренебрегать традициями, но и самими богами внутри себя. — Движущаяся фигура теперь была освещена лампой, и Мик мог видеть лицо женщины — лицо Коуи. Вот она подняла руки над головой и выскользнула из своей сорочки. — Как же этого можно достичь? — сказал он, взглянул на обнаженную грудь Коуи и вошел в Хоннико так грубо и глубоко, что заставил ее закричать. — Король Вишвамитра много столетий тому назад сказал, что силу и стойкость для того, чтобы построить новый рай, можно взять только из глубин твоего собственного ада.

Это ведь все равно, что утонуть, говорила ему Веспер, и была права. Лью лежал, закрыв глаза, спина болела от удара о край стола, ощущение было такое, будто его вот-вот схватит сердечный приступ, он чувствовал, что невероятно устал. Веспер каким-то образом добилась этого, но как? Он слышал, что такое состояние бывает у людей, которые тонули, погрузившись на большую глубину, где даже в сравнительно теплых морях достаточно холодно, чтобы замерзнуть. Состояние, близкое к смерти, воздуха в легких почти не остается, все тело охватывает такая же странная усталость, которая тянет человека куда-то в темноту.

Кроукер, до которого испуганные голоса посетителей ресторана доносились как будто из-за толстой бетонной стены, имел весьма слабое представление о творящейся вокруг панике, потому что Веспер использовала свой дар, отточенный Оками, чтобы приглушить его чувства и создать видимость того, что он мертв. Пульс был замедлен, сердце билось еле-еле. Как же все-таки она это сделала?

Его положили на носилки, и вскоре яркий солнечный свет, проникающий сквозь закрытые веки, сменился тьмой кузова частной машины «скорой помощи», которую они арендовали. Завыли сирены, и машина отъехала.

— Как он там?

Детектив узнал голос Рико Лаймона — специалиста по кинематографическим трюкам, которого Веспер наняла через АМО, члены которого сейчас выступали под видом сотрудников ФБР, взявших на себя расследование обстоятельств «смерти» Кроукера. «Ладно, — подумал Лью, — пора с этим кончать».

— А что это у него с рукой? Никогда не видел ничего подобного, — сказал врач.

Кроукер попытался рассмеяться, но не смог. Этот врач больше интересуется его биомеханической рукой, чем синяками, которые он получил при ударе пуль о кевларовый жилет.

— Как она работает?

— Приведите его в чувство, тогда, может быть, он вам сам расскажет, — сердито буркнул Рико.

— Ладно, ладно, успокойтесь, — ответил врач.

Он поднес к носу Кроукера нюхательную соль.

— Хватит, хватит, — чихнув и закашлявшись, сказал тот, открыл глаза и увидел склонившееся над ним коричневое лицо обеспокоенного Лаймона.

— Как чувствуешь себя, вернувшись с того света?

— Я не уверен, что уже на этом, — проворчал Лью.

— Ладно, пока все нормально, — раздался голос из глубины кузова. Это был Вед Форрест, руководивший всей операцией. — Мне нужно, чтобы Кроукер был в полном порядке, — сказал он, ни к кому особо не обращаясь. Это был мужчина крупного телосложения с маленькими ушами и короткой стрижкой, за зеркальными стеклами его очков прятались светлые глаза. Вед выставил вперед свой квадратный подбородок. — Ты в порядке, Кроукер?

«В колледже он, несомненно, пользовался успехом у самых красивых девушек», — подумал Лью и ответил:

— Дай мне минутку, ладно?

— У нас нет ни минуты времени, — сказал Форрест тем непреклонным тоном, который люди приобретают на государственной службе, и наклонился над Кроукером. — Послушай, я охочусь за Чезаре Леонфорте уже три года. — Вед дернул себя за волосы: — Из-за этого сукиного сына я поседел. Пропустил выпускной вечер дочери, потому что был в это время в Лос-Анджелесе, организовывал инфильтрацию, в результате которой получил один труп и открывшуюся язву. Сегодня я пропускаю день рождения младшей дочери потому, что нахожусь здесь. — Его сгорбленная фигура напоминала вырубленного из камня атланта. — Но на этот раз я собираюсь получить по всем счетам. Он нужен мне, Лью, и, видит Бог, ты и Веспер достанете мне его.

Кроукеру приходилось раньше иметь дело с федералами, и он знал, что они часто заводятся с пол-оборота. Поэтому иногда лучше всего было просто не обращать на них внимания и дать им излить свою желчь. Для него было ново слышать, как правительственный агент, ограниченный в своих действиях и подотчетный перед начальством, жалуется, что его сотрудник погиб.

Лью повернулся к Лаймону.

— Ты не можешь освободить меня от этой брони? — спросил он и приподнялся.

Рико наклонился над ним и отстегнул защелки, удерживающие кевларовый жилет на месте.

— Взгляните на эти дыры, — сказал врач с благоговейным ужасом. — Точно в область сердца! И кровь выглядит совсем как настоящая!

— Она и есть настоящая, — ответил Лаймон. — Это куриная кровь. — Он просунул палец сквозь дыру в рубашке Кроукера. — Как ты себя чувствуешь? Болит там, куда попали пули? — Зная возможности Чезаре Леонфорте, ни Лью, ни Веспер не захотели иметь дело с полицейским департаментом Майами. Рико установил дистанционно управляемые мини-заряды, которые разрывали прикрепленные к жилету пластиковые мешочки с кровью, чтобы создать впечатление, что пули, выпущенные Веспер, проникли в тело детектива.

Кроукер сморщился и ответил Лаймону:

— Чувствую себя так, будто у меня сердечный приступ. — Он медленно сел. — Я бы не рекомендовал тебе проделывать со мною такое часто, когда-нибудь это плохо кончится.

Пока врач, сняв с него рубашку, исследовал левую сторону груди, Лью не шелохнулся.

— Синяки очень обширные. Извините, я поверну вас немного. — Он покачал головой. — Кожа даже не повреждена. Поразительно! — Он начал собирать инструменты. — Хотите болеутоляющего? К вечеру синяки вас начнут беспокоить.

— Нет, спасибо, — ответил Кроукер. — Эти таблетки только замедлят мою реакцию.

— Как хотите. — Врач поднялся. — Да, кстати, можно посмотрю? — Он указал на биомеханическую руку детектива.

— Разумеется, — ответил Лью, — почему бы и нет? — Он наклонился и, сжав сделанные из титана и поликарбоната пальцы, пробил кулаком кузов «скорой помощи».

Врач подпрыгнул, как будто его ужалили, а водитель крикнул с переднего сиденья:

— Что там, черт возьми, случилось?

Остолбеневший, как от удара молнии, врач уставился на образовавшуюся в кузове дыру.

— Ну и дела... — пробормотал он.

— Ладно, вы удовлетворили свое любопытство, — буркнул Лаймон, отстраняя врача с дороги. — Мне нужно заняться делом. — Он склонился над тяжелой черной сумкой и начал в ней рыться. Рико был еще молод, строен и со своими большими, шоколадного цвета глазами, короткой стрижкой и тоненькими усиками выглядел весьма привлекательно. Он знал свое дело, делал его с удовольствием и был очень изобретателен. Кроме того, что немаловажно, он был местным.

— Отлично, — произнес Лаймон, вынимая каучуковый нос, — когда я закончу, даже родная мать тебя не узнает. — Он помахал носом: — Как тебе кажется, нормально выглядит?

Кроукер пожал плечами:

— Тебе видней.

— Ты чертовски прав, — сказал Рико. — И самое замечательное то, что в левой ноздре запрятано миниатюрное наводящее устройство, так что не советовал бы тебе сморкаться. — Он сделал жест рукой. — А теперь ложись на спину и веди себя смирно. Я должен снять с тебя гипсовую посмертную маску, чтобы убедиться в том, что все протезы, которые я приготовил, подойдут к твоему лицу.

— Посмертная маска, — усмехнулся детектив, удобнее устраиваясь на носилках и прислушиваясь к тому, как свистит ветер в дыре, которую он проделал в кузове автомобиля. — Сейчас это звучит для меня очень подходяще.

После того как Тецуо Акинага, оябун клана Сикей, был освобожден из тюрьмы, он не пожелал вернуться к своим многочисленным делам, потому что полагал, что после смерти Наохиро Усибы, главы МВТП, дела эти стали до некоторой степени опасны. Убийство Усибы заказал он, Акинага, потому что тот был на стороне Микио Оками и, следовательно, его непримиримым врагом.

Мрачное состояние Тецуо усугублялось еще и тем, что ему было нанесено публичное Оскорбление — Танака Джин арестовал его в присутствии множества людей в о-фуро — общественных банях, которые построил его отец. Не мог простить он прокурору и своего унизительного предварительного заключения.

В своем доме Акинага решил не появляться, и, войдя в одну из десятка квартир, которые он содержал по всему Токио, Тецуо первым делом сорвал с себя стоящий 3500 долларов импортный костюм, бросил его в раковину на кухне, облил керосином и поджег.

Он смотрел на разгорающееся пламя и чувствовал, как горят его щеки, щеки лица, которое он потерял. Все, что его прежде окружало, стало непригодным для использования. Подобно священнику, церковь которого подверглась осквернению, Акинаге некуда было идти. Пришлось забраться в эту крысиную нору, анонимное жилище, которое не обладало никакой эстетической ценностью. И если дальше продолжать сравнения, то он походил на священника, вынужденного отправлять службу в вестибюле офиса.

Пламя полыхало, разбрасывая искры, разгоралась и ярость Тецуо. В нос ударил запах горелой ткани и пота, и его чуть не стошнило. Он стоял обнаженный на своих сильных, кривых ногах, вцепившись в теплый фарфор раковины, и думал только о мести. Акинага был таким тощим, что походил на узника концентрационного лагеря. Ему было лет сорок пять, но власть и могущество оставили на нем свой след, поэтому выглядел он гораздо старше своего возраста. Вопреки моде Тецуо носил длинные волосы, которые уже давно поседели, он заплетал их в самурайскую косу. Его глубоко посаженные глаза казались непроницаемыми. В общем, Акинага был человеком жестким, он умел держать и наносить удары, ни у кого ничего никогда не брал, но никому ничего и не давал, не верил ни во что, считая необходимым стоять в стороне от этого безумного мира.

Когда его костюм почти догорел, Тецуо услышал, как в замке повернулся ключ. Акинага не оглянулся, потому что знал, кто это может быть. Кроме него, ключ от этой квартиры был только у одного человека.

— Налить тебе что-нибудь выпить? — спросила Лонда голосом, от которого у любого мужчины возникало желание немедленно лечь с ней в постель.

Он не ответил, глядя на язычки угасающего пламени, вспоминая страх, который он испытал, когда представители власти заперли его в кутузку и он услышал, как тяжелая стальная дверь захлопнулась за ним, увидел тюремную решетку и понял, что мир для него сжался до размеров камеры.

Даже когда он убьет Танаку Джина — а это произойдет очень скоро, — он все равно не простит ему того, что тот заставил его поддаться парализующему страху. Тецуо тогда почувствовал себя беспомощным перед служителями закона, Которых он презирал, и это больше всего выводило его из себя.

Лонда подошла к Акинаге сзади, обмотала свои длинные волосы вокруг его шеи и за них потянула его от раковины, от края пропасти, где жили страх и месть.

— Мне нужно принять ванну, — сказал он.

— Потом. Когда я закончу с тобой, ты будешь пахнуть еще сильней.

Он уже возбудился. Ему для этого требовалось немного: ощущение прикосновения ее волос к своему голому телу, касание одетой в кожаную перчатку руки или даже стальной блеск ее глаз, потому что он знал, что его ждет, и мог полностью расслабиться, забыть о важных делах, деньгах и знакомствах. В ее опытных руках он превращался в ребенка, освобождался от необходимости контролировать себя, что в конце концов было крайне утомительно.

Узкие, как колонны средневековой церкви, окна, идущие от пола до потолка, смотрели на Роппонжи, район современной Японии, где вряд ли кто-нибудь стал бы искать такого традиционно мыслящего человека, как Акинага. Однако с того места, откуда он смотрел, открывался превосходный вид на Ноги Джинья, гробницу генерала, который был настоящим самураем. В 1912 году после смерти императора Мейджи он вместе со своей женой совершил сеппуку — ритуальное самоубийство. Такое сопоставление самого воплощения самурайского духа и ориентированного на Запад Роппонжи было в духе Акинаги, циничный взгляд на жизнь которого был смешан с изрядной долей иронии.

Он опустился на грубый серый берберский ковер. Ему не казалось странным, что, стоя на коленях на ковре с болтающимися между ног гениталиями, он одновременно смотрел на гробницу генерала, освещенную так, как будто она была в огне. Тецуо чувствовал запах своего тела, который не был для него неприятен, а потом почувствовал и запах Лонды, когда она, наступив шпилькой своей туфли на его спину, склонилась над ним.

Как ни странно, при этом он не почувствовал унижения, а только облегчение. Унижением был его прилюдный арест в о-фуро его отца. Унижением было предстать раздетым перед своими тюремщиками, которые знали о его могуществе, может быть, даже оставляли свои деньги в одном из его игорных притонов или проводили часок-другой с одной из его девочек. Тогда они уважали его. Но стоило ему появиться перед ними голым, как он моментально превратился в обыкновенного преступника, стал для них просто немолодым человеком, который оказался недостаточно могущественным, чтобы не попасть в тюрьму. Они начали испытывать к нему чувство презрения. Тогда он, прикрывая скомканной одеждой половые органы, потерял присутствие духа, что было неудивительно — унижение, подобно яду, проникло ему в кровь. Как бы ему хотелось сменить кожу, стать другим человеком! Лонда позаботится об этом, как умеет делать только она. Но сегодня, чтобы стереть свой позор, он желал пойти еще дальше. Сегодня он на пару часов захотел действительно стать другой личностью, а не просто желать этого. Короче, ему хотелось того, чего ему никто не мог дать, и он в ярости и отчаянии застучал кулаками по ковру.

— Ты готов? — Лонда, засунув руку между ног, начала ласкать его. И в тот же самый момент резко ударила его по спине. У Тецуо закружилась голова. — Еще нет, — пропела она вполголоса, — но мы добьемся этого, правда?

Конечно, она добьется. Это было ее специальностью, именно поэтому он и был опьянен, в полном смысле этого слова, опьянен — ею. Акинага встретил Лонду в клубе, о котором ему говорили все вокруг, увидел один раз, как она выступает, и был покорен. Он должен был получить ее и получал, хотя и не так часто, как бы ему хотелось. Она имела такую популярность среди очень влиятельных людей, что даже он, Тецуо Акинага, должен был ждать своей очереди.

Но примерно за месяц до его ареста что-то изменилось. Лонда стала для него более доступна — он мог пользоваться ею почти каждый раз, когда желал этого, хотя время встречи назначала она. Чем занималась эта женщина, когда была не с ним? Лучше было не спрашивать, решил он. Зачем разрушать такую приятную иллюзию?

Боль, заставившая его застонать и вызвавшая эрекцию, унесла все унизительные воспоминания. Эта боль была особенной, она граничила с наслаждением, потом граница совсем исчезла, и оба эти чувства соединились в одно и охватили все его существо.

Пока Лонда работала над ним так, как умела делать только она, Акинага стонал. Он чувствовал, что капли ее пота, как расплавленный воск, падали на его кожу, и с каждой каплей сладостная боль все нарастала. Потом, распластавшись на нем подобно гигантскому крабу, она сделала что-то, от чего у него глаза чуть не вылезли из орбит. Откуда-то из самой глубины его естества вырвался крик, и ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание. Но он, как обычно, устоял, потому что иначе Лонда наказала бы его, прекратив действо, а этого он допустить не мог. Акинага начал извиваться, его била такая дрожь, что казалось, хрустнут все зубы. Еще немного — и он...

Вдруг ему послышался какой-то посторонний звук за пределами того облака сладостной боли, которым окружила его Лонда. Это был резкий, металлический звук поворачивающегося ключа.

— Что это? — невнятно пробормотал он.

— Ничего, — сказала Лонда, опять погружая шпильку туфли в его плоть так, что ему показалось, что он умирает.

Однако звук повторился, и Тецуо стал вспоминать, слышал ли он, как Лонда закрывала за собой дверь. Конечно, она закрыла ее, всегда это делала... Он был весь словно в тумане, но все же сумел разглядеть на ковре пару черных, лакированных, дорогих туфель. Мужских туфель.

— Что? Кто?.. — Акинага попытался изменить позу, чтобы увидеть что-нибудь, кроме брюк, но не мог шевельнуться в эротических объятиях Лонды.

— Акинага-сан, — раздался мужской голос, — весьма рад в конце концов встретиться с вами.

Все еще погруженный в туман эротического экстаза, Тецуо попытался сосредоточиться, но Лонда продолжала держать его, в ушах стоял такой шум, что голос доносился до него как сквозь треск и искры лесного пожара.

— Кто?..

— Меня зовут Майкл Леонфорте. Вам знакомо это имя?

Акинага попытался покачать головой, но смог только выдавить из себя:

— Нет.

— Не важно, — сказал Мик. — Зато я о вас знаю многое. — Туфли немного передвинулись. — Мне кажется, мы с вами можем поладить и помочь друг другу.

— Я не нуждаюсь... ни в чьей помощи.

Мик рассмеялся:

— Посмотрели бы вы сейчас на себя, Акинага-сан. Ваша поза говорит сама за себя. Вы уверены, что не нуждаетесь в помощи?

— Я убью... вас обоих.

— В подобном положении? Сомневаюсь, чтобы вы смогли это сделать.

— Если вы действительно кое-что знаете обо мне...

— Да, конечно, — сказал Мик. — Я знаю о якудзе все. Но у вас уже нет былой силы. Внутренний совет кайсё, членом которого вы были, распался. И с чем же вы остались? Власть ушла из ваших рук и никогда больше не вернется. За это вы должны благодарить Николаса Линнера и Микио Оками, вашего собственного кайсё. Вам не нужно было пытаться занять его место. Это был плохой ход, Акинага-сан. Очень плохой. Когда вы попробовали это сделать, он разозлился и вспомнил о том, что ему задолжал полковник Дэнис Линнер. Оками завербовал Николаса. Линнер чуть не уничтожил вас окончательно. Вы буквально висите на волоске.

— Вишу... на чем?

— Это американизм, Акинага-сан, означающий неизбежные неприятности.

— У меня до сих пор осталась моя власть. И мои знакомства. Они позволили нейтрализовать прокурорское расследование, и я вышел из тюрьмы. Смогли бы вы добиться этого в подобных обстоятельствах?

— Я никогда бы не оказался в тюрьме, ни при каких обстоятельствах, — отрезал Мик.

— Сказать можно все, что угодно, — презрительно фыркнул Акинага. — Разговоры — удел некомпетентных и глупых людей.

Неожиданно его дернули за волосы так резко, что клацнули зубы, и он встретился глазами с Леонфорте.

— Ты бы лучше помолчал, — прохрипел Мик. — Лежишь тут с голым задом и пользуешься услугами женщины, которую едва знаешь.

— Что... что вы имеете в виду?

— Лонда работает на меня. Весьма ценное приобретение, не правда ли? Когда вы в клубе проявили свою необузданную похоть, я велел ей заманить вас в ловушку. — Леонфорте покачал головой. — Разве можно измерить цену вещей, связанных с болью и удовольствием? Это поверхностный взгляд. Я, которому знакомы созидательные возможности человеческого ума, знающий о его устрашающем потенциале, могу испытывать лишь чувство презрения к тому, как вы распорядились своей властью. — Он пригнул голову Тецуо вниз. — Разве вы не видите? Здесь, в вашей квартире, сегун я. Вы кланяетесь мне.

Акинага промолчал. Этот мужчина, грубый и настойчивый, почти сумасшедший, начал интересовать его.

— Фридрих Ницше писал когда-то, что человек это сочетание создания и создателя. Вы понимаете это, Акинага-сан? Создание в человеке — это сырье: глина, фрагменты других времен и жизней, грязь, чушь и хаос, сочетание боли и блаженства. Но, кроме того, есть еще создатель, творец, который превращает эту глину, этот хаос в нечто другое, — та непреклонная воля, которая созидает личность с помощью ряда мучительных экспериментов. Созерцающее божество, существующее вопреки обыденности, механическим навыкам, материальным данностям, которое формирует, разрушает, лепит создание вновь, обжигает, доводит до белого каления и таким образом очищает его, делая чем-то иным, чем-то лучшим.

Мик отпустил волосы Акинаги, и в тот же самый момент Лонда освободила его от своих объятий. Он со стоном упал на спину, глядя в лицо Леонфорте.

— Вы говорите не как итеки, — сказал Акинага, — и думаете и действуете тоже не так, как они. — Он немного помолчал. — Я мог бы сделать так, чтобы вас убили — прямо здесь и сейчас, для меня бы это ничего не значило, ровным счетом ничего.

Мик нагнулся над ним и, ухмыляясь, сказал:

— Разговоры — удел некомпетентных и глупых людей. Акинага разразился хохотом и крикнул:

— Я хочу саке!

Когда Лонда вышла за напитком, он сел.

— Вы поразительный человек. Откуда, интересно, такие берутся?

— Из котла жизненного опыта, — ответил Мик.

Акинага утвердительно кивнул головой:

— Вполне достойный ответ.

Лонда принесла рисовую водку и вместе с ней шелковый халат, в который облачился Акинага. Когда они выпили по три чашки каждый, он спросил:

— Вы, кажется, что-то там говорили о помощи друг другу?

— Мне нужно одно — вам другое. Старый как мир натуральный обмен.

Акинага, пристально глядя на Леонфорте, произнес:

— Не думаю, чтобы с вами это оказалось так просто. Но продолжайте. Я весь внимание.

Глядя в темные, глубоко сидящие глаза Акинаги, Мик сказал:

— Но это действительно просто. Мне нужно как-то подступиться к «Сато Интернэшнл».

На мгновение в квартире воцарилась полная тишина. Затем неожиданно Акинага опять захохотал. Ухватившись за бока, он смеялся до тех пор, пока не начал задыхаться и на глазах у него не выступили слезы.

— Это все? — наконец спросил он, вытер глаза и подал знак стоявшей в сторонке Лонде. — Боюсь, что вы ищете не там, где надо. Я сам хотел бы иметь доступ к делам «Сато Интернэшнл», но у меня его нет.

Мик налил себе еще саке. Казалось, он не слушал оябуна. Но помолчав немного, начал рассказывать ему одну историю:

— Это случилось довольно давно, лет десять тому назад. Некий честолюбивый помощник оябуна, озабоченный тем, как взять под свой контроль клан, который, как он вполне справедливо полагал, без должного руководства был обречен на то, чтобы попасть под власть клана Ямаути, совершил сделку. Такие сделки, если сказать честно, совершаются каждый день. Между японцами. Однако сделка, о которой мы говорим, была заключена с итеки. Не простым иностранцем, а с очень могущественным промышленником, который в обмен на то, чтобы проникнуть на рынки Японии, не сталкиваясь с бесконечными протекционистскими актами, грабительскими тарифами и бюрократическими рогатками, согласился сделать через Токийскую фондовую биржу этого помощника оябуна богатым человеком.

В комнате воцарилось тяжелое молчание. Потом Акинага, уставившись на гробницу генерала Ноги, сказал:

— Очень занимательная история, но какое отношение все это имеет ко мне?

— Подождите, — ответил Мик с хищным видом, — дальше будет интересней. Для того чтобы прикрыть нелегальную передачу денег, этот честолюбивый молодой человек принял все необходимые предосторожности: открыл вполне законный счет во вполне законной брокерской фирме, нанял вполне законного брокера и стал вести через него все торговые операции, вложил небольшую сумму своих собственных, полученных из легального источника денег и заключил сделку с маржей. Но он сделал еще одно распоряжение — чтобы прибыль, полученная от этого спекулятивного капиталовложения, поступала на счет его сыновей-близнецов. — Когда он произнес последние слова, Акинага слабо, но вполне заметно дернулся. Мик склонил голову набок.

— Теперь вы понимаете, с какой стороны это касается вас, Акинага-сан? — Оябун промолчал, и Мик продолжил свой рассказ: — Видите ли, я прилежно изучаю человеческое поведение и знаю, чего вам хочется больше всего на свете.

— И что бы это могло быть? — Леонфорте заметил, что в голосе Акинаги проскользнула сердитая нотка.

— Продолжение рода, — ответил Мик. — Вы хотите, чтобы, когда вас не станет, кланом Сикей правила бы ваши дети, а потом дети их детей и так далее, пока не возникнет династия, способная соревноваться с двухсотлетним сегунатом Токугавы.

— Мне кажется, вы меня совершенно неправильно поняли, — тихо сказал Акинага.

Мик пожал плечами:

— Тогда, значит, я потеряю свое лицо, Акинага-сан. Но позвольте мне, черт побери, выложить карты на стол. Получилось так, что ко мне попали некоторые документы, касающиеся перемещения этих денег. Промышленника они больше не интересуют. Его звали Родни Куртц, и чуть ранее на этой неделе он встретил свою, несколько жестокую, смерть. Я был близок с его женой. Куртц сильно недооценивал ее. И, когда я наставлял ему рога, она открывала мне все его секреты — с радостью и по собственному желанию. — Он махнул рукой. — Но это, собственно говоря, другая история. Вернемся к вам. Я согласен, ваши многочисленные знакомства в японской системе правосудия в скором времени позволят вам отделаться минимальным наказанием — штрафом, который вы даже не заметите. Но что касается ваших сыновей, то не думаю, что их будущее станет счастливым. Ваши связи в конце концов, возможно, и позволят помочь им, но в то же самое время это серьезнейшим образом подорвет их репутацию. Они никогда не станут оябунами клана Сикей или какого-либо другого клана.

Чтобы дать Акинаге время обдумать ситуацию, Мик долго раскуривал свою сигару.

— Я могу уничтожить вас одним мановением руки, — сказал наконец Тецуо.

— Нисколько не сомневаюсь. Но обстоятельства складываются не в вашу пользу, Акинага-сан, — ответил Мик. — За вами охотится Танака Джин, и он не успокоится, пока не засадит вас за решетку.

— Сукин сын, — буркнул Акинага. — Я о нем позабочусь.

— Кроме того, есть еще Николас Линнер, — как ни в чем не бывало продолжил Мик. — Он, как и его отец, дружен с Микио Оками. А это значит, что он тоже стал вашим врагом. — Мик пососал сигару. — Мне кажется, вам нужны новые союзники, Акинага-сан. Союзники, которые так же, как вы, ненавидят Линнера и Оками. Союзники, взгляды на жизнь которых совпадают с вашими.

Тецуо покрутил головой.

— Короче, союзники вроде вас?

Мик слегка поклонился.

Оябун взглянул на Лонду и угрюмо усмехнулся:

— Что ж, итеки, вы прекрасно разыграли свою партию. Однажды я связался с одним иностранцем. Почему бы не связаться с другим?

Мик взял свою чашку и налил саке оябуну.

— За новое сотрудничество.

Лонда молча смотрела, как пьют мужчины.

— Ладно, — сказал Мик, — так как же насчет подступов к «Сато Интернэшнл»?

Акинага долго смотрел на него. Он не привык расставаться с секретами так легко. Наконец сказал:

— Там есть человек по имени Канда Т'Рин. Пока Николаса Линнера не было в Токио, он завоевал доверие Тандзана Нанги. Т'Рин работает на меня.

Вест-Палм-Бич — Токио

— Где ты взяла пистолет? — крикнул Чезаре.

— В твоей коллекции, где же еще? Разве я не имею права защищать себя? — пожала плечами Веспер.

— Теперь тебе для этого не нужен пистолет, — продолжал орать он. — У тебя есть я.

Бэд Клэмс был в ярости, и девушка не понимала, что его так разозлило.

— Да, но это оказалось чертовски кстати. Почему ты кричишь?

— А ты что, не понимаешь? Женщины не должны носить оружие! В этом мире есть правила, которые нельзя нарушать. Мужчины занимаются мужскими делами, а женщины — женскими. Они не должны стрелять в людей. Господи, да это же ясно как божий день!

Они снова находились в белом особняке на Вест-Палм, где Чезаре целый час просидел на телефоне, дергая за ниточки, напоминая об оказанных услугах, используя всевозможные формы воздействия, чтобы расследование смерти детектива было недолгим и формальным.

— Этот сукин сын Кроукер ведь был нью-йоркским фараоном, — говорил Бэд Клэмс во время своего последнего телефонного разговора, — у него было множество врагов, верно? С ними всегда так. Один из них и убил его. Именно так и скажите ФБР или кто там еще ведет расследование. Проследите за тем, чтобы не было свидетелей, ясно? Когда окончится расследование, об этом все забудут. — Чезаре отключился. — Чертовы фараоны, — пробормотал он, ни к кому не обращаясь. — Стоило ему стать комиссаром, как он уже думает, что умнее других.

Он снова повернулся к Веспер и покачал головой.

— Чертова ты дура! Почему тебе взбрело в башку убить бывшего фараона?

— А что ты так волнуешься? Насколько я понимаю, у вас с ним особой любви не было.

— Слушай, ты что, совсем свихнулась? — Он оперся руками о колени и уставился на нее.

— Ну ладно, извини, уж очень я разозлилась. — Внезапно голос девушки смягчился, и он увидел промелькнувшие в ее глазах слезы. — Ты ведь все уладил, Чезаре?

Он обнял ее и погладил отливающие золотом волосы. Бэд Клэмс гордился тем, что теперь она, находясь в опасности, нуждалась в его защите, и радовался, что мог наконец доверять ей. Веспер была мечтой, воплотившейся в реальность, ему нравилась каждая черта ее характера, и он готов был сделать все, чтобы удержать ее рядом с собой.

— Не беспокойся ни о чем. Я думаю, все будет хорошо. И, как бы странно и тревожно это ни выглядело, покоясь в его крепких руках, ощущая окружающую его ауру силы, Веспер действительно почувствовала себя в безопасности. Так покойно ей не было ни в родительском доме, ни тем более на улицах, ни даже с Матерью Мадонной в доме Марбелла — может быть, только с Оками. Ее прежняя жизнь не подготовила ее к этому, и на минуту Веспер почувствовала себя обезоруженной, она подняла забрало, которое выковала сама себе, и под ним стала ясно видна одинокая, жаждущая ласки женщина.

Чезаре поцеловал ее и сказал:

— Прибыл Поли, и я должен встретить его. Это деловая встреча.

Девушка кивнула. Он приподнял ее лицо за подбородок.

— Как ты себя чувствуешь? Все-таки убила человека, и не просто какого-нибудь постороннего. Тебя не тошнило?

Она улыбнулась:

— Я уже побывала в ванной, пока ты разговаривал по телефону.

Чезаре понимающе кивнул:

— Тогда все в порядке. Забудь про это. Все кончено. Пойди на кухню, пусть Джино тебе что-нибудь приготовит.

— Я и сама могу приготовить, что мне нужно.

— Бог мой, я знаю, что ты можешь все! Но это работа Джино. Хочешь, чтобы я его уволил?

Веспер рассмеялась.

— Нет. — И она покорно склонила голову, потому что именно это должно было неотразимо на него подействовать. Чезаре жаждал полностью убедиться в том, что такая женщина, как она, находится целиком в его власти. — Хорошо, я скажу ему, чтобы он мне что-нибудь приготовил. — Девушка освободилась из его объятий. — А ты будешь есть?

— Нет. Я перехвачу что-нибудь, когда пойду на встречу с Поли. С ним и его женщиной... все время забываю, как ее зовут. Они сейчас в доме для гостей. — Он взял ее руку и поцеловал в ладонь. — Меня не будет некоторое время, ладно?

Веспер улыбнулась.

— Ладно. — Она подтолкнула его к двери. — Иди. Займись своими делами.

Собственно говоря, встреча Чезаре с Полом Чьярамонте длилась очень недолго. Он сказал:

— Как дела? Ты проделал отличную работу, привезя эту бабу с ребенком из Нью-Йорка. — Потом шлепнул Пола ладонью по лбу: — Но зачем ты, идиот, замочил этого нью-йоркского детектива? У тебя дерьмо вместо мозгов.

— Меня никто не видел, — протестующе сказал Чьярамонте, — кроме бабы и девочки. Я использовал краденый пистолет, проследить который невозможно, так что нью-йоркские детективы пусть идут куда подальше.

— Меня беспокоят не фараоны, Поли, а твое прикрытие. Ты прокололся, хотя был моей подсадной уткой в семье Гольдони.

— Но теперь, когда ты забрал все, какое это имеет значение?

Чезаре отвесил ему подзатыльник, да такой, что у Пола зазвенело в ушах.

— Почему ты не читаешь историю? Почему, думаешь, римляне так успешно управляли своей империей? Потому что внедряли своих людей в среду побежденных. Ты полагаешь, что капо семьи Гольдони так просто подвинутся и уступят мне место? Черта с два. Они сделают вид, что поддерживают меня, — до тех пор, пока им не представится возможность воткнуть мне нож в спину. А тебя уже не будет, чтобы я мог прогнозировать события.

Пол опустил голову:

— Извини.

— А, к черту! С женой Тони ты поступил правильно.

Пол опять поднял глаза на Бэда Клэмса:

— Значит, мы можем забыть обо всем?

Чезаре пристально посмотрел на него.

— Нет, черт побери. Послушан, Поли, я хочу, чтобы ты оценил каждый свой шаг в этом деле. Тебе надо учиться на ошибках, не совершать дважды одни и те же. Ты понял?

— Конечно.

Чезаре потянулся и привлек его к себе. Потом поцеловал в лоб.

— Ты хороший парень. И верный. Я высоко ценю верность. Да, кстати, почитай, ради Бога, Плиния. — Он оглядел дом для гостей, все его убранство и мебель были выдержаны в спокойных, нейтральных тонах. Дом ему не нравился, ну да и черт с ним, он же не обязан здесь жить. — А где Маргарита?

— В спальне.

— Хорошо. Займись девчонкой. Я не хочу, чтобы меня беспокоили, понял?

Пол кивнул и направился в спальню, где разомкнул наручники, которыми он приковал Фрэнси к ручке туалета.

— Пойдем, перекусим чего-нибудь.

Девочка взглянула на мать, привязанную за запястья и лодыжки к огромной кровати.

— А что будет с мамой?

— Я позабочусь о ней, — сказал Чезаре, входя в комнату. — С тобой все в порядке, Фрэнси?

Она покачала головой и, не сказав ни слова, вышла из комнаты в сопровождении Пола.

Чезаре, держа в руках банку колы, остановился у кровати и осмотрел Маргариту.

— Какое печальное зрелище.

Женщина взглянула ему прямо в глаза.

— Одно дело, когда ты убрал Тони. Но, захватив меня вместе с дочерью, ты нарушил все законы нашего мира. Теперь ты пария, меченый человек, лишенный уважения.

Чезаре почесал голову мизинцем.

— Ты все сказала? Никто не попадется на эту удочку, и я скажу тебе почему. Ты сама виновата во всем, что с тобой случилось. Ты не передала все Тони, а начала совать свой нос в дела, которые тебя не касались, ездила в Вашингтон на переговоры с приятелями Дома, может быть, даже завязывала новые знакомства для Тони. И, наконец, в довершение всего, закрутила роман с Лью Кроукером, бывшим нью-йоркским детективом, подумать только! — Он покачал головой. — Почему Тони позволял тебе беситься, для меня остается загадкой. Но факт в том, что ты стала врагом как мне, так и Тони. А что касается твоей дочери — какое прелестное создание, — то ты не оставила мне выбора. Когда ты прикончила двух приглашенных мной со стороны людей, я должен был поймать тебя как можно скорее. И пришлось подключать к этому Пола. Мне не хотелось этого делать. Но ты опять-таки не оставила мне выбора, ты становилась слишком опасной. И я решил, что Фрэнси будет самой надежной приманкой для тебя. — Он отпил из банки. — И, судя по тому, как все обернулось, я был прав.

— Ты мразь.

Чезаре подошел к кровати.

— Принимая во внимание то, от кого я слышу эти слова, их можно считать за комплимент. — Он протянул ей банку: — Не хочешь глотнуть?

— Я скорее умру от жажды.

Чезаре улыбнулся:

— Как это по-женски. Слишком много эмоций, слишком резкая реакция. — Он покачал головой. — Ты сделала ошибку, занявшись этим бизнесом, Маргарита. Надеюсь, теперь ты понимаешь это.

— Больше мне нечего тебе сказать. — Она отвернулась к стене.

— О, насчет этого, как и насчет многого другого, ты опять не права, Маргарита. — Он сел рядом с ней. — Я привез тебя сюда не на каникулы и даже не для того, чтобы избавиться от тебя, а для того, чтобы ты могла выложить мне все, во что посвятил тебя Тони. Понимаешь, мне нужны все контакты, которые имел Дом в Вашингтоне и за границей. Мне нужны досье Нишики — вся эта грязь, которую он использовал, чтобы прижать к ногтю важных шишек. И ты дашь мне все это, правда, Маргарита?

— Пошел вон.

Чезаре резко встал и ударил ее по лицу алюминиевой банкой. Женщина закричала, на ее щеке выступила кровь, но он не обратил на это внимания.

— Ты расскажешь мне все, Маргарита, или, клянусь Богом, я приведу сюда Фрэнси и при тебе буду тушить зажженные сигареты о ее прекрасное лицо и тело.

Каичи Тойода сидел за работой в полутьме своей похожей на кузницу Вулкана мастерской. Широкая, сгорбленная спина делала его похожим на черепаху, казалось, что гигантские плечи, мощная грудь, узкие бедра и талия составляют одно целое. Тойода засунул брусок слоистой стали в печь, откуда вырвался поток иссушающего жара. В мастерской и без того было душно, теперь же стало совсем нечем дышать. На запачканных и закопченных железобетонных стенах были развешаны инструменты. Тойода был оружейником, человеком, делавшим из брусков стали прекрасные и смертоносные лезвия. Для этого он выковывал раскаленную стальную заготовку, потом складывал ее с другой, такой же тонкой и длинной, нагревал, опять проковывал, пока две слоя не сливались в одно целое. Он повторял этот процесс по некоторым сведениям, до десяти тысяч раз, пока не получалась заготовка для лезвия составного меча. Японцы были знамениты по всему миру — только они знали секреты изготовления составных мечей. Для лезвия и центральной части меча они использовали сверхтвердую сталь. Режущая кромка лезвия получалась очень острой и упругой. Не ломалась, мечи легко разрубали доспехи и кости.

— В наши дни, — сказал наконец Каичи в ответ на вопрос Николаса, — я получаю немного заказов на ударные кинжалы. — Оружейник был стар, выглядел по меньшей мере лет на семьдесят — лицо у него сморщилось, как шкура броненосца. С подбородка свисала жидкая седая борода.

— Но по крайней мере один-то вам заказывали? Тойода, заметив какой-то изъян в одной из поковок, бросил ее в бадью, наполненную холодной водой. Раскаленная сталь зашипела, как потревоженная змея. Оружейник вытер огромные руки о толстый фартук, подошел к входной двери и запер ее.

— Пойдемте, — пригласил он.

Каичи провел Николаса по небольшому коридору, воздух в котором был горяч, как в натопленной сауне. В конце него находилась комната без одной стены, выходящая в крохотный садик, посреди которого рос одинокий темно-зеленый кипарис Хиноки. Тойода опустил бамбуковые занавеси, которые наполовину прикрыли проход в садик. Над ним, как в пустыне, стояло марево нагретого воздуха.

Комната была невелика и пуста, как келья монаха. Каичи был дзен-буддистом и не любил, чтобы его окружало много вещей. Одинокий кипарис заменял ему целый сад, в большем он не нуждался. Тойода предложил Николасу чаю, и тот принял предложение. Некоторое время они молча пили, глядя на Хиноки.

— Мы знаем друг друга давно, Линнер-сан. — Старик отставил чашку, давая понять, что молчание окончено. — Я сделал вам много оружия. Опасного оружия. Уникального оружия.

— У меня никогда не возникало желания обращаться еще к кому-либо, Тойода-сан.

Оружейник пожал плечами.

— Я удобный мастер. — Каичи хотел сказать, что он был единственным мастером, потому что изготавливал такое оружие, которое никто другой сделать не мог. Они немного помолчали.

— Да, я изготовил для одного человека опасное оружие, — наконец произнес Тойода.

— Ударный кинжал.

Мастер кивнул.

— Вы сделали его по своему эскизу?

Тойода посмотрел на залитое светом дерево.

— Это как раз самое интересное, Линнер-сан. Я сделал оружие по эскизу заказчика. Кинжал получился грубоватым, но крайне эффективным.

— Эффективным?

— Без всякого сомнения. — Старик покивал головой. — С помощью ударного кинжала можно убить дикого кабана. Если, конечно, у вас есть сила и желание.

— Можно ли им не только колоть, но и резать? — спросил Николас.

На лице оружейника появилась хитрая усмешка.

— Я же сказал вам, что конструкция была очень оригинальной. Да, лезвие имело кое-какие особенности.

Николас вынул блокнот и ручку.

— Вроде этого? — Он нарисовал лезвие, как представлял себе его по ранам на теле Икудзо.

Оружейник взглянул на рисунок.

— Да, — сказал он. — Именно так.

Николас показал мастеру копию армейской фотографии Мика Леонфорте. Он был тогда намного моложе, побрит наголо и выглядел очень официально, но овал лица, чувственные губы и взгляд темных глаз исподлобья не оставляли никакого сомнения в личности изображенного человека.

Старик долго смотрел на фотографию, потом произнес:

— Да, это тот человек.

— Он сказал вам свое имя?

— Я не спрашивал.

— Почему же?

— Имя означает цель, а в этом деле все цели, кроме моей собственной, служат делу разрушения.

— Больше вы для него ничего не делали?

— Нет.

Николас отложил блокнот и ручку.

— Скажите мне, Тойода-сан, почему вы сделали ему это оружие?

— Думаю, это очевидно, — ответил старик. — Почему я вообще делаю оружие? Потому что, когда работа закончена, оно становится произведением искусства.

— Я не голодна, — сказала Фрэнси Полу Чьярамонте, когда тот повел ее к кухне.

— Не голодна, так не голодна. — Он внимательно посмотрел на девочку. — Ты боишься Бэда Клэмса? — Когда она не ответила, Пол решил сменить тему: — Эй, а как насчет купания? Бассейн выглядит что надо.

Она пожала плечами:

— У меня нет купального костюма.

— Найдем, — сказал он и провел ее в одну из комнат. Она с покорным видом наблюдала, как Пол роется в ящиках платяных шкафов. — Возьми. — Он протянул ей купальный костюм бирюзового цвета. — Этот, кажется, подойдет.

Фрэнси взяла костюм и направилась к ванной комнате. В дверях обернулась и с серьезным выражением лица спросила:

— Не хочешь посмотреть?

— Господи Иисусе, ну ты даешь, — сказал он, опять начиная нервничать. Судя по выражению лица девочки это ей понравилось еще больше. — Иди в ванную и переоденься, ладно?

— А ты будешь купаться?

Из другого ящика Пол вытащил большие плавки кричащей расцветки с изображением тропической рыбы, при виде которых она захихикала.

— Я переоденусь после тебя, — сказал он.

Фрэнси закрыла дверь ванной, и Пол со вздохом облегчения растянулся на кровати. Это задание начинало действовать ему на нервы. Сначала ему пришлось убить детектива, потом тащить эту дикую кошку Гольдони сюда, как троглодит тащил когда-то свою жертву на заклание. А теперь он должен заниматься семнадцатилетней девицей, которая строит из себя невесть что и, вероятно, намного его умнее. Но, кроме того, эта девчонка имела для него особое значение, ведь не исключено, что она видела Джеки и, кто знает, может быть, даже разговаривала с ней.

С живой Джеки.

Эта мысль не давала ему покоя. А может быть, эта навязчивая идея — просто длящийся не одно десятилетие самообман? Но как бы то ни было, он должен выяснить все наверняка. Каким-то образом он должен завоевать доверие этой девочки и вытянуть из нее правду. Кроме того, Фрэнси ему действительно нравилась. Она была умна, остроумна и чертовски забавна. Редко кто мог заставить Пола смеяться. Если сказать честно, его жизнь была нелегка. Работая тайно на Бэда Клэмса, он предавал семью Абриола, которая приняла его как родного. Не говоря уже о частной жизни! С того момента, как он в 1962 году встретился с Джеки и влюбился в нее, ничто не могло вытеснить из его головы ее образ. Она возникала перед ним подобно мелодии, которая проигрывается и проигрывается, пока не начинает сводить с ума.

Пол начал раздеваться. При этом он сделал несколько резких вздохов, как его учили на занятиях йогой. Там утверждали, что это снимает напряжение, а сейчас настал момент, когда ему это было необходимо, иначе могло не выдержать сердце. Он и так страдал от гипертонии, и врач неоднократно говорил, что у него может сильно повыситься кровяное давление. Упражнения помогли. После этого следовало заняться медитацией. Пол уже снял рубашку, брюки и наполовину спустил трусы, когда дверь ванной открылась и оттуда вышла Фрэнси.

— Мадонна! — покраснев, воскликнул он и заслонил пестрыми плавками промежность.

Фрэнси стояла в дверях, одетая в бирюзовый купальный костюм, и выражение ее лица было как у кошки, которая только что проглотила канарейку. Скользнувшая по ее губам тень улыбки делала ее похожей на Мону Лизу.

— Ну что, довольна? — спросил он нахмурясь.

— Тебе нравится, как я выгляжу?

Она приняла позу модели одного из женских журналов, причем сделала это профессионально и выглядела очень сексуально. Пол должен был напомнить себе, что девчонке нет еще и семнадцати лет, хотя, глядя на тело девушки, в это было трудно поверить.

— Да, конечно, — угрюмо сказал он. — Почему бы и нет?

Она подошла к нему, села на кран кровати и, глядя ему прямо в глаза, спросила:

— Почему ты не надеваешь плавки? Я хочу купаться.

— А как ты думаешь почему? Потому, что ты смотришь на меня.

— Подумаешь! Что я, не видела голых мужчин?

Пол покачал головой:

— Бога ради, девочка. Отвернись хотя бы.

Она подчинилась, и он быстро натянул плавки. Однако возникли новые трудности. К своему страху и крайнему стыду, Пол почувствовал, что начинает возбуждаться. "Господи Иисусе, — подумал он. — Только этого мне не хватало.

— Все.

Она повернула голову и хихикнула.

— А ты ничего выглядишь.

— Почему бы тебе не накинуть на себя что-нибудь? — сказал он более сердитым тоном, чем ему хотелось.

Фрэнси оглядела свое тело:

— Тебе не нравится, как я выгляжу?

Он закатил глаза:

— Девочка, вся беда в том, что мне слишком это нравится.

Она закусила нижнюю губу, раздумывая над его словами.

Потом подошла к зеркалу, висевшему над комодом, и провела рукой по плоскому животу и бедрам.

— А знаешь, в прошлом году я готова была отдать все, что угодно — палец, глаз, короче, все, чтобы быть худой. Я очень страдала.

— Слишком сильно сказано.

Фрэнси повернулась и взглянула на Пола своими чистыми, невинными глазами.

— И все-таки это именно так. Ты должен понять, что мое тело — единственное, что принадлежит мне самой. Всем остальным владели родители, а они не ладили между собой. — Она грустно улыбнулась. — Хотя не ладили — не то слово. Они находились в состоянии непрерывной войны. Мать оказалась слишком умной — ты знаешь, у нее есть своя компания, — и отец решил наказать ее за излишний ум. Поэтому он бил ее. Постоянно.

— Ясно. — Пол понимающе кивнул. — И ты узнала об этом.

Фрэнси вздохнула.

— Поэтому я загадала, что, если останусь худенькой, даже тощей, у родителей все будет хорошо. — Она не отрывала от него взгляда, может быть, для того, чтобы посмотреть, не будет ли он над ней смеяться. — Как будто заключила сделку с Богом. И мне понадобилось долгое время, чтобы понять, что на самом деле я заключила сделку с худшей, самой темной стороной самой себя. За войну родителей я наказывала саму себя.

Фрэнси подошла к Полу настолько близко, что его словно обожгло огнем.

— И ненавидела себя и больше всего свое тело. Поэтому сейчас оно имеет для меня такое значение. Я им горжусь. И мне хочется показывать его.

— Понимаю, но, девочка, тебе надо показывать его ребятам своего возраста. — Она засмеялась, и он тотчас же понял свою ошибку. — То есть я хотел сказать не это. Пока ты не должна показывать его никому. Как я сказал тебе вчера, не торопись стать взрослой. В этом не так уж много радости, как кажется.

Он взглянул на часы:

— Ладно, пойдем искупаемся.

В воде она напоминала дельфина, которых Пол видел в нью-йоркском океанариуме на Кони-Айленд: длинных, стройных и жизнерадостных, влюбленных в воду за ее осязаемую тяжесть, прохладные, голубые глубины. Фрэнси плавала вокруг него, и ее длинные темно-рыжие волосы струились сзади, как хвост животного или плавники той экзотической рыбы, которая была изображена на его отвратительных объемистых плавках. Они все время наполнялись пузырями воздуха, как будто это был реквизит клоуна, что страшно выводило его из себя.

Наконец, устав, Пол подплыл к краю бассейна и внимательно посмотрел, как и где расположены окружающие дом для гостей участки земли, посты охраны, собаки, и вдруг он подумал о том, что могло произойти между Бэдом Клэмсом и Маргаритой Гольдони де Камилло. Лучше этого не знать, решил он, поворачиваясь к Фрэнси, которая как раз шумно всплыла на поверхность.

