Пытаясь отогнать от себя эти тревожные мысли, он покинул уютный полумрак в шум ресторана и оказался на лестнице, ведущей к отелю "Уиллард". И тут он увидел женщину с такой броской внешностью, что все мысли разом улетучились из его головы.

Поставив ногу на нижнюю ступеньку и держась правой рукой за полированные бронзовые перила, она беседовала с Харрисом Паттерсоном, одним из младших партнеров адвокатской фирмы "Сэлбертон, Маккини энд Робертс". Хэм немного знал его, так как пользовался юридическими услугами Дага Хэлбертона, старого друга своего отца. Адвокат показал женщине какой-то документ, она взглянула на него – довольно небрежно, по мнению Хэма, – кивнула, расписалась и направилась вверх по лестнице.

Теперь ему удалось лучше рассмотреть ее: волосы темные, почти иссиня-черные; глаза по цвету напоминают изумруды; лицо округлое, но не как блин, а в самый раз; рот слегка широковат, нос чуточку длинноват. Однако в целом черты ее лица производили приятное впечатление и говорили о характере именно во вкусе Хэма. Характер этот явно не отличался мягкостью. Напротив, судя по ее липу, она, похоже, не привыкла уступать. Но в то же время выражение ее лица не имело ничего общего с той грозной миной, которую чуть ли не в обязательном порядке (и совершенно напрасно, с точки зрения Хэма) напускают на себя многие женщины, ввязавшиеся в конкуренцию за мужские должности.

"У нее особенное лицо, – подумал Хэм, – чувствуется, что дело тут не только в гибком теле и паре стройных длинных ног. Как-то так и тянет познакомиться с ней поближе".

– Извините, – сказал он, когда женщина поравнялась с ним. – Это ведь гостиница "Хей Эдамс", не так ли?

Она рассмеялась, и ее лицо понравилось ему еще больше.

– Вы всерьез? – спросила она. – Или это ваш способ знакомиться?

Не вполне правильное произношение, характерное для выходцев из среды английского рабочего класса, так до конца и не избавившихся от манеры нечетко выговаривать слова и опускать согласные, выдавало ее происхождение. Хэма оно очаровало.

– Решайте сами.

Она задумалась, поджав губы. Под плащом у нее виднелся темно-синий льняной костюм. Из украшений на ней было лишь простое ожерелье из розового жемчуга да крупные золотые серьги. Никаких колец на сильных загорелых пальцах не было.

– Ну тогда я бы сказала, что это способ знакомиться. Вы не похожи на заблудившегося приезжего.

– Возможно, это не совсем так, – заметил Хэм. – От Вашингтона у меня часто голова кругом идет, и отели сильно смахивают друг на друга.

– Очень сомневаюсь, чтобы приезжие, даже вроде меня, могли бы спутать "Уиллард" с "Хей Эдамсом".

– Неужели? Когда вы в последний раз заходили в "Хей Эдамс"?

– Да уж не один год прошел.

– Заглянем туда?

– В общий зал или в отдельный кабинет?

– Как пожелаете.

– Сожалею, но кое-кого из нас ждет работа.

– Что за работа?

– Моя фирма "Экстант экспортс" направила меня сюда кое-что разузнать. Наша штаб-квартира в Лондоне, но, кроме того, есть филиалы в Торонто, Брюсселе и Вашингтоне. Я тут частенько бываю, но такая мерзкая погода в мой приезд впервые.

– Так это же Вашингтон. Утешает только то, что летом здесь еще хуже.

– Понятно, – протянула женщина и подала ему руку, – Марион Сент-Джеймс. Вообще-то, Марион Старр Сент-Джеймс, но я почти никогда себя так не называю.

Хэм подал ей руку и тоже представился.

– Относительно "Хей Эдамса" я просто дурачился. Ну а как насчет прогуляться со мной по городу? У меня есть доступ в некоторые закрытые места, вроде зала чрезвычайных заседаний в Пентагоне.

