— Забавно. Мне казалось, что в конечном счете все было как раз наоборот.

— Ха! — Она остановилась посмотреть на подстриженную азалию, которая выглядела далеко не блестяще. Ее изящные руки с ловкостью и умело продвигались через переплетенные ветви куста. Лью подумал, что таким образом она делает все, за что берется. — Для человека из ФБР вы, несомненно, знаете немного.

— Может быть, но я горю желанием знать больше.

Маргарита выпрямилась и как-то странно посмотрела на него.

— Этого я не могу сказать о большинстве людей из ФБР. — Они вновь пошли по дорожке. — Я заметила, что все они закомплексованы.

— Вы имеете в виду что-то вроде межведомственной внутренней борьбы?

— Нет, дьявол их побери, — ответила Маргарита, приглаживая пальцами волосы. — У них это все личное. Они видят, как эти нахальные молодчики, за которыми они следят денно и нощно, расхаживают в костюмах стоимостью в три тысячи долларов, ездят в машинах «БМВ», живут, не считаясь с расходами, и это задевает их за живое. И они решают, что им следует сбить спесь с того или иного молодчика. — Ее лицо исказила усмешка. — Вы знаете, это напоминает спортивные соревнования: они кажутся вам скучными, если вы не примете ту или иную сторону и не станете болеть за нее. Сделайте победу избранной стороны вашим личным делом. Вот так и поступают фэбээровцы. Чтобы не скучать, они выбирают себе жертву. И она становится для них первоочередной личной целью. — Она взглянула на Лью. — Вы думаете, я все это выдумываю?

— Нет, я так не думаю.

Они дошли до задней стены дома. В отдалении, за крытым бассейном, Кроукер заметил среди деревьев двух мужчин. Они казались двойниками пары, которая остановила его перед входом в усадьбу: молодчики с крепкими мускулами, по всей вероятности бывшие полицейские, с циничным взглядом и быстрыми рефлексами, подготовленные к выполнению обязанностей охранников. Один из них держал на толстой цепи из нержавеющей стали молодого ротвейлера. Собака натянула поводок, сосредоточив свое внимание на Кроукере, который был так близко к той, защищать которую пес был специально обучен.

Наблюдая за собакой, Кроукер вспоминал досье на семью де Камилло, которое он получил из компьютера в реактивном самолете военно-воздушных сил от Лиллехаммера.

В воздухе ощущался запах, который не был связан с наступившей осенью и которого не мог полностью заглушить горьковатый аромат опавших листьев. Кроукер внезапно произнес:

— Это не та собака, не так ли?

— Простите?

— У вас был ротвейлер по кличке Цезарь, но эта собака... там — другая?

— И что из этого?

— Что случилось с Цезарем?

Маргарита не сказала ни слова, но смотрела на ротвейлера со странным выражением.

— Цезарь умер, — произнесла она. — Я думаю, что он, видимо, съел отравленную полевую мышь.

— Это, должно быть, тяжелая утрата.

Она повернулась к нему, ее щеки внезапно покраснели.

— Убийство моего брата было тяжелой утратой. А это... — Она подняла руку, затем безвольно опустила ее. — Это была только паршивая собака.

Ротвейлер остановился на их пути, мотая головой. Его внимание привлек резкий тон слов Маргариты, злобные желтые глаза были устремлены на Кроукера.

Маргарита перевела взгляд с собаки на Кроукера и вдруг веселым тоном заметила:

— Если вы сделаете сейчас хоть одно движение, вы — мертвец.

— Спасибо за предупреждение.

Она издала какой-то гортанный звук, и ротвейлер отступил. Его бока все еще вздрагивали, и Кроукер не испытывал большого желания посмотреть в полные злобы глаза.

— Теперь все в порядке, — сказала Маргарита, двинувшись дальше. — Но вам необходимо проявлять большую осторожность.

— Я буду помнить, что нельзя раздражать вас в присутствии собаки.

