Сока закрыл книгу и начал раздеваться. Обнаженный до пояса, он тихонько прошел в ванную. Идти ему надо было мимо комнаты Малис. Дверь была приоткрыта, и он остановился перед нею.

Он почувствовал, как гулко забилось сердце. Мысли смешались, он слышал собственное тяжелое дыхание. А затем, совершенно непроизвольно, он шагнул вперед и, словно во сне, толкнул дверь.

В памяти его возникла танцующая Малис, а перед глазами – стоявшая в нише ее постель.

Он вытянул голову. Во рту пересохло.

Теперь он видел Малис. Она лежала ногами к нему, сбросив покрывало. Шторы на окнах были отдернуты, чтобы ничто не могло препятствовать свежему воздуху.

Глаза Сока привыкли к темноте, и он задохнулся и прикусил губу. Потому что он увидел, что Малис лежит совершенно обнаженная. Он увидел ее маленькие грудки, нежно очерченный живот, а ниже, в тени... Что там было ниже?

Вдруг она зашевелилась, повернулась. Проснулась ли она? Открыла ли глаза? Он похолодел. Ему хотелось убежать, но ноги словно приросли к полу. Он не мог отвести взгляда. Что, если она действительно проснулась и увидела его? Он попытался облизнуть губы пересохшим языком.

Она зашевелилась на постели, широко раздвинула ноги, ее дрожащие руки потянулись к тому тенистому углублению внизу живота. И вдруг перевернулась на живот. Обе руки уже были между ногами, и Сока показалось, что бедра ее стали двигаться вверх-вниз в гипнотическом ритме.

Ее гладкие ягодицы напрягались и расслаблялись, поблескивая в лунном свете. Щель между ними, темная и глубокая, притягивала его взгляд, словно магнит. Он чувствовал, что ему становится все жарче, его протянутая рука трепетала, как ветка на ветру. Ноги у него ослабели, а его орган вел себя как-то уж совсем непонятно, стал тяжелее и больше. Он положил на него левую руку, почувствовал, какой он большой, как натянулась ткань его брюк. Это напряжение было и болезненным и чудесным.

Малис выгибалась, приподнималась, прижималась низом живота к своим пальцам, к постели. Сока не был уверен, но ему показалось, что она то ли тяжело дышит, то ли стонет.

Ягодицы ее двигались все быстрее и быстрее, она встала на колени, и Сока увидел ее пальцы, проникающие в самую сердцевину того, что крылось между ногами. Сока не понимал, что она делает, но осознавал, что это волнует его, волнует по-новому, странно.

Теперь он ясно слышал ее стоны, и от этого сам начал дрожать. Эрекция его стала сильнее, брюки ужасно давили, и он расстегнул ширинку, чтобы стало полегче. Он держал в руке свой вздувшийся член, наслаждаясь его шелковистостью и влажностью.

Малис так широко раздвинула ноги, что он увидел капли влаги на волосах лобка. Пальцы ее приоткрыли таинственные шелковистые складки, яростно гладили то, что было между ними. Ягодицы конвульсивно вздрогнули, и она упала на постель.

Ноги под ним ослабели. Великая влага смочила его руку, и он опустился на пол, все еще не отрывая взгляда от собственного вздрагивающего члена, но посторонние звуки уже начали проникать в его сознание.

Ладонь его была полна горячей, обжигающей жидкости, внутри все дрожало, легкие пересохли, словно он попал в песчаную бурю. Жаркая ночь пульсировала в ритме его испуганного сердца.

За окном сладко запела ночная птица.

В тот день Туэйт ушел из офиса рано и, все коллеги вздохнули с облегчением: настроение у него было отвратительным и он ко всем придирался. Коллеги считали, что он осатанел из-за истории с Холмгреном.

Это было недалеко от истины. Туэйт действительно никак не мог выкинуть из головы это дело.

Он был твердо уверен, что Монсеррат сначала позвонила Ричтеру и только потом в полицию, хотя она утверждала обратное. Именно этим объяснялись непонятные сорок минут. Туэйт чувствовал дурной запашок, но фактов у него не было. И он ужасно хотел прищемить хвост Ричтеру.

