Я полагаю, вы об этом сами хорошо знаете. Например, наркотики всегда были и остаются прибыльным делом. Поэтому конкурентная борьба в этом бизнесе никогда не ослабевала. Ну а юноша был, как я уже говорил, не в меру горячим. Вот его и угораздило однажды по пьянке расхвастаться перед людьми, которых он считал надежными. Но, как он позже уразумел, надежда на быстрое обогащение весьма часто подтачивает дружбу... И вот однажды этот горячий юноша и его старший товарищ попали в засаду, когда возвращались после завершения удачной сделки. Четверо людей из их экипажей погибли, а сам юноша получил тяжелое ранение. Наставник не оставил своего ученика в беде, а выходил его и никогда впредь ни словом не поминал о том инциденте и о материальных и моральных потерях, которых он им обоим стоил. Но, чтобы компенсировать эти потери своему наставнику, тот юноша безвозмездно работал на него целый год и в процессе этой работы еще больше сблизился с ним... А наставник тот был весьма необычным человеком. И вот, когда обстоятельства принудили его уйти из этого прибыльного дела, он передал все тому юноше, который, по сути, не был таким уж не в меру горячим.

Верзила Сун снял свой пиджак и повесил его на вешалку в углу офиса. Затем он расстегнул рубашку, снял галстук и, заголив правую руку и грудь, показал Джейку шрамы, образующие некий замысловатый узор на лишенной растительности коже и делающий эту часть тела Верзилы Суна похожей на полотно какого-нибудь художника-авангардиста.

— Как вы уже догадались, — сказал он, снова застегивая рубашку, — тем горячим юношей был я. А моим наставником, мистер Мэрок, был Цунь Три Клятвы — дракон йуань-хуаня.Да что я вам все рассказываю? Вы и так должны знать о том, что он входит в йуань-хуань.

Джейк недоуменно посмотрел на своего собеседника.

— Почему я должен был об этом знать?

— Да потому, мистер Мэрок, что ваша Блисс — его дочка.

Солдаты из личной охраны премьера вошли в кабинет Чжилиня в министерстве ровно в девять часов утра. Они открыли шкафы с папками, выдвинули ящики столов, разыскивая, вероятно, материалы, связанные с Гонконгом, Митрой и планами Чжилиня по тому региону.

Сам Чжилинь бесстрастно наблюдал, как они хозяйничают в его кабинете, в то время как Чжан Хуа, который привел их в комнату, белый от страха, дрожал как осиновый лист.

После того как солдаты закончили обыск, их начальник прочел официальный приказ, в котором четко и ясно говорилось, что министру и его заместителю надлежит предстать перед трибуналом под председательством самого Премьера.

Чжилинь собрал нужные бумаги в портфель и подал его Чжан Хуа, бросив на него испытующий взгляд.

— Мужайтесь, мой друг, — сказал он внятно, но достаточно тихо, чтобы его не услыхали солдаты.

Медленно спустились они по лестнице и вышли на улицу. Стального цвета дождь падал с небес, обесцвечивая не только стены домов и асфальт, но даже зелень на деревьях.

Нагнув голову, Чжилинь залез в машину, которая ждала их у подъезда. Поморщился от боли, которую вызвало в нем резкое движение. Чжан Хуа сел рядом, устроив портфель на коленях. Он так крепко вцепился в его ручку, что костяшки пальцев даже побелели. Чжилинь чувствовал, что его помощника всего трясет. Ему хотелось хоть как-нибудь подбодрить его, но он понимал, что при посторонних этого делать не следует.

Офицер сидел с ними рядом, двое солдат — на переднем сидении. Чжилинь невольно подумал, не многовато ли охраны для двух пожилых и больных людей.

Прижавшись затылком к дерматиновой обивке сидения, он закрыл глаза. Боль не отпускала его. День ото дня становилось все труднее с нею справляться. Каждый раз ему стоило больших усилий локализовать боль и отправить ее на хранение в какой-нибудь участок тела, где она не очень мешала работать.

