Человек, сидевший рядом с водителем, вдруг резко обернулся. Его немигающие темные глаза оценивали физическое состояние Трейси, его способность дать отпор. Наконец, удовлетворившись, он повернулся обратно.

Все это время Кау не сводил глаз с Трейси. Трейси еще ниже опустил голову: ни к чему встречаться с ним взглядом. Если он действительно имеет опыт боевых искусств, а Трейси в этом уже не сомневался, то по выражению глаз ему не составит труда предугадать возможное развитие ситуации.

Оставалось лишь ждать, когда представится благоприятный момент, другого выхода у него не было. Трейси ничего не мог предпринять, и теперь полностью зависел от реакции водителя и состояния старой дороги. Они уже почти добрались до места, где-то неподалеку вздыхал океан.

Человек на переднем сидении наклонился к водителю и, кивнув в сторону пришвартованного у берега катера, негромко сказал, что на борту есть запасной якорь. Очень нужная вещь, запасной якорь, мрачно подумал Трейси.

Резкий поворот едва не застал его врасплох: пронзительно взвизгнули шины, центробежная сила сдвинула пассажиров с их привычных мест.

Это был левый поворот, и настолько резкий, что Кау сполз почти к самой дверце. Поэтому когда Трейси оказался совсем рядом, Кау ничуть не удивился, отнеся это на счет крутого поворота.

Он не думал о том, что за сила заставляет Трейси перемещаться, до тех пор, пока тот не вскинул связанные ноги и резким ударом в грудь не сбил Кау дыхание. Глаза его округлились, он попытался что-то сказать, но лишь беззвучно пошевелил губами.

Трейси откинулся на сидение, резко вскинул руки и зацепил проводом кнопку фиксации замка, двумя ногами ударил в открывшуюся шею Кау. Позвонки хрустнули, словно сломанная ветка.

Теперь на первое место выходила четкая последовательность действий. Китаец с ножом повернул голову. Трейси соскользнул по сидению влево и оказался за спиной водителя. Он выпрямился и плотно прижался к спинке заднего сидения. Поджал колени к груди и увидел, что сосед водителя уже поворачивается всем корпусом. В руке его сверкнул нож.

Трейси сделал глубокий вдох, напряг мышцы и на выдохе, с криком «кия!», нанес страшный удар – подошвы его ботинок разорвали велюровую обивку сидения водителя, встретили стальной каркас, и в это мгновение, когда ноги лишь коснулись рамы, Трейси движением бедер «достал» удар.

Раздался громкий треск, сидение ушло вперед, и водитель головой пробил ветровое стекло.

Китаец взвизгнул на высокой ноте, выронил нож и обеими руками потянулся к рулю, пытаясь изменить направление движения «мерседеса», который сейчас мчался прямо к причалу. Он мертвой хваткой вцепился в плечи своего товарища и ногами нащупывал педаль тормоза; шляпа его свалилась на колени.

Машина летела вдоль старой части пирса и вскоре миновала его – скорость была настолько большой, что забор, огораживавший полосу, казалось, исчез, можно было во всех деталях рассмотреть покачивающиеся на волнах джонки.

Трейси пытался сдвинуться влево, но ему мешало тело Кау. А между тем, этот маневр, по его расчетам, был самой простой частью плана. Однако машина продолжала рыскать из стороны в сторону, и центробежная сила теперь работала против Трейси, всякий раз отбрасывая его от двери.

Выпрямив колени, Трейси откинулся на неестественно скрещенные ноги Кау. Забросив руки за голову, он сумел подцепить тросом ручку двери. Трейси резко потянул на себя, услышал щелчок и, в момент очередного поворота машины, выбросился наружу.

