– С этого места, – прошептал Оками, – и пока не доберемся до зарослей, будем пользоваться только знаками, потому что звуки по болоту разносятся очень далеко. А теперь наблюдайте за мной и делайте, как я.

Он стащил с себя плащ и вывернул его на другую сторону. Ронин увидел, что с изнанки плащ отделан черной тканью, и последовал примеру Оками. Потом они намазали грязью лица и тыльные стороны ладоней. Темнота окутала мир.

Вспугнутый ими гусь захлопал крыльями и взмыл в воздух. Хоть звук и не был таким уж громким, но, как и предупреждал Оками, в застывшей тишине болота он разнесся громоподобным рокотом.

Они замерли под сенью высокого клена. Ронин быстро огляделся и увидел, что рисовые поля заканчиваются. За ними тянулись однообразные луга, усеянные невысоким кустарником и редкими рощами кленов. Они уходили в сторону цепи высоких гор на востоке. Из-за дальнего расстояния горный кряж напоминал нарисованный задник сцены, плоский и неживой.

Послышались хлюпающие шаги на тропе через болото. Ронин затаил дыхание. Было так тихо, что он слышал удары собственного сердца, отдающиеся в ушах.

Мимо них, шагах в двенадцати, не больше, прошли четверо воинов в темно-серых одеждах с рисунком из синих колес. Вооружение их составляли мечи и длинные бамбуковые пики с металлическими наконечниками. Держались они осмотрительно и осторожно.

Звуки их шагов замерли в отдалении. Ни Ронин, ни Оками не шелохнулись. Они еще долго стояли неподвижно. Больше всего Ронину хотелось потянуться – тело уже начало затекать. Вода у его ног колыхнулась. Длинная черная змея приподняла голову над землей. В тростниках гудела мошкара, кружившая над зеркальной поверхностью болота. В небе уже поднималась луна, освещая бледным светом верхушки криптомерий. Неуверенно квакнула лягушка, потом еще одна, и еще.

В конце концов они все-таки рискнули пошевелиться и выглянули из-за клена. Прямо перед ними виднелась синяя арка, вход в Ханеду. Густая листва деревьев рассеивала свет от огней замка.

Стараясь не выходить из тростников, они начали осторожно забирать влево, чтобы приблизиться к замку сбоку. При этом они тщательно избегали смотреть на луну и на стоячую воду болота, чтобы не выдать себя отблесками на белках глаз.

Неподалеку уже показались первые криптомерии, под сенью которых ночная тьма была чернее погребального савана.

Неожиданно замолчали лягушки. Ронин с Оками застыли, припав к земле. Ронин положил подбородок на рукоять кинжала. Он вгляделся во мрак между деревьями, но не заметил ничего подозрительного. Никакого движения. Все тихо. Затаившись, они выжидали; пот выступил у них над губами, на лбу. Откуда-то из-за болота донесся крик цапли.

По сигналу Оками они нырнули в тень первых криптомерий.

Здесь свет от замковых фонарей уже достаточно отчетливо просматривался сквозь листву. Скрючившись за стволом дерева, они замерли на мгновение и уже собирались продолжить движение, как вдруг услышали негромкий, но явственный звук треснувшей на земле ветки.

Оками знаком велел Ронину двигаться вправо; сам же исчез во тьме. Ронин выставил перед собой кинжал – острием вперед.

Уловив впереди движение и разглядев человека, осматривавшего заросли, Ронин стремительно и бесшумно подался к нему. Его тело и рука действовали как единое целое. Блеснул короткий клинок, метнувшись по короткой дуге в бок человеку и пронзив ему легкое. Человек не издал ни звука. Подхватив падающее тело, Ронин отволок его в кусты и снова двинулся наискосок вперед, к замку. Навстречу Оками.

Перед ним прошли двое. Он дал им уйти, потому что не был уверен, что успеет уложить их обоих, прежде чем хоть один вскрикнет. Сейчас тишина имела первостепенное значение.