Чжилинь открыл глаза. Сквозь завесу боли и дождя он уставился в окно на милый его сердцу Пекин. Любовь к этому городу захлестнула его сердце, оттеснив на какое-то время боль.

Он вспомнил, как лет тридцать назад ездил в Чжоукуцзян, к юго-западу от города, посмотреть на место, где были обнаружены останки Пекинского Человека. Вспомнил, какое волнение он испытал — и даже какую-то странную гордость, — когда разглядывал раскопки.

Время покатилось вспять, возвращая его к заре человечества. Именно здесь, на одной из самых стратегически важных точек азиатского континента, человек оставил древнейшие следы своего пребывания на этой планете.

Здесь, где плодородная долина великой Желтой Реки переходит на северо-востоке в горный массив, где торговцы, совершающие свой опасный путь в северные районы, должны преодолевать водную преграду, и выросло поселение, позднее ставшее Пекином.

В период междоусобных войн, между 403 и 221 годами до новой эры, оно называлось Цзи, что значит «тростник», который рос здесь в изобилии. После заката династии Тан это место потеряло свой статус пограничного района. Став частью северной империи в 936 году, оно стало называться Танцзин. Так его назвали основатели династии Киао.

В начале XII столетия название изменилось на Чжунду, что означает «центральная столица». Столетие спустя монголы сравняли город с землей. Но место было настолько важным со стратегической точки зрения, что Хубилай-хан в 1261 году построил здесь Даду, «великую столицу» монголов. Марко Поло называл этот город Камбалуком, произнося таким образом слово Ханбалык, что означает «город хана». Ко времени посещения его великим путешественником он был уже большим городом.

Когда в 1368 Чжу Йуаньчжень, основатель династии Мин, пришел к власти, он переименовал город в Бэйпин, что значит «северный мир». Придя к власти в 1403 году, один из его сыновей решил перевести сюда столицу из Нанкина, и город был переименован в Бэйцзин, что значит «северная столица».

При этом правителе город принял облик, который он сохраняет, в основных чертах, и поныне. В его северной части были построены новые стены внутри старых фортификаций. В южной — был насыпан земляной вал, на месте которого, повторяя контуры монгольского «города хана», в 1543 была возведена кирпичная стена. Таким образом, Бэйцзин, который иностранцы предпочитают называть как Пекин, имеет как бы два облика: внутренний город скорее квадратный, а внешний — прямоугольный.

Чжилинь повернул голову. Дождь хлестал в стекла лимузина, мчащегося по широким бульварам столицы. Уличного движения почти не было, так как автобусные и троллейбусные маршруты здесь не проходят.

Великая история, великий город. Чжилинь гордился, что был рожден китайцем, что всю свою жизнь прожил в этой великой стране. Он никогда не был на Западе и никогда не стремился туда попасть. Но он знал, что современные технологии идут оттуда. Пусть они кажутся порой ему, коренному китайцу, чем-то вроде ядовитых змей, но без их сладкого яда невозможна цивилизованная жизнь. Правда, есть опасность погибнуть от их яда, прежде чем научишься их укрощать. Но ради того, чтобы не дать своей стране прозябать вечно на задворках современности, он всю свою сознательную жизнь шел по канату над пропастью. Сейчас он понимал, что пришел решительный момент: или он дойдет до конца, или же позволит себя свалить.

Обширный зал, где заседал трибунал, из-за гнусной погоды казался еще мрачнее, чем обычно. При теперешнем душевном состоянии Чжилиня он даже казался ему могилой на дне океана. Как ни странно, сырой запах комнаты напомнил Чжилиню запах раскопок в Чжоукуцзяне, где археологи нашли Пекинского Человека.

Это был запах не только сырости, но и остановленного времени. Мир Чжоукуцзяна нисколько не изменился с тех пор, как по той земле ступала волосатая нога Пекинского Человека. Здесь, в этом просторном зале, ощущение остановившегося времени было не меньшим.