«Мерседес» резко вильнул в сторону, полуприсыпанная песком бетонная плита развернула передние колеса, и от толчка машина взмыла в воздух, и затем, уйдя почти в отвесное пике, понеслась навстречу грязной, в мазутных пятнах воде. Трейси первым коснулся ее, мгновением позже слева от него рухнул «мерседес» – задняя дверца его от удара захлопнулась, а давление воды надежно ее блокировало. Китаец, уже успевший перебраться на заднее сидение, оказался в ловушке. Трейси краем глаза увидел, как он изо всех сил ударил кулаком в стекло, мелькнуло колеблющееся изображение дракона с мечом, и сразу же в салон хлынули потоки воды, вытесняя остатки воздуха и увеличивая скорость погружения тяжелой машины.

Холодная вода взбодрила Трейси. Голова все еще болела. Со связанными руками и ногами плыть невозможно, и если ему не удастся всплыть на поверхность и глотнуть воздуха, он утонет.

Со всех сторон его окружала темнота, боль пульсировала в левом боку, легкие отчаянно боролись за каждый грамм кислорода, который он успел вдохнуть в момент броска из «мерседеса». Удар о воду вызвал новый приступ головокружения, нестерпимо ныла рана.

Но хуже всего было то, что он потерял ориентацию. Трейси прекратил судорожные движения и позволил телу беспрепятственно погружаться, перепоручив себя инстинктам, которые найдут способ выжить.

Его подхватили подводные течения, осторожно перевернули – он подсознательно производил оценку возможностей своего организма. Из плотно сжатых губ вырывались серые пузырьки, они словно последние капли в его жизни весело бежали к поверхности.

И вдруг, совершенно неожиданно, он вынырнул. Легкие судорожно хватали воздух, и Трейси понял, что не заметил приближения спасительной поверхности потому, что все это время глаза его были закрыты и он не видел, как светлеет все вокруг. Он не помнил, когда и почему он их закрыл, но этого не должно было быть ни при каких обстоятельствах, а особенно сейчас, когда ему так были нужны все его органы чувств, даже без одного из них выживание становилось невозможным. Да, если начали отказывать инстинкты, значит, он в серьезной опасности.

Он снова ушел под воду, но на этот раз с достаточным запасом кислорода, и у него хватило сил сделать несколько движений ногами в стиле «баттерфляй», которые позволили ему вновь достичь поверхности.

Вода с мокрых волос заливала глаза. Широко открытым ртом он жадно хватал воздух и непрерывно мигал. Небольшая волна накрыла его с головой, он изрядно глотнул воды и едва не захлебнулся – его тут же вырвало, и он снова потерял ориентацию.

Накатила боль, мышцы сковала усталость. Борьба не имеет никакого смысла, мелькнула мысль, ради чего, все равно я погибну, и погибну вдали от дома, вдали от Лорин.

В это мгновение его левое плечо ударилось обо что-то твердое, и он отчаянно рванулся в ту сторону, но уже сознательно, стараясь больше не терять контроля над собой. Сбоку, это где-то сбоку. Он развернулся в воде. Скорее всего, там.

Прорвав тонкую ткань рубашки, в плечо ему впились острые края ракушек. Соленая вода жгла царапины, и эта новая боль словно смыла пелену перед глазами.

Он двинулся по периметру препятствия и вдруг почувствовал, что его вытаскивают из воды сильные руки. Он застонал, перенапряженные мышцы сводила судорога. Еще мгновение, и он уже был на дне древней джонки. Послышалась быстрая речь. Это не кантонский диалект, и не мандарин, но отдельные слова он все же разбирал. Но что-то сказать в ответ сил уже не было. Удивленные лица, полные сочувствия! Смутные воспоминания о том, как его тащили по палубе среди трепещущих рыб.

И потом он очутился на теплом и божественно мягком соломенном матрасе и в то же мгновение его охватил сон. Благословенный сон.

Луис Ричтер почувствовал на своей голой спине взгляд – даже не оборачиваясь, он чувствовал леденящий холод этого взгляда. Он судорожно схватил баллончик с дезодорантом. А затем железные пальцы легли ему на шею и нечеловеческая сила отбросила его от распахнутой аптечки.

