– Потом пришли юоны и прогнали красных кхмеров, – продолжал старик. – «Мы спасители Кампучии», объявили они на весь мир, «смотрите, мы не убиваем кхмеров, как делали это их соплеменники. Мы хорошо обращаемся с ними». А потом забрали весь наш урожай, отобрали у рыбаков рыбу. Все мои невестки и внуки умерли от голода и болезней, которым несть числа. Люди забыли, что такое честь...

Поэтому теперь, когда мне приказывают, я смеюсь вам в лицо. Что мне еще терять? Жизнь? А чего она стоит? – Он усмехнулся и плюнул в сторону. – Сейчас меня оставили в покое. Я всех здесь знаю и вижу, что ты новенький. Уходи. У меня ничего для тебя нет. Я старый и видел много такого, на что вовсе не следовало бы глядеть. По ночам я молюсь, чтобы болезнь принесла мне смерть, но болезни обходят меня стороной. Я еще не сгнил изнутри.

– Мне ничего от тебя не надо, кроме информации. Что-то в тоне Киеу насторожило старика, взгляд его стал твердым, глаза не мигали:

– Ты не один из них, – удивленно произнес он, – верно?

– Верно.

– А форма...

– Бывшему владельцу она больше не понадобится.

Старик улыбнулся, приоткрыв беззубый рот.

– Понятно, – голос его сделался приветливым, – понятно, теперь я вижу.

Высохшее тело чуть качнулось вперед:

– Чем я могу помочь тебе, товарищ?

Он сделал ударение на последнем слове и усмехнулся.

– Я ищу одну женщину. Когда-то, давно, она жила в джунглях... наверное с тысяча девятьсот шестьдесят девятого или с тысяча девятьсот семидесятого года, – Киеу дал старику ее подробное описание.

Кхмер задумался и отложил каску в строну.

– Право, не знаю, – произнес он наконец. – Слышал я об одной, очень похожа на ту, которую ты ищешь. Кажется, у нее еще была лодка или даже моторка, по-моему... надо припомнить... да, в Стунг Тренге, на востоке. Это почти на самом Меконге, совсем неподалеку от Конг Фалле, так мне, кажется, говорили.

Он задумчиво покачал головой:

– Солдаты любят поговорить. Как только представляется возможность, они распускают языки. Вот и все, что я знаю. Кто-то сказал одно, кто-то другое. А слух у меня все еще хороший, да и голова варит, почти как в молодости. Даже юоны оставили меня в покое. Представляешь, многие наши идут к ним служить. О таком даже подумать стыдно, – он снова покачал головой. – Нет, люди потеряли честь и гордость.

– Так как насчет той женщины? – напомнил Киеу.

Старик пожал плечами:

– Кто знает, живет ли она еще там? Я не знаю, и не советовал бы тебе бродить здесь и задавать много вопросов. Но очень многие шли к ней, все шли туда, даже большие начальники. Юоны, красные кхмеры – даже советские, как я слышал, хотя я не очень-то верю всей этой болтовне. Должно быть, это очень знатная шлюха, – усмехнулся старый кхмер, – никто не смог приручить ее. По-моему, они ее боятся. Почему, не понимаю. Шлюха она и есть шлюха. Что-то в ней есть такое, чего они не могут получить в соседних деревнях. Тащатся в такую даль на восток. Что-то есть в ней такое, это уж точно. Богиня, апсара, она катает их в своей золотой колеснице до тех пор, пока они не теряют сознание от изнеможения и удовольствия.

Киеу поблагодарил старика – тот, не поднимая головы, кивнул ему и вновь принялся водить напильником по каске, превращая орудие войны во что-то более ему полезное.

Это стоит длинного путешествия на восток, подумал Киеу. По описанию старика эта женщина очень похожа на Тису. Его отец знал ее как первостатейную шлюху, и у нее не было никаких оснований менять профессию. Четырнадцать лет назад это была молоденькая девушка – она и сейчас не стара и, наверное, по-прежнему сводит мужчин с ума, а с годами освоила в совершенстве искусство любви.