— Что с тобой такое? Быстро ты сдался.

— Я уже не так молод, как когда-то.

Она подплыла к краю бассейна и сказала с присущей ей прямотой:

— Дело не в этом. Просто ты не привык веселиться.

Пол открыл было рот, чтобы возразить, но потом резко закрыл его. Она была права. От ее стройного тела исходила какая-то теплая рябь, какие-то вибрации, которые он ощущал как биение собственного сердца.

— Что ж, в жизни, которую я вел, было не так уж много места для веселья. На мне лежала большая ответственность. Люди на меня рассчитывали, понимаешь?

— Люди вроде Бэда Клэмса? — Он не ответил, и девочка спросила: — Ты поэтому сказал, что быть взрослым не такая уж большая радость?

Он замахал руками.

— Откуда у тебя берутся такие дурацкие идеи?

Но Фрэнси не отступала:

— Я ведь права, верно? Работать на Бэда Клэмса, предавая людей, которые верят тебе и рассчитывают на тебя, не так уж весело, не так ли? — Она не сводила с него своих проницательных глаз. — Не думаю, чтобы ты был доволен жизнью.

«Она опять права», — подумал он. Но черт его побери, если он признается в этом ей или кому-нибудь еще.

— Я выбрал эту жизнь, — твердо ответил он, — потому, что она мне подходит.

— Лгать, обманывать, предавать порядочных людей — и ты хочешь, чтобы я поверила в то, что ты сам выбрал для себя такую жизнь?

Теперь она действительно задела его за живое.

— Девочка, я в гробу видел, что...

— А мне кажется, что эта жизнь выбрала тебя.

Он иронически хмыкнул:

— Что ты такое плетешь?

— Я думаю, ты понимаешь, что я хочу сказать.

— Ты что, любишь говорить загадками? — Ему хотелось отвернуться, но он не смог этого сделать. Пол чувствовал себя кроликом под взглядом удава.

— Может быть. Но я знаю одно: тебя раздирает изнутри то, чему ты не позволяешь выйти наружу, — ненависть, жажда мести, любовь.

— Любовь? — поразился Пол. — Любовь?

Фрэнси приблизила свое лицо к его лицу так, что он почувствовал на своих щеках движение воздуха от взмахов ее огромных ресниц.

— Я знаю Джеки, — сказала девочка.

Пол, который до сих пор хотя бы частично сохранял контроль над ситуацией, почувствовал, как у него похолодело сердце.

— Что ты говоришь? — Пальцы его рук стали ледяными. Он голову себе сломал, думая о том, как бы выудить из этой девчонки хоть какие-нибудь сведения, и вдруг, на тебе — так неожиданно.

— Мне кажется, что я была не права, — прошептала Фрэнси. — Я встречалась с ней. Ее знают как сестру Мэри Роуз. Я говорила с ней, она меня учила — та женщина, которую ты пытаешься отыскать, которую ты любишь.

Полу казалось, что он теряет рассудок. После стольких лет поисков, стольких неудач, стольких лет глубокой веры в то, что Джеки жива, что вместо нее в катастрофе погибла другая девушка, после того, как мать-настоятельница опровергла выстроенную им версию, он вдруг услышал о любимой. Выдавая себя за репортера, а позднее за врача из ближайшего госпиталя, он пытался достать из морга ее посмертную фотографию, но оба раза получил резкий отпор. Поэтому в глубине души он, хотя и оплакивал Джеки, никогда не переставал верить, что она жива, и уж тем более помнить о ней. И вот теперь это известие, как разорвавшаяся бомба, от головастой девочки, которую, как он знал — и был в этом уверен, — нельзя было недооценивать. Но Пол уже начал подозревать, что она сама значит для него слишком много, и в этих откровенных глазах видел свою судьбу. И, как очнувшийся лунатик, вдруг заметил, что зашел уже слишком далеко по дороге, по которой она вела его так охотно.

Пол попытался взять себя в руки и спросил:

— Ты не лжешь мне, девочка?

— Нет.

И по этому односложному ответу он почувствовал, что сейчас Фрэнси говорит правду, а вчера в самолете врала.

— Боже мой! — выдохнул он.

— Ты хочешь снова увидеть ее? — прошептала Фрэнси. — Хочешь поговорить с ней?

— Больше всего на свете! — Пол должен был бы возненавидеть себя за этот вырвавшийся у него ответ, но чувствовал только такой сильный прилив восторга, что его ледяные пальцы сразу же потеплели.

— Ты можешь это сделать, — все еще шепотом сказала Фрэнси. — Я приведу тебя к ней. Но ты должен вытащить нас отсюда. Меня и мать.

Это и было его судьбой, той дорогой, по которой он зашел уже слишком далеко. В тот момент, когда Фрэнси произнесла имя Джеки, он уже знал, что она потребует взамен. Эта девочка была слишком умна, чтобы требовать чего-либо другого. И самое ужасное было в том, что он знал: она выполнит свое обещание, видел это в ее глазах, чувствовал всеми фибрами своей души. Она хотела помочь ему, и, как не тяжело было ему это сознавать, он тоже хотел ей помочь. Пол понимал, что это может стоить ему жизни. Но, видит Бог, он все сделает с радостью.

Медленно, как во сне, он благодарно стиснул руки девушки. Молчаливый договор был заключен. И это его пугало.

Коуи сидела за компьютером Центра японского саке но Харуми-дри, который находился недалеко от гигантского перекрестка Гинза — Йох-ми. Здесь можно было узнать все о национальном японском напитке из ферментированного риса.

Николас любил саке, и компьютерная программа помогала найти сорт, более всего отвечающий его вкусу.

Неожиданно на экран дисплея легла тень, и женщина обнаружила, что смотрит в лицо Мика Леонфорте, который возник как будто ниоткуда, из темного и забытого уголка ее сознания.

— Привет, Коуи, — сказал он. — Как приятно было наткнуться здесь на тебя. — Это было сказано тем тоном, который она хорошо изучила во время их совместного проживания — когда она была печальна и полна жалости к себе, а он полон неистовства и разнообразных, приводивших ее в смущение предложений насчет их сексуальных совокуплений. Тоном, который дал ей понять, что это было не совпадение и что он совсем не удивлен этой встречей.

Снаружи, по мокрым от дождя улицам, двигались тысячи людей под зонтиками. Коуи почувствовала, как что-то дрогнуло внутри нее, отделенной от движущейся толпы этим злобным животным, так хорошо ей знакомым.

Он улыбнулся, как мальчишка, собирающийся на прогулку.

— Ты не рада видеть меня? Ведь прошло столько времени с той поры, как мы жили вместе, с той поры, как ты прячешься от меня. — Мик посмотрел на Коуи каким-то загадочным взглядом, почти грустным, но не совсем понятным, потому что свет, падающий сверху, странным образом изменял черты его лица. — Почему ты теперь передумала?

Коуи машинально оглянулась вокруг, чтобы посмотреть, нет ли кого-нибудь рядом. Людей поблизости было много, но никто не обращал на них ни малейшего внимания. Мик, настроение которого то и дело менялось, рассмеялся.

— Ты ведь не боишься, нет? — Он развел руками. — А почему ты, собственно говоря, должна бояться? Только потому, что должна была выйти за меня замуж и не сделала этого? Если мне не изменяет память, ты пошла к Микио Оками, и он спрятал тебя в таком месте, где я не смог тебя отыскать. — Он потянулся к ней своей сильной рукой, и она отпрянула. Мику это понравилось. — Ты знаешь, а ведь я пытался отыскать тебя. Использовал все средства — в поисках информации доставил массу неприятностей многим людям. И что я получил за все свои труды? Ни черта. Ты исчезла, испарилась, как облачко дыма. Этот ублюдок Оками прямо какой-то волшебник.

Леонфорте пододвинулся ближе, заставляя женщину отпрянуть к дисплею.

— Хотя это не совсем верно, — продолжил Мик, наслаждаясь ее все растущим беспокойством. — Кое-что за свои труды я все-таки получил. Унижение. Все, к кому я обращался, понимали, как сильно я хочу вернуть тебя. Пока я занимался поисками, они смеялись за моей спиной, — Его лицо внезапно потемнело. — Смеялись надо мной.

— Мне очень жаль.

— Чушь. — Он покачал головой, впиваясь в нее глазами. — Тебе не жаль. Ты сделала то, что хотела. И всегда делала то, что хотела. Ты никогда не думала обо мне, никогда не думала ни о ком, кроме самой себя. — Его лицо перекосилось от ярости. — Нет, не бойся, я не причиню тебе вреда. Но мне жаль того беднягу, с которым ты сейчас живешь.

Прежде чем ей пришел в голову ответ, он удалился. Униженная и потрясенная, она повернулась обратно к экрану, автоматически перелистывала страницы, но не могла вникнуть в их содержание. На глаза навернулись слезы, Коуи попыталась сдержать их, но не смогла. Ей хотелось поскорей добраться домой и рассказать Николасу о случившемся, но женщина понимала, что не должна этого делать. Слишком хорошо она помнила его реакцию, когда она сказала ему, что Майкл полюбил ее.

Компьютер запищал, и, вытерев слезы, Коуи увидела, что дошла до последней страницы. Она нашла для Николаса превосходное саке. Только почему-то сейчас ей это было совершенно безразлично.

«Я должен узнать, почему моя жизнь так тесно связана с жизнью Мика Леонфорте», — думал Николас, пересекая город по направлению к дому, где жила Лонда, адрес которой он получил от Тенто. До этого Линнер находился в засаде.

Припарковав свой мотоцикл на противоположной стороне улицы в Роппонжи, на которой находился ресторан «Услада моряка», он ожидал Мика. В то время когда Николас преследовал вора, укравшего данные Киберсети, он почему-то был уверен, что именно здесь когда-нибудь найдет Леонфорте.

Линнер ощущал, что Леонфорте является отражением той темной стороны его собственной души, которую он умел держать под контролем. И это приводило его к ужасному выводу: Мик персонифицировал собой ту самую Кширу, которая угрожала захватить все его существо и свести с ума. В каждом живущем на земле человеке всегда присутствуют силы зла: эгоизм, жадность, ревность, ненависть. Однако разум их сдерживает и старается не выпустить наружу. Кшира являет собой концентрацию темных сил. Она пытается подчинить себе человека, и иногда ей это удается. Именно за такими людьми, как за дикими зверями, охотится полиция, уничтожая их при первой же возможности. Таким был и Мик. Неужели он действительно является отражением глубинных областей сознания Николаса?

Его мысли оборвал вой полицейской сирены. Посмотрев в зеркало, Линнер увидел, что его преследует, мигая фарами, полицейский на мотоцикле. Николас слегка притормозил, пытаясь отыскать в потоке машин свободное место, потом направил мотоцикл между двумя «тойотами». В этот момент он взглянул в зеркало на подъехавшего полицейского и увидел, что это Джи Чи, великан-метрдотель из отеля «Услада моряка», где работала Хоннико. Что он делает здесь, переодевшись в полицейского?

Николас нашел просвет между машинами и ринулся в эту узкую щель, пытаясь ускользнуть от мощного полицейского мотоцикла Джи Чи. Тот бросился в погоню. Теперь Николас мог на деле проверить те усовершенствования, которые он произвел в мощном двигателе своего мотоцикла. Как только Джи Чи очистил себе путь, он выключил сирену. И правильно сделал. После того, как Николас опознал метрдотеля, тому было опасно привлекать к себе внимание других полицейских звуком сирены.

Линнер выскочил к южному выходу станции Синджуки. Сначала он держался левее станции, а потом, в самый последний момент, пересек разделительную линию, чуть на столкнувшись при этом с другим автомобилем. Под хор автомобильных сигналов он выскочил на тротуар, разгоняя пешеходов, а потом, вновь съехав на проезжую часть, направился в сторону парка Синджуки, сочетавшего в себе западный и японский стили. Взглянув в зеркало, он увидел, как Джи Чи выскочил из-за угла и на полной скорости ворвался в парк. Поскольку он содержался в плохом состоянии, в нем было относительно мало народу, редкие прохожие успели убраться с дороги огромного черного мотоцикла и преследовавшего его полицейского.

Подняв мотоцикл в воздух, Николас перепрыгнул через небольшой, выложенный камнем бассейн, приземлился на другой стороне, слегка поскользнулся, выровнялся и поехал дальше, направляясь к павильону, выстроенному к свадьбе императора Хирохото. Джи Чи не стал рисковать и объехал бассейн. При этом его мотоцикл наклонился под таким опасным углом, что чуть было не опрокинулся. Однако водитель, как опытный гонщик, сумел выправить машину и, прибавив газ, бросился в погоню за Линнером. Николас мчался прямо на павильон. Увидев это, Джи Чи замедлил скорость и начал описывать широкую дугу. Когда столкновение уже казалось неизбежным, Николас вывернул так близко к углу павильона, что отлетевший кусок дерева ударил его по шлему, от чего голова загудела, а шею пронзила резкая боль. Чуть было не задев оставленные строителями леса, он промчался вдоль стены павильона. Джи Чи исчез за фасадом здания, но через несколько секунд показался с другой стороны павильона, и Николас был вынужден резко свернуть налево. От этого отчаянного движения леса разлетелись, как солома по ветру.

Линнер пронесся мимо парка, разбитого во французском стиле, потом по улице. Автомобили отчаянно гудели, прохожие шарахались от мотоцикла в разные стороны. Улица кончалась вымощенной гранитными плитами лестницей, и Николас помчался по ней. Джи Чи по пятам преследовал его. Впереди вырос сверкающий, похожий на космический корабль купол недавно возведенного Токио-кан, гигантского подземного зала, в котором располагался спортивно-развлекательный комплекс. Двери в куполе не было, входом служило похожее на раскрытый рот прямоугольное отверстие. Николас ворвался внутрь, перескочил через барьер, в котором находились проходы для администрации — открывались они с помощью магнитных карточек, — и, распугивая людей, приземлился в наклонном проходе, затем миновал зал для поднятия тяжестей, для занятий сумо, дорожку спринтерского бега и трек для забегов на длинные дистанции. Мимо проносились магазинчики всевозможных размеров и назначений. Линнер переделал свой мотоцикл так, что он стал необыкновенно чувствителен к малейшему изменению давления на акселератор и педали. Это позволяло ему успешно лавировать между охваченными ужасом людьми и восьмигранными колоннами, которые поддерживали купол.

Николас мчался к центру, а за ним, не отставая, следовал Джи Чи. Впереди был длинный пологий подъем ко второму выходу из-под купола. В конце его направо располагались залы компьютерных игр, а слева самый большой гимнастический зал. Он благодаря городскому рельефу находился не под землей, а на уровне улицы.

Теперь Николас начал ездить взад и вперед поперек пустеющего гигантского зала, все ближе и ближе приближаясь к колоннам. Он открыл свой глаз тандзяна и в первый раз вызвал Кширу. Мир вывернулся наизнанку, все цвета сменились темными, пламенеющими оттенками, которые можно увидеть, заглянув в хорошо протопленный очаг.

На этот раз, приблизившись к краю зала, Линнер чуть было не задел за колонну. Для того чтобы не врезаться в нее, Джи Чи отстал метров на десять. На это и рассчитывал Николас. Он рванул вверх по наклону и, вывернув в последний момент направо, с ходу распахнул несколько дверей и оказался на деревянном полу гимнастического зала. Спортсмены разбежались в разные стороны, оставив гимнастические снаряды и побросав сумки где попало. Прямо перед Николасом оказалась стена с огромным круглым окном, выходящим в Центральный парк Синджуки. Углубленное в стену, оно находилось метрах в шести от пола.

Николас, все еще находясь в Кшире, перенес вес тела на заднее колесо своего мотоцикла; промчавшись две трети расстояния, он оторвал переднее колесо от пола, изо всех сил нажал на установленный им второй акселератор, и мотоцикл рванулся вверх. Потом, уже взлетев в воздух, Николас наклонился вперед, как прыгун с трамплина над своими лыжами. В первое мгновение ему показалось, что сейчас он врежется головой в железобетонную стену гимнастического зала. Но траектория полета была правильная. Пробив стекло, Линнер приземлился на поросший травой склон, пронесся через парк, выехал на запруженную машинами улицу и помчался прочь, подальше от Джи Чи, который остался в растревоженном гимнастическом зале.

Оставалось всего двадцать минут до закрытия музея Ситамачи, почти все посетители уже ушли. Одним из оставшихся был Микио Оками. Он любил приходить именно сюда, чтобы отдохнуть и подумать, глядя на модели зданий, существовавших столетия тому назад. Здесь были представлены жилища прошлого, лавка менялы и кондитерская, торговавшая конфетами дагаши, перед которой он сейчас сидел.

Микио пришел сюда после встречи с Хитомото, теперешним министром финансов, являвшимся наряду с правым Кансаи Мицуи, которого поддерживал Тецуо Акинага, одним из кандидатов на все еще вакантный пост премьер-министра.

Они встретились на Накамисе-дри, торговой улице, примыкающей к Сенс-джи, одному из храмов Асакуса. Оками, которого когда-то полковник Линнер спас от алкоголизма, все равно остался натурой увлекающейся и каждый раз, когда ему предоставлялась возможность, посещал двухсотлетний магазинчик на Накамисе-дри, торгующий дагаши.

Вот и еще одна причина, по которой так приятно вернуться домой в Токио, отметил он. Его поразило, как ему этого недоставало. Он понял, что его собственное прошлое живет в нем, как живет в музее прошлое страны и оказывает влияние на сегодняшние события. Задумчиво жуя конфеты в почти пустом музее и созерцая до боли точную копию древнего магазинчика, Оками испытывал странные чувства. Он думал о Хитомото, о том, был ли он тем самым человеком, которому можно доверить вожжи власти. По крайней мере лучше уж он, чем Мицуи с его опасными фашистскими реминисценциями худших сторон японской истории и политики.

Оками подумал о Николаса Линнере, о том, как долго тот старался понять отца, его судьбу и свою собственную сложную личность. Но больше всего он думал о своем старом друге Дэнисе Линнере. Дэнис был для него всем — другом, доверенным лицом, наставником и врагом. Странно, но все эти противоречивые черты соединились в одном человеке. Полковник был в высшей степени незаурядной личностью. Он видел будущее Японии, сумел разглядеть в ней огромный потенциал не только для нее самой, но и для Запада. И чтобы достичь этого, он использовал Оками, заставлял служить своим целям структуры якудзы, убирая стоящих у него на пути. Собственно говоря, для достижения своей цели, он использовал все структуры Японии — бюрократию, промышленность и политические партии.

Будучи человеком высокой морали, полковник мог быть безжалостным, если этого требовали обстоятельства. Завистникам казалось, что меняются его моральные устои, что он манипулирует ими так же, как манипулирует всеми, кто его окружал. Было ли это правдой или ложью? Как и все в человеческих отношениях, подумал Оками, тут все зависит от точки зрения. Точка зрения Оками менялась со временем, но у него, разумеется, были для этого достаточно веские причины личного характера, о которых он предпочитал не вспоминать. Когда дело касается семейных дел, всегда существует черта, которую никто не должен переступать. Полковник Линнер сделал это. И даже сейчас, сидя в музее, где само время, казалось, отсутствовало, Оками не мог простить ему этого.

— Музей — весьма подходящее место для вас, старина.

Рядом с ним на холодную каменную скамью опустился посетитель. Это был Мик Леонфорте.

— Посмотрите на себя, — продолжил он, — могучий кайсё, сидит здесь как бездомный бродяга, жует конфетки и созерцает давно исчезнувший мир. — Мик приложил руку к сердцу. — Как трогательно!

— Я вас знаю.

— Да, знаете, — сказал Мик. Он поднял указательный палец и приложил его к губам. — А теперь скажите мне, о чем вы думали, сидя здесь в окружении прошлого? — Он резко наклонился к Оками. — О нем, не так ли?

— О ком?

— О полковнике Линнере, вашем дружке. — Мик увидел, что глаза Оками стали пустыми и ничего не выражали. — Вы думали о том, что он вам сделал. — Теперь тело Оками напряглось, он словно окаменел. — Да, — сказал Мик светским тоном, — я знаю об этом. — Он придвинулся поближе. — Но мне хочется наконец выяснить, как вы могли допустить, чтобы это случилось? Конечно, конечно, на первых порах вы могли просто не знать об этом. Но потом... — Он прищелкнул языком. — Какое оправдание вы можете найти тому, что не предприняли никаких действий?

— Что вам нужно? — спросил Оками бесцветным, ничего не выражающим голосом.

Мик пододвинулся еще ближе, его бедро почти коснулось Оками, и прошептал:

— Правды.

Оками, казалось, ожил.

— Правды! — насмешливо воскликнул он. — Мне кажется, что вы уже знаете правду или по крайней мере ту ее версию, которая больше всего подходит вашим нуждам. По-моему, вы делаете свою собственную правду. Раздираете прошлое на такие маленькие фрагменты, что они теряют всякий смысл. Но вы стремитесь именно к этой потере целостности, потому что затем тщательно собираете их обратно в нужное вам целое. Как вы там себя называете?

— Деконструктивист.

— По-моему, фашиствующий нигилист более подходящее название, — сказал Оками. — Вашей специальностью и целью является разрушение, уничтожение существующих политических и социальных институтов для установления своих собственных.

Мик усмехнулся:

— То, что удалось одному, может повторить другой.

— Что вы имеете в виду?

— Разве не то же самое сделали полковник Линнер и вы, его доверенный кореш, в 1947 году? Абсолютно то же самое.

— Что такое «кореш»?

Мик присвистнул сквозь зубы:

— Адъютант, лакей, приятель — все зависит от точки зрения.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

Мик фыркнул:

— Пассивное сопротивление в разговоре со мной вам не поможет, кайсё. Полковник Линнер почти в одиночку организовал перестройку Японии по своему разумению. Разве вы можете это отрицать?

Оками молча смотрел на модель кондитерской, но вкус конфет во рту почему-то стал горьким.

— Более фашистских действий я не могу себе представить, — сказал Мик. Он взял из рук Оками пакет с конфетами и положил одну в рот. — Так что не стоит так поспешно кидаться камнями.

— В этом и есть ваш особый дар, не так ли? Извращать правду, пока день не превратиться в ночь, добро в зло, а мораль не станет настолько безликой, что невозможно будет ни распознать, ни опереться на нее.

— Хорошо, — ответил Мик. — Поговорим о морали. Позвольте мне вызвать с того света призраки Сейдзо и Мизуба Ямаути, членов якудзы, мешавших вам в ваших планах? Не будете же вы отрицать, что их смерть на вашей совести? А как насчет Кацуодо Кодзо, оябуна клана Ямаути, которого в 1947 году выловили из вод Сумиды? Его смерть тоже не ваших рук дело? Мне продолжать? Можно назвать еще многих.

— Я не играю в мораль краплеными картами.

— Но вы также и не ответили на мои вопросы, — возразил Мик. — Ну да ладно, неважно. Я и не ожидал, что вы ответите. Я знаю, что вы виновны, и, так как мертвые не могут дать показания о ваших преступлениях, я в единственном числе буду представлять перед лицом закона судью, присяжных и прокурора на этом процессе.

— Закона? Какого закона?

— Закона под названием «поцелуйте меня в задницу», — сказал Мик, прикладывая дуло керамического пистолета квадратной формы к виску Оками.

— Я знаю людей подобных вам, — сказал кайсё. Он вдыхал воздух через рот и выдыхал его носом, как будто сидел рядом с ядовитым животным, отравляющим все вокруг. — То, что вы называете моралью, на самом деле является самовосхвалением. По-вашему, все, что угрожает вам, угрожает всему миру.

— Да. Я сам определяю для себя, что такое честность, так же, как и что такое мораль, — ответил Мик. — Лгут только простолюдины, слоняющиеся по улицам, как собаки. Я не могу лгать.

— Конечно, нет. Вы один из избранных. И как у знати, правящей когда-то Древней Грецией, правда находится внутри вас. Вам ведь так кажется?

Мик вдавил керамическое дуло в висок Оками.

— Сколько людей дали бы отрубить себе ногу, чтобы оказаться в позиции, в которой сейчас нахожусь я. Стоит мне нажать на курок и — бах! — вы станете всего лишь частью истории. Моей истории.

— И это чувство блистательного величия, чувство бьющей через край мощи, счастье высокого напряжения — вот, ради чего вы живете. Это и есть итог вашей жизни, все, чем вы были или могли стать.

Мик оскалил зубы.

— Вы думаете, что, цитируя Ницше, вы сможете спастись, кайсё? Зря.

— Если уж вы так хорошо знаете Ницше, вы должны помнить основной завет саги викингов об их верховном боге Вотане, — сказал Оками, — потому что вы по нему живете: «У кого смолоду сердце не твердо, у того оно не будет твердым никогда».

— Каким же твердым должно быть твое сердце, старик, если тебе пришлось убивать таким молодым.

— Я убивал, чтобы отомстить за предательство, чтобы уничтожить врагов моего отца, которые собирались убить его, — произнес Оками бесстрастным тоном, — не более и не менее. Я делал это из сыновнего долга.

— Я был прав, — с подъемом сказал Мик. — Вы действительно твердый человек.

— Неужели в вашем сердце совсем не осталось места для сострадания? — прошептал Оками.

— Сострадания, кайсё? — осклабился Мик. — Вы прочитали Ницше недостаточно внимательно. — Те, чьи сердца укреплены Вотаном, не созданы для сострадания. Сострадание — это слабость, сострадание существует для недочеловека, лжеца, угнетенных с моралью раба, которые, как псы, трусливо жмутся на задворках, для которых сила кажется опасной и существуют понятия добра и зла, тогда как на самом деле это фикция. Сострадание существует для добродушных животных, которых легко обмануть, немного глуповатых и преисполненных человеколюбием, всегда готовых протянуть дружескую руку — короче, тех, чье назначение в том, чтобы выполнять приказы таких людей, как я.

— Как вы самодовольны, — сказал Оками. — Как уверены в том, что нашли универсальную формулу жизни.

— А почему бы и нет? — На лице Мика появилась кривая усмешка. — Эта формула достаточно проста.

— Вот здесь вы и не правы, — сказал кайсё. — Она гораздо сложней, чем вы можете себе представить.

Леонфорте взглянул на него со злобой:

— Но вы-то, конечно, ее знаете, не так ли?

— Я? — Оками выглядел крайне удивленным. — Я знаю о ней так же мало, как и кто-либо другой.

Мик скорчил гримасу:

— Меня всегда очень трогало конфуцианское смирение. Но я знаю, что у вас на сердце под этой конфуцианской маской.

— Конечно, знаете. Ведь вы знаете все.

Мик спустил курок керамического пистолета. Раздавшийся звук был не громче отдаленного покашливания. Прежде чем тело Оками скатилось со скамейки, Мик подхватил его.

— Все, — произнес он, как будто был в состоянии остановить движение времени и продлить этот момент навечно.

В результате инцидента с Джи Чи Николас на сорок минут опоздал на встречу с Оками. Когда он добрался до музея Ситамачи, он был уже закрыт, и кайсё нигде не было видно. Николас попробовал связаться с ним по Киберсети, но, не получив ответа, оставил сообщение, чтобы Оками связался с ним, как только сможет. Потом он связался с Министерством финансов, но там ему сказали, что Хитомото, кандидат Оками в премьер-министры, уже ушел из своего офиса. Больше Николас ничего предпринять не мог, поэтому сел на мотоцикл и поехал дальше.

Если верить Тенто, владельцу садо-мазохистского клуба «Ба», исполнительница Лонда жила в Мегуро, одном из западных районов Токио, вечно затянутых дымкой тумана. Оттуда было недалеко до напоминающего сказочный замок фасада «Мегуро Клаб Секитеи», самого известного и доступного в Токио отеля для любви.

Чтобы добраться туда, Николасу понадобилось некоторое время, потому что он был вынужден несколько раз останавливаться — Кшира, которую он вызвал, время от времени прорывалась в сознание, искажая зрительное и осязательное восприятие, хотя и усиливая другие чувства. На мгновение, например, он увидел лежащий далеко под ним Токио, размером с почтовую марку, весь в прожилках, как крыло осы. В каждом из его районов он мог чувствовать пульс города, энергию, двигающую людей от начальной точки к точке назначения, но не энергию электричества, а переплетенную сеть лихорадочной психической энергии огромного количества людей, скученных в одном месте, подобно муравьям в муравейнике. Николас был наполнен энергией, пульсирующим темным светом, горящей силой Кширы.

Во время одной из таких остановок его «Ками» внезапно запищал, и он увидел, что сообщение послал Канда Т'Рин. У Линнера не было настроения разговаривать с молодым членом совета, и он проигнорировал сигнал.

Наконец, поскольку Кшира возбуждала его не хуже адреналина, он просто снизил скорость своего метаболизма. Прибыв к месту назначения, он слез с мотоцикла. Мегуро не являлся респектабельным районом, а узкая улочка, на которой жила Лонда, была далеко не лучшей в районе. Уродливые, покрытые слоем копоти здания послевоенной постройки теснились вдоль улиц и темных, сырых переулков. Группа нихонинов, мотоциклистов в черной коже с блестящими хромированными наклепками, наблюдала за тем, как Николас остановился перед нужным ему домом, обшарпанным, ветхим строением, выглядевшим почти непригодным для жилья. В квартире первого этажа он нашел управляющего. Впечатление было такое, как будто тот спал и очень рассердился на то, что его разбудили. Он утверждал, что ничего не знает о женщине по имени Лонда, работающей в необычное время, в основном по ночам. Чем дальше Николас расспрашивал его, тем более враждебно тот себя вел.

— Полукровка, — наконец закричал он, — я ничего тебе не скажу! — И захлопнул дверь перед самым носом Николаса.

Выйдя на улицу, он увидел возле своего мотоцикла двух нихонинов, восхищенно рассматривающих машину.

— Обалденная вещь, — сказал один из них, низенький, но мускулистый японец с кольцом в носу. На спине его кожаной куртки был нашит флаг с изображением восходящего солнца. Он искоса посмотрел на Николаса: — Похоже, что ты над ним поработал.

— Два месяца трудов, — ответил Линнер. — С перерывами, конечно.

Нихонин, глубокомысленно кивнув, начал ощупывать многочисленные приспособления, установленные хозяином машины, и наконец снова покосился на него.

— Я Кава. Ты нашел кого искал?

— Нет. — Скрывать причины своего визита сюда было бесполезно. В этом районе Николас был так же заметен, как американец на чемпионате по сумо. Он взглянул на Каву, в переводе это имя означало «кожа». — Вы здесь постоянно сшиваетесь?

— Время от времени, — уклончиво ответил Кава.

Его товарищи захихикали.

— Знаешь женщину по имени Лонда? Она должна работать по ночам.

— Работать, как же! — ухмыльнулся Кава. — Эта шлюха? Да, она жила здесь. Но по крайней мере два месяца тому назад отвалила. В первоклассное стойло, конечно.

— Это точно?

— Ну конечно!

— А знаешь, где она живет сейчас?

— Может быть. — Кава повернулся к своим товарищам. Некоторые из них пожимали плечами, другие, угрожающе улыбаясь, делали ему знаки помалкивать. Он повернулся обратно к Николасу. — Клевый мотоцикл у тебя, брат. — Он пососал нижнюю губу, потом высунул кончик языка, в который тоже было продето кольцо. — Посмотрим, что это для тебя такое — всего лишь игрушка или часть тебя самого. Если ты сможешь ехать с нами, мы привезем тебя туда, согласен?

Банда носила название «Татуировка». Они были отпрысками тех самых бюрократов и бизнесменов, которые управляли Японией все предыдущие десятилетия. Их же потомки, обеспеченные, пресытившиеся, лишенные забот и настолько американизированные, что охотнее съели бы «биг-мак», чем любимое блюдо японцев из рыбы и риса, жили своей, лихорадочной жизнью интерактивных видеоигр, которые заняли для них место наркотиков.

Нихонины выстроились в ряд с Николасом во главе, чтобы все могли за ним наблюдать. Он знал, чего они от него ждут. Эти парни не хотели иметь дело с добропорядочным обществом и, если окажется, что Николас является его частью, тут же бросят хозяина диковинной машины и исчезнут.

Линнер проделал ряд рискованных трюков, бесстрашно вливаясь в транспортный поток и неожиданно покидая его, с ревом проскакивая на красный свет, гоняя на полной скорости навстречу движению по таким узким улочкам, на которых нельзя было допустить ни одной ошибки, чтобы во что-нибудь или в кого-нибудь не врезаться. Им очень понравились эти опасные трюки, но когда он бесстрашно перепрыгнул через три автомобиля, приземлившись позади них на безлюдный тротуар, все их сомнения исчезли. Они с удовольствием последовали за ним — с выкриками, улыбками до ушей, переполненные восторгом.

Николас дал им замечательную возможность развлечься, и они сдержали свое слово, спустя час доставив его в Солнечный город, комплекс здании в районе Икебукуро. Солнечный город был выстроен на месте печально знаменитой тюрьмы Сугамо, в которой содержались все самые известные японские военные преступники и в которой в некоторых случаях их вешали. Кроме жилых домов, в занимающий целый квартал гигантский комплекс входили: отель, музей, культурный центр и шестидесятиэтажный деловой центр.

Кава сообщил Линнеру номер квартиры, в которой жила Лонда. Было видно, что у него что-то все время вертится на языке. Наконец он не выдержал:

— Иногда она использовала нас в качестве телохранителей. Но когда поднялась повыше, то не захотела больше иметь с нами дела.

Николас припарковал мотоцикл и вошел в вестибюль дома, который ему указали. Дверь, ведущая к квартирам, была закрыта, а на соседней стене находилось множество звонков, каждый из которых был обозначен буквой и числом. Никаких имен не было. Он нажал звонок в одну из квартир, расположенных над квартирой Лонды. Ответа не последовало. Он попробовал еще раз и еще один с тем же успехом.

Дверь с улицы открылась, и вошла старая леди, нагруженная пакетами. Она была благодарна ему за то, что он подержал пакеты, пока та вставляла ключ в замок, и открыл перед ней дверь. Николас вернул ей пакеты, и она кивнула ему в знак признательности.

— Я ищу миссис Окусимо, — сказал он. — Вы ее не знаете? Она занимает квартиру Е 29.

Когда он вошел в дверь, женщина посмотрела на него, но ничего не сказала. Не желая входить вместе с ней в лифт, Николас предпочел подняться по лестнице и дошел до квартиры Лонды без всяких приключений. Постучав в дверь, услышал чей-то приглушенный голос:

— Кто там?

Он постучал еще раз, и дверь открылась.

Перед ним стояла женщина в домашнем кимоно с темными миндалевидными глазами и длинными черными волосами.

— Боже мой! — вскрикнула хозяйка квартиры, остолбенев от неожиданности.

И у нее имелись на то причины. Это была Хоннико.

Она сняла парик из длинных черных волос — из-под него показалась ее короткая стрижка — и, тряхнув светлыми волосами, сказала:

— Не хочу знать, как вы нашли меня здесь, но вы не должны были приходить.

В глазах Хоннико он, однако, прочел что-то другое.

— Разрешите войти? — спросил Николас, играя на чувстве, которое женщина тщетно старалась скрыть.

— Мне не кажется, что это очень хорошая идея.

Но, как и при их первой встрече в ресторане «Услада моряка», Хоннико поняла, что он все равно не уйдет, молча кивнула и отошла в сторону. Линнер оказался в светлой квартирке с двумя спальнями и стандартным низким потолком. Мебели было немного: дорогая софа из кипарисового дерева, мягкие кресла, обеденный стол со стульями. На стене на цепочке висело серебряное распятие, а на одной из многочисленных книжных полок рядом с томиками всех видов и размеров стояла мраморная статуэтка Девы Марии. Короче говоря, эта квартира совсем не походила на жилище исполнительницы садо-мазохистских номеров — да и на жилище метрдотеля тоже.

Хоннико, стоявшая сложив руки на груди, немного насмешливо улыбнулась Николасу. Это была женщина из мира теней, привыкшая держать при себе свои мысли и эмоции, которую научили этому жестокие уроки жизни.

— Все написано на вашем лице. Вам не нравится, чем я занимаюсь. Что ж, какая есть, такая и есть! Да, я не та потерявшаяся простушка, за которую вы меня приняли там, в Роппонжи, и которую могли пожалеть. Вы насильно ворвались в мой мир, и теперь, когда вы уже здесь, он вам не нравится, вы полны презрения и отвращения к тому, чем я занимаюсь, и к тому, кем являюсь. — Она выпалила все это единым духом, отступая при этом назад, пока не уперлась в стену, на которой висело распятие, — то есть отошла от Николаса так далеко, насколько ей позволили размеры комнаты.

— Интересная теория, — сказал незваный гость. — Но это совсем не то, что я думаю. Это вы сами так считаете.

— Что именно?

— Вы чувствуете презрение и отвращение к самой себе. Вы ненавидите себя, Хоннико? Или, может быть, мне следует называть вас Лондой?

— Как хотите. — Она отвернулась. — Это не имеет значения.

— Так ли это? — Он посмотрел на нее с некоторым любопытством. — Ведь где-то под этой броней цинизма бьется сердце незаурядной женщины.

— Прекратите это!

— Женщины с острым умом, редкостной интуицией, со своим мироощущением, симпатиями и антипатиями...

— Прекратите, я вам говорю! — крикнула Хоннико.

Он остановился прямо перед ней.

— Удовольствие и боль, мечты и страх. Их так много в жизни! Они заставляют вас носить маску, чтобы защитить себя. Кто вы такая, знаете ли вы это сами?

— Вы негодяй! — выкрикнула женщина, вцепившись в Николаса, и с силой прижалась дрожащими, мягкими губами к его губам, ее горячий язык искал его язык.

Потом, неожиданно, она отшатнулась от него и упала, роняя на пол книги. Стараясь подняться, Хоннико смотрела на Николаса как на дьявола.

— Боже мой, что я делаю? Но меня влечет к вам! Я же поклялась, что больше никогда не буду интересоваться мужчинами. Обещала сама себе...

Николас вдруг что-то прочел в ее глазах и спросил:

— У вас тут кто-нибудь есть? Может быть, клиент? — Он подошел к двери в спальню, открыл ее и увидел невысокую, стройную европейскую женщину с глазами цвета морской воды. Они были удивительно добрыми и спокойными. Женщина выглядела на сорок с небольшим и обладала тем типом красоты, о которой мечтают многие, но редко кто обладает. Это была какая-то хрупкая, нереальная красота, можно даже сказать — красота не от мира сего.

Незнакомка была одета в простое черное платье, в руках она сжимала черную кожаную сумочку. Женщина спокойно улыбнулась Николасу, и он понял, что это клиентка.

— Здравствуйте, — сказала она, протягивая руку. — Меня зовут сестра Мэри Роуз.

— Николас Линнер. — Ее рука была теплой, сухой и слегка мозолистой, в ней чувствовались сила и характер.

Мэри кивнула ему, еще раз улыбнулась, и он выпустил ее руку. Теперь он увидел у нее на шее тонкую золотую цепочку с распятием ручной работы.

— Мы где-то встречались? — спросил Николас.

Сестра Мэри Роуз ответила ему взглядом своих изумительных глаз и, обратившись к хозяйке дома, сказала на безупречном японском:

— Не беспокойся, Хоннико-сан. Мое присутствие здесь не могло долго оставаться в секрете. Мне надо заняться своей работой.

— И что это за работа? — спросил Николас.

— Божья работа.

Проходя в гостиную, сестра Мэри Роуз прошла близко от него, и он ощутил слабый аромат розы. Разве монахини употребляют духи?

— Мэри Роуз является матерью-настоятельницей монастыря Святого Сердца Девы Марии, — объяснила Хоннико. — Это в Астории, в Нью-Йорке.

— Далековато вы забрались, мать-настоятельница, — сказал он, — не так ли?

— Мистер Линнер, кроме этого, я являюсь главой Ордена Доны ди Пьяве, — сухо проговорила Мэри Роуз. — Вы когда-нибудь слышали о нем?

— А почему я должен был о нем слышать?

В глазах настоятельницы что-то промелькнуло.

— Но я думала, что полковник Линнер говорил вам об этом Ордене перед смертью.

Николас покачал головой:

— Нет, он мне ничего не говорил.

Мэри Роуз улыбнулась:

— Вы были правы, Хоннико-сан. Теперь я сама вижу сходство. Вы очень похожи на своего отца, мистер Линнер. Это удлиненное, симпатичное лицо, темные, живые глаза, но телосложением вы от него отличаетесь.

— Откуда вы обе можете знать моего отца?

— Я от своей матери, — ответила Хоннико. — Она знала полковника по торуко.

— По этой мыльне в Роппонжи? По «Тенки»?

— Да.

— Так, значит, вы не лгали тогда в кафе? Это торуко действительно существовало?

— "Тенки"? Конечно.

— Я все время натыкаюсь на это имя, — сказал он. — Странно, что Мик Леонфорте так назвал свою компанию. Это не может быть просто совпадением. Какое отношение он имеет к этому торуко?

Внезапно окружающий Николаса мир вывернулся наизнанку, цвета расплылись, как разлитые краски, он сквозь земную кору провалился в расплавленное ядро и услышал голос Мика Леонфорте: «Я есть будущее. Я есть прогресс, эффективность, личная безопасность каждого. Я есть Бог, страна и семья; я проповедник; я запрещу аборты и иммиграцию. Я — это новый фашизм. Ты завернут в мое боевое знамя. Ты и я, мы замкнуты в сфере, медленно стягивающей свои границы. Вскоре мы будем занимать один и тот же объем. Но мы не можем занимать один и тот же объем. Что случится тогда? Я знаю. А ты?..»

Николас открыл глаза. Он лежал на полу среди разбросанных книг. Над ним склонилось побелевшее и искаженное болью лицо Хоннико. Видно было, что она плакала, на ее щеках остались полоски от высохших слез. Рядом возвышалась царственная фигура Мэри Роуз. Она смотрела на Линкера своими завораживающими глазами.

— Когда вы упали, мне показалось, что вы умерли, — сказала Хоннико. — Потом я почувствовала, что ваше сердце бьется — сильно, но так медленно!

— Хоннико...

Сестра Мэри Роуз положила руку на плечо женщины, которая раскачивалась из стороны в сторону, словно это помогало ей успокоиться.

— Ты знаешь свои обязанности, — сказала она Хоннико.

— Обязанности? — повторил Николас. Он все еще был немного оглушен натиском Кширы. Сегодня этот натиск был гораздо мощнее, может быть, из-за того, что совсем недавно он вызывал ее добровольно. — Какие обязанности?

Настоятельница объяснила:

— Хоннико является членом Ордена, мистер Линнер, так же, как ранее ее мать. У нее есть обязанности перед Богом и перед Орденом.

— Значит, во времена моего отца Орден существовал здесь, в Японии?

— Да, он имел дело с моей предшественницей, Бернис.

— Я ничего не могу понять, — ответил Николас.

— Я знаю, — сказала настоятельница очень добрым голосом. — Но скоро вы поймете. Хоннико расскажет вам все. О «Тенки». О том, что случилось в торуко. О вашем отце и о том, каким образом их судьбы оказались связаны неразрывными узами. — Она встала на колени и взяла его руку в свои. — Но сначала я попрошу вас оказать мне доверие. Я вынуждена попросить вас поверить мне, хотя мы только что встретились и вы меня совершенно не знаете.

Находясь так близко от Мэри Роуз, Николас чувствовал ее ауру, крепкую, как сталь, жаркую, как солнце, но в которой ощущались прохладные течения — нет, холодные, холодные, как лед, холодные, как смерть. Она смертельно боялась чего-то. Но чего?

— Я верю вам, мать-настоятельница.

Женщина крепче сжала его руку:

— Если вы действительно мне верите, взгляните в мои маза, мистер Линнер, и скажите, что вы там видите.

Просьба показалась ему несколько странной, но Николас внимательно посмотрел на нее и внезапно вспомнил, о чем недавно спросил Мэри Роуз: «Мы где-то встречались?» И молчаливый ответ, который прочел в ее глазах. Нет, он никогда раньше не видел эту женщину, но она удивительно напоминала ему хорошо знакомого человека. На лице Николаса появилось выражение крайнего изумления, и настоятельница сказала:

— Да, ваша экстраординарная психическая сила позволила вам заметить семейное сходство? Я приняла имя Мэри Роуз при пострижении, но имя, под которым я родилась, — Джеки. Я сестра Мика Леонфорте.

Токио

Осень 1949 года

По мнению полковника Дэниса Линнера торуко было превосходным местом для того, чтобы в нем устроить тайное прибежище. Это внешне ничем не примечательное здание в новом районе Токио Роппонжи, в котором находились увеселительные заведения для иностранцев, предназначалось для простого и откровенного секса. Уже одно это делало торуко прибежищем самых порочных тайн, ибо полковник считал, что ничто не порождает так много секретов, как половые отношения. Ни одно другое человеческое занятие не делало тело свободным и таким уязвимым в одно и то же время. Здесь царили фантазии, капризы и извращения секса, который был горячим и ослепительным как свет прожектора. В такой таинственной и перегретой атмосфере полковнику Линнеру и Микио Оками было так же легко спрятать свои секреты, как иголку в стоге сена. Однако секреты эти не имели ничего общего с сексом, по крайней мере поначалу.

Это торуко называлось «Тенки», всеми делами в нем заправляла женщина по имени Эйко Сима. Она была привлекательна, миниатюрна, обладала чрезвычайно острым умом.

Люди Оками тщательно ее проверили. Эйко была родом из Осаки, где очень многие женщины работали, в то время как их мужья ограничивались тем, что брали фамилию жены во время брачной церемонии. Она обладала деловой хваткой и наблюдательностью. В то время как прочие торуко постепенно переходили в руки якудзы, Сима отстаивала свое право на самостоятельность. На шантаж она отвечала шантажом, пригрозив, что ей известно о таких грязных делах, что даже оккупационное правительство не сможет закрыть на них глаза, если она раскроет все свои тайны.

Со временем якудза оставила Эйко Симу в покое, что вполне устраивало Линнера. В последнее время врагам полковника из Джи-2 удалось обнаружить несколько его секретных убежищ, поэтому «Тенки», никаким боком не связанное с его прежними объектами, было идеальным местом для встреч и проведения тайных собраний.

Эйко предоставила полковнику и Оками несколько небольших комнат в глубине «Тенки», куда они не замедлили удалиться. Им нужно было много обсудить. В феврале 1947 года черный рынок стал угрожающе быстро расти, охватывая все сферы человеческой деятельности. Во главе этого рынка стоял какой-то американец, хороший организатор, которому удалось заключить союз с одним из оябунов якудзы. Его звали Джонатан Леонард, он был капитаном армии США. Однако Микио Оками удалось разузнать, что его подлинное имя — Джонни Леонфорте и работает он на некоего Леона Ваксмана. Кто этот человек — установить так и не удалось.

В апреле следующего года Оками познакомился с Джонни Леонфорте, а перед этим с его подружкой. Ее звали Фэйс Сохил. По всей видимости, она была армейской медсестрой в войсках США. В жестокой схватке Оками убил Леонфорте, но вскоре обнаружилось, что черным рынком заправляет Фэйс. Она предложила Микио вступить в долю, и он согласился, однако узнать от Сохил о Леоне Ваксмане оябун так и не смог. В конце концов полковник решил, что Джонни Леонфорте просто придумал этого человека для того, чтобы удобнее было заметать следы.

Вскоре после этого Оками стало известно, что Катсуодо Кодзо, оябун клана Ямаути, тайно поддерживал Леонфорте. Он делал это через нескольких якобы разжалованных младших оябунов, используя их кобунов, чтобы ни один из известных членов клана Ямаути не был связан с именем Леонфорте. К концу лета полковник и Оками сговорились покончить с Катсуодо Кодзо, и вскоре после этого его тело было обнаружено в реке Сумиде.

И тут же черный рынок отошел на задний план, так как Оками стала известна истинная роль Фэйс: она передавала секретную информацию о кадровых военных из штаба генерал-майора Чарльза Уиллоуби. Этот человек возглавлял Джи-2, армейскую разведку оккупационных войск. Он был также известным фашистом, у которого были влиятельные друзья в Вашингтоне. Его бывший адъютант Джек Доннау — человек, который, как выяснил Оками, снабжал информацией Фэйс — получил повышение в чине после той катастрофы, которая стала причиной смещения Уиллоуби с поста. Это произошло после уничтожения группы военных преступников, которых генерал-майор готовил в качестве шпионов. Уничтожение это было хитро спровоцировано Оками.

Однажды оябун побывал на тайной квартире Фэйс и ее сообщников, после чего женщина предупредила его, что он никогда больше не должен сюда приходить. Дом этот был зажат с двух сторон глухими стенами складских помещений и находился в промышленном районе, который тянулся вдоль реки Сумиды.

Оками хорошо помнил этот необычный дом со сводчатыми потолками, хрустальными люстрами, антикварной мебелью и бесконечными книжными стеллажами, заставленными великолепными томами трудов о войне, боевом искусстве, истории и, что самое интересное, философии. Подбор книг выдавал иконоборческий вкус хозяина. И почему Фэйс считала это место опасным для него? Кто же стоял над этой женщиной?

Все эти вопросы Оками изложил полковнику в торуко.

К этому времени Линнер со своей сверхъестественной способностью докапываться до истины уже проделал значительную работу. Он сообщил оябуну, что выбрал торуко Эйко по той причине, что именно здесь Доннау удовлетворял свои ненасытные сексуальные потребности. Майор был педофилом — ему нравились маленькие девочки, но еще больше он любил совсем юных, не достигших половой зрелости мальчиков.