Над головой послышалось потрескивание. В кроне криптомерии, среди переплетения ветвей, зашебуршились летучие мыши. Ронин начал уже разворот, готовясь нанести удар левым локтем, но тут на него кто-то прыгнул. Сильные руки схватили его за горло, вжимая большие пальцы в гортань. Ронин ударил нападавшего в бок, под мышкой. Послышался сдавленный стон, но хватка не ослабла. Они упали на землю. Ронин просунул сведенные вместе руки между руками противника, основанием ладони двинул ему по носу и тут же нанес удар с другой стороны. Хрустнул раздробленный хрящ, из разрыва на коже хлынула кровь. Но пальцы напавшего продолжали сдавливать Ронину горло, и тот начал задыхаться.

Но теперь он оказался сверху – пусть всего лишь на мгновение, но ему хватило и этого. Резким движением он вонзил противнику в солнечное сплетение прижатые друг к другу пальцы правой руки, пропоровшие кожу и плоть, и рванул руку вверх. Нападавший испустил дух, не успев даже рта раскрыть.

Откатившись в сторону, Ронин поднялся и направился дальше. Вскоре он наткнулся на Оками, стоявшего над еще теплым трупом. Уже вместе они направились к замку.

Высокие каменные стены. Слишком высокие. Они скорчились в их густой тени.

– Вдвоем нам туда не перебраться, – прошептал Ронин.

– Это верно, но если вы прыгнете с моих плеч, то, пожалуй, достанете до верха.

Ронин хотел что-то сказать, но Оками ему не дал.

– Другого способа нет.

Спрыгнув на землю, он бесшумно скользнул в направлении главного здания замка. Путь казался свободным, но Ронин все-таки предпочитал держаться в непроглядной тени шелестящих на ночном ветру деревьев. Уже возле здания он на мгновение замешкался, а потом сжался, как пружина, и с места допрыгнул до толстой ветки. Повиснув на ней на руках, он начал раскачиваться, чтобы набрать инерцию. Извернувшись, Ронин поджал колени к груди и уселся на ветку. Тщательно выбирая путь, он добрался на ощупь до верхних ветвей криптомерии и осторожно перелез на покрытую черепицей крышу.

Он прополз несколько метров по наклонной крыше до ближайшего окна под свесом, лег на живот и насколько возможно ближе подобрался к окну. Какое-то время он вообще не шевелился, прислушиваясь. Над головой хлопали крылья летучих мышей. Изнутри не доносилось ни звука. Свет там не горел.

Свесившись с крыши, Ронин влез в окно и беззвучно забрался внутрь.

Он оказался в скудно обставленной комнате. Темное дерево. Татами на полу. Зыбкий луч лунного света освещал ширму, разрисованную в бледно-зеленых и коричневых тонах: две женщины в халатах с развернутыми веерами. Белые лица, замысловатые прически. За ширмой не было ничего, только низенький стул с перекинутым через спинку рулоном перламутрового шелка.

Ронин бесшумно пробрался к деревянной двери, прислушался, приложив к ней ухо, а потом очень медленно приоткрыл ее. Показался кусок коридора, освещенного тростниковыми факелами. Почти напротив дверного проема виднелись резные деревянные перила.

Тихонько потрескивали зажженные факелы.

Он рискнул приоткрыть дверь пошире и осторожно выбрался в коридор. Перила тянулись по всей длине коридора, который, как понял Ронин, был чем-то вроде внутреннего балкона, куда выходили двери комнат на этом этаже.

Слева располагалась широкая лестница на первый этаж. Ронин замер. До него донеслись приглушенные звуки удаляющихся шагов. Короткий звон металлических чайников, чей-то сердитый голос. Чадили, догорая, ближние к нему факелы.

Справа внутренний край балкона переходил в винтовую каменную лестницу. Сверху лился темно-желтый свет, рассеянный и какой-то рыхлый, но на вид однородный, как расплавленный металл.

