Июнь 1966 года

Пномпень, Камбоджа

Поскольку семья Киеу была семьей интеллигентной, никого не удивляло, что Киеу Кемара, отец Сока, работал у Чау Сенга – руководителя секретариата принца Сианука.

Когда в пятидесятых Чау Сенг вернулся из Франции, Кемара помог ему подготовить доклад о сложной проблеме среднего образования в Кампучии. Сианука впечатлил этот доклад, и он ввел Чау Сенга в свой круг. Киеу Кемара тоже попал туда.

По правде говоря, отец Сока был одним из тех немногих, кто мог выносить Чау Сенга. Чау Сенг был прогрессивно мыслящим, глубоким человеком, но он также был и ужасным грубияном. Он был таким же антиимпериалистом, как и принц, но ему не хватало той выдержки, которую Сианук, в силу своего положения, обязан был время от времени проявлять.

Как обычно в четверг Киеу Сока отправился в королевский дворец за своей сестрой Малис. Из-за того, что семья Киеу была приближена к принцу, каждый четверг Малис репетировала в Павильоне Лунного Света – она входила в труппу Королевского балета Камбоджи.

Сока нарочно пришел пораньше, чтобы увидеть некоторые из танцев. Он глазел на ряды девушек в белых блузках без рукавов и в красных сампут чанг кбеу– юбках, завязанных спереди узлом.

Первой он заметил Бопа Деви – она была дочерью самого Сианука и звездой труппы. Танцевала она прекрасно, но Сока не замечал ее мастерства: он разыскивал Малис.

Сестра стояла в ряду других девушек, одна нога ее была поднята в воздух, босая ступня вытянута. Локти расставлены в стороны, ладони сложены под прямым углом к запястьям. Учитель объяснял ей какие-то движения рук, которые в кхмерском танце были очень важны – это особый язык, особый вид передачи информации.

Сока смотрел, как зачарованный. Какая же у него красивая сестра, как замечательно размерены все ее движения! Она танцевала, словно облачко, словно в ней не было веса. Неужто ее босые ступни действительно прикасаются к холодным плиткам пола? Казалось, она не движется, а плывет. Он мог смотреть на ее танец часами, но урок кончился.

Она легко, во французской манере, поцеловала его в обе щеки, и они направились к машине. Пока шофер лавировал среди многочисленных пномпеньских велорикш, Сока думал о французах. Сейчас, в середине шестидесятых, Пномпень все еще выглядел так, будто находился под французским протекторатом. И хотя в стране с населением в шесть миллионов проживало всего тысячи две с половиной французов, их присутствие ощущалось всюду, особенно здесь, в столице.

Штат французского посольства по-прежнему состоял из тех, кто служили здесь еще во времена, когда французы называли этот край земли «наш Индокитай». И французское Министерство иностранных дел, и даже сам президент де Голль больше всего мечтали видеть Камбоджу такой, какой она когда-то была – их колонией.

Некоторые, в том числе Самнанг и Рене, считали, что де Голль по-прежнему остается духовным и политическим наставником Сианука. Этого они не понимали и терпеть не собирались.

И все же галльское влияние на город оставалось огромным. Кхмеры из высших эшелонов власти каждое утро пили кофе с круассанами в прохладе и покое роскошного зала «Отель ле Руайяль», словно они находились в центре Парижа, а не среди трущоб и гниющих каналов Пномпеня.

Отец Соки также завтракал здесь не реже двух раз в неделю, а вся семья часто гостила на каучуковой плантации Чау Сенга в провинции. Он мог быть интеллектуалом, и даже прогрессивным интеллектуалом, но ничто не препятствовало ему наслаждаться богатством.

Сока смотрел сквозь окно машины. Они уже въезжали в Камкармон – квартал, где жила городская элита. Приближенные принца селились в огромных виллах в западном стиле с живописными крышами из оранжевой, зеленой и желтой черепицы. Виллы окружали каменные ограды с вделанными в них копиями барельефов из Байона, главного храма в Ангкор-Томе.