Когда он в сопровождении дрожащего Чжан Хуа и суровых стражей закона приблизился в столу трибунала, он увидел, что У Айпин пришел сюда раньше него. Долговязый министр сидел все в той же позе богомола, сложившись на стуле, в какой он сидел во время их первого открытого столкновения, произошедшего всего несколько недель назад.

Премьер тоже сидел на своем привычном месте, за высоким дубовым столом. На его челе была маска власти: сложная сеть морщинок, которая даже молодых людей превращает в стариков.

Проходя мимо высокого зеркала, Чжилинь непроизвольно бросил на него взгляд. То, что он увидел в зеркале, потрясло его: было такое впечатление, словно маска премьера перешла на лицо Чжилиня.

Все человеческие чувства, переполнявшие сердце Чжилиня, когда они ехали по улицам Пекина, куда-то испарились. Сейчас он чувствовал только холод коридоров власти, по которым он ходит уже много лет. Он подумал, что все то время, которое он потратил, выжидая и наблюдая, прежде чем сделать тот или иной ход, сплести паутину той или иной интриги, терпеливо ожидая именно того стечения обстоятельств, которое позволит ему выйти на ту или иную фазу его генерального плана, — все это время сжалось в мгновение, которое он теперь переживает.

Чжилинь и Чжан Хуа сели.

— Мы сегодня собрались здесь. — начал премьер, — чтобы выслушать серьезные обвинения, которые выдвинуты против одного из наших наиболее заслуженных министров.

Краем глаза Чжилинь заметил гаденькую улыбочку, промелькнувшую по лицу У Айпина. Вот момент, которого его враг ожидал с того самого дня, когда встал во главе министерской клики, поставившей себе целью свалить его во что бы то ни стало.

— У Айпин, — торжественно произнес премьер, — встаньте и повернитесь лицом к трибуналу.

Министр поднялся во весь свой внушительный рост. Под левой рукой у него была зажата папка с бумагами. Без сомнения, компрометирующие меня материалы, -подумал Чжилинь.

— Ши Чжилинь, — продолжал премьер, поворачиваясь к нему. — Учитывая ваш преклонный возраст, я не буду просить вас стоять во время слушания.

— Ничего, я постою, — отозвался Чжилинь с места. Оперевшись о плечо Чжан Хуа, он почувствовал, как в него вливаются силы его молодого сподвижника, помогая ему подняться. — Я еще пока не совсем инвалид.

Премьер кивнул. Прежде чем продолжать, он перевел взгляд в точку, находящуюся где-то посередине между враждующими министрами.

— Вчера вечером специальный курьер доставил мне некоторые документы. — Он зашелестел бумагами, разложенными на столе. — Вот они здесь передо мной. С помощью советников я тщательно изучил их, на что ушла большая часть этой ночи.

У Айпин не смог скрыть торжествующего блеска, появившегося в его глазах при этом заявлении главы государства.

— Надеюсь, вы нашли материалы вполне убедительными, товарищ премьер? — спросил он.

— Вполне.

У Айпин с удовлетворением кивнул.

— В случае какой-нибудь неясности, на вес вопросы может дать ответ заместитель Ши Чжилиня, товарищ Чжан Хуа. — Тут он повернулся так, чтобы видеть лицо Чжилиня. — Чжан Хуа за последнее время много поработал для меня.

— Чжан Хуа, — сурово сдвинув брови, произнес премьер, — подтверждаете ли вы это заявление?

Чжилинь не пошевелился. Высказывание У Айпина, кажется, не произвело на него никакого впечатления. Это весьма разозлило У Айпина, которому очень бы хотелось видеть, как ненавистный враг извивается под его каблуком.

Когда Чжан Хуа поднялся-таки на ноги, хилый на вид Чжилинь протянул руку и поддержал своего более молодого помощника, который чуть не упал. И столько тепла было в пожатии руки наставника, что Чжан Хуа расхрабрился и произнес коротко и решительно:

— Я отвергаю это обвинение.

— Что? — У Айпин сделал было шаг по направлению к своему «мышонку», но премьер остановил его жестом руки.