Он вернулся к границе деревни и джунглей и двинулся по часовой стрелке вокруг нее. Наконец он нашел то, что искал: вьетнамский сержант прислонил велосипед к дереву, а сам лениво поплелся с донесением в деревню.

Киеу сел на велосипед.

Он находился севернее Сьем Рап и ему надо было пересечь почти весь огромный район, центром которого был Тонле Сап, тянущийся с северо-запада на юго-восток через всю Кампучию. Затянутое желтыми облаками небо не сулило избавления от духоты.

Он по-прежнему старался не сталкиваться с вьетнамскими патрулями, но бежать сломя голову от них нужды больше не было. В конце концов, он был капитаном, что считалось во вьетнамской армии достаточно высоким званием, – лишь старшие офицеры имели право осведомиться у него о цели путешествия.

Несколько раз его подвозили на джипе, велосипед его в таких случаях занимал место на широкой подножке. Он имел возможность проехаться на повозке, запряженной парой буйволов, но такой способ передвижения был еще медленнее, чем велосипед.

Сельское хозяйство, как, впрочем, и все в Кампучии, несло на себе следы деятельности красных кхмеров. Традиционные плавно изогнутые дамбы, которые великолепно служили нуждам крестьян при Сиануке, красные кхмеры, естественно, разрушили как антиреволюционные сооружения. Крестьян они заставили работать, но не на полях, а в общенациональной программе по перестройке этих самых дамб, которые теперь стали прямыми. В результате по одну сторону «революционных дамб» возникли тысячи квадратных километров затопленной и совершенно непригодной земли. По другую сторону земля высохла, и сеять в нее не было никакой возможности. Так красные кхмеры пытались разобраться с законами природы своей страны.

Он намеренно обогнул Ангкорват, но прошел достаточно близко от него, чтобы отчетливо разглядеть не только оспины нарядов и крупнокалиберных пуль, но следы полнейшего упадка, которые оставили те, кто глумились над священным городом. Все шло к тому, что скоро здесь вновь будут царствовать джунгли – крыши обильно поросли молодыми деревцами, меж каменных глыб величественных зданий змеились толстые корни, они, подобно строительным клиньям, раздвигали тяжелые плиты, дюйм за дюймом, год за годом растягивали их в разные стороны. Война наследила здесь не так уж значительно, по сравнению с неумолимым шествием джунглей и набегами воров, которые пробирались сюда под покровом ночи и спиливали головы древним кхмерским богам Ангкора.

Он уже не мог с уверенностью сказать, сколько прошло дней и ночей – ночей, когда он спал как убитый или не спал вовсе. Но в ушах его непрерывно звучали ружейные выстрелы: то совсем рядом, то в отдалении, но они ни на миг не затихали.

По ночам его преследовали кошмары, неважно, спал он или бодрствовал. Образы прошлого вспыхивали перед его глазами, а потом набрасывались как огромные бенгальские тигры, оскалив зубы и выпустив когти, они грозили его уничтожить. В лунном свете приплясывали скелеты его друзей, впавшая в состояние кататонии мать раскачивалась, раскачивалась из стороны в сторону и напевала песни своего детства; потом она поднимала голову и морщилась от зловония. Он снова и снова уходил туда, куда ушел Сам, он снова и снова покидал Малис и младших брата и сестру, которых он едва помнил. А Сам, на кого он хотел быть похожим, кем он восхищался почти так же, как Преа Моа Пандитто. – Сам показывал ему, как слабеет и рушится сила Будды, ее подтачивала война. Мир тогда был не более чем концепцией, но концепцией слишком опасной, чтобы воплощать ее в жизнь. Революция подхватила его, и мир уже не был таким оружием, которое он мог бы обратить против ненавистных врагов: Сианука, американцев и вьетнамцев. В огонь все старое! В огонь все отжившее! В огонь!

