Время настоящее, лето

Гонконг — Крым — Пекин — Цуруги— Токио — Вашингтон

Эндрю Сойер проснулся, помня в мельчайших подробностях сон, который ему только что снился. Он сел на кровати, уставившись на свое отражение в большом, засиженном мухами зеркале на противоположной стене. Увидел вытянутое лицо, отцовские — синие, как васильки — глаза. Щеточка безукоризненно подстриженных усов, убеленные сединой редеющие волосы на голове.

Рассеяно он пригладил их рукой, испещренной бурыми пигментными пятнами. Интересно, подумал он, когда это волосы начали так активно выпадать? Наверно, в то же самое время, когда появилась первая седина в усах — рыжевато-светлых, какими они были у него в лучшие годы... Где они теперь, эти годы?

Облокотившись рукой на сатиновые простыни, другой он потянулся к фарфоровому кувшину с водой, стоявшему на ночном столике. Налил стакан и с жадностью выпил. Надо позвонить Питеру Ынгу, -подумал он, делая большие глотки. — Питер точно знает надежную сам-ку.

Сойер поставил стакан, и при этом его взгляд опять упал на пигментные пятнышки на тыльной стороне ладони. Кожа совсем стариковская, подумал он. Как сильно выступают голубоватые вены, как неприятно в них пульсирует кровь, поддерживая жизнь в этом старческом теле.

Обычно он не слишком задумывался над бренностью человеческого существования. Являясь тай-пэнемфирмы «Сойер и сыновья» утке более сорока лет, он всегда был поглощен делами. Даже смерть его первой жены Мэри во время урагана 1948 года не слишком отвлекла его.

Теперь, когда ему уже семьдесят, он бы тоже не задумывался о быстротекущем времени, если бы не сны. И не смерть Мики.

Ему было двадцать восемь, когда Мэри покинула его. Судьба? Может, это и так, но Мики было всего восемнадцать месяцев, когда она умерла... Долгие годы мысль о том, чтобы жениться во второй раз, не приходила ему в голову. Возможно, она бы так и не пришла никогда, если бы не увещевания Питера Ынга, его компрадора[25], его главного и незаменимого советника. Питер Ынг считал, что тай-пэнюнеобходимо иметь наследника, которому он мог бы передать бразды правления своей фирмой.

Но только десять лет назад он повстречал особу, к которой почувствовал интерес. Сьюзан Уэллс была на тридцать лет его моложе, и их свадьба вызвала настоящий скандал в колонии Ее Величества. Он напомнил Сойеру о другом назревающем скандале, от которого его спас тридцать лет назад Ши Чжилинь в Шанхае.

Из всего его многочисленного семейства внутри фирмы только Питер Ынг был искренне счастлив за него.

Но женитьба не оказалась счастливой. Год спустя Сьюзан умерла от родов. Родившаяся девочка, которую Сойер назвал Мики, прожила восемнадцать месяцев и тоже угасла, подкошенная целым букетом детских болезней, с которыми она появилась на свет.

Вот Мики ему сегодня и приснилась.

Сойер потянулся рукой к телефону и набрал знакомый номер.

— Извини, что беспокою тебя так рано, Питер, — сказал он в трубку, — но я должен тебя увидеть немедленно. — Немного помолчал, слушая, что тот говорит. — Да нет, лучше в офисе. — Затем, рассердившись на себя самого за то, что неприятности заставили его забыть правила приличия, прибавил: — Как Джоселина? Как дети? Хорошо. Значит, через сорок пять минут, да?

Принял душ, побрился и, облачившись в великолепный льняной с шелковой ниткой легкий костюм цвета кофе с молоком, Сойер покинул свои апартаменты, спустился вниз и погрузился в кондиционированную прохладу своего «Роллса», не обращая внимания на шофера, услужливо распахнувшего перед ним дверцу. Вышел он из машины на Сойер-плэйс, единственной улице Гонконга, названной в честь американца. За углом проходила главная улица, Коннот-роуд, весьма оживленная даже в этот ранний час.