Долгое время Ронин стоял неподвижно, впитывая все звуки, пока они не смешались у него в сознании в единое целое и не вошли в его плоть; теперь он сможет моментально уловить любое существенное изменение в общем звуковом фоне замка, даже если его внимание будет сосредоточено на чем-то другом.

Потом он направился в сторону падающего света.

Миновав еще две двери, непохожие на ту, из которой он вышел, Ронин добрался до лестницы и пошел по ступеням наверх, высоко поднимая ноги и стараясь ступать на пятки. Поднимался он медленно, останавливаясь через каждые два-три шага и прислушиваясь. По мере подъема свет становился ярче и плотнее, окрашивая пространство и изливаясь на Ронина желтым потоком. Ощущение было такое, что его омывают волны какого-то фантастического моря. Он остановился. Голоса. Неразборчивые. Вроде бы двое беседовали друг с другом. Он поднялся еще выше.

Наконец он вышел к нише, открывавшейся в обширное круглое помещение с высокой наклонной стеной, которая конусом уходила вверх, к ночному небу. Высота этой стены поражала воображение. За пределами ее нижней части виднелись покачивающиеся на ветру верхушки криптомерий. Темные и почему-то ужасно далекие, они, казалось, обозначают границу земных владений.

В центре комнаты располагался огромный овальный очаг из глазурованного кирпича, без следов копоти или сажи. В очаге горел огонь, от которого и исходил жидкий свет. Желтые языки пламени, пляшущие над кирпичами, поразили Ронина своим чистейшим оттенком без примеси оранжевого или голубого.

В округлой стене отворилась дверь, и Ронин распластался в тени своей ниши. В дверном проеме возникла высокая фигура. Никуму. Его кожа казалась желтой, оттенка старой слоновой кости. Его продолговатые миндалевидные глаза блеснули отраженным светом, потом опять сделались матовыми, и Ронин на мгновение мысленно вернулся в тот шаангсейский переулок, где стал свидетелем непонятного нападения и где потом забрал цепочку с серебряной сакурой с тела убитого буджуна. В его памяти всплыл еще один образ – лицо Борроса во время их первой встречи в недрах Фригольда. Эти картины, символы смерти и человеческой слабости, на миг затмили собою явь. Ронин моргнул, приходя в себя, и принялся с любопытством наблюдать за происходящим.

Никуму, одетый в длинный шелковый халат цвета ночной синевы с узором из пепельно-серых колес, прошел через комнату и встал как будто в раздумье у очага. Где, интересно, второй собеседник, подумал Ронин. Не мог же Никуму разговаривать с самим собой.

Никуму встрепенулся, выходя из задумчивости, и направился к ящичку с резной стенкой. Казалось, он не идет, а плывет над полом. Из ящичка он извлек свиток рисовой бумаги.

Ронин заметил какое-то движение у стены напротив. На каменный пол, на очаг упала длинная и худая тень. В первый момент впечатление было такое, что это тень Никуму таинственным образом отделилась от своего хозяина. Но тут в поле зрения показался и сам обладатель тени. Он стоял к Ронину спиной, так что он смог разглядеть только продолговатый и узкий череп, широкие плечи, подчеркнутые жесткими подкладными плечами халата, и узкие бедра. Его черный халат был перехвачен широким поясом с двумя мечами в ножнах, причем меч на левом бедре был таким длинным, что при ходьбе волочился по полу.

– Вряд ли вы говорили серьезно, когда заявили, что вы твердо намерены это сделать, – сказал он.

Никуму не шелохнулся; не поднимая головы, он продолжал изучать свиток. Лишь участившаяся пульсация артерии у него на шее указала на то, что он слышал слова собеседника.

– Определенные силы уже приведены в движение, и вам об этом известно, – продолжал человек в черном. – Тот, кто…

– Что вам от меня нужно? – Никуму резко развернулся лицом к собеседнику. В контрастном свете от очага, оттенявшем все линии, его черты сделались жесткими.

