Тай открыла глаза и одними губами тихо пробормотала что-то неразборчивое. Она лежала, закинув руки за голову и слегка выгнув спину, приняв провокационную уязвимую позу. Дайне пришло в голову, что она никогда не видела ее такой беззащитной и даже нежной.

Вяло протянув обе руки Дайне, Тай погладила ее бедро.

— Позволь мне прикоснуться к тебе, — прошептала она, а когда Дайна отступила на шаг, добавила. — Ну, пожалуйста.

Прижавшись щекой к животу Дайны, она просунула руку между ее ног.

— Я никогда не становилась на колени ни перед кем, — в ее голосе звучало неподдельное чувство. — Ты ведь не кончила. Дай я... Дай я...

Дайна резко отвернулась и, не глядя на Тай, проскрежетала сквозь зубы:

— Убирайся отсюда!

Тай дернулась всем телом, услышав это, словно от удара плети.

Нагнувшись, Дайна подняла с пола ее блузку и юбку, грубо швырнув их Тай на колени, рывком подняла ее на ноги. Не говоря ни слова, она потащила ее через пустой холл к входной двери.

— Одевайся и уходи! — приказала Дайна и оставила ее стоять в одиночестве, дрожащую, с широко открытыми от изумления глазами.

Из темноты доносились какие-то шорохи, звуки осторожных, крадущихся шагов. Внезапно раздался шум, точно кого-то душили, сильные удары, громкий треск и хриплый крик.

Зажглись огоньки карманных фонарей. Послышался голос Эль-Калаама, перекрывающий поднявшийся грохот. Из темноты выступили силуэты людей и причудливые тени, резко очерченные на фоне стен, пританцовывающие в непрерывном движении. Эль-Калаам трижды выстрелил поверх голов из пистолета, почти не делая пауз между выстрелами. Кто-то зажег верхний свет.

Хэтер и Рейчел оставались там, где спали возле книжной полки. Томас и Рудд были на софе, а оба англичанина — на полу возле нее. Рене Луч сидел, прислонившись спиной к высокому зеркалу. Его волосы были взъерошены; глаза слезились от яркого света. Лишь Эмулер продолжал лежать неподвижно, растянувшись на животе. Его голова и плечи скрывались в густой тени у камина.

Эль-Калаам обвел мрачным, злобным взглядом комнату.

— Поднимите его! — приказал он.

Рита, приблизившись к молодому французу, пнула его под ребра носком ботинка. Эмулер не шевелился. Моментально нагнувшись, она прижала ладонь сбоку к его шее и подняла голову.

— Он мертв. Его задушили.

— Ты получил ответ, Эль-Калаам, — раздался голос Рудда. — Никто не собирается ничего подписывать.

— Я воспринимаю это заявление, как признание в том, что ты убил его, — холодно произнес Эль-Калаам.

— Я этого не говорил, хотя и жалею, что такая идея не пришла мне в голову.

— Очень хорошо. Однако у тебя с этим ничего не выйдет. — Эль-Калаам резко мотнул головой, и Малагез схватил Рудда за ворот рубашки. — Отведи его в парилку.

— Нет! — неожиданно воскликнул Луч. С трудом поднявшись на ноги, он привалился к зеркалу. Его слегка покачивало. — Вы подумали не на того человека. Он не убивал Мишеля. Это сделал я.

— Ты? — переспросил Эль-Калаам. — Как интересно. — И можно узнать, чего ради?

— Он был слишком молод и впечатлителен. — Французский посол старался убрать волосы, лезшие ему в глаза, но у него это плохо получалось. — Он не отдавал себе отчета в том, что ты делаешь с ним, в отличие от меня. Он не понимал, как ты обращаешься с ним, зато я понимал это. Он уже никогда бы не стал прежним. Никогда бы не стал мыслить или действовать, как прежде.

— В этом все дело.