Они пошли дальше по территории усадьбы, через небольшой холм, в направлении к беседке, увитой глицинией. Миновали каменную статую греческого бога Посейдона, владыки морского. Концы его трезубца выглядели очень острыми. Молодчики и ротвейлер следовали за нами на допустимом приличием расстоянии, подобно мадридской дуэнье, идущей за своей высокородной подопечной.

— Я не думаю, что мой муж захочет разговаривать с вами.

— По-видимому, нет. Но я не виню его за это.

Маргарита и Кроукер дошли до беседки. Солнечные лучи пробивались через отверстия в переплетенных стволах глициний и падали на каменные скамьи, покрытые у основания зеленым мхом.

— Но вы храбрее, чем он. Вы разговариваете со мной.

Маргарита рассмеялась.

— Это судьба. Вы застали меня дома.

Она опустилась на одну из скамеек, Кроукер прислонился к стволу глицинии.

— Я полагаю, что, будучи теперь капо, мистер де Камилло считает, что он может провести самостоятельное расследование и найти того, кто убил его шурина.

— Мой муж признанный юрист. Спросите любого из его клиентов.

— Нет необходимости. Половина всех юристов и ФБР уже занимались этим вопросом.

Маргарита искоса посмотрела на него, выглядела она более уязвимом, чем это было на самом деле.

— Тогда чего же вы хотите?

— Я уже говорил вам. Я хочу найти убийцу вашего брата.

— Зачем? Для чего это вам? Влезать сапожищами в чужое горе? Или вы входите в мафиозную группировку, подобно трем четвертям фэбээровцев?

— Ну что же, я скажу вам совершенно откровенно. Всякий раз, когда мне делается скучно, я люблю исправлять несправедливость.

— Мы в Нью-Йорке, городе, где совершается убийство каждую минуту. Возьмите и займитесь одним из них. Зачем вам лезть именно сюда.

— Нет, — произнес Кроукер тихо. — Убийство вашего брата — дело особенного сорта.

— А, вот в чем дело! Известность! — произнесла она с негодованием. — Он был доном мафии, самым крупным за все время существования ФПЗС. Я могу понять ваш интерес.

— Нет. Вам не понять.

Маргарита пристально посмотрела на него. Кроукер смог разглядеть за ее спиной ротвейлера, натянувшего удерживающую его цепь. Молодчика, в руках которого находился другой конец цепи, в данный момент видно не было, так как его скрывало большое буковое дерево.

— Кто-нибудь говорил вам, как был убит ваш брат?

Наступила гнетущая, действующая на нервы тишина, как после выстрела из ружья.

— Кто-нибудь показывал вам фотографии?..

— Заткнитесь!

Она резко встала, и ротвейлер заскулил.

Осторожно, не делая резких движений, Кроукер достал из кармана пиджака коричневый бумажный конверт.

— Я думаю, вам следует посмотреть эти фото.

— Нет! Я...

Ротвейлер резко бил передними лапами по твердой земле и рвался вперед.

— Нет! — повторила Маргарита. Но она не могла отвести взгляда от конверта. — Не думаете ли вы, что я хочу, чтобы убийцу моего брата привлекли к суду?

Кроукер понял, что теперь ему надо быть очень осторожным.

— Именно этот вопрос я и задавал себе, когда начал разговор с вами. А теперь я думаю, что знаю и ответ.

Она была более ловкой, чем он ожидал. Когда она брала конверт, он заметил, что ее рука даже не дрогнула. Маргарита вновь села, положила конверт на колени и скрестила на нем руки.

— Я это говорила, не правда ли? — заметила она почти про себя. — Это судьба, что я оказалась здесь, когда вы пришли.

Кроукеру следовало бы не спускать глаз с ротвейлера, но вместо этого он все внимание сконцентрировал на Маргарите.

Ее руки непроизвольно, как если бы они принадлежали другому человеку, открыли конверт и вытащили фотографии. Она бросила взгляд на Кроукера, как ему показалось, как бы ища у него поддержки. Затем судорожным жестом опустила голову.