— Объясните, что это все значит, Ши Чжилинь, — приказал премьер.

— Попытаюсь, товарищ премьер. — Чжилинь глубоко вздохнул. — Уже несколько лет я замечаю, что группа министров, чьи взгляды на будущее страны значительно отличаются от моих и, позволю заметить, от тех, что преобладают в правительстве, все более и более набирает силу. Когда я узнал, что во главе этой ЦУН встал У Айпин, я понял, что пора переходить к решительным действиям. Я вознамерился расставить ему ловушку так, чтобы, попавшись, он разоблачил и себя, и всю ЦУН. Для этой цели я уговорил своего помощника, чтобы он взял на себя роль наживки. Согласно замыслу, товарищ Чжан Хуа должен был сделать вид, что завел тайную интрижку с некой молодой особой. Эта роль очень трудно далась ему, поскольку такие вещи совершенно не в его натуре, а также потому, что из-за секретности операции он вынужден был все скрывать от семьи. Замысел был, конечно, опасным, но он сработал. Обдумывая способы инфильтрации в мое министерство, У Айпин узнал о «любовной связи» моего заместителя и начал шантажировать его сделанными тайно фотографиями. Сделав вид, что страшно испугался «разоблачения», Чжан Хуа согласился поставлять У Айпину всяческую секретную информацию, касающуюся работы моего министерства. Ну и, естественно, товарищ премьер, У Айпин получал такую информацию, какую я хотел, чтобы он получил.

У Айпин побелел от гнева.

— Я не могу слушать эту белиберду! — крикнул он. — Все это ложь и...

— Замолчите! — рявкнул премьер. Он любил время от времени повысить голос, который обычно был мягким и приятным. Он весь подался вперед, налегая облаченной в гимнастерку грудью на дубовую крышку стола. — Как вы смеете уличать кого бы то ни было во лжи! Вы, сам погрязший во лжи и махинациях! Да у меня здесь, под рукой, целая папка документов, уличающая вас и членов вашей ЦУН в растрате огромных сумм из министерских фондов!

— Товарищ премьер, я вам все объясню! — вскричал У Айпин с отчаянием в голосе. — Это никакая ни растрата! Просто я занял эти деньги у своего собственного министерства, чтобы внедриться в гонконгскую фирму «Тихоокеанский союз пяти звезд».

— Про этот ваш «союз» мне тоже известно из этих документов, — заявил премьер, хлопнув рукой по папке. Он произнес эти слова таким тоном, что кровь застыла в жилах У Айпина. — Это не какие-то там домыслы, а подлинные документы, представленные Ши Чжилинем и Чжан Хуа. Они убедительно доказывают ваше тайное сотрудничество с фирмой «Тихоокеанский союз пяти звезд», возглавляемой неким сэром Джоном Блустоуном, о котором у нас есть неопровержимые данные, что он является резидентом КГБ в Гонконге.

— Этого не может быть! — заверещал У Айпин пронзительным голосом. — Этот гвай-лоагент Чжилиня, а не Советов! Я это докажу!

— Не удастся, товарищ У! — ледяным тоном осадил его премьер. — А вот эти документы доказывают, что вы и члены вашей группы по уши увязли в контролируемой! Советами западной фирме, переведя на ее счет двенадцать миллионов долларов государственных денег. Надеюсь, этого вы не посмеете отрицать?

— Нет, но...

— Как вы не посмеете отрицать, что, нанося удары по Ши Чжилиню, вы стремились расширить ваше влияние в правительстве, чтобы добиться радикальногоповорота в его политике.

— При всем уважении, я протестую...

— Вы расскажете этому трибуналу все без утайки или будете отвечать за последствия по всей строгости закона!

— Моя преданность Родине вне сомнений! Я протестую...

— Не смейте говорить о Родине! Я лишаю вас всех привилегий как члена правительства и заключаю под стражу. Суд решит вашу дальнейшую судьбу.