Сойер посмотрел, запрокинув голову, на здание, занимаемое фирмой «Сойер и сыновья». Налево от него было здание фирмы «Маттиас, Кинг и Компания» — их соперников еще с тех пор, как европейцы начали осваивать Гонконг.

Поднимаясь по ступенькам из розоватого мрамора к массивным двойным дверям из красного дерева, отделанным бронзой, Сойер подумал о том, как все в жизни меняется. Когда-то в молодости он верил, что бессмертен он сам. Затем, до недавних, ему казалось, что бессмертна одна только его фирма. В свое время он не придал особого значения истерическим воплям по поводу возвращения Гонконга Китаю в 1997 году. И вместе со всеми понес значительные убытки в 1980 году, когда индекс Ханг Сенга упал практически за ночь на сто пунктов. Но, в отличие от многих других тай-пэней,которые продолжали распродавать акции и в последующие дни, Сойер дал своим людям команду покупать. Его дальновидность принесла плоды год спустя, когда боязнь за недвижимость прошла, и индекс Ханг Сенга пополз вверх. Вот тогда и оказалось, что «Сойер и сыновья» является главным держателем акций дюжины новых предприятий, начинающих преуспевать после годичного штопора, в который экономика колонии вошла после того скандального заявления китайского руководства.

Лично Сойер считал, что все это говорится так, для сотрясения воздуха. Китайцам надо заботиться о том, чтобы поднять свой престиж, и они, как истинные азиаты, делают это, мстительно мечтая, чтобы английская королева поклонилась им в ножки. Все это хорошо и чудесно — на словах. Но на деле все значительно сложнее. Коммунисты отлично понимают, что способны управлять сложнейшим механизмом Гонконгского бизнеса не лучше, чем ходить по поверхности луны. Если этот механизм сломается, то китайская казна понесет чудовищные убытки. О китайских коммунистах можно говорить что угодно, но они явно не дураки.

И Сойер оказался прав. Новое заявление правительства о том, что колонии предоставляется пятьдесят лет переходного периода, в который все останется неизменным, не было для него сюрпризом. Тем не менее, нервозность в колонии после второго заявления нисколько не уменьшилась, как можно было ожидать, а даже увеличилась.

В душе многие бизнесмены не верили коммунистам, не доверяли их словам. Даже подписанные официально соглашения ничего не меняют, считали они. Кто остановит Китайскую Армию, если она, в нарушение соглашения о пятидесятилетнем переходном периоде, войдет в Гонконг в ночь на 1-е января 1997 года?

Но некоторые все же несколько успокоились, получив эту отсрочку. Однако в этом тоже было мало хорошего, потому что они успокоились только потому, что лично их мало тревожило, что станет с колонией через пятьдесят лет. Сойер понимал, что это ненадежное спокойствие. Корни процветания Гонконга уходили в семейные торговые предприятия, предполагающие преемственность и прирост благосостояния с каждым следующим поколением.

Так что, по большому счету, эта пятидесятилетняя подачка не уменьшила опасений за будущее Гонконга.

Если слухи о том, что Маттиас и Кинг выводят свой капитал из Гонконга, подтвердятся, тогда поможет Бог всем нам, -подумал Сойер, — включая и коммунистов. Закрытие старейших и самых уважаемых тайпэньских домов может оказаться смертельным ударом по доверию инвесторов.

Войдя в свой офис, занимавший почти половину верхнего этажа здания, Сойер сразу же направился к внутренней двери, ведущей в его, как он выражался, «берлогу». Одна из стен его кабинета представляла собой сплошное окно десяти футов высотой, обращенное на север.

Сквозь его толстое стекло был виден весь Цзюлун в серой утренней дымке. От пристани Виктории отваливал «Звездный паром». Вот он уже поравнялся со старой башней с часами наверху — там когда-то был вокзал.

