— Что вы здесь делаете, Кроукер?

— Давайте прогуляемся. Они пошли к пляжу.

— У вас не совсем подходящий костюм, — заметил Николас.

— Ничего. Мне нравится, когда в туфли набивается песок. Это напоминает мне о детстве. Я всегда оставался летом в городе. Денег на развлечения не было, и мы забавлялись тем, что включали пожарные гидранты.

Прибой яростно обрушивался на песок. Из переносного радиоприемника вырывалась оглушительная музыка диско, гудящий бас и бесконечная дробь ударных.

— Нас было семеро в семье. Не знаю, как моему старику удавалось сводить концы с концами. Но летом, один раз в месяц, он обязательно подзывал меня к себе, перед тем как уйти на работу. “Иди сюда, Льюис, — говорил он. — У меня кое-что есть для тебя”. Отец давал мне денег, которых хватало, чтобы съездить на Кони-Айленд и купить мороженое. Он знал, что я люблю купаться. “Обещай мне одну вещь, — повторял он всякий раз. — Ты возьмешь с собой полотенце. Не хочу, чтобы мама волновалась. Договорились?!”

Люди с громким смехом бежали в воду. За линией прибоя, на волнах появлялись и снова исчезали головы купальщиков. К ним приближалась женщина в купальном костюме, с ярким полотенцем, небрежно наброшенным на плечи. Николас подумал о Жюстине: куда она могла уехать?

— Да, мы с песком старые друзья.

Женщина подошла ближе. Она была очень красива. Ее длинные волосы сверкали на солнце. Когда женщина прошла мимо, Кроукер зажмурился и посмотрел на небо.

— Вчера я выкинул Элис из дома. Николас молча смотрел на него. Кроукер неуверенно улыбнулся, но в его глазах не было радости.

— Ну, это было не совсем так. Она и сама хотела уйти. Да. Нам обоим стало невмоготу. — Лейтенант опустил руки в карманы брюк. — Обошлось сравнительно тихо. Она с этим справится. Знаешь, — Кроукер пожал плечами, — это проходит...

Они остановились как по команде. Море подбиралось к их ногам. На песчаном холмике лежала темная кучка водорослей.

Кроукер посмотрел на свои туфли, наполовину засыпанные песком, потом поднял глаза.

— Ник, Винсент убит. Его нашли вчера вечером. — Лейтенант не сказал где. — У него была сломана шея.

Николас сделал глубокий вдох и сел на песок. Он обнял колени руками и уставился куда-то в море.

— Ник...

Николас чувствовал, что его мозг цепенеет. Он вспомнил, как Док Дирфорт рассказывал о боли. Это уже слишком. Сегодня был день похорон Терри и Эй.

— Господи, — прошептал он. — Господи. Кроукер присел на корточки рядом с ним.

— Ник, — сказал он мягко, — я не мог поступить по-другому. Я не мог позвонить тебе по телефону.

Николас кивнул. Сквозь туман своих мыслей он понял, что лейтенант признает свою вину перед ним. Он мог бы не ехать в такую даль, а просто снять телефонную трубку и набрать номер. Николас вспомнил, что вчера Кроукер обедал с Винсентом.

— Ник. — В голосе Кроукера слышалось сомнение. Николас повернулся к нему, — Что происходит? Ты должен мне объяснить.

— Не знаю. Что вы имеете в виду, лейтенант? Я... послушайте, в этом замешан Томкин. Неделю назад он получил предупреждение от ниндзя. Я сам видел. Это не шутка. У него есть дела с крупнейшими японскими компаниями. Знаете, в большом бизнесе не очень-то церемонятся. Чем-то он им насолил. Словом, они послали к нему убийцу.

— Но так уже было несколько раз. Томкин не ребенок и не нуждается в твоей помощи. Николас покачал головой.

— Вы не правы. Без меня он труп.

— Но где логика? Две смерти здесь, еще три — в Нью-Йорке, и никакой связи с Томкином.

— Связь должна быть, — упрямо возразил Николас. — Убийца пытался даже запугать Жюстину.

И Николас рассказал Кроукеру о тушке, которую подбросили в кухню.

