— Что на этот раз? Игорные дела? Притон проституток? Или, может быть, вы хотите моего покровительства, с тем чтобы вы могли расправиться с конкурирующим семейством? Теперь подобных дерьмовых делишек больше, чем я могу сосчитать. — Он рассмеялся. — Сказать по правде, мне это очень нравится. Вы, ребята, делите свои территории, убивая друг друга. Тем самым расчищаете место для меня.

— Понимаю ваше удовольствие, — заявил Оками. — Это прямо как у вас там дома, не правда ли, мистер Леонфорте?

Леонфорте не мог пропустить подобный выпад. Хотя, если бы Оками не наблюдал за ним, он даже не заметил бы, как дернулся левый глаз Леонфорте.

— Почему вы меня так назвали?

— Вы думаете, что я пришел сюда, не выполнив своего домашнего задания?

— Существуют разного вида домашние задания. — Он впервые бросил взгляд на Винсента Альбу, который стоял неподвижно, как устрашающее дедовские напольные часы около картинки с изображением сражения римлян.

— Я полагаю, что мне стоит остерегаться людей, которые тратят свое время на то, чтобы ковать под меня. Они могут быть опасными.

Он снова взял в руку стакан, и Оками понял, даже не глядя прямо на Альбу, что тот незаметно сменил свою позу.

— Я отвечаю на угрозу быстро и инстинктивно, вы понимаете, о чем я говорю, Оками? Я не бью баклуши. Таким образом, я могу не беспокоиться, что мне придется выковыривать пулю из своих кишок.

— Вы высказались очень ясно, — сказал ему Оками. Он демонстративно допил «Самбукку». — Это действительно вкусно.

— Рад, что вы достойно оцениваете итальянские вещи, — сухо произнес Леонфорте. — А теперь скажите, какого дьявола вы хотите от меня?

— Хорошо. — Оками поставил свой стакан. — Я предлагаю вам сделку. У меня есть хорошая идея относительно товара, которым вы торгуете. — Он поднял руку. — Пожалуйста, не утруждайте себя отрицанием этого. Мои люди представляют собой великолепную сеть для распространения товара. Они знают все ходы и выходы в Токио. Я знаю, где ваши товары могут быть проданы по самым высоким ценам, и места, куда не стоит даже соваться, чтобы не терять времени зря. Короче говоря, мы могли бы составить прекрасную компанию.

Леонфорте грубо рассмеялся.

— Ты слышал это, Винни? Он хочет, чтобы я отдал часть своего бизнеса какому-то чумазому сопляку. — Он подскочил с такой силой, что затряслись стаканы на сундуке. — Черт тебя побери, что ты воображаешь о себе, косоглазый, как ты смел прийти сюда, пить мою «Самбукку» и затем требовать долю в моем бизнесе? Если бы я был дома, в Штатах, я отхлестал бы тебя по щекам, но, поскольку я в чужой стране, я должен проявить сдержанность, не так ли, Винни? О да! — Леонфорте указал на дверь. — Катись к черту отсюда и считай, что тебе здорово повезло.

— Это Винсент Альба его охранник, — сказал Оками. — В этом нет никакого сомнения.

— Оба они, кажется, составляют хорошую пару, — заметил полковник и, засунув трубку в кожаный кисет, набил ее табаком. Его пальцы любовно обхватили неровную поверхность головки трубки — она была своего рода его талисманом. Однажды она даже спасла жизнь его и его команды в Сингапуре. Это было в начале 1945 года.

Так как он искал ее по карманам, он задержал людей при продвижении на открытое место, которое через мгновение стало объектом вражеской бомбардировки.

— Учитывая эпитеты, которые он использовал, у меня нет сомнений в том, что ему необходим охранник.