Вилла Киеу стояла в саду, в центре которого высился баньян. Слева от баньяна находился плавательный бассейн в форме цветка лотоса, дно его было украшено изображениями листьев лотоса.

Внутри, в доме, по стенам развешаны декоративные пластины – тоже копии барельефов Байона, где в стиле двенадцатого века были изображены сцены повседневной жизни. Сока любил вставать раньше всех, чтобы без помех разглядывать эти изображения, постигать историю Кампучии.

Жизнь и времена правителей прошлого, таких, как Сурьяварман II, не изучались в лицее Декарта, куда ходили он, его братья и сестры вместе с другими детьми этого квартала. Сока не чувствовал связи с прошлым своей страны, и однажды пообещал себе, что когда-нибудь непременно отправится в Ангкор-Ват и Байон, чтобы поглядеть на стены и скульптуры, пережившие века и хранившие предания. Он думал, что, может быть, не чувствует этой связи потому, что предметы искусства в доме и в саду были лишь копиями. Вот если бы он мог увидеть подлинники, прикоснуться к древним камням, он бы почувствовал, понял; он знал, что тогда бы он обрел свое место в мире, как обрел его Преа Моа Пандитто.

Он выскочил из машины, подал Малис руку и почувствовал, что ужасно проголодался. Ура, скоро ужин! Но узнав, что Самнанг пригласил в гости Рене Ивена, затосковал. Не то чтобы он не любил этого француза, но Сока ужасно не нравилось, что Рене постоянно ссорился с Кемаром. Сока считал отца непререкаемым авторитетом как в доме, так и вне его стен, и каждый, кто пытался этот авторитет оспорить, был ему неприятен.

Рене был изящен, с молочно-белой кожей и красными, как у женщины, губами. Волосы у него темные и шелковистые. Карие глаза навыкате прятались за очками в круглой металлической оправе. Внешность у него была достаточно заурядная, но вот манера разговора!..

– Поговаривают, – начал Рене, как только уселись за стол, – что Коу Роун испытывает во дворце определенное давление со стороны некоторых лиц, – Рене постоянно доносил сплетни, блуждавшие в городских кругах. Сплетни и азартные игры процветали здесь столь пышно, что некоторые жившие в Пномпене иностранцы уверяли, будто кхмеры в страсти к азарту уступают только китайцам, издавна этим славившимся.

Рене говорил о Министре внутренней безопасности. Этот тяжелый, неповоротливый человек с грубым, громким голосом был начисто лишен чувства юмора и считался главным врагом Чау Сенга. Поэтому Рене не отказал себе в удовольствии упоминанием о нем поддеть хозяина дома.

– Возьмите, к примеру, инцидент в казино «Кеп». Вы же знаете, как принцу неприятны азартные игры во время празднества Чаул Чнам. – Чаул Чнам, длившийся с тринадцатого по пятнадцатое апреля, был кхмерским Новым годом.

– Но вы также знаете, что несколько месяцев назад Сианук сам открыл два казино – и одно из них в Кепе, возле Сиамского залива, – лицо Рене оживлялось, только когда говорил он сам. В остальное время оно казалось совершенно безжизненным. – И вы, конечно, понимаете, мсье Кемара, как коррумпирована страна, какое процветает взяточничество. Так что казино приносило огромные доходы всем заинтересованным лицам. Но на прошлой неделе этому неожиданно пришел конец. – Рене подался вперед. – Какие-то бандиты ворвались в казино и все переломали. Они не просто разбили несколько зеркал и окон, что могло бы считаться предупреждением. Нет, они разгромили абсолютно все.

– Мы об этом слышали, – спокойно произнес отец Соки, стараясь не ронять своего лица в присутствии этого назойливого иностранца. Говорили по-французски, и не только ради гостя – это было традицией дома. – Все читают газеты. И что же?

– Ax! – воскликнул Рене, подняв вверх худой палец. – Но вот чего вы не знаете: приказал разгромить казино сам его хозяин.