Какое-то время Кроукер молча смотрел на него. Ровный гул прибоя то и дело прерывался звонким смехом.

— А что, если это предупреждение относится не к Жюстине? Николас уставился на лейтенанта.

— Что вы хотите этим сказать?

— По-моему, больше нельзя отворачиваться от фактов. Думаю, предупреждение относилось к тебе. Николас резко засмеялся.

— Ко мне? Не говорите глупостей. Нет никаких причин...

— Должны быть причины, — серьезно проговорил Кроукер. — Смотри сам. Две смерти здесь. Терри и Эйлин. Теперь Винсент. Все сходится на тебе.

— Второго человека — убитого на пляже — я не знал.

— Да, но это случилось недалеко от твоего дома.

— Лью, здесь живет куча других людей.

— Но только у одного из них убили подряд троих друзей. Конечно, в этих рассуждениях была логика, но Николас знал, что логика не всегда ведет к правильному ответу. Он покачал головой.

— Я в это не верю. Как я уже сказал, у него нет никаких причин. Это дымовая завеса.

— Ничего себе завеса! — фыркнул Кроукер.

— Просто он знает, что я связан с Томкином через Жюстину. И я для него опасен — в отличие от тебя или костоломов Томкина. Он это знает. Нет, ему нужен Томкин, и только он. Все остальное — чтобы замутить воду. Кроукер примирительно поднял руку.

— Ладно, ладно. Это была всего лишь версия. И вот что я тебе скажу: я очень надеюсь, что ты прав, потому что смерть Винсента Ито волнует меня гораздо больше, чем судьба Рафиэла Томкина.

Николас посмотрел на него. Это было признанием в дружбе, и он улыбнулся.

— Спасибо. Это очень важно для меня. И для Винсента это было бы важно.

Они встали. Кроукер по-прежнему был в пиджаке, несмотря на невыносимую жару. Теперь он наконец его сбросил; на его тонкой белой сорочке темнели большие пятна пота.

— Пойдем? Николас кивнул.

— Только... — он колебался.

— Валяй.

— Лью, тебе этот вопрос может не понравиться.

— Тогда я не буду отвечать. Договорились? Николас улыбнулся.

— Ладно. — Они пошли по пляжу к машине Кроукера. — Почему ты так ненавидишь Томкина?

Кроукер открыл дверку и бросил пиджак на заднее сиденье. Он сел за руль, а Николас рядом с ним. Машина стояла в тени, но в салоне все равно было душно. Кроукер завел двигатель.

— Ты прав, — признался лейтенант. — Я мог бы не отвечать на этот вопрос. Несколько дней назад так бы оно и было. — Они выехали на дорогу. — Но теперь все изменилось. Я понял, что если не доверять тебе, то никому нельзя доверять, а я так не могу.

Они проехали по мосту, мимо бухты, заполненной небольшими лодками с поднятыми моторами.

— Ты, наверное, слышал про дело Дидион. Николас удивился.

— Ты имеешь в виду убийство этой манекенщицы? Только то, что было в газетах. Ее фотографии мелькали практически в каждом журнале.

— М-да, — задумчиво произнес Кроукер. — Красивая женщина. Очень красивая. Идеальная модель.

— Похоже, ты...

— Нет. Не то, что ты думаешь. — Они выехали на шоссе, и Кроукер прибавил газа. — Просто меня поразило, что эта девушка такой же человек, как и все. Понимаешь? Обычно люди об этом не думают. А ведь она ела, пила, у нее бывала отрыжка — как у всех.

Лейтенант перешел на другую полосу, обогнав автобус, который испускал черные клубы удушливого дыма.

— А потом Дидион умирает, и все раздувают вокруг этого скандал. Ведь она была знаменитостью, и вокруг нее делались большие деньги. Но никто, поверь мне, — никто не сказал: “Вот еще одна глупо оборвавшаяся жизнь.” Такие мысли пришли мне в голову в ее спальне. — Кроукер пожал плечами. — Но, черт подери, то же самое я думаю о любой из несчастных шлюх, которых убивают каждый день. Это не очень-то по душе моему капитану. Да плевать я хотел на этого засранца! — “Мы не можем понапрасну тратить деньги налогоплательщиков, Кроукер. Найдите лучшее применение вашему времени”. Господи! — Лейтенант ударил кулаком по рулевому колесу. — Я знаю, что в тот вечер в ее спальне был кто-то еще. Женщина. Судя по всему, она близко знала Анджелу Дидион и могла стать свидетелем убийства. Но она исчезла, как сквозь землю провалилась.

