ОБЪЯТЫЕ СМЕРТЬЮ

В ослепительной белизне – только два элемента: его сущность и Голос.

Он знал, что вышел Наружу, еще до того, как Голос сказал ему это.

Время превратилось в красочное колесо, вертящееся далеко внизу.

Это конец.

Да – для Ронина.

А для меня?

Умирание мифа. Мысль сияла в его подсознании, словно таинственный замок, выплывающий из тумана.

И еще…

Жизнь за пределами жизни.

Он рассмеялся. Безмятежные пузырьки. Белое на белом.

Раньше я бы, наверное, не понял.

А теперь?

Скажи мне такую вещь. Ты знал Никуму. Почему он послал Моэру на континент человека?

Я его попросил.

С какой целью?

Чья именно цель тебя интересует – моя или его?

Вас обоих.

Никуму послал ее на континент для того, чтобы она подстраховала его брата, которого он, находясь под чужим влиянием, отправил в Шаангсей шпионить для сасори. Мне было нужно другое. Чтобы она кое-кого разыскала. Точно так же, как Боннедюк Последний и Хинд были посланы, чтобы найти тебя.

Кого?

Сетсору.

Черного Оленя.

Так его называют люди.

Я с ним встречался.

Да. Для меня до сих пор остается загадкой, как эта встреча вообще могла произойти на континенте человека. Хинд не подвел своего хозяина.

Он просто не мог его подвести. Для Хинда любовь к Боннедюку Последнему – превыше всего.

Да. Это так.

Ты хотел разыскать Оленя…

И тебя тоже.

Где мое тело?

Отброшено. Оно больше не твое. Ты принадлежишь жизни; оно отдано смерти.

И кем я стану теперь?

С помощью чародейства и древней медицины, с помощью сохранившихся знаний буджунских воинов-магов, с помощью средств, которые даже в мои времена почитались древними, ты, бывший когда-то Ронином, превратишься в последний миф человечества: в Воина Заката.

Глаз Времени поблек, а потом и вовсе исчез. Пропали радужные цвета.

Он брел вперед, в никуда. Ни полей и ни гор. Ни рек, ни болот. Ни долин, ни лесов. Ни пустынь, ни морей. Ни туманов, ни туч – путь свободен. Скорость стремительно нарастает. Он не шел, не бежал, не летел. В какое-то мгновение ему показалось, что он уловил под собой вибрацию мощного тела Кукулькана, Пернатого Змея, но, подумав, решил, что ошибся.

Потом, при отсутствии всяких цветов, он скорей ощутил, чем увидел, как на него надвигается неукротимое море, бездонное, холодное и таинственное. Вдруг поднялся пронзительный ветер, рассыпаясь в пространстве стоном.

Впереди – неспешное вращение вихря.

Свет и тень. Смазанные, искаженные очертания. Сильное головокружение, и вот он стоит уже в чаще леса. Корни, пни, ветви, листва – все черно-белое. Смещение перспективы, когда он ныряет в темные заросли, сквозь сплетения листьев, по гребням откосов, над зелеными кустами, под раскачивающимися ветками.

Что-то сжалось в глубине его существа, когда впереди появилось нечто – намек на форму, надвигавшуюся на него. Ему вспомнился другой день, из другой жизни. Дом, запрятанный глубоко в недрах мира. Он поднялся тогда по лестнице, привлеченный ритмичным звонким тиканьем и отчетливым постукиванием из комнаты на втором этаже, где Боннедюк Последний, скорчившись на причудливом ковре, раскидывал кости, предсказывающие будущее. Тогда ему было страшно, и теперь, когда чьи-то безжалостные ледяные пальцы снова коснулись сокровенных струн его души, его опять захватило то странное, незнакомое чувство. Смерти ты не боишься, сказал тогда Боннедюк Последний. Ты боишься другого… чего?

Оно приближалось. Или это он шел навстречу?

Деревья расступились.

Отодвинулись вдаль.

Он оказался лицом к лицу с Сетсору.

И опять – эти страшные человеческие глаза на покрытой лоснящейся черной шерстью оленьей морде. Немигающий пристальный взгляд.

Подрагивают огромные ветвистые рога.

– Где я? – воскликнул Черный Олень.

И тут же:

– Я послал за тобой корабли. О нет!

Долгий, протяжный крик.

– Останови это! Останови!

Голова его вдруг затряслась. Глаза закатились.

– Ты можешь. Ты должен!

Молчание.

Но если и был еще кто-то в их черно-белом мире, он ничем не выдал своего присутствия.