– Простите, но неужели такое возможно? – серьезно спросила Хема, мать Соки. – Разве человек станет разрушать свое собственное дело?

– Прекрасный вопрос, мадам Кемара, – объявил Рене. – Он и занимал нас всю эту неделю. И в конце концов сквозь щелку в Министерстве внутренней безопасности ко мне просочился ответ. На следующей неделе Коу Роун объявит об этом публично. Он сообщит, что китайский концессионер из Кепа ежемесячно выплачивал сорок тысяч долларов «некоему высокопоставленному лицу» в Пномпене, чтобы тот не позволял прикрыть казино. – Рене состроил гримасу, такую неприятную, что даже Сока почувствовал неловкость. – Конечно, это вполне традиционно в наши времена, но «высокопоставленное лицо» потребовал большего, и китаец отказался: взятка – взяткой, но это была попытка вообще выкинуть его из дела. Тогда ему начали угрожать: полиция навестила казино раз, другой, третий... Но китаец предпочел не сдаться, а уничтожить свое собственное дело.

Киеу Кемара отмахнулся:

– Все это глупости, недостойные нашего внимания. Я не хочу об этом слышать, мсье Ивен.

– И это еще не все, – Рене стоял на своем. – Самое важное я припас для вас, и вам это будет интересно, – он помедлил, ожидая дальнейших возражений Киеу Кемары, но тот молчал. Вся семья смотрела на Рене. – Так уж получилось, что Чау Сенг, – теперь Рене в упор смотрел на отца Соки, – счел возможным представить принцу свой собственный отчет об этом деле, составленный в основном по сведениям этого китайского концессионера. Сделал он это, как говорят, по просьбе «одной столичной дамы, занимающей весьма высокое положение».

– Моник! – воскликнул Кемара. Так звали одну из двух жен принца Сианука, женщину низкого происхождения, презираемую за то, что она окружила себя кликой жадных выскочек. Сока не знал, что именно из того, что о ней говорят, было правдой. И сейчас он вдруг подумал: а знает ли это и сам отец?

– Вы назвали ее имя, не я, – Рене криво усмехнулся. – И из-за этого Коу Роун ужасно разозлился на Чау Сенга. Вряд ли стоит говорить, мсье Кемара, что их трудно назвать друзьями. Но теперь... – его слова повисли в воздухе, и Сока почувствовал себя очень неловко.

Хема постаралась скрыть испуг и засуетилась, провожая спать младших детей, Сорайю и Рату.

– Я по-прежнему думаю, что эта история вряд ли может быть поводом для беспокойства, – мягко произнес Киеу Кемара. – Подобные скандалы напоминают головы уродливых нага. Но все минует. Вот увидите. В августе, когда сюда прибудет президент де Голль, начнется новая эра нашего процветания.

– Скажите, мсье Кемара, правда ли, что принц придает такое большое значение визиту де Голля?

– А почему бы и нет? – горделиво спросил отец Соки. – Уже тот факт, что в Камбоджу пребудет один из самых великих и уважаемых мировых лидеров, придаст нашей стране новый статус, тот, которого мы много лет искали. Он обещал нам существенную финансовую помощь, а его министр иностранных дел Кув де Мюрвиль встретится здесь с представителями Ханоя. Французское влияние по-прежнему служит делу нашей безопасности.

Рене состроил презрительную гримасу:

– Он – отсталый человек, ваш принц Сианук. Продукт прошлого. Он не понимает, что времена изменились, что для того, чтобы Камбоджа достигла истинной независимости, нужны новые методы.

Во-первых, он допускает, чтобы в страну проникали юоны. – Рене употребил пренебрежительное словечко, которым называли вьетнамцев и вьетконговцев. – Во-вторых, он...

– Простите, мсье, – прервал его Кемара, – но политика принца по предоставлению в Камбодже убежища северовьетнамцам лишь способствует нашему суверенитету. Их благодарность...