Доннау обладал довольно привлекательной внешностью, любил деньги, но они не были его маниакальной страстью. Он был хитер, настойчив и сделал все, чтобы выбить стул из-под своего начальника Чарльза Уиллоуби.

Когда Линкер продемонстрировал майору пачку фотографии, на которых он был запечатлен в самых откровенных сексуальных позах с молоденькими японцами, Доннау отнесся ко всему довольно спокойно.

— Вот эта мне нравится больше всех, — сказал он, вытаскивая из пачки одну фотографию. — Не собираетесь ли вы устроить мне нагоняй? — Затем майор тщательно сложил все фотографии в конверт и бросил его на пол, к своим ногам. — Тут не найдется огня, чтобы сжечь этот хлам? — спросил он, поворачиваясь к полковнику, который сохранял гробовое молчание. — Что вы от меня хотите?

Линнер, не торопясь, набил свою трубку и, раскурив ее как следует, ответил:

— Личная жизнь человека — это его дело, в которое не следует совать нос, майор Доннау. Но в этой жизни за все приходится платить и не всегда в буквальном смысле этого слова.

Полковник выпустил облачко ароматного дыма.

— Я пришел сюда не для того, чтобы судить вас или выгонять со службы. Нет, вам придется по-иному расплачиваться за свои удовольствия.

Майор криво улыбнулся:

— Боюсь спрашивать, но все же скажите мне, как именно?

Линнер на минуту задумался, потом, вынув трубку изо рта, спросил:

— Вам известно об утечке информации о деятельности армейской разведки?

— А вам известна военная медсестра по имени Фэйс Сохил? — в свою очередь, спросил Доннау.

Полковник подсел поближе к майору:

— Будет ли этот допрос простым или сложным, зависит только от вас.

Доннау швырнул пачку фотографий в другой конец комнаты и произнес:

— Вы слышали что-нибудь о сенаторе Джозефе Маккейбе? Думаю, что нет. До сорок седьмого года он служил капитаном в армии, хорошо показал себя во время воины. Потом вернулся домой, в штат Миннесота, и, будучи кандидатом от республиканской партии, сожрал тогдашнего сенатора от штата, члена ЛДП.

Доннау проследил взглядом за дымом, струившимся из трубки полковника.

— Маккейб не терял времени даром и быстро сделал себе имя на Капитолийском холме, создал образ защитника интересов американского народа, выступая против, как он говорил, «коварной и всепроникающей угрозы коммунизма». — Майор откинулся назад и скрестил руки на груди. — Мне кажется, он собирает досье на каждого, до кого может дотянуться. Остается только гадать, зачем он это делает и как собирается использовать полученную информацию.

— А вы что думаете по этому поводу?

Доннау мельком взглянул на полковника и пожал плечами.

— Я как-то не очень задумывался над этим, но Маккейб, очевидно, хочет начать охоту за ведьмами, поэтому ему и надо знать о тех, у кого имеется хоть малейший намек на левые настроения. Лично мне это не кажется таким уж плохим делом.

Какое-то время Линнер молчал, обдумывая услышанное.

— И поэтому Фэйс без труда подкупила вас?

— Да, честно говоря, люблю хорошие вещи, но их не купишь на жалованье военнослужащего, а Фэйс предложила мне много денег. — Доннау закинул одну ногу на другую. — Полковник, мне смерть как хочется курить.

Линнер вышел из комнаты и через минуту вернулся с сигаретами «Честерфилд» и зажигалкой. Доннау с благодарностью взял пачку и закурил. Внешне он выглядел вполне спокойным, словно уже проанализировал ситуацию, в которой очутился, и примирился с ней.

— Вам известно, кому Фэйс передавала секретные сведения? — отрывисто спросил полковник.

— Нет, но только, конечно, не напрямую Маккейбу. Он даже не знает о ее существовании. — Майор затянулся дымом. — Сенатор предпочитает не иметь деловых отношений с женщинами и никогда не слушает чужих советов, это уж точно.

Полковник молчал. Он учился технике допроса у лучших мастеров этого дела еще в Сингапуре, во время войны. Молчание было одним из незаменимых, хотя и недооцененных средств в арсенале следователя.

Доннау смахнул с нижней губы прилипшую крошку табака и снова глубоко затянулся.

— Кому она передает сведения? — Из ноздрей у него шли струйки дыма. — Сначала я думал, что одному из мафиозных главарей, Чезаре Леонфорте. Он уже старик, отец двух сыновей — Альфонса и Джона. Так вот, этот человек и еще один такой же главарь, по имени... забыл! — Майор пару раз прищелкнул пальцами. — Надо же, забыл такое живописное имя! Как же его зовут-то?.. Ага, вспомнил — Черный Пол Маттачино! Так вот, оба эти главаря хотят нащупать ниточку, ведущую к набирающим силу фашистским кругам в Вашингтоне. — Он снова затянулся сигаретным дымом. — Очень может быть, что Фэйс действительно подчиняется Чезаре Леонфорте, но даже если это так, за всем этим стоит еще кто-то, кого не знает сам старик.

— Вы считаете, что Фэйс Сохил ведет двойную игру?

— Но не в том смысле, как вы это понимаете, — ответил Доннау. — Я хочу сказать, что она не является тайным агентом коммунистов или чем-то в этом роде. Однако у меня сложилось впечатление, что Фэйс недолюбливает всех этих Леонфорте.

— Но она жила с одним из членов этой семьи, — заметил полковник. — Вам известно, что настоящее имя капитана Леонарда — Джонни Леонфорте? Да, он сын Чезаре.

— Неужели? — Майор уставился на дымящийся кончик сигареты. — Дело принимает интересный оборот. — Он снова с жадностью затянулся сигаретным дымом. — Впрочем, знаете ли, любить — это одно, а жить вместе — совсем другое, такие вещи не всегда совпадают. Возможно, она жила с Джоном Леонфорте, не любя его, откуда нам знать?

Доннау сказал «нам». Это был хороший знак — допрашиваемый сменил позицию «я против них» на «мы против них».

— Вы правы, — отозвался полковник. — Я почти ничего не знаю об этой женщине. Может быть, стоит поговорить с ней самой.

— Что ж, желаю удачи, — усмехнулся майор. — Таких, как Фэйс, я никогда не встречал в жизни. Она тверда как сталь и хорошо знает, чего хочет. — Доннау смял окурок и тут же закурил новую сигарету. — Я почти уверен, что Фэйс Сохил все прекрасно предусмотрела, вы не сможете застать ее врасплох.

Линнер сменил тему и спросил майора, известно ли ему что-нибудь о доме, зажатом между двумя складами на реке Сумиде. Оказалось, что Доннау ничего о нем не знает. Полковник не стал рассказывать майору, что Оками уже побывал в этом доме и что там находится убежище Фэйс. Однако самое интересное было то, что женщина больше не советовала оябуну туда приходить. Странно: почему? Ведь если майор прав, и Фэйс действительно работает на Чезаре Леонфорте, почему бы ее убежище не использовать и Оками?

— На сегодня достаточно. — Линнер поднялся.

— Вы хотите сказать, что я свободен и могу идти куда захочу? — Доннау удивленно посмотрел на полковника.

— Как вам будет угодно.

Майор медленно поднялся со своего места. Его взгляд невольно скользнул по пачке фотографий, валявшейся на полу.

— Можете забрать их, если хотите, — сказал Линнер. — У меня достаточно копий.

Доннау сдержанно улыбнулся:

— К чему они мне? Я и так все хорошо помню.

Он уже подошел к двери, когда полковник окликнул его:

— Майор, у меня есть еще одна просьба.

Поколебавшись, Доннау обернулся.

— Буду вам весьма признателен, если вы узнаете, кто является хозяином того дома между складами.

Взглянув на пачку фотографий, майор кивнул головой и вышел.

У Микио Оками была навязчивая идея — он во всем видел сходство между омертой, сицилийским кодексом верности и молчания, и кодексом верности якудзы. Изучение законов и традиций итальянской и американской мафии стало его самым большим увлечением. Оками считал, что между семьями Леонфорте и Маттачино шла напряженная и жестокая конкурентная борьба, плацдармом которой был Вашингтон, округ Колумбия. Обе семьи страстно стремились пробраться в правительство, завязать близкие отношения с сенатором Джозефом Маккейбом, восходящей звездой, которая недавно появилась на политическом небосклоне.

— Я хочу, чтобы вы организовали слежку за Фэйс Сохил, — сказал Линнер.

— Зачем? — удивился Оками.

— Джек Доннау считает ее двойным агентом, работающим на Леонфорте и еще на кого-то.

— На Черного Пола Маттачино?

— Очень может быть, — кивнул полковник.

Оками выглянул из окна торуко.

— Интересная идея, но вряд ли нам удастся установить, с кем связана Фэйс.

— Почему нет?

— С тех пор как я убил Джонни Леонфорте, она держит меня на расстоянии, не подпуская слишком близко к себе. Я уже много раз пытался выяснить ее подлинные намерения и цели, и все напрасно. Эта женщина крепко держит круговую оборону, и с тех пор как погиб Джонни, ведет монашеский образ жизни. Во всяком случае, мне так кажется. Несмотря на то что мы с ней регулярно встречаемся, по крайней мере раза два в неделю, все это происходит в присутствии других людей, и вот уже десять месяцев я не могу поговорить с ней с глазу на глаз.

— Так где же она живет, черт бы ее побрал?

— Понятия не имею, — вздохнул оябун. — И все мои попытки выяснить это ни к чему не привели.

— Продолжайте искать, — сказал полковник. — Должна же быть брешь в обороне этой женщины.

Оками ответил как истинный последователь Конфуция:

— Я сделаю все возможное.

Прошло две недели, но оябун так и не смог хоть что-нибудь узнать о тайне Фэйс. Полковник стоял у окна комнаты торуко, разглядывая серое токийское небо, которое, как в калейдоскопе, разительно менялось каждый день. Он думал о таинственном убежище Фэйс Сохил, о том, кто был хозяином зажатого между складами дома. И вдруг ему самому захотелось взглянуть на этот дом. Он пошел по коридору и по дороге заглянул в комнату, где работала Эйко — заполняла своим каллиграфическим почерком бухгалтерские книги. Обычно она занималась этим когда не обслуживала мужчин-клиентов.

— О Линнер-сан! — воскликнула женщина, глотая звуки "л".[1] — Я как раз собираюсь пить чай. Не хотите ли присоединиться?

Никогда прежде Эйко не приглашала его или Оками выпить с нею чаю, и, как ни хотелось полковнику поскорее добраться до интересовавшего его дома между складами, он решил принять предложение.

— Благодарю, Эйко-сан, — поклонился Линнер.

Женщина убрала со стола бумаги. Во всех ее движениях просматривалась скрытая сила сжатой до поры пружины.

— Вы все работаете, и днем, и ночью, в любое время суток. Когда же вы находите время для своей жены Цзон и сына Николаса? Вы когда-нибудь отдыхаете? — спросила она и поставила на поднос чайник с кипятком. У Эйко сильные, хорошей формы руки и лебединая шея. Узкое лицо придавало ей аристократический вид. Полковник вполне мог представить ее в качестве властной жены полководца в феодальные времена.

— К сожалению, у меня слишком много дел и слишком мало времени, чтобы выполнять свои семейные обязанности и отдыхать.

— Сказано истинным англичанином, — произнесла Эйко, заваривая самый дорогой сорт зеленого чая.

Это заинтересовало полковника. Как правило, такой сорт чая подавался во время чайных церемоний особой важности, чтобы произвести впечатление на гостей.

Женщина опустила голову:

— Надеюсь, мои слова не оскорбили вас, во многих отношениях вас не отличить от настоящего японца.

Он снова поклонился:

— Благодарю, но вряд ли я заслуживаю такой похвалы. Конечно же, вы ничем меня не обидели. В душе я все еще остаюсь британцем.

— Но сердцем вы уже японец, разве не так? — Она налила чаи в две чашки, протянула ему одну из них, и он взял ее обеими руками. Женщина подождала, пока полковник сделает маленький глоток и только тогда прикоснулась губами к своей чашке.

Молчание затягивалось. Эйко упорно не отводила взгляда от своей чашки, словно видела в ней Вселенную, затем задала собеседнику несколько вежливых вопросов о жене, сыне и Садике, который, насколько ей было известно, полковник очень любил, но не имел времени, чтобы как следует за ним ухаживать. Они выпили весь чайник, и Эйко заварила второй. Линнер знал, что в таких ситуациях главное набраться терпения. Рано или поздно хозяйка торуко скажет то, ради чего пригласила его выпить чаю.

Наконец женщина начала говорить:

— Не могу сказать, что ничего не знаю о вашей работе, Линнер-сан. Конечно, я не стараюсь специально подсматривать или подслушивать, но нельзя не заметить многочисленных посетителей, которые приходят к вам или к Оками-сан, и еще кое-какие подробности.

Эйко замолчала. Полковник не стал прерывать ее молчание, выжидая, пока она не заговорит снова.

— От имени моей страны я хочу выразить свое восхищение вами и вашей деятельностью, и мне очень приятно, что я могу, пусть в незначительной степени, помочь вам.

Хозяйка налила гостю еще чаю и поставила на стол блюдо с соевыми сладостями, сделанными в виде кленовых листьев нежных тонов. Полковник взял в рот конфету: сочетание насыщенной, сладости и крепкой горечи было приятным. Японцы говорили, что точно так бывает и в жизни — сладкое и горькое вместе.

— Есть у меня один клиент, — продолжила женщина. — Я всегда обслуживаю его сама, он предпочитает меня всем моим девушкам.

Полковник навострил уши. У Эйко было строгое правило никогда не говорить о своих клиентах, и сам факт нарушения этого правила имел огромное значение. Однако хозяйка торуко запнулась, видимо, не знала, как продолжить начатую тему.

— Что-то в этом клиенте смущает вас, Эйко-сан? — спросил полковник.

Она кивнула:

— Да, именно так. У него шрамы. — Она прикоснулась указательным пальцем к своей щеке.

— Наверное, последствия войны. Возможно, он был ранен шрапнелью.

— Нет, я видела раны от шрапнели, они выглядят совсем по-другому. К тому же в военно-полевых госпиталях врачи не оставляют таких незаметных швов. — Женщина покачала головой. — Эти швы наложены чрезвычайно искусно, они практически незаметны и по цвету лишь самую малость отличаются от нетронутой кожи. — Она подняла кверху указательный палец. — Однажды я уже видела такие швы у одной моей знакомой, которая сделала все, чтобы изменить свою внешность. Она очень хотела стать красивой.

— Вы хотите сказать, что этот клиент перенес пластическую операцию?

— Хай.

Полковник внимательно посмотрел на Эйко. Почему она решила, что подобная информация может его заинтересовать?

— Это не просто пластическая операция, — продолжила женщина. — Похоже, все лицо было переделано, кости сломаны и сращены заново, хрящи удалены и заменены. — Она постукивала кончиком пальца по столу. — Например, скулы были приподняты выше ко лбу, на носу было сделано несколько операций, кожа вокруг глаз была подтянута таким образом, что разрез глаз изменился.

— Похоже, вашему клиенту есть что скрывать, — сказал полковник. — Он американец?

— Да. Мой клиент просил меня найти одного человека, которого давно разыскивает. Он узнал, что у меня есть определенные связи, много друзей и даже предложил заплатить приличную сумму, если я найду ему этого человека.

— И кого же он ищет?

Эйко подняла глаза, и полковник увидел в них тень тревоги.

— Ему нужен Оками-сан.

Поначалу полковник чуть было не рассмеялся.

— Многие хотели бы поговорить с Оками-сан, — сказал он.

— Этот человек не собирается разговаривать с оябуном, — сказала Эйко, — он хочет убить его.

Полковник насторожился:

— Убить? Он так сказал?

— Конечно, он не говорил напрямую. Но я поняла это по выражению его глаз — в них горела ничем не прикрытая ненависть к Оками-сан.

Полковник задумчиво кивнул:

— Ну хорошо, я займусь этим. Как зовут вашего клиента?

— Леон Ваксман.

Первым делом полковник попросил Эйко поклясться, что она будет молчать о том, что ему рассказала. Он хотел, чтобы ни одна душа, и в первую очередь сам Оками, не узнала, что Леон Ваксман, человек со следами серьезных пластических операций, неожиданно всплыл на поверхность через два года после того, как Джонни Леонфорте впервые упомянул его имя.

В 1947 году Линнер думал, что Леон Ваксман — не более чем вымысел. Но если так, кем же был этот человек, во плоти явившийся сейчас?

Он попросил Эйко узнать у ее знакомой, где она делала пластическую операцию, и начал поиски. В течение двух недель полковник успел побывать в каждой клинике, где проводились пластические операции, поговорить с каждым хирургом, специализировавшимся в этой области, — и все безрезультатно. Линнер уже решил, что Леон Ваксман сделал такую операцию где-то за пределами Токио, хотя это казалось маловероятным, так как только в столице можно было получить первоклассное медицинское обслуживание, тем более сделать пластическую операцию. С такими мыслями он во второй раз пришел к хирургу по имени Хиигата. Это был небольшого роста энергичный человек с седыми волосами и узким изможденным лицом. Их первый разговор был прерван сообщением, что одному из пациентов плохо, и они договорились встретиться через пять дней.

— Я думал над вашими вопросами, — сказал Хиигата полковнику, приглашая его в свой маленький кабинет, все полки которого были уставлены книгами и черепами. — Вы ищете специалистов по пластическим операциям, потому что вам кажется, что этот человек... как его зовут?

— Леон Ваксман.

— Да-да, Леон Ваксман. Вы полагаете, что он по своей воле решился на операцию. Но что, если это не так?

Солнечный свет с трудом проникал сквозь немыслимо грязное маленькое окно кабинета. Линнер подался вперед:

— Что вы хотите сказать?

Доктор сцепил пальцы рук:

— Я имею в виду следующее. Если он попал, скажем, в автомобильную аварию или свалился откуда-то и разбился, возможно, врачу пришлось сделать нейрохирургическую, а потом и пластическую, восстановительную операцию на лице. Попробуйте навести справки в нейрохирургическом госпитале при Токийском университете.

Через неделю полковнику удалось договориться о встрече с доктором по имени Инвага, главным хирургом нейрохирургического госпиталя, которого рекомендовал ему Хиигата.

— Леон Ваксман? — Ингава посмотрел в свои записи. — Да, месяцев десять назад он был нашим пациентом.

Внутри у полковника что-то дрогнуло.

— Когда его выписали?

— В прошлом году. Точной даты у меня нет, но хорошо помню, что тогда цвели вишневые деревья.

Значит, где-то в середине апреля 1948 года. Следовательно, в госпиталь пациент попал в мае 1947 года. Сердце полковника забилось быстрее.

— У вас не осталось случайно фотографии мистера Ваксмана, сделанных до операции? — спросил он.

— Ну конечно, есть, — спокойно ответил доктор, доставая с полки папку, — но они конфиденциальны.

Худой, как палка, Ингава носил маленькие круглые очки, которые невыгодно подчеркивали тонкие, вечно поджатые губы и слегка вздернутый нос. У него были оттопыренные уши, похожие на крылья бабочки. Казалось, от доктора исходил запах мела и академических профессорских дебатов. В каждом его движении и взгляде было что-то такое, что делало его похожим на инопланетянина.

— Я нахожусь здесь по заданию представителей вооруженных сил США, — сказал Линнер, стараясь быть как можно любезнее, — мистер Ваксман разыскивается по обвинению в контрабанде и убийстве. Пожалуйста, не заставляйте меня вернуться к вам в сопровождении военной полиции.

Ингава понял всю серьезность ситуации, но не спешил выполнить просьбу полковника, хотел дать ему понять, что делает это по доброй воле, а не по принуждению вооруженных сил США. Полковник спокойно позволил ему эту маленькую паузу, чтобы доктор смог сохранить свое достоинство.

Наконец Ингава выложил на стол пачку фотографий.

— Благодарю за сотрудничество, доктор, — сказал полковник и, не торопясь, принялся рассматривать фотографии. Внезапно кровь застыла у него в жилах. На него смотрел Джонни Леонфорте, которого, как считал Оками, он давно отправил на тот свет.

— Когда этого человека привезли к нам, он был в страшном состоянии, — произнес Ингава, — если честно, я думал, нам не удастся спасти его. Он был...

— Простите, доктор, — перебил его полковник. — Кто привез Ваксмана в ваш госпиталь?

— Точно не помню, кажется, женщина, она назвалась монахиней.

— Монахиня? — Это показалось ему очень странным. — Японка?

— Нет, американка. У нее были необычные глаза — ярко-синие, волшебного цвета!

— Она назвала свое имя?

Доктор пожал плечами и обиженно сказал:

— Дорогой полковник, в ту минуту мы думали только о пострадавшем, он был на волосок от смерти из-за большой кровопотери и глубоких обширных ран. Должно быть, попал в какую-то страшную катастрофу. Мы делали все, чтобы спасти его, и, когда я вышел из операционной, монахиня уже покинула госпиталь.

— Неужели она больше не приходила? Может быть, звонила, чтобы узнать, в каком состоянии находится мистер Ваксман?

— Нет. Никто им не интересовался. И если говорить честно, мне кажется, это вполне устраивало самого потерпевшего.

Полковник перелистал страницы папки и спросил:

— Почему вы так считаете, доктор?

— Я же наблюдал за пациентом... Несмотря на жуткие кошмары, которые мучили его по ночам, он ни за что не хотел обратиться за помощью к психологу, хотя я настоятельно рекомендовал это сделать ради его же собственного блага, а когда тот все же сам пришел, повел себя с ним очень грубо. К тому же пациент этот никогда никому не звонил, ни с кем не разговаривал. Только со мной и медсестрами, которые возле него дежурили, да и то по необходимости. Он вообще производил впечатление очень замкнутого человека.

— Намеренно замкнутого? — предположил Линнер.

— Пожалуй, да. Очень похоже на то.

Помолчав минуту, полковник спросил:

— Он перенес обширные пластические операции?

— Фактически от его прежнего лица ничего не осталось.

В тоне доктора проскользнула неприкрытая гордость, словно Ваксман был его творением, что, впрочем, весьма соответствовало истине.

— Вы сказали, у него были глубокие и обширные раны.

— Совершенно верно.

— Именно поэтому пришлось полностью изменить лицо Ваксмана?

— Да нет, — махнул рукой Ингава. — Все его раны я зашил во время первой операции, которая продолжалась четырнадцать часов из-за нейрохирургических сложностей. Три последующие пластические операции на лице были сделаны по просьбе самого пациента.

— У меня есть для вас новость, Линнер-сан, — сказала Эйко однажды вечером. — Ваксман пытается завести себе друзей.

Полковник, набивавший свою трубку табаком, помолчал и затем спросил:

— Среди ваших клиентов?

— Да.

Он знал, что это означало. «Тенки» было тем местом, где удовлетворялись разнообразные сексуальные потребности офицеров американских оккупационных войск. Кроме них, сюда частенько захаживали и командированные для оказания помощи японскому правительству технические специалисты, экономисты, политики и бизнесмены. Каждый вечер в торуко можно было найти несколько таких посетителей. Большинство из них Линнер уже видел.

— Так вот зачем он ходит сюда! — пробормотал полковник.

Эйко принесла для него еду из заведения, расположенного на той же улице. Оно работало круглые сутки и обслуживало проголодавшихся посетителей «Тенки». Линнер заморил лишь червячка, оставив почти всю порцию для Эйко, которая никогда не ела досыта, и спросил:

— С кем конкретно он вступил в контакт?

— Я составила список. — Женщина вытащила из рукава кимоно свернутую в трубочку бумагу.

Просматривая список, полковник бросил небрежным тоном:

— Я уже наелся, Эйко-сан.

— Прошу прощения, что купила слишком много.

— Сочту за честь, если вы съедите оставшуюся рыбу и рис, — сказал Линнер, чуть нахмурившись.

— Благодарю вас, полковник, но совсем не голодна.

Он разжег свою трубку и, прочитав написанные каллиграфическим почерком имена, задумчиво произнес:

— Он охотится за самой верхушкой. Как вы думаете зачем?

— Наверное, собирается заняться бизнесом и хочет завязать нужные связи.

«Интересно, каким бизнесом?» — подумал полковник.

— Хорошо, Эйко-сан. Прошу вас и впредь записывать даты, по которым бывает здесь Леон Ваксман.

Взяв поднос, хозяйка торуко уже собиралась уходить, но полковник остановил ее:

— Я хотел еще поговорить с вами об этой женщине, Фэйс Сохил. Предположим, она капитан медицинской службы американской армии. Однако Оками-сан и я имеем основания считать, что это не единственное ее занятие. Не могли бы вы через своих друзей навести о ней справки?

— С удовольствием, Линнер-сан.

Несколько часов спустя, уходя домой, полковник тихонько заглянул в приоткрытую дверь комнаты Эйко и улыбнулся: женщина с огромным удовольствием доедала оставленную для нее рыбу и рис.

На следующий день Джек Доннау позвонил Линнеру и сказал, что хочет его видеть. Они встретились после работы в «Тенки».

— Я узнал о доме между складами, — начал майор без всяких вступлений. — Вы не поверите, но он принадлежит сенатору Маккейбу.

— Маккейбу? Какого черта он связался с недвижимостью в Токио? Да еще с домом, который мафия использует в качестве укрытия?

— Сногсшибательная новость, скажу я вам, — пожал плечами Доннау.

Полковник сдвинул брови:

— А вы уверены, что это правда?

— Абсолютно уверен, мой источник информации не вызывает ни малейших сомнений.

— Боже! — Полковник встал и подошел к окну. В его мозгу проносились десятки гипотез, но ни одна из них не казалась ему подходящей. Впрочем... Доннау сказал, что семьи Леонфорте и Маттачино стремятся к контактам с фашистами в Вашингтоне. Может, кому-то из них уже удалось завязать знакомство с самым главным фашистом на Капитолийском холме?

Спустя час после ухода майора явился Оками. Весь его вид говорил о том, что ему не удалось найти Фэйс Сохил.

— Я никогда не видел эту женщину. Как она выглядит, какого цвета у нее глаза? — спросил полковник.

— Синие, — ответил оябун и вышел, чтобы вымыть руки.

Это становится интересным, подумал Линнер, вспомнив слова нейрохирурга Ингавы, который сказал, что Ваксмана доставила в госпиталь женщина, назвавшаяся монахиней. И у нее были необычно яркие синие глаза. Кроме того, Оками как-то говорил, что после смерти Джонни Леонфорте Фэйс Сохил жила как монашенка. Что это — простое совпадение или именно эта женщина привезла своего любовника в госпиталь? Так ли уж она ненавидит Леонфорте, как считает Доннау? Наверное, Фэйс все-таки любила Джонни по-настоящему и теперь скрывает его новое имя!

Прошло три дня. Линнер давно не видел Эйко и решил заглянуть в ее комнату, но хозяйки торуко там не оказалось. Решив оставить ей записку с просьбой срочно зайти к нему, полковник подошел к столу, начал искать чистый лист бумаги и наткнулся на что-то блестящее. Это было серебряное распятие на тонкой цепочке. «Странно, — подумал Линнер. — Неужели она католичка?» Манеры и внешность Эйко были настолько японскими, что он всегда считал, что она исповедует буддизм. Если это не так, то почему женщина скрывает, что привержена западной религии?

— Это вы, полковник? — Эйко внезапно появилась в дверях. — Вы хотели меня видеть?

— Да, очень хотел. Собирался даже оставить вам записку.

Хозяйка торуко заметила распятие:

— Значит, теперь вам известна моя тайна.

Линнер поднялся из-за стола:

— Каждый человек имеет право исповедовать ту религию, какую он хочет. Зачем это скрывать?

Эйко внимательно посмотрела ему в глаза. Сейчас она была похожа на умную ворону.

— Вот вы, полковник, наполовину еврей, почему же старательно скрываете этот факт?

Не успев удивиться, откуда у нее такие сведения — ведь даже Оками не знал об этом, — полковник ответил:

— На то есть свои причины, Эйко-сан. Слишком много людей не любят евреев. Их подвергают дискриминации почти повсюду, хотя официальные круги упорно это отвергают. И у меня, несомненно, было бы немало неприятностей, если бы стало известно о моем происхождении.

— Не волнуйтесь, я никому об этом не скажу. У нас у всех есть свои тайны.

Женщина села в кресло, скрестив ноги на западный манер, чем полковник был крайне удивлен, и сказала на прекрасном английском:

— Видите ли, Линнер-сан, я принадлежу к Ордену, который, подобно евреям, подвергался и подвергается жестоким гонениям.

— Католический орден? А я-то думал...

— Я говорю о женщинах.

В комнате повисло мертвое молчание. За окнами шумел нескончаемый поток машин, из соседней комнаты доносились стоны и вздохи клиентов, занятых сексом.

Наконец, полковник спросил:

— Как это понимать, Эйко-сан?

— Я кое-что узнала о Фэйс Сохил, — сказала Эйко, игнорируя вопрос полковника, — ее нет в Японии, вот почему Оками-сан давно не видел ее.

— Она вернулась в США?

— Да, а перед отъездом жила какое-то время в доме между складами.

— Пожалуй, мне пора самому побывать в этом доме, — сказал полковник, словно разговаривая сам с собой.

— Хотите сделать это прямо сейчас? — неожиданно предложила женщина.

Внешне дверь дома казалась вполне обыкновенной, деревянной, но когда Эйко постучала в нее, раздался металлический звук. Интересно, кто ожидал полковника за этой дверью? Фэйс? Чезаре Леонфорте? Сенатор Маккейб? А может быть, сам Леон Ваксман — Джонни Леонфорте?

Дверь отворилась.

Девушка, лет двадцати не больше, провела их через овальный вестибюль по широкой лестнице на второй этаж. Пройдя по коридору, стены которого были обшиты вишневым деревом, они попали в великолепную библиотеку. Все детали ее убранства были изысканны и говорили о богатстве хозяина дома. Библиотека казалась весьма просторной из-за сводчатого потолка, с которого свисала австрийская хрустальная люстра. Высокие стеллажи красного дерева были уставлены тысячами книжных томов. Королевских размеров персидский ковер сочных рубиновых, сапфировых и изумрудных тонов был разостлан по полу. Из мебели в комнате находились два кожаных диванчика, пара кресел и кушеток, а также несколько ламп с зелеными абажурами. В углу стоял великолепный французский секретер блестящего грушевого дерева. Небольшие бронзовые с позолотой часы украшали кофейный столик из хрусталя и бронзы. За темно-зелеными бархатными портьерами угадывались окна.

— Что это за дом? — спросил Линнер Эйко.

— Оазис для чужестранцев, — отозвался низкий грудной женский голос.

Полковник обернулся на звук и увидел высокую, статную женщину с румяными щеками, каштановыми волосами и глазами необыкновенного цвета. Доктор Ингава был абсолютно прав: они были волшебными, ярко-синими. Незнакомка шагнула вперед, шурша черной юбкой, и протянула гостю свою руку — она оказалась сухой, сильной и властной. Пожимая ее, Линнер ощутил, как его окатила волна необыкновенного тепла, и он даже заморгал от необычного ощущения.

Монахиня улыбнулась:

— Добро пожаловать в наш дом, полковник Линнер. Меня зовут Бернис. Я настоятельница монастыря Святого Сердца Девы Марии.

— Вы, — словно не находя нужных слов, заикаясь, сказал полковник, — спасли жизнь Джонни Леонфорте?

Бернис, все еще сияя солнечной улыбкой, ответила:

— Всему свое время, всему свое время. — И, повернувшись к Эйко, добавила: — Ты была права, сестра.

Та склонила голову:

— Благодарю тебя, Бернис.

Повернувшись к гостю, настоятельница монастыря спросила:

— Итак, полковник Линнер, каково ваше мнение обо мне?

Он, вспомнив, что Эйко говорила ему об Ордене, который подвергается гонениям, подобно евреям, ответил:

— Вы кажетесь мне самой прекрасной воительницей, какую я когда-либо встречал.

Рассмеявшись, Бернис воскликнула:

— Клянусь мечом Доны ди Пьяве, вы мне нравитесь, полковник Линнер! — И она жестом указала на одно из кожаных кресел с высокой прямой спинкой: — Прошу садиться.

Сама настоятельница, сложив руки на коленях, уселась рядом с французским секретером на краешек кресла, как птица, готовая в любую минуту взлететь. Выражаясь шахматным языком, в этой партии она была скорее конем, чем слоном, поскольку больше походила на роль инициатора атаки.

— Могу я предложить вам что-нибудь выпить, полковник? Чай? Кофе? Бренди?

Линнер выбрал чай, и Бернис присоединилась к его выбору. Эйко бесшумно вышла, и через несколько минут в комнате появилась Анако, девушка, которая встречала их на пороге дома. Она несла чайный сервиз. Чай был заварен по-английски, с тонкими ломтиками свежего лимона, цельным молоком, свежеиспеченными булочками и взбитыми сливками. Это было совершенно неожиданное, роскошное угощение, и полковник получил от него истинное наслаждение.

Наконец, сытый и довольный, он откинулся на спинку кресла и сказал:

— Сестра, я теряюсь в догадках.

Она взглянула на него быстрым птичьим взглядом:

— Чем могу вам помочь?

— Что вы делаете здесь, в этом доме, который мафия использует в качестве убежища и который принадлежит сенатору Маккейбу?

— Отличный вопрос, полковник, — раздался рокочущий баритон.

Обернувшись, Линнер увидел в дверном проеме широкоплечего мужчину в превосходном светлом костюме, что заставило полковника пожалеть, что он не может носить штатскую одежду. На незнакомце была белоснежная рубашка с галстуком, на ногах сияли кожаные туфли ручной работы. Черные вьющиеся волосы подчеркивали смуглую оливковую кожу. Живые глаза выдавали ценителя жизни и всех ее удовольствий. Мужчине было немного за тридцать, но он выглядел моложе своих лет — острые скулы, тяжелая нижняя челюсть и широкий лоб придавали ему интеллигентный и одновременно грозный, почти устрашающий вид. Он подошел к полковнику походкой светского человека.

— Я дам ответ на ваш вопрос. Истина состоит в том, что мы заключили союз с дьяволом. — Незнакомец широко улыбнулся. — Я имею в виду не настоящего дьявола, а зло, воплощенное в нем.

Он остановился перед чайным подносом, макнул мизинец во взбитые сливки и облизал его сочными чувственными губами. Это получилось у него настолько естественно, что никто не посчитал его поступок бесцеремонным и не возмутился. Затем мужчина вынул носовой платок тончайшего полотна, вытер им руки и опустился на кушетку между Бернис и полковником.

— Я говорю об этом сенаторе Маккейбе. Вот уж настоящий сукин сын! Прости, Бернис...

— Бог надевает шоры на глаза фанатиков, — назидательно произнесла настоятельница.

Резким движением мужчина протянул руку полковнику, с чувством пожал ее и представился:

— Мое имя Пол Маттачино, однако, все вокруг зовут меня Черный Пол. — Он рассмеялся, касаясь рукой щеки: — Из-за темного цвета кожи. Должно быть, во мне течет кровь африканских мавров, случайно забредших в наши места, кто знает?

— Ты отвлекся от темы, Пол, — тихо сказала Бернис. — Полковник очень занятой человек.

— Ну конечно, а как же! — прогудел Пол, подмигнув Линкеру. — Он — большая шишка и именно поэтому явился сюда.

— Пол, — сказала Бернис тоном нянюшки, решившей пожурить непослушного шалунишку.

— Ну хорошо, хорошо! — вздохнул он. — Чтобы добраться до Маккейба я воспользовался связями моей семьи. Сенатор, в свою очередь, познакомил меня со многими большими шишками в Вашингтоне. Однако за это мне пришлось заплатить высокую цену — я снабжал его информацией о каждом человеке из оккупационного правительства, которую добывали мои люди.

— Маккейб составляет досье на всех высших офицеров, — пояснила Бернис. — Недавно сенатор признался Полу, что при помощи офицеров, которых прижал к ногтю своим бесстыдным шантажом, он уже начал собирать информацию о сотрудниках госдепартамента.

— Чертов сукин сын! — рявкнул Маттачино.

Линнер взглянул на Бернис, но та, казалось, не заметила кощунственных слов Пола. «Странная монахиня», — подумал полковник.

— При помощи Маккейба, — продолжал Черный Пол, — я завязал дружбу с людьми, стоящими у власти в США. А недавно до меня дошли слухи о том, что сенатор собирается затеять слушания в конгрессе по поводу антиамериканских настроений среди членов правительства. Если слухи верны, то дело это дурно пахнет, и я не хочу быть в нем замешанным.

— Вы поздно спохватились, — заметил Линнер.

— Возможно, мы несколько переусердствовали, — сказала Бернис.

«Мягко сказано», — подумал полковник, а вслух спросил ее:

— Так чем же вы занимаетесь вместе с мафией?

— Послушай, дружище, — вмешался Черный Пол, — тебе бы следовало с большим уважением разговаривать с матерью-настоятельницей.

— Помолчи, Пол, — урезонила его Бернис.

— Я не хотел ничем вас обидеть, но ваш союз с мафией представляется мне в высшей степени странным.

Бернис улыбнулась:

— Вы хотели сказать «нечестивым».

— Это слово вертелось у меня на языке, — улыбнулся полковник.

— Однако, — угрожающе произнес Черный Пол, — вы должны знать, что мои предки были тесно связаны с Орденом Доны ди Пьяве. — Он наклонился вперед, безжалостно сминая свой великолепный костюм. — Семья Маттачино родовита, полковник, очень родовита. — Он многозначительно поднял указательный палец кверху.

— Люди, подобные семье Маттачино, имеют свое предназначение, — пояснила настоятельница, — и приносят определенную пользу. — Наш Орден — Орден женщин, и это накладывает многочисленные ограничения на нашу деятельность. Веками мы подвергались преследованиям в той или иной форме. — Ярко-синие глаза женщины неотрывно смотрели на полковника, и у него появилась мысль, что она наверняка знает о его полуеврейском происхождении. — Господь наш в своей вечной мудрости даровал Доне ди Пьяве возможность исполнять его миссию, и мы продолжаем ее дело, служа Богу так, как он велит нам. — Бернис снова улыбнулась. — И он поддерживает нас, когда мы слабеем или сталкиваемся с трудностями.

— Выходит, такие, как Маттачино, исполняют роль ваших помощников? Не хотите ли сказать, что Бог повелел вам водить дружбу с бандитами, мафиози?

— Все мы Божьи дети, полковник, — отозвалась настоятельница. — Все — грешники и нуждаемся в искуплении наших грехов, и эти люди тоже по-своему служат Богу.

— Убивая и грабя, — усмехнулся Линнер.

— Я же говорил тебе! — взорвался Черный Пол, подпрыгнув на месте. — И какого черта я должен выслушивать всю эту... — Он чуть было не выругался площадной бранью. — Я знал, что эта встреча не приведет ни к чему хорошему!

Бернис не сводила глаз с полковника, внешне оставаясь спокойной. Когда Черный Пол исчерпал все свои ругательства, она сказала:

— Кто из нас не грешен, полковник? Неужели вы бросите первый камень?

Несколько пристыженный, Линнер промолчал. Настоятельница попала в самую точку. Какое право имел он, сам неоднократно нарушавший законы, даже убивавший во имя своей цели, связавшийся с якудзой, вставать в позу и учить этих людей?

— Так что же вы хотите? — спросил он наконец.

Услышав вопрос полковника, Черный Пол был искренне удивлен и не стал этого скрывать.

— Нам нужно повернуть события в другое русло, — сказала Бернис с удивительным практицизмом. — Мы получили все, что хотели от Маккейба, но теперь, когда возникла угроза, что сенатор развяжет охоту на ведьм, он стал слишком опасен. Мы не хотим принимать участие в антикоммунистическом шабаше!

Черный Пол сжал руку в кулак:

— Пора его раздавить!

— И вы хотите, чтобы я помог вам в этом? — спросил полковник.

— Да. В начале следующей недели Маккейб должен прибыть в Токио, — сказала Бернис.

— Вот и отлично. — Полковник поднялся с кресла. — Я возьму свой пистолет и пристрелю его.

— О мадонна! — Черный Пол с силой ударил себя ладонью по лбу. — Зачем мы связались с этим недоумком, Бернис?

Слово «недоумок» он все же сказал по-итальянски.

— Потому что нам без него не обойтись, — спокойно ответила настоятельница. — Ни ты, ни я не можем близко подойти к Маккейбу.

— Вы что же, действительно хотите, чтобы я убил сенатора? — прищурил глаза полковник.

— Зачем убивать? — замахал руками Черный Пол. — Кто сказал хоть слово об убийстве?

— Пора его раздавить, так, кажется, вы сказали? — обернулся к нему Линнер.

— Да, но...

— Сядьте, — повелительно произнесла Бернис, и мужчины послушно опустились на свои места.

— Полковник, мы просто хотим нейтрализовать сенатора, ничего более. Лишить его авторитета, влияния, но не самой жизни. — В голосе настоятельницы послышались укоризненные нотки. — Неужели вы думаете, что мы способны побудить кого-либо на такое преступление?

Полковник долго молчал, раздумывая над словами Бернис. Не спеша вынул свою трубку, набил ее табаком, разжег и с удовольствием затянулся. Наконец сказал:

— Это возможно, но не за «спасибо».

— Дадим вам любую сумму, — тут же выпалил Маттачино.

— Не будь смешным, Пол, — сказала Бернис. — Полковник — человек в высшей степени практичный, но я уверена, деньги тут ни при чем.

— Ну да? — хмыкнул Маттачино. — Тогда что ему надо?

Линнер обвел своих собеседников взглядом:

— Сначала я хочу поговорить с Фэйс...

— Нет! — закричал Пол. — Ни за что на свете! Не позволю! Фэйс тут совершенно ни при чем, о ней не может быть речи!

Полковник повернулся к Бернис, и она ответила:

— Дело в том, что Фэйс больше здесь не живет, она вернулась в Штаты.

— Эта женщина могла бы подтвердить мне ваши слова, — сказал Линнер.

— Ну, ты видишь? — Черный Пол замахал руками не хуже ветряной мельницы. — Полковник не верит ни единому слову из того, что мы тут ему рассказывали! Он такой же, как все остальные! — Маттачино повернулся к Линнеру и яростно прорычал: — Она же тебе дала свое честное слово! Господи, да она же монахиня, ты что, не видишь?

— Достаточно, Пол!

Маттачино повернулся и на негнущихся ногах отошел к портьере, не сводя взгляда со своих собеседников.

— Полковник, боюсь, этот вопрос не подлежит обсуждению, — твердо заявила настоятельница. — Фэйс уехала, и с этим уже ничего не поделаешь.

— Отдаете ли вы себе отчет, сестра, во что просите меня вмешаться? Ведь это немногим лучше, чем настоящее убийство. Вы хотите, чтобы я лишил сенатора того, в чем и состоит вся его жизнь, — влияния, авторитета, репутации, карьеры политика. Если все это будет уничтожено, он, возможно, приставит пистолет к своему виску.

— Тем лучше для всех нас, — буркнул Пол, не отходя от портьеры. — Он же маньяк, дьявол его побери! Уж можете мне поверить!

Бернис не обратила внимания на эти выкрики и сказала:

— Вам прекрасно известно, что может натворить в Америке сенатор Маккейб, если мы дадим ему возможность поступать по-своему. Будут уничтожены десятки, сотни людей, разрушены семьи, сломаны карьеры, уничтожены узы дружбы, и все ради чего?

— Красивых слов тут явно недостаточно, — заметил Линнер. — Все они направлены на то, чтобы я расхлебывал кашу, которую вы по неосторожности заварили. А зачем мне это?

Настоятельница покачала головой:

— Вы ошибаетесь. — Потом, обернувшись, громко позвала: — Эйко-сан!

Вошла хозяйка торуко. В руках у нее была папка темно-красного цвета, которую она, не взглянув на полковника, отдала Бернис и удалилась с той поспешностью, с какой люди стремятся покинуть место катастрофы. Настоятельница молча протянула папку Линнеру.

— Что ты делаешь? — взорвался Пол, отходя наконец от портьеры. — Мы же договорились...

Бернис предостерегающим жестом подняла руку и властно произнесла:

— Он заслуживает того, чтобы знать об этом.

Тревожное предчувствие охватило полковника, когда он открыл папку. Это была личная учетная карта офицера Джи-2, его карта. Увидев знакомый документ, он облегченно вздохнул — в нем содержалась обычная информация о его прошлом и настоящем положении. Однако в самом конце Линкер наткнулся на конфиденциальное приложение из двух страниц, на которых красовалась печать Джи-2, и со всевозрастающей тревогой принялся читать донесение о его связях с Микио Оками. На второй странице имелось сообщение, выделенное жирным шрифтом, — о его еврейском происхождении, и полковнику все стало ясно.

— Это копия, — тихо сказала настоятельница. — Подлинник был передан Полом сенатору Маккейбу. Теперь вы понимаете, что произойдет? Сенатор заклеймит вас как коммунистического агента только потому, что несколько хорошо известных евреев не скрывают своих симпатий к Советскому Союзу. А вы ко всему еще и британский подданный, что само по себе уже принесло вам серьезных врагов в Вашингтоне, которые с радостью спляшут на ваших похоронах. Так что речь идет не о каких-то чужих судьбах, охота на ведьм коснется и вас, полковник.

Линнер откашлялся и спросил:

— Разведке известно об этой дополнительной информации?

— Там знают только то, что было до нее. — Бернис вынула из папки две страницы и протянула их полковнику. — Ну?

Линнер молча кивнул, достал серебряную зажигалку и поджег нижний край бумаги. Мгновенно вспыхнувшее пламя уничтожило секретные сведения.

Настоятельница перекрестилась.

— Дело сделано, — сказала она. — Так как мы поступим дальше?

Майор Доннау вошел в комнату полковника в торуко. Настроение у него было приподнятое.

— Ни за что не догадаетесь, кто должен прибыть сюда на следующей неделе! Эта информация засекречена, но вам я могу сказать, что...

Джек осекся и захрипел, получив страшный удар, который отбросил его к стене. Из глаз посыпались искры. Прежде чем он осознал, что произошло, полковник схватил стул и рывком усадил на него майора. Доннау бессмысленно хлопал ресницами, словно пытаясь прогнать ночной кошмар, однако резкий металлический щелчок привел его в чувство.

— Что?..

И тут же ствол его собственного служебного револьвера оказался у него во рту, вызвав рвотный рефлекс. «О боже!» — мысленно завопил он, не имея возможности сделать это вслух.

— Считаю до трех, — прошипел полковник в лицо майору, — размажу твои мозги по стене. Ты хорошо меня понял?

Джек боялся пошевелиться, как будто его абсолютная неподвижность могла спасти ему жизнь.

— А потом я вложу револьвер в твою руку и сделаю так, что всем станет известно о твоих сексуальных извращениях, пусть думают, что ты сам покончил с собой.

Майор попытался что-то сказать, но его чуть было не вырвало.

— Вот, значит, как ты со мной поступил, Доннау? На что ты надеялся? Думал, я не узнаю о том, какое дополнение ты внес в мою учетную карту? Ах ты, фашистский ублюдок!

Неожиданно полковник вынул револьвер изо рта майора и с такой силой ударил его по лицу, что тот свалился со стула. Забившись в угол и подтянув ноги к самому животу, Джек разрыдался.

Линнер, которого охватило отвращение при виде всхлипывающего Доннау, подвинул к себе стул, уселся на него верхом и рявкнул:

— Ну? Я жду, майор!

Доннау вытер рукавом мокрое лицо.

— Я... я испугался, не знал, что делать, хотел спастись...

— И все?

Он кивнул.

«Наверное, это правда», — подумал полковник. Очень часто именно такие причины и заставляют людей совершать подлость.

— Ну хорошо, слушай меня внимательно, — быстро сказал Линнер. — Я знаю, что в начале следующей недели в город по приглашению армейской разведки прибудет сенатор Маккейб, Мне также известны его сексуальные пристрастия, попахивающие извращением. — Он помолчал. — О тебе, Доннау, я тоже не забыл.

При этих словах майор вскинул голову и посмотрел на полковника.

— Маккейб и ты развлекались, когда он служил в войсках, не так ли? Вот откуда ты так много о нем знаешь!

Линнер встал, отпихнул в сторону стул и, схватив Джека за шиворот его форменной одежды, рывком поднял на ноги. У майора от страха тряслись губы.

— А теперь ты будешь делать то, что я тебе скажу. — Он приставил пистолет к его виску. — И поверь мне, если ты осмелишься ослушаться, я засуну револьвер тебе в рот и нажму на курок, понял?

Наполовину обезумевший от страха, майор согласно кивнул.

— И еще, — продолжал полковник, — я изъял из папки твое дополнение. Если ты снова попытаешься подсунуть его туда...

— Нет, не буду... клянусь! — всхлипнул Доннау.

— Ужасно жаль, но в моей комнате сейчас ремонтируют сантехническое оборудование, нам придется воспользоваться другим помещением, — сказала Эйко Леону Ваксману, когда тот явился в торуко.

Клиент лишь пожал плечами — пусть будет, как хочет эта японская шлюха.

Проходя по коридору мимо комнаты полковника, Ваксман услышал голос:

— Мне плевать на то, что вы там думаете. За дело отвечаю я.

Затем последовало минутное молчание. Очевидно, кто-то говорил по телефону. Леон замедлил шаг.

— Хорошо, — сказал полковник, — а теперь послушайте, что я вам скажу, мистер Маттачино...

— О черт! — Ваксман стукнул себя по лбу.