Они сидели в тесной задней комнатке ночного бара недалеко от района Гинза. Это было вполне законное заведение и поэтому безопасное место для их встреч. Однако они это делали только по ночам и входили и выходили исключительно через служебный вход, ведущий на мрачную, безлюдную улицу. Их обслуживал сам хозяин. Полковник спас его заведение после того, как в нем был захвачен известный делец черного рынка, и военная полиция угрожала закрыть его. Полковник, который всегда глядел в будущее, посчитал, что этот бар может быть безопасным местом для его тайных операций. Таковым он для него и стал.

— Мне необходимо как-то противодействовать тому, что он набирает себе людей из рядов якудза, — заявил Оками. — Тот факт, что он почти физически выбросил меня из квартиры, когда я предложил ему сделку, вызывает у меня подозрение.

— В самом деле, — ответил полковник. — Он, конечно, не глуп. Я бы сказал, что создается впечатление, будто он уже заключал сделку.

Оками долго смотрел на полковника, не произнося ни слова. До них доносились звуки стукающихся друг о друга стаканов, приглушенные голоса и однажды взрыв пьяного хохота. Вошел хозяин и молча заменил их пустые пивные кружки на полные.

Наконец Оками произнес:

— Если это так, то для вас обоих создается серьезная проблема. Для вас это означает, что Леонфорте почти неприкасаемый. Для меня — что мой мир внезапно выходит из-под моего контроля. Леонфорте заключил сделку с каким-то другим оябуном, и я должен был бы уже знать об этом. Я, конечно, не имею в виду, что какой-то босс якудза обделывает секретные делишки с иностранцами.

— Подобно вам?

Замечание полковника было не упреком, а лишь напоминанием, что ничья власть не бывает абсолютной, даже если она таковой и кажется по мере ее возрастания.

Полковник слегка повернулся к Оками, в свете лампы на его лице появилось и тут же исчезло некое подобие улыбки.

— Что-то произошло, Оками-сан. Где-то мы затронули чей-то нерв.

— Что вы имеете в виду?

— Меня сегодня вызывали к Виллоугби.

Генерал-майор Чарльз Виллоугби, как и сам полковник, был одним из наиболее влиятельных помощников Макартура. Он возглавлял также «G-2»[33], спецслужбу оккупационной армии, и являлся своего рода постоянной занозой в боку полковника.

— Я получил там подобие нагоняя, — произнес полковник.

Оками не отрывал глаз от его лица. Казалось, полков-пик спокоен и несколько задумчив. Оками посчитал это хорошим признаком.

— Скорее всего, люди Виллоугби пронюхали о специальном расследовании, которое я провожу. Слава Богу, что он еще не имеет понятия о вашем участии.

— Я был исключительно осторожен, — заверил Оками.

Последние три месяца он и полковник занимались расследованием причин, по которым некоторые высокопоставленные офицеры в бывшей императорской армии и военно-морском флоте не предстали перед трибуналами, рассматривавшими военные преступления. Оками сам указал полковнику на этих офицеров как лиц, чья власть и чрезмерное усердие привели к тому, что они совершили преднамеренные зверства, за которые должны теперь понести самое суровое наказание.

Полковник представил список имен этих офицеров в офис адъютанта генерала вместе с документацией, собранной для него Оками, но до сегодняшнего дня не получил удовлетворительного ответа на свои неоднократные запросы о том, что было предпринято по этому поводу. Ясно, что кто-то их заблокировал.

— Виллоугби высказал вслух свое удивление, что я при всей загруженности работой нахожу время гоняться, как он выразился, за диким гусем. Вы знаете, что значит это выражение? Бесполезный поиск. Если вам надоела ваша служба, — сказал он мне, — я с радостью напишу вам рекомендательное письмо для любой другой работы, которая будет соответствовать вашим требованиям.

Голубые глаза полковника излучали холод.

— Я заметил, как осторожен он был. Он даже не упомянул ни разу о существе моего расследования или об интерес, который он мог бы лично иметь к этому делу.