– Неужели вы полагаете, что Хо Ши Мин, Ле Зуан или Фам Ван Донг когда-либо вспомнят о том благодеянии, которое оказывает им Камбоджа?! – недоверчиво воскликнул француз. – Сколько раз еще Сиануку надо столкнуться с их ложью и предательством, пока он перестанет им доверять? – Он понизил голос и заговорил отрывисто, чуть ли не по слогам. – Они – вьетнамцы. Боже правый, мсье, они всегда ненавидели и всегда будут ненавидеть кхмеров. Если вы думаете, что гнуть перед ними шею...

– Не «гнуть шею», – мягко произнес Кемара. – Они наши соседи, – он говорил медленно, будто втолковывая что-то умственно отсталому ребенку. – И всегда ими будут. И мы должны делать все, чтобы жить с ними в мире. Чтобы нам всем выжить, мы должны прекратить вражду, длившуюся две тысячи лет. Именно в это верит принц Сианук. Вспомните, мсье Ивен: даже французы, даже де Голль наладили мире Германией. Они – соседи, а война окончена. И даже герои войны вынуждены смотреть в будущее. Мир, мсье Ивен, требует куда больших трудов, чем война.

– Вы говорите о французском президенте так, будто бы он спаситель Камбоджи. Я не голлист, у меня нет желания возвращаться во Францию. Теперь эта страна – не мой отчий дом. Вот уже тринадцать лет, как Камбоджа добилась независимости от Франции, но почему-то все еще хочет находиться под ее протекторатом. Вам не кажется это странным?

– Мы ищем помощи от наших союзников, – спокойно ответил Кемара. – Вот и все.

– А я говорю вам, что это становится невыносимым бременем. Кампучийцы голодают, в стране безработица, а «высокопоставленные лица», укрывшиеся за стенами особняков Камкармон, требуют все более высоких взяток от тех, кто одурманивает массы. Ситуация невыносимая. Даже монтаньяры...

– Ах, монтаньяры, – раздраженно перебил его Кемара. – Коу Роун назвал их «кхмеризованными». Монтаньярами, от французского «mont», «гора», называли этнические горские меньшинства Камбоджи, которые не стремились смешиваться с основным населением.

– О, да! – Рене хрипло расхохотался. – Как вы гордитесь этим словечком, которое означает, что этих людей, словно животных, сгоняют в лагеря, в поселения, где к ним относятся хуже, чем к скоту, – глаза Рене превратились в щелки. – А вы слыхали о маки?

– Я не потерплю подобных разговоров в моем доме! – воскликнул Кемара. Теперь он действительно вышел из себя – колкости француза сделали свое дело.

– Почему же? – упорствовал Рене. – Вашим детям следует знать, какую ложь для них заготовили.

– Мсье Ивен, я бы попросил вас...

– Запомните мои слова, мсье Кемара. Отношение вашего режима к монтаньярам обратится против вас самих. Грядет революция, и грядет скоро, так как эти люди присоединятся к маки. Это случится если не в этом году, то уже на следующий год.

– Молчите! – взорвался Кемара.

Сидящие за столом замерли – Сока еще никогда не слышал, чтобы отец так повышал голос.

Самнанг прокашлялся. Сока заметил, что за весь ужин он так и не произнес ни слова.

– Я думаю, что вам сейчас лучше уйти, Рене, – он легонько тронул друга за плечо.

Рене Ивен встал. Лицо у него побелело, он дрожал. Он смотрел на человека, сидевшего против него.

– Знание – опасная вещь, нет так ли, мсье?

– Прошу вас оставить мой дом, – мягко произнес Кемара, не глядя на француза.

Рене насмешливо склонил голову:

– Благодарю за гостеприимство.

Самнанг снова тронул его руку и встал из-за стола. Когда старший сын и гость ушли, Хема сказала:

– Ужин окончен, дети. Вам еще наверняка надо готовить домашнее задание на завтра, – она нарочно, чтобы стереть ощущение от недавнего разговора, перешла на кхмерский. Но Сока этого разговора не забыл.