Вот почему весь день он ходил мрачный и набрасывался на каждого, кто оказывался рядом. И вот почему он так рано ушел – он собирался еще раз поднажать на Ричтера.

Он припарковался на Шестой авеню в том месте, где парковка запрещена, вывесил на ветровом стекле табличку «Полиция» и бодрым шагом вошел в здание, где находился офис Трейси.

Трейси уже собирался уходить, когда на его этаже раскрылись двери лифта и появился Туэйт. Трейси очень удивился.

– О, Туэйт, – сказал он. – Вы неудачно пришли. Я и так уже опаздываю на встречу. Что вам нужно?

– Для начала – хотя бы пару часиков для разговора с этой Монсеррат, хочу снова выслушать ее историю.

– Так вы не отступились?

– С чего бы? Это моя работа – искать правду.

– Вам, как я понимаю, уже поручена другая работа, и ваш капитан будет проинформирован о том, что вы ее не выполняете. Город кишит преступниками, Туэйт, займитесь ими.

– Отчего вы волнуетесь, а? Если все обстояло так, как рассказала Монсеррат, от нее не убудет, если я порасспрошу еще разок.

– Я только что разговаривал с ней, – сообщил Трейси. – Она слова без слез произнести не может. Откровенно говоря, я не думаю, что сейчас, в этом состоянии, она вообще способна связно говорить. Этого объяснения вам достаточно?

Туэйт нагло смотрел на Трейси:

– Почему мне должно быть достаточно? Это вы говорите, а я хотел бы сам убедиться. В этом деле ее показания – основные.

– О каком деле вы без конца твердите, Туэйт? Губернатор скончался в результате сердечного приступа, но вас почему-то распирает от служебного рвения.

Туэйт сделал шаг вперед:

– На всякий случай, парень, если ты забыл, напомню: губернатор штата Нью-Йорк – фигура первостепенной важности, независимо от того, что он сделал, пусть даже умер. – Туэйт задержал дыхание, чтобы успокоиться, и спросил: – Так как?

– Мойра Монсеррат вне досягаемости. Точка.

– О'кей. Пусть будет по-твоему. Но в «Пост» есть парочка репортеров, которые просто счастливы будут изложить мои подозрения.

– Это самоубийство, Туэйт, и вы это прекрасно знаете. Начальство даст вам такого пинка, что вы до Кливленда лететь будете.

– Только в том случае, если докажут, что источник информации я. А от кого это узнают? От меня? Репортеры имеют право не разглашать источники информации.

– Ну, с меня достаточно, – Трейси думал теперь о Мэри Холмгрен, он должен защитить ее спокойствие и доброе имя Джона во что бы то ни стало. Это его долг. – Я позабочусь о том, чтобы вас вышвырнули из полиции.

– Понимаю, – спокойно ответил Туэйт. – Но, знаете ли, мне теперь на это наплевать. На этот раз я хочу докопаться до истины, и, клянусь Богом, сделаю для этого все.

– И вам все равно, если при этом кто-то пострадает? Кто-то невинный?

– Вот ты и проговорился, парень!

Интуиция подсказывала Трейси, что Туэйт блефует. Он разузнавал о полицейском, ему сказали, что Туэйт очень озабочен карьерой. Что он будет делать, если его вышвырнут из полиции? Пойдет частным охранником за 125 долларов в неделю, рискнет потерей полицейской пенсии? Трейси часто полагался на интуицию, но сейчас ему надо было думать о других. И даже если был всего один шанс из тысячи, что Туэйт выполнит свою угрозу, Трейси следовало не оставить ему и единственного шанса.

– Хорошо, – сказал он. – Я постараюсь что-нибудь для вас сделать. Поверьте, я не шутил, когда говорил о ее эмоциональном состоянии.

– Я не стану ждать, Ричтер.

Трейси почувствовал, как мышцы его напряглись. Он, сам того не желая, заговорил агрессивным тоном:

– И все же вам придется подождать, ясно? От меня вы больше ничего не получите. – Трейси больше не собирался играть в вежливость.