Итак, я остался ни с чем, комиссар давит на капитана Финнигана... В общем, ты понимаешь.

Кроукер повернул к Манхэттену. Они успели вовремя, движение было еще сносным.

— Полицейские опросили жильцов дома. Это не обычный дом, сам знаешь, и им было приказано ходить на цыпочках и разговаривать шепотом. Короче, они ничего не узнали. Ладно. Но через неделю — когда все жаждали крови, моей крови, — я решил сам туда сходить. Не буду тебя утомлять подробностями: оказалось, они не опросили одну женщину. Ее в то время не было в Нью-Йорке. Выясняется, что на следующий день после убийства, рано утром, она улетела на курорт, в Палм Спрингс, и вернулась через семь дней. Алкоголичка лет пятидесяти, но выглядит на все шестьдесят. Я пришел к ней в десять утра, а от нее уже вовсю несло джином. У нее тряслись руки, и она даже при мне не удержалась, чтобы не приложиться к бутылке.

Кроукер свернул на бульвар Йеллоустоун. — Но самое интересное не в этом. Она клянется, что последние полгода к Анджеле Дидион ходил мужчина. Возможно, эта связь началась и раньше, просто полгода назад она это заметила. Похоже, однажды там была ссора, и с тех пор она регулярно посматривала в дверной глазок — чем ей еще заниматься.

Лейтенант остановил машину у небольшого здания с белым кирпичным фасадом. На газоне, напротив огромного вяза, располагалась вывеска “ПОХОРОННОЕ БЮРО ПАРКСАЙД”. Деревянные двери здания были открыты. Туда вошли несколько человек, среди которых Николас узнал одного из инструкторов додзё.

— Она подробно описала мне этого человека. Ник. Это Рафиэл Томкин.

— Итак, у Томкина был роман с Анджелой Дидион. Что ж, ничего удивительного, когда две знаменитости живут в одном доме. Эта женщина видела его там в день убийства?

Кроукер посмотрел на вяз. Его листья шелестели на жарком ветру.

— Она боится самолетов, — сказал наконец лейтенант. — Она приняла снотворное — само собой, запив его джином, — и в шесть вечера легла в постель. Проснулась только в пять утра.

— После чего преспокойно отправилась в аэропорт.

— Да. — Кроукер посмотрел на Николаса. — Но я проверил, что делали в тот вечер все знакомые Дидион. Это был Томкин.

— У тебя нет доказательств, Лью, — заметил Николас. — У тебя нет ничего.

— Меньше чем ничего, парень, — мрачно согласился Кроукер.

Они вышли из машины и по каменным плитам направились к двери. Еще один инструктор додзё остановил их и перекинулся с Николасом несколькими фразами.

— Послушай, — Кроукер понизил голос, — дело Дидион официально прекращено. Все. Финита. На днях Финниган мне это популярно объяснил. Естественно, приказ спустили с самого верха; никто не стад бы подмазывать этого кретина.

— Ты хочешь сказать, что от полиции откупились?

— Я хочу сказать, что заставить замолчать полицейское начальство могут очень немногие. Томкин один из них. — Лейтенант перешел на яростный хриплый шепот. — Но у меня есть след. Один мой агент разнюхал, что за женщина была в квартире Дидион в день убийства. Как только я узнаю ее имя и адрес, этот сукин сын никуда от меня не денется.

Короткая церемония проходила наполовину на английском языке, наполовину — на японском. Николаса попросили сказать надгробное слово. Он говорил по-японски. Звучала музыка: двое друзей Эйлин, профессиональные музыканты, играли традиционные мелодии на кото и с Якухати. Было много цветов.

Кроукер молчал, пока они с Николасом не отошли от могилы. Рабочие взялись за лопаты, и коричневая земля беззвучно полетела вниз.