— Да, я знаю. Вот почему его надо было остановить. Его следовало спасти от себя самого или, скорей, от того, во что ты превратил его. — На лице Луча застыло мучительное выражение. — Я сделал все, что было в моих силах, пытался поговорить с ним, но без толку. И я... — Он вдруг закашлялся, точно поперхнувшись собственными словами. — Выбор, который мне пришлось сделать, был вовсе непростым. Однако, я не мог допустить, чтобы наше правительство оказалось втянутым в этот инцидент подобным образом.

— Я понимаю, — хладнокровно произнес Эль-Калаам. — Впрочем, это не имеет значения. — Он отвернулся. — Погасите свет. До утра всем оставаться на своих местах. — Комната погрузилась во мрак.

Рассвет. Режущий глаза солнечный свет за окном. Предметы мало-помалу приобретали привычные очертания и окраску; стали видны кремовый и золотистый рисунки на обоях. Лучи, пробивавшиеся сквозь щели в ставнях, отражались от зеркала на стене.

— Осталось всего два часа, — заметил Малагез, обращаясь к Эль-Калааму.

— Мы все знаем, что должно быть сделано... так или иначе.

К ним подошел Фесси.

— Я не думаю, что израильтяне согласятся, — возразил Малагез.

Фесси скорчил презрительную мину.

— Американцы и англичане будут убеждать сионистов изменить их жесткий курс. Они обладают достаточной силой и властью. Конечно и то, и другое изрядно подзаржавело, но все-таки... что Израиль будет делать без поддержки Америки?

— Если бы Запад понимал нашу цель, — ответил Малагез. — Пока там, похоже, пребывают в сильном недоумении по этому поводу.

— На Западе разбираются в философии примерно так же, как и в Коране, то есть попросту, никак. Они понимают лишь язык пуль и смерти. Чтобы расшевелить их, необходимо прибегать к чрезвычайным мерам. Дипломатические тонкости для них — что мертвому припарка. Ничего, в свое время они сделают то, что мы требуем от них.

— Время, — прошипел Фесси. — Оно болтается у меня камнем на шее. — Он с размаху хлопнул ладонью по своему «Калашникову». — Я хочу сражаться. Мне даже отчасти хочется, чтобы срок ультиматума истек, и мы не услышали бы по радио сообщения о нашей победе. Я хочу сеять разрушения и смерть.

— Это оттого, что у тебя не все дома, — раздраженно бросил Малагез. — Мама должно быть уронила тебя головой на пол, когда ты был...

Фесси было кинулся на него, но Эль-Калаам мгновенно очутился между ними.

— Довольно! — рявкнул он. — Вы оба хороши. — Он перевел взгляд с них на Хэтер и Рейчел, стоявших у книжной полки. — Малагез, возьми девчонку. Фесси, сходи и проверь, включено ли радио на правильную частоту. — Рита взяла Хэтер под локоть. — Потом присоединяйся к нам: мы будем в «парилке»: пора проверить, из чего сделаны эти двое.

Они гуськом зашагали вдоль коридора. Ничто не изменилось в комнате, располагавшейся в его дальнем конце. Окна были по-прежнему плотно занавешены; кровать перевернута. Пол был скользким из-за розовой жидкости, разлитой по нему. На нем валялся резиновый шланг, извилистой лентой тянувшийся к тому месту, где несколько часов назад лежал Бок.

— Что вы сделали с Сюзан? — осведомилась Хэтер.

— Она стала совершенно бесполезна для нас. — Эль-Калаам махнул рукой, повернувшись к Малагезу. — Посади ее туда.

Тот с силой усадил Рейчел на измазанное кровью сидение стула, на котором пытали промышленника. Лицо девочки было блестящим от пота. Она сидела неподвижно, глядя на Хэтер, словно пытаясь, взглядом сказать ей что-то.

— Мы хотим от тебя очень простей вещи, — начал Эль-Калаам, стараясь говорить как можно более мягко и рассудительно. — Нам нужно, чтобы ты сделала заявление. — Он взглянул на Рейчел. — Только представь себе, как мир отреагирует на подписанное тобой заявление, поддерживающее наше требование.

— Никто не поверит ему.

— Разумеется, мы могли бы сами написать его и расписаться за тебя, но такую подделку очень быстро обнаружили бы. Нам нужно, чтобы почерк был твоим.