Эйко оглянулась.

— Я забыл выключить фары моей машины. — Он улыбнулся женщине, отчего его шрамы едва заметно побелели. — Знаешь что, лапочка, ты иди и приготовь там все для нас, а я сейчас вернусь.

— Хай.

Эйко показала ему на дверь комнаты, куда она хотела отвести его, и, поклонившись, засеменила по коридору.

Ваксман развернулся и сделал пару шагов назад по коридору. В этот момент он услышал, как дверь в комнату полковника чуть приоткрылась, и, стараясь оставаться незамеченным, подошел поближе, чтобы подслушать его разговор с этим сукиным сыном Черным Полом.

— Мистер Маттачино, не испытывайте мое терпение... Неужели?.. Мне не нравятся подобные угрозы... Послушайте, вы у меня на крючке... Алло? Алло!

Трубку бросили на рычаг аппарата.

— Дерьмо!

Для Джонни Леонфорте услышанного было достаточно. Коварная улыбка скривила его губы. Он постучал в дверь, дождался, когда в ответ раздалось приглушенное «войдите», и ворвался в комнату.

Полковник поднял глаза:

— Чем могу быть полезен? Похоже, вы ошиблись дверью.

— Не думаю. — Джонни ногой придвинул себе стул и уселся.

— Кто вы?

— Леон Ваксман, — ответил Леонфорте, но руки для приветствия не протянул.

— Полковник Дэнис Линнер, — любезно кивнул хозяин комнаты и, закрыв папку, в которой он только что писал, спрятал ее в левый верхний ящик стола. — Чем могу служить, мистер Ваксман?

— Мне кажется, у вас небольшие неприятности, — чуть ухмыляясь, сказал Джонни.

Полковник удивленно поднял брови:

— Да?

— У вас, как я слышал, проблемы с человеком по имени Черный Пол Маттачино.

— Первый раз слышу это имя.

— А я не первый. Дело в том, что я знаю его наизусть, может быть, даже лучше, чем его собственная мать.

— Это все чрезвычайно интересно, но...

В эту минуту в комнату вбежала вспотевшая и запыхавшаяся Эйко.

— Полковник! — закричала она. — Пожалуйста, идемте со мой, скорее! Двое клиентов подрались между собой! Один истекает кровью, а другой...

— Извините, мистер Леонфорте, я скоро вернусь. — Линнер поднялся со своего кресла и быстро вышел из комнаты.

Джонни слышал, как полковник побежал по коридору, и буркнул ему вслед:

— Отлично! Можешь не торопиться!

Он встал, вынул из стола папку Джи-2 с грифом «совершенно секретно» и прочел информацию американской военной разведки о том, что в начале следующей недели ожидается приезд сенатора Маккейба в Токио. Слева от руки было написано: «Доннау привезет в торуко Маккейба во вторник, в 23.00, комната 7, обеспечить надежную охрану».

У Джонни забилось сердце. Ему потрясающе повезло! Никто из членов его семьи не имел возможности повидаться с сенатором. Теперь такая возможность предоставилась. И ему было, что предложить этому практичному человеку. «Благодарю вас, полковник Линнер!» — подумал Джонни, молитвенно поднимая глаза к потолку. Услышав в коридоре голоса, он закрыл папку и сунул ее обратно в ящик. Когда полковник вошел в комнату, Леонфорте уже сидел на своем прежнем месте.

— Вы все еще здесь? — недовольно спросил Линнер, усаживаясь за стол.

— Неприятности? — небрежно спросил Джонни.

— Все под контролем.

— Поверьте мне, вам будет нелегко с этим Черным Полом Маттачино.

— Я же сказал вам, что не знаю этого человека, — вспыхнул полковник.

— Ах, да...

— Послушайте, мистер...

— Ваксман.

— Мы с вами попусту теряем время...

Подняв руки вверх, Джонни встал:

— Ну хорошо, возможно, вы правы. До скорой встречи, — улыбнулся он, удаляясь.

В назначенное время во вторник полковник сильно нервничал. Слишком многое зависело от успеха столь ненадежного, авантюрного предприятия.

— Ненадежного? — переспросила Эйко, словно пробуя это слово на вкус, когда Линнер поделился с ней своими опасениями. Она с сомнением покачала головой: — Мне так не кажется, ведь все основано на знании человеческой природы, а что может быть надежнее этого знания? — Она одарила полковника улыбкой. — Не надо так волноваться, Линнер-сан. Ну что может произойти?

— В худшем случае Маккейбу удастся выйти сухим из воды, и тогда он четвертует меня как прокоммунистически настроенного еврея, а Оками узнает, что я скрываю от него Джонни Леонфорте. — Он взглянул на нее поверх своей трубки. — Две страшнейшие личные катастрофы!

— Ну, во всяком случае, вы готовы к такому повороту событий, — спокойно отозвалась Эйко, и по тону ее голоса и по выражению лица полковник понял, что она гордится своим участием в его делах.

— Благодарю вас, Эйко-сан.

Она опустила глаза под его взглядом:

— Не стоит благодарности, Линнер-сан.

Он встал, опершись ладонями о край стола.

— В любом случае, Эйко-сан, я хочу пригласить вас отужинать со мной сегодня и отведать вашего любимого блюда.

Она помолчала, что означало согласие.

Точно в 23.00 Доннау привез Маккейба в «Тенки». Это был коренастый лысеющий человек с узким лбом, тяжелыми челюстями, покрытыми короткой щетиной, и толстой складкой жира над воротничком рубашки. От него несло потом пополам с одеколоном, и его маленькие, близко посаженные поросячьи глазки смотрели на мир с недоверием и враждебностью. Однако в этом человеке все же чувствовалась личность, к тому же он обладал звучным голосом оратора, умевшего даже телефонный справочник прочитать так, что это всем покажется крайне интересным.

Сенатор огляделся с видом полевого командира, инспектирующего свои войска. Масляные глазки забегали, он чуть было не облизнулся.

— Дома так не поразвлечешься, — сказал он Доннау. — Самое большее — сунуть быку, пока никто не видит! — Он разразился грубым хохотом.

Наконец его представили Эйко.

— В этой крысиной норе есть мальчики? — спросил ее Маккейб. — Я имею в виду прелестных, юных мальчиков. — Он снова заржал, предвкушая предстоящее наслаждение. Возможно, свободная атмосфера торуко несколько опьянила его после чрезвычайно интенсивных переговоров на высшем уровне в штаб-квартире оккупационных войск.

— У нас есть все, что вы пожелаете, в том числе и первоклассные юноши, — ответила Эйко.

— И у всех стоит? — Маккейб снова заржал, сделав непристойный жест, и, когда Эйко кивнула и повела его в комнату номер 7, обернулся и сказал Доннау: — Похоже, Джек, мне предстоит забавное путешествие. Ты подожди. Освобожусь, тогда, может быть, полопаем вместе.

В комнате все уже было готово к, приходу сенатора. Сквозь специальное двойное зеркало Линнер снимал кадр за кадром, запечатлевая волосатое грузное тело Маккейба в самых неожиданных сексуальных позах с тоненьким юным японцем лет двенадцати, не больше. Полковник слишком долго жил на Востоке, чтобы испытывать глубокое отвращение к таким зрелищам. Однако каждый раз они наводили его на печальные размышления. Секс — часть культуры, и полковник считал себя не вправе вмешиваться в традиции чужой страны.

Когда в комнату вошел обнаженный Джонни Леонфорте, полковник удовлетворенно улыбнулся. Эйко была права — человеческая натура оказалась надежной основой для его замысла. Юный партнер сенатора, утомившись, заснул на полу, свернувшись клубочком. Однако Маккейб все еще был полон сил и готов был взяться за другого партнера.

— Матерь Божья! — воскликнул он при виде Джонни. — Да ты, парень, староват для меня.

Леонфорте рассмеялся, протянул руку и представился.

— Сенатор, у нас с вами есть о чем поговорить.

— Да? — Маккейб покосился на мальчика.

— Да, поверьте. — Джонни широко улыбнулся. — Я лично прослежу за тем, чтобы у вас каждый день было все, что только пожелаете.

— Я живу в США, мистер Ваксман, — скептически произнес Маккейб, — в Вашингтоне, если точнее. А тамошний народ не очень благосклонно смотрит на то, что мне нравится.

— Вот этим-то я и займусь. — Леонфорте поклонился. — Ваше желание станет для меня законом.

Полковник, наблюдавший за собеседниками через двойное зеркало, не мог не отдать должное наглости Джонни и очень надеялся, что тот сумеет достаточно прочно связать свое имя с Маккейбом, чтобы навеки опозорить и уничтожить семью Леонфорте, когда все американские газеты опубликуют фотографии, изображающие сенатора в объятиях маленького мальчика.

Наблюдая за тем, как Джонни одного за другим вводил в комнату японских ребятишек, Линнер понял, что ему не стоило волноваться за успех его затеи — Леонфорте оказался очень хитрым и смышленым.

— Вот и все, — сказала Эйко, с наслаждением поедая рыбу с рисом. — Бернис и Пол очень благодарны вам за то, что вы позаботились о Маккейбе и семье Леонфорте.

— Вы мне очень помогли, — улыбнулся полковник. Ему было приятно, что она не скрывает своего удовольствия от еды и всего происшедшего.

— Вы можете положиться на меня, — сказала женщина, подхватив палочками жирный кусок рыбы. Она слегка обмакнула его в соевый соус и отправила в рот, прикрыв глаза от наслаждения. — Такого вкусного блюда я еще никогда не пробовала. Как вам удалось найти местечко, где так чудесно готовят?

— Это заведение принадлежит Оками.

— Вот оно что! — Она вытерла салфеткой губы. — Вам отлично удалось скрыть от своего друга все, что вы сделали по просьбе Бернис.

— Мне очень неприятно, что пришлось действовать от него втайне. Остается только надеяться, что когда-нибудь этот обман не выйдет мне боком. Зная горячий нрав Микио, я был уверен, что как только ему станет известно, что Леон Ваксман — это Джонни Леонфорте, он снова выследит его и наверняка убьет. А это никак не входило в мои планы. Джонни был нужен мне, чтобы с его помощью покончить со всем этим злополучным семейством.

— Надеюсь, вы не ошиблись, оставив Леонфорте в живых, — задумчиво сказала Эйко. — Мне он кажется чрезвычайно опасным человеком.

Это были пророческие слова, но Линнер так и не узнал об этом. Осенью 1963 года он умер, и все, ради чего жил и работал полковник, стало постепенно приходить в упадок.

Токио

Николас обнаружил Тандзана Нанги в одной из дальних комнат городского дома Кисоко, которая находилась на самом верху. Этой комнатой долго не пользовались, и оттого в ней пахло затхлостью и запустением. Окна были затянуты густой паутиной, что делало их похожими на зарешеченные окна тюрьмы. Где-то шли настенные часы с огромным маятником, их тиканье было громким и почти торжественным. Тень, отбрасываемая маятником на пыльный деревянный пол, была похожа на указующий или предостерегающий перст.

Тело Нанги безжизненно свисало с широкой антикварной кровати черного дерева. Подойдя ближе, Николас увидел, что белые простыни, в которые было завернуто тело, сплошь покрыты пятнами крови, черной, как ночь, как черное дерево кровати.

Линнер тихо окликнул Нанги по имени, и ему показалось, что стены комнаты поглотили звук его голоса. Часы продолжали громко тикать. Или это билось сердце Тандзана? Николас наклонился, взвалил тело раненого на плечо и повернулся, чтобы вынести его из комнаты.

Тиканье часов внезапно приобрело странный оттенок. В полутьме Николас увидел другую тень, лежавшую поперек раскачивавшейся тени маятника. Он медленно двинулся назад через всю комнату, собираясь выйти из нее. Время тянулось бесконечно, и с каждым шагом тело Нанги становилось все тяжелее.

— Кто здесь? — крикнул он.

И снова стены приглушили его голос и поглотили звуки.

Николас почувствовал слабое движение, тень маятника стала размытой. Казалось, кто-то — он не мог разобрать кто именно — сидел на полу, скрестив ноги, и загораживал собой единственный выход из комнаты.

Линнер прибегнул к своей способности видеть глазами тандзяна, пытаясь мысленно определить, кто загородил ему дорогу. Однако у него ничего не вышло.

Внезапно и совершенно необъяснимо Кшира исчезла. Он коротко вскрикнул, как если бы протянул руку вперед, в загадочную тьму, и где бы ее охватили по самое плечо. Внезапно, против его воли, глаз тандзяна закрылся, и по телу Николаса пробежала дрожь. Сидевшая фигура вдруг воспарила над полом и медленно поплыла по воздуху. До Линнера доносился тихий смех, отражаемый теми самыми стенами, которые прежде гасили его голос. Затем фигура устремилась к нему с таким злобным видом, что Николас инстинктивно выставил перед собой руку... и проснулся, сидя в постели.

— С тобой все в порядке?

Он взглянул в встревоженное лицо Хоннико:

— Где это я?

— В моей квартире в Солнечном городе, — ответила она. — С тобой случился, как бы это сказать, приступ, такой, как и раньше. Мы с Мэри Роуз сумели перетащить тебя на кровать прежде, чем ты полностью отключился.

Она присела на постель и вытерла ему лоб.

— Ты весь в поту. Может, ты болен?

Николас покачал головой:

— Нет, это просто кошмарный сон.

«Впрочем, слишком реальный», — подумал он. Обхватив голову руками, он погрузился в прана-яму, чтобы восстановить и очистить свою дыхательную систему. Такого он не помнил — схватки с Кширой становились все более ожесточенными. Теперь ему стало совершенно ясно, что намеренное обращение к Кшире делало внезапные приступы все более и более тяжелыми.

— А где мать-настоятельница?

— Она ушла, — сказала Хоннико. — И я не знаю куда.

По тону голоса женщины Николас понял, что ее не следовало спрашивать об этом, и заговорил о другом:

— Эта история, которую ты мне рассказала о своей матери Эйко, моем отце и Джонни Леонфорте...

— Это не история, — сказала она, — это правда.

— Но почему ты рассказала мне об этом именно сейчас? Должно быть, тебе было известно, кто я такой, уже во время нашей первой встречи. Так почему же ты все это не рассказала мне раньше?

— Я хотела, но... — Хоннико внезапно умолкла и отвернулась. — У меня слишком много секретов, — прошептала она.

— Таких, как имя Лонды.

Женщина кивнула:

— Я не хотела, чтобы ты знал или даже подозревал об этом. — Она порывисто вздохнула. — Не хотела, чтобы ты меня неправильно понял... и возненавидел.

— Скажи, зачем ты занимаешься этим гнусным делом? — спросил он. — Ведь никто не заставляет тебя принимать участие в сексуальных играх.

— Заставляет? — Хоннико чуть не рассмеялась. — Я сама этого хочу. — Но улыбка на ее лице тут же погасла. — Тебя шокирует то, что я говорю?

Он ничего не ответил. Женщина не отрывала испытующих глаз от его лица.

— Впрочем, может, и не хочу. Я похожа на свою мать — она пошла в торуко потому, что хотела этого. К тому же этого требовал от нее Орден. Она исполнила веление Бога, и я тоже...

— Не понимаю, — сказал Николас. — Бог велит тебе совершать половые акты с мужчинами?

— Бог велит мне собирать секретную информацию. Бог велит мне помочь Ордену накапливать силу и власть. Известно, чем предписано заниматься женщине в этом мире, и мало что изменилось в этом отношении на протяжении многих веков...

— Ну, тогда твоя жизнь не такая уж тяжелая.

Хоннико рассмеялась:

— Знаешь, ты мне сразу понравился. В тебе что-то есть такое... — Она порывисто наклонилась и страстно поцеловала его в губы.

Николас взял женщину за плечи и посмотрел ей в глаза.

— Ты мне тоже понравилась. Еще тогда, когда я впервые увидел тебя в ресторане.

Она снова поцеловала его с нескрываемой страстью, тронувшей его сердце. Он высвободился из ее объятий:

— Но сейчас это не совсем к месту.

— Я не шлюха, — сказала Хоннико, дерзко взглянув на него.

— Даже если бы ты и была ею, для меня это ничего бы не значило. — Николас посмотрел на маленькую статуэтку Мадонны, стоявшую высоко на полке. — Ты не потеряла веру.

— Во всяком случае, веру в Бога, — сказала она, проследив глазами за его взглядом. — Но мужчины бывают такими сволочами. — Женщина коснулась его рукой, и Николас подумал, что снова увидит в ее глазах ничем не прикрытую страсть. Но он ее недооценивал: нет, не секса хотела от него Хоннико, в ее глазах секс был товаром второго сорта, почти обесценившимся.

Он улыбнулся, взял ее руку и поцеловал в ладонь.

— Уже седьмой час. — Он поднялся с кровати. — Мне пора идти.

— Ты бы умылся сперва, — сказала она. — Ты выглядишь так, как будто только что вернулся из боя.

Николас внимательно посмотрел на женщину. Она только что призналась ему, что у нее слишком много секретов. Поэтому он спросил:

— Кстати, ты случайно не знаешь, почему Джи Чи, твой напарник в «Пул Марин», хотел убить меня?

— Что ты имеешь в виду?

— Несколько часов назад мы с ним играли в очень опасную игру. У него был полицейский мотоцикл и, судя по тому, как умело он меня преследовал, совершенно определенные намерения.

— Нет, я... — Хоннико была искренне удивлена. — Да что случилось?

— Я выскочил на мотоцикле в окно, и ему не удалось меня догнать.

— Я рада, что ты остался цел и невредим. — Женщина была потрясена. — Просто не знаю, что от тебя хотел Джи Чи.

Однако Николас был убежден, что Хоннико, Джи Чи, «Пул Марин» — все это были звенья одной цепи, которая тянулась к Мику Леонфорте. Возможно, он даже был владельцем этого ресторана. Но понял Николас и то, что женщина действительно не знала, с какой целью его преследовал Чи. Возможно, ему не следует доверять ей полностью, но ясно, что Хоннико ему не враг, хотя и находится в стане его врагов.

— Наши партнеры из фирмы «Денва» требуют немедленной встречи, — сказал Канда Т'Рин, когда Николас вошел в свой кабинет в «Сато Интернэшнл». — Я пытался связаться с вами через ваш компьютер «Ками».

— Притормози их, — сказал Линнер, быстро проглядывая электронные сообщения, автоматически переданные на его «Ками». Новые проблемы в сайгонских делах, продолжающаяся дестабилизация в Южной Америке, три сообщения — одно из них срочное — от Терренса Мак-Нотона, человека их компании в Министерстве торговли. Николас увидел, что Мак-Нотон сократил до трех число кандидатов на пост президента компании «Сато-Томкин», которую он, Линнер, присоединил к «Сато Интернэшнл» Нанги.

— Я не могу их притормозить, — говорил тем временем Т'Рин. — В контракте, который мы подписали, есть условие, в соответствии с которым мы обязуемся проводить с ними личную встречу раз в тридцать дней. И так уже прошло пять дней сверх обусловленного срока.

— Ну притормози их еще на пару дней. Нам пока что нечего им сообщить по поводу Киберсети. Она эксплуатируется в Японии в режиме он-лайн всего-то четыре дня.

— Линнер-сан, они настойчиво требуют этой встречи потому, что у них имеются серьезные сомнения насчет долговременной конкурентоспособности «Сато Интернэшнл» в качестве кайрецу. Киберсеть, а также проект по волоконной оптике в Южной Америке истощили наши ресурсы.

Николас поднял глаза, впервые полностью сконцентрировав свое внимание на словах Т'Рина.

— Они преувеличивают. Все, что нам сейчас требуется, — это небольшое вливание краткосрочного капитала, чтобы продержаться ближайшие шесть месяцев, — сказал он.

Т'Рин остановился в нерешительности, в его взгляде сквозило огорчение.

— Ну давай, — сказал Николас, — выкладывай.

— Прошу прощения, Линнер-сан, но в их глазах вы — гайдзин, а потому недостаточно надежны, чтобы доверять вам капитал. Они уже вложили в «Сато Интернэшнл» сто пятьдесят миллиардов иен. — Это составляло приблизительно один миллиард долларов. — Они грозятся прибегнуть к защите закона, если мы не пригласим их на встречу в ближайшее время. — Взгляд Канды был мрачным. — Они подадут в суд иск о предоставлении им контроля над Киберсетью.

— Да это просто уничтожит «Сато», — сказал Николас. — Боже, и как нас только угораздило так влипнуть?

Впрочем, Т'Рин прекрасно знал. Нерешительность Нанги предоставила этому человеку отличную возможность воспользоваться случаем. Николас хорошо помнил, что именно честолюбивый Т'Рин готовил сделку с фирмой «Денва» относительно Киберсети. Поразмыслив, Линнер сказал:

— Ну хорошо, назначим встречу на завтра, на десять утра.

Он снова вернулся к своим записям и дважды перечел их, прежде чем понял, что не помнит ни одного слова из прочитанного. Т'Рин с невозмутимым видом терпеливо ждал его дальнейших указаний. Пусть подождет, решил про себя Николас и, когда Канда вышел, попробовал связаться с Мак-Нотоном, но неудачно — на том конце включился автоответчик. Выслушав оставленное ему сообщение, Линнер включил свой «Ками» и, введя код доступа, перегрузил в память, файлы с данными о кандидатах в сотрудники компании. Загружая информацию, он поискал, нет ли сообщения от Оками. Нет, от него ничего не было. Что же с ним случилось? Зазвонил телефон. Менеджер филиала в Осаке сообщил о возникших у него затруднениях с контрактами по волоконной оптике. Уладив его проблемы, Николас сложил свои «Ками» и, придав лицу выжидательное выражение, взглянул на вернувшегося Т'Рина.

— Последствия этой сделки с фирмой «Денва» могут оказаться катастрофическими для «Сато». Как же ты позволил Нанги-сан подписать этот контракт со столь тяжелыми для нас условиями?

— Я ничего не сделал, — сказал Т'Рин, как типичный японец. — Наши партнеры из «Денвы» не оставили нам времени на обсуждение. Они знали, что нам срочно нужно ввести Киберсеть в эксплуатацию в режиме он-лайн и что нам не к кому больше обратиться.

— Если бы я был здесь в то время, я бы нашел партнеров-американцев, которые не горели бы таким желанием выбить почву у нас из-под ног.

— Я очень сожалею, что вас не было с нами, — сказал Канда. — Мы бы могли воспользоваться вашим опытом и мудростью. Признаюсь, энтузиазм Нанги-сан оказал на меня немалое влияние в этом деле. — Он почтительно опустил голову. — Однако такой настрой Нанги-сан был в значительной степени обусловлен видеобайтовой технологией, предоставленной нам нашим американским научно-исследовательским отделом. Упадок фирмы — это долгая и болезненная история. На фоне нынешней политической нестабильности люди его возраста, как мне кажется, начинают чувствовать однажды пережитый ими страх того, что страна снова окажется на грани распада.

— Однако под старой змеиной кожей постепенно растет новая, вторая кожа, — сказал Николас, — и нам не следует этого бояться. — Произнеся эти слова, он понял, что они с таким же успехом относятся и к его личной ситуации.

Пусть тьма сгустится...

Кшира.

Он принял решение, и его глаза блеснули.

— Нанги-сан ясно дал мне понять, что я могу доверять тебе. Поэтому я сейчас расскажу, что собираюсь сделать завтра во время встречи с нашими партнерами из «Денвы». Насколько я понял, они хотят попытаться перехватить у нас контроль над Киберсетью. Мы не должны им этого позволить. Мне понадобится твоя помощь, чтобы одолеть их.

Т'Рин кивнул:

— Ваше доверие, Линнер-сан, для меня большая честь, и будьте уверены, я сделаю все, что в моих силах, чтобы оправдать его.

После работы Канда Т'Рин не пошел домой. Он сел в машину и при помощи своего «Ками» быстро связался с зашифрованным абонентом. Потом повел машину по скользким от дождя улицам без всякой видимой цели, многократно оглядываясь и проверяя при помощи бокового зеркала, нет ли хвоста. За ним никто не следил.

Наконец Канда подъехал к железобетонному зданию в Тошима-ку, утыканному антеннами и тарелками спутниковой связи. Сбоку выступало совершенно не сочетавшееся с обликом здания огромное зеркало, повернутое под таким углом, чтобы ловить и отражать солнечные лучи в сторону зеленого сада, который находился в холле у самого входа. Если бы не это зеркало, вечная тень погубила бы растения. В дальнем конце холла нервно подмигивала неоновая вывеска бара.

Взглянув на циферблат автомобильных часов, Т'Рин понял, что приехал слишком рано, включил радио и стал слушать последние новости. Большие деньги реакционера Мицуи вывели его на первое место в борьбе за кресло премьер-министра. Похоже, Хитомото, министру финансов, никак не удавалось набрать нужное количество голосов в свою поддержку. И пока политические партии дрались между собой, экономикой страны никто не занимался. «Мышиная возня», — подумал Т'Рин.

Мимо, шелестя шинами, проносились машины, выбрасывая из-под колес фонтаны дождевой воды, которая вспыхивала радужными огоньками в ярком освещении городской ночи. Тяжело прогудел огромный фургон, разрезая дождевую завесу резким светом передних фар. Наступила тишина.

Канда взглянул на подсвеченный циферблат часов и вышел из машины, проследовал вдоль фасада здания и вошел в бар. Заняв последний стул у стойки, он заказал себе порцию шотландского виски с водой. Бармен поставил перед ним на потемневшую деревянную стойку бокал заказанного напитка, подложив под него сложенную бумажную салфетку. Кто-то, пьяный в дым, ужасным голосом пел песню Фрэнка Синатры. Т'Рин посмотрел на пьяного с определенной долей зависти. Это был типичный японский служащий, имевший постоянную, хоть и надоевшую работу, хорошее жалованье. Наверняка дома его ждали жена и дети. Что он мог знать об интригах, в которых на карту ставится жизнь, о промышленном шпионаже, о таких страшных людях, как Николас Линнер, подозрительно следящий за каждым движением своего подчиненного. Жизнь у этого служащего была проста, и в конце рабочего дня он мог позволить себе напиться до чертиков и горланить песни.

Канда отпил крохотный глоток из своего бокала и снова поставил его на стойку, ощущая нестерпимую жалость к собственной персоне. «Ну-ну, спокойно, — сказал он себе. — Большие цели требуют большого риска. Ведь ты сам этого хотел, не так ли?» Он сделал еще глоток и, возвращая бокал на место, незаметным движением взял со стойки сложенную салфетку, развернул ее на коленях и прочел инструкции. Недопитый бокал виски остался на стойке бара. Пьяный японец горланил теперь другую песню, «Путники в ночи», и слушать его фальшивые вопли было невыносимо. Т'Рин заплатил за виски и вышел из бара.

Заведение под вывеской «Ноги Джинья» было освещено ярким светом, как театральные подмостки. Впрочем, подумал Канда, весь район Роппонжи во многих отношениях был похож на театральную сцену. Днем здесь можно было увидеть наимоднейшую одежду, самые дорогие ювелирные изделия, самое экстравагантное искусство. Ночью же здесь гремел джаз, хип-хоп, слышался гортанный рев лоснящихся под дождем мотоциклов. Это было похоже на ожившую скульптуру, некий ультрасовременный торс, на который, в зависимости от времени суток и господствовавшего духа времени, можно было ставить разные головы.

Он без особого труда нашел убежище Акинаги. С помощью лифта, сделанного из нержавеющей стали и граненого стекла, он поднялся на последний этаж, вышел в вестибюль и увидел, что дверь в квартиру приоткрыта, и насторожился. Внутри квартиры темнота казалась живой; она как будто ждала его прихода. Было жарко и душно как в гробу. Т'Рин дышал ртом, не делая глубоких вдохов. В воздухе стоял запах увядающих цветов, запах близкой смерти. Все это заставило Канду содрогнуться. Внезапно загорелся свет и почти ослепил его.

— Добрый вечер, Т'Рин-сан, — сказал Мик Леонфорте, входя в квартиру.

Кто-то закрыл и запер за ним дверь и исчез в соседней комнате. Это был Джи Чи. Он уже оправился от бешеной погони на мотоцикле за Николасом. Мик послал его следить за Николасом, чтобы тот не смог встретиться с Микио Оками в музее Ситамаши. Леонфорте в качестве партнера из фирмы «Денва» имел доступ к коммуникатору «Ками» и Трансокеанической киберсети, поэтому ему удалось перехватить послание Оками Николасу, в котором оговаривалось место и время встречи. Джи Чи, гоняясь за Линнером, дал Леонфорте возможность схватить Оками.

— Прошу прощения, — сказал Т'Рин Мику, — разве мы знакомы?

Тот отвесил издевательский поклон, что было оскорбительной пародией на японскую традицию, и сказал:

— Представляю, как вы удивлены и смущены, Т'Рин. Ведь вы ждали, что у двери вас встретит Акинага-сан. — Улыбка Мика была неприятной. — Великий оябун занят другими делами, однако он был настолько любезен, что сообщил мне о вашем визите и просил меня принять вас от его имени. — Мик провел Канду в гостиную. — Он приносит вам свои извинения. Мы с ним пришли к определенному соглашению.

— Что-что? — Т'Рин застыл в изумлении.

Перед ним вниз головой висел на цепи обнаженный старик. Его кожа была мелочно-белого цвета, но шея и лицо побагровели от прилива крови. Почти все тело покрывала татуировка ирезуми, отчего оно походило на расписной гобелен. Тут были мифические существа, сирены с женскими телами, воины, размахивавшие боевым оружием, лед, пламя и косой дождь — все это красноречиво иллюстрировало японскую идею насилия, направленного на себя, некий экзотический вариант мазохизма. Сбоку от подвешенного стояла установка для капельницы из нержавеющей стали. На ней был укреплен мягкий пластиковый мешочек, наполненный жидкостью светлого янтарного оттенка. Капля за каплей жидкость вводилась в вену на левой руке старика, скрюченной как лапа животного.

— Что это? — хриплым шепотом переспросил Т'Рин, не в силах отвести взгляд от ужасного зрелища.

— Это, — сказал Мик, принимая позу шпрехшталмейстера в цирке, — Микио Оками, оябун оябунов, кайсё.

— ...кайсё... — Т'Рин тщетно пытался отвести взгляд от несчастного. — Я думал, что это все выдумки...

— Когда-то люди точно так же не верили, что земля круглая, — хмыкнул Мик.

Наконец Т'Рин отвел глаза от кайсё и посмотрел на Леонфорте. Тот явно наслаждался собой.

— Что-то я ничего не понимаю...

Улыбка Мика была почти безумной.

— Всему свое время. — Он снова издевательски поклонился. — В данный момент я занимаюсь принудительным выкупом у Акинаги его доли в деле.

Канда вытаращил глаза:

— Но Акинага-сан — это якудза. Даже если бы я поверил, что он по своей воле оставляет свое положение лидера клана Сикей, чего просто не может быть, он никогда бы не назначил вас своим преемником оябуном.

— К черту, — буркнул Мик, — Настали новые времена и новые порядки. Проснись, дружок! Игра стала глобальной, все взаимосвязано между собой и все возможно! И если у тебя есть хоть капля разума, ты сам это должен понимать.

Он подошел к Т'Рину и положил руку ему на плечо. От ужасающего нарушения этикета тот буквально съежился в комок, Мик наслаждался его реакцией.

— Ты должен быть готовым к компромиссам и вступлению в союз с другими людьми. Теперь тебе понадобятся стратегические партнеры. — Он до боли сжал плечо Т'Рина. — И поверь мне, я на тебя не обижаюсь. Когда ты узнаешь меня поближе, ты поймешь, что для меня нет ничего невозможного.

Канда высвободился из мерзких объятии Мика и кивнул в сторону кайсё.

— Зачем вы это сделали?

— Это часть генерального плана, Т'Рин-сан, и тебе не стоит волноваться об этом. Лучше подумай о своей роли.

Канда обернулся.

— Моей роли?

— Конечно. — Мик вскинул голову. — Ведь ты пришел сюда за этим, не так ли?

— Я пришел поговорить в Акинагой-сан.

— Конечно, сэр, вы работаете на великого оябуна. — Мик широко развел руки. — А значит, теперь и на меня.

— А где Акинага-сан? — спросил Т'Рин, оглядываясь. — Я хочу...

Он остановился, почувствовав у виска дуло автомата тридцать восьмого калибра, и его сердце сильно забилось.

— Давай-ка договоримся об основных правилах игры, — сказал Мик. — Ты будешь делать только то, что я тебе прикажу. Понятно?

Т'Рин утвердительно кивнул.

— Ты возродился как феникс из пепла с помощью денег Акинаги и его благосклонности к тебе, — продолжал Леонфорте спокойным тоном. В затуманенном мозгу Т'Рина пронеслась мысль о том, что голос Мика имел волшебное свойство мгновенно менять тембр и интонацию, подобно коже хамелеона, вызывая у собеседника совершенно разные чувства. — Это он вытащил тебя из уличных компаний новых нигилистов, нихонинов, чьи отцы слишком много работали и имели слишком много денег, чтобы их отпрыски могли успешно соперничать с ними. И вместо того, чтобы безуспешно тягаться с папочкой, ты стал одним из этих бездумных юнцов: днем спал, а ночью гонял на машине, баловался наркотиками и занимался сексом, ни во что не верил и губил себя на корню.

Последовала пауза, во время которой Канда безуспешно пытался не смотреть на татуированное тело Микио Оками.

— Именно таким ты и был, когда Акинага-сан взял тебя с улицы, или нет? — сказал Мик.

Охваченный ужасом, Т'Рин ничего не ответил.

— Он дал тебе кров, образование и цель в жизни. — Леонфорте пожал плечами. — Чего еще тебе оставалось желать? — И он хрипло рассмеялся. — Я скажу тебе чего: Этот чертов оябун — скряга. Думаешь, его волнует твоя судьба? Черта с два. Акинага тебя просто попользует, и ему наплевать, жив ты или мертв. А со мной у тебя появятся неограниченные возможности, понимаешь? Ты сумеешь сколотить целое состояние, я не шучу. Сможешь даже стать хозяином положения, если будешь правильно себя вести. — Он резким движением сунул руку между ног Т'Рина. — И если у тебя в штанах что-то есть. Ну как, нравится мое предложение?

Канда снова кивнул.

Мик убрал оружие.

— Ну тогда ладно, — сказал он с притворной мягкостью. — Вот что я тебе хочу предложить. Ты работаешь в «Сато Интернэшнл», а значит, представляешь для меня большой интерес. Я контролирую партнеров из фирмы «Денва». — Мик засмеялся. — Видел бы ты сейчас свою рожу, Т'Рин-сан. Не надо так удивляться. Я уже держу в руках все нити событий. Я уничтожил Родни Куртца, но прежде я протрахал его жену во все места и во всех позах, какие только мог придумать. Она презирала своего мужа и была так довольна мной, что выложила все его секреты. Я перехватил контроль над фирмой «Денва»...

— Вы убили Исе Икудзо.

— Ага. — Мик облизнул губы. — И у меня это здорово получилось. — Он засмеялся. — Кто, по-твоему, потребовал устроить завтра встречу между Линнером и партнерами из «Денвы»? Ваш покорный слуга. Скоро я получу контроль над всем — фирмой «Денва», «Сато Интернэшнл», Киберсетью.

— Я не верю вам, — прошептал Т'Рин.

Мик подошел к шкафчику. Проходя мимо Оками, он ударил его в живот. Старик тихо застонал. Мик подошел к хирургическому столику, на котором выстроились пузырьки и пробирки, наполнил две маленькие чайные чашечки какой-то жидкостью и поднес их Т'Рину.

— Ну хорошо, в одной из них подкрашенная вода, в другой — то, чем напоили человека по имени Каппа Ватанабе, а также вот этого великого кайсё. — Он снисходительно улыбнулся. — Это называется Банх Том. Хочешь попробовать?

Т'Рин отпрянул от протянутой чашки:

— Что это?

— Я же сказал, подкрашенная вода.

— Нет, в другой чашке.

Леонфорте пожал плечами.

— Ты сказал, что не веришь мне, когда я сообщил тебе, что собираюсь завтра захватить контроль над «Сато».

— Но я не могу поверить в это.

— То есть ты не хочешь поверить в это. — Мик нахмурился, и его лицо стало задумчиво-печальным. — И почему это люди не хотят верить своим глазам? Что заставляет разум создавать свой собственный маленький и совершенно безопасный мирок, когда реальный мир изобилует опасностями? — Он снова протянул Канде две чашки. — Оками-сан сейчас капля за каплей впитывает этот страшный яд, который я обнаружил во Вьетнаме. Ты мне не веришь, а для меня очень важно, чтобы ты верил. Пей!

— Я верю, — сказал Т'Рин, не двигаясь с места. Глаза его были широко раскрыты, сердце учащенно билось.

— Нет, не веришь, — сказал Мик. — Я вижу это по твоим глазам, я знаю, что это так.

Он быстрым движением поднес ко рту чашку и опрокинул в себя ее содержимое. Потом швырнул чашку на пол, облизал губы и сильным движением схватил руку Т'Рина. Медленно и неумолимо Мик притягивал его к себе.

— Пей! — Он сунул вторую чашку в лицо Канды. — Пей! — приказал он. Фарфоровый край чашки стукнулся о передние зубы Т'Рина.

— Или ты будешь заодно со мной, или я тебя раздавлю! — оскалился Мик. — Сейчас или никогда. Я — твое будущее. Ну, что скажешь?

Пытаясь протестовать, Канда открыл рот, и Мик одним ловким движением вылил в него жидкость из второй чашки. Т'Рин закашлялся, чуть было не задохнулся, хотел выплюнуть все обратно, но Мик железной рукой сжал ему челюсти.

— Болван, ты не умрешь от этого, — прошипел он в самое ухо Т'Рина. — Зато сразу поверишь мне.

Внезапно он выпустил его из железных объятий. Канда стоял, слегка покачиваясь и пытаясь сфокусировать зрение на Мике. Его веки с трудом опускались и поднимались, ноги налились свинцовой тяжестью, он не мог сдвинуться с места. С огромным трудом ему удалось поднять руку, и он с ужасом увидел, что она тряслась как полупарализованная. Молодой человек чувствовал себя так, будто сразу постарел лет на пятьдесят. Это ощущение привело его в полный ужас. У него хватало сил только на то, чтобы стоять, не двигаясь, и дышать, слыша, как его сердце с великим трудом проталкивало кровь по венам и артериям, с каждым ударом замедляя ритм, как часы, которые забыли завести...

И вдруг, совершенно неожиданно для Т'Рина, внутри у него что-то щелкнуло, и он снова вернулся в прежнее нормальное состояние. Сердце забилось, кровь побежала по жилам, возвратилась способность двигаться. С немым удивлением он посмотрел на Мика. Тот подмигнул ему и кивнул головой.

— Оп-ля! — улыбнулся Леонфорте. — Выпей еще немного этой дряни, и ты уже не вернешься никогда, понял?

Т'Рин, окаменев от страха, уставился на Мика так, как будто у того выросла вторая голова.

— Теперь до тебя дошло, что обратной дороги для тебя нет? — продолжал Мик. — Нанги и Линнер никогда больше не будут сопредседательствовать в «Сато Интернэшнл», заруби это у себя на носу.

С трудом сглотнув слюну, Т'Рин кивнул головой.

— У Линнера есть свой план относительно завтрашней встречи с партнерами из фирмы «Денва». Он считает, что мы потеряем контроль над Киберсетью и даже над кайрецу.

— Вот тут Николас прав, — сказал Мик. — Но он уже потерял контроль над ситуацией и теперь ничего не может сделать, чтобы предотвратить неотвратимое. — Он притянул Т'Рина к себе вплотную. — Завтра утром исполнится то, что я задумал. Я связал фирму «Денва» по рукам и ногам, и они сделают все, что я захочу, но мне нужен человек, который поддержал бы меня изнутри «Сато». Тандзан доверяет тебе, это всем известно. Его заместители фактически не имеют никакой власти. Что ж, мне это только на руку, значит, они не станут сопротивляться. И когда ты согласишься назначить меня временным председателем...

— Вы не забыли о Николасе Линнере? — спросил Т'Рин.

— Нет, — сказал Мик, по-волчьи ухмыляясь, — я не забыл о нем.

Он обвел широко раскинутыми руками всю сюрреалистическую картину вокруг себя. Тело Микио Оками, висевшее вниз головой, походило на чудовищный кусок говядины.

— Это все для него, для Николаса Линнера.

Николас и Танака Джин шли по улице в районе Ситамаши, где находилось множество магазинов. Здесь можно было найти любую книгу — от самого узкоспециального научного труда до произведений великих писателей и откровенной порнографии. Моросил мелкий дождь. Водяная пыль висела, покачиваясь, в воздухе, и уличные фонари от этого казались призрачными, нереальными, как на картинах Рене Магрит.

— Это ловушка. Мик Леонфорте убил Исе Икудзо, — сказал Николас, — значит, он убил и Родни Куртца и его жену.

Он рассказал о своем визите к оружейному мастеру по имени Каичи Тойода.

— Этого достаточно, чтобы арестовать его?

— Вам лучше знать, — сказал Николас. — Мы имеем следующее: Тойода опознал Мика по той фотографии, которую вам удалось откопать. Он сделал кинжал с выбрасывающимся лезвием по рисунку Мика. Мастер подтвердил, что этот кинжал был сделан таким образом, чтобы иметь возможность наносить им как колющие, так и режущие удары. Я показал ему след от лезвия, и он сказал, что это кинжал его работы. Кстати. Каичи еще добавил, что этим кинжалом можно свалить наповал дикого разъяренного кабана.

Танака Джин тихо присвистнул:

— Как раз то, что нужно для ритуального убийства.

Николас кивнул.

— Тогда он у нас в руках.

— Может быть. Если мы сумеем его найти.

— Найдем. — Глаза прокурора загорелись. — Мы найдем его, потому что он сам того хочет. Убив жену Куртца, он оставил первую серьезную улику. Ведь он мог убить ее в любом месте Токио, но сделал это именно перед клубом, который любит посещать. К тому же зачем ему было использовать особый кинжал для ритуальных убийств своих жертв? — Танака Джин остановился. — Он знает вас, Линнер-сан, и был уверен, что вы тщательнейшим образом осмотрите раны, нанесенные Икудзе, и все поймете. Мне кажется, Леонфорте заказал этот кинжал Тойоде-сан именно потому, что вам знаком этот мастер.

Николас кивнул:

— Продолжайте.

— Он ведет нехорошую игру, кружась вокруг вас и медленно приближаясь к своей цели, как мотылек к пламени.

— И когда он окажется совсем близко...

Танака Джин пожал плечами:

— Кто знает?

Николас некоторое время размышлял над последними словами прокурора и наконец произнес:

— Тут есть еще одно обстоятельство. Как раз перед нашей встречей я проследил за Кандой Т'Рином, молодым членом правления «Сато», до бара в Тошима-ку, а потом в Роппонжи, к зданию напротив «Джинья». Туда-то он и вошел. — Линнер подробно описал местоположение и внешний вид здания.

— Я знаю, к кому он пошел, — сказал прокурор. — К Тецуо Акинаге.

— Вы уверены?

Танака Джин кивнул:

— Я изучил биографию Акинаги и состояние его дел. Он владеет многими заведениями, и по большей части под прикрытием подставных лиц и компаний. Года три назад одна из таких подставных компаний попала в поле нашего зрения. Казалось, в ней не было ничего особенного, но я копнул чуть глубже и выяснил, что Акинага с ее помощью скупал квартиры по всему городу. Время от времени он пользовался этими квартирами, и та, куда пошел этот молодой человек, одна из них.

— Так значит, я был прав, когда не доверял ему, — сказал Николас. — Он работает на Акинагу.

— Похоже, что так, — ответил Танака Джин.

Линнер покачал головой:

— И как только ему удалось одурачить Нанги-сан? Ведь он такой знаток человеческих душ.

— Ну не так-то уж это и плохо. По крайней мере, вы знаете теперь врага в лицо, — сказал прокурор.

— Вы имеете в виду лица. — Николас посмотрел на Танаку Джина. — Сдается мне, мой друг, у нас не один, а много врагов.

Следуя информации, полученной от Микио Оками, Линнер и прокурор свернули на одну из боковых улочек. Окна домов были ярко освещены. Люди занимались домашними делами, светились экраны телевизоров, вокруг которых сидели, ужиная, люди и слушали последние известия, а может быть, смотрели одну из тех глупых шоу-игр, где каждый игрок был готов бесконечно унижаться перед десятимиллионной зрительской аудиторией.

Это была самая обычная во всех отношениях улица, похожая на тысячи других в городе, и Танака Джин почувствовал мимолетный, но ощутимый укол боли. Ведь такой могла быть и его жизнь — небольшая квартирка на тихой боковой улочке, жена и двое детей, ежедневные домашние обеды, поездки на природу по выходным, два отпуска в год — катание на лыжах на Хоккайдо, солнечные пляжи на Гавайях, сбережения, предназначенные для образования детей. Все просто, аккуратно, удобно. Неожиданно его прошиб холодный пот. Он подумал, что, наверное, животные, сидя в своих клетках в зоопарке, испытывают такое же чувство, как эти люди.

Они добрались до нужного им дома и нажали на кнопку звонка, ниже которой было написано аккуратными буквами: Дж. Канагава. Хозяин оказался приятным на вид джентльменом лет за шестьдесят с серебристо-седыми волосами и усами, круглым лицом и приземистой крепкой фигурой. Обменявшись приветствиями с гостями, он представил их жене и двенадцатилетнему внуку, гостившему у деда, а затем провел Линнера и прокурора в свои кабинет.

Квартира оказалась больше, чем предполагал Танака Джин, — три спальни, обставленные дорогой мебелью, плюс еще одна комната, которую Канагава превратил в своего рода святилище. Жена хозяина дома подала им зеленый чай с соевыми конфетами и удалилась так же неслышно, как и вошла. За стенами кабинета, окрашенными в приятный серо-зеленый цвет, слышался приглушенный голос диктора телевидения.

Кабинет Канагавы был заставлен книгами, а стены увешаны дипломами и наградными грамотами Токийского университета, самого престижного учебного заведения во всей стране. Тут же висели фотографии самого Канагавы и прочих сановников и важных персон. Танака Джин узнал некоторых из них — бывших премьер-министров, нового императора.

Они уселись и выпили чаю. После традиционного обмена любезностями Канагава обратился к гостям:

— По телефону вы сказали, что хотите со мной срочно поговорить по важному вопросу. Могу я спросить, какое дело ко мне может иметь Банк Японии?

Это был предлог, использованный прокурором в разговоре с хозяином дома. Он не хотел преждевременно называть свое подлинное имя и положение, чтобы не спугнуть Канагаву. Николас, сложив на груди руки, наблюдал за Танакой Джином, который, открыв свой блокнот, сказал:

— Вы главный казначей Токийского университета, не так ли, Канагава-сан?

— Да, это так.

— И как долго вы занимаете этот пост?

— Пятнадцать лет.

— А кем вы были до того?

— Помощником казначея. — Канагава прищурился. — Послушайте, все это не является тайной, и вы могли бы прочитать об этом в любом справочном издании университета. Уверен, вам все это уже прекрасно известно.

— Да, вы правы. — Прокурор демонстративно огляделся. — А сколько вы платите за квартиру?

— Извините?

Тень тревоги легла на лицо хозяина дома. В иных обстоятельствах Танака Джин посочувствовал бы ему. Несомненно, жизнь Канагавы до сегодняшнего вечера протекала совершенно гладко и безмятежно. Да, попал он в историю...

— Вся эта мебель, — безжалостно продолжал Танака Джин, — очень дорогая, насколько мне известно. Скажите, сколько вы получаете в качестве главного казначея? — Он захлопнул свой блокнот и жестким взглядом уставился на Канагаву, на покрасневшем лице которого было написано изумление. — Не трудитесь с ответом, я и сам это знаю.

Прокурор показал свое удостоверение, и пока хозяин дома в полном замешательстве рассматривал его, сказал:

— Боюсь, вы попали в очень и очень неприятную историю, Канагава-сан.

Тот испуганно взглянул на Танаку Джина, и в глазах казначея, казалось, можно было увидеть все те грехи, которые лежали на его совести, и мучительный страх расплаты, преследовавший его.

— Насколько неприятную? — выдавил из себя Канагава. Его взгляд, полностью выдававший его мысли, перебежал на дверь кабинета, за которой мирно сидели его жена и внук, ничего не подозревая о страшной угрозе, нависшей над их благополучной семьей.

— Это как сказать, — резко ответил Николас. — Все зависит от того, захотите ли вы помочь нам.

— А если я сошлюсь на незнание закона?

Прокурор наклонился вперед и сказал:

— Хорошо, я сам вам все объясню, Канагава-сан. Вы систематически брали деньги в Тецуо Акинаги за то, что в течение многих лет принимали в университет тех молодых людей, которых оябун вам посылал. Кроме того, вы все делали для того, чтобы эти люди окончили университет, фальсифицируя, в случае необходимости, результаты успеваемости. И это не просто предположение, у меня есть документы, подтверждающие факты. Я получил доступ к вашим банковским счетам — их у вас оказалось шесть. Помимо крупных штрафов за уклонение от уплаты налогов, вам может быть предъявлено, и я постараюсь сделать так, чтобы оно было действительно предъявлено, обвинение в серьезном уголовном преступлении, состоящем в содействии и оказании помощи известному оябуну якудзы.

Танака Джин еще раз внимательным взглядом обвел комнату:

— Все это, Канагава-сан, и комфорт, и безопасность, и положение в академических кругах — все это будет утеряно вами безвозвратно.