– Я? Чего я хочу от вас? – Человек в черном покачал головой. – Вы – буджун. Ваша душа сама знает, что надо сделать… как и ее душа. Да, она не может говорить. Но это вряд ли ее остановит. Она найдет способ, Никуму, если уже не нашла.

– И поэтому надо ее посадить под замок? А заодно – и меня?

– Он появится, Никуму, этот человек…

– Тогда я его убью!

– Глупец! Вы даже не понимаете, что эта тварь с вами сделала. Разве до вас до сих пор не дошло, что, когда он придет, вам придется убить их обоих?

– Нет! – быстро сказал Никуму, но глаза у него уже были мертвы. – Нет.

Ронин начал бесшумно спускаться по лестнице, удаляясь от желтого моря света, от возбужденного спора. Он почти ничего не понял из этого разговора, но одно было ясно: Моэру в замке, и ее держат здесь на положении пленницы.

На балконе, выходившем на первый этаж, он задержался, давая глазам привыкнуть к менее яркому свету. Услышав грохот на нижней лестнице, на противоположном конце балкона, он отступил в тень под винтовой лестницей.

На балкон поднялись двое вооруженных людей, один из них нес поднос с едой и питьем. Они направились в его сторону, и он было решил, что они собираются подниматься по винтовой лестнице, но вместо этого они повернули в сторону и открыли замок на одной из дверей в стене напротив балконных перил.

Ронин вытянул шею, стараясь рассмотреть тускло освещенную комнату с явно избыточной обстановкой. Многочисленные стулья и беспорядочно разбросанные свернутые ковры производили странное впечатление. Как будто кто-то решил впихнуть в это достаточно тесное пространство накопившийся за много лет скарб.

На стуле перед высоким, закрытым шторами окном неподвижно сидела хрупкая фигурка, едва различимая в тусклом свете мигающего масляного светильника. Полоска белого лица, словно серп молодой луны. Длинные темные волосы. Она даже не шелохнулась при появлении стражников, лишь подняла бездонные, как море, глаза.

Ронин вылетел из своего укрытия. Замахнувшись левой рукой, он ударил первого сбоку по шее. Рот у охранника непроизвольно открылся, когда перчатка из шкуры Маккона пробила мышцы и связки. Зубы сомкнулись, откусив кончик языка. Поток крови. Обмякшее тело еще не успело упасть на пол, а Ронин уже проскочил мимо, выхватив на ходу меч, и налетел на второго стражника. Поднос с едой и питьем отлетел в сторону. Охранник только и успел, что распахнуть в изумлении глаза. Отрубленная голова покатилась по полу и остановилась, наткнувшись на ногу Моэру.

Она не сказала ни слова.

Лишь подняла к Ронину тонкое изысканное лицо, но лицо оставалось бесстрастным. Она смотрела в его бесцветные глаза с каким-то отстраненным любопытством. Он опустился на колени перед ее наготой. Перед ее трепетной незащищенностью.

– Моэру, – проговорил он настойчиво. – Ты узнаешь меня? Наверняка…

По ночному небу плыла луна под аккомпанемент стрекотания цикад. Ветер стучал ветками криптомерии в закрытое окно у них за спиной.

На мгновение его охватила паника, как бывает, когда тебе к горлу подставят нож.

Потом он закрыл глаза и прислушался к пустоте.

– Моэру.

Он едва шевельнул губами.

Чернота, жемчужные разводы.

– Моэру.

Бескрайнее небо с разбросанными по нему бледно-лиловыми закатными облаками.

– Моэру.

Ломаная линия, гусиная стая над золотисто-голубым болотом. Жалобные крики – в лицо небесам, в сторону низкого горизонта.

Ветер сорвал с его губ подавляемый крик, подхватил этот крик и унес его ввысь, все дальше и дальше под куполом темных небес, а потом он оказался во мраке, за гранью заката, за последним пределом знакомого мира.

Ему осталось лишь прикосновение.