– Хотела бы, но, боюсь, не смогу, – ответила Марион. – Фирма не оставляет мне особой свободы действий.

– Тогда пообедаем вечером?

– Ой, я...

– Я придумал, как обхитрить эту мерзкую погоду. Давайте пообедаем у меня на яхте. Даже в это время года в Чесапикском заливе бывает совсем неплохо.

– Чем вы занимаетесь, мистер Конрад?

– Приятели зовут меня Хэмом. А работаю я советником при министерстве обороны.

– Хоть вы и знакомитесь молниеносно, бесстыдно нарушая все ограничения скорости в таких делах, я все же пока вам не приятельница. Вы ведь знаете, что мы, англичане, холодные и равнодушные.

– По-моему, на типичную англичанку вы совсем не похожи.

– Верно, – согласилась Марион. – Ну а когда мы с вами встретимся?

Такая прямота подкупила Хэма больше всего. Он считал данную черту характера чисто американской, потому что европейцы, насколько он знал из опыта, прежде чем добраться до сути дела, почему-то предпочитают долго ходить вокруг да около. Открытая прямота пришлась Хэму по душе еще и потому, что он достаточно долго общался с японцами, содержание всей жизни которых в основном, похоже, сводилось к всяческим проволочкам, хитростям и следованию древнему конфуцианскому правилу никогда не говорить слова "нет".

В тот вечер над заливом стелилась достаточно плотная дымка, отчего даже мелкие огоньки на другом берегу казались крупными, как воздушные шары. Марион пришла в шерстяных брюках сочного желтого цвета и красной, как помидор, штормовке до пояса. Хэму при этом показалось, что под этим нарядом ничего нет. Теплые тона резко контрастировали с тонами холодными, в которых был выдержан ее костюм при первой встрече. Они подчеркивали необычайный цвет ее глаз и придавали ей совсем иной, менее официальный облик.

– Я прихватила с собой горячий шоколад и сосиски по-французски, – сообщила Марион, поднявшись на борт, и рассмеялась, видя его изумление.

– Можете не говорить. Мне и так ясно, – пояснила она, опустив на палубу свою здоровенную сумку. – Вы наверняка думали, что я, имея такой акцент, больше всего предпочитаю... скажем, водку со льдом и осетрину горячего копчения.

И она демонстративно облизнулась.

– Бог ты мой, – вымолвил все еще ошеломленный Хэм, – Именно это я и загрузил в холодильник.

– Каждую минуту вы узнаете что-то новенькое, не так ли, мистер Конрад? – заметила она, доставая пакеты с горячим шоколадом. – Чего пожелаете?

Она, казалось, взяла на себя функцию капитана. Никаких проблем насчет этого – стояла она в классической позе моряка, расставив ноги чуть шире, чем когда стоят на суше, с бедрами, готовыми сохранять равновесие тела при любой качке.

– Мне то же самое, что предпочитаете вы.

– Тогда горячий шоколад. Молоко есть?

– В холодильнике, – ответил Хэм, не отрывая от нее взгляда. – Вы, как я вижу, знакомы с морским делом.

– Это точно. Мой отец судостроитель. Изготавливает первоклассные шлюпы из тиковой древесины. При каждом удобном случае он берет меня с собой ходить под парусом.

Она ловкими, четкими движениями приготовила две порции шоколада, и они прошли в капитанскую рубку. Следуя по фарватеру, Хэм вывел судно на открытую воду.

– Вы в самом деле военный? – уточнила Марион. – Сразу видна строевая выправка.

– Что, я выгляжу так, будто шомпол в зад заткнул? – хмыкнул он. – Пока что мне кажется, что вы считаете все, что касается меня, пустой хреновиной.

– Время для выводов еще не наступило, мистер Конрад, – улыбнулась она.

– И вот еще что, – сказал он, прихлебывая шоколад. – Когда вы станете называть меня Хэмом?

– Когда мы станем друзьями.

Хэм посмотрел на нее в упор.

– Вы всегда плаваете с незнакомцами?