Полковник выбил остывший пепел из трубки и стал набивать ее снова табаком.

— Я начал раздумывать, каким образом я ухитрился наступить на ногу Виллоугби, когда занимался вашими военными преступниками. — Он зажег спичку. — Конечно, нужен очень сильный человек, чтобы сиять форму с этих офицеров в офисе адъютанта генерала и прогнать их оттуда. — Полковник засунул трубку в рот и начал втягивать в себя ароматный дым табака. Когда трубка разгорелась так, как ему хотелось, он продолжил. — После разговора с генералом я собрал копии документов с доказательствами, которые вы мне предоставили, и послал их ему с нарочным. Я приказал нарочному удостовериться в том, чтобы Виллоугби сам лично расписался в получении этого запечатанного пакета. Теперь я имею его подпись.

— Виллоугби ничего не станет делать с этой информацией, — заявил Оками.

— Тогда у меня будет ответ на мой вопрос. Я буду знать, что он ваял этих людей под свою опеку по какой-то известной ему одному причине, связанной с вопросами безопасности. Необязательно здесь должно быть что-либо дурное. Возможно, они имеют важные тайные связи с нашей разведкой, которые Макартур не хочет раскрывать в ходе открытого процесса в трибунале.

— Правосудие должно свершиться. — Лицо Оками окаменело. — Я добьюсь отмщения, Линнер-сан. Это существенная часть нашего альянса.

— Я полностью понимаю все, — ответил полковник.

Но позднее в тот же вечер, когда Оками пробирался через разрушенный войной Токио, у него возникли сомнения. «Может быть, полковник и генерал сделаны из одного и того же материала. Оба они с Запада и, в конце концов, кто может доверять людям с Запада? — Оками покачал головой. — Это опасный путь». Он понимал, что частично он продолжает мыслить как другие оябуны.

Иногда, как это было и сейчас, Оками чувствовал себя как настоящий шизофреник. Сердцем он знал, что следует делать. Теперь это совершенно новый мир — тихоокеанская война была тому примером. Если война и научила его чему-либо, так это пониманию того, что Япония не может больше полагаться только на себя в предстоящие десятилетия. Она сделала ложный шаг в этой войне, разрушила страну и разорила свой народ, и все это из-за изоляционизма, которого она придерживалась. Он считал, что поражение Японии явилось результатом непонимания ею Запада, особенно американцев. «Мы недооценили их силу, не учли их гибкость и неправильно поняли их решимость. Мы не можем позволить себе поступить снова подобным же образом».

Собственное стремление к процветанию его бизнеса и в будущие десятилетия толкнуло Оками на создание альянса с полковником. Ему на самом деле нравился этот человек. И это чувство было для него странным, потому что он, как и большинство его соплеменников-японцев в настоящее время, чувствовал глубокое отчуждение от других стран мира за пределами Азии.

Для него, японца, было странным обнаружить у полковника понимание синтоизма, дзена, конфуцианства и целой когорты воинствующих метафизиков, что вместе составляло подлинную суть Японии. «Удивительно», — думал он, задумчиво глядя на ореол над ночным Токио.

Он доверял полковнику безоговорочно. Но его расстраивало, что полковник был готов искать оправдание Виллоугби. Честно говоря, Омами, в его положении, было легче чувствовать заговор, чем полковнику. По своему горькому опыту Оками знал, что хозяин последним узнает о непорядках в собственном доме.

Оками достиг совершеннолетия пять лет назад. В то время его отца предал собственный брат, продавший другой семье прибыльную территорию в центре делового района Токио, которая принадлежала семейству Оками и которой домогалась та семья. Отец был убит членами этой соперничавшей семьи, когда он лежал один в своей кровати. Его жена в тот день поехала навестить больную мать, жившую вблизи Хиросимы. Как рассказывал потом дядя Оками, эти люди проникли в дом, обойдя охранников, и вонзили свои мечи в живот отца Оками.