— Это чудовищное недоразумение, товарищ премьер! Вы попались в ловушку, расставленную прожженным интриганом!

— Чуть-чуть не попался, товарищ У. Чуть-чуть. Но, благодаря бдительности товарища Ши и товарища Чжана, вы сами в нее угодили!

В этот момент Чжан Хуа, который во время этой перепалки дрожал сильнее обычного, вдруг охнул и, оттолкнув поддерживающую его руку Чжилиня, тяжело упал на пол лицом вниз.

— О, Будда! — выдохнул Чжилинь. Превозмогая пронзающую его боль, он опустился на колени перед распростертым помощником.

— Чжан Хуа! — восклицал он. — Чжан Хуа!

Премьер дал знал охранникам, и двое бросились на помощь министру, а третий побежал за врачом. Не прошло и пяти минут, как личный врач премьера опустился на колени перед лежащим на полу человеком. Проворив пульс, он покачал головою и с великой осторожностью перевернул его на спину. До самого своего смертного часа это мгновение будет стоять в памяти Чжилиня с кристальной четкостью: добрые руки незнакомого доктора осторожно переворачивают Чжан Хуа; неподвижные глаза на пепельно-сером лице, уставившиеся в потолок.

Он понимал, что это судьба, жестокая судьба скосила его помощника в минуту его торжества. Сердце его кричало от боли. Что значит рядом с этой болью победа над ЦУН, одержанная после многих лет борьбы? Жалкая эта победа, раз Чжан Хуа не может разделить ее с ним. Чжан Хуа, человек чести и долга. Человек, поломавший свою жизнь ради Чжилиня.

Именно такую смерть принято называть героической.

Он чувствовал потерю давнего друга с такой остротой, словно потерял ногу. Остаток своей жизни он проживет калекой. Возможно, он и был калекой всю свою жизнь. Со страшной силой нахлынули на него воспоминания не только лет, прожитых бок о бок с этим человеком, но и. мгновения, когда он оттолкнул от себя Афину и Джейка, Шен Ли и мальчика, который стал Ничиреном.

Склонив голову, он застонал от невыносимой муки: сердце, сокращаясь, посылало по всему телу волны боли, как от никогда не заживающей раны.

Судьба, -подумал он. — Жестокая судьба.

Неужели и детей он потеряет так же внезапно, как потерял лучшего друга?

— Боюсь, здесь ничем нельзя помочь, — сказал врач, подтверждая то, что Чжилинь знал и без него. Врач бросил на премьера виноватый взгляд. — Его. сердце просто перестало биться. Скорее всего, инфаркт миокарда. Но окончательный диагноз можно делать только на основании вскрытия...

Премьер дал знак охранникам.

— Уведите отсюда У Айпина, — приказал он. — Меня тошнит от одного его вида.

В полном остолбенении У Айпин позволил себя вывести, не сказав ни слова. Глаза его были совершенно стеклянными.

Затем премьер вышел из-за стола и спустился с помоста. Он оказался совсем маленьким человечком, меньше даже сморщенного, высохшего Чжилиня. Подойдя вплотную к своему министру, который все еще стоял на коленях возле мертвого друга, он нагнулся и помог ему подняться на ноги. — Пойдемте, — тихо сказал он. — Пойдемте со мной.

За их спиной Чжан Хуа положили на носилки и понесли к выходу.

— Велика ваша потеря, друг мой, — сказал он. — Но сознание того, что вы победили, должно хоть немного смягчить ее. Я распорядился выяснить степень вины остальных членов ЦУН. Но что касается Министра обороны и Первого секретаря партии, то на их арест можно хоть сейчас выписывать ордер. Однако с ними надо действовать с оглядкой. Слишком уж велика власть, которую они успели приобрести... Не изучи я все свидетельства, собранные вами и вашими помощниками в министерстве, я бы ни за что не поверил, что эти люди — я имею в виду ЦУН — имеют такую могущественную поддержку.

— К власти их вознесли такие могучие крылья, которые заставляют вспомнить о Боксерском восстании, — заметил Чжилинь.