– Разумеется, – ответила она без колебаний. – И с врагами тоже.

– Бедные враги.

– А вот тут вы кривите душой. Вы не настолько хорошо меня знаете, чтобы говорить так всерьез.

Хэм выглядел подавленно.

– Думаю, что вы только что раскусили мою последнюю по счету уловку.

– Вот и хорошо, – заметила она и, обмакнув палец в чашку, слизала с него шоколад. – Может быть, теперь начнется мое знакомство с подлинным Хэмптоном Конрадом?

Хэм пытался сообразить, как вести себя с этой необычной женщиной. Хотя его жена и блистала в школе, но ее интеллект не особенно помогал ей в житейских делах. Ну а что касается всех любовниц Хэма, то он, слишком увлеченный их жаркой плотью, никогда не задумывался над тем, что они, возможно, могут подарить ему что-то еще.

По какой-то необъяснимой причине в его памяти вдруг всплыл неприятный эпизод. Много лет назад он застал свою мать в постели с двадцативосьмилетним административным помощником Торнберга. Вообще-то дело происходило не в постели, а в бассейне при бане в древнеримском стиле, где они выделывали некие поистине удивительные трюки из области сексуальной акробатики. "Боже ты мой, – думал теперь Хэм, – от этого зрелища действительно становилось не по себе: твоя мать, абсолютно голая, совершает в невообразимо изощренной позе половой акт с каким-то незнакомцем".

"Это все из-за него, – плача, оправдывалась она тогда. – У твоего отца нет ни души, ни сердца. Он не чувствует, что кроме него на свете живет еще кто-то. Что мне оставалось делать?"

Конечно же, она умоляла его ничего не говорить отцу, и Хэм уступил, забыв в тот момент, что отец, скорбя о смерти благородного льва, имел в виду ее. Но неделю спустя, в школе, избив ни с того ни с сего парня из своего класса до потери сознания, он понял, сколько злости он носил и подавлял в себе. И тут же, как только его отпустили из кабинета директора, позвонил отцу.

Когда однажды, много лет спустя, во время долгой ночной пьянки он рассказал эту историю Джейсону Яшиде, тот прокомментировал это так: "Когда грех за пределами семьи, его прощать легко, в противном же случае – невозможно".

– Ну а теперь, когда мы на открытой воде, – сказала Марион, может быть, скажете, как долго вы были в отъезде.

По тому, как она произнесла эту фразу, Хэм понял, что она имеет в виду Вьетнам.

– Слишком долго, – ответил он, замедляя ход на одну треть и поглядывая на виднеющиеся справа огни аэродрома военно-морской авиации. Прямо по курсу лежали Пойнт-Лукаут и остров Танджер, облюбованный его отцом для свиданий с Тиффани-телкой. – Как вы догадались насчет Вьетнама?

Она пожала плечами так, как это часто делают мужчины, – со спокойно-уверенным видом знатока.

– По телу видно. В морской пехоте о таких говорят:

заряжен и взведен. Самое стоящее оружие.

– И вы хорошо знакомы с оружием?

– Ух ты! Вам еще рано ревновать.

– Какая там, к черту, ревность! Никогда ею не страдал! – взорвался он неожиданно – к собственному неудовольствию – осознавая, что испытывает именно это чувство. – Что касается вашего вопроса, то не думаю, что длительность пребывания там можно измерить какими-либо обычными мерками, – сказал он, чтобы скрыть свое смятение. – Просто я был там, и, что ни говори, этим все сказано.

– Понимаю.

Хэм поверил ей, сам не зная почему. Может быть, она там кого-то потеряла... Он отогнал воспоминания прочь.

– Для англичанки у вас явно большой интерес к Америке.

– Англия во многих отношениях стала сейчас убогой страной. В том смысле, что города, экономика и образ жизни сильно ухудшились. К тому же я не люблю никаких условностей. Мой отец, кажется, тоже, – сказала она и усмехнулась. – В любом случае у моих матери и сестры официальности хватает на всю семью. Держать марку они умеют.