Он громко закричал, ноги заскользили по мокрому кафелю, и он рухнул на спину. В то мгновение, когда тело его находилось в воздухе, он подумал, что непременно свернет себе шею или сломает позвоночник. Но он упал не на пол, а в ванну, и вода смягчила удар.

Над ним возникла какая-то тень, она казалась огромной, словно парящей в воздухе. Он поднял руки, из последних сил пытаясь загородиться от удара, и этим движением сбросил колпачок баллончика. Тень приблизилась, склонилась над ним, и Луис Ричтер понял, что это его единственный и последний шанс.

Он нажал на головку и услышал характерное шипение струи. Послышался слабый всхлип, хватка на его горле чуть ослабла. Он попытался подняться, но удар в грудь лишил его возможности действовать обдуманно и целенаправленно.

Мотая из стороны в сторону головой, он с трудом сел. Окружающее представляло собой множество серых пятен, одних только серых, других цветов больше не существовало. Покачиваясь в теплой воде, он уже не мог понять, где верх, а где низ, «лево» и «право» ничем не отличались. Словно он плыл в безвоздушном пространстве, не зная ни цели своего назначения, ни маршрута.

Он, как ребенок, шлепал ладонями по воде, изо рта вывалился распухший язык. Глаза выпрыгивали из орбит, дыхание срывалось.

И вдруг что-то пробило пелену тумана, что-то ударило в сознание: одна нота, высокая нота, которая звучала и звучала без начала и без конца. Он не мог понять, откуда исходит этот звук, и вдруг увидел перед собой мерцание – прямо на него надвигалась тонкая горизонтальная полоса. Что это?

Он поднял голову: над ним появилось тонкое луноликое нечто. Посеребренные отраженным светом высокие скулы, прямые красивые брови, глаза скрывала тень. Неужели Ким, эмиссар Директора?

По телу Луиса Ричтера словно пробежал ток, пелена исчезла. Он снова мог думать, рассуждать, искать пути к спасению. А сознания того, в какую смертельную опасность он вверг Трейси, оказалось достаточно, чтобы зажечь в нем последний пламень жизни. И хотя тело его было поражено болезнью и у него не было никакого оружия, Луис Ричтер принял бой.

Он выбросил вперед руки, пальцы его сжались на горизонтальной мерцающей полосе. Он закричал от боли, пытаясь не дать «этому» приблизиться к горлу. «Это» оказалось туго натянутой стальной струной, она как хирургический скальпель глубоко врезалась ему в ладони.

Но Киеу уже надоела игра. Едкая жидкость все еще щипала глаза, и когда старик схватился за струну, он одним движением кистей сделал из нее петлю и стянул ею руки Ричтера. Он так сильно натянул концы струны, что пение ее стало еще громче, сталь терлась о сталь, сталь пела и ликовала, перерезая руки старика.

Киеу вздрагивал от напряжения, Луис Ричтер кричал от боли, сталь струны все глубже и глубже врезалась в кожу, из раны струилась кровь. Но Ричтер все еще сдерживал убийцу, понимая, что стоит ослабить сопротивление, и в ту же секунду он будет мертв.

Красивые брови Киеу заливал пот, по рукам Луиса Ричтера бежала кровь и, капая в ванну, собиралась колеблющимися красными облачками.

Пение стало еще на полтона выше: струна подобралась к кости, перепиливая ее, и старик собрал последние силы. Боль захлестнула его – она сотрясала плечи, превращала руки в тяжелые свинцовые трубы. Он поджал ноги и с диким криком выпрыгнул вверх.

Но Киеу был готов к этому – он вырвал струну из кровоточащего месива, которое когда-то было одним из величайших чудес природы, и накинул стальную петлю на шею старику. Он дернулся лишь раз. Ну, может, еще один.

Луис Ричтер все еще слышал пение, но теперь одна нота разделилась на множество других. И затем насилие, которое, вероятно, ему просто приснилось, закончилось, исчезла боль, а вместе с ней и все... Все, что когда-то было.