– Не заставляйте меня ждать слишком долго, – прорычал Туэйт, развернулся и исчез за дверями лифта.

На улицах наступил час пик, и воздух посинел от выхлопных газов. Туэйт завел машину и поехал на запад. Он направлялся к Бродвею, над которым уже зажглись огромные неоновые вывески кинотеатров и сверкающие рекламы. Между Восьмой и Девятой авеню стояли старые, начала века, многоквартирные дома с выкрашенным дешевой краской цоколем. Из раскрытых окон доносилась латиноамериканская музыка вперемешку с роком, на тротуаре толпились мускулистые юнцы в рубашках с оторванными по их моде рукавами, они обменивались непристойными шуточками на испанском, обсуждали достоинства проезжавших автомобилей и проходивших мимо женщин.

Проехав в глубь квартала, Туэйт вышел из машины, пересек улицу и вошел в вонючий, замусоренный подъезд.

В длинном узком коридоре пахло капустой и острым соусом «табаско». В свете тусклой лампочки, болтавшейся под самым потолком, Туэйт нашел последнюю дверь с правой стороны. Сквозь хлипкие стенки доносились голоса, но когда он постучал, голоса умолкли. Туэйт глянул на часы – он пришел на полчаса раньше, но это его не беспокоило. Беспокоило другое: результат очередной стычки с Трейси Ричтером. Он весь кипел от злости. Впрочем, злость и напряжение поможет ему разрядить Красавчик Леонард – этот типчик, в силу своих занятий, самый удачный объект!

Дверь приоткрылась. Она была на цепочке, но Туэйт всунул ботинок в проем.

– Открывай, Ленни.

– Эй, ты пришел раньше положенного.

Туэйт запустил руку в карман куртку и вытащил крепкую деревянную дубинку – Он ее выточил сам.

– Видишь, подонок? – он помахивал дубинкой из стороны в сторону. – У этого маятника свой отсчет времени.

– Ладно, ладно, – Красавчик Леонард понизил голос. – Понимаешь, ты застал меня без штанов. У меня тут баба сейчас. Подожди чуток, ладно?

Но Туэйт не слушал. Он обрушил удар тяжелой дубинки на цепочку, и она с треском разорвалась. Туэйт плечом толкнул дверь и ворвался в квартиру.

– Черт! – заорал Красавчик Леонард, падая на спину. Он, оказывается, не врал: рубашки на нем не было, а штаны застегнуты только на пуговицу, и Красавчик Леонард прикрывал рукой ширинку, откуда грозили вывалиться самые интимные его детали. Грудь у него была тощая и безволосая.

– Вставай, Ленни, – скомандовал Туэйт. – Ты выглядишь глупо. – Парень поднялся и застегнул штаны. Туэйт обхватил hукой его шоколадно-смуглую шею. – Слушай сюда, – голос у Туэйта был тихим, но от того не менее грозным. – Ты обязан открывать мне дверь всегда, в любое время, ясно. Красавчик Леонард? – Он помахал дубинкой. – А то я так перекрою твою смазливую харю, что дружкам придется подыскивать тебе другое прозвище. – Он отшвырнул сутенера и потер пальцы: – Давай.

Красавчик Леонард что-то промычал себе под нос и принялся шарить под матрасом стоявшей у стены кровати.

– Очень оригинальный тайник, – прокомментировал увиденное Туэйт.

Красавчик Леонард пересчитывал стодолларовые бумажки. Насчитав пять, он свернул их трубочкой и сунул Туэйту в руку.

– Видишь, как просто, – объявил Туэйт, пряча деньги в карман. Заметив хмурую мину на лице Леонарда, Туэйт весело произнес: – Да ты бы должен прыгать от радости, Ленни. За эту ничтожную сумму я делаю так, чтобы ни тебя, ни твоих девочек не трогали. В результате твои доходы растут, и мои, соответственно, тоже. Чего беспокоиться? Мы все становимся немножечко богаче, – ему вдруг показалось, что деньги жгут карман. Буквально. И он даже сунул туда руку, чтобы проверить. Нащупав деньги, он почему-то разозлился еще больше.