Сойер повернулся, услышав звук шагов в передней. В следующую минуту в комнату вошел Питер Ынг. Это был маленький, одетый с иголочки китаец с широким лицом уроженца Кантона и умными глазами, которые все замечали. Как обычно, на нем был темно-серый легкий костюм и лакированные туфли.

— Доброе утро, тай-пэнь. -произнес он высоким, распевным голосом. — Я принес наш завтрак.

— Доброе утро, Питер. Спасибо.

Ынг поставил на стол два пластиковых корытца с рисом, приправой и кусочками нежного мяса. Они сели друг против друга и, ловко орудуя пластиковыми палочками для еды, принялись за завтрак. Чай пили тоже из пластиковых чашек. Такой уж у них был ритуал: приходя в офис в такую рань в связи с каким-либо кризисом, необходимо прежде всего подкрепиться. Это настраивает мысли на спокойный и несуетливый лад. А спокойные и несуетливые мысли — лучший способ борьбы с кризисом.

— Плохие новости, тай-пэнь, — сказал Питер Ынг, отодвигая в сторону пустое корытце. Китайцы не любят говорить о делах, когда едят. — Я слышал, сегодня Маттиас и Кинг объявят о том, что перебираются на Бермуды.

Сойер закрыл глаза. Он сидел не шевелясь, прокручивая в уме разнообразные возможности, открывающиеся перед ним в связи с этим.

— Индекс Ханг Сенга уже в понедельник начнет пикировать, это абсолютно точно! — продолжал Ынг. — Вопрос только, насколько сильно он упадет, и сможем ли мы вообще продавать акции в этот день.

Сойера открыл глаза.

— Никаких распродаж, Питер. Никаких. Мы — плоть от плоти колонии. Маттиас и Кинг всегда были паникерами. Никогда бы не поверил, что они могут так далеко зайти, но факт налицо. Может, как подданные Ее Величества, они и получат значительную скидку на налоги в Бермудах и таким образом что-то выгадают. Но в остальном, мой Бог! Ты только подумай, какие возможности открываются перед нами, когда Маттиас и Кинг уберутся из Гонконга! «Сойер и сыновья» будет крупнейшим и самым уважаемым из тайпэньских домов в Гонконге!

— Но они говорят, что этот шаг ни в коей мере не отразится на масштабе торговли, которую они ведут здесь, — возразил Ынг.

— Пустые слова ради спасения лица, — холодно заявил Сойер. — Мы с тобой, как и всякий другой предприниматель, знаем, что отныне здесь у них уже не будет таких возможностей для бизнеса. Как только они снимутся с места, они сразу же станут здесь чужаками. Самые выгодные проекты будут закрыты для них.

— Но здесь есть еще и китайские торговые формы, которые могут конкурировать с нами, — напомнил Ынг.

— Т.И. Чун и Цунь Три Клятвы развернулись весьма широко и по части перевозок, и по части складирования.

«Тихоокеанский союз пяти звезд» скупил многие совместные предприятия здесь и на Новых Территориях.

— Могу тебе сказать по секрету, что неустойчивый рынок очень сильно повредит Цуню. У него последнее время появились финансовые затруднения. После того, как он вместе с «Маттиас и Кинг» влез в Камсангский атомный проект в Китае. Их уход может поставить его в опасное положение.

— Не только его, но и китайское руководство, — сказал Ынг, — если Ханг Сенг начнет падать в понедельник.

— Еще бы! В этом не может быть никаких сомнений. И следует быть готовыми воспользоваться этим в своих целях. В частности, война между Т.И. Чуном и Цунем Три Клятвы — тоже в наших интересах. Всякая война высасывает ресурсы у всех ее участников.

— А Пак Ханмин?