— Все равно, ему никто не поверит, — повторила Рейчел.

Бросив на нее недовольный взгляд, Эль-Калаам махнул рукой, отметая это возражение.

— Еще как поверят. Люди весьма доверчивы. Они верят в то, во что им хочется верить или... во что им предлагают поверить. Сочувствие к нашим нуждам широко распространено во всем мире. Люди просто боятся выражать его открыто... сионистские головорезы есть повсюду.

— Все, чего мы хотим — это жить в мире. Эль-Калаам плюнул на пол, и на его лице появилась злобная, презрительная гримаса.

— В мире. О, да, разумеется. В вашем мире. Вы хотели бы жить в мире без арабов.

— Наоборот, это вы хотите уничтожить нас.

— Ложь, выдаваемая за истину! — воскликнул он и тут же добавил гораздо тише и мягче. — Это лишь то самое бредовое заблуждение, от которого мы хотим освободить тебя. — Он криво усмехнулся. — У нас есть для этого время... и методы. — Он прикоснулся к плечу Рейчел.

— Не трогайте ее, — подала голос Хэтер. — Она всего лишь ребенок.

Эль-Калаам повернулся к ней.

— Ты говоришь, ребенок? Неужели ты думаешь, что если я вложу этому ребенку в руки заряженный автомат, она в то же мгновение не прикончит меня? У нее не возникнет ни тени сомнения, что так и надо поступить. Он подошел к Хэтер, за спиной которой чуть справа стояла Рита.

— Ты что, так до сих пор ничего и не поняла? Похоже, что нет, как я посмотрю. — Он показал пальцем на Рейчел. — Этот ребенок — ключ... ключ ко всем... решеткам, мешающим осуществлению наших сокровенных желаний. Мне плевать на всех остальных, очутившихся здесь... от них мне никакого проку. Но она... она для меня все.

— Твой муж понял это сразу. Поэтому он и сделал то, что он сделал. Я признателен ему за это. Он был дилетантом, попытавшимся на один короткий миг стать профессионалом. И ему это удалось. Но ты, — в его голосе послышалось презрение. — Ты всего лишь охотник на кроликов. Ты не имеешь реального представления о жизни и смерти; о том, что у них представляет большую ценность в тот или иной моменты. Твой муж знал, по крайней мере, это. В душе он был революционером. Ты же просто домохозяйка, обученная стрелять в игрушечную мишень. У тебя нет ни ума, ни смелости.

Не сводя испытывающего взгляда с Хэтер, он взял ее за подбородок, поднял голову, затем опустил.

— Запомни, что с этой минуты ты должна держать рот на замке. Наблюдай за тем, что будет происходить здесь. Если ты вымолвишь хоть слово, у Риты хватит зарядов в автомате, чтобы разнести твой череп на мелкие кусочки. Ясно?

Хэтер молча кивнула. Эль-Калаам сделал резкий жест.

— Мы приступаем.

— Я обнаружила кое-что, что тебе следует знать. Он не произнес ни своего имени, ни ее, будучи слишком озабочен вопросом секретности. Тем не менее Дайна по голосу тут же догадалась, кто ей звонит. Она тут же вспомнила его особенную, сияющую улыбку и искалеченные руки художника. Втянув в себя воздух, она спросила.

— Что?

— Не по телефону, — ответил Мейер. — Нам надо встретиться.

Она подумала о лихорадочном графике съемок оставшихся сцен фильма: работа близилась к завершению. Ее сердце ёкнуло.

— Я не могу приехать в Сан-Диего.

— Тебе не придется этого делать. Я в Лос-Анджелесе.

— Где?

— То тут, то там. — Он рассмеялся, и Дайна вспомнила изысканный запах его одеколона и сухую, глянцевую кожу на щеках. Ты можешь освободиться на часок?

Дайна посмотрела на часы.

— Только под вечер, — ответила она. — Мы будем сниматься до наступления сумерек. Полседьмого вас устроит?

— Вполне. — Он сделал паузу. — Жди меня у могилы своей подруги Мэгги.

— Вы знаете, где...

— Я знаю, где это.