— Ник, — обратился лейтенант, — что тебе говорят имена Хидэёси, Ёдогими и Мицунари?

Николас остановился и отвернулся от солнца — ему не хотелось надевать темные очки.

— Это известные имена в японской истории. Но почему ты спрашиваешь?

Кроукер не обратил внимания на его вопрос.

— Они могут принадлежать современным людям? Николас пожал плечами.

— В принципе, да. Но эти три имени тесно связаны между собой, и такое совпадение вряд ли...

— Понятно.

Позади них, на усыпанной черным щебнем дорожке послышался хлопок двери и чиханье мотора. Рядом шелестели листвой платаны и клены. Жара усиливалась.

— Лучше расскажи мне, в чем дело. Кроукер достал из кармана аккуратно сложенный клочок бумаги. Когда Николас развернул его, лейтенант объяснил:

— Я нашел это среди вещей Терри, в его кармане. Возможно, он написал это в тот самый день.

— Ну и что?

— А то, что накануне убийства в додзё приходил один человек, японец. Двое инструкторов — по каратэ и айкидо — сказали, что лучшего бойца они никогда не видели. А потом у него был поединок на мечах с Терри. Винсент сообщил мне, что за ужином Терри был этим взволнован.

Николас вопросительно смотрел на Кроукера, не выпуская бумагу из рук.

— Этот японец назвался Хидэёси.

Николас отвернулся в сторону кладбища. Белые мраморные памятники сверкали на солнце, и даже камни казались легкими как перышки: вот-вот они оторвутся от своих постаментов и взмоют в небо, словно облака. Посреди недели на кладбище было немноголюдно. Аккуратные узкие дорожки, подстриженные лужайки, яркие цветы создавали атмосферу грустного праздника, словно только что закрылась веселая ярмарка. Где-то вдалеке работал желтый бульдозер. С выгнутого бетонной радугой шоссе доносились приглушенные звуки моторов, напоминая шуршание морского прибоя.

— В 1595 году, — начал рассказ Николас, — умер Хидэёси, властитель Японии, который держал в руках всех воинственных даймё. Принято считать, что, будучи дальновидным человеком, он передал свою власть Иэясу Токугава, самому могущественному из членов его Совета. Но это не так. Наложница Хидэёси — Ёдогими — подарила ему сына. Хидэёси любил их обоих и мечтал, о том, что однажды Японией будет править его наследник. Перед смертью он позвал к себе самого близкого друга Мицунари и приказал ему тайно охранять Ёдогими и ее сына. “Мицунари, друг мой, — сказал Хидэёси, — Иэясу с радостью ждет моей смерти, хотя этого и не показывает. Очень скоро он попытается стать сёгуном. Мицунари, ты должен всеми силами ему помешать, потому что для достижения своей цели Иэясу придется уничтожить Ёдогими и подлинного наследника”.

Сразу после этого Хидэёси принял Иэясу. “Ты самый сильный в Совете, — заявил он. — И после моей смерти власть должна перейти к тебе”. — “Не говори о смерти, повелитель”, — сказал Иэясу, но Хидэёси знаком велел ему замолчать. “Послушай, что я скажу. Осталось мало времени. Когда меня не станет, в рядах Совета возникнет смута. Совет расколется на группы, и страну снова охватит гражданская война. Этого надо избежать любой ценой. Ты должен взять власть, Иэясу. Другие даймё ничто перед тобой. Смети их со своей дороги и спаси Японию от губительной междоусобной войны”.

Так перед смертью Хидэёси закрутил сложную интригу, которая в конечном счете должна была привести к власти его наследника; он решил, что сможет влиять на судьбы Японии даже из могилы. Хидэёси знал, что умирает в очень неблагоприятный момент. Его сын был еще слишком молод, чтобы защитить себя или надолго удержать в повиновении небольшую группу своих сторонников. Знал Хидэёси и о стремлении Иэясу захватить власть и не хотел этого допустить.