На похоронах Оками стоял между матерью и дядей, не чувствуя ничего, кроме схватившей его печали. Через две недели, выпивая вместе с подружкой в ночном баре, он услышал пьяный разговор большой группы молодых кобунов якудзы. Двое из них оказались теми, кто зарезал его отца. К удовольствию остальных, они хвастались тем, как им удалось незаметно проникнуть в дом и покинуть его.

На следующее утро Оками взял отцовский катана, спрятал его под длинным плащом. Затем отправился к месту работы своего дяди, попросил пропустить его. Минут через пятнадцать или около того его провели к нему. Дядя, вообразивший о себе Бог знает что из-за вероломно полученных денег и кратковременной власти, широко заулыбался, представляя племянника головорезам якудза, которые окружали его. Он всегда любил пышность и упивался своим положением. Его духовный мир был весь в феодальном прошлом, когда выдающиеся воины правили страной и командовали менее удачливыми смертными.

Согласно обычаям, Оками поклонился стоявшим людям. Его дядя сидел за массивным деревянным столом. Он протянул племяннику правую руку ладонью вверх. Когда Оками распрямился, дядя спросил его о причине прихода.

Оками быстро шагнул к нему. Плащ не был застегнут и распахнулся. Оками прыгнул на стол, выхватил меч своего отца. Прежде чем пораженные охранники смогли среагировать, он поднял катана вверх и изо всех сил ударил вниз с наклоном, отрубив голову дяди напрочь.

Фонтан крови забил из шеи, залив двух из приходивших в себя стражников. Обезглавленное тело судорожно подергивалось. Голова лежала на окровавленном столе, в широко открытых глазах было недоумение, на лице застыло насмешливое выражение, как на хорошо сделанной маске.

Оками ударил торцом рукоятки меча в нос одного стражника, затем повернулся, и острый край катана врезался в плечо другого. Его пистолет упал на пол, а сам стражник, взвыв от боли, тоже свалился на пол, пытаясь безуспешно остановить льющуюся кровь.

Оставались еще двое. Они выхватили свои мечи. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы воспользоваться пистолетом, — человек, который сделал это, потерял бы свое лицо. Убив бесчестно, Оками не мог бы больше считаться якудза. Изгнанный сразу же из этой странной, крепко связанной банды так называемых посторонних, то есть людей, не являющихся членами семьи, ему некуда было бы податься. Он потерял бы единственный мир, который его принимал.

Оками сделал обманное движение вправо, а сам бросился налево, соскочив со стола. В полете он расставил широко ноги, нанес мечом удар вправо, где стоял третий стражник, рассек ему грудь, распоров не только кожу, но и мышцы. Из безжизненной руки стражника вывалился его катана.

Когда Оками опустился на пол, он почувствовал на мгновение онемелость в теле. Он быстро повернулся к четвертому охраннику. Его пронзила острая боль, в он понял, что ранен. Он преодолел чувство боли, отразил второй удар охранника и, ударив ботинком по его коленке, использовал паузу, чтобы пробиться через его защиту. Он оглушил его, ударив рукояткой меча в правое ухо, и сделал выпад. Кончик его меча вошел и вышел из тела противника. Четвертых стражник свалился на пол лицом вперед.

Так Микио Оками стал оябуном клана Оками. Прежде чем покинуть помещение, Оками нашел в себе силы поднять за мокрые волосы отрубленную голову своего дяди, которая затем в течение шести недель висела на кожаном ремне во дворике дома Оками. Каждых, кого он вызывал в то время — старшие его клана, а также оябун других семейств в Токио, были вынуждены проходить мимо этой головы, чтобы встретиться с ним.