И в этот момент он услышал, как кто-то спускает воду в унитазе – один, два, три раза.

Он глянул на Красавчика Леонарда:

– У твоей девицы понос, а, Ленни?

Слащавая физиономия сутенера покрылась потом.

– Она подмывается.

Но Туэйт не слушал. В три прыжка он оказался у двери ванной, рявкнул: «Открывай!» и, не дождавшись, вышиб дверь плечом. Он увидел молоденькую белую девушку, стоявшую на коленях перед унитазом. Она придерживала ручку бачка, из которого непрерывным потоком бежала вода.

Гримаса страха исказила личико девушки, губы ее приоткрылись, обнажив мелкие острые зубы.

Туэйт направился к унитазу, и тут девушка вскочила на ноги и, зашипев словно кошка, попыталась ногтями вцепиться ему в лицо. Туэйт легонько стукнул ее дубинкой по голове, и девушка со стоном опустилась на кафельный пол.

Туэйт, не обращая на нее внимания, наклонился над унитазом и выудил из воды два пластиковых мешочка. Стряхнув воду, он приоткрыл один и попробовал находившийся внутри белый порошок.

– Дерьмо! – воскликнул он. Наклонился над девушкой и осмотрел ее руки и ноги – да, именно это он и ожидал увидеть. Множество следов от уколов.

– Чертово дерьмо!

Он подхватил девушку и поволок ее из туалета.

– Что ты делаешь, Туэйт? – взмолился Красавчик Леонард. – Она моя лучшая шлюха. Я тебе плачу, какие проблемы?

– Тобой займется полиция нравов! – От вида этой несчастной девчонки Туэйта даже замутило. Ей явно было не больше семнадцати. – Пока ты занимался своими делами, Ленни, меня это устраивало. Но ты начал дурить с дрянью, – Туэйт ткнул в физиономию сутенера мешочки. – И за это тебе придется платить иначе. Я же с самого начала говорил, что моя страховка ограниченная, – он кивнул головой на худенькое девичье тельце. – Ты только взгляни на нее, Ленни. Черт побери, она же совсем ребенок. У меня дома дочка такая же. Что с тобой случилось? Ты что, совсем соображение потерял?

– Но она сама пришла ко мне, – темнокожий нервно переминался с ноги на ногу. – Ты знаешь, как оно бывает. У них никого нет, им некуда податься. Они хотят есть. Вот и приходят ко мне. Слушай, не забирай ее. Она мне стоит тысячу в неделю, чистыми.

Туэйт направился к выходу, крепко обхватив девушку.

– Радуйся, что я и тебя не забираю, Ленни, – он распахнул свободной рукой дверь. – А не беру я тебя потому, что ты – дешевка, из таких, как ты, даже кучу дерьма не сложишь. – Туэйт взвалил девушку на плечо и напоследок сказал: – Ты родился под счастливой звездой, голубчик. Это мое тебе первое и последнее предупреждение.

Девушка была легкой, как перышко. Сейчас он доставит ее в участок, зарегистрирует и подождет, пока ее заберет надзирательница из отделения для несовершеннолетних.

Он вглядывался в худенькое, бледное личико. И видел в нем красоту, которая еще не погибла. То, что она пыталась наброситься на него, ничего не значило. Улица сделала ее такой, грязная, мерзкая улица. Но он знал, что этот слой грязи еще можно смыть, оттереть.

Девочка, тощенькое перепуганное существо без дома, без семьи, без корней. Она, конечно, не назовет своего настоящего имени, а Красавчик Леонард сказал, что ее зовут Нина. Что ж, пусть будет Нина.

И все же в участке он пропустил это имя и ее описание через компьютер. В «Находящихся в розыске» и"Пропавших без вести" она не значилась, но разве в этом дело?

Где-то в Огайо или Мичигане у Нины, возможно, был дом.

Может, и родные. Ну и что с того? Она оставила их ради шприца, наполненного снами и смертью. Да зверям в зоопарке живется лучше!

Пришла надзирательница. Он пересказал ей все, что знал о Нине. Девушка – к этому времени она уже пришла в, себя – упрямо смотрела в пол. Грязные светлые волосы свесились на худенькое личико. Туэйт попрощался с ней, но она либо не слышала, либо не хотела отвечать.