— Вот именно, — согласился премьер. — Современные ихэтуани. Они спали и видели, чтобы выжить нас и совершить государственный переворот. В этом вы были абсолютно правы. Необходимо было заманить их в ловушку и сорвать с них личины «слуг народа». Опять, уже в который раз, я вам обязан более, чем жизнью: вы спасаете дело моей жизни.

— Я ваша заслонная лошадь, товарищ премьер, — заметил Чжилинь. — Знаете, в старые годы феодалы использовали на охоте лошадь, которая отвлекала опасного зверя на себя? Так что те, кто мечтает вас свалить, имеют во мне непримиримого врага. Они вынуждены расходовать свою энергию на мою ничтожную персону.

— Все дороги в Китае идут в Пекин, но ни одна из них не минует Ши Чжилиня. — Премьер дружески коснулся плеча своего министра. — Так повелось со времен, которые принято называть, мой друг, незапамятными, не так ли? Но, между прочим, китайцы приносят жертвы тоже с незапамятных времен.

— Боюсь, на этот раз цена победы слишком высока.

— Мы сделаем все, что можем, для увековечивания памяти о нем. Он будет похоронен как Герой Революции. Его старший сын...

— Товарищ премьер, прошу вас, не надо церемоний. Пусть мертвые покоятся с миром.

— Ши Чжилинь, страна должна знать.

— Об этом знаем мы, и этого достаточно. Возможно, даже более, чем достаточно.

Сейчас они находились в дальнем углу Тай Хэ Дяня — Зала Высшей Гармонии. Над их головами окна подымались к потолку, как хрустальные мечи.

— Как ваша боль?

Чжилинь пожал плечами. Что он мог сказать? Серый дождь отчаянно стучал в окна, будто желая, чтобы на него обратили, наконец, внимание.

— Только элементарные частицы вечны, — сказал премьер. — Так учил Будда, хотя, возможно, он и не употреблял этого термина.

— Что делать Будде в современном Китае?

Премьер улыбнулся.

— А разве не Будда вас поддерживал все эти годы, Ши Чжилинь? — Хотя это был явно не риторический вопрос, Чжилинь счел за благо промолчать. — Или вы думаете, что я был не в курсе ваших прогулок в Храм Спящего Будды? Долгих часов, посвященных вами медитации в храме?

— Совсем наоборот, — ответил Чжилинь. — Или, как говорят греки, антитеза.

— Вас в детстве никто не называл мальчиком наоборот, Ши Чжилинь? — иронично осведомился премьер, заложив руки за спину. — Вы сами воплощенная антитеза... Но я должен сознаться, что порой завидую вам: вы можете отключиться от нашей суеты и достичь — как это называется? — полной гармонии с миром через свою медитацию в храме Вофози.

— Далеко не полной, — покачал головою Чжилинь. — Какую гармонию может ощущать человек, лишенный своих детей?

— И что же делать?

— Я должен ехать в Гонконг.

Наступила тишина. Только дождь-анархист исполнял свое сумбурное соло на ударнике, используя для этого окна Зала Высшей Гармонии.

— Вы планировали это с самого начала?

Чжилинь грустно улыбнулся.

— Некоторые вещи, товарищ премьер, даже я не могу планировать.

— Значит, надо ехать. А что дальше? — спросил премьер. — Ведь и там это не кончится.

— Кончится, если это будет угодно Будде.

Они стояли, окутанные туманом веков. В Китае прошлое каким-то странным образом умеет оставаться вечно живым. И всегда такое ощущение, что оно касается вас своей призрачной рукой.

— А если не будет угодно?

— Тогда я не вернусь в Пекин, — ответил Чжилинь.

Духи предков, казалось, говорили с ними нестройным хором.

— Как же мы будем обходиться без вас? — спросил премьер.

Его вопрос прозвучал странно, приглушенный то ли туманом, то ли голосами духов.

— Ветер будет по-прежнему скатываться с горных хребтов, и Желтая Река не остановится в своем течении.