– Черт побери!

– Столько мер предосторожности, – проворчал капитан Бренди, – а нашли всего-то обертку от жевательной резинки.

Они вернулись в кабинет Сильвано, и сейчас окружили стол, на котором Туэйт осторожно разворачивал цветную бумажку. Под глянцевой этикеткой с надписью «Джусифрут» показалась серебристая фольга. Обертка была прилеплена к задней стенке шкафчика.

Сильвано протянул Туэйту пинцет, и тот аккуратно подцепил края. Все с интересом рассматривали то, что было завернуто в фольгу.

– Может, кто-нибудь уже сообразил, что надо позвонить в лабораторию? – осведомился Туэйт.

– Не надо. Заверни все, как было, я передам это Морису, – Сильвано ухмыльнулся. – Я уговорю его, скажу, ну, что наше дело находится на контроле ФБР.

– Ничего не получится.

– Получится. Я пообещаю ему обед в шикарном ресторане. За мой счет, естественно.

– О Господи, – простонал Брейди, – купиться на такую малость!

Сильвано засмеялся, взял пинцетом серебристый шарик и направился к двери:

– Дело не в бесплатной жратве, капитан. Неподалеку от загородного ресторана, у самого озера, живут две очаровательные сестры-близняшки. Я их знаю, он – нет.

Через сорок минут Сильвано вернулся. Следом за ним в кабинет ввалился тощий, длинный как жердь человек с уныло висящим носом и кустистыми бровями. Впалые щеки его густо заросли щетиной.

Сильвано плотно прикрыл дверь:

– Будет лучше, если ты сам все расскажешь, Морис.

Химик кивнул.

– Хорошо, – он был такой пучеглазый, словно носил неправильно подобранные контактные линзы. – Белый порошок, который меня попросил идентифицировать Арт, – героин. Чистый героин, – он по очереди оглядел всех присутствующих. – Когда я говорю «чистый», я имею в виду вещество с однородностью состава сто процентов. Честно говоря, никогда ни с чем подобным лично я не сталкивался.

– Вы полагаете, это свежий героин? – спросил Туэйт.

– Вы имеет в виду, не завезен ли он час назад из Золотого треугольника? – Морис пожал плечами. – Если хотите знать мое мнение, то я бы сказал, что до этого героина рука американца не дотрагивалась, наши химики используют иные процессы.

– О'кей, – проворчал Брейди, – получается, это заказной, так сказать, дизайнерский порошок. Ну, и что это нам дает?

– Ты пока выслушал только половину истории, – перебил его Сильвано. – Продолжай, Морис.

– Вообще-то, все очень интересно, – химик потер нос. – На внутренней стороне фольги было что-то написано. Надпись была засыпана героином, и мне пришлось применить пару растворов... впрочем, вам это неинтересно. Короче, теперь все читается.

Он достал из кармана халата блокнот, перелистал страницы, нашел нужное место.

– Вот. Здесь имя и название улицы. Ни города, ни адреса.

– Валяйте, профессор, – кивнул ему Туэйт.

– Мы имеем имя Антонио Могалес, – Морис оторвал глаза от записей, – и мы имеем Макей-плейс. Вам это что-нибудь говорит?

Боже праведный! Это же в Бейридж, молнией сверкнула мысль.

– Ну Тонио, ну сукин сын! – вслух выругался Туэйт.

Макоумер восхищался монашескими орденами и не скрывал этого. Может, все дело в их древности, в особом аромате истории Европы, где ордена обладали настоящей властью, властью прямой, как рыцарский меч, и не терпящей никаких компромиссов. Гром копыт боевых коней, поля и равнины, щедро орошенные кровью неверных. Крестоносцы, искатели святого духа, ангелы победы во имя Господа и отечества.

Толстые каменные стены с бойницами, глухое эхо бесконечных коридоров, замерший неподвижный воздух, словно до сих пор хранящий гордость и славу веков. В этом месте Макоумер мог позволить себе столь торжественные мысли, он любил это место и охотно отдавался во власть его атмосферы.