В полумраке рубки ее глаза следили за ним. На темных волосах играл отсвет красных и зеленых сигнальных огней.

– Ну а еще меня восхищает ваша американская дикость и упрямство. Из исторических лиц мой кумир – Тедди Рузвельт. И как здорово вы рванули во Вьетнам, прямо как ковбои, палящие из револьверов. А в беду угодили только из-за того, что застряли там. Воинская гордость помешала вовремя смыться. Глупо. Хотя гордость всегда ведет к глупости. А может быть, наоборот? Впрочем, какая разница, не так ля? Я выросла в Ирландии, поэтому война для меня вполне реальная вещь, хотя я была тогда совсем еще девчонкой. Кстати, мне кажется, тут есть какая-то связь. Как по-вашему? Я имею в виду войну и молодость. Пока молод, смерть может быть совсем рядом, а ты и ухом не ведешь.

Марион сошла со своего места и встала рядом с Хэмом. Он вырубил двигатель и бросил якорь. От нее исходил чистый, какой-то фруктовый запах. Как и все в ней, это ему тоже очень понравилось.

– Но, наверное, вы, как все военные, считаете, что женщинами надо любоваться, а не выслушивать их мнения.

Он повернулся к ней.

– Если бы вы действительно так думали обо мне, то сомневаюсь, что вы приняли бы мое приглашение отобедать вместе.

– Напротив, такая женщина, как я, не может удержаться от попыток исправлять все, что неправильно сделано.

В этот момент он притянул ее к себе и впился в нее губами, дрожа от волнения, как от электрического тока.

Их окутывала тьма. Мягкое покачивание и влажный прохладный бриз, проникающий в переднюю часть рубки, лишь подчеркивали напор и силу их желания.

Слабые отблеска света скользнули поверх обнаженных бедер Марион. Он разглядел их красивые линии, когда она уперлась коленями в изогнутые переборки. Она раскрыла объятия, и Хэм увидел, какие крепкие у нее плечи. А обняв и страстно прижав к себе, почувствовал ее необычайно плотное, сильное тело.

– Ближе, – прошептала она, привлекая его к себе. – Мне очень хочется.

Хэм прижался к ней, и она приподняла бедра навстречу ему. Он слился с ней поцелуем, накрыв ладонями ее упругие груди. Потом опустился на колени, и она застонала, ощутив прикосновение его губ пониже лобка. Запустив пальцы ему в волосы, Марион мелко и резко задергала бедрами.

От ее пряного вкуса и страстных стонов Хэм возбудился так, что едва мог дышать. Он встал, обхватил ее и потянул на себя. Марион издала низкий глубокий стон, прижимаясь к нему всем телом и обвивая руками. Он поднял ее повыше, припечатывая спиной к переборке, и, касаясь ртом ее шеи, охваченный всепоглощающей страстью, буквально протаранил ее. Словно сквозь туман, почувствовал он движение ее пальцев по своему телу сверху вниз. Им овладело вдруг какое-то неистовство, и он, вскрикнув, резко вошел в нее еще и еще раз. Глаза Мари-тон широко раскрылись, с безумным отчаянием она вцепилась в Хэма и от накатывающегося волнами наслаждения ее тело затрясла сильная неуемная дрожь.

Хэм блаженствовал. Внезапно перед ним, как наяву, встала картина близости его матери с двадцативосьмилетним любовником. Он как бы вновь наблюдал за тем, как с ней проделывают то же самое, что ради минутного удовольствия делали с проститутками, которых позднее он видел на улицах Сайгона. Он будто снова смотрел на искаженное похотью лицо матери и обонял запах совокупляющейся самки, тот самый, который, сливаясь с запахами грязи и крови, ударял ему в нос, когда он захаживал в прокуренные сайгонские бордели.

В тот раз как бы вмиг рухнул привычный образ жизни. Кладя на место телефонную трубку, после того, как он рассказал отцу об увиденном, Хэм знал, что, когда вернется на Пасху домой, матери там уже не будет.