Это была первая фотография, изображавшая его сердце, пришитое к пуповине.

У Маргариты вырвался слабый вскрик.

Ротвейлер зарычал и, таща за собой стражника, стал приближаться к своей хозяйке, полагая, что она в беде. Собака была права.

— Миссис Д.?

— Все в порядке, Джон. Оставь нас.

До Кроукера донесся звон цепи, которую резко дернул стражник. Ротвейлер вновь заскулил.

На поверхности фотографии отчетливо виднелись капельки слез, блестевшие в солнечных лучах. Маргарита просмотрела все эти ужасные снимки. Она казалась парализованной. Медленно перебирая их снова и снова, она никак не могла решиться отдать их. Это означало бы еще раз сказать «прощай» своему брату.

— Зачем вы показали мне их? — прошептала она наконец. — Это выходит за пределы логики человеческого поведения.

— Да, — подтвердил он. — Теперь вы знаете, почему я здесь.

Кроукер заметил, что пальцы ее рук побелели.

— Я согласилась разговаривать с вами только потому, что...

— Потому, что я полицейский?

Маргарита покачала головой.

— Фэбээровцы, по-видимому, считают, что я у них как быв долгу за то, что они взяли Дома в ФПЗС. Но они ошибаются, так как они не выполнили свои обязательства по сделке. Они не защитили его.

— Это только одна сторона дела, — заметил Лью. — Другая состоит в том, что Доминик Гольдони нарушил правила ФПЗС, и именно это привело к его гибели. Вы забываете, что никогда никто не трогал человека, находящегося под защитой ФПЗС, если он не нарушал контракта.

— Мой брат никогда раньше не был в ФПЗС.

«Touche»[27], — подумал Кроукер.

— Вы знаете, мой детектив, как устроен современный мир? — спросила Маргарита менее суровым голосом. — Никто не хочет взять на себя ответственность. Тогда я никак не ожидала, что фэбээровцы заявят мне: «Извини, но мы выдохлись». Это в принципе слишком вредно для программы. Свои жертвы они будут запугивать, те попытаются бежать, и некоторым из них разобьют головы, а их мозги разлетятся во все стороны.

По мнению Кроукера, Маргарита была права.

— Вот в этом все и дело. Что сделал Доминик Гольдони такого, что его понадобилось убивать? — Он внимательно следил за ее реакцией, так, как если бы она была ротвейлером, приготовившимся к нападению. — Он привез из Куинса свою любовницу по имени Джинни, или, точнее, Вирджиния Моррис, чтобы быть с ней там, куда укрыли его люди из ФПЗС, — продолжал Кроукер.

Маргарита опустила голову. Медленно, одну за другой, она вытирала слезинки с фотографий умершего брата.

— Джинни была также убита вместе с ним.

Маргарита резко вскинула голову, так что даже был слышен хруст ее шейных позвонков.

— Я здесь потому, что пытаюсь выяснить, что заставило Доминика нарушить правила ФПЗС. Моя версия — он хотел прекратить связь с Джинни, а она была против этого. И в этой щекотливой для него ситуации, я думаю, он обратился к кому-то, вероятно к вашему мужу, чтобы он помог ему разрешить возникшую проблему. И может быть, именно это и послужило причиной его гибели. Кто-то проследил за ним и обнаружил, где он скрывается.

— Тони вам не поможет. Он не помог бы даже полицейскому-калеке перейти через улицу.

— А вы знали Джинни?

— Что?

Нечто в словах Маргариты или же в тоне, каким она их произносила, вызвало в сознании Кроукера мысль о том, что она и ее брат были очень близки друг к другу.

— Вы должны были знать, что ваш брат «шалил» на стороне, ведь он очень доверял вам, — сказал он.

Она резко поднялась, так что фотографии соскользнули на землю. Кроукер нагнулся, собрал их, вложил обратно в конверт и поспешил догнать ее.

— Послушайте, может быть, все и не так... — продолжил он, поравнявшись с ней. — Эти сицилийские штучки. Женщины и дела никогда не смешиваются.