Мимо Кроукера и Николаса медленно двигалась небольшая похоронная процессия. Она свернула с черного щебня на узкую дорожку, ведущую к вырытой могиле. Там уже стоял гроб, увитый гирляндами цветов. Кто-то упал в обморок, и поднялась легкая суматоха. Тяжелый воздух заглушал звуки, и всё происходящее напоминало сцену из немого кино.

— Хидэёси это удалось? — спросил через некоторое время Кроукер.

— Нет, — ответил Николас. Он все еще смотрел в сторону толпы. Женщина оправилась от обморока, и началась прощальная церемония. — С одной стороны, Иэясу Токугава был слишком умен и могуществен. С другой стороны, Мицунари собрал вокруг себя группу даймё, которые просто не способны были противостоять Мэясу. В 1615 году Иэясу повел свои войска против тех, кто должен был охранять Ёдогими и наследника. Они укрылись в неприступном замке Осака. К тому времени как войска Иэясу сломили оборону и прорвались в замок, Ёдогими и молодого наследника уже не было в живых: она сначала убила сына, а потом сделала сеппуку.

— И кто же в этой истории злодей? В небе послышался тяжелый гул: “Боинг-747” шел на посадку в аэропорт имени Кеннеди.

— Это зависит от точки зрения, — сказал Николас. — Как бы там ни было, Иэясу стал одним из самых выдающихся правителей Японии. Можно спорить, видел ли в нем эти задатки Хидэёси. Они были разными людьми, и нельзя с уверенностью сказать, кто из них был прав, а кто виноват. Они оба сыграли выдающуюся роль в истории своей страны.

— Но Хидэёси проиграл, — заметил Кроукер. — Его род оборвался вместе с ним.

Николас молчал. На кладбище царила какая-то особая тишина. Люди казались неподвижными, как на старой фотографии. Затянутые дымкой небоскребы Манхэттена выглядели неуместно, словно их по ошибке поставил туда какой-нибудь пьяный рабочий сцены.

— Почему же этот человек назвался именем неудачника? — тихо продолжал Кроукер.

Николас улыбнулся и посмотрел на собеседника. “Странно, — подумал он. — В зависимости от освещения, лицо лейтенанта кажется то суровым, то изможденным”. Видимо, оно было и тем, и другим.

— Это чисто западный взгляд на историю, — мягко объяснил Николас. — В Японии и поражение может быть благородным. Многие наши герои не достигли своих целей — но тем не менее они вели себя как герои. На Западе преклоняются только перед результатами. А жаль, тебе не кажется? Кроукер зажмурился от яркого солнца.

— Ты хочешь сказать, что Хидэёси был героем. Николас кивнул.

— Да.

— Ну а другие имена? Как они сюда вписываются?

— Честно говоря, не знаю. Но Терри не стал бы писать их без всякого смысла. — Николас вернул бумажку Кроукеру.

— Ничего не понимаю.

— Я тоже, — признался Николас.

Было по-прежнему очень тихо. Николас подумал, что давно уже не чувствовал такой близости с другим человеком, как сейчас с Кроукером.

— Знаешь, — сказал Николас, — когда я приехал в эту страну много лет назад, я сознательно отказался от части своего прошлого. Это непросто сделать любому человеку, но особенно тому, кто вырос в Японии. Я чувствовал себя в долгу перед моим отцом, то есть перед Западом.

Кроукер молча смотрел на Николаса; он понимал важность этой минуты.

— Но вдруг что-то произошло. Словно я очнулся после долгого сна. Чем я занимался здесь все эти годы? Чего я добился? Я не хотел бы почувствовать перед смертью, что понапрасну растратил отпущенное время, как это было с моим отцом. Хватит того, что я жил его печалью, его горечью.

Некоторое время они молчали, прислушиваясь к редким порывам ветра в кронах вязов. Солнце пекло нестерпимо.

— А теперь? — неуверенно спросил Кроукер. — Что-нибудь изменилось?

Николас рассмеялся.

— Весь мой мир перевернулся. Точно не было всех этих лет.

— Я пытаюсь представить, что бы я чувствовал, если бы нечто подобное происходило со мной.

Николас с благодарностью посмотрел на лейтенанта. Они медленно двинулись к машине Кроукера. Им обоим не хотелось возвращаться в безумную суету города. Когда они уже приблизились к машине, Кроукер спросил:

— Что ты думаешь об отце Жюстины?