Днем он продвигался довольно быстро. А по ночам все глубже проваливался в пропасть своей испепеленной террором жизни.

Стунг Тренг лежал на дальнем краю Преа Виеар. Сам город располагался в излучине реки Меконг, на самом юге Конг Фалле и неподалеку от истоков реки с тем же названием. Киеу сомневался, что плавучий дом куртизанки может быть где-то поблизости от города. Во-первых, здесь слишком много людей. Во-вторых, слишком близко к северу, где расположены опорные пункты красных кхмеров на случай проникновения вьетнамцев и советских войск. Несмотря на то, что официальные власти Народной Республики Кампучия утверждали, что большинство населения страны сосредоточено в центральном районе, Киеу знал, что это не так. Здесь было множество островков цивилизации, которые представляли собой мобильные поселки красных кхмеров или же деревни, не оказавшиеся под контролем властей – все они были расположены главным образом по окраинам страны.

Он никогда не забирался так далеко на северо-восток, эта местность была ему совершенно незнакома. Однако, еще в свою бытность в «Пан-Пасифика» он успел по картам познакомиться с географией этого района.

До него доносился грохот водопадов – точнее, не грохот, а некий шум, раздававшийся откуда-то сверху. По берегам Меконга джунгли были просто непроходимыми. В этом месте река сужалась, и сквозь щели между деревьями Киеу видел узкую полоску суши, которая отделяла этот рукав от главного русла великой реки.

Логика говорила ему, что надо перебраться через рукав и разведать в южном течении основного русла, но инстинкты подсказывали совершенно противоположное решение. Он замаскировал велосипед ветвями, отметил в памяти место и вдоль берега узкой протоки пополз на юг.

Течение здесь было не очень сильное. В мутной воде шевелились отражения деревьев. День выдался очень жарким. Во влажном воздухе на все голоса визжали, пищали и скрипели насекомые. Небо, когда он мог разглядеть его сквозь сомкнутые кроны, темнело и вскоре стало густо охряным – признак приближающегося ливня.

И верно, через несколько минут послышался оглушительный раскат грома. Неподвижный воздух вдруг тяжело заворочался, сделался почти осязаемым. Еще один удар грома эхом прокатился по западному отрогу Преа Виеар.

В воздухе было столько насекомых, что Киеу вынужден был закрыть рот руками и осторожно дышать носом.

Он бросил еще один долгий взгляд поверх мутной воды и увидел его: длинный темный предмет, возвышающийся над рекой. Он не двигался и, судя по некоторым признакам, не двигался уже очень давно. От ближайшего берега к нему протянулись ветви лиан и накрепко вцепились в остов. Навстречу им в глубь джунглей уходил носовой трос.

Подойдя поближе, Киеу увидел, что суденышко стоит в некоем подобие дока, стенки которого обшиты досками. Похоже, там никого нет, подумал Киеу. Он осторожно подобрался поближе и опустился на корточки, медленно обвел взглядом дом-лодку, док и окрестности. Где-то неподалеку громко любезничали обезьяны, потом совсем рядом прокрался какой-то крупный хищник. С вершины дерева на самом берегу поднялись три птицы с пестрым оперением, они пролетели низко над водой, снова взмыли вверх и скрылись в густой зелени на противоположном берегу. Более ничего.

И только выждав в своем укрытии еще около сорока пяти минут, Киеу решил, что пора: он двинулся вперед с изяществом змеи. Он бесшумно поднялся на ноги и, осторожно раздвигая густую траву, подобрался к дощатому доку.

Два быстрых и точных прыжка, и он уже был на борту. Судно оказалось достаточно большим, правда, палуба его производила впечатление более узкой, чем это принято на лодках такой длины. Киеу пригнул голову и спустился на нижнюю палубу.