Теперь он почувствовал, как устал. Сначала этот слишком уж самоуверенный Трейси Ричтер, потом бедная девочка... Нет, говорить с Ричтером – все равно, что сражаться один на один с целым батальоном.

Он вел «шевроле» по туннелю между Бруклином и Бэттери я перебирал в памяти детали разговора с Трейси. И удивлялся самому себе. Он нисколько не блефовал. Он действительно был готов рискнуть своей работой! Потрясающе! Чем же его так зацепило это дело? Почему бы ему действительно просто не выкинуть из головы всю историю? И продолжить жить, как жил. Трясти сутенеров, букмекеров, вылавливать наркоманов – разве не это его жизнь? Кто он такой? Всего лишь жалкий коп, один из тысяч подобных, тех, кого служба в полиции неминуемо превращает в ничто, перемалывает в котлету. Так какого черта ему совать нос, куда не следует?

Но он сунет нос, сказал он себе. Он жил в грязном мире лжи и лишь раз попытался поднять голову над океаном дерьма. А разве не стоит хоть раз в жизни попытаться очистить маленький кусочек загаженной земли?

Каждый день, каждый день он хватал за шкирку гадов, наркоманов, которые убивали людей. И что же? По большей части совершенно очевидные дела рассыпались в прах – то гадов отпускали под залог, то какой-нибудь «прогрессивный» судья, понятия не имеющий, что на самом деле творится на улицах, гневно указывал полицейским на превышение полномочий.

Будь его воля, он бы всех судей заставлял поездить в патрульных машинах месячишко-другой. Куда бы тогда вся их «прогрессивность» подевалась!

Из туннеля Туэйт свернул на дорогу Бруклин-Куинс, к югу. Огни Манхэттена мерцали в сгущавшихся сумерках.

Он держал направление на юго-запад. Блеснули воды залива – благодатная тьма уже прикрыла грязные пятна нефти, и вода казалась мягкой, чистой и приветливой. Он, отчаянно фальшивя, начал напевать «Мужчина, которого я люблю» – скоро Шестьдесят девятая улица и дом.

Дом его, обшитый беленой дранкой, стоял в середине квартала и ничем не отличался от других домов на этой улице. Перед ним доживал свой век высокий клен.

Он сидел в машине. Идти домой пока не хотелось – он вид ел свет в окнах, голубоватое свечение телеэкрана. Сейчас как раз шли новости. И, конечно же, плохие.

Туэйт заглушил мотор «шевроле», вылез, запер дверь. Жаркий влажный воздух ударил в лицо – какая душная ночь, даже здесь, за рекой.

Он пешком пошел в сторону парка Оулз Хэд, на краю помедлил – заходить в парк или нет? Сегодня была среда, день, когда он собирал дань со своих «подопечных» – он привык думать об этом дне, как об обычном, рутинном. Однако сейчас он почему-то чувствовал себя не в своей тарелке. Может, это странное ощущение объяснялось делом Холмгрена и тем, что сулило ему раскрытие дела; может, он просто сам менялся.

Он уже повернулся и собрался уходить, как заметил в глубине парка какое-то движение. Что за черт, почему бы ему не срубить дополнительные денежки? Он медленно пошел по дорожке, прекрасно сознавая, что, наверное, собирается «срубить денежки» в последний раз. Да, он действительно менялся, он сбрасывал старую, грязную кожу.

С реки слышался противный скрип уключин. Туэйт свернул с дорожки и подошел к низкой чугунной ограде. В тени большого дуба он разглядел знакомый силуэт Антонио – широкополая шляпа, пышные рукава рубашки в мексиканском стиле. Паршивый пижон, подумал Туэйт, и почувствовал острый приступ отвращения – к самому себе. Тем не менее он не остановился и не свернул.

Теперь он видел и двух девушек – латиноамериканок, пышногрудых и широкобедрых, полных той животной чувственности, которую он считал типичной для девиц этого рода.