— Сексуальные склонности Дома не имеют ничего общего с бизнесом, — резко бросила она. — Кроме того, семейство Гольдони не состоит из сицилийцев, чего я не могу сказать о своем муже. Наша семья родом из Венеции.

— Но вы и ваш брат наполовину сицилийцы.

— Его мать, но не моя.

Ротвейлер бросился в сторону так быстро, что чуть не свалил с ног державшего цепь молодчика. Потом он остановился, расставив задние лапы. В передних он держал небольшого зверька — бурундучка или, вероятнее, полевую мышь. Ротвейлер начал его жадно пожирать. Послышался негромкий, но явственный хруст разгрызаемого черепа зверька. Маргарита стояла и смотрела на это зрелище без особого волнения или отвращения, просто с любопытством. Такое же выражение было у нее и тогда, когда она увидела Кроукера.

— Итак, вы знали Джинни Моррис, — заключил он.

— Я этого не говорила. — Она посмотрела вокруг себя, как если бы в этой так надежно охраняемой усадьбе ее мог кто-либо подслушивать. — Однако и в самом деле я ее знала. Я знала всех его любовниц. Я была единственным человеком, которому он мог довериться полностью.

— Тогда вы знаете, куда ФПЗС поместила вашего брата?

— Нет. Я только подготовила Джинни к переезду. Остальное все Дом делал сам.

— Боже милостивый! — Кроукер понял, почему она плакала над фотографиями, — она помогла своему брату нарушить правила ФПЗС, а за это нарушение он и был убит.

— Доминик был... необычный во многих отношениях, — произнесла Маргарита. — Что же касается его любви к женщинам, то он был подобен Джону Кеннеди — он просто не мог удержать себя. Кажется, существует медицинский термин того, чем страдали они оба, это «сатириаз».

— Вы имеете в виду, что ваш брат был болезненно-сексуален?

— Я уже слышала подобные высказывания раньше, — заявила она, наблюдая, как ротвейлер наконец расправился со своей жертвой. Затем она повернулась к Лью и произнесла с холодным выражением лица: — Вы находитесь сейчас здесь как мой гость, детектив, и я прошу вас в будущем с уважением относиться к памяти моего брата.

Кроукер собирался вновь прибегнуть к шоку, как средству вызвать непроизвольную реакцию с ее стороны. Когда он впервые подъехал сюда, он был готов отнестись к ней как к простому экспонату итальянской магазинной витрины. Но она оказалась совсем не такой простой. Теперь он начал понимать, что его основные представления об этой тройке — Доминике, Тоня и Маргарите — были, пожалуй, совершенно неосновательны.

Он предполагал, что парни остаются парнями, и поэтому доверенным лицом Доминика Гольдони должен был быть Тони де Камилло. С первого взгляда такой типичный сценарий был логичен — именно Тони был выбран Домом в качестве своего преемника. Но чем больше Кроукер говорил с Маргаритой, тем больше убеждался в том, что на самом деле эти двое мужчин никогда не были близки друг другу. Теперь его преследовал другой вопрос: если Доминик посвящал Маргариту в свои амурные дела, доверял ли он ей что-либо еще?

— Я жил один слишком долго. Наверное, мои манеры стали совсем не те, что были прежде.

— Вы имеете в виду жизнь детектива на улицах Нью-Йорка?

Услышав это, он не мог удержаться от смеха.

— Я понимаю ваш намек, миссис де Камилло. Приношу свои извинения. Но я хотел бы, чтобы вы назвали меня Лью, «детектив» звучит так...

— Формально?

Он снова засмеялся, почувствовав удовольствие от пребывания в ее компании.

Маргарита повернулась к нему:

— В самом деле, почему бы мне не называть вас Лью, а вы могли бы называть меня Маргаритой.

— Превосходно.

— Я голодна. Давайте перекусим чего-нибудь.