Ему подумалось, что Тиффани-телка – нынешняя супруга отца – стала, вероятно, естественным порождением того самого, намертво отпечатавшегося в его мозгу момента, который он теперь обречен снова и снова прокручивать, как киноролик, в своей памяти.

– Хэм, – хрипло шепнула Марион, – ты когда-нибудь мечтаешь о грехе?

– Грехе? – переспросил он задумчиво, все еще находясь глубоко в ней. – Смотря что ты имеешь в виду.

– Это то, что ты очень хочешь, но боишься совершить, – пояснила она, лизнув его в потное плечо. – Я мечтаю о грехе постоянно.

– У тебя наверняка богатое воображение.

– Все мои желания греховны.

– Неужели?

– Да.

Она начала тереться об него, и он, к своему глубокому изумлению, почувствовал, что на него снова накатывает волна желания.

– Там кто-то еще, кто-то неизвестный. Тот, кто убьет нас обоих... Именно это, Вакарэ-сан, сказала мне Хана, – произнес Юджи.

– Другие ее слова интересуют меня в такой же степени, – заметил Шото Вакарэ. – О том, что она видела тебя и Нишицу схватившимися в смертельной схватке.

Вакарэ хотелось избежать разговора, который мог бы навести Юджи на размышления об источниках информации за пределами их узкого круга здесь, в Японии. К тому же его беспокоили пророчества Ханы о будущем. Яшида, возможно, делает все, чтобы покончить с Нишицу, и в первую очередь именно поэтому Вакарэ включился в его группу. Но вместе с тем Вакарэ считал своим долгом, не говоря об этом никому, в том числе Яшиде, оберегать своего друга Юджи от всякого рода опасностей.

– Именно так она и сказала, – снова повторил Юджи.

Они сидели на покрытом мягким ковром заднем сиденье личного темно-синего "БМВ" Юджи. Долгий рабочий день только что окончился. Когда машина проезжала через сверкающий неоном центр Гинзы, Юджи с удовольствием увидел последнее рекламное сооружение своего конгломерата – голографическое изображение его эмблемы высотой в двадцать этажей, менявшее цвет от зеленого и голубого до золотого и алого. Тут же виднелась и неизменная надпись: "ШИЯН КОГАКУ всегда с вами".

– Думаешь, она права? – спросил Вакарэ, глядя на голограмму, выделяющуюся на фоне всех прочих окруживших их со всех сторон реклам.

– Никогда не хотел ни с кем драться, и меньше всего с Нишицу, – признался Юджи.

– Кандидаты Нишицу побеждают на выборах по всей стране, так что он не оставляет тебе никакого выбора.

– Эти опасные радикалы не являются его кандидата" ми, – возразил Юджи. – Как вообще они получили поддержку?

– Вот именно! – воскликнул Вакарэ. – Если они представляют незначительные группировки, то каким образом им удается прийти к власти?

Юджи повернулся к своему другу.

– Ты говоришь так, как будто что-то знаешь.

– Приехали, – промолвил Вакарэ и вышел из машины, приглашая Юджи следовать за собой.

Они находились в старой части района Синдзуки, которая известна под названием Кабуки-чо и где полным-полно заведений для игры в японскую рулетку "пачинко", ресторанов, баров с обнаженными по пояс официантками, кинозалов и театров. Они подошли к зданию с фасадом, освещенным зудящими неоновыми огнями, и Вакарэ провел Юджи внутрь. Это было не что иное, как "мицу-шобай" – публичный дом – под названием "Энка", взятым из старинных застольных песен, которые японцы, захмелев, поют в подобных местах.