Чтобы еще раз окунуться в нее, он приехал за сорок пять минут до назначенного времени, и теперь вполне оправился от невероятного доклада Киеу, к нему вновь возвращалось чувство юмора. Очень печально было слышать, что Киеу так и не смог найти Тису, но прискорбнее всего было слушать, как он об этом докладывает. Что ж, придется поручить Тису Монаху, хотя Макоумер старался как можно реже полагаться на него.

Но что произошло с Киеу? Макоумер терялся в догадках. Где-то в глубине души он даже жалел, что отправил Киеу в Кампучию. Надо было предвидеть, что подобное задание может оказаться для него более чем сложным. И вот результат: вне всякого сомнения, психологическая травма. Но вспыхнувшая с новой силой любовь к Тисе ослепляла Макоумера, он мечтал увидеть ее еще хоть раз, сжать в своих объятиях – мысль о ней уже стала невыносимой. Он сгорал от желания даже сейчас, уже зная, с чем вернулся оттуда Киеу.

Что же там произошло, чем объяснить его явное желание отгородиться от действительности и уйти в себя? Он не сообщил о деталях операции, а все попытки Макоумера осторожно прощупать его оказались бесполезными. Но хуже всего, что Киеу так и не удалось узнать ее местонахождение. Теперь он думал о ней непрестанно... и не мог дождаться сообщений от Монаха.

Он завернул за угол и увидел Маркуса Финдлена – он стоял посередине небольшого дворика и с интересом разглядывал дерево с семью ветками, которые простерлись к нему словно рога семисвечника или руки еврейских плакальщиц.

Высокий, никак не ниже шести футов пяти дюймов, широкоплечий, с узкими, как у подростка, бедрами, Маркус Финдлен напоминал шерифа с Дикого Запада. Впрочем, в молодости он действительно возглавлял полицейский участок в своем родном Гэлвстоуне. От предков ему достались большие светлые глаза, в которых сейчас отражалось небо и гладкая матовая кожа.

В нем по-прежнему чувствовалась техасская закваска. А кошмарный акцент, по мнению Макоумера, просто был предметом гордости Маркуса Финдлена. Он выделялся среди близких благообразных бюрократов Вашингтона и весьма точно соответствовал своему имиджу несгибаемого блюстителя законности и порядка.

Еще в Гэлвстоуне на него обратили внимание руководители местного отделения ФБР – этот городок в Мексиканском заливе был одним из перевалочных пунктов маршрута, по которому марихуана из Рио-Хондо и Порт-Изабель уходила на юг.

Финдлен и его помощник спалили не менее полутора тонн наркотиков, они наводили ужас на торговцев наркотиками как в заливе, так и на мексиканской границе, где Финдлен лично пристрелил троих – после чего был серьезно ранен его помощник.

ФБР нравился такой подход к делу, но Финдлен терпеть не мог этих молодцов. По его меркам, они любили напустить тумана, с чем прямолинейная натура Финдлена никак не могла примириться, а самого Гувера он считал опасным для общества маньяком.

Однако, как оказалось, стиль работы ЦРУ прекрасно подходит Финдлену, и карьера его в этой организации была поистине стремительной. Врожденные инстинкты позволяли ему выкручиваться из совершенно невероятных ситуаций. Снова и снова руководство агентства бросало Финдлена на самые безнадежные операции – места, где они разворачивались, уже были усеяны костями сотрудников, испытавшими свою судьбу до него.

А однажды на него снизошло озарение и, руководствуясь одной лишь интуицией и своими обостренными до предела инстинктами, Финдлен раскрыл тщательно законспирированного двойного агента, который очень давно был внедрен в организацию – так началась одна из самых славных и наименее известных общественности операций ЦРУ, по окончании которой Финдлену было уже рукой подать до вершины. Прошло еще три года, и он возглавил ЦРУ.