Последним, кого вызвал Оками, был оябун Сейдзо Ямаучи. Это был человек с бычьими плечами, длинным, постоянно недовольным лицом и видом праведника. Он постоянно осуждал новых рекрутов в рядах якудза за утрату ими традиционных ценностей. Он был также отличным ростовщиком, который прижимал стариков на своей территории, вынужденных все чаще обращаться к нему за помощью по мере того, как призрак войны распространялся по стране и уходили в армию их сыновья. Те два кобуна, чье хвастовство подслушал Оками в баре, принадлежали к клану Ямаучи.

Когда Сейдзо Ямаучи проходил по двору, он долго и пристально вглядывался в сморщившуюся, покрывшуюся коростой голову дяди Оками. Он осуждающе качал головой, как если бы видел дело рук какого-то анархиста.

— Отвратительное время, — обратился он к Оками, когда были исполнены ритуальные приветствия.

— Полностью согласен с вами, — ответил Оками, наклонившись над хибачи, чтобы приготовить чай для гостя. Он чувствовал, что старик напрягся, как при перепаде давления в быстро спускающемся лифте, и сделал все возможное, чтобы успокоиться самому. Предстоял долгий разговор, и его могли поджидать неприятные сюрпризы.

Никто из них не произнес больше ни слова, пока не были положены на дно чашек нарезанные листья, налита сверху горячая вода, вынута мешалочка, сбившая на чашках бледно-зеленую пену. Оками подождал, когда Ямаучи поднесет чашку к губам, и только тогда он взял свой чай. Ямаучи кивнул, довольный манерами более молодого, чем он, человека.

— Вот почему я позвал вас на эту встречу, — сказал Оками самым приятным голосом. — Теперь, когда с предателем клана Оками покончено, я хотел бы установить альянс с Ямаучи. — Он приготовил новые порции чая для себя и гостя. — Время сейчас, действительно, отвратительное. Приближается война. Я чувствую ее так же, как старик чувствует приближение дождя — своими костями. Теперь, как никогда раньше, нам необходимо держаться вместе, отбросить наши территориальные распри, забыть про месть. За выживание, Ямаучи-сан.

Он поставил свою чашку.

— И есть еще одна причина, если вы позволите говорить откровенно.

Старый человек кивнул головой, несколько успокоившись.

— Я еще молод. Несомненно, как говорят некоторые, я еще не созрел, чтобы стать оябуном такого большого семейства, как мое. Но я просто поступаю в соответствии с обстоятельствами, так что, вероятно, меня можно простить за внезапное... повышение в ранге. Однако я отдаю себе отчет в ненадежности своего положения и, обдумав это, пришел к выводу, что в моих интересах было бы иметь ментора, человека более пожилого и более мудрого, к кому бы я мог обращаться за пенными советами и консультацией. За такой расход времени и усилий я готов поделиться богатством семьи Оками. Как вам показалась эта моя идея, Ямаучи-сан?

Ямаучи сделал вид, что обдумывает предложение. Но Оками чувствовал, что настроение у него стало приподнятым, как если бы вдруг из-за облаков на небе выглянуло солнышко.

Выдержав паузу, Ямаучи сказал:

— Ваше предложение заслуживает внимания. Оно показывает мне, что вопреки опрометчивости молодых, которую осуждают некоторые оябуны, вы обладаете мудростью, которой не хватает другим в вашем клане. — Он кивнул головой. — Я принимаю ваше предложение!

— Замечательно, — откликнулся Оками. — И чтобы поставить печать на наше соглашение, я прошу только, чтобы вы нашли виновников убийства моего отца и предали их смерти своей собственной рукой.

Ямаучи долго молчал. Он не двигался, не дотрагивался до оставшегося в его чашке остывавшего чая. Затем медленно произнес:

— Хватит чая. Пожалуйста, принесите бутылку коньяка «Наполеон», чтобы мы могли в интимной обстановке отпраздновать этот исторический союз семейства Ямаучи и семейства Оками.

Спустя три дня Оками встретился с Митсуба Ямаучи в задней комнате ночного бара, который служил полковнику местом тайных встреч. Митсуба был одним из главарей семейства Сейдзо и одним из его двух главных помощников. Он приходился ему племянником.