В "Энке" царила пропитанная сексом и алкоголем атмосфера, характерная для такого рода заведений, не всегда, кстати, находящихся в ладах с законом. Но на этом сходство заканчивалось. За дешевым стереотипным фасадом скрывался особый, неповторимый колорит заведения. Все работающие здесь девушки использовали театральный грим, делавший их похожими на актрис. Этот эффект усиливался благодаря тому, что каждой из них придавалось сходство с той или иной японской звездой из мира кино или поп-музыки. Ни для кого не секрет, что такие женщины знают, как ублажить и развлечь клиента. А гейши из "Энки", помимо всего прочего, стремились сохранить традиции издавна существовавшего токийского квартала наслаждений Йошивара, с гордостью полагая, что они не только артистки – творцы прекрасного, но и произведения искусства сами по себе.

Иллюзия романтичности присутствовала во всем. То, что секс в той или иной форме обязательно будет иметь место в течение ночи, подразумевалось само собой. Основной же упор делался на процедуре, предваряющей совершение акта, – любовной игре между клиентом и гейшей, включавшей в себя дразняще-двусмысленные намеки, едва заметные движения рта, языка, рук в глаз, возбуждающие как разум, так и тело.

Их проводили в комнату, пол которой был застлан шестью татами – плетеными циновками стандартного размера, количеством которых японцы традиционно определяют площадь жилых помещений. Две девушки, стоя на коленях, приглядывали за горящими углями в "хибачи" – переносной жаровне. На низеньком столике были со вкусом расставлены тарелки с едой. Вакарэ присел, Юджи последовал его примеру.

Гейши казались такими утонченно красивыми, что японец уподобил бы их цветущим вишням в тот единственный день в апреле, когда цвет и форма этих деревьев совершенны. Коленопреклоненные, они находились совсем рядом, однако мужчины оставались заняты разговором друг с другом. Тогда в соответствии с любовным ритуалом гейши начали молча заигрывать с ними глазами и наклонами головы.

Немного погодя девушки подогрели сакэ, подав этот рисовый алкогольный напиток в крохотных чашечках на черных лакированных подносах, на которых в художественном порядке размещались также тарелочки с едой: жаркое из тофу, морская капуста в маринаде на рисовом уксусе, икра летучей рыбы, обжаренные плавники молодого лосося, сладкая яичная горчица. Все эти блюда гармонировали между собой не только по вкусу, но и по своей фактуре и цвету.

Покончив с едой, Юджи отослал девушек прочь, и те со смиренным видом удалились в другую комнату, отделенную от первой раздвижными ширмами из рисовой бумаги.

– Ночь только началась, Юджи-сан, – произнес Вакарэ. – Эти две гейши самые лучшие в этом доме. Я самолично заказал их услуги.

– Как ты говоришь, ночь только началась, – сказал Юджи и, поднеся чашечку к губам, запрокинул голову, допивая остатки сакэ. – Меня интересует твоя теория насчет Нишицу и этих радикалов.

Тогда Вакарэ, в точном соответствии с указаниями Минако, рассказал в общих чертах о том, как Нишицу финансирует отколовшиеся от крупных партий ультраправые группировки, шаг за шагом рисуя картину политических хитросплетений, и в конце концов поставил Юджи перед фактом существования общества Черного клинка.

Все это время Юджи Шиян хранил молчание. По его лицу невозможно было понять, как он воспринимает все эти откровения. Но когда Вакарэ закончил говорить, он сказал:

– Полагаю, у тебя есть доказательства, подтверждающие все твои утверждения о личном участии Нишицу в деятельности радикальных группировок.

– Их у меня предостаточно.

– Хорошо, если это так, – продолжал Юджи. – То, что ты изложил, нельзя назвать иначе, как вымогательство, убийства, терроризм и измена.

Вакарэ лишь глубоко вздохнул.

– Уж я-то знаю, – промолвил он. – Я тоже член общества Черного клинка.

Юджи со свистом выпустил воздух через зубы. Двое мужчин смотрели друг на друга так, как если бы их разделяла пропасть.

– Почему ты мне это говоришь лишь сейчас, Вакарэ-сан? – спросил наконец Юджи.

Вакарэ поспешно налил себе и своему другу еще по чашечке сакэ.