Главный казначей вздрогнул всем телом. Казалось, он был готов расплакаться. Танака Джин очень хорошо понимал его состояние. Для такого человека, каким был Канагава, комфорт, обеспеченность и в особенности репутация значили все.

— Вы совершили серьезную ошибку, — сказал Николас, и в голосе его прозвучали суровые и повелительные нотки, — так не усугубляйте же свое положение еще одной ошибкой.

— Что вы хотите знать?

— В моем аппарате кто-то, подобно вам, работает на Тецуо Акинагу и получает от него деньги за это, — сказал прокурор. — Я хочу знать имя этого человека.

— И что тогда?

— Не надо торговаться с нами, — взорвался Николас, — иначе дело для вас примет дурной оборот.

Хозяин дома отвел взгляд от Николаса и облизал губы.

— Поймите, прокурор, ведь эта... эта информация — это единственная ценность, которая есть у меня. Так дайте же мне за нее хоть что-нибудь, прошу вас.

— Назовите имя.

— Хатта, — выпалил судорожно Канагава, — имя этого человека Такуо Хатта.

Какое-то время Танака Джин сидел совершенно неподвижно, затем одним стремительным движением, подобно развернувшейся стальной пружине, встал. Николас поднялся вслед за ним.

— Что же, очень хорошо, Канагава-сан. С этой самой минуты вы порвете всякие отношения с Тецуо Акинагой и никогда больше не возобновите их. В противном случае я все равно узнаю об этом, и тогда вам не миновать судебного преследования, в результате которого вы потерпите окончательный крах.

— Но... — Канагава со страхом переводил взгляд с Николаса на Танаку Джина, — если я прямо сейчас порву с ним, он узнает, что я натворил.

— Для него уже будет слишком поздно, — жестко произнес прокурор. — Таковы мои условия, вы вправе принять их или отказаться.

— Верните мне жизнь, — прошептал Канагава.

— Вы вольны распорядиться ею сами, — сказал Николас, направляясь к двери, — и подумайте о том, как вы ее чуть было не потеряли.

На лестнице пахло дождем и бетонной пылью, на ней были видны следы не одной пары мокрых ног.

— Ну, и что вы думаете обо всем этом? — спросил Танака Джин. — Достаточно ли он был напуган, чтобы раз и навсегда отказаться от прошлого?

— Я думаю, теперь он скорее даст руку на отсечение, чем снова свяжется с Акинагой, — ответил Николас.

Они вышли из здания, на улице лил дождь. У обочины стоял большой черный седан «тойота». Как только Линнер и Танака Джин вышли, все четыре дверцы машины одновременно распахнулись, и из них выскочили четыре человека — двое полицейских в форме, детектив в штатском и Джинджир Масида, главный прокурор, босс Танаки Джина.

— Масида-сан!

Приветствие Танаки Джина было похоже на отдание чести по-военному. Николас, стоявший сзади и чуть справа от своего друга, догадался, что тот понял все с одного взгляда.

— Джин-сан! — Масида небрежно поклонился в ответ. По обе стороны от него встали полицейские, а детектив в штатском позади. На его лице было написано нетерпеливое любопытство секунданта на дуэли.

Масида развел руками в притворном смущении, как бы извиняясь:

— Я ждал сколько мог.

Мимо прошелестела шинами машина, но между ними царило глубокое, как пропасть, молчание.

— Тецуо Акинага выпущен из-под ареста. Его адвокаты камня на камне не оставили от вашего обвинения.

У Танаки Джина упало сердце, когда он услышал «ваше обвинение», а не «наше обвинение».

— Джин-сан, прошу вас следовать со мной.

— Куда вы меня повезете?

— В полицейское управление, — ответил детектив в штатском, и двое полицейских в форме тут же сделали шаг вперед.

— Конечно, я поеду, но зачем?

Детектив уже раскрыл рот, чтобы ответить Танаке Джину, но Масида одним движением руки заставил его замолчать.

— Имеются подозрения, Джин-сан, и более того, заявления, что кто-то из моих людей в управлении работает на Акинагу.

Еще две машины проехали мимо, и звук их шин напоминал шелест женских юбок. Пропасть между людьми все увеличивалась.

Наконец Танака Джин тихо сказал:

— Так вы считаете, что это я?

— Именно ошибки в вашем обвинении позволили Акинаге ускользнуть от ответственности. — Масида повел плечами. — Что я должен думать?

— Но ведь это именно я его арестовал. — Еще не окончив фразы, Танака Джин понял, насколько глупо она прозвучала. В глазах детектива он увидел презрение, а глаза Масиды были устремлены куда-то мимо него. На Николаса никто не обращал внимания.

— Против вас будет возбуждено уголовное дело, — сказал Масида и направился к черной «тойоте», как бы отстраняясь от происходившего.

— Прошу садиться в машину, Джин-сан, — произнес невозмутимым тоном детектив. Прокурор посмотрел на своего босса. Но тот был непроницаем.

Линнер, чувствуя, что Танака Джин сейчас пойдет к машине, запустил два пальца в его правый задний карман и ловким движением вынул из него бумажник. Вряд ли он понадобится прокурору в ближайшее время, а Николас мог воспользоваться его удостоверением.

— Держитесь, — шепнул Линнер на ухо другу, но тот ничего не ответил.

По крыше «тойоты» забарабанил дождь, и Танака Джин быстро нырнул в машину, где уже сидели двое полицейских и детектив.

Взглянув на Николаса, детектив сказал:

— А я вас знаю.

Однако его голос ничего не выражал. Совсем ничего.

Вест-Палм-Бич — Токио

Услышав выстрел, Маргарита вскрикнула и выпрыгнула из кресла. Она была все еще в той самой комнате, где Пол Чьярамонте привязал ее к кровати. После первого допроса Чезаре она проспала несколько часов беспокойным сном, то пробуждаясь, то вновь погружаясь в забытье. Леонфорте развязал ее и позволил сколько угодно пользоваться ванной и туалетом, даже разрешил принять душ. Боже, как ужасно от нее пахло! Этот запах страха казался ей унизительным, тошнотворным, и Маргарита яростно намыливала свое тело, подобно Офелии, старавшейся смыть со своих рук несуществующую кровь. Но затем допрос был продолжен. На этот раз, слава Богу, обошлось без кровати и веревок, врезавшихся в руки и ноги женщины. Как она ни умоляла Чезаре, он не разрешил ей взглянуть на Фрэнси даже одним глазком. Сердце Маргариты переполняла боль: что с ее девочкой? Женщина знала, что, если дело дойдет до выбора между ее дочерью и секретами сети нишики, она не выдержит. Конечно, можно протянуть еще какое-то время, но потом терпение Чезаре лопнет, он приведет в комнату Фрэнси и приставит к ее виску дуло пистолета. Вот тогда-то она не выдержит и все ему расскажет.

Маргарита заплакала. Наверное, Доминик поступил бы в этой ситуации иначе. Наверняка он бы нашел выход из этого тупика, но она была матерью, и ее главной и единственной целью было спасти жизнь дочери.

Ночью она куталась в одежду, которую Чезаре принес ей после душа. Это была не новая одежда, она принадлежала какой-то женщине. Уж не его ли любовнице? Вот было бы забавно! Но что-то в этой одежде показалось ей знакомым — нет, не сама одежда, которая больше подошла бы блондинке, чем брюнетке, но что-то другое.

Ее ноздри затрепетали и расширились. Запах. Запах духов. Но чьих? Она, должно быть, знала эту женщину, близко знала. Кто же это? Маргарита долго ломала голову, но ничего не могла вспомнить. Ее мозг занят одним — страхом за жизнь дочери. Утром сам Леонфорте принес завтрак и кофе, и она, остро ощущая свое унижение, съела все, как голодное животное, в которое ее постепенно превращали. Женщина чувствовала, что он смотрит на нее, как укротитель в зоопарке.

Бэд Клэмс не стал ее связывать и, усадив в кресло, снова начал допрашивать. Очень скоро его терпение лопнуло, и он вскочил, запустив кофейником в дальний угол комнаты, и выбежал из нее, ругаясь.

И тут она услышала одиночный выстрел.

Подскочив на месте, женщина с безумной яростью, как неистовая горилла, затрясла запертую дверь. Она сразу же решила, что этим выстрелом была убита ее дочь. С диким криком: «Нет! Нет! Нет!» — она стала бить в дверь плечом, содрогаясь при каждом ударе, но не обращая внимания на эту боль. И тут услышала, как в замке двери повернулся ключ. Маргарита тут же отступила назад и снова села на прежнее место, в кресло, где он ее оставил. Плечо и ребра болели, но все тело свернулось в тугую пружину.

Когда в двери появился Чезаре с пистолетом в руке, она рванулась из кресла с такой силой и яростью, что он не смог ее удержать. Безоружная, она на полной скорости врезалась в него, и они вместе ввалились в гостиную. Женщина вцепилась в него и начала бить. Наконец ее колено попало между его ног, и она ударила изо всех сил. У Чезаре перехватило дыхание от боли. Она вскочила и с криком: «Фрэнси! Фрэнси!» — побежала искать свою дочь, распахивая двери в каждую комнату и не находя ее там. Наконец, вся в поту, едва дыша, Маргарита снова очутилась в гостиной. Чезаре, весь растрепанный и растерзанный, одной рукой держался за спинку кресла, а другую прижимал к паху.

«Ублюдок!» — хотела она закричать, но у нее уже не было сил. Адреналин, выброшенный в кровь страхом за жизнь дочери, прекратил свое действие, и Маргарита почувствовала невероятную слабость и дрожь во всем теле. Обхватив руками голову, она рухнула на софу.

— Боже, Боже ты мой, — шептала она.

— Ты ведешь не ту игру, — сказал Чезаре. — Ну и дура же ты, если думаешь, что после того, что я сделал с Тони, сумеешь сохранить свою власть. Тебе стоило выкинуть белый флаг.

— И когда мне лучше было это сделать? — спросила она, не глядя в его сторону. — До того, как твои парни убили моего шофера на моих глазах, или после этого?

— Что ты плетешь? Это ты вызвала полицию! К тому же Пол сказал мне, что ты собственноручно пришила одного из моих парней.

Маргарита вскинула голову, и Чезаре на секунду испугался злобной решимости, пылавшей в ее глазах.

— Хватит пудрить мне мозги! Ты давно задумал войну против меня, украл у меня компанию!

— Это бизнес, — пожал он плечами. — Я увидел хорошую возможность и воспользовался ею в своих интересах.

— Чушь собачья! — Маргарита убрала с лица прядь волос. — Ведь ты прекрасно знал, как много значила для меня эта компания. Я создавала ее с нуля!

Он развел руками:

— Побойся Бога, ведь это всего лишь компания, и ничего больше.

— Она была моей опорой, идиот несчастный! — Руки женщины сжались в кулаки. — Это она сделала меня такой, какая я есть сейчас. Моя дочь и эта компания — единственное, чем я могу гордиться в этой жизни! — Маргарита махнула рукой. — И зачем я все это тебе говорю? Тебе этого никогда не понять.

Однако Чезаре прекрасно ее понимал. И он уважал ее гораздо больше, чем Тони. Эта женщина до конца стояла за мужа горой, несмотря на все его фокусы. Ее хотели убить, но она не струсила, а выстрелила в нападавших, вызвала полицию и, если бы не Пол Чьярамонте, непременно удрала бы от них. А потом сумела стоически вынести и моральные мучения.

Но теперь, глядя на сжавшуюся в комочек фигуру на софе, он знал, что одержал верх. Стоило ему только притащить в комнату девчонку и пригрозить расправиться с ней, Маргарита сломается. Пора было приказать, чтобы Пол притащил Фрэнси из гостевого домика сюда, в комнату. Кривясь от боли, Чезаре подошел, к устройству внутренней связи.

Прозвучали три сигнала, но Пол почему-то не ответил на вызов, тогда он позвал двух стражей и приказал им выяснить, в чем там дело.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем запищало устройство внутренней связи. Нажав на кнопку рукояткой пистолета, Леонфорте рявкнул:

— Да!

— Они сбежали, — раздался металлический голос.

— Что за черт, что ты мелешь?

— Мы искали их везде, — снова раздался скрипучий, лишенный эмоций голос. — В доме, на территории, везде. Чьярамонте с девчонкой как в воду канули.

— Как же так, прах тебя побери?

— Не знаю, босс, они...

Чезаре направил свой пистолет на устройство внутренней связи и с яростным ревом выстрелил в него.

— Он убьет мою мамочку!

Пол Чьярамонте посмотрел в умные, проницательные глаза девочки и сказал, придав своему голосу как можно больше искренности:

— Нет, не убьет.

— Неправда! — крикнула Фрэнси. Она сидела у окна, наблюдая за людьми, которые прохаживались по бульвару.

— Почему неправда? — спросил Пол. — Ты была средством достижения цели, и твоя мамочка сделает все для твоего блага — даже предаст своих друзей. Бэд Клэмс очень хорошо это понимает. — Он хлопнул в ладоши. — И давай слезай с подоконника! Нечего демонстрировать всем свои прелести. — Он встряхнул волосами. — Говорил же я, если бы не ты...

— Без меня она ему не нужна. — Фрэнси отошла в глубь гостиничного номера. — Не надо было нам уходить без нее.

— Нам выпала такая возможность, и мы ею воспользовались, — сказал Пол. — Такова жизнь!

Девочка покачала головой:

— Нельзя бросать в беде людей, которых ты любишь, ни по какой причине!

— Сказала бы ты это моему папочке, — мрачно отозвался Пол. — Он бросил нас с матерью, бросил... вот так-то.

— Поэтому ты делаешь то же самое по отношению к членам семьи Абриола, которые относились к тебе как к сыну?

Он сжал руки в кулаки, но ничего не сказал.

Фрэнси вскинула голову.

— Неужели ты не понимаешь? — тихо спросила она. — Без меня мама ничего не скажет Чезаре, и он накинется на нее. Он запросто убьет ее!

Проклиная ее на все лады и посылая ко всем чертям, Пол озадаченно посмотрел на девочку.

— Да ты свою мамочку ни в грош не ставишь! Ты же ее недооцениваешь!

— Может, и так. А если ты ошибаешься? — Фрэнси не сводила с него глаз. — Мне кажется, Чезаре не принадлежит к числу ее поклонников.

Пол продолжал раздумывать, права она или нет, когда девочка сказала:

— Мы должны вернуться.

— Чего? — Он затряс головой. — Воском мне что ли залепило уши, не понимаю! Кажется, ты сказала, что нам надо вернуться?

— Да, — кивнула Фрэнси. — Мы должны вернуться за моей мамой.

Пол гоготнул:

— Да нас там тут же пристрелят! И твою мамочку тоже.

Девочка покачала головой:

— Нет, не пристрелят. Я нужна Чезаре.

— Ну конечно, кто же в этом сомневается! — Пол закатил глаза и тихо, отчетливо произнес: — Но мы же не хотим, чтобы ты попалась ему в лапы, а если мы вернемся, знаешь, что будет? — Он беспомощно развел руками, как бы говоря: «Ох уж мне эти детки-конфетки!»

— Не обязательно!

— Чего? — Пол так быстро повернул голову, что хрустнули шейные позвонки.

— Послушай, — сказала Фрэнси, подходя к нему ближе, — у меня есть идея.

— Ни о чем не хочу слышать. Ты же собиралась сразу ехать в аэропорт. Тогда Бэд Клэмс наверняка не сможет нас выследить.

— Ну да, это я сгоряча так решила, но потом хорошенько обдумала, как нам вернуться.

— Да ты просто свихнулась! Там же полно вооруженных бандитов! Как мы прорвемся в дом?

— Не проблема. Они сами нас пропустят. — Фрэнси заулыбалась. — Приставишь мне к виску пистолет и скажешь, что я сбежала, а ты меня поймал и теперь ведешь назад.

Пол уперся руками в бока.

— Ну-ну, умница, а дальше что?

— Дальше мы найдем мою мамочку и сбежим с ней вместе.

Пол вздохнул:

— Ну конечно, а Бэд Клэмс будет спокойненько сидеть и смотреть, как мы улепетываем...

— Конечно же, нет. Но если он попытается нам помешать, ты пристрелишь его.

Пол рассмеялся:

— Детка, ты слишком хорошо обо мне думаешь.

Фрэнси вскинула подбородок:

— Что, кишка тонка, да?

Чьярамонте так и подпрыгнул на месте:

— Ради Бога, перестань говорить так со мной...

— Как так? — В голосе девочки прозвучали металлические нотки.

Он замахал руками.

— Ну вот, заговорила как мужик, черт бы тебя побрал! Веди себя естественно!

— А Джеки тоже так делала?

Пол поджал губы и со свистом втянул воздух.

— Делала что?

— Она вела себя как девушка?

— Конечно, как девушка!

Это было ложью, и они оба это знали. Пол провел руками по волосам и сел на кровать.

— Черт побери! — Он взглянул на Фрэнси. — Вся моя жизнь пошла наперекосяк с того момента, когда я тебя увидел.

— Она уже давно шла наперекосяк. — Девочка подошла к мини-бару и открыла его. — Хочешь что-нибудь выпить?

— Не-а... ты цены-то видишь? Шесть баксов за банку кока-колы? Да пошли они...

— А тебе-то что? — Она бросила своему спутнику банку обычной кока-колы, а себе взяла диетической. — Ты же не собираешься платить за все это.

Пол засмеялся и отпил глоток. Напиток был почти так же приятен, как и пиво. Он не хотел пить при ней. Может, это было глупо, но он ничего не мог с собой поделать. Чьярамонте относился к Фрэнси, как если бы она была его собственной дочерью.

— И откуда ты взялась такая умная?

— Не такая уж я и умная. Просто очень быстро повзрослела, впрочем, я стала такой мудрой не без посторонней помощи, — брала пример с мамы, дяди Лью, сестры Мэри Роуз, то есть Джеки. — Она положила ногу на ногу и стала тихонько покачивать кончиком туфли. — Когда-то я просто ненавидела ее, называла маленьким фюрером. Правила, дисциплина, закон Божий. Однажды я сказала ей: «Тебе надо было быть часовым мастером или репетитором». Знаешь, что она мне ответила? «Наконец-то я слышу от тебя комплимент». — Фрэнси в задумчивости покачала головой. — Кажется, я тогда что-то швырнула на пол — гипсовую статую Девы Марии или что-то в этом роде. Она разлетелась на тысячу осколков.

— Ну и ну, не очень-то это здорово, — укоризненно произнес Пол.

Фрэнси отпила еще несколько глотков из своей банки.

— Ну да. Но сестра Мэри Роуз никогда не сердилась на меня, что бы я ни выкинула. Теперь-то я понимаю, как это было умно с ее стороны. Помнится, я все пыталась вывести ее из себя, а когда поняла, что это мне не удастся, потеряла всякий интерес к выходкам и перестала безобразничать. — Она сделала еще глоток кока-колы. — А знаешь, что было потом? Повзрослев, я узнала, что Джеки никогда на меня не жаловалась. Однажды мама сказала мне: «Сестра Мэри Роуз говорит, что ты просто ангел. Хотела бы я знать, как она этого добивается». — Фрэнси допила банку и отставила ее в сторону. — Вот тогда-то я и поняла, что сестра Мэри Роуз всегда на моей стороне, несмотря ни на что. Первый раз я увидела ее, когда мне было восемь лет, и с тех пор мы стали регулярно встречаться. Потом, когда появилась эта булимия и всякое такое... ты понимаешь меня?.. Мне нужен был человек, который не стал бы меня судить.

— Ага, а как же тогда все те правила, которым она заставляла тебя подчиняться?

— Но это были не ее правила, Божьи! — Фрэнси молитвенно сложила руки перед грудью. — Потом я нашла в ней родственную душу и полюбила ее. — Девочка засмеялась, но смех прозвучал несколько смущенно. — Представляешь, пока не появился дядя Лью, она, монашка, была единственным человеком, с которым я могла говорить обо всем на свете.

— Дядя Лью? Должно быть, ты говоришь о Лью Кроукере, бывшем полицейском, — сказал Пол.

— Ты знаешь его?

Чьярамонте отрицательно покачал головой:

— Я знаю о нем только то, что слышал от Бэда Клэмса. — Он помолчал немного, — Ты считаешь, он хороший парень?

— Да! — Глаза Фрэнси загорелись.

Пол поставил свою недопитую банку на мини-бар, потом вытер руки о собственные штаны. Вынув пистолет, проверил патроны. Потом убрал пистолет на прежнее место и повернулся к Фрэнси.

— Должно быть, я и сам с тобой совсем сошел с ума, но... — Он криво улыбнулся и покачал головой. — Ладно, давай вернемся и вытащим твою мамочку из этого бандитского гнезда.

— Ты так прекрасен.

Николас улыбнулся хрупкому мужчине европейского типа с короткой стрижкой и чувственными губами.

— Хочешь пойти со мной? Тут как раз неподалеку за углом есть отель любви...

— Извини, — сказал Линнер, — но у меня уже назначена встреча.

— Что ж, может, когда-нибудь в другой раз. — И европеец направился навстречу другому кандидату в спутники до отеля любви.

Николас прошел в бар для гомосексуалистов под названием «Двадцать одна роза» и заказал виски с содовой. Немало глаз было направлено в его сторону, но он не чувствовал себя в опасности. Нансёку, идея любовной страсти между мужчинами, имела в Японии весьма давнюю историю. Среди самураев проявление хоть малейшего интереса и любовной привязанности к женщинам считалось признаком слабости. Иметь в качестве любовника молодого мужчину или даже совсем юного мальчика — эта идея уходила корнями в культуру Древней Греции, где обожествлялись мужские формы и достоинства. В Японии гомосексуализм приписывался влиянию буддистских монахов, выходцев из Китая.

Николас заплатил за виски, повернулся лицом к залу и стал искать Такуо Хатту. О нем шла дурная слава, говорили, что пару раз в неделю он бывает то в одном, то в другом баре для гомосексуалистов, расположенном в этом районе. Жена Хатты сказала Николасу, что мужа нет дома, и он отправился его разыскивать, побывал в нескольких барах и наконец заглянул в «Двадцать одну розу». Мужские пары медленно танцевали на маленькой и тесной площадке. Многие прильнули друг к другу в сладострастном порыве. В помещении было темно и накурено.

Еще дважды Николас получал недвусмысленное предложение, кто-то даже попытался приобнять его, и он уже начинал потихоньку злиться, когда из мужского туалета вышел человек, чем-то похожий на Хатту. Не без труда Николас стал протискиваться сквозь потную толпу переминавшихся с ноги на ногу людей. В это время кто-то успел щипнуть его за ягодицы, а один молодой японец, по виду простой служащий, с обручальным кольцом на пальце, крепко поцеловал в губы.

Вытерпев все это, Линнер пробрался на другой край толпы и увидел, что это был действительно Такуо Хатта. К несчастью, Хатта тоже заметил его. Скрытые стеклами очков глаза его расширились. Расталкивая обнимавшиеся парочки, он пустился наутек; как скользкий угорь, успел пробраться к входной двери и с силой распахнул створки. Николасу казалось, что он действует словно во сне, медленно протискивается сквозь толпу, так медленно, будто ноги его погрузились в зыбучий песок. Отчаянно работая локтями, он все-таки добрался до двери, выскочил на улицу и увидел, как Хатта открыл заднюю дверцу большого черного «мерседеса», стоявшего у обочины. Закричав, Линнер со скоростью спринтера бросился к машине. Хатта быстро оглянулся, его глаза стали огромными от страха, нырнул на заднее сиденье «мерседеса», и водитель рванул машину с места. Раздался пронзительный визг шин, «мерседес» съехал с обочины и тут же врезался в переднее крыло проходившего мимо такси. От удара машина чуть не перевернулась, ее сильно отбросило в сторону.

Воспользовавшись мгновенной задержкой, Николас бросился вперед как раз в то мгновение, когда водитель уже нажимал на газ, прыгнул на машину и вцепился в опущенное стекло дверцы. «Мерседес» помчался по скользкой от дождя улице.

За рулем сидел один из крепких и жилистых кобунов якудзы. Он резко повернул руль, и машина чуть не врезалась на полной скорости во встречный огромный грузовик. Николас больно ударился всем телом о крыло автомобиля, но продолжал висеть на дверце. «Мерседес» как ракета мчался вперед, провожаемый нестройной какофонией автомобильных гудков возмущенных водителей. Кобун уверенной рукой вел машину, с бешеной скоростью мчавшуюся по улицам, заставлял ее резко вилять то в одну, то в другую сторону, пытаясь сбросить Николаса. Каждый раз, когда машина резко кренилась вправо, ботинки Николаса чиркали по гудронированному шоссе. Когда же машина кренилась влево, Николаса резко бросало на противоположную дверцу.

Линнеру удалось просунуть руку в окно машины и покрепче уцепиться за дверцу изнутри, и тут он боковым зрением увидел неясные очертания чего-то темного, быстро надвигавшегося на автомобиль. Повернув голову, он увидел, что это был узкий проход между домами. Именно туда мчался теперь «мерседес», водитель хотел размазать висевшее на дверце тело Николаса о стены домов. Проход был настолько узок, что любая машина могла проехать по нему только впритирку к стенам.

Внезапно передняя фара машины, воткнувшись в покрытую сажей и копотью стену, с грохотом разбилась на множество осколков. Не теряя времени, Линнер опустил ноги, больно ударившись о покрытие дороги, и, оттолкнувшись изо всех сил, перебросил тело на крышу автомобиля. «Мерседес» на огромной скорости мчался по узкому проходу. Его металлический кузов время от времени задевал за стены, и тогда тьма освещалась снопами голубоватых искр и оглашалась скрежетом металла о камень. Лежа на животе на крыше машины, Николас скрюченными до боли пальцами изо всех сил цеплялся за какое-то декоративное ограждение над лобовым стеклом.

Совсем рядом с ним прогремел выстрел, и Линнер чуть было не разжал руки. Затем прогремел еще один, и Николас увидел дыру в крыше. «Ублюдок, он стреляет в меня!» — пронеслось в его голове. Он успел перекатиться на другую сторону крыши, прежде чем грохнул третий выстрел.

Водитель положил пистолет на сиденье рядом с собой и с радостью увидел, что Николас слетел с крыши и упал на дорогу прямо перед машиной. Кобун протянул руку к пистолету, но Николас уже бежал к «мерседесу». Водитель нажал на газ. Проход был так узок, что Линнеру просто некуда было деться, и кобун был уверен, что раздавит врага. Он уже слышал лязг металла и хруст человеческих костей... Однако Николас послал тело вперед и ударил ногами в лобовое стекло. Оно было сделано из безопасного материала и поэтому только растрескалось и провалилось внутрь машины вместе с Николасом. Кобун услышал крик Хатты на заднем сиденье, и тут Линнер ударил по стеклу еще раз. От второго удара защитная пленка нарушилась, и стекло рассыпалось на мелкие осколки, обдав ими людей в машине. Схватив пистолет, кобун выстрелил прямо в надвигающуюся на него фигуру.

Николас слегка оглох от грохота выстрела и даже ощутил горячее пороховое дыхание смерти, услышал треск разрываемой ткани, как будто зацепился за куст рукавом, и почувствовал жгучую боль в плече. Кобун нажал на тормоза, и Николас всем телом сильно ударился о приборный щиток, врезался затылком в проигрыватель лазерных дисков, а ноги его уперлись в коробку передач.

Грудная клетка взорвалась болью, Линнер застонал. Во рту он почувствовал металлический привкус крови, ослепленный болью, услышал второй выстрел и постарался от него уклониться. Глаза кобуна горели лихорадочным огнем. Он был молод, чуть больше двадцати лет, на его обритой наголо голове отчетливо проступали вздувшиеся вены. Глядя в его расширенные зрачки, Николас понял, что водитель был в состоянии наркотического опьянения, что придавало ему нечеловеческие силы.

Кобун ударил Николаса по позвоночнику, намереваясь сломать его. Вместо того чтобы попытаться уклониться от удара, Линнер устремился вперед и перехватил руку кобуна. В пылу драки рукав куртки кобуна задрался вверх, оголив предплечье, покрытое сложной татуировкой ирезуми, которую так любили почти все члены якудзы. Если бы Николас мог увидеть ее всю, он бы определил, к какому клану принадлежал кобун. Однако сейчас ему было не до того. Кобун с силой прижал Николаса спиной к переднему сиденью. Он давил все сильнее в полной уверенности, что теперь-то расправится с непрошеным гостем. Каково же было его удивление, когда Линнеру удалось нанести ему удар ногой прямо в ребра. Раздался громкий хруст. Удивление на лице кобуна сменилось недоверием, а потом разочарованием, граничившим с изумлением, когда он понял, что ему сломали ребра.

Наркотик приглушал чувство боли, и ярость вспыхнула в кобуне с новой силой. Выхватив из-за пояса нож с выбрасывающимся лезвием, он полоснул Николаса по плечу, но тут же получил удар локтем в кадык. Задыхаясь от боли, кобун отчаянно размахивал ножом во все стороны, пока лезвие со звоном не выпало у него из рук на блестящую кожаную поверхность заднего сиденья. Линнер снова ударил кобуна и тут же понял, что совершил ошибку. Нога парня соскользнула с тормозов и судорожным движением вдавила в пол педаль газа. «Мерседес» рванулся вперед, оставляя за собой снопы бело-голубых искр, поочередно чиркая боками о каменные стены. Наконец машина на чудовищной скорости вырвалась из узкого прохода.

На заднем сиденье не переставая кричал Хатта. Николас изо всех сил пытался взять руль в свои руки. Тем временем кобун, изловчившись, достал с дальнего сиденья нож и снова попытался ударить Николаса. Но в тот момент почти неуправляемый «мерседес» врезался в кузов «ниссана», затем, виляя из стороны в сторону, выскочил на тротуар и, подпрыгивая, помчался по нему вперед. Прохожие с криком разбежались врассыпную.

Нож был так близко от шеи Николаса, что он уже почувствовал дыхание смерти, но сумел неожиданным рывком сломать кобуну руку. Тот взвыл от боли, и тут же Линкер нанес ему сильный удар локтем в нос. Заливаясь кровью, кобун откинулся на сиденье и начал постепенно сползать вниз.

Николас оттолкнул парня назад, пытаясь сбросить его ногу с педали газа, сумел вырулить с тротуара на проезжую часть, и «мерседес» оказался на встречной полосе, что было очень опасно.

Лицо Николаса заливал холодный пот, голова кружилась, в ушах шумело. «Нет, — кричал он беззвучно. — Нет, только не теперь!» Он боролся с надвигавшимся приступом Кширы, и ему показалось, что на какое-то мгновение он потерял сознание. Очнувшись, увидел прямо перед собой стремительно надвигавшийся на них огромный трейлер и, отчаявшись добраться до педалей, заглушил двигатель машины.

Сила инерции была столь велика, что и с остановившимся двигателем машина продолжала нестись навстречу грузовику с огромной скоростью. В голове у Николаса гудело, но он старался удерживать руль в правильном положении. Хатта на заднем сиденье продолжал издавать нечеловеческие вопли. Все вокруг слилось в одно яркое пятно, и весь мир стал каким-то новым и странным образом возбуждающим — мимо проносились разноцветные пятна, образы удлинялись и сливались в один стремительно исчезающий росчерк. Это ощущение длилось десятую долю секунды, но принесло удивительное чувство освобождения от всего. Николас слышал, что сердце его бешено билось в груди, но чувства опасности или страха смерти он не испытывал.

В следующее мгновение им чудом удалось избежать столкновения лоб в лоб — грузовик лишь слегка задел «мерседес». Их машину развернуло задом наперед, и, хотя удар был несильным, этого оказалось достаточно, чтобы у Николаса клацнули зубы, а Хатта сильно ударился о спинку переднего сиденья. Теперь, после удара и с заглушенным двигателем, машина двигалась вперед не так быстро, и Линнеру удалось наконец остановить «мерседес» у обочины, когда инерция движения сошла на нет.

В салоне машины воняло кислятиной. До них донесся вой сирен и топот множества ног. Сделав над собой усилие, Николас обернулся и увидел скрюченного на заднем сиденье и тяжело дышащего Хатту. Все заднее сиденье было заблевано.

Вой сирен приближался. Линнер вынул нож и разрезал им куртку и рубашку кобуна, чтобы разглядеть его фантастическую татуировку. Определив его клановую принадлежность, Николас выбрался из машины и открыл заднюю дверцу. Когда к «мерседесу» подъехали полицейские, он предъявил им удостоверение Танаки Джина и вытащил с заднего сиденья трясущегося Хатту.

Невесомый, как поцелуй ангела, дождь падал на лицо Николаса; освежая голову. Огни полицейских машин вспыхивали карнавально-веселым светом, и вокруг них начала собираться толпа зевак. Несколько полицейских принялись разгонять толпу и восстанавливать уличное движение. Остальные молча ждали, что скажет Николас. Подъехала машина скорой медицинской помощи, но никому в голову не пришло предложить помощь Линнеру. Бригада спасателей пыталась извлечь бесчувственное тело кобуна из машины.

На гудронированном покрытии шоссе Николас заметил следы отчаянного торможения, похожие на шрамы, и до него постепенно дошло, что эти следы принадлежат «мерседесу». Он понемногу стал приходить в себя, его мозг заработал с полной ясностью. Николас вдохнул свежий ночной воздух, потом наклонился к Хатте и прошептал:

— Теперь ты в моих руках, предатель. И если не хочешь, чтобы я сию же минуту передал тебя в руки правосудия, будешь делать и говорить сейчас только то, что я тебе прикажу. Понятно?

Хатта кивнул. Его лицо было смертельно бледным и совершенно опустошенным. Николас обернулся к терпеливо ждавшим полицейским и сказал:

— Я готов сделать заявление.

Вест-Палм-Бич — Токио

Двое здоровяков с револьверами 38-го калибра ворвались в номер гостиницы «Аквамарин». Один бросился осматривать ванную, другой — туалет. Затем первый заглянул под кровать, а второй вышел в коридор и подал условный сигнал.

В комнату вошел Чезаре Леонфорте, за ним следовала Веспер.

— Ну, и где этот маленький хорек?

Никто из присутствующих, включая Веспер, не знал, кого он имел в виду — девочку или Пола Чьярамонте.

— Как же они проскользнули мимо вас, черт подери? — спросил Чезаре у одного из здоровяков, у которого были маслянистые вьющиеся волосы и слишком близко посаженные глаза.

— Пол сказал, что малышке хочется кока-колы, и они пошли на кухню в гостевой домик, — сказал тот.

Здоровяк все еще тяжело дышал от быстрого бега на четвертый этаж, в то время как его босс с подружкой поднимались на лифте. Он весь взмок и совершенно обалдел от того, что им не удалось никого обнаружить в комнате. Здоровяк размахивал своим оружием во все стороны, как будто выискивая, кого бы ему пришить.

— Убери свою чертову пушку, — буркнул Чезаре. — В кого ты собрался стрелять, в тараканов, что ли?

— Тогда мы пошли на кухню, — продолжил свой рассказ здоровяк, пряча револьвер в кобуру под мышкой. — Но там никого не нашли. Выбежали на улицу. Ни парни, ни собаки, никто их не видел. Так что мы должны были делать? — Он недоуменно развел руками в стороны.

Чезаре ничего не ответил, он молча рассматривал пустые банки на мини-баре.

— Кока-кола обычная и диетическая, — наконец тихо пробормотал он. — Они здесь были, это точно.

— Но никто не видел, чтобы они выходили отсюда, — сказала Веспер.

— Да, — подтвердил Бэд Клэмс, нахмурившись. — Куда же их понесло?

— Надо искать, — сказал один из здоровяков. Ему не терпелось опробовать свои револьвер в деле.

— Наши люди в аэропортах, на автобусных и железнодорожных вокзалах уже предупреждены, — сказал Чезаре как бы самому себе. — Все фирмы по прокату автомобилей знают, кому позвонить, если среди их клиентов появится человек, чья внешность соответствует описанию Пола Чьярамонте. Угон чужой тачки или же приобретение подержанной исключены. Пол не такой идиот, чтобы рискнуть привлечь к себе внимание полицейских, а на приобретение машины у него не хватит бабок.

— Но ведь ты даже не знаешь, увез ли он девчонку или же она сбежала, а он пытается найти ее, — заметила Веспер.

Чезаре показал на пустые банки и мрачно произнес:

— Они заодно. Уж не знаю, что Пол из себя корчит, но будьте уверены, я заставлю его горько пожалеть об этом. Итак, надо немедленно прочесать все близлежащие улицы, проверить бары, рестораны и гостиницы. Они не могли уйти далеко.

— Акинага не отвечает на телефонные звонки, его нельзя беспокоить, — сказал Хатта и повесил трубку телефона-автомата. Сунув руки в карманы и ссутулившись, он ковырял носком ботинка тротуар. — Значит, он отправился в клуб «Два горящих конца».

— Мне нужен Акинага, — сказал Николас. — Нужен сегодня же вечером. И можешь поверить, я не отстану от тебя, пока ты не сведешь меня с ним.

Стоя на перекрестке трех центральных улиц, Линнер наблюдал, как дождевые потоки искажали неоновые вывески на широких улицах. Дрожащие очертания делали их похожими на детские воздушные змеи.

— Что это за клуб? Для голубых, что ли?

Хатта метнул в него злой взгляд:

— Это особый, элитный клуб. Его членами является вся верхушка властных и промышленно-финансовых кругов.

Николас тщательно огляделся в поисках какой-нибудь большой сияющей машины, за рулем которой сидел бы кобун якудзы. Такуо Хатту, несомненно, охраняли. Теперь, когда первый пост защиты был уничтожен, Николас не был уверен, что не существует второго или даже третьего защитника, готового в любую минуту вернуть все на свои места. Он вспомнил название клуба — именно перед ним был зарезан в качестве наглядного устрашения Исе Икудзо. Возможно, это сделал Майкл Леонфорте. Интересное совпадение, что и говорить.

— Так ты говоришь, верхушка общества? — переспросил Линнер.

Хатта засмеялся. Он был растрепан, от него дурно пахло. Николас намеренно не дал ему возможности привести себя в порядок, считая, что унижение иногда помогает очистить душу, как никакое иное средство.

Такуо опустил голову.

— Ты знаешь, о чем я говорю. Политики, высшие чиновники, бизнесмены. Руководители низшего и среднего звена туда не допускаются. В этом клубе числятся все сливки общества, поэтому каждый мало-мальски влиятельный человек мечтает стать его членом. Акинага там завсегдатай, это его второй дом.

Николас размышлял. Что-то не давало ему покоя с того момента, когда Хатта признался в истинной природе отношений с Тецуо Акинагой. Тецуо был оябуном клана Сикей, однако кобун, охранявший Хатту, принадлежал, судя по татуировке, к клану Ямаути. После того как последний оябун клана Тати Сидаре был убит, клан управлялся триумвиратом его помощников, потому что ни один из них не сумел добиться достаточной для единоличного правления поддержки внутри самого клана. Возможно, Акинага закидывал удочку, желая узнать: сможет ли он перехватить власть над кланом Ямаути? Ходили слухи, что он пытался взять управление кланом Сидаре в свои руки. К тому же Тецуо по меньшей мере один раз пытался убить Линнера чужими руками.

Наконец Николас сказал:

— Если Акинага часто посещает этот клуб, то другие оябуны якудзы, наверное, тоже не отстают от него?

Хатта утвердительно кивнул:

— Конечно. Почти все остальные оябуны и их помощники тоже бывают там.

— А ты тоже член этого клуба?

Хатта снова замялся, потом утвердительно кивнул. Николас помолчал, глядя на падающие серебряные капли дождя.

— Ты достаточно важная персона, чтобы иметь прямой доступ к Акинаге, — сказал он. — Тебе известно, куда он любит наведываться. Так давай посмотрим, насколько хорошо тебя знают в этом клубе.

Действительно, Хатта оказался членом этого клуба. Ему не нужно было даже показывать свою членскую карточку, его знали в лицо. Николас был зарегистрирован как гость Такуо. Он назвался именем Майкла Леонфорте. Им обоим дали по пластиковой картонке с эмблемой, выполненной лазерной печатью.

— Зачем я тебе здесь нужен? — скулил Хатта, пока они спускались вниз по вытертым ступеням каменной лестницы. — Это все плохо кончится.

— А я и не сомневаюсь. — Линнер подтолкнул Такуо вперед. — Но все началось из-за тебя. Ты хотел убрать Танаку Джина, и теперь, когда дело идет к завершению, логично, если ты будешь присутствовать при этом.

Лестница была освещена мерцающими лампами дневного света, утопленными в ниши, словно в тюрьме, они были закрыты решетками. В неприятном свете этих ламп кожа казалась покрытой восковой бледностью, как у трупа двухнедельной Давности. Грохот рок-музыки пробирал до костей. Они подошли к длинному и узкому коридору, конец которого скрывался где-то в темноте. Каменный пол был слегка приподнят по центру, по бокам журчала темная вода, стекавшая, казалось, со стен, закруглявшихся наверху в подобие готического свода. Николасу показалось, что они попали в глубокое подземелье.

У металлической решетки ворот, напоминавших ворота в крепость, сидел невероятных размеров борец сумо. При приближении гостей он встал, взял протянутые ему пластиковые карточки и проверил их с помощью специального прибора. Затем ворота медленно и совершенно бесшумно повернулись на скрытых шарнирах. Борец отдал им карточки.

Здесь музыка звучала еще громче — первобытная, неистовая. Проход был плотно забит людьми. Протиснувшись сквозь толпу, они оказались в вытянутом в длину помещении. Тепло и влага, которую выделяли сотни человеческих тел, превратили воздух в плотный тропический туман. Разноцветные огни мигали и вспыхивали с определенной периодичностью. Тела танцующих раскачивались как бамбук под порывами ветра.

Пока они медленно пробирались сквозь толпу, Николас заметил в ней министра финансов, министра торговли и промышленности, министра внешней торговли и многих других важных должностных лиц. Тут были и члены либерально-демократической партии, социалистической партии, а также партии новых земель. Список важных лиц был поистине нескончаем. Здесь же находились и многочисленные члены якудзы, ее оябуны, к которым и направился Линнер, надеясь найти среди них Акинагу. Он увидел незнакомого ему моложавого оябуна, который вел беседу с шефом бюро потребительских товаров. Интересно, какую сделку они обсуждали в тот момент? Хатта все время пытался оторваться от Николаса, но тот был начеку и не позволял ему слишком далеко отходить.

— Где же Акинага? — прошипел он.

— Понятия не имею, — стараясь перекричать шум, ответил Хатта.

Они прошли мимо бара с круглой стойкой, за которой сидели руководители промышленных предприятий, государственных заведений, теневой экономики и преступного мира. Было забавно наблюдать, как они заказывали спиртное, крича и жестикулируя, словно задрипанные коммивояжеры.

— И так здесь каждый вечер? — спросил Линнер.

Хатта кивнул.

«Интересно, сколько всяческих сделок обсуждалось и заключалось здесь каждую ночь?» — спросил себя Николас. В этом клубе, а не в парламенте, решалось будущее Японии. Именно здесь ею правили деньги и люди, пытавшиеся удержать страну в плену старых традиций... Забудьте все эти разговоры о реформах, всю эту болтовню о том, что надо избавляться от предрассудков и искать новые пути развития бизнеса. В этом клубе, в душной полутьме, втайне от остального общества власть запросто передавали из рук в руки, здесь все было возможно и не существовало ничего запретного.

Внезапно Николас почувствовал, что Хатта слегка напрягся. Не поворачивая головы, он повел глазами в ту сторону, куда смотрел Такуо, но ничего не мог разглядеть за густой завесой табачного дыма. Тогда он прибегнул к помощи своей психической силы и, открыв глаз тандзяна, почувствовал, как что-то юркое, как головастик, пытается от него ускользнуть. Линнер попробовал сосредоточиться на головастике, но вокруг было слишком много психической информации, исходившей от окружавших его людей, и у него ничего не получилось. И в этот момент произошло что-то странное. Закрыв свой глаз тандзяна, Николас очутился не в полутьме клуба, а почувствовал вокруг себя вихревое движение. В ушах жужжали десятки тысяч пчел, и он с ужасом понял, что надвигается очередной приступ Кширы. В его памяти промелькнули слова Кисоко: «Пусть будет тьма...»

Тьма начала сгущаться, и невидимая завеса скрыла Николаса от внешней психической информации. Потом где-то на периферии сознания пробежала рябь, будто серебряная рыбка плеснула хвостом, и на этом месте появился фосфоресцирующий узкий след. Линнер начал по нему перемещаться вперед, скользя между людьми, занятыми серьезными и пустыми беседами, сплетенными в любовных объятиях, заключавшими подлые сделки и опасные союзы. За собой Николас тащил Хатту, труса и предателя, упиравшегося как блеявшая овца, которую вели на рынок. Наконец сквозь темную завесу Кширы Линнер разглядел Акинагу. Черный глаз Кширы отметил Тецуо, как если бы Николас выстрелил в оябуна стрелой. Он двинулся к Акинаге под таким углом, чтобы тот не смог убежать, и, приблизившись к нему настолько, что мог отчетливо видеть Тецуо среди окружавших его людей, сказал Хатте:

— Ну вот и все.

Он стоял так близко от оябуна, что мог бы при желании протянуть руку и коснуться его. Чтобы Хатта не вздумал вдруг сбежать, Николас притянул его поближе к себе. Акинага был всецело поглощен разговором с высокопоставленным членом партии новых земель и кандидатом оябунов на пост премьер-министра Кансаем Мицуи. Он явно не замечал маневров Николаса, пытавшегося подойти поближе и не дать ему уйти.

Внимание Линнера было полностью сконцентрировано на Тецуо, как вдруг он услышал, что кто-то окликнул его по имени, почувствовал движение слева от себя и, посмотрев в ту сторону, увидел Хоннико.

— Николас, — крикнула она. — Николас!

В этот момент Хатта страшно закричал и навалился на Линнера. Брызнул фонтан горячей крови. Кто-то пронзил Такуо кинжалом чуть ли не насквозь. Николас заметил, что это был Джи Чи, и почувствовал, что Акинага пытается ускользнуть от неприятностей, направляясь к одной из задних дверей. Он бросился вслед за ним, увлекая за собой Хатту. Длинное лезвие ножа выскользнуло из его раны; и кровь, как из зарезанной свиньи, хлынула потоком. Окружающие старательно делали вид, что ничего не произошло. Они продолжали все так же танцевать, пить, курить, беседовать и заключать сделки.

— Хоннико! — закричал Николас, хватая ее за руки. — Джи Чи зарезал Хатту-сан!

Ее глаза округлились.

— Кажется, он метил в меня. — Линнер обернулся и увидел невысокую худенькую женщину, склонившуюся над Хаттой. Она вся была забрызгана кровью. Как будто почувствовав его взгляд, женщина подняла голову. Николас увидел ее широко расставленные зеленые глаза и подумал: «Интересно, что здесь делает мать-настоятельница?»

— Позаботься о Такуо, — попросил Николас Хоннико. — Вызови врача или машину «скорой помощи», а лучше и то и другое.

Хоннико вместе с Мэри Роуз склонилась над Хаттой, истекавшим кровью.

— А ты куда?

Но Линнера уже и след простыл.

Лью Кроукер, выглядевший лет на десять моложе и одетый в форму продавца цветов, въехал во двор дома Чезаре Леонфорте в желто-зеленом фургончике, который ежедневно доставлял сюда свежие цветы. Рико Лаймон был прав: даже собственная мать не узнала бы сейчас Лью. Протезы из латекса — накладки на нос, щеки, лоб и углы рта — были само совершенство.

— Эти штуковины выдерживают яркий свет и высокую температуру, но время от времени их нужно подправлять, — предупредил Рико Кроукера, — так что советую тебе без нужды не появляться на полуденном солнце. И что бы ты ни делал, старайся не касаться левой стороны носа.

Как всегда, фургончик остановился в воротах, чтобы охрана могла проверить его груз, а собаки — хорошенько обнюхать всех и все. Когда одна из собак подошла к Лью, он испугался, что она сможет учуять запах латекса и он ей не понравится. Впрочем, оказалось, что им заинтересовалась не столько собака, сколько охранник с волосатыми руками. Кроукер был новичком среди примелькавшихся торговцев.

— Морти в отпуске, — сказал водитель фургончика.

— Да ну? — буркнул волосатый, разглядывая без всякого стеснения лицо и фигуру новичка. — И куда он поехал? Небось, на Аляску, спасаться от этой чертовой жары? — Он заржал.

— Он повез своих детей в Диснейленд.

— Ты чего несешь? — Брови волосатого взметнулись вверх. — Мне всегда казалось, что у Морти было туговато с деньжатами.

— Не-а, — ответил водитель, который, судя по всему, уже привык к таким допросам, — ты спутал его со мной.

Они оба радостно расхохотались. Лью рискнул улыбнуться волосатому и был вознагражден ответным оскалом. Второй охранник оттащил собаку, и волосатый захлопнул дверцу.

— Проезжай! Босс не любит запах увядающих цветов.

С чувством глубокого облегчения Кроукер вытащил свою биомеханическую руку из кармана, где он держал ее во время проверки.

— Давай, давай же, — заторопил он водителя.

Уже перевалило за два часа пополудни, и Лью немного волновался. По плану он должен был проникнуть на территорию Бэда Клэмса в восемь утра на машине из пекарни, которая ежедневно доставляла в дом свежие рогалики, булочки и батоны хлеба. Однако по чистой случайности он перехватил экспедитора, который попытался дозвониться до Чезаре и предупредить его. Федеральная команда поддержки допросила экспедитора, и выяснилось, что он работает на Бэда Клэмса. Кроукеру стало несколько не по себе, когда он узнал об этом. Казалось, все вокруг — люди Чезаре.