— В таком случае не забудьте принести цветы. До кладбища ее довез автомобиль, принадлежащий студии. Она все чаще и чаще прибегала к такому способу передвижения, оставляя серебристый «Мерседес» дома. Это лучше, чем что-либо еще свидетельствовало о том, как она уставала. Ей всегда нравилось водить машину, но теперь для нее стало тяжелой обузой доставлять себя из дома на площадку и назад. Когда она поставила этот вопрос перед Бейллиманом, тот без единого возражения набрал нужный номер и заказал лимузин.

Теперь, откинувшись на спинку сидения и поворачиваясь перед переносным зеркалом так, чтобы Анна могла аккуратно смыть ее грим, она думала, что эта привилегия просто соответствует ее положению и не более того. Она легонько вздохнула, ощутив холодный крем на коже. На время она перестала думать о Мейере и забыла о предчувствиях, не дававших ей покоя на протяжении всего дня с момента его звонка. Что он приготовил для нее?

Она думала о Нью-Йорке и настоящей зиме. Ей было трудно представить или, точнее, почувствовать теперь и то, и другое. Рождество в Нью-Йорке стало для нее чем-то вроде сцены, сыгранной ею давным-давно в каком-то фильме, сейчас уже почти забытой и кажущейся не совсем реальной. Она страстно желала вернуться на восточное побережье и возобновить былой роман с никогда не ложащимся спать городом. Шампанское и икра лениво путешествовали, растворившись в крови, по ее венам, а над головой в надвигающихся вечерних сумерках скользили пыльные верхушки стройных пальм. Здесь в этом городе не было ничего, кроме пальм, «Мерседесов» и времени, текущем незаметно, без каких-либо изменений в погоде или даже смен времен года.

— Все сделано, мисс Уитней.

— Алекс вначале заедет к тебе, Анна, — проговорила Дайна, не открывая глаз. Ей не хотелось, чтобы ее тревожили, пока она не доберется до кладбища.

Как сквозь сон она чувствовала, что машина сбавила скорость и остановилась. Откуда-то издалека ей показалось донесся голос Анны, желающей ей спокойной ночи, и она пробормотала в ответ что-то неразборчивое. «Я обнаружил кое-что, что тебе следует знать». Эта фраза, произнесенная Мейером, вновь и вновь звучала в ее ушах. Дайна цеплялась за нее, словно за дразнящуюся ниточку, ведущую то в одном направлении, то в другом, но всякий раз приводящая в тупик.

Должно быть она проспала последнюю часть пути, потому что, открыв глаза, обнаружила, что машина стоит у тротуара неподалеку от входа на кладбище. Шума мотора не было слышно. Перед собой она видела затылок Алекса, в котором не было ничего необычного. Однако, вдруг человек, сидевший на переднем сидении, повернул голову, и Дайна изумленно уставилась на красивое лицо Марго. Выбившиеся пряди черных волос спадали на ее маленькие ушки. Она улыбнулась.

— Пошли, моя милая. Мейер ждет тебя.

Марго исчезла из поля зрения Дайны лишь для того, чтобы мгновение позже открыть перед ней заднюю дверь. Она стояла, слегка наклонив вперед верхнюю половину тела. Взглянув на нее. Дайна подумала, что она очень стройна и изящна. Марго держала в руках букет ирисов.

— Мейер думал, что он вам может понадобиться.

Дайна рассмеялась. В конце концов, вышло так, что именно она забыла про цветы.

Возле могилы Мэгги никого не было, кроме Мейера, стоявшего, слегка сгорбившись, сутулив плечи. Он был одет в темно-синие широкие льняные брюки модного фасона и легкую кремовую рубашку с короткими рукавами. Он выглядел спокойными и здоровым. На улице, вне помещения, его мудрая голова Пикассо казалась еще больше. Он слегка опирался на тросточку из черного дерева с явно заостренным серебряным наконечником и большой шишкообразной ручкой из малахита. «Ее подарил мне, — сказал Мейер Дайне позже, — в конце войны один английский полковник».