— Совместное предприятие Цуня? Да. Через Пак Ханмин и Камсангский проект Цунь пытается пустить корни в том регионе. Причем только проект камсангского уровня может помочь ему это сделать. — Глаза Сойера блеснули. — Тут мы, пожалуй, имеем дело с ахиллесовой пятой нашего главного конкурента.

— И вы думаете, что Чуна и Блустоуна осенила та же идея?

Сойер закончил свой завтрак.

— Поживем — увидим, — сказал он.

Питер Ынг начал собирать со стола остатки Трапезы.

— До чего же глупы эти коммунисты, что проявляют нерешительность! Эта пятидесятилетняя отсрочка ничего не решает. И уж, конечно, она не поможет им сохранить собственность в неприкосновенности.

— Я думаю, — сказал Сойер, — они просто не имеют четкой идеи, как им вести себя в сложившейся ситуации. Она нова сама по себе, и коммунистический Китай исторически не умеет вести себя в новой ситуации. Посылать войска или не посылать? Вмешиваться в управление колонией после 1997 года или не вмешиваться? Национализировать всю промышленность или не всю? Пока они, очевидно, не имеют ответов на эти вопросы. Но в конце концов они у них будут. Китайцы — великие прагматики. Им не нужны новые земли, у них нет опыта в бизнесе, у них большие трудности в общении с остальным миром. Так что они нуждаются в нас — во всяком случае, пока — в качестве посредников, которые будут делать за них их работу. Это лучший способ «спасти лицо», как они выражаются... Пусть англичане отзовут своего губернатора отсюда. Это не важно. Губернаторы уже давно лишились всякой власти. Так или иначе, она и сейчас — у китайцев. Но Гонконг — единственный реальный канал, по которому Китай может общаться с Западом, получая от него материальные средства и технологию.

— Да, что ни говори, а решение «Маттиаса и Кинга» — это поражение китайской политики, — глубокомысленно изрек Питер Ынг.

— Верно. И для нас важно постараться использовать ситуацию так, чтобы их поражение обернулось нашим триумфом, — подытожил Сойер.

Какое-то время они оба молчали, прислушиваясь к звукам просыпающегося офиса: приглушенно звонили телефоны, раздавались голоса служащих, открывались и закрывались двери, по коридору цокали женские каблучки.

— Тай-пэнь?

Глаза Сойера опять закрылись.

— Да, Питер?

— О чем вы хотели поговорить со мной?

Сойер вздохнул.

— О Мики.

— О Мики?

— Сегодня она приходила ко мне во сне. В царстве духов она повстречала кого-то, и теперь хочет за него выйти замуж.

Хотя она умерла ребенком, но духи не имеют возраста. Китайцы верят, что духи, как и живые люди, могут страдать от одиночества, мечтать о счастье, стремиться к цельности. Вот что имел в виду Сойер.

— Но это просто прекрасно, тай-пэнь, -сказал Ынг, всем телом подаваясь вперед для убедительности.

Сны такого рода весьма часты у китайцев, потерявших своих детей. Ынг подумал, что это очень интересно, что тай-пэнюснятся такие сны, но вряд ли это так уж удивительно. Хотя чужеземцы вообще-то не могут входить в контакт с духами, но Сойер, конечно, врос в китайскую культуру.

— Теперь ее дух обретет счастье. Она сказала, за кого хочет выйти?

— Вот его имя, — ответил Сойер, пододвинув через стол листок бумаги. — Надо пригласить сам-ку,чтобы она узнала адрес этого человека и устроила все, что надо для свадьбы духов.

— Это очень благоприятный знак, тай-пэнь, -сказал Ынг, беря листок. — Я знаю подходящую сам-ку. Не исключено, что к ней уже обращались родственники того покойника насчет Мики. Сны такого рода обычно одновременно посещают обе семьи. — Он поднялся из-за стола. — Я ей позвоню немедленно.

Оставшись в одиночестве, Сойер опустил обе руки на полированную крышку стола. Когда он их поднял, на столе остались отпечатки его ладоней, быстро исчезающие. Как Мики.