Сорок минут они потратили на то, чтобы заменить заказанные вчера цветы на свой груз. Кроукер сидел в гостиной и колдовал над вазой с тропическими цветами, когда вошел волосатый охранник.

— А где твоя собака? — спросил Лью, поправляя цветы в вазе.

— Очень смешно, — хмуро буркнул волосатый. Он стоял так близко, что Кроукер чувствовал исходивший от него запах пищи. Охранник ткнул в букет пальцем, похожим на сардельку, поросшую курчавыми черными волосами, и спросил: — Это что?

Кроукер взглянул на него недоуменно.

— Вот это. — Волосатый еще раз ткнул пальцем в белый цветок. — Как он называется?

Лью понятия не имел, как называется цветок, но ответил не моргнув глазом:

— Дельфиниум. А, кстати, где тут туалет? Мне бы надо отлить.

Волосатый бросил на него сердитый взгляд:

— Внизу, в холле. Я провожу тебя.

Кроукер послушно пошел в холл, чувствуя за спиной тяжелое дыхание охранника. Открыв дверь в туалет, он нанес мгновенный удар левым локтем в солнечное сплетение волосатого.

Тот согнулся пополам, но прежде, чем Лью успел схватить его за горло своей биомеханической рукой, нанес Кроукеру сокрушительный удар в подбородок. Лью отлетел назад, больно ударившись бедром о холодный кафель пола. В одно мгновение волосатый оказался на нем, нанося удар за ударом. Кроукер замычал от боли.

Ухмыляясь, волосатый склонился над ним, и детектив, сжав свою биомеханическую руку в кулак, резко ударил его в челюсть и ключицу, которая тут же хрустнула. Пальцы Кроукера, сделанные из нержавеющей стали и поликарбоната, раскрылись, как лепестки ядовитого растения, и с силой надавили на сонную артерию на шее охранника. Тот рухнул на колени, беспорядочно размахивая руками и пытаясь все же достать Кроукера. Тогда Лью другой рукой нанес рубящий удар по переносице. Заливаясь кровью, волосатый сполз на пол.

Кроукер попробовал встать, поскользнулся на кафельном полу, выпрямился, схватившись за раковину, и посмотрел на себя в зеркало. То, что он там увидел, ему не понравилось. Он тяжело дышал, бок сильно болел. Лью хотел ополоснуть лицо холодной водой, но вовремя вспомнил о своих латексных накладках и гриме. Нос немного съехал набок, Кроукер поправил его как мог, снова повернулся к волосатому, быстро раздел его и засунул в ванну. Вытащив эластичную веревку, он связал охранника по рукам и ногам, затем вывалил содержимое своих карманов на пол, снял с себя желто-зеленый комбинезон, бросил его в ванну и тщательно задернул душевую занавеску, на которой была изображена сценка в духе Тулуз-Лотрека. Затем Лью влез в одежду волосатого, пахнувшую луком и перцем, и тщательно оглядел себя в зеркале. Брюки были великоваты, и ему пришлось потуже затянуть ремень на поясе, чтобы это не так бросалось в глаза.

Рассовав все свои принадлежности по карманам новой одежды, он взял короткоствольный револьвер охранника тридцать восьмого калибра, сунул его в кобуру под мышкой, в последний раз оглядел помещение и, расставив все по своим местам, вышел в холл и захлопнул за собой дверь туалета.

По лестнице, поднимались люди. Обернувшись, Кроукер столкнулся лицом к лицу с Чезаре Леонфорте.

— Ну и жара, как в печке, — сказал Чезаре, шагая по коридору.

Проходя мимо одного из своих молодцов, он оглянулся и позвал Веспер, которая шла следом. Леонфорте показалось, что лицо парня было ему незнакомо, впрочем, он видел его лишь мельком. Но что-то все же не давало ему покоя.

Войдя в свой кабинет, он сразу же поставил переключатель кондиционера на самый холод и раздраженно произнес:

— Чертов Пол. Я даю ему все, что только может пожелать человек, — деньги, перспективу, возможность показать себя с наилучшей стороны — а он? Положил мне на стол свое говно.

Как всегда, когда Чезаре приходил в сильное возбуждение, маска утонченного интеллекта, за которой он прятался, тут же слетала с него, и речь становилась безграмотной и вульгарной.

— Я не хочу, чтобы подобное случилось с Мило, — сказал он Веспер через плечо, не оборачиваясь. — Я должен их схватить в течение часа, не дольше, и тогда мы с ним поквитаемся. — Он ударил огромными кулаками о стол и выглянул в окно. — Люблю доводить дело до конца. — Затем вынул телефон сотовой связи и набрал номер. Ответа не было.

— Вот дерьмо! — заорал он в ярости. — Еще не нашли!

Помолчав секунду, Веспер спросила:

— Ты обещал рассказать, зачем твоему другу Полу понадобилось украсть дочку своей подружки.

— Прошу тебя, не суй нос не в свое дело. — Чезаре уставился в окно невидящим взглядом, как будто пытался вернуть беглецов силой своей воли. — История, которую я собирался тебе рассказать, показалась бы сейчас бессмысленной. — Он вздохнул. — Эта баба не по зубам Полу, просто она — мой конкурент в бизнесе. Самоуверенная стерва! Она переступила границу дозволенного, и я послал Пола за ней и девчонкой.

— Но зачем тебе ребенок?

— Дочь для этой бабы значит больше, чем все остальное на свете.

— Но это подло! — возмутилась Веспер. — У сицилийской мафии подобное запрещено.

— К черту запреты и правила! — заорал Чезаре. — Это все для ревматических стариков в черных костюмах! — Он стукнул себя в грудь кулаком: — Здесь я создаю правила, и мне плевать на тех, кому они не по душе.

Внезапно девушка увидела, что Леонфорте напрягся и, как охотничья собака, встал в стойку.

— Черт подери, — пробормотал он. — Взгляни-ка сюда!

Веспер подошла к окну, и ее сердце ушло в пятки. Она увидела Пола Чьярамонте, тащившего Фрэнси по двору к дому. За ними шли два головореза. Одна из собак, до предела натянув поводок, обнюхивала девочку, которую Пол крепко держал за шиворот.

— Ну и как все это понимать? — буркнул Чезаре, вытаскивая из ящика стола револьвер тридцать восьмого калибра и проверяя обойму.

— Похоже, он привел ее обратно, — заметила Веспер. — Возможно, ты ошибался на его счет.

— Да? — Чезаре вставил обойму на свое место. — Сейчас посмотрим.

Зазвонил телефон сотовой связи. Сначала Леонфорте решил не отвечать, но потом схватил трубку и закричал:

— Ну что там?

— Это Белый Волк.

Чезаре закатил глаза. Шеф полиции, находившийся у него на содержании, слишком увлекся шпионскими романами. Он настоял на том, чтобы они пользовались шифрованными именами или же паролем, чтобы их голоса оставались анонимными во время телефонного разговора.

— Зеленый Дельфин слушает, — ответил Чезаре, все еще думая о Поле и его странном поступке.

— Я по поводу убийства этого бывшего полицейского, Льюиса Кроукера.

— Ну что там стряслось? — лениво проговорил Чезаре. — Я же велел тебе сделать так, чтобы расследования этого убийства не было.

— Никто и не собирается этого делать, — сказал шеф полиции. — Самое интересное то, что Кроукер не появился ни в одной больнице в округе.

— Ясное дело, ведь я же его укокошил, — рассмеялся Чезаре.

— Я бы не стал этого утверждать, — услышал он на другом конце провода. — Я только что говорил со следователем по особо важным делам, и он заявил, что труп Кроукера не обнаружен, У него вообще нет сведений об этом убийстве. Я сам просмотрел все полицейские отчеты, обзвонил больницы, поговорил еще кое с кем — надеюсь, тебе понятно с кем именно — и пришел к выводу, что машина «скорой помощи», приехавшая по вызову, была подставной.

Все мысли о Поле Чьярамонте и Фрэнси Гольдони тут же испарились из головы Чезаре. Он медленно повернулся и взглянул в лицо Веспер. Тут возможны были два варианта развития событий, и оба ему не очень-то нравились. Либо Кроукер был мертв, и его подобрали федеральные агенты, что сулило тщательное тайное расследование убийства, на которое, возможно, даже он, Чезаре Леонфорте, не сумеет оказать влияние; либо смерть детектива была хорошо разыгранным спектаклем. Если Кроукер остался в живых, значит, Веспер, стрелявшая в него, была не тем, за кого себя выдавала.

— Так кто же его подобрал?

— Не знаю. Поверь, я сделал все, что мог.

Чезаре глубоко вздохнул:

— Ты уверен в том, что сейчас мне рассказал?

— Уверен настолько, насколько вообще можно быть в чем-то уверенным в этом шатком мире, — ответил шеф полиции.

Леонфорте медленно опустил голову.

— Спасибо, ты мне очень помог.

— И еще вот что, — продолжил шеф полиции, — я потерял контроль над происходящим, так что предлагаю прервать наши отношения на то время, пока все не уляжется. — Он засмеялся, но было в его голосе что-то странное. — Не забудь меня в своем завещании.

Чезаре положил трубку, и в его памяти всплыло лицо человека, на которого он наткнулся в холле: в нем не было ничего примечательного, кроме одного — Чезаре был уверен, что никогда прежде его не видел.

Со стоном отвращения и ярости он распахнул дверь и хлопнул ею так, что, ударившись о резиновый ограничитель, она зазвенела как тетива лука.

— Тот парень! — Чезаре выскочил в холл, Веспер тоже выбежала вслед за ним. — Где тот чертов парень?

Охранник посмотрел на своего босса и спросил:

— Какой парень?

— Тот, на которого я чуть не наткнулся минуту назад!

— Мики? Джоуи? Фредо? Кто?

— Да ни один из них, идиот ты эдакий! — кричал Чезаре, сбегая вниз по лестнице. Он хотел описать внешность парня, но вдруг понял, что не может, этого сделать. Охранник был крупным, мускулистым, но без особых примет. — Но ведь кто-то из вас, болванов, должен был его видеть! Какого хрена я плачу вам деньги? Чтобы вы стояли, почесывая яйца, и ни хрена не видели, что делается возле вашего носа?

Когда Леонфорте спустился на первый этаж, входная дверь распахнулась. С грацией балетного танцовщика Чезаре развернулся и, выхватив револьвер, приготовился встретить Пола и Фрэнси, но вместо них в дверь вломился Джоуи. Лицо его было красным и необычно встревоженным.

— Босс, сюда летит вертолет! — заорал он.

Чезаре взмахнул руками:

— Ну и что? Сюда все время прилетают вертолеты!

— Я смотрел на него через очки. — Джоуи имел в виду бинокль. — Это вертолет федералов!

— Федералов? — Леонфорте в это не мог поверить, но Джоуи энергично закивал головой, как игрушечная гуттаперчевая собачка в заднем стекле машины. В большом вестибюле воцарилась мертвая тишина, словно в воздухе пролетел ангел смерти.

— Ага, — продолжал Джоуи, переводя дыхание, — такие вертолеты были во Вьетнаме, там полно оружия, снайперских винтовок, пулеметов, автоматов и пушек. Он летит очень низко, почти задевая верхушки деревьев.

— Бежим! — Чезаре схватил Веспер за руку и помчался через быстро заполнявшийся людьми вестибюль к дальнему коридору, который вел на кухню. В висках стучало, голова раскалывалась на части от мыслей.

— Сюда! — прошипел он, толкая девушку через кухню в кладовую. Там было прохладно и темно. В своем доме Чезаре знал каждый дюйм, потому что лично следил за его строительством. Беглецы ощупью добрались до правого дальнего угла помещения. В нижней части стеллажа Чезаре отодвинул две банки с вареньем и нажал на кнопку. До них донеслось дыхание сырого подземелья, запахло сероводородом.

— Быстро вниз, — прошептал Чезаре, пропуская вперед девушку. Он нажал на еще одну кнопку, и панель над их головами бесшумно отошла в сторону, закрыв отверстие, через которое они спустились в подземелье.

Дом не имел цокольного помещения, что было типично для Флориды, где вода подходила совсем близко к поверхности земли. Но по настоянию Леонфорте при строительстве дома предусмотрели этот неглубокий подземный ход, сказав строителям, что он предназначен для волоконно-оптического кабеля и вспомогательных электролиний.

Он вел Веспер сквозь темноту вперед, держа руку на ее шее и то и дело заставляя девушку нагибать голову, чтобы она не ударилась о выступ стены. Веспер осталась единственным существом в его жизни, над которым он сохранил власть, и для него это было важно в любом случае — являлась ли она тем, кем себя называла, или оказалась предательницей, пытавшейся вместе с Кроукером и федеральными агентами уничтожить его. В конечном счете было не так уж и важно, кто на самом деле эта Веспер. Главное — она с ним словно волшебный талисман, охраняющий его в этом шатком мире. Как любовница или заложница, какая разница? А Кроукер и федералы пусть ищут их до посинения.

Чувствуя себя скованным и неловким из-за латексных накладок на лице, Кроукер поспешил выйти из дома и, оказавшись под палящим солнцем Флориды, тут же начал покрываться потом. Вспомнив предостережение Рико Лаймона относительно разрушительного воздействия жары на латекс, он стал потеть еще сильнее.

Приблизившись к группе людей во дворе. Лью увидел, что два охранника сопровождают смуглого человека, который держит пистолет у виска Фрэнси. Он всегда считал, что лучшая защита — это нападение, поэтому тут же обрушился на охранников.

— Что тут, черт побери, происходит?

— Я на минуту отвлекся и выпустил это отродье из виду, — сказал смуглый, — можешь сказать Бэду Клэмсу, что я девчонку нашел. Конечно, сам виноват, но хорошо то, что хорошо кончается.

— А ты-то кто такой? — спросил один из головорезов с собакой на поводке.

— Джоуи Хэнд, — ответил Кроукер, показывая свою биомеханическую руку.[2] Он упорно не замечал изумленных глаз Фрэнси.

— Не знаю никакого Хэнда, — буркнул наемник.

Собака поскуливала у его ноги. Казалось, она так и ждала команды хозяина вонзить зубы в бедро Кроукера.

— Я из Нью-Йорка, — сказал Лью скороговоркой и продолжил: — Босс привез меня сюда, чтобы я помог ему управиться с бабой и ее отродьем.

— У нас уже есть здесь один из Нью-Йорка, — сказал другой охранник. — Пол Чьярамонте. Он привез эту бабу с дочкой. — Головорез взглянул сначала на Лью, потом на Пола. — Разве вы не знакомы?

Кроукер увидел, как Чьярамонте открыл было рот, чтобы ответить, но Фрэнси незаметно наступила ему на ногу. Пол широко улыбнулся, хотя в глазах его появились слезы.

— Ну конечно! Кто же не знает Джоуи Хэнда в Нью-Йорке! — Чьярамонте протянул Кроукеру руку, которую тот схватил и крепко пожал. Их глаза встретились. — Мы познакомились... черт, когда же это было? А, должно быть, в Бенсонхерсте, на свадьбе Донелли.

— Правильно, — улыбнулся Лью, чувствуя, как по спине стекает струнка пота. — На свадьбе у Донелли. Вот это была гулянка, черт ее побери!

Интересно, как это актерам в парике и гриме удается сохранять естественность и непринужденность?

— Клянусь Богом, — сказал Пол, подхватив предложенную игру. — Пирушка была что надо! Помнишь Роуз? — И он выпятил грудь.

— И Софи, которая вопила песни как ненормальная?

— Ладно, — сказал охранник с собакой, — хватит воспоминаний! — Он повернулся к Кроукеру: — Босс не совсем уверен в Чьярамонте. Он сказал тебе, что мы должны сделать с этой парочкой? Вести их в дом?

— Хочу к маме! — закричала Фрэнси и потащила Пола в сторону домика для гостей.

Кроукер мысленно благословил смекалку девочки и сказал:

— Босс велел держать эту бабу и ее отродье вместе, чтобы удобнее было за ними следить.

Второй бандит кивнул:

— Правильно. Если они опять сбегут, живьем зажарит нас на вертеле.

Они пересекли изумрудно-зеленую лужайку и двинулись вдоль живой ограды из самшита вперемежку с цветочными клумбами. Башмаки охранников издавали громкий хруст, когда они шли по выложенной кирпичом дорожке мимо бассейна. В листве над их головами щебетали птички, не знавшие жестокости человеческих отношений.

Увидев домик для гостей, сияющий на солнце белой краской стен. Лью представил, как в нем, в одной из комнат, мечется Маргарита. Все ли с ней в порядке? Ему нестерпимо захотелось побежать к дому, в крови уже вовсю бушевал адреналин.

Они уже были у порога домика, когда услышали шум вертолета, летевшего на небольшой высоте, и, взглянув вверх, увидели нечто очень похожее на военную тяжеловооруженную машину, которая быстро приближалась к ним.

— Черт, что это? — закричал первый охранник, его собака залаяла и начала прыгать как одержимая.

Кроукер с силой ударил бандита своей биомеханической рукой в бок, и тот перевернулся от удара. Его собака взвилась в воздух, ее глаза горели злобой, страшные челюсти готовы были сомкнуться на плече детектива. Выхватив резиновую дубинку из кармана, Кроукер ударил собаку по морде и, мгновенно вынув крошечный шприце транквилизатором, ввел иглу ей в шею.

— Ай! — закричал второй охранник, и Кроукер, обернувшись, увидел, как тот упал. Пол Чьярамонте ударил его в висок рукояткой пистолета.

Взглянув на Кроукера, Пол спросил, перекрывая шум винтов вертолета:

— Ну, а теперь скажи, кто ты такой?

— Дядя Лью! — закричала Фрэнси, с разбегу кидаясь в объятия Кроукера. — Я знала, что ты нас найдешь!

Пол посмотрел на них, как показалось Лью, с некоторой грустью. Вероятно, в этот момент он почувствовал себя одиноким, как арктический айсберг.

Они поспешили в дом. Кроукер на ходу сказал Полу:

— Я все о тебе знаю, дружище.

— Нет, дядя Лью, не все, — вмешалась Фрэнси.

Пол взъерошил волосы на ее головке.

— Я обещал Фрэнси вытащить их отсюда и хочу сдержать свое слово.

Зашумели листья деревьев от порывов ветра, вызванного снижавшимся вертолетом. Кроукер перевел взгляд с Пола на воздушную машину.

— У нас осталось мало времени. Сколько здесь охранников?

— Двое, — ответил Пол. — Их было двое, когда мы с малышкой удирали отсюда. Может быть, сейчас их больше.

— Хорошо, — сказал Кроукер, держа наготове пистолет, который он отнял у волосатого охранника еще в доме. — Пошли!

Прежде чем постучать в дверь, Пол повернулся к Фрэнси и просил ее отойти на безопасное расстояние.

— Постой-ка здесь, договорились?

Девочка посмотрела на него, потом на вертолет, из которого выпрыгивали на землю люди в камуфляжной форме.

— Что происходит, дядя Лью?

— Побудь тут, крошка, — сказал он, и в этот момент дверь гостиничного домика приоткрылась, и Пол с силон рванул ее на себя.

Кроукер вломился в коридор, увидел охранника, выходившего из дальней спальни, и метнулся в сторону. Бандит выстрелил и попал в шкаф. Кроукер трижды выстрелил, и бандит рухнул в дверной проем. Больше он уже не поднялся.

Детектив обернулся, увидел, что Пол дерется с охранником, открывшим дверь, схватил стул и запустил им в бандита. Тот упал и тут же получил тяжелейший удар кулаком Чьярамонте. Не удержавшись на ногах, он рухнул на колени, и Пол с силой ударил его ребром ладони по шее.

Кроукер осматривал комнату за комнатой, но все они были пусты. Знаком приказав Полу спрятаться, он осторожно вошел в последнюю спальню, дверь которой была приоткрыта, и увидел королевской ширины кровать. Слева стоял туалетный столик и зеркало. Прямо перед ним была дверь в ванную.

Лью увидел Маргариту, с ногами забравшуюся на кровать. Ее широко распахнутые глаза были безумны, рот открыт в беззвучном крике. Почти в ту же секунду он заметил боковым зрением какое-то темное пятно, отраженное в зеркале, — кто-то прятался за открытой дверью. Сделав шаг к Маргарите, Кроукер выстрелил в дверь через левое плечо. Пули прошли ее насквозь, и он услышал звук падения грузного тела. Отодвинув дверь в сторону, детектив увидел третьего охранника. Значит, их все-таки было трое. Носком ботинка он выбил пистолет из рук бандита и наклонился, чтобы пощупать пульс. Его сердце не билось.

— К-кто?.. — простонала женщина.

Кроукер вышел из-за двери, стягивая на ходу латексные накладки.

— Это я, Маргарита!

— О Боже! — Женщина соскочила с кровати и упала в его объятия. — Лью! Господи!

Она прижалась к нему, и он поцеловал ее в шею. Прошло очень много времени с тех пор, как он последний раз обнимал ее, и теперь наслаждался мгновением.

— Все позади, — сказал он. — Ты и Фрэнси в безопасности.

Тецуо Акинага исчез, его нигде не было видно, но Николас заметил, что Джи Чи ускользнул через запасной выход, в темный и душный коридор, в конце которого виднелась еще одна дверь, слегка приоткрытая. Линнер осторожно двигался в темноте, пока не добрался до этой двери. Она оказалась обитой железом — пожарный выход. Он толкнул ее и выглянул в проулок. Там никого не было. «Интересно, почему Джи и Акинага побежали именно сюда?» — подумал он.

Вернувшись в коридор, Николас открыл свой глаз тандзяна — и пелена тьмы спала с его глаз. Он заметил в потолке квадратный люк и канат. Потянув за него, он увидел, как из люка выдвинулась маленькая лестница со стальными ступенями. Поднявшись по ней, Николас очутился в задней комнате салона видеоигр. Пробираясь мимо всякого хлама, он наткнулся на дверь. Она открылась прямо в освещенный яркими лампами салон, где рядами стояли игровые автоматы, экраны которых светились ультрафиолетовым светом. Над ними склонились, как загипнотизированные, подростки в черной кожаной форме — многие из них принадлежали к касте нихонинов. Их головы были покрыты татуировкой, обриты или выстрижены так, что оставалось лишь подобие гривы, в глазах застыла тяжелая злоба — результат избытка праздного досуга.

Николас оглядел помещение, которое оказалось довольно большим. По стенам бежали полосы неоновых огней, периодически образуя названия фирм — производителей видеоигр. В этой скорлупке текла своя жизнь — маленькие человечки на маленьких экранах играли жизнью и смертью, подчиняясь воле подростка, выпавшего из жизни своих родителей и страстно полюбившего эту вымышленную реальность, где можно не чувствовать ответственности и раскаяния за свои действия. Здесь смерть была ненастоящая, и подростки тоже чувствовали себя бессмертными, вне времени и пространства. Один вечер был похож на другой как две капли воды. Здесь не существовало ни прошлого, ни будущего.

Обойдя весь салон в поисках Джи Чи, Николас прошел мимо кассирши, восседавшей в пластиковой башне с неоновыми огнями, поднялся вверх по крутой лестнице и попал в другое помещение. Здесь было гораздо спокойнее, почти совсем тихо и прохладно. Стены украшали огромные черно-белые фотографии знаменитых киноактеров и рок-певцов, на которых они были изображены в роли героев фильмов-боевиков.

Несколько крошечных столиков расположилось вокруг небольшой возвышенной площадки, которую с трудом можно было назвать сценой. На ней стоял молодой человек, одетый в узкие, в обтяжку, брюки, рубашку свободного покроя и кожаный жилет. Наполовину выкуренная сигарета свисала у него изо рта. Он читал нечто, по ошибке принимаемое многими здесь за стихи. Перед каждым посетителем стояли чашечки кофе. В воздухе висел густой табачный дым.

Николас вошел в узкую кухню, блестевшую нержавеющей сталью, и, не обращая внимания на недоуменные вопросы поваров, тщательно осмотрел помещение. Никакого другого выхода не обнаружил — это был тупик. Вернувшись в кофейню, он еще раз внимательно огляделся. Ни Акинаги, ни Джи Чи здесь не было, зато на глаза ему попался знакомый нихонин. Николас подошел к столику, придвинул свободный стул и уселся рядом с парнем и его друзьями.

Кава бросил на него ленивый взгляд.

— Привет, — сказал он и крепко, подражая американским рокерам, пожал протянутую Линнером руку. Его белые как снег волосы выглядели жутковато в приглушенном свете.

Кивнув в сторону крошечной сцены, Николас спросил:

— И тебе нравится эта бодяга?

— А что, годится, — отозвался Кава, и его друзья за столом захихикали. Он пожал плечами. — В данный момент это то, что мне нужно.

Придвинувшись к Каве поближе, Николас ощутил запах винного перегара и подумал: «Интересно, принимает ли он наркотики?»

— Ты случайно не видел здесь двух убегавших мужчин? — Он вкратце описал Акинагу и Джи Чи.

В глазах парня промелькнул интерес.

— Охотишься? — спросил он в своей странной манере сокращать фразы до стенографического минимума.

Получив утвердительный ответ от Николаса, он стал перешептываться со своими дружками. Наконец сказал:

— Ребята ничего не видели, спроси у Майи. Но вряд ли она что-нибудь соображает...

Николас повернулся к японке с выкрашенными под блондинку волосами и лихорадочным блеском в глазах. Пожалуй, Кава был прав — если она что-то и заметила, то это прошло мимо ее застывшего в наркотическом сне сознания.

— Не переживай, — подмигнул Кава Николасу. — Если эти двое, которых ты ищешь, действительно были здесь, то я, кажется, знаю, куда они могли подеваться.

— Покажи!

Линнер пошел вслед за Кавой на кухню, где остро пахло свежесваренным кофе, лимонами и горячим молоком. Кофеварочный аппарат шипел, как змеиное гнездо. Позади вонючего туалета было место, использовавшееся для складирования пластиковых пакетов с мусором и отходами. Дальше была глухая стена.

Однако Николас увидел, что ни один из пакетов не был прислонен к этой стене. Кава подошел к ней и нажал на скрытую кнопку. Бесшумно отодвинувшаяся панель открыла взору маленький лифт.

Какое-то время Николас молча смотрел на эту картину, как если бы увидел кобру с раздутым капюшоном.

— На нем можно спуститься на улицу?

— Нет, этот лифт поднимается вверх, в ресторан.

— Ты знаешь, как он называется? — спросил Николас, предугадывая ответ.

— Конечно, — кивнул Кава. — «Пул Марин».

Это был ресторан, в который вели все нити. В нем работали Хоннико и Джи Чи, выполняя задание Майкла Леонфорте.

— Как ты думаешь, управляющий этого заведения здесь?

— Я видел его какое-то время назад, — ответил парень, — кажется, он собирался уходить. Впрочем, обожди, я посмотрю.

Кава скрылся в облаке пара, выпущенном кофеварочной машиной, и через минуту вернулся, ведя за собой лысеющего человечка небольшого роста с остренькой мордочкой и хитрыми глазками.

— Это Сута-сан, — сказал нихонин, и человечек поклонился.

Николас, отвесив ответный поклон, достал удостоверение Танаки Джина, опередив Каву, который уже собирался представить его управляющему, и заметил, как при виде этого документа в глазах нихонина мелькнуло неподдельное удивление. Однако он ничем его не выдал.

— Чем могу помочь? — поинтересовался Сута-сан.

— Прокуратура расследует в настоящее время дело о серийном убийстве, — сказал Линнер, и в его словах была доля истины. — Следствие привело к этому зданию. Не могли бы вы сказать, кто является его владельцем?

Сута потер ладони, явно довольный тем, что каким-то образом принимает участие в проведении расследования.

— Во-первых, это комплекс зданий — три отдельных сооружения, соединенных между собой сетью очень старых подземных ходов, во всяком случае, мне так рассказывали.

Его маленькие ручки двигались так, как будто он их все время мыл. Николас ждал, что управляющий сейчас назовет в качестве владельца зданий какую-нибудь корпорацию, за названием которой стоит Тецуо Акинага.

— Этим комплексом зданий, — продолжал Сута, — около десяти лет владела корпорация «Стернголд». А недавно комплекс купила компания под названием «Тенки».

У Николаса голова пошла кругом. Хозяином корпорации «Стернголд» был Родни Куртц, германский промышленник, которого Мик сделал жертвой своего ритуального убийства. А «Тенки» была собственной компанией Майкла.

— Так что же «Стернголд» скупила все три здания? — спросил Линнер.

— Когда хозяином стала корпорация «Стернголд», эти три здания уже продавались как одно целое.

— Могу я спросить, как вам все это стало известно?

Сута кивнул лысеющей головой:

— Мой отец основал небольшую риэлтерскую фирму, которой я сейчас владею. — Он сделал красноречивый жест: — А этот клуб — просто мое хобби. Несколько лет назад у меня умерла жена, а я привык, чтобы моя жизнь была наполненной.

— Значит, куплей-продажей занималась ваша фирма?

— Да, — ответил Сута, кланяясь.

Мозг Николаса лихорадочно работал.

— Так у кого же «Стернголд» перекупила эти здания?

Сута неловко переминался с ноги на ногу.

— Я бы не хотел об этом говорить.

Это было интересно, и Николас спросил:

— Почему? От прокуратуры у вас не должно быть секретов.

— А у меня их и нет. Однако я не хотел бы задевать личные интересы частных лиц...

— Так весь комплекс принадлежал частному лицу?

Сута кивнул:

— Да, давно, еще до войны, этот комплекс принадлежал Оками-сан.

Николасу показалось, что его ударили в солнечное сплетение. Переведя дух, он уточнил:

— Микио Оками, оябуну якудзы?

— Нет, — ответил Сута, — его сестре, Кисоко. Час от часу не легче!

— Так вы хотите сказать, что комплекс был продан семьей?

— Нет, — снова возразил Сута, — сделка заключалась от имени Кисоко Оками.

Николас был не на шутку озадачен. Что могло быть общего между Родни Куртцем и Миком Леонфорте и Кисоко Оками? На этот вопрос он никак не мог найти ответа. Внезапно все его стройные гипотезы разлетелись в пух и прах. Еще пять минут назад реальность казалась совершенно иной. Линнер почувствовал, что Сута выжидательно смотрит на него, и поклонился.

— Вы оказали нам большую помощь, Сута-сан, — сказал он официальным тоном. — Я обязательно отмечу это в своем отчете.

На лице Суты появилось выражение облегчения. После бесконечных поклонов он наконец вышел из кухни, оставив Николаса и Каву у закрытой двери к лифту.

— Охота становится все интереснее, — ухмыльнулся парень, и Николас заметил в его глазах искру любопытства.

— Похоже, что так.

Кава наклонил голову.

— Ты поедешь наверх? — Он имел в виду ресторан «Пул Марин».

— У меня нет выбора. — Николас протянул руку и нажал на кнопку вызова. Тут же послышался глухой звук механизма, плавно опускавшего кабину лифта.

Линнер вошел в темную кабину. Пахло женскими горьковато-сладкими духами и дорогим мужским одеколоном. Освещение кабины не работало. Лифт стал подниматься вверх, хотя Николас не успел еще нажать ни на одну из кнопок. «Интересно, произошло ли это автоматически?» — подумал он и вдруг почувствовал легкое дуновение воздуха у своей щеки. Что это, вентиляция? Вряд ли она имелась в столь узкой шахте совсем небольшого лифта. Линнер почувствовал, что теряет равновесие.

Неужели опять Кшира? Вряд ли. Пчелы в мозгу молчали. Николас все же почувствовал странную слабость во всем теле. Последнее, что промелькнуло в его голове, прежде чем он потерял сознание, было слово «газ». Линнер провалился в бездонную тьму.

Вест-Палм-Бич — Токио

Чезаре отпихнул груду мусора, ила, песка и гниющих листьев от выхода из подземелья, который находился у причала частных судов на озере, выбрался наружу, отряхнул с себя пыль и грязь, затем помог Веспер сделать то же самое.

Пока Бэд Клэмс возился с сигарообразной моторной лодкой, девушка пыталась рассмотреть, что происходит на вилле, территория которой походила на полигон военных учений. Как только вертолет приземлился, включили прожекторы. Пока из вертолета выпрыгивали федеральные агенты, голос, усиленный мегафоном, приказал всем находившимся на вилле сложить оружие и, подняв руки вверх, не двигаться с места.

Волнуясь за своих друзей, Веспер спросила:

— Неужели тебе нисколько не интересно, что там сейчас происходит?

Чезаре, проверяя уровень топлива в баках и готовясь отдать швартовы, ответил:

— Если моя жизнь меня хоть чему-нибудь научила, так это никогда не смотреть назад.

— Но это же твои люди! Ради тебя они рисковали своей жизнью, — пожала плечами девушка, — разве ты не чувствуешь себя обязанным им хоть чуточку?

Бэд Клэмс бросил на нее хмурый взгляд:

— Да они все до одного жадины, глупцы и, по сути, лентяи.

— Но они верны тебе.

Чезаре махнул рукой:

— Для этого я мог бы просто завести собаку. Ну давай забирайся в лодку, поехали!

Он быстро завел мотор, лодка отошла от причала и описала правильную дугу, оставляя за собой фосфоресцирующий след. Проходя мимо небольшого островка, на котором размещалась база береговой охраны, Чезаре прибавил скорость. Лодка тут же поднялась на подводных крыльях, двигатель загудел, звук от него разносился по всему озеру. Вскоре причал совсем скрылся из виду.

Вед Форрест, одетый в камуфляжную форму, выпрыгнул из вертолета, сердце его сильно билось. В правой руке у него был автомат. Он поднял вертолет в воздух сразу же после того, как получил электронный сигнал с домашнего аппарата Кроукера.

Его люди уже окружали итальянских головорезов, которые были потрясены военной мощью правительства США. Форрест, пытаясь перекричать шум винтов вертолета, властно отдавал команды в микрофон, встроенный в шлем. По правде говоря, он чувствовал себя слишком большим и неуклюжим в пуленепробиваемой одежде, однако правила есть правила, и он не мог делать исключений. Вчера он позвонил своей дочери, чтобы поздравить ее с днем рождения, в трубке слышались звуки музыки, шумели гости. Отец и дочь поговорили минут пять, но Вед, после того как положил трубку, тут же осознал, что не помнит ни одного слова из того, что она ему сказала. Во время разговора он был слишком занят мыслями о том, что ему бы очень хотелось оказаться там, на вечеринке, вместе с дочерью, хоть раз в жизни присутствовать при столь важном для нее событии. Но Вед не мог себе этого позволить из-за своей службы. Действуя почти импульсивно, он тут же перезвонил дочери, но она уже куда-то вышла. Один из гостей пообещал найти ее и позвать к телефону. Прождав у аппарата минут пять, вслушиваясь в звуки музыки и взрывы смеха, он наконец повесил трубку. Что ж, у него и так было полным-полно работы.

Теперь Форрест был занят расстановкой своих людей. Отдавая распоряжения, он расхаживал по территории виллы в сопровождении вооруженного адъютанта. Из дома выводили под конвоем люден. Других наемников вытаскивали из зарослей у забора, где они пытались либо спрятаться, либо бежать от агентов. Не было сделано ни одного выстрела.

Впрочем, Чезаре Леонфорте нигде не было видно, и Форрест приказал немедленно и самым тщательным образом обыскать весь дом. В гостевом домике он нашел Кроукера, который спорил с тремя вооруженными агентами, взявшими под стражу миловидную, но совершенно растрепанную женщину с темными волосами и светлыми глазами. Форрест сразу же узнал Маргариту. Рядом с ней стояла девочка лет семнадцати, не больше, «Это ее дочь», — догадался Вед и взглянул на незнакомого ему смуглого человека.

— Маргарита Гольдони де Камилло, — сказал Форрест официальным тоном, которому он научился на курсах повышения квалификации в академии штата Виргиния, — вы обвиняетесь в убийстве некоего Франко Бондини по кличке «Рыба». — Он вынул наручники. — Три свидетеля независимо друг от друга опознали в вас ту самую женщину, которая застрелила мистера Бондини на Парк-авеню и...

— Что? — Маргарита искренне удивилась. — Но я же защищалась!

— Может, и так, а может, иначе. — Форрест защелкнул на ее запястьях наручники и зачитал права, которыми обладала арестованная.

— Но я ни в чем не виновата! — закричала Маргарита. Она переводила взгляд с Кроукера на Форреста и наконец взмолилась: — Лью!

Кроукер, сдирая с себя остатки латексных накладок, сказал:

— Вед, что ты делаешь? Они убили ее водителя...

— Телохранителя, — возразил Форрест. — Чем, ты думаешь, занимается эта дамочка?

Детектив шагнул к Веду:

— Они застрелили сидевшего рядом с ней человека и собирались то же самое сделать и с ней. Ни один суд присяжных не вынесет Маргарите обвинительный приговор. И ни один окружной прокурор не станет предъявлять ей обвинение в убийстве. По закону она имеет право защищаться, если ее жизнь находится в опасности. Это называется «самооборона».

— Если ты уже закончил, позволь мне тоже высказаться. Убирайся с моих глаз долой! — заорал Форрест.

— Как же, жди!

— Послушай, Лью, у меня имеется официальное предписание возбуждать дела против оставшихся семей, а она — одна из Гольдони!

— Тут нет никакого дела, это фарс! — ответил Кроукер. — Правительство ведет двойную игру, а тебя используют в качестве козла отпущения.

На могучей шее Форреста вздулись жилы.

— Я сказал, убирайся к черту и не стой у меня на пути!

Кроукер сделал еще один шаг к Форресту и, понизив голос, произнес:

— Ради Бога, Вед, сними с нее наручники. Ей тут такое пришлось пережить! Бэд Клэмс похитил ее вместе с дочерью.

Глаза Форреста сверкнули недобрым огнем.

— Убирайся, или, клянусь Богом, я арестую тебя вместе с этой дамочкой.

Протянув руку, он дернул за цепочку наручников так, что Маргарита была вынуждена сделать шаг вперед.

— Мам!

— Спокойно, детка, — попытался удержать ее Пол, но Фрэнси вырвалась и, подбежав к Форресту, горячо заговорила, размахивая руками.

— Да уберите же ее от меня! — взревел Вед.

Опередив федеральных агентов, Кроукер подхватил девочку и прошептал ей на ухо:

— Перестань, ни к чему хорошему это не приведет.

Фрэнси плакала на груди Лью, уткнувшись лицом в его плечо. Он понимал, что сердце Маргариты разрывается на части. «Интересно, приходилось ли ей когда-нибудь оказываться в роли арестованной? В любом случае, — думал Кроукер, ей ни за что на свете не хотелось бы, чтобы это произошло на глазах у ее дочери». Шатаясь, Маргарита послушно вышла вслед за Форрестом.

Николас услышал далекий шум. Он нарастал, постепенно превращаясь в странную мелодию, которая показалась ему знакомой. Где-то он уже слышал ее. Это была пьеса Рихарда Вагнера «Песнь Земли».

Подобно ныряльщику, поднимающемуся из глубины, он ощутил непреодолимое желание глубоко вздохнуть, попытался сделать это, но ничего не вышло — легкие отказывались работать. Тогда, сконцентрировав психические силы, он хотел открыть глаз тандзяна, но что-то мешало, сковывало, как паутина, ему никак не удавалось найти кокоро, центр всего сущего. Разум Николаса застыл, как муха в янтаре. С великим трудом ему удалось выстроить логическую цепочку мыслей и открыть глаза. Вокруг себя он увидел пустую комнату и испугался. До его сознания дошло, что он висит вниз головой. Наискосок, у противоположной стены, на цепи висел Микио Оками. Рядом с ним стояла капельница, подсоединенная к его левой руке: Повернув голову, Николас увидел, что такая же капельница стоит рядом с ним, в его вену медленно вводится та же самая жидкость, что и Оками. Повернувшись в другую сторону, он увидел третью цепь и капельницу, но человека там не было.

— Оками-сан, — прошептал он. Сердце его тяжело билось.

Никакого ответа.

— Оками-сан! — позвал Николас громче.

Кайсё открыл затуманенные глаза, несколько раз поморгал, как сова, очутившаяся на дневном свету.

— Линнер-сан, — тяжело вздохнул старик, еле ворочая языком. — И ты попался в эту ловушку.

— Не отчаивайтесь и не теряйте надежды, — сказал Линнер. — Мы выберемся отсюда.

Оками посмотрел на него таким взглядом, что по спине Николаса пробежала дрожь.

— Всех нас ждет смерть, — медленно проговорил кайсё. — Наш единственный долг — сделать так, чтобы она не была бессмысленной.

— Мы не умрем, мы спасемся, — убежденно произнес Николас.

Микио Оками попытался улыбнуться.

— Пусть смерть не будет бессмысленной, — тяжело прохрипел кайсё, и глаза его закрылись в новом приступе оцепенения, вызванном наркотиком.

— Оками-сан!

Ответа не последовало. Николас с трудом попытался осмыслить происшедшее. Он был в клубе, потом преследовал Джи Чи. Коридоры, звуки, яркие огни, тени, крепкий запах горячего кофе — все это хороводом мелькало в голове Николаса. И вдруг вспышка света в кромешной тьме — он вспомнил, как, поднимаясь в лифте, похожем на гроб, почувствовал дуновение воздуха у щеки. Это был газ, он попал в ловушку. Интересно, какое отношение к этому могли иметь Хоннико, Кава, Сута? Перед ним возникло ухмыляющееся лицо Кавы, он вспомнил, что тот, подняв кверху большие пальцы рук, сказал на прощание: «Сегодня прольется кровь».

Снова зазвучала мелодия «Песни Земли», и Николас осознал, что в комнате кто-то есть. Этот человек двигался, что-то делая руками, и не переставал напевать себе под нос. Потом обернулся, посмотрел прямо в лицо Линнера и поднял его голову за волосы.

— Как чувствуем себя? — Он поправил капельницу. — Нравится в нашей берлоге?

Бледный свет, сочившийся откуда-то сверху, осветил лицо говорившего, и Николас узнал в нем Мика Леонфорте.

— Это и есть «Тенки», где твой отец плел свои паучьи сети вскоре после войны, — ухмыльнулся Мик. — Да, тебе пришлось совершить целую одиссею, чтобы очутиться здесь. — Он поджал губы в притворном сочувствии и покачал головой. — Жаль только, что в отличие от Одиссея у тебя не было доброй богини-советчицы. — Он широко развел руками. — Ты останешься здесь, пока я буду совершать бескровный захват власти в твоей обширной империи. — Он погладил Николаса по щеке. — О эта сладкая месть!..

Внезапно голос Леонфорте изменился, стал несколько напыщенным, он заговорил как оратор:

— Должен признать, ты отлично поработал. Ты соединил деньги и власть, вовремя проглотил компанию «Томкин индастриз», рискнул перейти от производства компьютерных чипов к аппаратному обеспечению, волоконной оптике, продвигая свои изделия на всех доступных тебе рынках сбыта. И, наконец, венцом твоих достижений стал проект Трансокеанической киберсети. — Он кивнул. — О да! Ты действительно отлично поработал. Почти так же хорошо, как это мог бы сделать я, не будь и вынужден прятаться в тени, чтобы не попасть в лапы закона. — Мик захохотал. — Какого закона? О чем это я? Ведь закон — это я сам! — Он отпустил волосы Николаса. — Однако ты переборщил. — Он кивнул в сторону Оками: — Ты подпал под влияние этого дедушки и его страхов. Защищая его от возможного нападения, ты почти на два года выпал из деловой активности «Сато». Это слишком много в наше-то время. Черт возьми, ведь в твоем деле даже двухмесячное отсутствие — непозволительная роскошь. Ты утратил деловое чутье, выпал из деловой орбиты, потерял способность прогнозировать события. — Он снова усмехнулся, возясь с капельницей. — Ники-малыш, ты сам выставил свое слабое место напоказ, и я не преминул вонзить в него зубы, как и подобает хищному животному, каковым я являюсь. И все шло хорошо, но... — Мик нахмурился. — Должен тебе сказать, что-то мне все время мешало. Знаешь, между нами существует что-то общее, некая связь. Почему? Наши отцы тоже были связаны между собой, играя жизнью друг друга и принося друг другу ужасные несчастья. Совсем как мы с тобой. Я много раз спал с твоей бабой, и ей это нравилось, что бы она ни говорила тебе. — Он прищелкнул пальцами. — И это не просто слова! — Мик повернулся, чтобы взять портативный магнитофон. Вставив кассету, нажал на клавишу воспроизведения и поднес аппарат к уху Николаса. — Вот, послушай-ка сам...

Николас старался отключить свое сознание, не воспринимать звуков, доносившихся из магнитофонных динамиков, но его организм, уже отравленный наркотиком, не подчинялся. Ему пришлось выслушать все стоны, вздохи, нежные слова, сказанные шепотом, медленно нарастающую агонию страсти и вскрик наслаждения. Был ли это голос Коуи? Нельзя было ответить на этот вопрос утвердительно из-за искажений на пленке. К тому же его разум был затуманен действием наркотика. И все же такая возможность существовала, а этого было уже вполне достаточно для Мика.

— По твоему лицу вижу, что попал в цель, — сказал Леонфорте, выключил магнитофон и опустился на колени перед лицом Николаса. — Я хочу, чтобы ты знал, для меня это очень важно. То, что я делаю с тобой, с теми, кого ты любишь, со всем тем, на что ты потратил столько лет упорного труда, — все это я делаю не из-за того, что когда-то произошло между нашими отцами. — Он говорил так, как будто его слушала невидимая толпа людей. — Пусть их души, которые наверняка сейчас в аду, продолжают враждовать. Я не хочу быть связанным чьим-то прошлым. В конце концов я — деконструкционист по убеждениям. Я отвергаю прошлое и не признаю его. Я использую историю в своих собственных целях и правильно истолковываю произошедшее. К черту так называемые факты! Историки — это банда преступников, препятствующих развитию человечества.

Мик высоко поднял голову, и в бледном свете черты его лица приобрели сходство с опасным морским чудовищем, внезапно всплывшим на поверхность.

— Все мы только провозвестники будущего, рискующие участвовать в великой игре случайностей, затеянной, Зевсом, Иовом, Одином — как там еще люди называют божественного ребенка Гераклита? И мы тоже дети великого философа Гераклита, потому что нам известно, что он сотворил — ведь эта постоянная борьба и смена власти и есть естественный порядок развития всей Вселенной.

Растянутые в улыбке губы Леонфорте обнажили ряд сияющих зубов.

— Я не могу, да и не буду, мстить за то, что полковник Линнер сделал с моим отцом, потому что для этого требуется иметь совесть, а я как раз этим качеством не обладаю. Теория общественного договора, Ники-малыш, столь глубоко почитаемая цивилизацией, есть не что иное, как самое страшное насилие, совершенное над человеческими существами. Я охотно отдал бы себя на растерзание и пытки в так называемых концентрационных лагерях, о которых рассказывают сказки, если только такие лагеря вообще когда-нибудь существовали, чем отдавать свой ум и силы обществу. Требовать от человека, чтобы он был мирным общественным существом, — это все равно, что просить рыбу научиться жить на суше. Общество стремится уничтожить саму суть человека, первородный ихор[3], подаренный нам богами. И я согласен с Ницше, который говорит, что когда-то мы вели счастливую жизнь, почти как боги — мы свободно бродили в первобытной дикости, воевали друг с другом и не боялись вступать в конфликт и пускаться на поиски приключении.

Мик уставился в затуманенные наркотиком глаза Николаса.

— Понимаешь, все это было у нас в крови, на уровне инстинкта. И что с нами сделал общественный договор? Нам сказали: «Забудьте ко всем чертям все инстинкты, они несут зло, они постыдны и ненормальны». Общественный договор не только кастрировал человека, но и запихнул его в смирительную рубашку. Однако обществу не удалось до конца уничтожить наши инстинкты, оно сумело лишь придавить их на время.

Он поднялся во весь рост и вытер руки о штаны.

— Вот так и началась тонкая игра в скрытое удовлетворение инстинктов, извращенное и нездоровое, хотя изначально мы привыкли к простому и открытому удовлетворению этих инстинктов, как и подобает человеку. Но дело зашло еще дальше. Изолированность и недостаток притока внешних врагов привели к тому, что человек стал преследовать, наказывать и терроризировать самого себя. Я уверен, что ты, прожив в Японии так много лет, знаком с этим особым видом насилия, которое постепенно копится и жестоко подавляется в людях. И когда наконец оно находит выход, это приводит к ужасающим последствиям. Вот так все и случилось — лишенный возможности вести себя как прирожденный охотник и убежденный в том, что его естественные инстинкты хищника преступны, человек потихоньку сошел с ума. Оглянись вокруг себя, посмотри на этот мир, и ты сразу поймешь, что я говорю сущую правду. Куда посмотреть? Босния, Руанда, Камбоджа, Россия, Украина, Ирак, Гаити, Колумбия, Италия, Германия, Соединенные Штаты... Продолжать? — Он отвернулся. — Не имеет смысла. Ненависть полыхает как отравленная кровь в жилах всего мира. Нами руководит безумие, всеобщее, тотальное безумие!

Мик выхватил свой кинжал. Дамасская сталь блеснула темным отливом. Он повернул клинок так, что высветился тончайший узор бороздок на лезвии.