На черных звериных губах Сетсору показалась пена. Он жалобно заскулил. Его ороговевшие руки потянулись к черному ониксовому мечу, только меча почему-то не было.

– Где ты? – позвал Олень и принялся колотить себя по голове, словно на нем была маска, которую он хотел разбить.

– Хватит!

В его голосе зазвучали визгливые, истеричные нотки.

– Хватит уже надо мной издеваться!

Он попятился, отступая от стоящего перед ним существа.

– Я служил тебе верой и правдой. Я загубил столько жизней во имя твое. Что ты сделал со мной теперь? Что ты сделал со мной?

Он цеплялся ороговевшими пальцами за рога. Черные губы дрожали. Он рассмеялся, и смех его был ужасен.

– Сила. Куда она делась, вся сила? Отпусти меня. Отпусти. Забери из этого ада…

Здесь нет богов, Сетсору, раздался его голос, наполненный странной вибрацией. Олень дернулся, словно ужаленный.

И только теперь – в первый раз – всмотрелся в силуэт, застывший перед ним.

– Кто ты, при виде которого сердце мое наполняется страхом?

На этот вопрос я тебе не отвечу, потому что еще не знаю. Я только знаю, кем был когда-то, давным-давно. И все же твой страх – это и мой страх тоже.

–  Правда? – Олень замер на месте, вытянув шею вперед. – Такой тусклый свет. Я плохо вижу тебя.

Он придвинулся поближе.

– Ага! Теперь знаю, я чувствую. Ты из леса. Ты меня выследил, точно зверя…

Не тебя. Другого.

–  Он мне сказал, что ты умер.

Но я здесь.

–  Я сказал, что ты искал меня в лесу. Что пока ты жив, мне не будет покоя. Ты будешь травить меня…

А еще он сказал, что я умер.

–  Он не стал бы мне лгать.

Он уже солгал.

–  Что тебе от меня надо?

Расстояние между ними заметно сократилось, хотя ни тот ни другой как будто не сдвинулись с места.

Чего надо нам друг от друга?

Голова дернулась, широкие ноздри раздулись.

– Мне вообще ничего не надо – только вернуться назад, в лес под Камадо.

Может быть. В свое время.

–  Он был прав. Ты хочешь моей смерти!

Глаза налились бешенством.

Я не сделаю тебе ничего плохого. И подумай – почему?

Сетсору расхохотался:

– Не сможешь!

Они сошлись в битве, в долгом сражении без конца и без смерти. Он понял это мгновенно. Он знал, что должен разрешить эту головоломку. Разрешить во что бы то ни стало. Иначе они ввяжутся в схватку за пределами самого Времени.

Он был напуган, но подавил нарастающий страх – просто отбросил его от себя. Попытался подумать. Главное – не забывать. Если забудешь… провал… пустота… Огромная косматая голова заметалось у него перед глазами.

– Я ничего не боюсь. Я убиваю, и все!

Олень, кажется, снова впадал в истерику. Она захватила его, сдавила. Чтобы уже никогда его не отпустить. Никогда.

Плотная и глубокая темнота опустилась на мир. Ночь, которая не была ночью. Беззвездная и бесконечная. Черное покрывало. Спать. Уснуть. Саван…

Прорыв сквозь трепещущую пелену. Паруса. Наверх. Крики морских птиц. К теплому солнцу. Ушел. Ушел…

Думай!

Неба нет, горизонта нет, нет земли.

Объятые чернотой.

Они бьются друг с другом, падая и поднимаясь опять. Парализующее смятение. Паника истощает силы. Надо взять себя в руки.

Сосредоточиться. Существование сужается до…

Снова – прикосновение страха. Но это уже другой страх. Что-то крадется во тьме, приближается… И он знает, что это.

Запредельное.

То, что таится за гранью смерти.

Конец.

Нет!

Ничем не сдерживаемое смятение разлилось штормовой волной чувств, и он сразу расслабился, всем своим естеством ощущая его громогласное, оглушительное приближение. Теперь – на отмель. Стоять до конца.

В глубину.

И тут его вдруг озарило – как будто пронзило сияющей молнией. Ослепило энергией.

Ты не причинишь мне вреда, ты не сможешь, сказал он.

Глядя в глаза Сетсору.

Приближаясь.

Без воздуха.

Ты понимаешь, сказал он. Скажи мне, кто ты.

–  Что ты имеешь в виду?

Ты знаешь.

Конвульсивное сжатие темноты.

– Ты сумасшедший!

Взмахи мерзостных крыльев.

Все будет кончено, если ты мне не скажешь.

Сетсору тоже почувствовал это. Теперь.

Я знаю, а значит, и ты должен знать.