Сэй Ан, его секретарша, стояла в дверях. Очевидно, она только что зашла.

— Тай-пэнь,вам что-нибудь нужно?

Эндрю Сойер медленно покачал головой.

На даче было так тихо, что она слышала воду и ветер. Уже довольно поздно, но все еще светло — ее любимые часы в летнее время. Каркнула пролетающая ворона, и ее хриплое карканье раскатилось по вечернему небу, как гром.

Даниэла спустилась в погреб и, вынув пару кирпичей из стены, достала записную книжку из потайного места. В таких вот местах в послереволюционные годы в России хранились иконы. Мать ее была верующей, но скрывала это даже от мужа. И сейчас Даниэла сделала точно то же, что на ее глазах не раз проделывала мать, хотя извлекла она из тайника не икону, а другой, но не менее ценный для нее предмет.

И опасность ее действий была сродни той, которой подвергалась мать, пряча от отца икону. Ей было приятно осознавать, что она скрывает от мужа нечто сокровенное. Символ внутренней свободы. Вот и Даниэла поступала так же в отношении Карпова.

Она присела за грубо сколоченный столик и, положив перед собой текст и шифр, принялась за работу. Металлический абажур настольной лампы отбрасывал на нее сноп яркого света.

Работа шла быстро и четко, потому что шифр был придуман ею самой. Секретная работа требует особенной четкости. Снова Даниэла вспомнила о своей матери, тайно работавшей на Русскую православную церковь и приобщившую к этому и дочь. Общая тайна сблизила их, как двух заговорщиков.

Посещения церкви были для Даниэлы праздником духа, по эмоциональному заряду сравнимым с оперным представлением. Хотя она не стала религиозной в полном смысле этого слова, но уважением к религии прониклась. Даже в этом юном возрасте она почувствовала вечность и непреходящую ценность идей, проповедуемых церковью. Феодализм ушел, капитализм уходит. Возможно, и социализм уйдет. Но Бог — он вечен.

Матери не надо было говорить ей об этом. Эти мысли были ее собственным маленьким открытием. Позднее она еще более укрепилась в убеждении, что все политические системы временны, ибо являются продуктом деятельности человека.

Закончив дешифровку, она закрыла записную книжку и положила ее на место, заботливо прикрыв кирпичами. Затем вернулась к столу и задумалась над последним донесением Медеи.

«Медея» — так назывался проект, существовавший уже более трех лет. Главным исполнителем его был человек, которого завербовала сама Даниэла. Столкнулась она с ним случайно, занимаясь другим, более прозаическим проектом. Тот проект был благополучно завершен. Но в процессе работы Даниэла собрала сведения о всех людях, которых он так или иначе касался. Один из таких людей был Чжан Хуа, высокопоставленный чиновник в китайском коммунистическом руководстве. Как оказалось, его младший брат жил в Гонконге. Даниэла приказала установить за ним слежку и скоро получила подробную картину взаимоотношений в семействе Чжан Хуа.

Собрав эту информацию, она бросила пробный шар. Чжан Хуа отказался от сотрудничества, чему она, впрочем, не удивилась. Но когда Даниэла организовала задержание жены его брата и воздействовала на чиновника с этого фланга, он через сорок восемь часов капитулировал.

Даниэла не отпустила заложницу, пока не удостоверилась, что первая информация, переданная ей ее новым агентом, соответствует истине. В течение трех следующих месяцев Чжан Хуа передал ей еще три донесения. Все они содержали важную информацию, впоследствии полностью подтвердившуюся.