Она пригласила его в свой двухместный «лексус». Всю дорогу за ними вплотную следовал «форд таурус». Кроукер посматривал в зеркало заднего обзора, надеясь убедиться, что молодчики оставили дома ротвейлера.

Маргарита вела машину быстро и очень профессионально. Ей были известны все места, где стояли на боковых дорожках и площадках для мелкого ремонта полицейские патрули, готовые в любой момент перехватить машины, превышающие установленную скорость. Через десять минут они остановились у одного из тех придорожных ресторанов с фасадом, сделанным под каменный и покрашенным золотой краской, в которых вам подают громадное меню на шести страницах и еду, которая, по-видимому, готовится на какой-то крупной центральной кухне, обслуживающей все подобные заведения в Куинсе и на Лонг-Айленде.

Хозяин заведения, человек со смуглой кожей, который мог быть родом практически из любой средиземноморской страны, подошел к ним сразу, как только они вошли в покрытую бирюзовым пластиком громадную кабину, где могли разместиться полдюжины крупногабаритных взрослых персон.

— Добрый день, миссис Д., — произнес он почтительно. — Что подать вам сегодня?

— Закажите пасту[28], — обратилась Маргарита к Кроукеру, не открывая меню. — Это единственное блюдо, которое готовится здесь.

— И бутылку «Валполицеллы» за счет ресторана, — просиял хозяин и поспешно удалился.

Они ели пасту «алио'олио» с горячим итальянским хлебом с хрустящей корочкой. Маргарита положила в свою тарелку горсть молотого красного перца. Кроукер был в Марко-Айленде так давно, что уже забыл вкус действительно хорошей пасты.

Большую часть вина выпила Маргарита.

— Почему вы все-таки позволили мне быть вашим гостем? — поинтересовался Кроукер во время еды.

— Из любопытства, — ответила Маргарита прямо, в присущей ей манере, обезоруживающей ее собеседников. — Когда вы приехали, вы были в моих глазах просто еще одним полицейским, посланным сюда, чтобы причинить нам горе. Но потом я поговорила с вами и поняла, что мои представления о вас совершенно ложны. Я придерживалась стереотипов.

Кроукер рассмеялся.

— Именно так произошло и со мной. Я думал, что, будучи женой Тони Д., вы знаете... — Он внезапно замолчал, смутившись.

— У сицилийцев есть поговорка, Лью. Согласно ей, женщины предназначены для того, чтобы убирать, готовить пищу и производить детей, предпочтительно мальчиков, каждые два года. Я не сицилийка и не соответствую ни одному из этих параметров.

— Однако Тони, будучи сицилийцем, женился на вас?

Маргарита стерла масло с уголков рта.

— Я была очень молодой, и он с ума сходил по сексу. Он любил спать со мной.

— А вы? Что любили вы?

— В Тони? Он был как белый рыцарь — сильный, красивый, могущественный. Он был старше меня, и он знал, что ему нужно и как получить это. Для молодой девушки подобная грубая сила может быть сильнодействующим возбудителем — особенно когда все другие парнишки, которых вы знаете, барахтаются и мечутся, не зная даже, кем они хотят стать.

Кроукер подлил ей вина. Маргарита улыбнулась.

— Вы не сможете напоить меня, Лью, даже не пытайтесь.

— Итак, вы рано вышли замуж, — отметил он, не обратив внимания на ее замечание. — А что потом?

— Потом... — Она помолчала; нахмурившись, взяла бокал вина и стала разглядывать его.

— Боже. Потом пришла жизнь, не фантазия, а реальная жизнь, которая обрушилась на меня. — Она выпила глоток вина. — Совершенно неожиданно я уже больше не была Маргаритой Гольдони. Я стала миссис Энтони де Камилло, женой Тони. И тогда я поняла, что это все, чего он хотел от меня. Это было ударом для меня...

Она вновь замолчала, отставила бокал и улыбнулась Кроукеру.

— Но у вас есть свой собственный бизнес.