— Странно, что ты его так называешь. Кроукер пожал плечами.

— Так — фигура речи.

Но Николасу в его словах послышалось дружеское предупреждение.

— Сначала я его смертельно ненавидел, — медленно подбирая слова произнес Николас. — Да это и понятно, если учесть точку зрения Жюстины и обстоятельства нашей первой с ним встречи. Он расчетливый и деспотичный человек, который привык получать все, что хочет. Мне это не нравится.

— Но?

Николас остановился.

— Послушай, было бы очень легко и удобно представить его богатым злодеем из грошового романа, но все не так просто.

— Он убийца, Николас.

— Он очень уязвим...

— О Господи!

— Он любит своих дочерей, что бы они о нем ни думали. Он готов на все, чтобы их защитить. И он совсем не так уверен в себе, как можно было бы ожидать. Что-то в нем...

— Томкин разыгрывает перед тобой спектакль, потому что ему нужна твоя помощь.

— Думаю, ты не прав. Он не настолько двуличен, как ты полагаешь.

— Послушай. Твой ниндзя приходит и убивает людей. — Кроукер разгорячился. — Где-то у него тоже есть дом, люди, которых он любит, — но это ничего не меняет.

— Ты слишком упрощаешь...

— Томкин — мошенник. И ты должен это понять.

— Ты смотришь на него только с одной стороны. Кроукер покачал головой.

— Нет, Ник. Просто я знаю его дольше чем ты, вот и все.

По пути в город Кроукер рассказал Николасу то немногое, что ему было известно об обстоятельствах гибели Винсента.

Он высадил Николаса у нового здания Томкина на Парк-авеню, потом заехал в бюро судебно-медицинской экспертизы. Там его ждал отчет патологоанатома о смерти Винсента. Бросив мокрый пиджак на спинку зеленого стула, лейтенант достал из нагрудного кармана мятную резинку, положил ее в рот и открыл папку.

От того, что Кроукер там прочел, у него выступили капельки пота на лбу и над верхней губой. Он провел рукой по густой шевелюре и выругался про себя. После этого лейтенант снял телефонную трубку.

— Нейт? — К телефону пригласили главного патологоанатома. — Это Кроукер. Спасибо, что так быстро подготовили отчет. Кто-то здорово потрудился.

— Я сделал это сам. — В голосе Граумана слышалась усталость. — Мы здесь все потрясены, и...

— Послушай, Нейт, я занимаюсь этим делом.

— Ну и что ты выяснил? Только не заливай.

— Не много, — признался Кроукер. — Похоже, это как-то связано с убийством Терри Танака и Эйлин Окура. Они были друзьями Винсента.

— Я помню это дело. Винсент сам делал вскрытия. Но какая здесь связь? Ведь способ убийства совсем другой. Кроукер потер глаза.

— Пока могу только сказать, что дело не в способе убийства.

— Понятно. Я позвонил Доку Дирфорту — хотел, чтобы он узнал об этом от меня.

— Как он это воспринял?

— Плохо. Послушай, Лью, я... мы все были бы тебе очень обязаны, если бы... ты понимаешь...

— Я знаю, вы были друзьями. Не сомневайся, как только мне что-нибудь станет известно, сразу же дам тебе знать. — В дверях появился ухмыляющийся Вейгас. Кроукер поднял палец и прикрыл трубку ладонью.

— Подожди, я сейчас закончу.

— ... о похоронах, — говорил Грауман.

— Обязательно, я хочу там быть. — Лейтенант посмотрел на отчет. — Ты уверен насчет этого вещества?

— Я уже сказал, что сам производил вскрытие. Ошибка исключена.

— Хорошо. Это очень существенно.

— Яд попал в организм незадолго до смерти, и это не могло произойти случайно.

— Значит, — глаза Кроукера скользнули по, строкам отчета, — “модифицированный нервно-паралитический токсин, ослабляющий мускульные реакции в такой степени, что…”

— К тому времени, когда это случилось, Винсент был практически беспомощен.

— Но это не инъекция?