Первое время Даниэла чувствовала сильное искушение сообщить о своем триумфе Карпову и получить за это медаль. Но потом заколебалась. И чем больше она думала, тем большую чувствовала уверенность, что может одновременно и отличиться, и сохранить собственный канал в Пекине. Когда переданные Медеей образцы были доставлены ей, она сама тщательно все проверила, сделала пробы воды. И когда ее люди арестовали трех инженеров, которые, как оказалось, работали на китайцев, Карпов захотел немедленно узнать, откуда она получила эти сведения. И тогда она сказала полуправду, что, мол, были кое-какие подозрения, да еще кое-что просочилось по ее обычным каналам. Все это звучало весьма убедительно.

Она получила медаль и сохранила Медею для себя. Теперь, читая последнее донесение, она радовалась, что так поступила. В донесении говорилось, что внутри китайского руководства идет ожесточенная борьба по вопросу о Гонконге. С самого начала сформировалось два лагеря. С одной стороны, сторонники жесткого курса желали бы вернуть полный контроль над колонией Ее Величества уже в 1997 году. Они говорят, что, мол, стыдно терпеть такое положение, при котором иностранцы управляются столь успешно с исконной китайской территорией, «гнусным образом отторгнутой в 1842 году». И, мол, дело чести Китая доказать, что коммунисты с этим прекрасно и сами справятся, что Китай может занять место среди других великих держав в сфере бизнеса, начав с управления Гонконгом.

Этим «ястребам» противостоят так называемые «прогрессисты». Их позиция, по словам Медеи, в большей степени находится в русле исторического развития китайского национального духа, чем высокопарной коммунистической фразеологии их оппонентов. Прогрессисты верят в способность их страны развиваться, учась на собственных ошибках, и считают, что единственный способ для нее сохранить свою жизнеспособность в XXI веке — адаптировать применительно к собственным нуждам опыт западной культуры. Во всяком случае, на ближайшее будущее.

Они говорят, что сломать отлаженные механизмы деловой жизни Гонконга — значит рисковать перегородить денежный ручеек, по которому миллионы долларов перетекают в Китай, или, во всяком случае, так основательно испортить его русло, что денежки будут уходить в землю. Последние шесть лет — Даниэла знала об этом в результате своих собственных наблюдений — посланцы коммунистического Китая активно внедряются в деловую жизнь колонии. Доходы их все возрастают.

Да и ее — тоже. Поскольку она сама запустила там свою программу — для начала. Чтобы программа дала весомые плоды в будущем, она и затеяла игру с Медеей...

Ага, вот и самый главный пункт донесения. Один из прогрессистов, чиновник «очень высокого ранга», уже давно проводит свою собственную гонконгскую операцию. По словам Медеи, она преследует две главные цели. Во-первых, способствовать тому, чтобы восторжествовал их подход к решению гонконгской проблемы. Во-вторых, овладеть методами тайного контроля над циркуляцией денежного и золотого запаса внутри колоний Гонконг и Макао[26].

Контролировать Гонконг! Это заветная мечта самой Даниэлы. Но до недавних пор она была не достижима. Навязчивая идея Карпова поскорее запустить программу «Лунный камень» беспокоила ее, особенно после того, как подключение к ней Лантина делало ее реальностью. Советское бряцанье оружием в Азии, по ее мнению, может иметь опасные последствия. Карпов и Лантин казались ей двумя подростками-недоумками, затеявшими игру «кто первый сдрейфит», заключающуюся в том, что они несутся на сумасшедшей скорости по полосе встречного движения навстречу другой машине. Только машина, на которую они направляли свой драндулет, — веками копившееся национальное богатство Китая, а в обоих багажниках лежат ядерные боеголовки.

Даниэла всегда считала, что есть другие способы заставить Китай ходить по струнке, кроме пограничных инцидентов. Например, воздействовать на него через «Гонконгский плацдарм». А теперь, увидя первые плоды Медеи, она в этом убедилась. Внедрившись в экономику Гонконга, можно оказаться в самом сердце коммунистического Китая.