– Эй, Туэйт, – поприветствовал его сутенер. – Что-то ты сегодня припозднился. Дела задержали?

– Как всегда, Токио. У меня есть дела поважнее, чем ты.

Антонио ухмыльнулся.

– Ну, Туэйт, я б на твоем месте был повежливее. Я же тебе плачу, – и он протянул пачку денег.

Туэйт, пересчитывая, сказал:

– Вряд ли на такие деньги проживешь.

Сутенер развел руками:

– Ну, Туэйт, дела идут не так, чтоб уж хорошо.

Туэйт взглянул на него:

– Ты же не собираешься обманывать меня, Тонио? Ты ведь не такой дурак, правда?

В этот момент раздался окрик:

– Стой! Ни с места!

Туэйт обернулся: одна из девиц, широко расставив ноги в туфлях на высоких каблуках, наставила ему в живот пистолет 32 калибра.

Антонио широко улыбался, цокал языком от восторга:

– Эй, Туэйт, теперь ты видишь, кто здесь босс? – Он враскачку двигался на Туэйта, загребая землю острыми носами сапог. – Теперь твоя очередь платить. Слишком долго ты вертел мною, и мне от этого было так грустно! – Он протянул руку. – Будь хорошим мальчиком, давай-ка все, что у тебя есть.

– Ты что, спятил? – осведомился Туэйт. – Да от тебя же только мокрое место останется, если я на тебя донесу.

– Это мы еще посмотрим, старичок, кто на кого донесет. В полицейском управлении очень не любят жрать дерьмо, понял? Ты что, думаешь, я совсем тупой? Я тоже телек смотрю. В управлении не любят, когда в новостях передают о копах, которые берут взятки. Стоит мне только пикнуть, и это от тебя останется мокрое место, братец, – он махнул рукой. – Ну, давай денежки. Шевелись.

Туэйт протянул руку и разжал пальцы – банкноты посыпались на землю.

Антонио был гибок и быстр. Его правая нога взметнулась в воздух, острый нос сапога вонзился Туэйту в пах.

– Пуэрко! – выкрикнул Антонио. Туэйт задохнулся, обхватил руками низ живота. Перед глазами у него заплясали яркие огни.

– Ты что, думаешь, можешь поставить меня на колени? Только не ты, братец, и не меня. Теперь ты знаешь, кто здесь босс! А ну, живо, подбери деньги! – в голосе Антонио слышалась угроза.

– Сейчас! – Туэйт, распрямляясь, выхватил дубинку, блеснула полированная поверхность, и дубинка обрушилась на ребра Антонио.

Сутенер застонал и рухнул, на лице его застыло недоуменное выражение. Туэйт в дополнение двинул его коленом по физиономии и, почувствовав какое-то движение справа, схватился за ослабевшее тело сутенера, намереваясь использовать его как прикрытие.

Девиц и след простыл. И Туэйт прошептал Антонио в ухо:

– Моли бога, чтобы твои шлюхи сбежали, парень.

– Мадре де Диос! – Антонио трясло от боли.

Туэйт медленно огляделся. Где-то далеко взвыла и стихла сирена. Ветра почти не было, зато начали стрекотать сверчки. С пролива доносились грустные гудки пароходов.

Прямо перед ним высились деревья, между ними – кусты, они выглядели странно двухмерными в ртутном свете фонарей. Лежа здесь, на открытом освещенном пространстве, Туэйт являл собой отличную мишень. Он убрал дубинку и вынул полицейский револьвер. Ткнул им в лицо Антонио.

– Слушай, ты, кретин. Я даю тебе последний шанс прекратить эту дурацкую историю до того, как кто-нибудь серьезно пострадает.

– У тебя ничего не выйдет, дядя, – Антонио сплюнул кровь. В искусственном свете она казалась черной. Он закашлялся, тело его содрогалось в конвульсиях. – Сволочь, ты мне что-то сломал!

Туэйт всматривался в темноту.

– Не надо было жадничать, Тонио. Теперь ты получил хороший урок.

– Последним, кто попытался преподать мне урок, был мой старик, – Антонио снова сплюнул. – Я его хорошо порезал.