Вонь здесь стояла невыносимая. По узкому, отделанному деревянными панелями коридору он быстро направился к сходням. Может, когда лодку только построили, здесь было больше кают. Теперь же осталась только одна. Однако имелись небольшая гостиная, кухня, туалет и даже библиотека. Но единственная спальня была очень просторной. Когда-то она, вне всякого сомнения, представляла собой идеал интерьера с великолепной Драпировкой. Сейчас же она вся была заляпана кровью.

На широкой постели лежали три раздетых донага тела, в побелевших кулаках мертвецы сжимали края шелковых простыней.

Двое мужчин и женщина. На канапе рядом с постелью Киеу обнаружил два комплекта обмундирования грязно-коричневого цвета с красными кантами, что свидетельствовало о принадлежности их хозяев к регулярным частям Красной Армии. Он понюхал оружие: им давно не пользовались. Неужели эти трое явились сюда без всякой охраны? Как бы там ни было, они пришли не пешком, скорее всего, их привезли.

Женщина, видимо, была настоящей красавицей: кожа цвета темной меди, смуглая и шелковистая. Тридцать с небольшим, определил Киеу. Это совпадало с его информацией о Тисе. Один русский лежал между ее широко раскинутых ног, другой все еще сжимал руками грудь.

Конечно же, невозможно было с уверенностью определить, та ли это женщина, которую так отчаянно ищет Макоумер. Киеу еще раз бросил взгляд на обезглавленные тела.

Он быстро обыскал комнату, но не обнаружил никаких бумаг, по которым можно было бы установить личность этой женщины.

Он больше не мог выносить этот запах и вернулся на палубу. Потом обошел ее. С той стороны, которая выходила на реку, ближе к корме, на палубе лежало бамбуковое удилище. Его туго натянутая леска уходила в мутную воду.

Киеу поднял удочку и потянул леску: что бы там ни было, весило это изрядно.

То, что появилось из воды, на первый взгляд напоминало бесформенный ком грязи вперемешку с илом – Киеу несколько раз повел удилищем вверх-вниз и очертания предмета начали проясняться.

Вначале показалось коричневого цвета ухо, затем длинные пряди темных волос. Затем появился нос, щека, еще одна и еще, и вскоре стало понятно, что к концу толстой лески привязаны отрезанные головы любовников из нижней каюты.

– Ну, и как тебе нравится наша ювелирная работа?

Человек говорил на французском с местным акцентом, голос показался Киеу знакомым. Киеу повернулся и увидел плотную фигуру в черном хлопчатобумажном костюме, какие носят красные кхмеры. На шее – яркий цветастый платок, а вместо обычного автомата «томпсон», традиционного сувенира с американских позиций второй мировой войны, человек держал в руках советский АК-47, ствол которого сейчас был направлен на Киеу.

На широком лице поблескивали маленькие глазки, толстые губы скривились в презрительной усмешке:

– Предатель кхмерского народа! Тебя прислали сюда твои русские хозяева, они хотят знать, что случилось с их стратегами, – смех его больше походил на собачий лай. – Пожалуйста, вот они.

Он наклонил голову, и Киеу заметил, что один глаз у него чуть косит.

– Они не были солдатами, вот что я тебе скажу. Даже не знали, как надо защищать свою жизнь. Как подобает умирать солдатам, они тоже не знали. И вот появляюсь я, демон, вынырнувший из северного тумана, никто не может противостоять мне.

Он угрожающе взмахнул рукой:

– Твое имя? Быстро!

– Сок.

– Мим Сок. Меня зовут Тол. У нас с тобой есть время, скоро мы познакомимся очень близко. Ближе, чем любовники или братья, – напустив на себя важный вид, он кивнул. – Погляди, как ветер раскручивает головы, мит Сок. Внимательно смотри, привыкай к мысли о такой же прекрасной смерти, скоро я пришлю ее за тобой. Пройдет очень много времени, прежде чем ты умрешь, оно покажется тебе бесконечным. Но еще раньше ты будешь молить меня, чтобы я смилостивился и просто насадил твою голову на копье.