– Юджи-сан, – сказал он, – ты знаешь о моем отношении к Юкио Мишиме и всему тому, за что он выступал. Поэтому тебе нетрудно понять, почему я состою в "Тошин Куро Косой". Однако в последнее время я стал все больше и больше сомневаться в курсе, проводимом руководством общества. На сегодня мое несогласие с ними резко усилилось, но эта организация не из тех, где считаются с мнением отдельного члена.

Он поставил чашку и вновь наполнил ее сакэ.

– Его не потерпят. Передо мной встали две сложные – да и, по правде говоря, опасные – альтернативы. Либо выйти из общества, но тут я должен подчеркнуть, что прецедентов нет и просто так это не пройдет, либо остаться и, осторожно действуя изнутри, стремиться изменить цели "Тошин Куро Косай". И вот тут-то без тебя не обойтись. Чтобы добиться таких изменений, мне необходимы союзники. А кто может лучше помочь мне, чем ты, которого Нишицу стремится привлечь на свою сторону уже не первый год.

– Помочь тебе? Чем?

– Тем, что ты вступишь в общество, – ответил Вакарэ, – и сделаешь вид, будто помогаешь Нишицу, а тем временем я, ты и другие, такие, как мы, будем стараться сместить его и взять общество Черного клинка под свой контроль.

– Теперь я вполне понимаю, почему ты назвал опасными обе альтернативы, представшие перед тобой.

Вакарэ наклонился вперед.

– Друг мой, ты сделаешь это? – спросил он. – Думаю, что без тебя у меня нет никаких шансов на успех. Но если я привлеку тебя в члены общества, мое собственное влияние в нем резво возрастет.

– Не знаю, – промолвил Юджи. – Я в такие игры не играю.

– А вот тут ты, друг мой, ошибаешься, – возразил Вакарэ, наливая сакэ в обе чашки. – Как только ты создал биокомпьютер, ты включился в эту игру.

– Я начал работать над Оракулом исключительно с подачи моей матери, – поправил его Юджи. – Я знал, что она много лет проработала над методом изменения цепочки живой ДНК. В последние годы мой отдел исследований и разработок достиг прорывов в биотехнологии и соединил их со сложными процессами, выработанными в других лабораториях, благодаря чему я, как мне показалось, получил наконец возможность помочь ей. Результатом всего этого стал Оракул.

– Юджи-сан, – сказал Вакарэ очень серьезным тоном, – по-моему, ты не вполне сознаешь, в какой опасной ситуации ты оказался, завершив работу над своим изобретением.

Юджи непонимающе уставился на него, и тогда Вакарэ, решив, что уже поздно останавливаться на полпути, продолжил:

– Видишь ли, с одной стороны, Оракул представляет для общества Черного клинка явный интерес. Члены общества изменили свои ДНК таким образом, что продолжительность жизни у них заметно превышает норму. По нашим понятиям. Но по какой-то никому пока не понятной причине такая измененная ДНК лишает человека способности к деторождению. Это означает, что общество, члены которого привыкли считать себя бессмертными, столкнулось с перспективой собственной гибели. Оракул способен все это изменить. Он может перестроить гены младенцев, которых выбирает "Тошин Куро Косай", чтобы воспитать в своем духе. Тем самым общество получает возможность вновь продлить свое существование.

Сказав все это, Вакарэ мысленно помолился, чтобы Юджи не заметил связи с тем немногим, что он знал о работе его матери с ДНК, начатой, по мнению Вакарэ, после того как она перестала прямо или косвенно контролировать "Шиян когаку". Однако его опасение оказалось напрасным. Потрясающих фактов, изложенных им, оказалось более чем достаточно, чтобы занять мысли Юджи на ближайшее время.

– Так вот почему я понадобился Нишицу.

– Это одна из причин, – подтвердил Вакарэ. – Без тебя и этой новой породы ориентирующихся на тебя технократов продвижение "Тошин Куро Косай" к власти над Японией сильно замедлится. И сейчас фактор времени для них так же важен, как и для любого человека на земле.