Наблюдая за движением золота в колонию и из нее, держишь руку на пульсе этого сложнейшего организма. А богатства, перетекающие через Макао! Они нигде не регистрируются, они никем не контролируются. Доходы торговых домов — хотя бы частично — «уплывают» этим путем. Огромная часть их уходит в швейцарские банки так незаметно, что владельцы акций не могут даже пощипать с них дивиденды.

Держать руку на таком пульсе — это же просто мечта для шпиона! Владеющий подобной информацией имеет доступ к самым сокровенным секретам торговых домов Гонконга, и тай-пэнивыполнят любое требование этого человека, побоявшись разоблачения.

Даниэла перечитала абзац. Ее пульс участился. Неужели такое возможно? От одной мысли о том, что она сможет контролировать ту фантастическую операцию и использовать ее в своих целях, начинала кружиться голова. Это же чистое золото, подумала она. Если все это действительно так. Если. Какое доказательство предлагает Медея?

Она сделала несколько глубоких вдохов, прежде чем дочитать донесение: русские буквы плыли у нее перед глазами.

"Информация пока неполная, — прочла она, — но не сочтите недостаток деталей за недостаток точности. Сведения получены из абсолютно надежного источника. Подлинным движителем операции является не китаец, а европеец: некто Джон Блустоун, один из пяти тай-пэней.возглавляющих фирму «Тихоокеанский союз пяти звезд». Это один из крупнейших торговых домов Колонии".

Блустоун! Ну и дела! Великий Боже, как такое возможно? Она продолжила чтение. К донесению прилагалась фотокопия страницы официального документа.

Даниэла взглянула на последний лист. Черно-белый микроснимок, увеличенный до размеров 20Х28 см. Она достала из ящика стола четырехугольную лупу и пробежала глазами строчки документа. Дойдя до печати и подписи «чиновника очень высокого ранга», она остановилась.

Тщательно скопировала иероглиф и прочитала то, что получилось.

— Ши Чжилинь! — произнесла она. Теперь у нее было необходимое доказательство.

Цунь Три Клятвы сидел за лучшим столиком в китайском ресторане на Козуэй-Бэй. По правую руку от него сидела китаянка потрясающей красоты. Ее плоское с высокими скулами лицо было одним из тех немногих, которые способны вскружить голову любому, используя минимум косметики. Оно одинаково прекрасно в постели в ранние утренние часы и при ярком искусственном освещении вечером.

Слева от Цуня Три Клятвы стоял шкафчик, битком набитый ласточкиными гнездами, цены на которые колебались от четырех до ста гонконгских долларов. Посетители сами выбирали одно из них, превращаемое потом поваром в неописуемо вкусный суп. Конечно, приготовление его — высокое искусство, равно как и выбор подходящего для этих целей гнезда. Цунь Три Клятвы владел последним из этих искусств на уровне мастера.

Он только что преподнес своей любовнице, Неон Чоу, изумрудное ожерелье. Неон Чоу работала в приемной губернатора, и в течение всего дня оставалась серьезной и сдержанной, как и обязывало ее положение. Больше всего ей нравилось в Цуне Три Клятвы, что он был способен ее обожать и в ее естественном состоянии.

Когда он открыл коробочку, она завизжала от восторга и бросилась к нему на шею прямо через стол, заставленный тарелками.

— Оно просто великолепно! — воскликнула она, примеряя подарок.

Черный локон упал ей на лоб, и она эффектным жестом руки отбросила его. Цунь Три Клятвы посмотрел на нее и почувствовал волнение не только в своем сокровенном члене, но и гораздо выше — в районе сердца. Он не переставал поражаться тому, как эта девушка — ей было только 23 года — воздействовала на него. Достаточно было лишь одного движения ее изумительно грациозной руки, лишь одного легкого прикосновения к его плечу, одного ее смеха, чтобы его душа воспарила к небесам. Так высоко, что дождь и тучи обволакивали его тело.

Цунь Три Клятвы подозвал официанта и сделал очередной заказ: чай гуаньинь(Железная богиня милосердия). Этот чай до того крепок, что его подают в чашечках размером с наперсток.