Довольно долгое время, после того как Дайна подошла к нему, он продолжал хранить, молчание. Она пристально изучала его, пытаясь отыскать какие-то перемены, указывавшие на его возраст, однако не могла найти никаких, за исключением гуарачей у него на ногах. Его руки не дрожали, голова не свешивалась бессильно вниз. Дайна задержала взгляд на тоненькой синей вене, пульсировавшей сбоку на его голове, лишь отчасти прикрытой волосами. Небо над ними было молочно-белым из-за света неоновых огней Голливуда. Однако смог смягчал этот блеск настолько, что создавалась иллюзия первобытной красоты и величия. И в этом освещении Мейер казался бессмертным существом, неприкасаемым для рук людей или хода времени. Он пережил лагерь смерти, смерть двух сыновей и, по крайней мере, одной жены. Однако несмотря ни на что, он стоял здесь, словно олицетворение неукротимого духа жизни.

— Я слышал кое-какие новости, касающиеся тебя, — начал Мейер, и от звука его голоса мурашки забегали по спине Дайны. — И довольно захватывающие новости. — Он повернулся к ней, подставив лицо свету, так что его глаза стали казаться еще больше. — Нам уже очень давно не приходилось видеть кого-то, кто походил бы на тебя. — Мейер говорил так, словно от имени всего человечества. — Ослепительная звезда экрана. — Отняв одну ладонь от трости, он сжал плечо Дайны с поразительной для его лет силой. — Похоже, для тебя сейчас не существует ничего невозможного.

— Иногда я чувствую себя так, точно я десяти футов росту, — Сказала она почти мечтательно.

— Скажи мне, — поинтересовался Мейер. — Это ты изменилась или те, кто окружает тебя?

— Я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Ну, например, лимузин, в котором ты приехала сюда. — Выпустив на мгновение ее плечо, Мейер неопределенно махнул рукой в направлении входа на кладбище. — Еще шесть месяцев тому назад у тебя его не было... ты просто не могла его себе позволить, я прав? — Он кивнул. — Вот я и спрашиваю. Есть ли он у тебя теперь, потому что ты стала другой или потому что окружающее относятся к тебе не так, как раньше?

Дайна посмотрела на него.

— Это имеет значение?

— Только для тебя, Дайна, — Мейер усмехнулся. Она перевела взгляд на ирисы, которые ей дала Марго, и, нагнувшись, положила букет на могилу. Выпрямившись, она почувствовала легкое головокружение.

— Интересно, какие ощущения ты испытываешь, кладя цветы на пустую могилу? — вдруг осведомился Мейер.

Сделав шаг вперед, он успел поддержать ее, прежде чем она упала. Шатаясь, Дайна оперлась на Мейера, но тот даже не шелохнулся, несмотря на больные ноги, до тех пор пока она не пришла в себя.

— Что вы хотите сказать? — слабо спросила она. — Я была здесь на похоронах Мэгги и видела...

— То, что ты видела, — терпеливо объяснил Мейер, — было пустым ящиком, который опустили в могилу. Тела твоей подруги Мэгги не было внутри него.

Дайне даже на секунду не пришло в голову подвергать сомнению истинность его слов.

— Тогда где же она?

— В Ирландии, — он продолжал заботливо поддерживать ее, обняв рукой за плечи. — Ее похоронили на родине.

— Но Мэгги родилась в Сент-Морис, в Айове.

— Выросла, но не родилась. После рождения ее вместе с сестрой тайно перевезли в Америку из Северной Ирландии. Когда они оказались здесь, их поместили в подходящую семью и...

— Но зачем?

— Их настоящая фамилия Туми, — Мейер сделал паузу. — Она тебе говорит о чем-нибудь?

— Погодите! — В памяти Дайны всплыл ее давнишний разговор с Марионом. Тот, помнится, выглядел очень расстроенным, и она поинтересовалась, в чем причина. Инцидент в Северной Ирландии? Да, именно об этом он говорил.

— Кажется, некий Син Туми — глава ирландских протестантов в Белфасте? Мейер кивнул.

— Точно. Так вот, Мэгги его внучка.

— Боже мой! — вырвалось у Дайны. — Что же это означает?