– Маркус, – улыбнулся Макоумер, – вне стен своего вашингтонского, кабинета ты производишь довольно странное впечатление.

Руки он ему не подал: при общении с Финдленом это было не принято.

Маркус Финдлен повернулся на звук голоса, приветливо кивнул:

– Рад видеть тебя. Дел.

Они неторопливо пошли по дорожке парка. Встречи и совещания с Финдленом, как правило, превращались в затяжные пешие прогулки: по мнению главы ЦРУ, они служили дополнительной гарантией безопасности собеседников.

– Хоть на день вырваться из моей психушки на берегу Потомака, и то праздник. Комиссия Салливена уже который день поджаривает Гриффитса, поэтому неизвестно, сумеет он вырваться сегодня, или нет.

Он имел в виду госсекретаря.

– Он и до слушаний не отличался пунктуальностью, – усмехнулся Макоумер. – А сегодня... я не рассчитывал бы, что он появится.

Маркус Финдлен улыбнулся одной стороной лица – результат пулевого ранения щеки, которое он получил еще в молодости:

– На его месте ты вел бы себя точно так же, Дел. Я произвел кое-какие перестановки, надо вводить в игру свежие силы. В конце концов Гриффитс сам во всем виноват. Ты же знаешь, Госдеп уверен, что без них мы все погибли бы. Я ошибся, поручив Гриффитсу операции в Каире, но это была моя единственная ошибка. Засвидетельствовав мое уважение Билли Джин Де Витт, я ничего не добился. Когда-то она и Роджер были моими друзьями. Но, черт возьми, сколько можно каяться в грехах! Раскаявшихся грешников хватает и без меня, чего только стоит одна эта идиотская фраза нашего президента на заседании комиссии Салливена! В общем, как бы там ни было, я буду только рад, если Гриффитс получит по заслугам.

Неподалеку на каменной скамье сидела молодая женщина. Склонив голову набок, она короткими точными движениями делала в блокноте карандашный набросок мансарды.

Макоумер и Финдлен прошли мимо.

– Полагаешь, ему пришел конец? – спросил Макоумер.

– Лично я считаю, что он кончился еще вчера. Я присутствовал на одном заседании комиссии, – кстати, сегодня во второй половине дня состоится следующее. К вечеру у Лоуренса уже не будет выбора. Он и без того несет серьезные потери. Теперь ему остается либо потребовать у Гриффитса отставки, либо он рискует провалиться в ноябре.

– Ноябрь, – задумчиво протянул Макоумер. – Собственно, поэтому мы и назначили встречу.

Они повернули за угол и оказались на балюстраде, с которой открывался живописный вид на Гудзон.

– Ну, и какие перспективы?

– Я рассчитывал услышать об этом от тебя. Финдлен рассмеялся:

– Я не всевышний, Дел. Хотя мои противники и критики уверены, что я знаю все. Но они заблуждаются.

– У меня нет от тебя секретов, Маркус. Таково было твое условие. Ты получаешь от меня максимально полную информацию, гораздо более подробную, чем кто бы то ни был. Но ты и значишь для меня гораздо больше, чем любой сенатор или конгрессмен.

– В качестве начальника дворцовой стражи.

Макоумер понимал, что Финдлен прощупывает его: с каждой встречей расставлять минные ловушки из лжи и правды становилось все сложнее и сложнее.

– Вовсе нет.

Он знал, что Финдлен терпеть не может, когда к его организации относятся подобным образом. Но после импичмента Никсона он с каждым годом становился более подозрительным.

Справа появилась парочка, Макоумер прислушался к их болтовне и подождал, пока молодые люди не скрылись из вида.

– Ты не доверяешь политикам, Маркус, – наконец произнес он, – а хоть кому-нибудь или чему-нибудь ты веришь?

– Я таким родился, Дел. Когда со мной начинают говорить о вере, я настраиваюсь на другую станцию. Слишком тонкая это материя, чтобы от нее могла зависеть власть.