— Я рада, что мы наконец вместе, — сказала она. — А то мой внутренний голос уже начал мне говорить, что ты пресытился мной.

— А что тебе говорит это ожерелье?

— Подарки всегда приятны, — протянула она, а затем слегка надула губки, зная, что это всегда сводит его с ума. — Но ты проводишь слишком много времени с Блисс. Я уже начинаю беспокоиться.

— Мои дела тебя не касаются.

— Какие могут быть дела с собственной дочерью?

— Ты что, оглохла?

Губки надулись еще больше, но на этот раз Цунь оставался нечувствителен к их колдовской силе. Он думал о чем-то своем, и это было плохим знаком для Неон Чоу.

— Ты иногда относишься ко мне, как к ребенку. А я уже вышла из детского возраста. — Она вскинула голову.

— Губернатор в таком тоне со мной никогда не разговаривает. На работе меня уважают.

— Тогда открой для него свои жадеитовые ворота, — буркнул Цунь. — Губернатор или не губернатор, а он всего лишь гвай-ло.Вот уж не думал, что ты такое значение придаешь мнению этих придурков-варваров! Неон Чоу поняла, что хватила через край.

— Извини мою ревность. — Ее голос упал до жаркого шепота. — Когда ты не со мной, я думаю только о тебе. Если я хочу быть с тобой всегда, разве я заслуживаю, чтобы со мной обращались как... как с кучей дерьма?

Цунь Три Клятвы фыркнул. Это означало, что он обдумает этот вопрос на досуге. Если она будет вести себя хорошо.

Неон Чоу преданно посмотрела на него и положила свою идеальной формы ручку на его лапищу. Глаза ее были темнее ночи и ярче камней ее нового ожерелья. Ноготки скребли его кожу с какой-то невероятной деликатностью.

— Я обожаю твой подарок, — прошептала Неон Чоу, перебирая пальчиками изумруды, закрывающие трогательную впадинку на шее. — Я обожаю тебя.

Цунь Три Клятвы почувствовал, как под столом приподымается его сокровенный член.

Ярость. Красное сердце тьмы. Буря ушла, оставив его над бездной собираться с силами. Ярость согревала его, исцеляла его раны или, во всяком случае, гасила их боль.

Он видел силуэт каменной хижины на той стороне провала и чувствовал, что хочет побывать там. Пошел по каменистой осыпи налево, но, обнаружив через сотню метров, что тем путем не пройти, вернулся. В конце концов нашел место, где можно спуститься.

Серый туман клубился вокруг него, когда он полз вниз по грязному склону. Порой камень, на который он наступал, не выдерживал его тяжести, и тогда Джейк падал и начинал скользить, обдирая себе кожу на руках об острые камни. Остаток пути он проделал уже на спине.

Достигнув самого низа, он быстро пошел вперед через туман. Ему не хватало воздуха, и сердце стучало, как паровой молот. Ярость.

Ни неба, ни горизонта. Мир вокруг стал перламутровым, будто Джейк оказался внутри раковины. Когда он задевал ногой камень, звук этот, отбрасываемый скалами, множился и улетал вверх, сливаясь с криком коршуна, треньканьем цикад, шумной возней в кустах горностая или барсука. Мозаика звуков.

Не замечая ничего вокруг себя, Джейк поднялся выше к тому месту, где он видел в последний раз Марианну. Вот площадка, где она упала. На ней никаких признаков крови: дождь все дочиста смыл.

Он поднял голову.

— Ничирен! — зарычал он, как дикий зверь. — Я убью тебя!

Около дома он остановился. Входная дверь распахнута, на энгаве -никого. Внезапно гробовую тишину нарушило позвякивание, и Джейк резко обернулся на звук. Фурия — голос лета. Перезвон колокольчиков, как детский смех на взморье. Такой живой!..