Митсуба был насторожен, как был бы и сам Оками на его месте. Это был худой человек, почти без бедер, с длинными ногами, как у паука. У него была нервная привычка поглаживать подбородок большим пальцем. Лицо его было плоским, как доска, на нем резко выступал рот с толстыми губами, которые он складывал в добродушную улыбку, одинаковую как для друзей, так и для врагов.

После традиционных приветствий Митсуба расстегнул пиджак и спокойно уселся по другую от Оками сторону маленького стола. Когда он это делал, Оками заметил за поясом его брюк рукоятку пистолета тридцать восьмого калибра. В главной комнате бара слонялась пара стражников Митсуба, готовых к немедленным действиям, как охотничьи собаки, которым дали понюхать запах дичи. Оками преднамеренно был один.

Минут тридцать собеседники пили хорошее шотландское виски, приобретенное хозяином на черном рынке, и обменивались любезностями. До них доносились приглушенные звуки из передней комнаты бара. По радио исполняли веселенькую американскую популярную песенку, несколько подвыпивших людей фальшиво подпевали. Наконец Оками спросил:

— Как вы относитесь к предполагаемому слиянию моей и вашей семей?

— У вас любопытная манера говорить о том, что стало уже фактом.

Оками склонил голову с мудрым, но несколько опечаленным видом.

— Я тоже считал, что это так. До сегодняшнего дня, когда мне принесли вот это.

Он встал, прошел в конец комнаты и включил шестнадцатимиллиметровый кинопроектор.

— Я попрошу вас просмотреть этот фильм до конца, Митсуба-сан, а затем высказать свое мнение.

На экране уже появилось изображение, когда Оками проскользнул обратно на свое место. Краем глаза он наблюдал за реакцией Митсуба на то, что содержалось на крупнозернистых, но совершенно четких, сделанных профессионально, черно-белых снимках. На экране была картина того, как Сейдзо Ямаучи убивает двух членов своего клана. Это были солдаты, убившие отца Оками.

Захватывающий дыхание фильм кончился. Оками на секунду оставил Митсуба, чтобы выключить проектор. Он наполнил виски оба стакана.

— Где... — Митсуба остановился, чтобы прочистить горло. Прежде чем продолжать, он проглотил половину виски. — Где вы достали этот материал?

— От одного из моих источников информации в Токио.

Это была известная «полиция умов», могущественная настолько, что ее боялись даже якудза.

— Получается, что у полиции уже имеются эти свидетельства против Сейдзо-сан?

Оками отметил, что он не использовал слов «мой дядя». Он не сказал ни слова, желая посмотреть, в каком направлении подскочит Митсуба от укола в ягодицу.

— Это вызовет хаос в наших рядах, — произнес Митсуба почти про себя. — Когда уйдет Сейдзо-сан... — Он уставился на Оками. — Могу я признаться вам кое в чем, Оками-сан? Некоторое время назад я разочаровался в долгосрочных планах Сейдзо-сан... Фактически я был решительно против некоторых решений, которые он принял недавно.

Он смотрел прямо в глаза Оками, и оба они понимали, что Митсуба имел в виду директиву убить отца Оками.

— Я ценю ваши слова, — сказал Оками. — Возможно, удастся еще спасти кое-что от союза между нашими семьями.

Он поднялся, дав понять, что разговор окончен.

Через час тот же сценарий был разыгран с Катсуодо Кодзо, хрупким чванливым человеком, который был вторым главным помощником Сейдзо. У Кодзо был твердый, вспыльчивый характер, что делало многих его врагами, но еще больше у него было почитателей, которых привлекал его ясный, логически мыслящий ум. В отличие от Митсуба, он пришел один.