Туэйт молчал – он увидел, как между кустов что-то тускло блеснуло.

– Хорошо, – крикнул он. – Я опущу револьвер. Выходите с поднятыми руками, а то... – он откатился в сторону, по-прежнему держа сутенера за ворот его шикарной рубашки. Там, где Туэйт только что лежал, взорвался фонтанчик земли.

– Кончилось твое времечко, братец, – захихикал Антонио. – Соня терпеть не может пуэркос.

Но Туэйт уже заметил, откуда стреляли. Вторая пуля тоже попала в землю, на этот раз уже ближе.

– Тонио, тебя она послушает, – тихо произнес он. – Скажи ей, чтобы выходила, тихо и спокойно, и мы забудем эту историю.

Сутенер извернулся и глянул в лицо Туэйту. Из носа Антонио текла кровь, скула была разбита, руками он держался за бок, за то место, куда пришлась дубинка. Но глаза его ярко сверкали.

– Ну уж нет, братец, – он попытался изобразить подобие улыбки. – Ничего не выйдет. Ты испугался, Туэйт. Я вижу.

Туэйт отпустил Антонио и, не сводя глаз с того места, где должна была быть Соня, пополз влево. Соне тоже пришлось передвинуться, чтобы занять более удобную позицию, и тогда Туэйт, заметив движение, зажал револьвер двумя руками и выстрелил. Дважды. «Бум! Бум!» В ушах у него словно что-то взорвалось.

– Соня! Анда! Анда! – завопил Антонио. – Беги, проклятая шлюха!

Туэйт поднялся на ноги.

– Слишком поздно, Тонио, – он направился к дереву.

– Пуэрко! – крикнул Антонио, пытаясь встать. – Твоя мать была проститутка! Ты сукин сын!

Туэйт склонился над телом. Взял пистолет девушки, сунул в карман куртки. Второй девушки нигде не было видно, а эта лежала перед ним на спине, широко раскинув ноги, как перед клиентом. Сердце его бешено колотилось: Господи, ну зачем он зашел в парк, ну почему не отправился домой сразу?

Он услыхал шаги Антонио за спиной.

– Мадре де Диос! – воскликнул сутенер, опускаясь перед девушкой на колени. – Муэрте! – Он дотронулся до ее лица. – Ты убил ее, пуэрко!

Туэйт вдруг рассвирепел. Он схватил в кулак напомаженную шевелюру сутенера, оттянул назад.

– Слушай, ты, кусок дерьма, я же тебя предупреждал! – В глазах Антонио, полных ярости, сверкали слезы. – Не стоило тебе валять со мной дурака!

Он ткнул Антонио носом в землю и прошипел:

– Бери свою вторую девку и уматывай отсюда, Тонио. Потому что если я еще хоть раз тебя увижу, я отстрелю тебе башку, и никто у меня не спросит, почему.

Он задыхался от злобы. Повернувшись, двинулся на негнущихся ногах прочь. На улице он позвонил из автомата в полицию, передал информацию и побрел домой. Подходя к дверям, он отметил, что пора подстригать лужайку, вошел, поднялся в спальню и заснул, как убитый, рядом с женой.

– Атакуй меня.

Трейси застыл на месте, глаза его ощупывали фигуру противника. Пробивающиеся через длинные окна яркие лучи света ложились на соперников.

– Атакуй на поражение. Или я должен повторить команду? В зале было так тихо, что Трейси слышал собственное дыхание. Пальцами босых ног он ощупывал мат.

– Ты не веришь, что у тебя получится?

– Верю.

– Тогда, почему же ты колеблешься? – Глаза сэнсея недобро сверкнули.

Трейси молчал. Хигуре, сэнсей, облизнул губы:

– То, чем мы здесь занимаемся, не нуждается в осмыслении. Весь вопрос в том, на что способно твое тело... К мыслительному процессу это не имеет никакого отношения.

Хигуре внимательно смотрел на Трейси:

– Ты сам это прекрасно знаешь, я не сообщил тебе ничего нового.

Мышцы тела Трейси начали непроизвольно сокращаться, реагируя на стрессовую ситуацию.