— Нет. Это органический яд, который действует только при попадании в дыхательные пути. Винсент вдохнул его с очень близкого расстояния. Возможно, он знал убийцу.

— Или просто ничего не подозревал. Кто угодно мог подойти к нему и брызнуть аэрозолем. Ладно, я тебе перезвоню.

— Буду ждать.

Кроукер задумчиво опустил трубку на рычаг. Его агент по-прежнему молчал. Почему он столько возится?

— Заходи, — пригласил он Вейгаса и передвинул языком резинку во рту. — Куда это ты так вырядился?

На Вейгасе был бордовый пиджак с широкими отворотами, расклешенные брюки того же цвета и розовая сорочка со стоячим воротничком.

— Копался в дерьме, — ответил Вейгас; с его лица не сходила широкая улыбка. — Три месяца готовились. Кроукер хмыкнул.

— Обычное дело. — Его мысли были все еще заняты отчетом о вскрытии.

— Нет, парень. Совсем не обычное. — Вейгас поудобнее прислонился к дверному косяку. — На этот раз среди дерьма я нашел одну лапочку.

Кроукер поцокал языком.

— Может, скажешь, что решил совместить приятное с полезным? Вейгас покачал головой, и его ухмылка стала еще шире.

— Нет. Только не с ней — эта лапочка особенная.

— Да? Все они одинаковые шлюхи, парень. Вейгас ждал этого замечания. Он ткнул пальцем в Кроукера, торжествующе выпалил:

— Но не она. Я был ее ангелом-хранителем и доставил ее тебе в целости и сохранности.

Кроукер озадаченно посмотрел на приятеля.

— О чем ты, черт возьми, толкуешь? Вейгас добродушно рассмеялся.

— То, что я привез в своем фургоне, парень, стоит больших денег. Поедем со мной, не пожалеешь.

Кроукер взял пиджак и двинулся по коридору вслед за Вейгасом.

— Смотри, старик, — предупредил лейтенант. — У меня нет времени на твои фокусы.

— Никаких фокусов, парень. — Вейгас снова засмеялся и вызвал лифт, — Ты не пожалеешь, вот увидишь.

Он похлопал Кроукера по спине. Открылись двери лифта, и они вошли в кабину. Вместе с ними спускался полицейский с подозрительного вида пуэрториканцом, очевидно, чтобы взять у него отпечатки пальцев и сделать фотографии.

Кроукер и Вейгас вышли из боковой двери и в холодном тусклом свете бетонного тоннеля подошли к полицейскому фургону. В узком проходе фигура Вейгаса казалась исполинской.

Он положил руку на плечо Кроукера, и тот вспомнил об одной операции, в которой они участвовали когда-то вместе. “Господи!” — подумал Кроукер. Они тогда уже и не надеялись выбраться из кровавого месива. Отчетливая картина предстала перед глазами лейтенанта: он лежит на земле с раздробленным плечом, а из-за обгоревшей машины, как ангел мщения, появляется Вейгас. Он подходит к тому здоровенному негру, в одной руке которого тяжеленная цепь, а в другой — тупорылый пистолет, и берет его голыми руками. Кроукер никогда еще не видел, чтобы человек так быстро рухнул от одного удара. В ту ночь было еще три трупа. Господи!

Кроукер почувствовал, как рука Вейгаса сжимает его плечо.

— Ничего не бойся. Мы ведь помогаем друг другу, так? Мне на всех тут наплевать — пускай строят из себя святых. У меня есть своя работа, и я ее делаю. А остальные — каждый обделывает свои делишки. Совести у них нет, и сердца тоже. Одно на уме: не проглядеть бы того, кто готов их подмазать. — Вейгас вдруг замолчал и тряхнул головой как раненый зверь. — Прости, Солдат, сегодня был тяжелый день. — Он грустно улыбнулся. — Правда, тяжелое дежурство.

— Ничего, Смельчак.

Когда-то давно они дали друг другу прозвища, и это согревало их в суровые полицейские будни. Иногда, в те дни, когда работа душила Кроукера, он думал, что все это насквозь фальшиво.