— Я не делаю никаких выводов, — спокойно ответил он. — Теперь я предоставляю другим заняться этим. Я просто сообщаю тебе то, что мне удалось узнать. Разве это не входило в наш договор?

— Марион говорил мне, что по распоряжению Сина Туми был осуществлен карательный рейд объединенных сил англичан и ирландских протестантов на католическую часть Белфаста. Как она называется?

— Эндитаун.

— Да, Эндитаун. И это случилось...

— За две недели, плюс-минус несколько дней, до того, как твою подругу убили.

Дайна отвернулась.

— Я должна поехать в полицию. Однако Мейер, не отпускавший Дайну, силой заставил ее опять повернуться к нему лицом.

— И что ты им скажешь?

— То, что вы только что рассказали мне. — Она вгляделась в его абсолютно бесстрастное лицо. — Или у вас не хватит мужества подтвердить свою информацию?

— Остынь! — В его голосе не звучало ни тени раздражения или гнева. — Это не имеет никакого отношения ко мне... или к тебе, если вести речь об этом частном вопросе. Он притянул Дайну ближе к себе и продолжил, взмахами трости подчеркивая наиболее важные места. — Ладно, допустим мы вместе отправимся в полицейский участок и расскажем там то, что я поведал тебе. Неужели ты можешь всерьез думать, что Син Туми прислал сюда своих внучек без ведома правительства Соединенных Штатов? И неужели ты полагаешь, что они позволят такой информации просочиться в прессу? — Он помахал тростью перед собой. — Ни в коем случае. — В этой стране слишком много людей, сочувствующих ИРА. — Он грустно покачал головой. — Они никогда не позволят вскрыть могилу. Никогда. — Мейер положил руки ей на плечи. — Дайна, эта информация предназначена только для тебя и ни для кого другого. Я сказал, что помогу тебе отыскать убийц твоей подруги, но не более того.

— Однако вы не сделали даже этого.

Мейер сунул клочок бумаги в руки Дайны и сжал ее пальцы вокруг нее.

— Когда у тебя появится возможность, — сказал он, — обязательно повидайся с этим человеком.

На сей раз он, наклонившись, поцеловал ее в щеку.

Она все-таки не выдержала и позвонила Бонстилу. Разумеется, он отнесся к ее сообщению скептически.

— Ты должна сказать мне, откуда у тебя такая информация.

— Бобби, я не могу. — Она развела руками. — Пожалуйста, не спрашивай меня.

— Послушай!..

— Нет, это ты послушай. Ты либо веришь мне, либо — нет, и делу конец.

— Ладно. В таком случае я думаю, что это чернуха.

— Отлично, — сказала она, вставая. — Тогда, до свидания.

— Погоди. Не торопись. — Он задумчиво барабанил вилкой по скатерти. Они сидели на кухне дома Рубенса. Дайна отказалась приезжать еще раз в участок, и ей не пришло на ум не единого места в городе, где бы ее появление не вызвало ажиотажа и скопления зевак. Прибегать же к услугам Алекса ей не хотелось.

Бонстил сделал жест вилкой.

— Ну садись же. — Его голос звучал хрипловато. — Стоя там, ты заставляешь меня нервничать.

В этот день у Марии был выходной, однако, выглянув за окно. Дайна увидела мексиканца — помощника садовника — вовсю хлопотавшего возле розовых кустов.

— У меня такое впечатление, что ты не слишком мне нравишься, — заметила она, усаживаясь напротив Бонстила.

— Однако ты до сих пор не вышвырнула меня вон, — возразил тот.

— Ты знаешь, почему. Без тебя мне никогда не удастся найти того, кто убил Мэгги.

— А это очень важно для тебя, не так ли? — перегнувшись через стол, спросил он.

— Да.

— Почему?

— Она была моей подругой.

— Подругой, уже сидевшей на игле, постоянно вравшей тебе, завидовавшей твоему успеху, считавшей, что у тебя роман с ее другом...

Дайна с размаху залепила ему пощечину.

— Господи! Вы все одинаковы и с жадностью копаетесь в чужом белье!