— О да. Но только благодаря любезности моего брата, который ходатайствовал за меня перед Тони. Это было ошибкой, так как Тони потерял превосходство надо мной и с тех пор заставляет меня платить за мой бизнес ежедневно.

— Вы хотите сказать, что он забирает часть прибыли?

— Нет, — холодно ответила она. — Он забирает часть меня.

Лавка по изготовлению масок располагалась невдалеке от Гранд-канала. Это было маленькое грязное помещение, наполненное мукой и магией. На потолке разместились тысячи различных масок, висящих вниз лицом, перекрывавших одна другую. Краски на них или гармонировали, или резко контрастировали. В масках скрывалось целое море различных чувств, заключенных в рамки проволочных костей, плоти из папье-маше и покрытой эмалью кожи. Эти маски, выглядевшие живыми, напомнили Николасу о Кирке, которая помещала души своих визитеров в тела зверей, и они могли составить своеобразную коллекцию всего живого.

Хозяина лавки звали Марин Форново. Это был маленький человек средних лет с рассеянными манерами художника, для пытливого ума которого ограничения светского мира представляются слишком жесткими. Его волосы были редкими, но подобными золотой пряже. Он ходил взад и вперед за выщербленным мраморным прилавком, где были разбросаны принадлежности его ремесла — горшочки с мукой, витки проволоки, сосуды с лаком в инструменты, которые он использовал для пайки, выгибания, накладывания на маски разных материалов. Свет отражался от круглых стекол его очков в золотой оправе, слепил его глаза и делал мастера смешным и похожим на карикатуру.

— Челеста, bellissima! — воскликнул Форново. Он отодвинул в сторону мусор, наклонился через прилавок и расцеловал ее в обе щеки. — Не проходит дня, чтобы я не вспоминал твоего отца и не скучал по нему. Я скажу тебе честно, Венеция стала гораздо хуже после того, как его не стало.

Он говорил медленно и торжественно, как если бы он все еще был членом давно прекратившего свое существование двора дожей.

Челеста представила Николаса. Форново посмотрел на него испытующим взглядом, прежде чем одарить кивком головы и слабой улыбкой. Затем он снова обратился к Челесте.

— В какую беду, дорогая, ты теперь позволила себя втянуть?

Она рассмеялась:

— Я никогда не могла скрыть что-либо от тебя.

— Так же, как и твой отец, — заметил, нахмурясь, хозяин лавки. — Хотел бы я, чтобы он прислушался в тот день к моему совету, cara mia. Если бы он это сделал, я полагаю, он был бы жив сегодня.

— Все это уже в прошлом.

— Да, конечно, в прошлом. — Форново глубоко вздохнул. — Но в прошлом спрятаны и все наши грехи. А именно наши грехи в конечном счете и приводят нас к гибели. — Он прищелкнул языком. — Тебе следует хорошо помнить то, о чем забыл твой отец, дитя мое. Я не хотел бы, чтобы ты разделила его судьбу.

— Я буду помнить. Обещаю тебе.

Коротышка хмыкнул, по-видимому, не совсем поверив ей.

— Марин, нам нужна твоя помощь. Ты помнишь ту маску, которую ты сделал недавно для Оками-сан?

— Домино. Конечно, помню. Замечательная работа. — Он нахмурился. — Она не принесла вреда?

— Нам нужны некоторые сведения о самой маске Домино, — ответила Челеста, уклонившись от ответа на его вопрос. — Мне кажется, что она не принадлежала к первоначальным венецианским маскарадным маскам.

— Нет, нет, конечно, нет. Домино появилась в Венеции во второй половине шестнадцатого столетия, — заверил Форново, начав смешивать краски в неглубокой миске. — Фактически она имеет французское происхождение. Словом «домино» французы называли длинные грубые капюшоны, которые носили монахи и которые ввели в моду в Венеции французские аристократы и послы, прибывавшие сюда.

Краска в миске постепенно становилась чистого небесно-голубого цвета и даже в темной посуде как бы излучала свет.