—Нам будет без вас неуютно, как ребенку без твердой руки воспитателя. Мы ведь все еще дети, несмотря на то, что считаем себя единственной подлинно цивилизованной нацией. А, может быть, потому мы и считаем себя таковой, что является детьми.

— Не кажется ли вам, что мы порой бывали слишком кровожадными, отстаивая свою цивилизацию?

— Мы всегда были убеждены, что это способствует всеобщему благу.

— Мне кажется, — сказал Чжилинь, — что это самый суровый приговор нашей политической системе, который мне доводилось слышать.

— Возможно, — сказал премьер как-то отрешенно. — Возможно.

Чжилинь вдруг почувствовал себя страшно усталым, хотя еще и не трогался в путь.

— Все идет хорошо, — сказал он. — Наш главный враг в советском руководстве, Юрий Лантин, замолк навечно и уже никогда не возвысит против нас голос. И генерал Карпов, разработавший операцию «Лунный камень», тоже больше не представляет для нас опасности.

Премьер кивнул в подтверждение то ли слов Чжилиня, то ли своих собственных мыслей.

— Признаюсь, мне казались неубедительными ваши соображения насчет Даниэлы Воркуты. Но характер любого гвай-лопредставляется мне непостижимым. Как вам только удается их разгадывать? А она ведь еще и женщина, в придачу...

— Как учит Лао-Цзы, нет на свете людей, которых умный человек не может так или иначе использовать в своих интересах. Для этого он должен только знать, на что они способны и на что неспособны. Я долго изучал механику власти внутри советского общества и внутри их аппарата, известного как КГБ, пытаясь найти способы заставить их самих делать то, что мы не в силах сделать сами. И я не мог не обратить внимание на личность Даниэлы Воркуты. Ее уникальный ум в сочетании с обстоятельствами, способствующими ее продвижению по служебной лестнице, навели меня на мысль, что она именно тот человек, который нам нужен.

— Но все-таки я не могу понять, как вам удалось предугадать, что она уберет Карпова и Лантина. — Премьеру всегда с трудом давалось произношение иностранных имен. — Или вы все-таки приложили руку к их устранению? Так сказать, оборудовали место для заклания?

— С моей стороны помощь была минимальная, — ответил Чжилинь. — Я только увидел расстановку сил и подбросил Даниэле Воркуте нужную информацию, чтобы привести эти силы в действие. Мы должны возблагодарить Будду, что генерал Воркута действительно обладает той силой духа и тем всепоглощающим честолюбием, которые я усмотрел в ней. Она блестяще сыграла свою роль, это точно. Я только оборудовал сцену.

— Вот это я и называю «оборудовать место для заклания». Но вы сделали больше. Вы это оборудование сделали из ничего. Можно сказать, выковали победу из воздуха, окружающего нас...

— Я только делал то, что считал своим долгом, — мягко возразил Чжилинь, которому вдруг стало почему-то стыдно выслушивать похвалы в свой адрес после того, как он не уберег Чжан Хуа. — Возможно, скоро нам придется опасаться Даниэлы Воркуты еще в большей степени, чем мы опасались Карпова и Лантина, вместе взятых... Хотя мне удалось внушить ей, что путь к влиянию на нас лежит через Гонконг, но никому не дано предугадать, как власть может повлиять на душу человека. Остается себя утешать тем, что скоро у нас будет Камсанг. Пока его опасные секреты удается хранить в тайне. Но я думаю, что скоро нам придется дать возможность и нашим союзникам, и нашим врагам взглянуть хотя бы одним глазком на то, что мы создали в Камсанге. Однако, нельзя забывать уроков нашего кровавого прошлого. Нам нужен Камсанг не для того, чтобы его использовать, а только для того, чтоб он просто был.