И он воспользовался тем единственным, что осталось. Следуя за свербящим покалыванием в кончиках пальцев. На ощупь – вперед, пока покалывание не ослабло. Направо. Нет. Поворот налево. Теперь сильнее. Вперед. Не идти, не бежать. Просто двигаться.

Странное покалывание поднялось вверх по рукам, пока они не онемели до плеч. Слух отключился. Плечевые суставы вибрировали. Вперед. И он вдруг услышал… Музыка. Ужасная, плавная, громкая музыка, больно бьющая по ушам. Зубы стучат. Тело колотит в ознобе. Музыка наполняет мир, его грудь разрывается от ее мощи. Голова поднимается. Глаза моргают – сами по себе. Он абсолютно неподвижен в подвижном мире. Сквозь грохот басов, мимо тяжелых струнных аккордов.

Смотрит.

Обсидиановый блеск. Черные горы вонзаются в черное небо, усыпанное черными звездами. Здесь нет горизонта.

Он видит Моэру в цепях, прикованную к черным вершинам. Не Моэру, понимает он. Ее сущность. Ее душа вопиет в муках: жестокая песнь. Музыка боли и отчаяния.

Глаза у нее расширяются в изумлении. Она видит его, зовет. Ужасная музыка нарастает, и тело его содрогается. Она бьется на грубом камне вершин.

Небо волнуется, точно море. Три черных солнца восходят тихой погребальной процессией. Утесы шевелятся, словно дышат. И здесь, где душа ее обнажена перед ним в своих невообразимых мучениях, он замечает в ее глазах проблеск узнавания. Музыка стрелами входит в него, впитывается в его тело. Мышцы его напрягаются, протестуют. Он не может заставить себя даже пошевелиться.

Она стонет. Ей больно. Кожа блестит от пота. Черные цепи крепко держат ее, распростертую в центре мира. Ее мира.

Он поднимает меч. Длинный клинок сверкает широкой дугой, и, когда меч приближается к ее белому телу, музыка затихает. Звуки ее отражаются от заточенного лезвия и уходят прочь, в черноту, взвихренным полумесяцем темной энергии. Его затуманенный разум теперь проясняется.

Он идет к ней.

К краю черных вершин, которые корчатся, извиваются, напоминая сейчас не сверкающий обсидиан, а чешуйчатую шкуру. Кошмарная тварь крепко сжимает ее, черная, страшная… Чудовище хочет смерти. Его смерти. Но Ронина ничто уже не остановит, любовь пульсирует в нем, вливает в него силу, умноженную его страхом, и он снова и снова наносит удары, и его длинный клинок поет свою неистовую песнь рядом с ее белым телом. Два пятна отражения во мраке бездны. Песнь смерти.

Вершины крошатся, содрогается воздух, поток горячей и липкой слизи – и она падает ему на руки, а меч поет гимн разрушения…

Ронин, иди…

Черные бакланы устремляются к черным солнцам. Совсем рядом взрываются черные звезды…

…уходи, сейчас же. О, Ронин…

Влага у него на щеке. Клинок, живущий своей, независимой жизнью, взывает к отмщению. Горячий ветер становится ледяным, и холод сковывает пространство, когда три черных солнца сливаются воедино, сотрясаясь от взрыва, направленного внутрь…

Сейчас же, сейчас же…

И, совершив мощный прыжок, Ронин уносит ее прочь, в зеленый туман, в свет прозрачного моря, сияющего в глубине ее глаз, в густой воздух Ханеды.

Она прерывисто дышит в его могучих руках, когда его губы ищут ее губы. Он открывает глаза и накрывает ее обнаженное тело своим черным плащом. Она отворачивается и выдыхает:

– Быстрее. Он знает, и он идет. Забери меня отсюда.

Вложив меч в ножны, он бросился к окну, прижимая ее к себе. Ставни заперты на замок. Он схватил ее за руку и потащил прочь из комнаты. На полутемный балкон. Сверху доносятся чье-то отрывистое восклицание и приглушенный рокот. Низкий голос Никуму. Мимо закрытых дверей. Грохот башмаков. В дверь, из которой он вышел в первый раз. Шум погони уже приближается.