Финдлен замолк, и они двинулись дальше.

– Прекрасно. То что мы – Атертон и я – хотим от ЦРУ, можно сформулировать следующим образом: это то, что хочешь ты, но не в состоянии этого получить при нынешней администрации. Увеличение фондов и простор для лавирования.

– А услуга за услугу, – безразличным тоном бросил Финдлен, – сводится к тому, что моя лавочка должна будет отстирывать ваши грязные подштанники, прежде чем избиратели унюхают вонь.

Макоумер остановился.

– Ни в мои, ни в его планы, – холодно произнес он, – не входят грязные подштанники.

– Я учту это. Дел, – они продолжали прогуливаться. – Мы, техасцы, больше всего на свете ценим свободу. Что мне нужно, черт возьми, так это простор для лавирования, как ты изволил выразиться. А еще точнее, возможность дрейфовать по ветру. Вот тогда я сумею вернуть лавочке ее потерянный авторитет.

Увидев на дорожке женщину с двумя детьми, он замолчал. Когда они снова оказались в одиночестве, Финдлен продолжил:

– Но я по-прежнему ни в чем не уверен. И ты, и Готтшалк, вы оба делаете ставку на международную политику, а я, признаться, не убежден, что он сумеет справиться с внутренними проблемами, например, с экономикой. Вот где полная неразбериха... и уже не первый год. За два года эту проблему не решить, потребуется лет десять, не меньше. Не успеет твой парень сесть в президентское кресло, как тут же засмердит. Все, кого я знаю на Капитолийском холме, разорутся по поводу валового национального продукта.

– К черту валовый национальный продукт, – разозлился Макоумер, – экономика не в таком уж плохом состоянии.

– Да? – скептически глянул на него Финдлен. – Ты один знаешь что-то такое, чего не знает никто, верно?

– Одна часть решения проблемы – программа переподготовки специалистов. Готтшалк займется этим сразу же, как только въедет в Овальный кабинет. И я скажу тебе кое-что еще, Маркус: валовый национальный продукт выглядит очень плохо только в том случае, если ты не подходишь к нему с точки зрения индустриального государства.

– Ты что же, хочешь сказать, мы не...

– Нет, конечно. Ты рассуждаешь категориями вчерашнего дня. А сегодня мы уже по сути превратились в страну, ориентированную на сферу услуг.

– Ты имеешь в виду швейцаров, официанток? Что за чушь!

– Извини меня Маркус, но вот классический пример мышления, от которого нам предстоит избавиться как можно скорее.

– Слушай, по-твоему, я работаю в сфере услуг?

– Ты? Что-то вроде галантерейщика. А возьми, к примеру, «Метроникс». Фирма занимается конструированием и разработкой вооружений, сборкой опытных образцов. Но я не производитель. Вот твое сырье я покупаю у производителей вроде «Ю Эс Стал» или «Теледайн». Даже наши кремниевые чипы мы покупаем у фирм, занятых в сфере услуг. Чувствуешь разницу? А шоу-индустрия, это же сфера услуг в чистом виде! Какое отношение к этому имеет валовый национальный продукт? Никакого. Он касается исключительно производства, промышленности. И в этом случае он, безусловно, выглядит как полное дерьмо. Но он не отражает истинного положения вещей, он ничего не говорит о силе нашей экономики.

Порывшись в кармане, он достал распечатку компьютера.

– Взгляни на эти цифры, Маркус. Это беспристрастные данные по нашему валовому национальному продукту. Ты ко всему подходишь со своими мерками, Маркус.

Финдлен на ходу бегло проглядел распечатку; для того чтобы запомнить все эти цифры, ему требовалось не более трех-четырех секунд. Макоумер попробовал представить, как Финдлен занимается любовью с женой – наверное, каждые несколько секунд отводит от нее взгляд и беззвучно шевелит губами.

Финдлен удивленно присвистнул:

– Ты уверен в этих цифрах, Дел?