— Маска сама по себе — это как бы своего рода шутка, — продолжал Форново. — Венецианцы во все времена были непочтительны, когда дело касалось их римских пап. — Он поднял к свету густую слезовидной формы каплю подготовленной краски и придирчиво осмотрел ее. — Вы знаете, что один из римских пап объявил Венецию угрозой остальному миру. — Сильным движением руки он стал втирать краску в щеку белой маски. — Проклятый человек! Но почему мы должны позорить его? Мы, венецианцы, не будем вспоминать прошлое, если оно не связано с каким-либо ритуалом. Но это и делает нас, венецианцев, великими. — Он окрасил другую щеку маски, края отверстий для глаз, губы, и как бы волшебством алхимика маска превратилась в лицо. — «Morte ai tiranni!» Таким всегда был наш воинственный клич. Смерть тиранам на Рима! Будь они папы или Цезари. Наша республика была единственной, которая выжила после падения Римской империи. И это не было делом случая! — Форново осторожно отложил в сторону маску, подмигнул Николасу. — Здесь, в Венеции, мы всегда были свободными. Вот почему евреи бежали сюда, спасаясь от преследования в менее просвещенных землях. Гетто было придумано здесь вскоре после 1500 года, и в течение многих лет Венеция была центром подготовки раввинов в Европе. — Он ваял другой горшочек, начал смешивать краски, чтобы в итоге получить алый цвет. — Истина заключается в том, что мы понимаем евреев, а они понимают нас. Мы были на самом деле похожими друг на друга: загадочные, с выдающимися способностями, чрезвычайно практичные — знатоки бизнеса. Когда остальной цивилизованный мир был феодальным, мы такими не была. Евреи, которые не могли терпеть феодального мышления, ценили это больше всего. Мы все были капиталистами с незапамятных времен.

Под умелыми руками мастера появилась ярко-алая краска, возбуждающая, как свежая кровь. Он посмотрел на маску, над которой трудился, кивая головой, как бы выражая удовлетворение совершенным им волшебством.

— Конечно, мы заставили евреев заплатить за предоставленное убежище. Почему бы и нет? Они могли позволить себе это, и им больше некуда было идти. Мы пометили их, издав декрет об обязательном ношении ими красных шляп. — Форново начал накладывать алую краску. Делал он это бережно, можно даже сказать, с каким-то сожалением. — Было ли это жестоко? — продолжал он. — Почему кто-то так говорит? Мы обращались с ними так же, как и со своим собственным дожем. Мы изолировали евреев в их гетто совершенно так же, как мы сделали дожа заключенным в его великолепном дворце на площади Святого Марка. Клятва, которую он произносил при вступлении в должность, делалась с каждым годом все длиннее, потому что мы постоянно увеличивали список того, что ему запрещалось делать. — Он поднял указательный палец и помахал им. — Конечно, время от времени нам приходилось расплачиваться за наши успехи. Как и евреев, нас часто презирали или завидовали из-за того, что мы были такими. В 1605 году разве мы не доказали папе Павлу Пятому, обвинившему Венецию в ереси, что мы лучшие христиане, чем он сам? Кто сражался с турками во имя Христа, в то время как Рим отсиживался? Конечно же, Венеция.

— Марин, — вежливо прервала его Челеста. — Мы говорили о Домино.

— Да, да, — сказал Форново почти раздраженно. Он опять отложил маску в сторону, чтобы та просохла. — Я подхожу к этому. Ты думаешь, что я забыл? — Он снова быстро окинул взглядом Николаса. — У нас, венецианцев, есть поговорка: когда история недостаточно хороша, сгодится и миф. — Форново улыбнулся своей загадочной шутке. — Существует миф относительно того, как появилась маска Домино на карнавале. Согласно ему, не французские аристократы и послы ввели этот иронический и неверующий типаж в Венеции, а евреи, бежавшие из Франции от преследований антисемитов.

Он резко повернулся и прошел через ширму из нанизанных на нитки шариков в глубь своей лавочки. Через несколько минут он вернулся, держа в руках какой-то предмет так осторожно, как если бы это было что-то хрупкое или только что родившийся младенец.