Через тускло освещенную комнату, к распахнутому окну. Глоток свежего ночного воздуха, как пьянящий эликсир. Вытолкнуть ее на раскидистые ветви криптомерии. Потом назад – в комнату.

В дверь, сверкая глазами, ворвался Никуму с обнаженным мечом.

– Где она?

– Возможно, вы начинаете понимать. – Второй голос снаружи, с балкона.

– Кто вас звал! – зарычал Никуму.

– Вы, конечно, – спокойный и ровный ответ.

Похоже, это еще больше разъярило Никуму, и он бросился на Ронина.

– Я убью вас за это! Она моя!

Рослый Никуму занес над Ронином длинный буджунский клинок. Он был стремителен и напорист, но далеко не безрассуден. Ронин, почуяв опасность, отразил удар, одновременно забрасывая обе ноги за оконную раму. У него за спиной дерево разлетелось в щепки, и он метнулся в противоположную сторону. Другой удар пришелся поперек окна. Камень рассыпался облаком пыли в тот самый момент, когда Ронин прыгнул и, проскользив вдоль толстой ветки, спустился по корявому стволу на землю, где его ждала Моэру.

Он запрокинул голову, вглядываясь во тьму. Фигура Никуму в окне. Зыбкий двойник – его тень. Шелковый халат развевается на ветру. Казалось, там стоит не человек, а призрак.

– Я буду травить вас, как диких зверей! – истошно завопил он, широко размахнувшись мечом.

Сверху посыпались куски камня и дерева.

– Считайте, что вы уже оба покойники! Да, покойники!

Когда они бежали сквозь заросли криптомерий, до них донесся какой-то звук. Ронин так и не смог определить, что это было: взрывы дикого хохота или отголоски рыданий.

– Теперь нам некуда больше идти, – тихо сказал Оками. – Одно только место осталось…

– Да. И я даже знаю какое.

В голосе Ронина звучала усталость.

– Неужели?

Удивление на лице буджуна.

– Замок куншина.

Они сидели под навесом террасы придорожной тихой гостиницы, выстроенной на высоких пурпурных утесах, устремленных крутыми обрывами, словно в безумной попытке самоубийства, в сторону бурных волн далеко внизу. Холодный свет полумесяца превращал пену прибоя в яркие бриллиантовые блестки, а водяную пыль – в платиновые кружева.

Ветер с моря раскачивал темные сосны, напоминавшие дремлющих стражей, чуть выше по склону и справа. Слева вниз уходили утесы, заросшие густым кустарником.

Где-то проухала снежная сова.

Перед ними на вымощенной камнем террасе, покрытой татами, стоял низкий лакированный столике дымящимся чаем. Наполовину пустые чашки. Тарелочка с рисовым печеньем. Оками с лицом, выражающим полную безмятежность, сидел напротив Ронина. Моэру осталась в комнате, забывшись тяжелым сном.

– Боюсь, – заметил Оками, – наше маленькое предприятие было большой ошибкой. Теперь Никуму наш враг, а в Эйдо трудно найти более могущественного, свирепого и безжалостного противника.

– Он держал ее против воли. Если б вы видели…

– Она все же его жена, Ронин…

– Разве это лишает ее права на свою собственную жизнь? Или такие у вас обычаи – дивные традиции буджунов?

Набежавшие тучи ненадолго закрыли луну. Когда ее мраморный свет засиял опять, Оками спокойно проговорил:

– Друг мой, я понимаю…

– Прошу прощения за грубость, Оками, но должен сказать вам, что вы никогда не поймете. Мы с Моэру связаны между собой какими-то странными узами. Я сам еще не разобрался какими.

Помолчав, Ронин добавил:

– Она может со мной говорить.