–  Боюсь, что…

Это все, что осталось ему. У него.

И все-таки что-то осталось.

Скажи мне.

–  Я, – прохрипел Сетсору, – это ты.

Шелест ветра, и это ушло.

Внизу, далеко-далеко внизу, в самом центре мироздания, извивалось оно – безголовое существо, чье туловище бесконечно тянулось в пространстве. Оно ворочалось, корчилось и блестело, постоянно меняясь и пребывая вовеки неизменным.

Снизу до них долетел шквал соленого ветра. Начали проявляться цвета.

Тело Оленя содрогалось от рыданий. Они удерживали друг друга, обливаясь соленым потом, а потом как бы слились воедино и оказались друг в друге, связанные нерушимыми узами, и теперь он наконец ощутил в отношении Сетсору другое чувство, которое он затруднился бы определить.

Они стали одним существом.

Энергия заструилась в них, и он-они-он увидел бесконечные фанфары живого грома; услышал многоцветное небо, перетекающее из розового в ослепительно белый, из белого – в голубой, из голубого – в лиловый, из лилового – в серый, потом – в коричневый, золотой и оранжевый, потом – в цвет пламени, потом – в цвет ржавчины. Он ощущал взмахи крыльев гусей и ржанок, живыми вымпелами устремившихся на восток. Праздничными парадными знаменами. Он ощущал, как работают мышцы, которые движут этими крыльями.

Один.

Мгновенная вспышка холодного чистого серого цвета.

Зеленое полубеспамятство.

Тепло.

Словно что-то плывет через морские пещеры, у самых основ мироздания – такое знакомое… как будто когда-то, давным-давно, оно уже было здесь. Или ему тогда только казалось, что было.

Он плыл в зыбком мареве мимо отвесных базальтовых и гранитных скал в основании мира. Он рос, увеличиваясь в размерах. Отращивал голову и торс, руки и ноги, ладони и ступни. Постепенно черты его приобретали единственную выразительность, отличавшую его от других. Он протянул руку и прикоснулся к покатому склону Эгира, клубящегося, колыхавшегося, необъятного.

Рядом с ним нарастала структура мира, и он сам тоже рос, медленно вращаясь вокруг своей оси, касаясь шершавой шкуры исполинского существа. Его как бы вскрыли, разрезали вдоль по бокам, от подмышек до самых ступней, и кровь лилась из него черными вздувающимися облаками – пыль другой жизни. А потом кожа мгновенно срослась, но не по линии разрезов. Окрашенная, исполосованная рубцами, татуированная… Он превратился в живой иероглиф, заключавший в себе, может быть, и историю всего человечества.

Снова лопнула кожа, кости раскрошились, кальций и фосфор пылью просыпались в воду. Но беспокойное море, уже само по себе насыщенное этими веществами, влило их обратно в разъятое тело. Из омытых соленой водой элементов сложились новые кости необычной длины, соединенные между собой с величайшим искусством.

Он провалился в беспамятство, успев понять только, что он изменяется, обретает иную форму, что сейчас он текучий и зыбкий, как само море, которое держит его в своих темных и крепких объятиях. А дальше – пока он спал – произошли еще более основательные изменения. Но он уже этого не ощущал.

Милосердное забытье.

Его лицо разлетелось на тысячи обломков, и осколки его растворились в волнах, превратившись в податливый материал в чьих-то невидимых руках, и руки лепили единственный в мире образ – бережно и аккуратно.

Тело расширилось и удлинилось; мышцы начали приобретать упругость, растягиваясь на каркасе из новых костей. Слой за слоем нарастали они бугристыми нагорьями, формируя ландшафт нового тела.

И все это время он грезил.

Вереница сияющих образов проносилась у него в мозгу, как ревущий поток. В этом потоке смешались места, и события, и люди, которых он знал, и сцены из жизни каких-то других людей. Раздираемые в клочья, словно гонимые ветром тучи, догоняющие устремленное на запад солнце.

Плывущие вниз, к земле.

Он стоит, коленопреклоненный, на берегу древнего пруда. Напротив – через зеленую воду – другой силуэт.

Пруд безмятежен и тих. Всеобъемлющее спокойствие, трогательное до слез. Лягушка прыгает в воду, и по воде расходятся круги. Все шире и шире.

Он смотрит на воду. Он ждет, когда появится его отражение.

Теперь ничто не колеблет сверкающей глади пруда. Может быть, только намек на легкий ветерок, безмолвный и неусыпный, проплывает над тихой водой.

Он не знал, не мог знать, каким будет его отражение.