— Мы два засранца, которые разгребают дерьмо и воображают себя героями. — Лейтенант засмеялся. — Не падай духом, могло быть и хуже. Мы, по крайней мере, этого дерьма не производим.

Вейгас откинул голову и захохотал; отголоски его смеха покатились по бетонному тоннелю.

— Так вот, слушай. Я уже сказал, к этой облаве мы готовились месяца три, не меньше. Наконец мы туда заявляемся — море товара, на год хватит всей сраной китайской армии: героина не сосчитать, грузовик кокаина, полтонны сигарет с марихуаной. Что ж, неплохо. Все это происходит во дворе, а в доме в это время вечеринка, и все, понятно, уже на взводе. Там-то я ее и приметил. Возьму-ка, думаю, ее на всякий случай. Мне кажется, у нее все чисто, но, — Вейгас пожал плечами, — сам знаешь, как это бывает. Короче, бери ее, если она тебе нужна, — с начальством я все улажу.

— Как я могу сказать, нужна она мне или нет, — буркнул Кроукер, — если я не знаю, кто она.

Вейгас снял руку с плеча Кроукера и положил ее на ручку задней двери фургона.

— Там сидит, парень, старшая дочка Рафиэла — Гелда Томкин.

Кроукера словно окунули в ледяную воду. Вейгас ухмыляясь повернул ручку. Стальная дверь отворилась, и Кроукер вошел внутрь.

Несколько мгновений он стоял неподвижно, привыкая к тусклому свету, который просачивался через решетку, отделяющую “чистых” от “нечистых”. Гелда сидела на одной из металлических скамеек, наглухо прикрепленных к боковым стенкам фургона. Кроукер рассматривал ее профиль; прямой нос, пухлые губы, длинная плавная линию шеи. Не видя, он угадывал ее темные глаза, тяжелую грудь, пышные бедра, длинные стройные ноги, благодаря которым ее полнота казалась неожиданно привлекательной.

— Ну... — Тело Кроукера стадо тяжелым, а язык онемел; он откашлялся и начал снова: — Ну, Гелда, что ты натворила на этот раз?

Она повернула голову, и четкая линия ее профиля растворилась в тени.

— Кто ты такой, черт подери?

Даже в ярости ее голос был глубоким и шелковистым. Кроукеру показалось, что он слышал этот голос только вчера, а не много месяцев назад.

— Кроукер, — сказал он, приблизившись к ней. — Лейтенант. Помнишь меня?

— Я должна вас помнить? — Тон Гелды стал мягким и томным.

— Возможно. Мы однажды встречались. — Кроукер стоял перед ней, видя в полумраке только бледное сияние белков ее огромных глаз. Но он остро ощущал ее присутствие, и это было ему приятно. — Я допрашивал вас в начале лета по делу Анджелы Дидион; мы говорили о вашем отце.

— Дерьмо! — даже ругаясь, Гелда оставалась элегантной. Кроукер слышал ее дыхание. — Да, я тебя помню. Пижон с лицом актера Роберта Митчема.

Лейтенант коротко засмеялся.

— Вы мне льстите! Спасибо.

— Не за что. У него такое лицо, будто он прошел через Третью мировую войну. У тебя тоже. Кроукер немного помолчал.

— Не возражаете, если я присяду?

— Хочешь сказать, что у меня есть выбор? — Не услышав ответа, Гелда пожала плечами. — Мы не у меня дома.

— В Саттон Плейс, не так ли? — уточнил он, усаживаясь рядом.

Гелда тряхнула головой и выпалила:

— Что тут происходит? Ты что, собираешься завести на меня дело?

— Это зависит от некоторых обстоятельств.

— От каких?

Кроукер молча наклонился к девушке, схватил ее правой рукой за запястья, а левой вытащил из пиджака карманный фонарик. Он внимательно осмотрел руки Гелды, стараясь не думать о том, какая нежная у нее кожа.

Кроукер отпустил ее и сел на место.

— Я мог бы посмотреть и на бедрах, — заявил он. — Или вы сами мне скажете?

Запястья Гелды наверняка болели после его хватки, но она даже не попыталась их потереть. Это понравилось Кроукеру — гордости ей было не занимать.