Оками долго смотрел на море, потом налил еще чаю – себе и Ронину. Держа фарфоровую чашечку кончиками пальцев, он медленно отхлебнул ароматной горячей жидкости.

– Нет смысла жалобиться и стенать, когда что-то уже случилось, – произнес он негромко. – Простите меня, друг мой. Как бы там ни было, она с нами. Такова наша карма.

– Так что насчет куншина?

– Во-первых, – заговорил Оками деловитым тоном, – он единственный из буджунов на Ама-но-мори, способный отразить все возможные поползновения со стороны Никуму. А Никуму будет мстить…

– Но Никуму – его друг.

– Позвольте мне закончить, пожалуйста. Нас еще может спасти свиток дор-Сефрита, поскольку, как говорят, Азуки-иро обладает кое-какими древними знаниями, оставшимися после воинов-магов. Если это действительно настолько важно, тогда у него не останется выбора. Ему просто придется поумерить пыл Никуму. Во всяком случае, до принятия какого-либо решения.

– А потом?

Оками пожал плечами.

– Когда он увидит, что вы принесли, он, возможно, начнет понимать, что зло подобралось так близко к нему, что уже отравляет и Ама-но-мори. Сасори необходимо уничтожить. Если Никуму их нынешний вождь, значит, он умрет первым.

Оками ушел к себе в комнату, а Ронин еще долго сидел на террасе, вслушиваясь в бесконечный грохот прибоя, накатывающего на пурпурные утесы. В ветвях сосен запутался серый туман, похожий на рыхлую паутину, сотканную каким-то гигантским пауком. Звезд уже не было видно. Луна зашла еще раньше.

Он вглядывался в туман, в самые сокровенные недра своей души. И он дал клятву. Его никто не остановит. Никто. Ни Никуму. Ни Маккон. Ни даже сам Дольмен. Он завершит свою миссию, ради которой и появился здесь, поскольку у него тоже есть карма, слишком сильная, чтобы ею можно было пренебречь. Пока у него еще нет ясного представления о том, что именно он будет делать. Но это уже не имело значения. В глубине души он понимал, что судьба всего мира не будет – не может – решаться Никуму или куншином. Она не может зависеть от воли какого-то одного человека. Человеческая жизнь определяется множеством обстоятельств, то же самое происходит и с ходом истории. Сам он – воин. Боевые линии в его жизни расчерчены давно и закалены кровью, болью и утратами. Такое не забывается. Мороз его забери, Никуму! И куншина… если он примет решение выступить против него. И еще одно понял Ронин этой ночью: он приближается к водовороту событий, к которым стремился всю жизнь. То, что должно случиться, случится уже очень скоро.

А что с Моэру?

Ее прохладные пальцы легли ему на шею.

Она присела рядом с ним.

– Свободна.

Ее голос ласкал его слух.

– Ты услышала, что я думаю о тебе?

Она запрокинула голову, радостно рассмеялась.

– Это словно второе рождение.

Яркий свет переливчатой зари, уже разгорающейся за устремленной ввысь вершиной Фудзивары – тонким мазком кисти по небу, мягко оттенял ее черты. Сероватая зелень и дымка. Темная прядь упала ей на глаза, и Моэру подняла тонкую руку, чтобы убрать с лица волосы. Он остановил ее. Их пальцы сплелись.

– Как? – спросил он.

– Пойдем со мной.

Они поднялись и прошли по татами к ограждению террасы. Она замерла, положив руки на деревянные перила. Ронин встал рядом. Они соприкасались плечами и бедрами.

– Мы расстались, когда я во время атаки сошла с «Киоку». Был шторм, который не был штормом. – Она повернулась к нему; ее длинные волосы разметались по ветру. – Что это было?

– Не знаю. – Он не был уверен, что это правда. В голове все смешалось.

– Смотри, – показала она. – Заря.

Одинокие сосны, чернеющие на фоне разорванного розового горизонта. Величественная Фудзивара. Панорама Ама-но-мори.