— Да, именно этим я и занимаюсь. — Он даже не пошевелился. Лицо Бонстила покраснело на том месте, куда она ударила его, однако внешне, во всяком случае, он оставался спокойным. — Я сборщик мусора. Мне действительно приходится копаться в грязном белье всех и каждого, обнюхивать дерьмо, потому что в девяти случаях из десяти именно там надо искать ублюдков, убивающих людей. Тебе это не кажется логичным?

— Это отвратительно. — Она отвернулась.

— Да уж, наверняка отвратительней, чем втаптывать в грязь других людей своим высоким каблучком.

Дайна обернулась как ужаленная; ее глаза сверкнули, когда она уставилась на Бонстила.

— Я не делаю этого.

— Тебе только так кажется.

— Убирайся отсюда! — Она вскочила на ноги, опрокинув кресло на пол. — Я не желаю иметь с тобой никаких дел! Бонстил поднялся за ней следом.

— А как же Мэгги? Что ты собираешься делать по этому поводу?

— Как-нибудь управлюсь сама. — Отступив назад, Дайна прижалась к стене и, увидев, что он приближается к ней, крикнула.

— Не подходи ко мне.

Она хотела было ударить его еще раз, но он перехватил ее кисть. Дайна попыталась вырвать руку, но тщетно.

— Не будь дурой, — сказал он. Они оба тяжело дышали от напряжения. — Мы нужны друг другу. — Они, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза; их губы почти соприкасались. Вдруг его рот накрыл ее, и Дайна почувствовала жар, излучаемый его телом, становящийся все более нестерпимым.

— Что ты делаешь? — тихо спросила она.

— А на что это похоже?

Ее грудь обнажилась во время их потасовки. Взяв его ладони в свои, Дайна подняла их и отвела в сторону на мгновение. Внезапно она с удивлением увидела свое отражение в его глазах. Она поняла, что хочет его не только потому что он ей нравится — это было бы недостаточно. Она нуждалась в его тепле, потому что он, в отличие от Рубенса, не являлся частью ее мира. Их близость означала бы для нее, что она все еще нечто большее, чем сценический образ, идол толпы. Она хотела вернуть ему поцелуй, но, взглянув на его лицо, остановилась. Она слышала, каким хриплым стало его дыхание из-за почти непреодолимого желания, но напряженное выражение, застывшее на лице Бонстила, заставило ее живот болезненно сжаться от страха.

— В чем дело, Бобби?

— Я не... я не знаю в чем. Я, — он перевел взгляд на свои руки и убрал их от ее тела, — думал о тебе все время. Рисовал тебя в своих мечтах. Даже в участке, ты знаешь, надо мной постоянно подшучивают... некоторые ребята завидуют мне, зная, что я занимаюсь тобой.

Дайна придвинулась к нему, ее обнаженные груди уперлись в его рубашку.

— Я часто думал об этом. О том, как это могло бы произойти... — Он положил руки ей на плечи. — Но вот теперь, когда этот момент настал, меня словно парализовало. У меня не выходит из головы пятидесятифутовая афиша «Риджайны Ред» с твоим изображением. Потом я смотрю на тебя и... и у меня в мозгу получается каша. Я не могу отделить одно от другого.

— Но я всего лишь человек из плоти и крови, Бобби.

— Нет, — возразил он, слегка отстраняя ее от себя. — Нет, это не так. Теперь ты гораздо больше, ты икона, идол для миллионов людей, сексуальная фантазия бог знает скольких мужчин. Ты не просто человек из плоти и крови, нет.

Она обвила его руками, прижимая к себе.

— Это же чушь, ты сам прекрасно знаешь. — Однако спазмы в желудке становились все сильнее. В ее груди появилось ощущение пустоты, и Дайне показалось, что она вот-вот взорвется. «Что происходит со мной?» — тщетно вопрошала она себя.

— Неужели ты не видишь? — В словах Бонстила звучала неподдельная боль. — Я хочу быть с тобой, но не могу. Мы принадлежим к разным мирам. Доступ в твою постель закрыт для меня.