— Итак, здесь нас с тобой двое, мы — зеркальное отображение друг друга, свет и тьма, солнечный луч и тень. — Он притворно прислушался. — Что? Ты говоришь, добро и зло? — Он покачал головой словно мудрец. — Нет, Ники-малыш, такое сравнение не имеет смысла. Мы оба переступили эту грань и оказались по ту сторону добра и зла. Иначе мы бы ненавидели друг друга, а ведь это не так. — Он пожал плечами. — По крайней мере, я не испытываю к тебе никакой ненависти. Одному Богу известно, что ты думаешь обо мне. — Он залился грубым хохотом, и стены комнаты отразили от себя этот жуткий смех. — Мы с тобой — противоположности, но не равны по величине. И знаешь почему, Ники-малыш?

Одной рукой Мик снова схватил Николаса за волосы и стал с яростью дергать его голову то в одну, то в другую сторону.

— Потому что ты еврей. Твой отец всю жизнь страдал от этого фатального изъяна, и ему частенько приходилось скрывать сей прискорбный факт. Хоть ты и прожил на Востоке так долго, что даже кожа у тебя пожелтела, но тебе не удастся скрыть то, что ты получил в наследство от отца — еврейскую кровь. И я просто не могу ненавидеть тебя, потому что ты представитель низшей касты, ты настолько ниже меня, что я не могу испытывать по отношению к тебе такое сильное чувство, как ненависть.

Не говоря больше ни слова, Мик повернулся на каблуках и подошел к кайсё. Леонфорте был странно спокоен и неподвижен, разглядывая беспомощное тело старика, и что-то внутри Николаса вздрогнуло и беззвучно закричало: «Нет, только не это!» Он отчетливо понял, что это было началом шаманского ритуала. Леонфорте взывал к силам, которые должны были помочь ему совершить акт первобытной магии.

Николас тщетно пытался сопротивляться действию наркотика. Он с уверенностью ясновидящего мог предсказать сейчас, что произойдет в следующие мгновения. Разум отчаянно взывал к телу, но действие наркотика было неодолимо.

Губы Мика тронула слабая улыбка.

— Вот оно, — сказал он. — Ты тоже знаешь, что настал твой час.

Николас хорошо понимал, что сейчас произойдет. Когда-то он уже сталкивался с ритуальными убийствами. Кроме того, совсем недавно видел ужасные останки жертв Мика.

Он тщетно пытался собраться с мыслями. Действие наркотика в такой огромной дозе было нервно-паралитическим, хотя и очень замедленным. Поскольку этот наркотик вводил сам Леонфорте, можно было предположить, что это яд Банх Том, тот самый, действие которого испытал на себе Каппа Ватанабе. Теперь Николас знал, как ускорить вывод яда из организма, потому что он уже делал это с инженером, спасая тому жизнь. Правда, ситуация была совершенно иная. Медленное и непрекращающееся поступление яда в кровь через капельницу не давало Линнеру возможности сконцентрировать усилия на расщеплении яда. И все же он заставил себя сделать это, скрипя зубами и до крови кусая губы. Наконец ему удалось начать процесс расщепления, но он шел так медленно, что почти не оказывал никакого влияния на состояние пленника.

Тем временем атмосфера в комнате сгущалась.

— Оно пришло! — В крике Мика слышался триумф, похожий на победный рык волка, вонзающего зубы в беззащитное мягкое брюхо оленя. Леонфорте взмахнул рукой с зажатым в ней клинком, и дамасская сталь по самую рукоятку вонзилась в грудь Микио Оками. В комнате запахло скотобойней, и темная кровь потоком хлынула из раны кайсё.

Побережье Флориды — Токио

Выйдя в открытое море, Чезаре Леонфорте преобразился. Он стал похож на акулу, вернувшуюся в родную стихию. Наблюдая за тем, как он управляет лодкой, уверенно читает карты и стоит у руля, Веспер думала о том, что все его заботы остались далеко-далеко, и, кажется, его ничто уже не тревожит. Да, это выглядело бы именно так, будь Чезаре другим человеком. Но он оставался самим собой. За те дни и ночи, которые девушка провела вместе с ним, она стала понимать его лучше, чем сама того хотела. У Леонфорте не было никаких привязанностей. Он не знал, что такое верность и преданность, ему было ровным счетом наплевать на всех и все, кроме себя самого. Если когда-то он и обладал человеческой способностью любить, то теперь это чувство начисто отсутствовало в его испорченной, извращенной натуре. Чезаре с презрением относился к своему отцу и в то же время горел желанием перещеголять его. Он не скрывал презрения к своей сестре Джеки, но всегда мысленно искал ее одобрения своим действиям и поступкам. Он являл собой сплошной узел противоречий, находившихся в состоянии постоянной войны друг с другом. Это была адская и совершенно непредсказуемая смесь пороков и иных качеств, отдаленно напоминавших достоинства.

— Черт бы побрал этих федералов, — сказал Бэд Клэмс, предвидя неизбежную встречу с катером береговой охраны CGM-1176. — Вечно сидят у меня на хвосте. А я-то думал, мне удалось их приручить, что они у меня в кармане. Однако у этих федералов больше голов, чем у гидры. — Он говорил об этом почти спокойно, с какой-то холодной яростью, как бы разговаривая сам с собой. «Интересно, — подумала Веспер, стоя чуть позади него, — помнит ли он о моем присутствии?»

— Придется перестроиться, — продолжал Чезаре, — наладить новые связи и заставить их снова плясать под мою дудку.

Веспер прикрыла глаза. Вдалеке уже был виден катер береговой охраны. Казалось, он нежился на океанской глади с заглушенными моторами. Чезаре тоже увидел его и тут же изменил курс. Лодка замедлила ход, прошла еще сотню ярдов, и Леонфорте заглушил мотор. Он приказал Веспер бросить якорь, и она привела в действие его электронный механизм. С тихим всплеском якорь ушел на дно.

Катер береговой охраны был уже так близко, что девушка могла разобрать его номер. Капитаном на этом катере был Мило. Она услышала глухой рокот дизелей, и катер, выпустив маленькое облачко синеватого дыма, двинулся им навстречу.

Они взошли на борт судна без всяких происшествий, и капитан отдал приказ развернуть катер. Казалось, Чезаре не замечал присутствия Мило на судне. Обращаясь к нему, он ограничился всего лишь несколькими фразами:

— Дома дела плохи. Мы не вернемся на нашу лодку. Лейтенант согласно кивнул. Его белоснежная форма и аккуратно подстриженная бородка придавали ему сходство с гончей, готовой к собачьим бегам. На какое-то мгновение его глаза остановились на Веспер, как бы ожидая дальнейших объяснений. Она улыбнулась ему и, пока Чезаре занимался проверкой оружия на борту катера, предназначенного для обмена на кокаин, проскользнула в рубку.

— Что это с ним? — спросил Мило, едва заметно шевеля губами.

Стоя вплотную к лейтенанту, она увидела тонкую сеточку морщин в уголках его глаз и рта. Как обычно, глаза молодого человека скрывались за зеркальными стеклами солнечных очков.

— На виллу налетели федералы, — тихо ответила девушка. — В военном вертолете. Мы были на волосок от гибели и спаслись только чудом...

Тонкие губы Мило, казалось, стали еще тоньше, превратившись в ниточки, что означало серьезную озабоченность.

— Пожалуй, мне стоит поговорить с ним. Наши торговые каналы могут оказаться в опасности. — Он осекся, почувствовав на своей руке прикосновение Веспер.

— Я бы на твоем месте не стала сейчас лезть к Чезаре с разговорами, — сказала она. — Он просто снесет тебе башку.

— Похоже, что так, — отозвался Мило.

Дав необходимые указания рулевому, стоявшему у штурвала, он сделал знак Веспер, и она отошла вслед за ним в уединенную часть рубки.

— Послушай, — зашипел лейтенант, совсем близко наклонившись к девушке, — вся моя карьера может полететь к черту, понимаешь? Вся моя жизнь зависит от этой операции.

— Каналы в УНИМО? Ты это имеешь в виду? — Она говорила о сверхсекретном правительственном проекте по новейшим видам оружия, часть которого Бэд Клэмс хотел продать самым крупным зарубежным покупателям.

— Ну конечно, — ухмыльнулся он. — Неужели ты думаешь, что я стал бы связываться с заурядной контрабандой кокаина? Да зачем? Слишком много латиноамериканцев замешаны в этот бизнес, и они ни за что не пустят туда ни одного чужака. Нет, я ввязался во все это только ради оружия. Своего рода хобби, понимаешь?

Веспер поддакнула, стремясь поддержать разговор.

— Как бы там ни было, — сказал лейтенант, облизнув губы, — я слишком много поставил на карту в этой игре, понимаешь, о чем я? Босс попал туда только благодаря моим связям, соответственно, я хочу получить за это свою долю прибыли. Я игрок, а не рядовая пешка-исполнитель, и теперь, когда появилась реальная угроза срыва, я не хочу быть замазанным ни в чем.

— Другими словами, ты не хочешь, чтобы тебя призвали к ответу.

Она видела, как морщинки вокруг глаз Мило обозначились еще резче.

— Я хочу выйти из этого дерьма чистым.

Девушка чувствовала, что он был крайне испуган. Лейтенант любил свое дело и балансировал на грани беззакония. Вероятно, ему это надоело, и он решил предпринять нечто более прибыльное, хотя и опасное, и, когда такая возможность представилась, он, не думая о последствиях, тут же ухватился за нее. Мило хотел быть игроком, а не пешкой, но к провалу не был готов.

— Не совершай преступлений, если не уверен в своих силах.

Мило подпрыгнул на месте, как будто его ударило электрическим током.

— Какого черта! Я всегда в себе уверен!

— Ладно, я могу все уладить, — сказала Веспер.

— Ну да? Да кто ты такая? Царица Савская, что ли?

— Я тот человек, который может избавить тебя от привлечения к ответственности. — Она посмотрела на лейтенанта. — Ведь ты же хочешь спасти свою задницу. Мило?

Она слышала его шумное дыхание и, даже не видя его лица, знала, что он смотрит на Чезаре. Леонфорте никогда не был предан своим людям, так почему же они должны хранить верность своему хозяину?

— Если бы он только узнал... — Мило говорил о Чезаре, и Веспер отлично его понимала.

— Он ничего не узнает, предоставь это мне. — Девушка немного помолчала. — Ну, согласен?

Лейтенант снова повернул голову, и зеркальные стекла его очков сверкнули в солнечном свете.

— Это наверняка?

— Гарантирую, — ответила она.

Молодой человек облизнул губы и кивнул в знак согласия.

Веспер решила тут же, без всякого промедления, вытащить из Мило все подробности относительно того, как им удалось пробраться через все многочисленные системы, но тут Чезаре позвал ее на корму катера. Она, даже не взглянув на Мило, пошла на зов с покорностью собаки.

Чезаре в ярости размахивал руками.

— Ты только посмотри сюда! — прокричал он, перекрывая рев моторов. Он показал ей на один из ящиков, верхняя крышка которого, обклеенная правительственными пломбами и печатями, была чуть приоткрыта.

Веспер наклонилась вниз, чтобы посмотреть туда, куда показывал Чезаре, и он вдруг так сильно сдавил ее шею сзади, что у нее искры посыпались из глаз. Прежде чем девушка смогла перевести дыхание, он зажал ее голову между крышкой и краем ящика с оружием. Мило, наблюдавший за ними из затененной части рубки, отвернулся. Чезаре одним движением приставил к ее уху дуло пистолета.

— Ну, сучка чертова, — задыхаясь выдавил он. Его лицо было искажено яростью. — Ты думала, тебе все сойдет с рук?

Полузадушенная, ощущая сильную боль в шее, она с трудом пролепетала:

— Что сойдет с рук?

Чезаре ударил ее по затылку.

— Это ты продала меня федералам!

Перед глазами Николаса висел странный предмет треугольной формы темного цвета. Почувствовав исходивший от него запах, Николас с трудом удержался от рвоты. Процесс расщепления яда в его организме шел очень медленно.

— Вот она! Власть, сила!

Леонфорте держал в своей руке сердце Микио Оками и, пока Николас в ужасе рассматривал его, вонзил в него свои зубы. Он был весь с ног до головы покрыт кровью, как мясник на бойне. Николас не мог смотреть на раскачивающийся труп того, кто совсем недавно являлся кайсё якудзы, а теперь превратился в обыкновенный кусок мяса.

Мик жевал сердце Оками медленно, вдумчиво, с чувством, не говоря ни слова. Николас понял: время речей миновало, настало время действовать. Он знал очень много о шаманизме. Например, ему было известно, что энергия человеческих внутренних органов вселяла громадную силу и сверхвыносливость в того, кто их поедал. И чем более знаменитым был воин, внутренности которого поглощались, тем больше сил и выносливости они придавали тому, кто их пожирал. При этом достигалась еще одна цель — вырезая жизненно важные органы врага и съедая их, можно было лишить его возможности родиться вновь.

Наконец Леонфорте покончил с сердцем и, подойдя к трупу, ловким и с виду небрежным движением отхватил еще один кусок. Затем вернулся к Николасу, неся в руках нечто багровое и скользкое — это была печень Оками. Мик прижал ее к груди Николаса и начал что-то бормотать на странном вьетнамском диалекте.

— Ты болен, — сказал он. — Неизлечимо болен своим еврейством. Оно подобно раку крови. Впрочем, если мне того захочется, я мог бы спасти тебя от этой болезни. — Мик рассмеялся гортанным смехом, губы и подбородок его были запачканы запекшейся кровью.

Прикрыв глаза и слегка покачиваясь всем телом в трансе, он снова принялся бормотать какие-то заклинания, потом поднес ко рту печень и с животным рычанием принялся поедать ее кусок за куском. Странно, но он не глотал эти куски, а просто держал их во рту.

Приблизив свою воняющую морду к лицу Николаса, он сказал с полунабитым ртом:

— Ешь! Ешь!

Он совал куски печени в рот Николасу, но тот крепко-накрепко сжал губы. Хищно улыбнувшись, Мик со всей силой ударил Линнера в солнечное сплетение. Задыхаясь от боли, тот раскрыл рот, и Мик в страшном поцелуе прижался своим ртом к губам Николаса и вытолкнул ему в глотку куски печени. Потом с силой сдавив ему челюсти, прошипел в ухо:

— Глотай, Ники-малыш, иначе Оками задушит тебя до смерти.

Конвульсивным движением Николас проглотил то, что застряло у него в горле.

— Так-то лучше, — кивнул одобрительно Мик, — гораздо лучше.

Он продолжал пожирать печень, разрывая ее зубами и сверкая глазами. Закончив жуткую трапезу, он произнес:

— С тобой я еще не закончил. Нам осталось сыграть еще один акт.

Он нежно, почти любяще прикоснулся к Николасу.

— Отдохни, — абсолютно спокойным голосом сказал он. — Очень скоро тебе понадобятся все твои силы.

— Договоримся? О чем договоримся?

Вед даже не взглянул на Кроукера. Они стояли посередине двора, где Форрест выслушивал донесения своих офицеров. Сообщения были нерадостными: Чезаре Леонфорте нигде не было, и никто не имел ни малейшего понятия, как ему удалось исчезнуть, Форрест дал волю своей необузданной ярости, и в течение пяти минут все вокруг него испытали на себе его грубый нрав. Казалось, даже видавшие виды полевые офицеры и те готовы были сквозь землю провалиться.

Усилием воли Кроукер сдержался и не сказал ни слова, когда узнал, что Веспер тоже куда-то пропала. Он-то знал, где она была. К тому же ему было известно, где находился и Бэд Клэмс. Или, точнее, где он будет примерно через час — на борту катера береговой охраны CGM-1176. Это был его последний козырь, с помощью которого он мог вызволить Маргариту. И где-то в глубине души Лью сейчас молился, как делал это ребенком каждый вечер перед сном, чтобы Бог помог ему спасти любимую.

Вокруг него царил хаос, который мог быть вызван только правительством США, когда оно объявило чрезвычайное положение или же начало военных действий. Вооруженные до зубов люди в камуфляжной форме и с разрисованными лицами бегали туда-сюда, выкрикивая команды или выслушивая последние сообщения подчиненных. Головорезов Леонфорте с поднятыми за голову руками уводили под конвоем. Был слышен треск полевой рации на вертолете. И в центре всего этого находился Форрест. Он стоял, выпрямив спину и дирижируя действиями солдат, похожий на настоящего, одетого в смокинг дирижера. Кроукер чувствовал, как от всего существа Веда волнами исходило удовлетворение: ура! снова война!

Однако у этой войны, как и у любой другой, была своя обратная сторона — несмотря на все усилия, главный враг ускользнул от элитных войск.

— Давай договоримся, Форрест, — повторил сквозь зубы Кроукер.

— Я не хочу ни с кем договариваться, — кратко ответил Вед.

— Конечно, хочешь, — сказал Кроукер, — просто ты об этом еще не знаешь.

Форрест отпустил одного из своих офицеров и повернулся к детективу. Тот, имея некоторый опыт проведения психологического воздействия в качестве помощника окружного прокурора, прижал к себе рыдающую Фрэнси. Лью всем телом чувствовал, как девочка дрожит, не сводя глаз с закованной в наручники матери.

Форрест мрачно проворчал:

— Ты что, бредишь, парень?

— Может быть, но мне так не кажется. — Кроукер подошел поближе и, понизив голос, продолжил: — Послушай, Вед, мы действительно можем с тобой отлично поладить. У тебя есть то, что нужно мне, — Маргарита де Камилло.

— Да, она в моих руках, и останется со мной. — Однако за холодным скептицизмом Форреста угадывался огонек заинтересованности. — А что есть у тебя, что могло бы меня заинтересовать?

— Чезаре Леонфорте.

Типично американское лицо Веда помрачнело.

— Хочу сразу предупредить тебя, дружище, если ты располагаешь какой-нибудь информацией о Леонфорте, лучше скажи мне все сейчас же, иначе тебе будет предъявлено обвинение в отказе от содействия закону.

— Не надо угрожать, друг, — мягко сказал Кроукер.

— Я не отдам тебе госпожу де Камилло, забудь об этом, — взбрыкнул Форрест, возмутившись тем, что Кроукер обращается с ним слишком фамильярно.

Однако Кроукер видел, что он старался не смотреть в заплаканные глаза Фрэнси.

— Но тогда ты упустишь Леонфорте, — сказал он.

— Что ж поделаешь, — Форрест почувствовал прилив желчи.

— А вместе с ним и кокаиновую ниточку.

— К черту! Найдется другая!

— И его каналы в УНИМО.

При упоминании УНИМО Форрест чуть не подавился. Он уже открыл рот, чтобы сказать что-то, как явился с сообщением один из его идиотов. Вед чуть было не свернул ему башку, и офицер ретировался, побледнев как полотно. Форрест принялся жевать губами, как обезумевшее животное в клетке. Наконец его бегавшие глаза остановились на Фрэнси. Не говоря ни слова, Вед долго смотрел на нее и наконец выпалил:

— Черт бы вас всех побрал!

— Похоже, ты окончательно потерял мозги, — сказала Майя. — А что тебе известно о нем?

— Он клево ездит на мотоцикле, — ответил Кава.

Он стоял у шахты крошечного лифта, который несколько минут назад поднял Николаса наверх, в «Пул Марин». Парень вернулся в кофейню и стал слушать стихи, фактически не понимая и не воспринимая их. Он продолжал думать о Николасе и о том, куда тот направился. Кто-то сидевший рядом засмеялся и что-то его спросил, но Кава на обратил на соседа никакого внимания. Он не замечал, как Майя смотрела на него, сидя на противоположном краю стола. Когда он внезапно встал и пошел на кухню, девушка последовала за ним.

Кава нажал на кнопку, и тут же послышалось гудение спускавшегося к ним лифта.

— Ну и что из того, что он клево ездит на мотоцикле? — продолжала Майя. — Тебе-то зачем туда лезть?

— Затем. Каприз. — Он ухмыльнулся.

Двери лифта бесшумно раскрылись, и Кава осторожно просунул голову в кабину.

— Черт! — воскликнула Майя. — Чем это тут пахнет? — Она повернулась к нему. — Так ты решил ехать?

Кава посмотрел на девушку, и она, покачав головой, вложила что-то ему в руку. Он посмотрел на свою ладонь и сжал ее в кулак.

— Ого, — тихо сказал он.

Сделав глубокий вдох и задержав дыхание, парень вошел в кабину лифта. Он обернулся и, прежде чем двери лифта закрылись, успел еще раз посмотреть Майе в глаза.

Когда двери лифта снова раскрылись, но уже наверху, Джи Чи одним могучим ударом чуть было не снес Каве голову, но он успел вовремя наклониться, и кулак метрдотеля скользнул по виску, содрав с него кожу. Наклонившись вперед, парень достал свой нож с автоматически выбрасывающимся лезвием, но Джи Чи схватил его за руку и чуть не сломал ее. Нож со звоном упал на пол. Понимая, что дело приняло нешуточный оборот, Кава не придумал ничего лучше, как укусить противника в щеку. Тот ослабил хватку, и парень начал бить его коленом. Впрочем, на Джи Чи это почти не подействовало, и он продолжал с рычанием дикого зверя вжимать Каву в стенку. В его глазах парень увидел собственную смерть. Метрдотель нанес сокрушительный удар в солнечное сплетение, и Кава согнулся пополам. Уткнувшись лицом в колени, он сполз на пол, попытался достать свой упавший нож, и тут же башмак Джи Чи тяжело наступил ему на руку. Кава закричал от боли. Из его головы выветрился весь хмель и следы наркотического опьянения. Собрав все силы, он внезапно ударил противника под подбородок. Голова Джи Чи откинулась, и, пошатнувшись, он сделал шаг назад. Кава схватил нож и сунул лезвие ему между ребер. Джи Чи попытался вытащить нож из раны, издавая нечленораздельные звуки, резко качнулся назад, и Кава выпустил из руки нож, оставшийся торчать в ране. Широко раскрыв глаза, метрдотель посмотрел на свою грудь, потом перевел взгляд на Каву. Он что-то пробормотал, шагнул к нему, качаясь, и тут же рухнул на пол лицом вниз.

Джи Чи лежал на полу и не двигался. Тяжело дыша, Кава глядел на него и беззвучно плакал. Потом дрожащей рукой прошелся по своим белым волосам. Он понял, что убил этого человека, и его тут же вырвало. Жестокие спазмы продолжались даже тогда, когда в желудке уже ничего не осталось.

Наконец парню стало немного лучше. Он вспомнил, что внизу его ждала Майя. Кава уже хотел нажать на кнопку лифта, чтобы спуститься вниз, к своим друзьям, в привычный мир нигилизма и анархии, но что-то мешало ему это сделать. Что-то в нем изменилось. Неожиданно парню пришло в голову, что тот мятежный и воинствующий анархизм, которым он и его друзья так увлекались, был, в сущности, безопасным, рутинным и безвредным, их жизнь ничем не отличалась от тех, кто ходил на службу пять раз в неделю. Эта жизнь теперь потеряла для него всякий смысл.

Кава вспомнил, зачем явился сюда, и отправился на поиски Николаса. Наконец он нашел его в одной из дальних комнат за рестораном, которая выглядела так, как будто ею не пользовались по крайней мере лет десять. Войдя в нее, Кава мысленно порадовался тому, что ему пришлось незадолго до этого убить человека, иначе то, что он увидел и что почуял его нос, заставило бы его вывернуться наизнанку.

— А если ты ошибаешься?

— Твое «если» для меня не имеет значения, и я не собираюсь тратить время на разбирательство...

Веспер чувствовала биение пульса в висках, его не мог заглушить даже утробный рев дизелей катера. Она чувствовала запах океана, запах рыбы, запах жизни. На ее волосах сверкали брызги морской пены. Девушка поняла, что скоро наступит развязка и Чезаре убьет ее. Бэд Клэмс был в страшной ярости — его империя распадалась на мелкие осколки, и гнев этого человека сейчас выплеснется на нее. Но чувствовалось в нем и что-то такое, что давало ей надежду избежать гибели от его рук. Веспер решила первой начать наступление.

— Так пристрели меня прямо сейчас! — выпалила она. — Давай, твой отец поступил бы точно так же!

Девушка почувствовала, что Чезаре охватило замешательство, что он начал колебаться, и напрягла всю свою психическую энергию на то, чтобы направить его гнев по иному руслу.

Бэд Клэмс с такой силой прижал пистолет к ее уху, что она вскрикнула от боли.

— При чем тут мой отец?

— Помнишь, я же работала на него? Я была одним из его лучших агентов! — Девушка почувствовала легкое головокружение от физического и психического напряжения и, сцепив зубы, продолжила: — Он настолько боялся раскрыть себя, что этот страх превратился в паранойю. Казни следовали за казнями. Когда ты приходишь в такое состояние, как сейчас, ты мне очень напоминаешь его.

На этот раз замешательство было явным.

— Что значит, в такое состояние, как сейчас?

— Ты сам знаешь в какое, — сказала она как можно равнодушнее, — неразумное, иррациональное.

Это было рискованно, и она знала это. Веспер чувствовала, что находится на волосок от смерти, балансируя на тончайшей грани между жизнью и небытием — середины не было.

— Неразумное, — повторил Чезаре, как бы пробуя слово на вкус. — Я видел отца редко, но все-таки помню, что он иногда бывал ужасно неразумным, иррациональным. — Он опустил голову. — Да, отец был иногда совершеннейшей свиньей, но в уме и изворотливости ему нельзя было отказать. Недаром же ему удавалось десятилетиями дурачить федералов!

Веспер собрала все оставшиеся силы в комок, она ясно понимала, что сейчас в нем боролись противоположные чувства, которые он, не желая в этом признаться, испытывал к своему отцу — ненависть и обожание. Война между этими двумя чувствами была нескончаемой. Что ж, неудивительно, что Чезаре видел мир только в двух красках — белой и черной, оттенков для него не существовало.

— Что и говорить, он был умнейшим человеком, — сказала Веспер. — И тебе никогда не удавалось контролировать его поступки, хотя, держу пари, ты не раз пытался это сделать.

От неудобного полусогнутого положения у нее ныла спина и болела щека, прижатая к грубой деревянной доске ящика с краденым в УНИМО оружием.

— О чем это ты? Да я никогда...

— Конечно же, пытался! Ты хотел показать старику, как много он потерял, сбежав от семьи, хотел ткнуть его носом в свои успехи.

— Ерунда, зачем мне это нужно? — сердито сказал Чезаре и бессознательно ослабил нажим на пистолет у ее уха.

— Ты хотел доказать ему, что ты лучше и умнее его.

— Я не собирался соревноваться с ним.

— Может, и не собирался, но делал это! Ты хотел реванша, хотел сделать ему больно, отомстить за то, что он бросил тебя в детстве.

— Но у него не было выбора! — закричал Чезаре. — Отец сделал это для блага нашей семьи.

— Чушь собачья, и ты сам это знаешь, — продолжала Веспер гнуть свою линию. — Ему было наплевать на семью. Она мешала его честолюбивым планам. Он презирал эту тихую гавань и хотел иметь лишь власть и деньги, жить на пределе возможного.

— Нет, ты врешь, я знаю, что это не так! — Чезаре убрал пистолет от ее уха.

Веспер с болью в спине распрямилась и увидела, что он смотрит на нее уже по-другому. Она смогла переключить его гнев на иной объект.

— Я права, Чезаре, — ясным и спокойным голосом сказала девушка. — Твой отец сделал свою карьеру в Токио. В 1947 году он спал с Фэйс Гольдони, но когда вышел из госпиталя, между ними все кончилось. Потом было много других женщин, целая вереница юбок — именно так он называл своих любовниц.

Чезаре был бледен, как бы парализован тем страхом, который подавлял в себе много лет. Джеки была совершенно права: он действительно был точно таким же, как его отец. Но разве не этого он сам хотел? И да, и нет. Пока мальчик подрастал, отец был для него идолом, хотя он совсем не знал его. Он сочинял длинные истории про своего отца и его подвиги, которые никогда и никому не рассказывал. Ему нужны были эти истории, чтобы не возненавидеть отца, как это сделала Джеки за то, что он бросил их всех.

Женщина за женщиной — вереница юбок. Джон и Чезаре Леонфорте — отец и сын — два одинаковых человека. Боже!

Веспер чувствовала, что надвигалась эмоциональная вспышка, грозившая перейти в слепую разрушительную мощь.

— Ты лжешь, — сказал Чезаре хриплым шепотом, но в голосе его не чувствовалось никакой уверенности. Его глаза красноречиво говорили о том, что он верил каждому ее слову. Ей удалось обезоружить его, если не в буквальном, то в переносном смысле. — Ты так молода, откуда тебе все это знать?

Веспер сделала шаг в его сторону.

— Он сам рассказывал мне об этом, Чезаре. Он хвастался своими победами над женщинами. Рассказывая об этом мне, он тем самым еще выше поднимался в собственных глазах.

Чезаре пристально смотрел на девушку, но не видел ее, его взгляд был обращен в прошлое.

Веспер подошла к нему еще на один шаг и продолжила ровным бесстрастным голосом:

— Если я что-то и узнала о твоем отце, так это то, что он никого и ничего не любил, как будто не был человеком.

Чезаре моргнул.

— Не был человеком? — Он слегка покачивался, как будто находился в состоянии транса.

Веспер совсем близко подошла к нему.

— Он был просто неспособен любить или быть любимым. Любить для него было так же невозможно, как дышать водой вместо воздуха.

Чезаре сделал шаг назад, но Веспер продолжала наступать, безжалостно и неумолимо играя роль обвиняющей совести.

— Ты совсем такой же, как он, Чезаре!

— Нет!

— Да!

Глаза девушки светились изнутри, ветер поднял ее волосы вокруг головы, как нимб вокруг богини.

— У тебя нет веры в Бога, нет способности хранить верность, ничего нет. Ты весь — одно эгоистическое "я", таким же был и твой отец. Я смотрю на тебя и не вижу ничего — пустое место, вакуум, ничем не заполненное пространство, вот ты кто.

Чезаре затряс головой, не в силах вымолвить ни слова, Веспер словно загипнотизировала его.

— Как ты думаешь, почему твоя сестра перестала с тобой разговаривать? Только потому, что ты ударил ее?

— Я и сам бы хотел это знать, — чуть слышно прошептал он, и соленый морской ветер тотчас унес его слова прочь.

— Но ты же знаешь, Чезаре. И всегда это знал. Джеки разглядела в тебе то, о чем я говорила, и это привело ее в ужас. Может, она любила тебя когда-то — а я уверена, что так оно и было. Но твое равнодушие и коварство убили эту любовь. Уже тогда ты становился слишком похожим на своего отца, и она не могла этого вынести. — Девушка ткнула в него пальцем:

Это ты заставил ее уйти, а теперь она мертва.

Боковым зрением Веспер видела, как из рубки появился Мило. Он уже собирался что-то прокричать, но девушка знаком остановила его. Лейтенант жестом показал на белесое от яркого солнечного света небо. Она осторожно посмотрела в указанном направлении и увидела приближающийся к ним вертолет.

«Это Кроукер», — подумала Веспер, едва сдержав вздох облегчения, и в этот момент услышала выстрел. Чезаре стоял на коленях, к виску был прижат пистолет. На какое-то мгновение она решила, что Бэд Клэмс застрелился. Нет, он был для этого слишком большим эгоистом! Девушка встала на колени и обняла его. Сердце Чезаре билось так сильно, словно готово было разорвать грудную клетку. Его сильная аура сморщилась до размеров кулака.

— Я хочу это сделать, — прошептал он. Палец на курке пистолета дрожал. — Я хочу.

— Нет, — сказала Веспер, — не надо.

Она видела, что он испытывает горькое чувство отверженности. И тут же нервное напряжение отпустило ее. Теперь девушка искренне не хотела смерти Чезаре и изо всех сил пыталась удержать его от рокового шага. Звук вертолетных винтов становился все ближе и громче, водная гладь вокруг катера покрылась мелкой рябью от воздушных потоков.

— Это федералы, — сказала Веспер лейтенанту. — Глуши двигатели. Прикажи команде сдаться без сопротивления.

Мило мрачно кивнул.

Она повернулась к Чезаре. Его глаза были мутными. Такими бывают глаза еще теплых трупов. Мысленно он был уже где-то в ином месте и другом времени.

— Джеки?

И тогда она все поняла и ответила ему:

— Я здесь, Чезаре.

— Джеки... прости меня.

— Я знаю, ты сожалеешь о случившемся.

Палец за пальцем она сняла его руку с пистолета и забрала оружие. До них доносились звуки вертолетного винта, как будто это хлопали крылья ангелов.

— Джеки... — Он прерывисто вздохнул.

— Все в порядке, Чезаре. — Веспер взяла его голову в свои руки и прижала к груди, нежно покачивая из стороны в сторону. — Теперь уже все в порядке.

— Похоже, ты умер, и никто не пришел тебя воскресить.

— Ты воскресил меня. — Николас слабо улыбнулся и пожал Каве руку. — Спасибо за помощь.

— Да не стоит, чего тут особенного.

Они разговаривали в одной из дальних кладовок ресторана «Пул Марин». Ни один из них не сказал ни слова о том, что произошло в той комнате, где Кава нашел Николаса. Парень не хотел знать, почему там висел изувеченный труп старика, а Николасу не хотелось вспоминать только что пережитый ужас. У него впереди было еще много дней и ночей для таких воспоминаний.

— Тебе бы не мешало полежать в больнице, старина.

Линнер отрицательно покачал головой. Теперь, когда Кава снял его с крюка, он чувствовал себя гораздо лучше, процесс расщепления яда ускорился, но все еще не был вполне завершен, и Николасу далеко еще было до прежнего нормального состояния.

— Есть еще одно дельце, не терпящее отлагательств.

В мозгу вновь возникло залитое кровью лицо Мика и его слова: «А с тобой я еще не кончил. Нам осталось сыграть последний акт».

Николас вспомнил капельницу с ядом, который медленно поступал в его вены, третью цепь, свисавшую с потолка, и третью капельницу с пластиковым мешочком, наполненным жидкостью янтарного оттенка, готовую для третьей жертвы.

— Не обижайся, — сказал Кава, — но тебе надо лечь в постель, и как можно скорее.

«А с тобой я еще не кончил».

Николас знал, куда направился Мик. Встав на ноги, он почувствовал сильное головокружение и чуть не упал. Хорошо, что парень успел подскочить и поддержать его.

— Вот видишь! Что я тебе говорил!

Николас повернулся к своему спасителю:

— Кава-сан, человек, который захватил меня в плен, сейчас на свободе, и я очень боюсь, что он снова собирается совершить убийство.

Парень уставился на него широко раскрытыми глазами:

— Убийство? Такое же, как то?

— Да.

Юношу передернуло. Белые как снег волосы делали его похожим на привидение.

— Мне понадобится помощь, — сказал Николас.

Кава криво улыбнулся и ответил:

— Эта ночка весело началась для меня, так стоит ли останавливаться?

Коуи спала, но не глубоким, а очень чутким сном. Вопреки мнению Николаса она всегда плохо спала, когда его не было дома. Лежа на спине, женщина разглядывала отражения токийских ночных огней на потолке спальни. Сначала просто считала блики, потом стала придумывать, на что похожи их очертания. Она то закрывала глаза, то снова открывала их. Время близилось к пяти утра, а Николаса все не было. Женщина не особенно волновалась, последнее время он часто приходил домой лишь под утро, особенно после кризиса с Киберсетью, который произошел неделю назад.

Коуи села в постели и увидела, что забыла задернуть шторы. Может, именно огни города не давали ей уснуть. Она встала, подошла к окну и взглянула на башню Наигаи. Она, казалось, была так близко, что можно, протянув руку, дотронуться до нее. Стальные леса, окружавшие башню, походили на сеть гигантского паука. «Интересно, — подумала Коуи, — как люди живут в квартирах этого странного сооружения?» Впрочем, ее не очень-то интересовал ответ на этот вопрос. Женщина вздохнула. Ясно, что заснуть ей уже не удастся. Близился рассвет. Может быть, солнце сегодня пробьется-таки сквозь тучи. Коуи набросила короткий хлопчатобумажный халатик, стянула его пояском в талии, подошла к лестнице и в этот момент услышала какой-то звук.

— Николас, это ты?

Все было тихо. Женщина неподвижно стояла, положив руку на темные холодные перила лестницы, уходившей вниз, в непроглядную тьму. На что был похож этот звук? Звяканье металла, шуршание одежды, мягкая поступь? Или это просто ветерок шевельнул шторы? Она не могла найти точного ответа и начала медленно спускаться по лестнице. Это было похоже на погружение в океан. Все шторы были плотно закрыты, и Коуи не могла вспомнить, сама ли она их задернула перед тем, как уйти в спальню, или... это сделал кто-то другой.

Когда женщина спустилась вниз, у нее перехватило дыхание. Она так напряженно вглядывалась в темноту, что у нее заболели глаза. Коуи ясно чувствовала, что в квартире кто-то есть, и сердце ее болезненно сжалось.

Послышался звук, похожий на шуршание одежды.

— Коуи...

Она вздрогнула и потянулась к выключателю.

— Не надо включать свет, пожалуйста.

Что-то в голосе незваного гостя заставило ее опустить руку.

— Для нас обеих лучше пока побыть в темноте.

Это был женский голос, ясный и глубокий. По уверенному тону говорившей Коуи поняла, что этот голос принадлежал человеку, привыкшему к повиновению окружающих.

— Меня зовут Мэри Роуз, — произнес голос. — Но Майкл Леонфорте знает меня как Джеки.

Коуи судорожно вздохнула и, чувствуя, что ноги у нее подкашиваются, стала шарить рядом с собой в поисках кресла.

— Джеки, его сестра?

Она присела на краешек кресла, как птица, готовая в любую минуту взмахнуть крыльями и улететь.

— Да, это так.

Коуи едва владела своим голосом.

— Но он говорил мне, что вы умерли... давным-давно умерли.

— Если кто-то и умер, то не я, — сказала Джеки.

Напряженно всматриваясь в темноту, Коуи сумела разглядеть очертание профиля незваной гостьи.

— Богу было угодно, чтобы я стала матерью-настоятельницей Ордена Доны ди Пьяве.

— Орден... — выдохнула Коуи.

— Он вам известен. Его финансирует — и всегда финансировала, с тех пор как Орден перебрался из Италии сюда, — семья Гольдони. Поскольку я принадлежу к семье Леонфорте, пришлось пуститься на хитрость с переименованием, чтобы я могла стать матерью-настоятельницей. — Гостья слегка пошевелилась, и ее одежда слабо зашуршала. — Орден появился в Японии сразу после войны. Его членами были Кисоко Оками, Эйко Сима, ее дочь Хоннико и многие другие. Все они были крошечными составными частями единого мозаичного полотна.

— Но зачем вы здесь? В такой час... в пять утра! Вы напугали меня до полусмерти. — Хозяйка дома нахмурилась: — И как вы сюда проникли?

— Я подобрала ключ к замку. — Голос Мэри Роуз неожиданно изменился и стал похож на голос Коуи. — У меня много скрытых талантов. Что же касается того, зачем я здесь, то скажу, что нужна моему брату.

— Мику? Он что, тоже придет сюда? Но откуда вам это известно?

— Бог известил меня об этом.

Коуи услышала, что гостья направилась к шторам.

Внезапно оконная рама со страшным грохотом упала в комнату, и тяжелые шторы взвились вверх. Сдавленно вскрикнув, Коуи вскочила на ноги и тут же замерла на месте — на подоконнике, согнувшись, сидел Мик Леонфорте. Он был одет в странный наряд из темной, без блеска, ткани и опоясан тяжелым кожаным ремнем, к которому были привязаны какие-то веревки, свисавшие за окно.

— Майкл, что?..

Коуи вздрогнула, услышав, как Джеки заговорила на чистейшем японском языке, и ей показалось или только пригрезилось, что голос незваной гостьи удивительно похож на ее собственный. Еще один скрытый талант...

— Пришло время платить долги, дорогая, — гортанно произнес Мик и схватил Мэри Роуз в охапку. Коуи едва сумела подавить в себе крик, когда увидела, что он, уцепившись за одну из веревок, исчез вместе с сестрой за окном. В это мгновение женщина успела разглядеть, что Джеки выглядела точь-в-точь, как она сама, — та же прическа и одежда.

— Майкл! — закричала Коуи, высунувшись из разбитого окна, и увидела, что он, крепко сжимая в объятиях Джеки, скользит вниз с помощью системы веревок и талей, прикрепленных к зданию башни Наигаи. Женщина все поняла: Мэри Роуз специально подставила себя вместо нее, обманула Майкла.

Одиннадцать минут спустя, когда в квартиру ворвался Николас в сопровождении странного вида парня-нихонина, у нее было что ему рассказать.

Жизненная энергия кайсё, поглощенная чревом Леонфорте, обострила все его чувства до сверхчеловеческой степени. Такой сильный эффект был достигнут при помощи заблаговременного приема внутрь специального средства, без которого ритуал Нанг не принес бы такого результата. Это средство было изготовлено из трав и оболочки рогатых жуков, обитавших в горах Вьетнама. Насекомое, величиной с детскую ладошку, в течение недели высушивали на солнце, пока оно не становилось абсолютно черным, как обсидиан. Затем панцирь тщательно очищали от оставшихся кусочков высохших внутренностей и растирали в порошок при помощи каменных жерновов. Рога этого жука помещали внутрь шаманских погремушек.

Обостренные до предела чувства Мика подсказали ему, что надо быть начеку. Спускаясь по веревке с крыши башни Наигаи, он продолжал думать о Николасе Линнере. Наконец-то ему выпала возможность, которую он ждал так давно, — разделаться со всем тем, что было дорого его врагу, а потом сразиться с ним один на один. И это было очень важно, потому что Николас обладал всем тем, чем сам Леонфорте не обладал, хотя очень этого хотел. Линнер был таким, каким мечтал стать томимый любовью юный Мик. Но Леонфорте не мог соединиться с единственной любимой им женщиной, ради которой он с радостью отдал бы жизнь. Его любовь была запретна. И это стало причиной того, что он всячески старался стереть ее из памяти, стереть себя самого, каким бы он был и никогда уже не будет. Он старался похоронить того чистого, мечтательного юношу в диких джунглях Вьетнама и вылепить нового Мика Леонфорте. Результат был плачевным — из него получилось нечто жуткое, порождение злого колдовства, ходячий кошмар с пустыми глазами и без души. Потому что несмотря на все его старания, прежний Майкл Леонфорте никак не хотел умирать, в его сердце вечно жила первая и единственная любовь, от которой он вынужден был отказаться. Нельзя избавиться от наследства, оставленного тебе прошлым, как бы ты ни старался.

Достигнув башни, Мик нырнул в ромбовидную щель между стальными балками и приземлился на небольшой площадке, которой кончалась пожарная лестница. Избавившись от своего альпинистского снаряжения, он стал спускаться вниз по лестнице с тяжелой ношей на плече. Здесь, на большой высоте, звук ветра походил на плач ребенка, сквозь который был слышен шум работавших механизмов — лифтов, кондиционеров, водопровода и канализации, электролиний и телевизионных антенн. Толстые пучки кабелей в гибкой поливинилхлоридной оболочке проходили на всех уровнях здания, делая его похожим на вскрытое тело, с открытыми венами и артериями. Мимо них пролетела птица, в страхе часто хлопавшая крыльями, — она попала внутрь сооружения из балок и теперь не знала, как из него выбраться. Наконец птица нашла свободное и достаточно широкое отверстие между балками и вылетела наружу. Мик стер со лба пот и прислушался.

Николас взял из ванной полотенце, завязав его концы вокруг толстой нейлоновой веревки, по которой совсем недавно ускользнул вниз Мик с Мэри Роуз, схватился за него и понесся вниз, освещенный слабым жемчужным рассветом.

Такой необдуманно простой метод спуска не позволял ему ни замедлить, ни ускорить движение, он не управлял ситуацией. Где-то на полпути он почувствовал запах тлеющей ткани и, взглянув вверх, увидел зловещие завитки голубого дыма, клубившегося над серединой полотенца. Трение о нейлон привело к загоранию ткани.

Через несколько секунд вспыхнул первый язычок пламени, за ним еще и еще, и Николас отчетливо ощутил, как натяжение полотенца ослабевает. До площадки на башне ему оставалось где-то еще четверть пути. Под ним, далеко внизу, виднелись крыши, утыканные антеннами, тарелками спутниковой связи и еще чем-то в этом роде. Если он упадет, то неминуемо разобьется.

Неприятный запах горящей ткани забивал ему ноздри, и Линнер начал раскачиваться вперед-назад, скользя по нейлоновой веревке и сжимая в руках быстро распадавшееся на части полотенце. Стало ясно, что ему не удастся осуществить свой замысел. За несколько секунд до того, как полотенце окончательно прогорело и развалилось, ему удалось обхватить ногами нейлоновую веревку так, что она прошла сквозь сомкнутые подошвы его башмаков. От страшного трения подошвы почти моментально протерлись, однако он выиграл две-три драгоценные секунды, которые приблизили его к спасительной площадке. И все же до нее еще было далеко.

Когда полотенце развалилось в руках, голова, плечи и торс Николаса тут же резко провалились вниз, и он повис вертикально на нейлоновой веревке, зажав ее между ступнями ног. Скольжение ускорилось, мышцы от нечеловеческого напряжения онемели и в любой момент могли отказаться повиноваться ему. Он ощутил острую боль в ступнях — подошвы и носки протерлись от соприкосновения с нейлоном почти начисто, и кожа ступней тут же покрылась волдырями.

Николас уже был готов спрыгнуть на площадку, когда Мик отцепил карабин нейлоновой веревки, которая стала стремительно падать вниз. Мгновенным движением Линнер развел ноги в стороны, отпуская веревку, потянулся к ближайшей балке, промахнулся, ударился плечом о другую, но все же ухватился за третью. Он висел на балке, раскачиваясь, как маятник часов, превозмогая страшную боль и усталость, которая накопилась за последнюю неделю. Давало о себе знать и воздействие яда, который Мик ввел ему в кровь. Постепенно Николас перестал раскачиваться и повис неподвижно, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце. Наконец сконцентрировался на себе и открыл темный глаз Кширы, нашел Мика и пополз в его сторону. Теперь по башне, как муравьи по горе Фудзи, карабкались три человеческие фигурки.

— Майкл...

Леонфорте остановился, прижавшись к металлической решетке пожарной лестницы. Он чувствовал, что к нему приближается Николас. Значит, ему все-таки удалось спастись.

— Майкл...

Его звала женщина, нет, это был не голос Коуи, и все же очень знакомый и родной. Мик обернулся и остолбенел от удивления: женщина, одетая как Коуи, снимала с себя парик. Он всмотрелся в глубокие, цвета морской волны глаза, которые так долго старался забыть, потому что эти воспоминания приносили ему только жестокую боль и ничего больше. Теперь же эти воспоминания ожили, воскресли, воплотились в явь. Его глаза широко раскрылись.

— Да, — кивнула она. — Это я, Майкл, Джеки.

— Господи, это невозможно!

У Мика было такое ощущение, будто его внезапно окатили ледяной водой, а все тело вывернулось наизнанку.

— Ты же мертва, — недоверчиво покачал он головой.

Она шагнула к нему навстречу:

— Разве?

Джеки протянула к нему руку, и от этого движения он сжался в комок.

— А-а-а! — закричал он. — Господи, да что происходит?

— Бог свел нас снова вместе. — Ее голос был тихим, нежным, успокаивающим и ласкающим.

— Видишь, Майкл, — она ущипнула себя за руку, — я жива и здорова. Моя так называемая смерть была хитрой уловкой, позволившей мне вступить в Орден, которым правили Гольдони.

Мик прижался спиной к перилам лестницы.

— Но зачем?

— Из-за вражды между семьями Гольдони и Леонфорте. Никто толком не знает, с чего все началось. Эта вендетта, подобно многим другим, поддерживалась ужасными россказнями, передававшимися из поколения в поколение, и с каждым разом они становились все страшнее, пока не превратились в миф, сказку. Дедушка Чезаре очень хотел положить конец войне, но не знал, как это сделать, пока не появилась я. Он всегда был в дружеских отношениях с предыдущими настоятельницами Ордена и, наблюдая, как я росла и развивалась, увидел во мне решение проблемы. Именно он убедил маму отправить меня по достижении определенного возраста в монастырь, и он был совершенно прав. Богу было угодно, чтобы именно я стала членом этого Ордена. После моей мнимой смерти меня стали готовить в качестве замены для матери-настоятельницы и дали мне имя сестры Мэри Роуз. Все это было бы просто невозможно, если бы я не «умерла». Ни семья Гольдони, ни дядя Альфонс никогда не примирились бы с тем, что я нахожусь в монастыре.

— Я помню... — Голос Мика прозвучал задумчиво, если не сказать мечтательно. — Альфонс был в страшной ярости, когда вернулся из монастыря. Ведь он был совершенно уверен, что ему удастся вернуть тебя, и он поклялся, что когда-нибудь все равно заберет тебя оттуда. Вскоре после этого ты умерла.

Джеки кивнула:

— Да, так оно и было. — Она сделала еще один шаг к брату, протягивая к нему руки. — Майкл, я здесь для того; чтобы покончить с этой бессмысленной враждой раз и навсегда. Я здесь, чтобы исцелить тебя.

— Нет! — Леонфорте закрыл уши руками и упал на колени. — Боже, огради меня от моих собственных мыслей!

Видя его страдания, Джеки опустилась рядом с ним на олени.

— Я здесь, чтобы защитить тебя, Майкл. Ты натворил столько зла! Ты не похож на моего брата, которого я знала прежде и с которым проводила вечера на крыше дома, мечтая о будущем.