Усталость никак не хотела отступать. Чжилинь вздохнул и закончил свою мысль:

— В этом отношении между Юрием Лантиным и У Айпином нет особой разницы. Они оба подталкивали нас к всемирному пожару. Первому хотелось, чтобы мы показали при этом свою неполноценность, второму — свое превосходство. Но мы с вами, товарищ премьер, знаем, что наш путь — другой. И он лежит через Гонконг. Другого пути у нас просто нет... А теперь, товарищ премьер, мне надо вас оставить и я должен с вами попрощаться.

Эти слова вывели премьера из задумчивости.

— Ах да! Простите! Ну что ж? Надо так надо! — Он взял Чжилиня за руку. — Но я надеюсь, что узнаю, как вы добрались?

Чжилинь посмотрел премьеру прямо в глаза.

— Или от меня, или от них.

— Вы уверены, что поступаете правильно?

В конце концов, премьер не выдержал и отвел глаза. Он почувствовал себя еще более маленьким, чем был на самом деле, под проницательным взглядом этого необыкновенного старика. Слова его отдались гулким эхо под сводами Зала Высшей Гармонии, хотя они предназначались только одному ему:

— Я полагаюсь на твою мудрость, Цзян.

Джейк и Блисс стояли, будто на посту, перед зданием фабрики, на которой делали игрушечных самураев. Стояли молча часа, наверное, два, и Блисс это скоро порядком надоело.

— Я даже но знаю, что мы здесь делаем, — сказала она.

Джейк ничего не ответил, продолжая внимательно смотреть на проходную. Распрощавшись с Верзилой Суном, он не поленился оглядеть здание снаружи. Будучи втиснутым среди других строений, оно не имело никаких других выходов, кроме того, по которому вывели Джейка. Задняя стена фабрики примыкала к глухой стене склада. Выше нее по улице было жилое здание с однокомнатными квартирами кукольных размеров.

— Джейк?

Три девушки вышли из проходной. Их волосы, неприкрытые нелепыми косынками, сверкали в свете уличных фонарей.

— Джейк, что с тобой?

— Почему ты не сказала мне, что Цунь Три Клятвы твой отец?

— Во-первых, потому, что ты об этом никогда не спрашивал. А во-вторых, он мне не родной отец. Принял меня в семью совсем маленькой. А своих настоящих родителей я не знаю. По словам Цуня Три Клятвы, моя мать родила меня в Бирме, на пути сюда из Китая.

Она повернулась к нему, но он по-прежнему смотрел в сторону. Она видела только его точеный профиль.

— А что, это так важно?

— Еще бы не важно, — откликнулся он, будто издалека, — раз Цунь Три Клятвы — дракон йуань-хуаня.

Блисс даже вздрогнула от такого заявления, и он впервые за эти два часа оторвал взгляд от выхода с фабрики и посмотрел на нее.

— Кто тебе это сказал? — спросила она.

— Верзила Сун.

— Это неправда.

— Вот как?

Она почувствовала, что он опять напрягся, и отвернулась.

— Давай, небудем разговаривать в таком топе? — мягко попросила она. — Мне очень неприятно.

— Он, извини! — ответил Джейк с издевкой в голосе. — Но подумай, каково мне. Ты обещала мне все рассказать, но не рассказала ровным счетом ничего.

— Но и я мало что узнала о тебе, — робко возразила она. — Дэвид Оу умер, сказав только два слова. Хо йань.Может быть, это что-нибудь и значит, но с таким же успехом это может и не значить ничего.

— А я и не обещал, что ты что-либо узнаешь, пойдя вместе со мной на встречу с Дэвидом. — Джейк не на шутку разозлился, и Блисс не могла не сделать того замечания, пытаясь скрыть, как она боится нарастающей в нем внутренней энергии. У нее было ощущение, будто она, находясь в чистом поле, видит приближающейся тайфун.

— Ты еще не готов, чтобы узнать... — Она остановилась, чувствуя, что говорит что-то не то.

О, Будда, -подумала она, — что я наделала?

Лицо Джейка потемнело от ярости, и Блисс почувствовала, как сжалось ее сердце.

— Я не готов? Кто это решил? Твой отец? Дракон йуань-хуаня?