Дайне захотелось крикнуть ему, что она простая девчонка с улицы, испуганная и одинокая, но в то же мгновение жесткий непреклонный голос, прозвучавший из глубины ее сознания, запретил ей это, и чтобы промолчать, она закусила щеку. Не выдержав, она все же вскрикнула от боли, и Бонстил, решив, что в ней проснулся гнев, попятился.

— Прости меня, — тихо сказал он. — Мне искренне жаль, Дайна. — Отвернувшись, он вышел в холл и зашагал к входной двери, провожаемый взглядом мудрого еврея с полотна Эль-Греко.

Услышав, что дверь захлопнулась за ним. Дайна упала на колени и, закрыв лицо руками, зарыдала так горько, как не плакала со времени далеких дней, проведенных в «Уайт Седарс». Она почувствовала во рту резиновый привкус, и ее чуть не вырвало. Сжавшись в комок и раскачиваясь из стороны в сторону, она плакала, пока не заснула прямо на ковре под картиной с изображением русалки, смотревшей на нее прекрасными и печальными глазами.

Где-то на задворках ее сознания и раньше присутствовало понимание того, что изоляция от окружающих, в которой она очутилась, становилась все более полной. В конце концов, именно поэтому она пыталась соблазнить Бонстила и так расстроилась, когда тот отказался от нее. Теперь Дайна уже наверняка знала, что он не такой, как остальные, но и это она была не в состоянии постичь — лишь часть ее души радовалось этому восхождению на пьедестал избранных.

Она воспринимала Бобби как последнюю ниточку, связывавшую ее с миром обычных людей, занимающихся повседневными, будничными делами. Когда-то она сама была одной из них. Когда-то, но не теперь. Она вторглась в иное царство — и, надо сказать, весьма охотно — широко раскрыв глаза и протянув руки ему навстречу. Однако переход из одного мира в другой оказался таким быстрым и приятным, что она просто не замечала мелких изменений в жизни и, заплывая все дальше и дальше в открытое море, оглянулась лишь тогда, когда берег уже скрылся из виду.

Бонстил был совершенно прав. Он принадлежал к другому миру, и, сближаясь с ним самим примитивным путем, она пыталась показать ему, да и себе, что по-прежнему остается простой смертной. Она вновь вспомнила вопрос Мейера, не дававший ей покоя. «Скажи мне, — спрашивал старик. — Это ты изменилась, или те, кто окружают тебя?»

Больше всего ее пугало то, что она не знала ответа на него. Как должна действовать икона? Дайна подозревала, что многие до нее задавались таким вопросом, и тем, кто не мог ответить на него, не удавалось выжить или прожить в этом новом мире сколько-нибудь долго.

Возвратясь домой, Рубенс обнаружил ее растянувшейся на софе с большим стаканом в руке, заполненным наполовину. Рядом с ней на журнальном столике, заляпанном высохшими пятнами от пролитой жидкости, стояла бутылка «Столичной».

— Черт побери. Дайна, что происходит между тобой и этим сыщиком?

Она окинула его мутным, совершенно бессмысленным взглядом, и Рубенс коротким движением выбил из ее ослабевших пальцев стакан. Покатившись по подушке, он упал с глухим стуком на ковер. За ним протянулась темная полоса. Рубенс склонился над Дайной.

— Помощник садовника сказал мне... — Однако, безутешно рыдая, она уже повисла на нем так страстно, что весь его гнев бесследно улетучился. — Дайна, — шепотом повторял он без конца, укачивая ее на руках. — Что случилось?

Однако ей было просто нечего сказать ему.

Эль-Калаам начал с того, что извлек из ножен свой нож. Хэтер было шагнула к нему, но Рита резко дернула ее назад и покрутила у нее перед носом стволом автомата. Приложив указательный палец к своим чувственным губам, она выразительно посмотрела Хэтер в глаза и покачала головой.

Между тем Эль-Калаам уже успел передать свой автомат Малагезу, стоявшему чуть сбоку от него. Находившийся с другой стороны от стула Фесси жадно облизывал губы, шумно втягивая воздух при каждом вздохе. Его палец ласкал курок АКМ.