Но даже при этом…

Он пришел в себя и обнаружил, что Ханеда изменилась.

Высокая, открытая комната Никуму превратилась в беспорядочное нагромождение камней и обломков дерева. То ли небо обрушилось. То ли битва титанов случилась здесь и принесла с собой опустошение. Ярость вспорола пространство, рассыпавшись в воздухе ядовитой пылью. И ненависть такого накала, что она пульсировала в ночи. Ханеда – место великой бойни.

Он был один.

Его тяжелые шаги отзывались гремящим эхом в развалинах замка. Язычки пламени трепыхались там, куда были сброшены факелы, догоравшие среди каменной и известковой пыли.

Обнаженный, он спустился по остаткам лестницы, спрыгнув с края провала четырехметровой высоты в заросли криптомерии.

Там не было никого. Ни воробья, ни совы. В эту ночь мир опустел. Даже летучие мыши в ужасе улетели прочь.

Он прошел через безмолвную рощу, насыщенную ароматами. Через широкое болото. Стая гусей пролетела на фоне серебряного полумесяца. Казалось, мерцающий небосвод пульсирует.

Шелестел высокий тростник, бледные стебли которого были усыпаны искорками светлячков. Пронзительно стрекотали цикады.

Он побежал на восток и вскоре добрался до края лугов. Он ускорил шаги, наслаждаясь своей неиссякаемой силой, и пересек равнину, потеряв ощущение времени.

К синим склонам горы.

Фудзивара.

Когда он начал подъем, перед его мысленным взором возникла картина – тонкий рисунок кистью с великолепно построенной композицией и гармоничным сочетанием красок.

Прозрачный воздух сделался морозным. Он поднимался по склону, а звезды мерцали на небе, передавая земле свое древнее послание.

Он двигался легко, беззвучно – так пробирается в джунглях какой-нибудь зверь. Приблизившись к краю небес, он увидел, что на востоке уже исчезают и блекнут звезды. Порыв ветра. Приближается гроза.

Наконец он добрался до холодной пурпурной вершины Фудзивары, и шаги его захрустели по бледно-лавандовому снегу.

Собирался дождь. Клубящиеся тучи нависли так низко, что казалось, еще немного – и он заденет их головой.

Он воздел длинные руки, словно хотел набрать влагу горстями, и в это мгновение небо раскрылось над ним. Дождь хлестал его по лицу, по его новому телу серебристыми стрелами.

Он переживал сейчас тот самый миг, который столько раз представлял себе еще в той, иной жизни, когда он был кем-то другим.

Розовая молния расчертила небо мечущейся дугой. Он рассмеялся. В теле его забурлила мощь, и если бы у него было сердце обычного человека, оно разорвалось бы на куски под воздействием переполнявшей его неизбывной, невероятной силы. Но Ронина больше не существует, а он, стоящий на вершине Фудзивары, в самом центре страшной грозы, прямо под черно-алыми тучами, этими призрачными кораблями посреди бушующего океана небес, уже не был простым человеком.

«Я – Воин Заката, – думал он, переполняясь восторгом, любуясь своими массивными перекатывающимися под кожей мышцами, туго обтягивающими его новое тело. – Я пришел. Берегись, Дольмен».

Сквозь извилистые коридоры Времени к нему хлынула музыка из давно уничтоженной или еще даже не сформировавшейся эпохи. Высокие и низкие голоса, отражающиеся друг в друге, в сопровождении инструментов, звучанием своим созидающих вихри энергии. Музыка разворачивалась в пространстве, приноравливаясь к ритму его сердца. Грохот, как будто обрушились склоны горы.

У самого плеча полыхнула молния.

«Дор-Сефрит?» – безмолвно выкрикнул он.

Но ответом ему было только шуршание дождя, льющегося на вершину горы, да раскатистый гром. Он стоял неподвижно, подставляя лицо струям дождя. Теперь наконец он понял: отныне ему предстоит самому находить все ответы, ибо, оставшись отчасти собою прежним, Ронином-ищущим, он вобрал в себя новую сущность – Сетсору-основателя.

Что еще его ждет?

Он пожал плечами.

Он – Воин Заката.

Теперь, осознав это в полной мере, он заставил свой разум расслабиться. И как только он перестал цепляться за узы, связывавшие его с материальным миром, его мощь вырвалась на свободу, и сознание устремилось в самые недра его естества, куда боялся заглядывать Ронин, и он узрел наконец сверкающую ось своей мощи, островок спокойствия среди вихря неизбывной энергии. Он протянул руки – и руки не дрогнули.

Он прикоснулся к Вечности.

Часть третья

КАЙ-ФЕН