Он спокойно и безмолвно просмотрел весь фильм, прослушал без комментариев слова Оками. Когда тот замолчал, он сказал:

— Вы знаете, эти два парня, которых пристрелил Сейдзо-сан, и убили вашего отца.

— Они были орудиями убийства, это правда, — отреагировал Оками. — Но рука Сейдзо-сан наводила на цель это оружие.

Кодзо обдумывал некоторое время его слова.

— Я не думаю, что Сейдзо-сан стал бы делать это, если бы таким не было одно из условий соглашения.

— Старые долги должны быть оплачены, — сказал Оками, — прежде чем могут быть установлены новые связи.

Кодзо сложил пальцы рук в пирамидку и напряженно смотрел на них.

— Кажется, Сейдзо-сан серьезно просчитался. — Он сделал легкое движение. — Я не могу говорить за Митсуба, но, что касается меня, то я полагаю, что для семейства Ямаучи лучше будет, если оно пойдет своим путем, параллельным семье Оками.

«Хорошо сказано», — подумал Оками. — В семействе Ямаучи в ближайшие недели следует ожидать немалой суматохи, — обратился он к Кодзо. — Там есть люди, которые совершенно не приемлют вашей философии. Эта суматоха может перекинуться и на другие семейства. Могут даже появиться разговоры среди оябунов о необходимости вмешаться таким путем, который был бы им выгоден. Так что я не думаю, что это лучший путь для семейства Ямаучи. И он может, без сомнения, оказаться опасным для любого, кто захочет занять господствующее положение.

Оками нагнулся и наполнил стаканы.

— Семья Ямаучи сбилась со своего пути. Мне хотелось бы, чтобы она вернула стабильность, которой обладала раньше. Нынешнее ее положение, я полагаю, представляет опасность не только для семьи Оками, но для всех других семейств. Можете не сомневаться, я сделаю все, что в моей власти, чтобы эта стабильность была восстановлена и сохранена.

Оками видел, что Кодзо точно понял, что он ему предлагает. Он поднял свой стакан, как это делают люди с Запада, чтобы произнести тост.

— За стабильность, — сказал он, слегка улыбнувшись.

Через неделю полиция, получив анонимное сообщение, обнаружила тела Сейдзо Ямаучи и его племянника Митсуба в гостиной резиденции Митсуба. По положению тел, характеру ран в обоих телах становилось ясно, что два якудза поссорились и дело дошло до применения ими смертельного оружия друг против друга. И если и имелись одна или две детали, которые не соответствовали этому заключению, полиция сочла за лучшее не замечать их. В конце концов главным было то, что стало на два якудза меньше и о них уже не надо было беспокоиться. Может быть, они все перережут друг друга, и тогда исполнится мечта полицейских.

В последующие недели были найдены еще несколько тел солдат и старшин семейства Ямаучи. Теперь Катсуодо Кодзо избавился от врагов и укрепил свою власть. Кед и предсказывал Оками, масштабы кровопролития вызвали беспокойство среди оябунов и они стали поговаривать о том, чтобы совместно вмешаться и навести порядок в семействе Ямаучи. Верный своему слову, Оками сохранил мир с Кодзо, удержав от каких-либо действий других оябунов, пока Кодзо не установил там свой контроль.

В результате не только выросло влияние Кодзо в уголовном мире, но окрепли и позиции самого Оками. Теперь на него стали во все большей степени смотреть как на пророка, который может провести семейства через трудные времена.

Это было началом возвышения Оками до положения Кайсё, мистического Командира, оябун всех оябунов.

У генерала Виллоугби был адъютант, которым заинтересовались люди Оками. Это произошло по той причине, что тот увлекался молодыми мужчинами, а криминальный мир, в который он должен был войти, чтобы удовлетворять свои похотливые желания, находился на территории, где господствовало семейство Оками.

Адъютанта звали Жак Донноуг. Это был молодой человек довольно привлекательной наружности, с песочного цвета волосами, высоким лбом, зелеными глазами и тонкими губами. На работе он был полон энергии, а во время его ночных похождений, по сведениям из источников Оками, дело обстояло совсем по-другому.