Киеу вытянул лесу, скорбный улов упал у его ног. Раны, конечно же, больше не кровоточили – кожа, обтягивающая черепа жертв, была белой как воск и сочилась речной водой. Из полуоткрытых ртов медленно вытекали тонкие струйки воды и, подобно маленьким змейкам, расползались по дощатой палубе.

– Эта шлюха была кбат. Предательница вроде тебя, мит Сок. Она спала с нами, но еще она спала с юонами и их хозяевами из Советов, – он плюнул на мертвые головы. – Пол Пот решил, что она должна умереть. Теперь мы отвезем ее голову и черепа ее любовников обратно на юг и покажем всем гостям Пномпеня, чтобы они поняли, как юоны лгут про красных кхмеров и про то, что будто юоны контролируют «новую» Кампучию. Но они ничего не контролируют и ничем не управляют! Идет тотальная война, война на уничтожение, и юоны знают об этом и боятся до смерти. Боятся, несмотря на помощь их советских хозяев. На их месте я бы тоже боялся.

– Так, значит, я вижу перед собой великого освободителя Кампучии, – с глубочайшим презрением сказал Киеу. – Он, как последний подлый трус, подкрадывается к ничего не подозревающим солдатам, у которых-то нет даже оружия и одежды, с легкостью убивает их, а потом кудахчет о своем героизме и отваге. – Киеу сокрушенно покачал головой: – Меня тошнит от одной только мысли, что ты до сих пор веришь, будто Пол Пот лучше юонов. Открыть тебе тайну? Все вы подонки, и Пол Пот со своей бандой, и вьетнамцы – все вы убийцы, все вы хотите только одного: полностью стереть память о нашем прошлом. Хорошо, прошлого больше нет, наше настоящее воняет дерьмом – а как насчет будущего? Хоть кто-нибудь из вас, будь то красные кхмеры или юоны, заботится о людях? Вы же только эксплуатируете их, пользуетесь ими. Всем вам глубоко плевать на народ.

Тол усмехнулся и снова плюнул в сторону мертвых:

– Ты что, и вправду думаешь, что обычный крестьянин знает, чего хочет? Чушь! Его волнует только урожай и то, как бы получше накормить семью. А в старину, которой ты так гордишься и которую прославляешь, этот крестьянин валялся без дела, когда надо было работать, и пресмыкался перед всякой сволочью, которая потчевала его сказками о величии Будды. Этих-то мы по крайней мере уже уничтожили.

– А заодно и всех, кто составлял цвет нации...

– Заткнись! – заорал Тол. – Какого черта я вообще разговариваю с тобой? Посмотри на себя? Ты продался юонам и пошел против своей родины!

Он дернул затвор своего АК-47:

– А ну, иди сюда, кбат! Подними то, что лежит у тебя под ногами! Понесешь головы туда, куда я тебя скажу, падаль! Там никто не услышит твоих воплей страха, ты будешь молить меня о пощаде, а вонь твоей мочи и поноса не оскорбит ни одну живую душу – единственными свидетелями твоего позора будут река, я и джунгли, а нам глубоко наплевать на тебя!

Киеу наклонился и взялся за лесу – страшная гроздь медленно вращалась, и перед ним появилась голова женщины. Кису вдруг почувствовал, как грудь его сжимает раскаленный обруч, в ушах толчками пульсировала кровь, откуда-то издали, словно из глубины длинного бесконечного тоннеля, ему что-то орал Тол.

Он увидел мочки ушей, в которых поблескивали изящные рубиновые серьги в форме цветка лотоса. Такие были у его сестры. Каждая грань кроваво-красного камня острым ножом вонзалась в его память: по размеру и форме серьги были идентичны тем, с которыми никогда не расставалась сестра, работу мастера невозможно спутать. Вот наконец он и узнал правду, страшную и беспощадную правду. Перед ним, словно тотем с лягушачьими глазами, раскачивалась вовсе не голова Тисы.

Это была голова Малис.