Юджи задумчиво допил свое сакэ. Опустошив чашечку, он протянул ее Вакарэ, и тот снова ее наполнил.

– Скажи мне, Вакарэ-сан, – спросил он, – сколько тебе лет?

– Семьдесят три года.

Юджи глубоко вздохнул.

– Ты никак не можешь быть старше меня. Наверняка тебе не более пятидесяти.

– Ошибаешься, Юджи-сан, – улыбнулся Вакарэ. – В этом-то и состоит наша особенность.

Юджи, погруженный в свои размышления, кивнул.

– Еще один вопрос, Вакарэ-сан. Откуда Нишицу и общество Черного клинка узнали об Оракуле?

Этого момента, который подробно обсуждался в разговоре с Минако, Вакарэ ждал и боялся. Он знал, что неудачный ответ оттолкнет Юджи, и тогда Минако жестоко пострадает из-за того, что не сумела привлечь своего сына в общество, как приказал ей Нишицу.

– Послушай, Юджи-сан. Хотя в рамках "Тошин Куро Косай" я и принадлежу к числу избранных, посвящен я не во все. Однако прошу тебя поверить мне, что члены общества проникли во все сферы жизни Японии. Судя по тому, что они знают об Оракуле, мне ясно, что у них есть свой человек в отделе исследований и разработок. И это еще один важный довод в пользу твоего вступления. Став членом общества, ты через некоторое время сможешь контролировать их проникновение в "Шиян когаку".

– Все это так, – сказал Юджи, и в его тоне почувствовалось напряжение. – Но к Оракулу я их допустить не могу.

– Конечно. Но опять же, если ты для виду присоединишься к ним, тебе будет сподручнее выбирать, что дать им, а что попридержать.

Какое-то время Юджи думал.

– Жизнь так сложна, – произнес он наконец, – а мне хочется простоты.

Он позвал одну из девушек, и она явилась, искусно загримированная, с новой порцией сакэ и понимающе улыбнулась. Пока она находилась с ними, Юджи не проронил ни слова, но Вакарэ воспринял это лишь как затишье перед бурей.

– Ты не оставляешь мне выбора, – в конце концов выговорил Юджи, и в его тоне прозвучала обреченность.

Вакарэ поднял свою чашечку с сакэ.

– Предлагаю тост.

Он почувствовал, как дорог ему этот человек, а в глубине души знал, что согласился исполнить указание Минако не только повинуясь правилам, но и лелея робкую надежду на то, что этот разговор еще больше приблизит к нему Юджи.

– За будущее общества Черного клинка! – провозгласил он.

– За перемены, – отозвался Юджи и осторожно чокнулся с Вакарэ своей чашкой.

У Вулфа щипало в глазах, и он протер их большими пальцами. "Боже мой, – подумал он, – во что же я вляпался? Это какое-то безумие!"

Чика вела машину стремительно, перемещаясь с полосы на полосу так быстро, что создавалось впечатление, будто она читает мысли других водителей. Небо еще не совсем просветлело после ночи, но первые лучи солнца уже начали пробиваться сквозь облака. Постепенно солнечный свет залил окрестности, от чего тени из синих стали золотистыми, а деревья, казавшиеся прежде черными, приобрели свой естественный зеленый цвет.

Вулф ощутил необычайную мощность автомобиля, догадываясь, что Чика что-то сделала с двигателем.

– Послушайте, Вулф, – нарушила она молчание. – Я знаю, что вы мне не верите. Но я хотела бы сделать все, чтобы наш союз не разочаровал вас. Поэтому, если вы не против, я изложу свою точку зрения на обстановку в целом.

– Валяйте.

– Вы ненавидите нас за то, что мы берем верх над вашей страной, но в действительности все как раз наоборот, – сказала она. – Ответственность за новую Японию лежит на Америке. Вы, американцы, как бы создали нас – поощряли, финансировали. Вы сделали нас такими, какие мы есть, а теперь для вас невыносимо признать свою собственную ошибку, ибо все то время, пока мы возрождались, вы пребывали в состоянии застоя.