Голова Мика качалась из стороны в сторону.

— Разве ты не понимаешь? Эти мечты — ничто! То, о чем мы с тобой говорили, — чушь собачья!

— Ты не прав. У нас с тобой была одна и та же мечта. Мы хотели оказаться как можно дальше от той жизни, которой жила семья Леонфорте. Разве ты не помнишь?

— О Джеки! У меня была тогда другая мечта, но я не мог поделиться ею с тобой. Не мог.

Он взглянул в изумленные глаза цвета морской волны, которые всегда оказывали на него магическое воздействие.

— Что это была за мечта? — спросила сестра. — Расскажи мне теперь, когда я рядом с тобой. Расскажи!

Лицо Мика скривилось от боли:

— Нет, не могу...

— Расскажи! Пусть Бог придаст тебе силы.

— Бог! — Его лицо еще сильнее исказилось. — Я пал так низко, что Бог для меня уже не существует.

— Он существует, Майкл! Это он привел меня сюда. Поверь мне, он существует!

— Ты такая чистая, добрая, просто святая. — Он опустил глаза. — У таких, как ты, есть Бог.

— Нет, он есть у всех, Майкл, и у тебя тоже.

Он ощутил ее прикосновение, и ему захотелось отодвинуться и спрятать свое лицо.

— Джеки, я совсем как прокаженный. Осторожно, даже в моем поте есть ядовитая зараза.

Но сестра еще теснее прижалась к нему. Разгоралась утренняя заря, ветер пел вокруг них на все голоса.

— Расскажи мне свою мечту, — прошептала она.

Мик вздрогнул.

— Я умру, если расскажу тебе о ней.

— Ты не умрешь, пока я обнимаю тебя. Тебе нечего бояться.

— Я боюсь, все равно боюсь. Боюсь себя и... Боже, я боюсь и тебя.

— Меня? Но почему?

— Я боюсь того, что ты обо мне подумаешь, если я расскажу тебе, о чем мечтаю. — Он дрожал как в лихорадке. — Ты возненавидишь меня.

— Хорошо, не говори ничего, просто, выслушай меня. — Джеки прижала брата к себе. — Когда мы с тобой были молодыми, мне однажды приснился сон, как будто ты вошел в мою комнату. Вокруг было темно, но я сразу узнала тебя. Ты лег рядом, и я ощутила жар твоей кожи. Потом ты прошептал мое имя, и я прошептала твое, и до самого утра мы занимались любовью.

Мик как-то весь обмяк в ее объятиях. Ему казалось, что он весь расплавился, внутри было так горячо! И по его щекам текли горячие слезы, как он ни старался их удержать. Это было слишком — ведь она говорила то, что он так мечтал услышать от нее в течение долгих-долгих лет. Он снова обрел сердце, тут же разбившееся на кусочки.

Оправившись от нахлынувших чувств, он, в свою очередь, рассказал ей о своем сне: они танцевали вдвоем на освещенной огнями площадке где-то на средиземном курорте.

— Я горячо любил тебя, я хотел тебя, но это было совершенно невозможно, — закончил Мик свой рассказ. — И это было ужасно. Я был уверен, что буду гореть в аду за то, но не мог не думать о тебе, не мог не хотеть тебя. А потом ты уехала в монастырь, и я понял, что мне следует держаться от тебя как можно дальше.

— О Майкл! Это все из-за меня, — заплакала Джеки.

— Нет-нет. — Мик удивился непривычной нежности, которую он испытывал к сестре, она оставалась решающей силой в его жизни — единственной настоящей побудительной силой. Вторая кожа, которую он так старательно наращивал поверх останков своей прежней личности, сползла с него, и теперь он был беззащитен и раним.

Джеки поцеловала его. Был ли это поцелуй страстной любви или поцелуй сестры? Он не мог найти ответа на этот вопрос, да и не хотел его искать.

Внезапно он увидел знакомую тень, возникшую на лестнице, и с животным рыком оттолкнул сестру от себя. Наверное, он сделал это слишком грубо, потому что она упала на спину. На лестнице стоял Николас, его двойник, его враг, и Мик бросился на него.

Джеки страшно закричала, стараясь прекратить драку. Но Леонфорте не хотел останавливаться. Его бой с Николасом был неотвратим и неизбежен. Мик любил Джеки всем сердцем и душой, и в эту секунду ему казалось, что нет ничего невозможного. Временно приостанавливали свое действие все законы Вселенной. Он изо всех сил ударил Николаса, и тот отлетел назад, но второй раз промахнулся. И тут ему на помощь пришла Кшира. Демонстрируя свою психическую силу, Леонфорте послал в сторону врага мощную струю разрушительной энергии и, увидев удивление на лице Николаса, ударил его двумя кулаками сразу, потом еще раз и еще. Линнер повис на перилах площадки и какое-то время бессильно болтался в воздухе, пока Мик пытался перекинуть его через перила вниз.

Николас пытался сопротивляться Мику физически и психически. В результате мощной атаки психической силы Леонфорте многие защитные системы Линнера рухнули. В крови Николаса все еще циркулировали остатки яда, на его расщепление он затратил слишком много внутренней энергии. Его организм в течение многих часов находился в состоянии смертельного напряжения, силы были истощены.

Мик изо всех сил пытался сбросить его через перила, Николас потерял равновесие, темный глаз Кширы на какую-то секунду закрылся и снова открылся. Почувствовав это, Леонфорте удвоил усилия, и Линнер понял, что сейчас сорвется в страшную пустоту и будет пронзен какой-нибудь антенной на крыше одного из домов.

И в тот момент, когда Николас уже почти висел вниз головой, он почувствовал чью-то психическую силу. Это не было ни Кширой, ни Акшарой. Может быть, через болезненный рассвет промышленного города к нему простерлась рука самого Бога. И он воспользовался этой силой. Одним движением Линнер сомкнул ноги вокруг бедер врага и нанес ему мощный удар в шею с обеих сторон, выставив косточки пальцев, сжатых в кулаки. Леонфорте сдавленно и удивленно вскрикнул, и его хватка ослабла. Николас с силой оттолкнул его от себя, Мик повалился на пучок скрученных пластиковых труб, тут же выхватил небольшой нож и выставил его перед собой.

— Майкл, нет! — закричала Джеки.

Леонфорте не обратил на сестру никакого внимания и бросился на Николаса, но тот успел уклониться от удара. Мик развернулся и снова бросился на Линнера, полоснул его по руке и стал подбираться к горлу. Николас отпрянул и выдернул из пучка пластиковых труб одну — из нее с шипением вырвался пар, и Николас направил горячую струю прямо на Мика.

Пар ударил ему в лицо, он закричал, отскочил назад и, потеряв равновесие, перевалился через перила. Второй удар струёй пара сбросил его вниз, на крыши простиравшегося далеко внизу города.

Джеки не закричала и не заплакала. Она долго сидела совершенно неподвижно, вцепившись зубами в сжатый кулак с такой силой, что на коже проступила кровь. Пар продолжал с шипением вырываться из поврежденной трубы, клубами окутывая фальшборт и уплывая в бледное токийское небо. Внезапно городской шум прорезали звуки полицейских сирен.

Николас прислонился к стене как раз в том месте, где последний раз в своей жизни стоял Мик, и пытался собраться с силами. У него кружилась голова, сердце, казалось, вот-вот остановится. Наконец он взглянул на Джеки и сказал:

— Мне очень жаль, но у меня не было другого выхода...

Она отняла от губ окровавленный кулак и посмотрела на него своими чудесными, цвета морской волны глазами.

— Вы не виноваты. — Но что-то все же изменилось в ее взгляде, в нем не было того особого света, который Николас замечал прежде. И тут он понял, что произошло.

Ноги дрожали, предплечье, по которому Мик полоснул ножом, страшно болело.

— Ведь это вы меня спасли? — спросил Линнер тихим голосом.

Мэри Роуз подошла к нему и, оторвав рукав от своей блузки, сделала из него жгут и наложила его на руку Николаса.

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— О, прекрасно понимаете, — ответил он, пристально глядя на женщину. — Когда ваш брат уже почти сбросил меня, я почувствовал что-то необъяснимое, что-то вроде поддерживавшей меня руки.

— Возможно, это был Майкл, — сказала Джеки, отходя к перилам. — За время своих путешествий он многому научился.

— Этого не может быть! Ведь он так хотел меня уничтожить!

Женщина смотрела вниз, на вереницу полицейских машин, приближавшихся к зданию башни. Ее лицо было освещено мягким розовым светом восходящего солнца. И покачала головой:

— Не вас он хотел уничтожить, мистер Линнер. Он хотел разделаться с той своей частью, которую уже не мог выносить.

— Наверное, вы не знаете, какие страшные преступления совершил Мик.

Рот Джеки искривился в ироничной улыбке:

— Мистер Линнер, я знаю гораздо больше, чем вы. Я знаю все, на что был способен мой брат.

Николас посмотрел туда, где лежал Мик, похожий на растратившую свою невероятную энергию и сгоревшую звезду.

— Он умер так же, как и жил, не правда ли? Его смерть была зрелищна, театральна, своего рода произведение искусства — именно такая, какая предписана книгой самураев Хагакуре.

Какое-то время они оба молчали. Интересно, что сейчас чувствовала эта женщина? Джеки не пролила ни слезинки по своему брату. Может, она была совершенно равнодушна к нему?

Женщина повернулась к Николасу. Свежий утренний ветер трепал ее волосы. И он ясно увидел на лице ее печать величайшей скорби, понял, что никогда уже она не будет такой, какой была прежде.

— Самое забавное во всем этом, скажу я вам, мистер Линнер, то, что Майкл был абсолютно уверен в моей чистоте и неиспорченности. Он называл меня святой. Это было его мечтой, фантазией. Конечно, я не такая. — Джеки скрестила руки на груди, как бы баюкая себя. — Я прошу вас выслушать мою исповедь.

— Но я не священник и не думаю, что...

— Пожалуйста!

— Ну хорошо, — он не мог отказать этим прекрасным глазам, — пусть будет, как вы хотите.

— Нет, не я хочу, мистер Линнер. Так угодно Богу.

Она закрыла глаза и глубоко вздохнула.

— Майкл совершал ужасные преступления, но и я тоже.

— Простите, мать-настоятельница, но ваш брат был убийцей.

— И я тоже.

— Но...

— Вы помните человека по имени Нгуен Ван Трак, который должен был передать Хоннико, а затем и моему брату украденную информацию о Киберсети?

Николас удивленно заморгал глазами:

— Откуда вам известно об украденной информации и Нгуене...

И тут до него дошло, что это, должно быть, Хоннико ей все рассказала.

— Вы выследили того человека и схватили его, — продолжала Джеки. — Стерли диск, а затем загипнотизировали его, чтобы он не помнил о том, что был пойман вами. Но что-то случилось не так, как вы хотели, и после того, как он доставил диск Хоннико, Ван Трак вспомнил все, что произошло с ним.

Николас был не в силах отвести от нее взгляда.

— Так это Хоннико все вам рассказала?

— Да.

— И что?

— И я сделала то, что должна была сделать. Я не могла допустить, чтобы Майкл узнал об этой вашей уловке раньше времени. Запланированное уже начало исполняться.

— Запланированное?

— В свое время вы узнаете и об этом.

— Так это вы убили Нгуена?

— Я же сказала, я сделала то, что должна была сделать. — В ее глазах появилось что-то новое, незнакомое. — Его нужно было заставить замолчать.

Не до конца успев понять, что происходит, Николас инстинктивным движением кинулся к Джеки и подхватил ее — еще секунда и она бросилась бы вниз. Женщина повисла в его руках, как бумажная куколка. Крепко схватив ее за руки, Николас сказал с укоризной:

— Мать-настоятельница, это не выход из положения.

Она взглянула на него затуманенным взором.

— Я пришла сюда, чтобы спасти Майкла, исцелить его. Но у меня ничего не получилось. Я оказалась недостойной моего Ордена и моей клятвы Богу.

Джеки была сейчас словно раненая птица, хрупкая и беспомощная.

— Что бы вы ни сделали, я не могу поверить, что Бог хочет за это отнять у вас жизнь и погубить вашу бессмертную душу.

Ее лицо закрывали волосы, и он не видел ее чудесных глаз. Внизу ярко светились мигалки на крышах полицейских машин, уже подъехавших к подножию башни.

— Я не во всем исповедалась. Осталось самое худшее.

— Так исповедуйтесь до конца и живите дальше.

— Умоляю, отпустите мои руки, — тихо сказала она. — Не может быть, чтобы Господу было угодно, чтобы я жила с таким грузом на сердце.

— Ну, это решать ему, не вам, — ответил Николас и отвел Джеки подальше от перил.

Токио — Нью-Йорк

Тецуо Акинага пришел на похороны кайсё. Он дерзнул войти в храм буддистов, пока свита из двадцати кобунов и оябунов толпилась снаружи под полуденным солнцем. Это было больше, чем просто дань уважения, это была демонстрация силы. Теперь, когда нескончаемая война между Микио Оками и его оябунами завершилась, остался один Акинага, и он хотел, чтобы все знали — он стягивает на свою сторону все силы якудзы. В перерыве между богослужением и погребением покойного он подошел к Николасу Линнеру, и они начали обычный приветственный ритуал якудзы, назвав свои имена, положение и принадлежность к клану. Покончив с условностями, Акинага не стал терять времени и перешел к делу.

— Насколько я понимаю, ты меня искал, — сказал он.

Великолепное убранство храма — красное на золотом — чем-то напоминало неоновые вывески ночного Токио. И хотя Акинага выждал, когда немногие допущенные к службе покинули стены храма, Линнер заметил у одной стены Хоннико. Она внимательно за ними наблюдала. Увидев, что Николас вступил в разговор с Акинагой, Коуи направилась было к нему, но он знаком велел ей не приближаться, и она неохотно ему подчинилась.

— Танака Джин собирал свидетельские показания против вас, — начал Николас, подавив враждебность к собеседнику. — Теперь все поручено мне. Скоро я передам все материалы генеральному прокурору.

— Да-да, мне это известно. — Казалось, Акинагу сообщение Николаса совершенно не встревожило. — Сказка остается сказкой, какой бы правдоподобной она ни была.

— У меня действительно имеются эти показания.

Акинага наклонил голову.

— А я в этом и не сомневаюсь, знаю и о том, что ты собираешься встретиться с Мачидой. Однако настоятельно советую тебе отменить эту встречу и передать все материалы мне.

— Вы, должно быть, не в своем уме.

— Отнюдь! — отозвался Акинага. — Хатта-сан мертв, а с ним умерли и его свидетельские показания о том, что это он, а не твой друг, незаконнорожденный Танака Джин, был у меня на содержании. А без показаний Хатты Танаке Джину придется долго гнить в тюрьме. В наше время, когда общество возмущено процветающей коррупцией, правительство не может позволить закрыть глаза на связь одного из государственных высокопоставленных чиновников с якудзой.

— Дело против Танаки Джина не имеет под собой серьезных оснований, — сказал Николас, но он уже понял, куда клонит Акинага, и у него упало сердце. Ему страстно захотелось почувствовать рядом с собой теплое присутствие все понимающей Коуи.

— Может, и так, но это не имеет значения. — Акинага пожал плечами. — Правительству нужно успокоить общественность, и, как всегда бывает в подобных случаях, правда никого не интересует. Будь уверен, они сделают из Джина козла отпущения, и он получит максимально строгое наказание. Я знаю это наверняка от моих людей там, наверху.

Николас видел, как священники и присутствовавшие при богослужении Кисоко, Нанги, Коуи медленно удалялись в сторону кладбища. Остались лишь он, Тецуо и Хоннико. Женщина все еще стояла словно статуя в затененном углу храма.

— А если я отдам материалы?

— Не если, Линнер-сан, а когда. Тогда я сделаю публичное заявление, полностью реабилитирующее прокурора.

— Но кто же вам поверит?

— В подтверждение моих слов выступит свидетель с безупречной репутацией. И в течение четырех часов Танака Джин будет освобожден. Это я тебе гарантирую.

«Жизнь Танаки Джина за жизнь Акинаги. Неравноценный обмен, — подумал Линнер, — но что в этом мире бывает равноценным?»

— Увидимся через час после погребения, — сказал Николас, — в баре «Ноги Джинья» в Роппонжи.

— Подходящее местечко, — Тецуо наклонил голову, — я рад.

В этот момент к хозяину подошел один из его телохранителей и подал ему аппарат сотовой телефонной связи. Акинага говорил короткими, отрывистыми фразами, потом отдал аппарат телохранителю, и тот вышел из храма.

— А теперь, Акинага-сан, я прошу вас уйти.

Тецуо дернул своей птичьей головкой, как если бы его раздражало непрестанное щебетание жаворонка.

— Наш разговор был столь приятным, что мне бы хотелось продолжить его, но, к сожалению, мне сообщили, что Мое присутствие необходимо в другом месте.

Он отвесил едва заметный, почти оскорбительный поклон, повернулся и уже почти вышел из храма, как что-то заставило его вернуться назад.

— Прошу прощения, но я так и не выразил соболезнования по поводу смерти твоей жены.

— Прошло уже больше года.

— Да, я знаю. — На какое-то время Акинага, казалось, погрузился в печальные размышления. — Говорят, Линнер-сан, тебя нельзя ничем пронять. Интересно, насколько это соответствует действительности? Ты не плакал на похоронах собственной жены и, держу пари, сегодня тоже не проронишь ни слезинки. — Он поднял кверху указательный палец. — Но, если ты уделишь мне еще минуту, мне бы хотелось еще раз проверить твой истинно японский стоицизм. — Его глаза загорелись недобрым огнем. — Твоя жена — кажется, ее звали Жюстина — погибла в автомобильной катастрофе.

Сердце Николаса вздрогнуло.

— Да, именно так.

Акинага наклонился к нему так близко, что Николас почувствовал запах рыбы и соевого соуса, исходящий изо рта собеседника.

— На самом деле все было не так. Один из моих людей преследовал ее. Она увидела его, запаниковала, а потом врезалась в тот грузовик.

Николас почувствовал, как в нем поднимается ярость. Он знал, что Тецуо дразнит его, хочет укусить побольнее.

Акинага покачал головой.

— Должно быть, нелегко выслушать такое. Я восхищаюсь человеком, который, получив удар по кишкам, даже не моргнул глазом. Ты молодец. — Он слегка улыбнулся тонкими губами. — Теперь готовься принять следующий. Помнишь того ее друга, который был вместе с ней в машине в момент столкновения и взрыва, как бишь его? Ах да, Рик Миллар, ее бывший начальник. Они как раз возвращались с ночного заседания в его гостиничном номере, где трахались до посинения. — Тецуо пристально разглядывал лицо Николаса, не сводя с него глаз, — да, твоя жена наставляла тебе рога, так что, может, это и к лучшему, что она погибла такой страшной смертью.

Крутнувшись на каблуках, Акинага вышел в сопровождении сегуна. Его люди потянулись за ним, как хвост за кометой.

Николас стоял рядом с Кисоко в библиотеке ее городского дома. На полках не осталось ни одной книги, и оттого библиотека казалась бесплодной пустыней. Все коробки были аккуратно сложены на резном деревянном полу; Персидский ковер скатан, завернут и завязан. Все произведения искусства уложены в ящики. Мебель уже увезли, а то немногое, что осталось, накрыли белыми чехлами. Под потолком светила голая электрическая лампочка — все подвески граненого стекла, из которых состояла люстра, уже сняли. Печальная тишина комнаты делала ее похожей на пещеру. Здесь слабо пахло пыльным запустением и отсутствием хозяев.

— Надеюсь, встреча с партнерами из фирмы «Денва» прошла успешно? — спросила Кисоко.

— Да, — ответил Николас. — Без Мика они согласились дать нам еще немного времени. Впрочем, я думаю, присутствие Нанги-сан тоже положительно повлияло на исход дела. А Канда Т'Рин оказался просто молодцом. Похоже, он лучше знает этих людей, чем я.

— Что ж, это хорошо, — сказала женщина. — Вы и Т'Рин-сан должны найти приемлемые формы сотрудничества.

— Уверен, так и будет, — кивнул Николас и испытующе взглянул на Кисоко. — А вы знаете, что Канда был должником Акинаги и работал на него с самого первого дня своего пребывания в «Сато»?

— Нет. — Женщина покачала головой. — Я и понятия об этом не имела, как и Оками-сан и Нанги-сан.

— Я сказал Т'Рину, что мне о нем все известно, — продолжил Николас. — Он ненавидел и боялся Тецуо, жил в постоянном страхе. — Линнер улыбнулся. — Кажется, меня он теперь боится еще больше, чем Акинагу, и поэтому превзошел самого себя в переговорах с «Денвой».

В мутном свете электрической лампы Кисоко казалась бледнее, чем обычно.

— Так вы собираетесь его уволить?

— Может, да, а может, и нет. Т'Рин знает об Акинаге столько, сколько мне не удастся узнать никогда. Я могу воспользоваться этим. К тому же Нанги-сан был прав — у этого молодого человека очень острый ум.

Николас отвернулся, не желая больше говорить о Канде Т'Рине. Его голова была занята другими мыслями. Почти безжизненный дом казался теперь населенным привидениями, и Линнер попробовал представить здесь своего отца. Уж лучше думать сейчас о нем, а не о том, что рассказал ему Акинага. Лучше думать о Коуи, Нанги и Танаке Джине, о ком и о чем угодно, только не о страшных хвастливых словах Акинаги — а Николас был уверен, что это пустое хвастовство. — Ему не хотелось думать, что в конечном счете Тецуо был повинен в смерти Жюстины, о том, что он многое знал о ее жизни, об отношениях с Милларом, знал задолго до того, как это стало известно ему самому. А что если Акинага не врет? Что если Жюстина действительно гуляла с другим, обманывая его? Последнее время она была так несчастна, так потерянна, а он совершенно забросил ее в этом Токио, где исполнял долг чести, стараясь защитить Микио Оками. Жена ведь так просила его не уезжать. В ту роковую ночь он дважды звонил ей по телефону, и оба раза никто не снял трубку. Жюстины не было дома, или же она просто не хотела подходить к телефону, потому что была слишком расстроена? А может быть, спала в это время с Риком? Николас знал, что такое вполне могло быть. Так где же правда? Этого он уже никогда не узнает, да и не хочет знать. Увидев его состояние после разговора с Тецуо в храме, Хоннико проявила достаточно мудрости и такта и не подошла к нему, понимая, что он весь сейчас объят ненавистью, горечью и печалью. И теперь, несколько часов спустя, в этой комнате, наполненной грустными воспоминаниями, Николасу первый раз в жизни пришла мысль о том, что честь — это жестокая и властная дама.

Кисоко подошла к серванту, на котором стояли поднос с наполовину опустошенной бутылкой шотландского виски, два бокала граненого хрусталя, и его невеселые размышления мигом улетучились.

— А куда теперь вы с Нанги-сан отправитесь? — спросил он.

— Куда-нибудь, где он мог бы как следует отдохнуть, — сказала Кисоко, разливая виски в два бокала. — Мой сын Кен уехал в Соединенные Штаты, так что здесь меня ничто не держит.

Женщина протянула Николасу один из бокалов с виски. Он не удивился, что она не стала заваривать чай. Ситуация требовала чего-нибудь покрепче. Кисоко была одета во все белое — цвет траура: шелковый костюм, перчатки, маленькая шляпка с вуалью в стиле шестидесятых, который снова вернулся в моду. В этом западном наряде она выглядела шикарно. Они чокнулись, выпили за упокой души Микио Оками, и Николас взглянул в ее печальные глаза.

— Черт возьми, — сказала женщина, швыряя пустой бокал в другой конец комнаты, — он прожил долгую и безумно интересную жизнь.

— Жаль, мне не удалось его спасти.

— Ну в каком-то смысле вы все же спасли его, во всяком случае, вернули ему его самого — ведь он любил вас, Линнер-сан, как никого не любил, включая и меня.

В ее голосе не было ревности, и, уж конечно, в нем не было зависти.

— Порой мне было страшно трудно с братом. Понимаете, все время хотелось оберегать его, потому что с самых ранних лет ему постоянно угрожала опасность. Но моя чрезмерная заботливость лишь раздражала его. Ему нравилось так жить. Он постоянно рисковал, шел навстречу опасности. Поэтому я старалась сделать все, что в моих силах, чтобы он не заметил моей заботы. — Она улыбнулась.

— С помощью тау-тау.

— Да.

— А он знал о том, что вы — тандзян?

— Понятия не имею. Мы об этом никогда не говорили. Возможно, догадывался.

— О Кшире...

— Да. Я знала, что вы с этим столкнетесь.

Кисоко отошла к серванту, постукивая по деревянному полу каблучками туфель, и обнаружила, что там не осталось ни одного бокала. Николас предложил ей свой, она с благодарностью взяла его и медленно выпила немного виски.

— Мне следует быть осторожней, — сказала она. — Кажется, алкоголизм — наследственная болезнь в нашей семье.

Женщина села в кресло, покрытое чехлом, и положила нога на ногу. Сейчас она была очень хороша — прямо хоть портрет пиши. Николас подумал, что Нанги повезло с женой.

— Все эти мрачные истории о том, как люди сходили с ума из-за Кширы...

— Я сам видел это своими глазами.

Она взглянула на него.

— Не сомневаюсь в правдивости ваших слов. Кшира — это не для всякого тандзяна. Из двух форм тау-тау Кшира гораздо более мощная. Именно поэтому мало кто ее понимает. — Кисоко решила проигнорировать собственное предостережение и залпом выпила все оставшееся виски. — Я поклонница Кширы, Линнер-сан, так что прошу верить мне, когда я утверждаю, что Кшира сводит с ума только тех, кто не в силах ее контролировать. Не отворачивайся от Кширы, и она не сделает тебе ничего плохого. Стремись изучить ее, и твои усилия вознаградятся сторицей.

Она улыбнулась Николасу загадочной улыбкой.

— Впрочем, мне кажется, вы уже и сами пришли к этому выводу.

— А как же сюкен, сочетание Акшары и Кширы, оно существует? Я слышал самые противоречивые мнения на этот счет.

Кисоко молча продолжала глядеть на него, хитро улыбаясь.

— А вы-то сами что думаете?

— Я думаю, что недостаточно знаю, чтобы делать окончательные выводы и выносить суждения.

— Ну, Линнер-сан, вы знаете гораздо больше, чем большинство тандзянов.

Она поставила стакан обратно на сервант. Николасу показалось, что женщина с сожалением взглянула на пустую бутылку из-под виски. Потом повернулась к нему:

— Ответ на ваш вопрос в вас самом.

— Что вы имеете в виду?

Не говоря ни слова, Кисоко долгим взглядом посмотрела на Николаса, и он вдруг почувствовал, что они оба готовы раскрыть свои души друг перед другом.

— Акшара и Кшира существуют не где-то, а в вас самом, Линнер-сан.

Эти слова ошеломили Николаса. Конечно же, она абсолютно права! Все это время ответ на вопрос о существовании сюкен находился в нем самом. Он и был живым доказательством сочетания двух форм тау-тау. Канзацу, его учитель, просчитался. Его самого Кшира свела с ума, и он думал, что у Линнера тоже не хватит сил справиться с этой формой тау-тау. Волна облегчения нахлынула на Николаса, и он пожалел, что рядом с ним не было Коуи, чтобы разделить его радость.

В воздухе плавали крошечные пылинки, и ему казалось, что каждая из них имела свою историю и могла бы о многом порассказать.

— Кисоко, — наконец произнес он, — вы были так добры ко мне.

— Мой брат любил вас как собственного сына, и я тоже испытываю к вам подобные чувства.

Взгляд ее глаз чем-то напоминал взгляд Коуи, странно, но Николас испытывал необъяснимое чувство покоя и уюта в ее обществе, и ему внезапно стало очень жаль, что она уезжает.

— У вас особая судьба, Николас, особое предназначение. Я чувствую это, как горячие лучи солнца на спине.

— Такая судьба, как и у моего отца.

— О нет! — воскликнула Кисоко. Казалось, она была неприятно поражена. — Совсем не такая. Ваш отец был архитектором и, как все архитекторы, мечтателем. Именно поэтому ваш отец и мой брат так быстро нашли общий язык и прекрасно ладили. Полковник мечтал о будущем, и Оками-сан — тоже. Полковник был генератором идей, а мой брат — исполнителем, он воплощал его идеи в жизнь. Однако планы вашего отца создать новую, миролюбивую и мощную Японию с самого начала были обречены на частичный провал.

— Почему?

— Только Богу подвластно сотворение будущего. — Кисоко посмотрела на лучи света, падавшие из окна. — В конце концов люди остаются всего лишь людьми, — продолжала она мечтательным голосом, полным воспоминаний, — какими бы значительными и выдающимися фигурами они ни были. Люди не в состоянии предвидеть все возможные повороты событий — слишком много переменных величин было даже в том, казалось бы, монолитном уравнении, созданном полковником из либерально-демократической партии, государственных высокопоставленных чиновников и якудзы. Его подвела человеческая натура.

Обернувшись, Кисоко посмотрела на Николаса, ее собственное лицо осветилось внутренним светом. И он увидел ее такой же прекрасной, какой она была в юности.

— Ваш отец не был скрягой, поэтому ему и в голову не могло прийти, что весь его грандиозный план рухнет из-за жадности. Человеческие существа жадны до мозга костей. Они хотят иметь все и как можно больше: денег, власти, влияния. Алчность взорвала изнутри либерально-демократическую партию, она же послужила причиной нынешнего спада в экономике и загнала наше правительство в тупик, где ни один из политиков не имеет реальной сильной власти, а компромисс блокирует любое усилие вырваться из порочного круга.

Чуть поразмыслив, Николас произнес:

— Все же замысел моего отца был грандиозен и, в определенной степени, успешен.

— Успешен в некоторой степени.

Кисоко вынула пудреницу с зеркальцем и стала подкрашивать губы, давая понять, что разговор на эту тему закончен.

Подкрасив губы, женщина встала и медленно двинулась по комнате, прикасаясь к книжным шкафам, лепным украшениям, как будто они были старыми друзьями, нуждавшимися в ее поддержке. Впрочем, это ей теперь нужна была их поддержка.

— У меня осталось еще несколько вопросов, — сказал Николас.

Кисоко остановилась, задержав руку на полированном дереве.

— Мать-настоятельница сказала, что вы были членом Ордена.

Рука женщины нежно поглаживала изгибы резного, потемневшего от времени и от этого немного загадочного дерева.

— Да, это так.

— И это вы, а не ваш брат, были владелицей зданий, где когда-то находилось торуко, известное под названием «Тенки», и в которых сейчас размещаются ресторан «Пул Марин» и бар-клуб «Два горящих конца», а также прочие заведения.

Кисоко быстрым взглядом окинула Николаса.

— Да, собственность была приобретена на мое имя, но деньги были не мои, а Ордена.

Николас покачал головой:

— Не понимаю. Чем занимался Орден во время оккупации?

— Мне хочется подышать воздухом, — сказала Кисоко, внезапно направившись к одной из стен. — Вы пойдете со мной?

Линнер двинулся вслед за Кисоко. Она подошла к занавесу, скрывавшему за собой кирпичную стену, что-то нажала, и стена повернулась вокруг собственной оси. Николас шагнул вслед за женщиной в открывшийся проем и очутился в чудесном месте.

Дорожки, покрытые гравием и все еще влажные от долгих дождей, вились среди карликовых кленов и елей. В маленьком водоеме журчала вода, в которой кругами плавал пятнистый карп. Судя по всему сарай, примыкавший к дому, был просто скорлупой, внутри которой покоилась эта жемчужина — крошечный живой сад.

— Нравится? — спросила Кисоко с неожиданной застенчивостью.

— Очень!

Казалось, его слова доставили ей большое удовольствие.

— Здесь, в Токио, совсем нет таких мест, где можно было бы просто подышать воздухом. — Она вздохнула. — Этот садик — единственное, о чем я буду сожалеть, уехав отсюда.

Женщина присела на каменную скамью без спинки, и что-то в ее позе и ее стоицизме, отчетливо отражавшемся на лице, напомнило ему фотографии Жаклин Кеннеди, сделанные во время похорон ее мужа. Казалось, прожитые годы сошли с Кисоко, как старая кожа, обнажив молодую женщину, которую хорошо знал полковник и которой она оставалась в душе и по сию пору.

— Орден стремится служить Богу всеми способами. — Она посмотрела на свои руки, сложенные на коленях. — Он был создан для того, чтобы исполнять волю Господа.

Кисоко смотрела на своего собеседника, но Николас понял, что взгляд ее был устремлен в прошлое.

— Часто это бывает не так-то просто сделать. Пути Господни неисповедимы; лишь иногда немногие избранные члены Ордена удостаивались его божественных знаков и предзнаменований. Однако видения можно по-разному истолковать. А иногда... — она внезапно замолчала и провела рукой по лицу, — иногда бывают ложные видения.

Она посмотрела в глаза Николаса, и он абсолютно ничего не смог в них прочесть.

— Такое видение было у Мэри Маргарет, которая в 1947 году была матерью-настоятельницей Ордена. Она отправила Бернис в Токио с очень трудным и опасным заданием. Ей было видение, что один из армейских офицеров оккупационных войск в скором времени вернется в США, займется политикой, развернет кампанию в поддержку своей собственной кандидатуры на пост президента и руководить им будет ненависть, страх и паранойя. Видение было апокалиптическим — армейский офицер предстал в образе антихриста, который толкал Японию на войну с Советским Союзом.

Николас вспомнил о том, что рассказывала ему Хоннико.

— Так вы нашли, опознали и наметили Маккейба?

Кисоко кивнула:

— Он подходил по всем параметрам, мы сконцентрировали на нем все свое внимание и не заметили настоящую опасность.

— Сенатора Джо Маккарти?

Она снова кивнула:

— Мы пришли в ужас, когда обнаружили свою ошибку. Вы должны принять во внимание, Линнер-сан, что в те дни угроза нападения Советского Союза была слишком реальной. Именно это послужило причиной того, что Маккарти получил серьезную поддержку в правительственных кругах и в народе; к тому времени, как мы поняли свою ошибку, он уже успел наделать дел.

В саду становилось душно и влажно. Кисоко сняла с себя перчатки и принялась разглаживать их ритмичными движениями длинных пальцев. Где-то совсем рядом прогудел шмель.

— Однако настоящая опасность состояла в том, что многое из того, что вызывало несколько преувеличенные страхи Маккарти, действительно имело под собой почву, пусть и не в таких масштабах. И мы решили помочь вашему отцу в его стремлении снова сделать Японию сильной державой, крепкой преградой на пути распространения идеологии коммунизма в странах Тихоокеанского региона. К тому времени Советский Союз уже держал под контролем Курильские острова, и одному Богу было известно, что русские попытаются захватить еще.

Кисоко подобрала упавший на лицо локон и завела его за ухо.

— Режим Гитлера и Муссолини прекратил свое существование, но новые формы фашизма возродились и распространились по свету правительством США. Это было тогда даже модно. — Она взмахнула рукой. — И теперь, когда колесо истории совершило еще один оборот, фашизм снова в моде, на этот раз под маской религиозной добродетели и этнической нетерпимости.

Она встала и отряхнула юбку. Солнце уже заходило, и в воздухе ощущалось скорое приближение ночи.

— Мы позволили Мику Леонфорте выложить все его карты, не зная еще, какие именно он имел и в какие собирался играть. Это была Божья воля, и последствия были ужасными, но так бывает всегда, когда в действие приводятся темные силы зла.

Она прошла мимо Николаса, и он почувствовал в ее душе что-то холодное и темное.

— Кисоко-сан...

— Да?

Она обернулась, на лице ее появилось выжидательно-вопросительное выражение.

— Есть еще что-то, касающееся Мика Леонфорте, не так ли?

Внезапно запел скрытый где-то глубоко в листве сада жаворонок: Кисоко осторожно и в то же время очень ловко натянула свои безукоризненно белые перчатки, как это обычно делает хирург прежде чем войти в операционную.

— Вы правы, конечно. Много лет назад дед Майкла вложил в Орден небольшую сумму денег. После его смерти эта сумма значительно возросла. Дед Майкла готовил своего внука к большим делам и хотел как следует подготовить его будущее.

— Но ведь Мик разбогател на наркотиках, и ему не нужны были деньги Ордена.

— Деньги — нет, но ему было нужно влияние Ордена. Свою карьеру в армии он начал с роли перебежчика. Иначе бы ему не удалось так долго дурачить военных. К этому времени Леонфорте уже успел обзавестись надежными связями, которые позволяли ему узнавать заранее о готовящихся против него акциях со стороны военной прокуратуры. — Кисоко отвела взгляд в сторону. — Так что у Ордена были свои причины желать нейтрализовать Мика.

— И тогда мать-настоятельница...

Кисоко кивнула:

— Была вынуждена организовать покушение на собственного брата. Но дело осложнялось тем, что Мэри Роуз... ну, я думаю, вам известно о ее особых отношениях с братом. Она сама явилась сюда, чтобы последний раз попытаться спасти его, но я совершенно уверена, что в глубине души Джеки была уверена, что не сможет этого сделать.

Кисоко слабо улыбнулась Николасу:

— Но ведь надежда умирает последней, не так ли? Надежда — боль и благословенный дар человечеству.

— Боже, как я тосковала по тебе!

Маргарита прижала к себе Кроукера.

Он обнял ее и поцеловал в щеку, сдерживая свои чувства под влиянием окружавших их белых стен монастыря Святого Сердца Девы Марии, сверкавших в солнечном свете. В кронах деревьев порхали и щебетали птицы, монотонное жужжание пчел среди розовых кустов навевало ностальгические чувства.

— Фрэнси всегда нравилось здесь, — сказала Маргарита. — В детстве ей казалось, что это и есть рай небесный, но потом, когда она так тяжело заболела и мы с Тони были на грани разрыва, мне кажется, она возненавидела это место.

Они замолчали. В самолете у них было достаточно времени, чтобы подумать о своей жизни и о том, что они значили друг для друга. Маргарита успела решить, что ей следует делать дальше. Она хотела возродить свою компанию, даже если ей придется начать судебную тяжбу. Благодаря Веспер и свидетельским показаниям Мило Чезаре был посажен за решетку, его обвиняли в контрабанде оружия и наркотиков. Веспер продвинулась вверх по служебной лестнице, получив под свое начало целый отдел. Она свела свою подругу с помощником главного прокурора, который заверил Маргариту де Камилло в том, что у нее есть все шансы убедить судью аннулировать сделку Чезаре, перекупившего ее компанию, на том основании, что он представил подложные документы. У самого Чезаре, по-видимому, началось сильное психическое расстройство, так что во время суда Маргарите нечего было его опасаться. Что же касается бизнеса Доминика, то она решила умыть руки. Маргарита создала комиссию из глав трех семей, наиболее верных Гольдони. Конечно, эти люди не привыкли принимать решения коллегиально, но женщина полагала, что им теперь придется научиться играть по новым правилам.

Маргарита повернула голову в сторону часовни с высокими и узкими окнами, делавшими ее похожей на крепостной замок.

— Ты чем-то обеспокоена? — спросил Кроукер.

— Обеспокоена? Нет. — Она слегка улыбнулась и взяла его руку в свои ладони. — Впрочем, да, самую малость. — Ее лицо помрачнело. — А вдруг я потеряю Фрэнси? Это было бы несправедливо! Теперь, когда мы снова нашли друг друга, теперь, когда ты рядом. Ведь у нее никогда толком не было отца.

Лью поднес к губам ее руки и поцеловал.

— Я думаю, ты должна доверять ей. Девочка многое пережила и поумнела. Она сумеет все правильно понять.

Пол Чьярамонте в полном одиночестве стоял в каменной часовне монастыря Святого Сердца Девы Марии и нервно переминался с ноги на ногу. В часовне слабо пахло ладаном, было прохладно и сумеречно, однако Пол был весь в поту. Он слышал, как говорили по-латыни, и от этого нервничал еще больше. Религиозные святилища заставляли его вспомнить об исповеди и о тех грехах, которые он совершил.

— Пол!

Он повернулся, и его сердце замерло. Перед ним стояла Джеки. В своем черно-белом одеянии матери-настоятельницы она выглядела по-королевски. Позади нее он с удивлением увидел Фрэнси. Девочка напоминала средневековую даму. На ней было длинное черное платье с застегнутым наглухо высоким стоячим воротником. Щеки заливал яркий розовый румянец. Она нежно улыбнулась ему.

— Я знал, — сказал Пол, глядя в чудесные, цвета морской волны глаза Джеки, так долго преследовавшие его повсюду. — Все эти годы я знал, что ты жива.

Настоятельница протянула к нему руки, и он поспешно схватил их. Они не поцеловались, но Фрэнси чувствовала, что между ними пробегают сильные токи, как волны горячего воздуха над асфальтом в жаркие августовские дни.

— Я должна просить прощения, Пол.

— За что?

— За ту ночь, когда мы...

— Нет, — с жаром произнес он, — не надо просить прощения! Я тогда уже знал, что ты никогда не станешь моей, но в ту ночь так хотел тебя, Джеки!

Она слегка вздрогнула, когда он произнес ее мирское имя. Это не было для нее неожиданным, но почему-то оказало гораздо большее воздействие, чем она ожидала, заставило вспомнить о брате, о том, как они танцевали на крыше дома. Или все это ей только приснилось? Теперь она уж не могла вспомнить наверняка — мечты и сны слились в ее сознании в одно бесконечное целое.

— Спасибо, — сказала она.

Несмотря на данный обет, где-то в глубине души Мэри Роуз таилась частичка прежней Джеки Леонфорте. Интересно, происходило ли что-нибудь подобное с другими настоятельницами Ордена? Она обняла Фрэнси, и девочка почувствовала тепло, исходящее от матери-настоятельницы. Была ли Фрэнси одной из избранных Богом? Если да, то ей придется пройти трудный и опасный путь. Возможно, подумала Джеки, это как раз то, что ей было нужно.

Пол откашлялся.

— Хорошо, что ты пришла.

— Какое-то время ты был защитником Фрэнси, — сказала настоятельница. — Орден благодарит тебя за это. И я тоже от всей души благодарю тебя.

Пол был готов утонуть в ее глазах. Не раз он думал о том, что потерял навсегда и что нашел за свою бурную жизнь. Глядя в глаза Джеки, он заранее знал ответ на вопрос, который собирался задать, но все же спросил:

— Мы еще увидимся с тобой?

— Ты непременно увидишь Фрэнси, я в этом уверена, — сказала настоятельница, подумав о том, что Пол, возможно, исчезнет из ее жизни навсегда, и вздохнула. — Благослови тебя Господь!

Слабый свет просачивался сквозь низкие багровые тучи. От земли, усыпанной опавшими листьями, поднимался туман.

— Скажи мне что-нибудь, — Коуи, как страж, стояла рядом с Николасом. — Твое молчание пугает меня.

Они пришли на кладбище, где был погребен кайсё. Легкий ветерок шевелил волосы женщины.

— Акинага рассказал мне о тех днях, когда меня не было в Токио. — В голосе Николаса прозвучала такая горечь, что сердце женщины сжалось. — И это было правдой.

Почти против воли она спросила:

— И что же он рассказал тебе?

— Что смерть Жюстины не была случайной, что у нее был роман с ее бывшим шефом.

— И теперь ты думаешь о том, как могла жена предать тебя?

— Частично.

— Но она не предавала тебя. — Коуи пристально взглянула на любимого, их глаза встретились. — Все, что у тебя с нею было, теперь здесь. — Она показала на его лоб. — И если в конце вашей семейной жизни у нее и был роман с другим мужчиной, то только потому, что ваша любовь умерла. Жюстина это прекрасно знала, а вот ты понял это только после всего случившегося, поэтому и чувствуешь себя виноватым.

— Но Акинага...

— Забудь о нем. — Женщина по-прежнему пристально смотрела в его глаза. — Забудь обо всем и подумай хоть немного о себе.

— Я не могу забыть Микио Оками. Он был...

— Ты должен примириться со смертью Жюстины, прежде чем горевать о кайсё или еще о чем-то.

Маленькая ржанка села на могильную плиту Оками, посидела на ней долю секунды и, защебетав, вспорхнула. И Николас понял, что Коуи была права. Он не мог позволить Акинаге разрушить то, что было у него с Жюстиной, когда они были счастливы. Воспоминания об этом времени хранились теперь в его сердце, и Акинага не смел их касаться. Какие бы обстоятельства ни разлучили его с женой, он не мог проследить их по отдельности — все они были перепутаны между собой, одно вырастало из другого. И изменить уже ничего нельзя. Карма.

Коуи взяла его за руку.

— Я буду тосковать о Жюстине, — сказал Николас.

— Да, я прекрасно тебя понимаю.

Они вместе опустились на колени перед могилой Оками и вместе прочитали молитву за упокой. Потом встали.

— Коуи, ты волшебница, — с нежностью проговорил Николас.

Женщина прижалась к его плечу.

— Ты так долго был одинок, жил, замкнувшись в себе... — Она с глубоким удовлетворением почувствовала, как их души сливаются воедино.

Яркая выпуклая луна цвета хурмы, висевшая низко над горизонтом, выглянула сквозь тяжелые облака. Обнаженный и расслабленный Тецуо Акинага, раскинувшись, лежал на ковре и видел, как полная луна освещает вершину горы Фудзи, окрашивая ее снег в голубоватый цвет.

Наступила ночь праздника урожая. Для Акинага она была полна значения. Именно в такую ночь много лет назад он попал в жестокую уличную драку с кобуном соперничавшей семьи. Оба нанесли друг другу тяжелые ранения. Сползая в канаву на окровавленных руках, он топил своего полубесчувственного противника в крови, хлеставшей из раны на груди. Невыразимое наслаждение переполняло его, когда он видел судорожные движения кобуна, захлебывающегося и пытающегося вырваться. Он до сих пор ясно помнил запах крови и вонь человеческих испражнений.

За спиной Акинага услышал женский голос; нежным альтом Лонда исполняла какую-то незнакомую песню: «Глядя на одинокую луну в предрассветном небе, я понял себя до конца». Он почувствовал, как женщина подошла и встала сзади, но продолжал любоваться красно-оранжевой луной. Когда ее умелые и сильные руки скользнули по его телу, он сказал:

— Как чудесно, что ты со мной. В свое время у меня было множество врагов, но все они приказали долго жить.

Тецуо блаженно вздохнул под ласками ее рук, творивших чудеса с его телом и разумом.

— Все они являлись ко мне с одним намерением — уничтожить меня. И все пытались сделать это тем или иным способом — я даже счет потерял их бесчисленным попыткам. — Он усмехнулся: — Теперь их нет, а я наслаждаюсь в твоих объятиях. Даже Микио Оками, кайсё, и тот умер. Я был на его похоронах. Он вполне заслуживает того, чтобы отдать ему долг чести, если не при жизни, то после смерти уж наверняка. — Акинага засмеялся, и смех его был похож на кудахтанье безумной старухи. — Должен признаться, мне было приятно поболтать с Николасом Линнером и подразнить его, зная, что он не может тронуть меня даже пальцем. Против меня у него нет никаких материалов, он знает только то, что я сам ему рассказал. Я играл с ним, как с обезьянкой в зоопарке; ублюдок несчастный. — Тецуо снова вздохнул. — Лонда, ты стоишь того, чтобы...

— Заткнись!

Хоннико, замаскированная и загримированная под Лонду, туго затянула шелковый шнур вокруг его шеи. По его телу пробежала дрожь сексуального возбуждения, и внезапно он ощутил сильную эрекцию. Ах, как неизъяснимо приятно было ему ощущать свою полную беспомощность; как малыш на материнской груди, он блаженствовал в тепле и уютной безопасности. Ему даже показалось, что он чувствует сладкий запах материнского молока. Мама... Он закрыл глаза.

Шнур натянулся еще сильнее, и вместе с болью, почти удушьем, он почувствовал, как по спине вниз, к паху, разлилась волна наслаждения, постепенно перерастая в предвкушение экстаза. Желание горячими волнами расплавленного металла билось в его теле, заставляя его содрогаться от пульсирующих ударов крови там, между ногами. О сладкая боль! О, как хороша она была!

Внезапно Тецуо открыл глаза, как от солнечного света. Ему только показалось или же шнур действительно слишком уж туго затянулся на его шее? Он раскрыл было рот, чтобы закричать, но шнур уже настолько затянулся, что Акинага не смог выдавить из себя ни единого звука. Он резко дернул головой, вены на шее взбухли, попытался вырваться, но Хоннико крепко прижала коленом его поясницу. Тецуо вертелся, как змея, схваченная за голову, но не мог уже укусить или же вывернуться из рук змеелова.

Что происходит? Он пытался вдохнуть воздух, но никак не мог этого сделать, легкие горели огнем, и Акинага почувствовал, что погибает...

Он увидел, как красно-оранжевая луна вдруг стала увеличиваться в размерах, пока не превратилась в огромный воздушный шар. Потом ее очертания исказились, и Тецуо потерял сознание.

Хоннико, глядя на ненавистное лицо Акинаги, налитое кровью и похожее на ту красно-оранжевую луну, что висела в небе, ликовала всем своим существом. Когда ее враг наконец умер, женщина подняла взгляд вверх, к луне и, думая о Николасе Линнере, о его скорби и гневе, вспоминая, как он стоял в храме, одинокий и опустошенный, снова запела песню: «...я понял себя до конца».

Ее голос, нежный и невыразимо сладкий, летел к небу подобно певчей птахе, одухотворенной божественным даром бескорыстного пения.