Оками ехал по улицам ночного Токио, когда ему пришла в голову мысль, что он может использовать Донноуга. Он велел шоферу изменить направление и двинулся в район Синдзюку, где заведений по торговле водой, как красочно называют публичные дома японцы, развелось, как грибов в лесу.

Хозяйка «Железных ворот» провела его внутрь дома, кланяясь так часто и так низко, что у нее должна была пойти кругом голова. Это была маленькая женщина в черном с оранжевым кимоно. Ее волосы были аккуратно уложены в стиле старой гейши. Громадные черепаховые булавки не давали волосам рассыпаться. Ее лицо, несмотря на морщины, было элегантным напоминанием о времени, когда она была прекрасной и желанной.

Как бы между прочим она сказала Оками, что Жак Донноуг действительно «вспахивает ароматное поле», и указала на комнату в задней части верхнего этажа. Оками находил странным, что американцы строго запрещают сексуальные связи между мужчинами. В Японии это была признанная форма отношений в течение столетий.

Хозяйка заметила, что Донноуг настаивал именно на этой комнате, но она не могла понять почему. Обойдя по периметру здание, Оками разгадал загадку. Окно места встреч Донноуга выходило в угловую темную улочку, где было легко затеряться в случае полицейской проверки или какой-либо другой опасности.

Оками вернулся в «Железные ворота» и уже собирался подняться по лестнице, когда заметил входившую в дверь армейскую медсестру Фэйс Сохилл. Он видел ее, когда ходил на встречу с Джоном Леонфорте.

Он быстро отступил в темную часть зала, ведущую к кухне. Женщина направилась прямо к лестнице и поднялась по ней. Было странно видеть ее здесь, а еще более странным казалось то, что она, очевидно, хорошо знала это заведение.

Оками подошел к хозяйке и спросил, знает ли она что-либо об этой американской женщине.

— Она приходит сюда время от времени, — ответила женщина, вспоминая. — Пожалуй, в один из трех или четырех дней, когда приходит Донноуг. Она никогда не появляется здесь, когда его не бывает. Что она там делает с двумя мужчинами, я не имею понятия. — Она передернула плечами. — Я сказала Донноугу в первый раз, когда это случилось, что ожидаю получить от него большую сумму. Он заплатил, ничего не спрашивая.

Заинтересовавшись, Оками тихо поднялся по лестнице вслед за Фэйс Сохилл.

В конце коридора он остановился, обдумывая следующий шаг. Инстинктивно он приложил ухо к двери, которая в подобных заведениях бывает достаточно тонкой.

— Вы уверены, что это безопасно? — донесся до него через дверь голос Сохилл.

— Я говорил вам, — раздался мужской голос, несомненно принадлежавший Донноугу, — он не говорит по-английски.

— От всего этого у меня мурашки по телу.

— От чего? — холодно спросил Донноуг. — Секса между мужчинами или беготни за Альбой?

— Вы ужасно легкомысленны для человека, играющего в такие опасные игры, — заявила Сохилл. — Если Виллоугби узнает, что вы делаете...

— Он не узнает. Маленький фашист слишком занят тренировкой мозгов своих японских полковников. Он хочет сделать из них шпионов. — Он слегка кашлянул. — Полагаю, что это тяжелая работа, если вы полноценный военный преступник.

— Этим людям место за решеткой, — заметила Сохилл. — Мне известны те зверства, за которые они должны нести ответственность.

— Это знает и Виллоугби, могу заверить вас. Однако он спокойно спит по ночам. Но это потому, что у него на уме коммунисты. Его план состоит в том, чтобы использовать этих японских офицеров как ядро нового военного генерального штаба перевооруженной Японии. «Советы, — любит он повторять, — всего на расстоянии плевка отсюда».