— Домино! — воскликнула Челеста. — Но это невозможно!

— Возможно, cara mia, — вот она. — Форново хитро улыбнулся ей и протянул им маску. — Но это оригинал, самая старая маска в моей личной коллекции. Я показываю ее сейчас вам, а раньше я показал ее Оками.

— Знал ли Оками-сан историю Домино? — поинтересовался Николас.

— Разумеется, — подтвердил Форново, нахмурив броди, — Не думаете ли вы, что я буду таким неучтивым, что продам ему одну из моих драгоценных масок Домино без того, чтобы ознакомить его с ее историей? За какого венецианца вы меня принимаете? — Он скорчил гримасу. — Кроме того, эта маска Домино особая, потому что она была сделана во Франции, в Париже, и была привезена сюда евреями, бежавшими от преследований. — Он осторожно перевернул маску так, чтобы была видна ее внутренняя сторона.

— Вот здесь имеется имя мастера — А. Алойнс. — Форново указал на метку своим тонким указательным пальцем. — А здесь, несколько ниже, клеймо компании, под эгидой которой работал господин Алойнс. Эта компания по изготовлению масок является самой старой во Франции, и она существует до сих пор.

Он поднял маску ближе к ним, и они смогли прочитать название компании — «Авалон лимитед».

В наступившей тишине звук разбитой тарелки, выскользнувшей из руки официанта, был ошеломляющим, но взгляд Маргариты не отрывался от глаз Кроукера. В нем ощущался вызов, что позволяло ему сделать заключение, что эта молодая женщина впервые решилась рассказать о пережитом ею ужасе.

— Он избивал меня, и, что еще хуже, я позволяла ему делать это. Я не жаловалась, не пошла к Дому, не забрала свою дочь Франсину и не ушла. Вместо этого я осталась и покорилась.

— Почему?

Она улыбнулась, но все в ней вновь напряглось до предела. У Кроукера создалось впечатление, что, если он протянет к ней руку и потрясет ее, она разлетится на тысячи кусочков.

— Это очень трудный вопрос, не так ли? — Маргарита коснулась салфеткой своих губ, но на них не было ничего, что следовало бы снять или вытереть. — Может быть, я чувствовала, что заслужила все это, выйдя замуж вопреки желанию моего брата.

— Доминик был против этого брака?

— Категорически.

— Почему?

Она позвала плечами.

— Может быть, он лучше знал Тони, чем я. Но тогда я была настроена решительно. Я думала, что все знаю. Или, может быть, меня черт толкнул поступить наперекор Дому. Кто его знает?

— Однако Доминик назвал Тони в качестве своего преемника?

Маргарита посмотрела на Кроукера широко расставленными темными глазами и произнесла:

— Я снова начну называть вас детективом.

Он улыбнулся.

— Это моя работа, мадам. Детектив сидит у меня в крови.

Его слова рассмешили Маргариту. Хозяин ресторана подошел с новой порцией чесночного хлеба, но она отказалась, и ему пришлось унести тарелки. Она заказала кофе для себя и Кроукера.

Полагая, что Маргарита не собирается отвечать на его последний вопрос, он задал ей другой.

— Не будет ли с моей стороны бестактностью спросить, каково нынешнее состояние вашего брака?

Она задумалась на некоторое время. Ее глаза прямо смотрели на него, в он отметил, что сейчас они были янтарного цвета.

— Мы сосуществуем. Но я полагаю, что в таком же положении находится много семейных пар.

В заведении стало гораздо шумнее, когда туда ввалилась группа школьников — все с обтянутыми джинсами тонкими ножками и с игрушечным оружием. Принесли заказанный кофе и с ним две рюмки коктейля «Самбукка» в качестве преподношения от хозяина. Маргарита повернулась и послала хозяину воздушный поцелуй, вызвав на его лице такую широкую улыбку, какой Кроукеру еще не приходилось видеть.