– Наверное, ты привык безоговорочно подчиняться только Дженсоку, – сэнсей настороженно глядел на Трейси и в какой-то момент ему удалось увидеть то, о чем он только догадывался. Он совершил формальный поклон, давая понять, что двухчасовая тренировка окончена.

– Самое время выпить чаю.

Набросив на шею полотенце, Трейси пошел за сэнсеем в раздевалку.

Прозрачный зеленый чай с легкой пенкой был настолько горьким, что у Трейси сводило язык. За таким чаепитием не до разговоров.

Хигуре аккуратно отставил миниатюрную пиалу:

– Мы оба должны понять причину, ты согласен? Трейси кивнул, на лице старика появилось довольное выражение.

– Можешь ты мне ответить, – неторопливо произнес он, – зачем ты вообще отправился на войну?

– Я уходил не воевать, – мгновенно ответил Трейси.

– Нет? Ну, конечно же, нет. Прости.

В раздевалке стало совсем тихо, слова доносились словно из-за стены.

– Я сбежал, чтобы спрятаться, – выдавал наконец Трейси. Но Хигуре уже покачал головой:

– Нет. Прислушайся к своему сердцу... почувствуй его биение. Ты сбежал, потому что хотел сбежать. Ты...

– Нет!

Крик Трейси прозвучал совсем по-детски, он был такой громкий, что, казалось, содрогнулись стены.

– Ты хотел убивать.

Трейси изумленно поглядел на старика:

– Что вы такое говорите, это же бред!

– Ты станешь это отрицать? Но страсть к убийству у тебя в крови.

Трейси вскочил на ноги и повернулся к сэнсею спиной. Маленькое окошко выходило в крошечный садик. По стволу старого клена быстро прошмыгнул бурундук и тут же исчез в складках сухой коры.

– Может, ты считаешь, что вершил злое дело?

– Конечно. Убийство – злое дело.

– Почему? – спросил Хигуре.

– Это же война, – сдавленным голосом проговорил Трейси.

– Ты выполнял свой долг...

– Неужели вы не понимаете, – он резко повернулся к сэнсею, – это доставляло мне удовольствие!

Хигуре мягко поднялся, казалось, движение не потребовало ни малейшего усилия:

– Но призраки прошлого по-прежнему преследуют тебя.

Трейси внимательно наблюдал за сэнсеем, он прекрасно понимал, что скрыть правду от этого человека ему не удастся. На лбу выступил пот.

– Они приходят и уходят, – наконец пробормотал он.

– Что ж, – голос Хигуре звучал бесстрастно, – по крайней мере, тебя что-то тревожит.

– Да, – Трейси перешел на шепот, – все началось снова, как тогда. Можно сказать, что я получил повестку. Хигуре подошел ближе, сейчас лицо его было в тени.

– Ты нужен им?

– Да.

– И что же ты будешь делать?

Трейси закрыл глаза, сердце его стучало как молот.

– Я сам хочу этого... дело касается моего друга.

– Это твой долг?

– Да.

– Долг вещь серьезная. – Глаза сэнсея превратились в узкие щелочки.

– Произошло убийство, – Трейси сцепил напряженные ладони, – я не знаю, как оно произошло, я не знаю, кто был исполнителем, но это убийство, я чувствую.

– Надо доверять своим ощущениям, мягко проговорил Хигуре. – Мы оба прекрасно знаем, насколько ты силен и тренирован.

– Будет еще одно убийство.

И снова в раздевалке повисла тишина.

– Кажется, я говорю о себе, – усмехнулся Трейси.

– Верно, – Хигуре осторожно взял его за руку, – твое путешествие еще не закончено. Делай то, что ты должен делать и не сопротивляйся этому. Ты должен научиться верить себе, это будет повторением пройденного: ты умел это в джунглях Камбоджи, – Хигуре убрал руку. – Верь в себя, как я верю в тебя.

Выражение лица его изменилось, он поклонился Трейси:

– А теперь атакуй меня на поражение.

Лорин тяжело опустилась на деревянную скамью – из окна с мозаичными стеклами на нее падал приглушенный свет, руки Лорин дрожали.