– Абсолютно.

Он не лгал.

– Но это невероятно. Разница составляет целых сорок процентов. Получается, положение значительно лучше, чем нас пытаются уверить?

Макоумер кивнул:

– Да. Но для переориентации правительства и общества потребуется время. И пока этот процесс будет идти, мы запустим в действие вторую часть нашего плана. Готтшалк весьма способный ученик, "уроки истории не прошли для него даром. Он не собирается всю жизнь враждовать с Капитолийским холмом. Поэтому, прежде чем обнародовать какое бы то ни было важное решение, он за полгода будет привлекать к его обсуждению всех этих господ. Проводниками нашей политики станут и члены «Ангки» – медленно, но верно они подготовят общественное мнение к любому повороту нашей внешней политики. Ни один конгрессмен или сенатор не впадет в состояние комы, узнав о том или ином решении администрации: они будут готовы к нему. Большинство из них даст задний ход, а это совсем неплохо.

Финдлен вернул ему компьютерную распечатку:

– Все это весьма позитивно... очень позитивно. Но даже ты не станешь отрицать, что в нашей экономике есть слабые места. А возглавляет список автомобильная промышленность. До тех пор пока мы не позволили япошкам перехватить инициативу, Америка лидировала в этой области. Боже ж ты мой! Даже шведы теперь делают машины лучше нас! Можешь себе представить? Чертовы шведы!

– Что касается Детройта, – сказал Макоумер, – то, по-моему, дело зашло слишком далеко. Они сами приготовили для себя капкан, и теперь пусть либо сдохнут в нем, либо надо отгрызть лапу и скакать дальше на оставшихся. Но, как бы там ни было, будущее Америки не в Детройте, это производственная философия. Сегодня будущее за миниатюрными чипами, и мы вновь начинаем проигрывать эту гонку японцам. И потому нам необходимо обыграть их в их собственную игру. Ты видел «Вампир» собственными глазами, его система ССОД уникальна. Идея была моя, но я не стал трубить о ней на всех углах. Я не инженер, и потому два года назад я поехал в Японию и нанял одного из их ведущих специалистов в этой области. У него были конкретные условия, и я все их выполнил. Сейчас я первый готов признать, что все не так просто. Эти ублюдки фанатично преданы своим фирмам, на которые работают. По сути, они пожизненные рабы этих фирм. Добровольные рабы. В Японии дело обстоит именно так, и это одна из причин, почему они нас разделывают под сухую. Они не знают, что такое профсоюзы, они им ни к чему. Фирма – вот их вторая семья, гарант безопасности и обеспеченной старости. Я готов биться об заклад, что по Детройту сейчас бродят толпы безработных специалистов высшего класса, каждый из которых продал бы родную мать за аналогичную систему организации труда.

Тенистая аллея закончилась, они снова вышли под яркие лучи солнца. Перед ними возвышалось дерево-семисвечник: они вернулись к месту встречи.

– На мой взгляд, рынок компьютерных чипов сейчас находится в таком же состоянии как и автомобильный, когда на нем впервые появились японцы. На это следует обратить особое внимание, в противном случае к концу этого столетия нас ждет удел второразрядного государства.

Финдлен остановился у дерева в той же позе, в какой застал его Макоумер.

– Что ж, – он откашлялся, – я всегда подозревал, что тебе удалось собрать крепкую команду. Дел. Меня лишь немного смущала общая концепция, философия, так сказать. Сейчас у меня нет сомнений, ни малейших... Скоро увидимся, – он повернулся к Макоумеру, – приходи первого января.

Макоумер кивнул:

– Добро пожаловать в «Ангку», Маркус.

Киеу возвращался с ленча в свой офис в «Пан Пасифика». Он так и не смог привыкнуть к высоким безликим зданиям из стекла и бетона – вот и сейчас, входя в кабину лифта, он чуть ли не явственно увидел черный наконечник бамбуковой стрелы, которая прочертила воздух в четверти дюйма от его виска.