Ее лицо было бледно-розовым в утреннем тумане. Развевающийся на ветру шелковый халат, который купил ей Оками в гостинице, резко контрастировал с ее черными волосами. Держа руку у шеи, она поглаживала миниатюрный серебряный цветок на цепочке.

– Я вернулась сюда из-за сакуры, что ты мне подарил.

Утренний ветер трепал ее волосы, и теперь Ронин видел ее как бы сквозь переменчивые кружева, закрывавшие ей щеки и полные губы.

– Я так обрадовалась, когда они появились. Волны уже отнесли «Киоку» далеко от нас. Мы сражались, но нас было мало. Моряки погибали один за другим. В конце концов я осталась одна.

В отдалении послышался крик. Они повернулись в ту сторону. Над пенящимися волнами уже появились первые чайки, низко летавшие над отливавшим медью морем в поисках пищи. Свет восходящего солнца окрасил их белое оперение в розовый.

– Эту сакуру сделал Никуму и придал ей особые свойства. Когда в совете решили заслать буджуна на континент человека, куншин настоял на том, чтобы ему дали какой-нибудь тайный знак с тем, чтобы в случае чего – если с ним что-то случится на континенте, если кто-то начнет ему противодействовать, – об этом узнали бы на Ама-но-мори. Никуму придумал сакуру. Он знал, что буджун не расстанется с ней, пока жив. Они знали, что их человек погиб, но не знали, кто завладел сакурой. Никуму решил, что тот, у кого теперь сакура, наверняка имеет отношение к смерти буджуна. Поэтому он пришел за мной.

Наблюдая за рассветом, Ронин мысленно вернулся в тот день, когда для него потемнело солнце над обсидиановым кораблем, уносившим Моэру.

– Значит, он прилетел.

Она повернулась к нему; в глазах ее промелькнул испуг.

– Да, но откуда ты знаешь?

– Я видел… кое-что, вдалеке.

– Их принесли боевые кони древнего Ама-но-мори… его и еще трех воинов.

– И они вчетвером разгромили целый корабль?

– Разве они не буджуны?

– Ты все еще носишь сакуру. Он узнает, где мы.

– Нет, когда я вернулась на Ама-но-мори, она перестала действовать как маяк.

– Почему ты ее не сняла?

– Это твой подарок.

– Ты его жена?

Она и бровью не повела.

– Я уверена, что ты знаешь. Оками наверняка сказал.

– Хочу услышать это от тебя.

– Я – жена Никуму.

– Тогда что ты делала на континенте человека?

Она повернулась спиной к свету, что разливался по склонам Фудзивары. Ее стройное тело, прижавшееся к нему, затрепетало.

– Как ты меня освободил?

Шепот, ласка, тепло. Что еще крылось за этим вопросом?

– А почему твой супруг держал тебя взаперти?

– Супруги, как и все люди, могут быть добрыми или злыми.

Ее бездонные глаза стремительным водоворотом увлекали его на дно.

– А Никуму какой?

Глаза на мгновение закрылись, преградив ему доступ к взвихренной вселенной. Когда она снова открыла глаза, они блестели от слез.

– Ни то ни другое. Все вместе.

– Загадки.

Он смотрел, как у нее по щекам медленно катятся слезы. Достаточно протянуть руку, коснуться… Только не станет он этого делать. Пока.

– Он боится.

– Чего?

Слезинка на мгновение задержалась на высокой скуле, вздрогнула и упала на татами.

– Он больше не тот Никуму. Что-то…

– Почему он стал вождем сасори?

Она покачала головой:

– Не знаю. Пока меня не было, с ним что-то произошло, что-то ужасное.

– Выходит, Оками прав – он предался злу.

– Нет-нет. – Она схватила его за руки. – Просто он изменился. Иногда… иногда он такой же, как раньше, а потом вдруг становится… как сумасшедший.

Радостные крики чаек. Нашли, наверное, пищу. Небольшими плотными стайками они скользили над самой водой и безостановочно галдели.