Покидая комнату, он видел, как мать обняла отца за плечи.

– Оун, – окликнул его отец и улыбнулся.

Сока действительно надо было выполнить задание, но не только то, что ему дали в лицее Декарта, а и то, что было дано ему Преа Моа Пандитто. Сока и не заметил, сколько времени прошло, прежде чем в дверях его комнаты появился Самнанг.

– Все еще не спишь, оун?

– Да я уже заканчиваю, – Сока поднял глаза. – А что, уже поздно?

Сам кивнул. Он сел на краешек кровати.

– Ну и сцена была сегодня!

– Ты-то должен был знать, что из этого получится, Сам.

– Я сделал это для папиного блага.

– Что?

Сам кивнул:

– Рене абсолютно прав. Я тоже считаю, что уже на следующий год наш мир совершенно изменится.

– Я тебе не верю, – сказал Сока, но почувствовал, как напряглись мышцы живота. Неужели Сам прав? Тогда что с ними со всеми случится?

– Но это так, оун. Маки на северо-западе уже начинают стягивать силы. Революция неминуема.

Сока испугался.

– Даже если это и правда, па нас защитит. Он не позволит, чтобы с нами случилось что-нибудь плохое.

Сам глянул на младшего братишку и не ответил. В комнате повисло неловкое молчание, и Сока не выдержал:

– А где ты сейчас был? С Рене?

– Нет. Он просто подбросил меня на машине туда, куда мне было нужно.

В глазах Сама появилось странное выражение. Сока склонил голову:

– Ты ездил к девушке, – сказал он. Сам даже не удивился:

Сока всегда поражал его своей интуицией. Теперь он ласково засмеялся:

– Да, у меня новая девушка, но это совершенно особая девушка, оун. Кажется, я влюбился. Я хочу на ней жениться.

Засмеялся и Сока:

– Прекрасно, только сегодня я не стал бы просить папиного согласия.

Сам кивнул:

– Через несколько месяцев все изменится, но сейчас... Ты же знаешь, что он твердо придерживается некоторых старых традиций. Он непременно захочет узнать все о девушке и ее семье.

– А я ее знаю? Сам подумал.

– Кажется, ты ее однажды видел. В «Ле Руайяль», на приеме у французского посла. Ты помнишь?

– А, такая высокая и стройная! Очень красивая.

– Да. Это и есть Раттана.

– Алмаз, – произнес Сока, переводя кхмерское слово на французский. – Прекрасно. Она почти такая же красивая, как Малис.

Сам рассмеялся:

– Это замечательно, что ты любишь старшую сестру. Ты еще слишком мал, чтобы влюбляться в других девушек.

– Ну да, как ты в Дьеп, – это сорвалось у него с уст прежде, чем он успел подумать. Дьеп была старшей дочерью во вьетнамской семье, жившей на той же улице. Сока видел, какое лицо становилось у брата, когда она проходила мимо.

Сейчас же лицо Сама потемнело.

– На твоем месте я бы забыл это имя, Сока. Я не могу ничего испытывать по отношению к Нгуен Ван Дьеп. Она – вьетнамка, и этим все сказано.

Помнишь историю о бедном кхмерском крестьянине, который нашел в лесу маленького крокодильчика, брошенного крокодилицей-матерью? Он пожалел крокодильчика, принес его домой и делился с ним всеми крохами, которые ему удавалось добыть.

Естественно, крокодильчик рос. Крестьянин ловил для него кроликов и обезьян, а для себя, когда крокодил насытившись, засыпал, собирал овощи и фрукты.

Но однажды крокодил заскучал и, отбросив мартышку, которую крестьянин только что убил ему на обед, съел самого крестьянина.

Сам встал.

– Крокодилы и вьетнамцы – это одно и то же.

Он вышел в темный коридор. Дом спал, слышалось лишь стрекотание сверчков да шелест крыльев насекомых, воздух был пропитан жаркой влагой.