Ханбалык, гостиница «Шоуду»,
       21-й день первого месяца, отчий день, вечер
 
      До наступления Чуньцзе – Праздника Весны, он же начало нового года – оставалось три дня.
      Всего три дня.
      Хотя христианский мир уже двадцать один день жил и в новом году, и в новом тысячелетии, в многонациональной Ордуси среди целой череды новых годов по самым разным летосчислениям особо знаменательной издревле почиталась встреча Нового года именно по ханьскому лунному календарю – поскольку численна преобладающим было ханьское население империи и к ханьцам же относился императорский род.
      Новый год, какие бы новомодные ни случились веянья, – праздник в первую очередь семейный, и каждый отмечает его в кругу ближайших родственников сообразно обычаям своего народа в достатку семьи. А Сын Неба, как писал еще в двадцать второй главе «Бесед и суждений» наш Учитель Конфуций, подобно отцу, объемлет заботой внемлющий его мудрости народ и по-отечески чуток к нуждам и радостям несчетных своих подданных. Ибо, что есть народ и правитель при благоденствующем правлении? Единая семья. Каждый ордусский владыка, наравне с прочими общегосударственными, идущими из глубины веков ежегодными ритуалами – прокладкой первой борозды, обращением к Небу и Земле с просьбой о ниспослании богатого урожая, молитвах о прекращении засухи, буде таковая, к вящему удивлению народов, случалась, – брал на себя заботу и об иноплеменных праздниках, весьма часто появляясь на экранах телевизоров с поздравлениями по случаю наступления очередного Нового года по тому или иному календарю; а уж когда подходило время Чуньцзе, отмечал возобновление времен исконно по-ханьски, дома, в Ханбалыке, снова, однако ж, поздравляя народонаселение и с удовольствием принимая поздравления от оного.
      Баг еще раз мельком взглянул на экран верного «Керулена», на новостную ленту сайта khanbalyk.ord – «...прибытие свенской, корёской, французской, немецкой, нихонской, суомской делегаций в Ханбалык... подготовка к торжествам завершается в первицу... первопоказ исторической фильмы «Тропою предков» в первый день Нового года...» и прочее, прочее, – сладко потянулся, так что хрустнули чуть слышно кости, легко поднялся из кресла и шагнул к окну – туда, где давно уже сидел на подоконнике и наблюдал, что творится за стеклом, неизменный с некоторых пор спутник человекоохранителя рыжий кот по имени Судья Ди.
      A за стеклом – творилось. Гостиница «Шоуду», или, по-русски, «Столица» (как гласила табличка красного лака с выписанным на нескольких ордусских наречиях – обычное в Цветущей Средине дело – названием, вывешенная на въездных вратах в просторный гостиничный двор), где заботами Кай Ли-пэна, старинного приятеля ланчжуна [ ], Баг обрел приют на время нынешнего приезда в Ханбалык, стояла как раз на пересечении Ванфуцзина, главной столичной торговой улицы, и широкого тракта, именуемого Дунсылу и по размаху вполне сравнимого с пятью кольцевыми дорогами-лу, опоясывавшими великий город; по Дунсы нескончаемой рекой в обе стороны лились разнообразные повозки. Отсюда, с десятого этажа «Шоуду», повозки, терялись в сумраке подступающей ночи, казались сплошным потоком огней, широкой змеей с невероятным числом горящих глаз, змеей без конца и без края, замирающей в своем непрерывном движении лишь на короткие минуты, когда на перекрестке зажигался красный свет. Но он быстро сменялся зеленым, и змея возобновляла свое величественное и бесшумное – толстые стекла не пропускали звуков с улицы – движение.
      Уже на воздухолетном вокзале Баг ощутил, как много в Ханбалыке людей. Восточная столица всегда была густонаселенным городом, но теперь, в преддверии Праздника весны, число ее обитателей, казалось, удвоилось. Багу пришлось выстоять длинную очередь (небывалое дело!), чтобы нанять повозку такси; впрочем, очередь двигалась споро – четверо служителей в серых форменных халатах и в черных коротких зимних шапках-гуань, выдававших в них служащих самого низшего ранга, тут же направляли к голове очереди освободившиеся повозки, а пятый, утирая пот со лба – и это несмотря на пятнадцатиградусный мороз, – почти кричал, перекрывая вокзальный шум, в маленькое переговорное устройство с длинной гибкой антенной: вызывал новые и новые повозки. А воздухолеты продолжали и продолжали садиться.
      Со всех сторон в Ханбалык, в восточную столицу Ордуси – средоточие и оплот ордусской верховной власти Цветущей Средины, в самой сердцевине хранящей окруженный тысячелетними стенами Пурпурный запретный город, обитель императора, – стекались гости. Ехали стремительными куайчэ, летели воздухолетами, плыли через Тяньцзинь кораблями со всех концов и изо всех уголков необъятной империи, а также и из-за ее пределов: всякая страна считала своим непременным долгом послать к ордусскому двору своих представителей, дабы в день наступления Нового года разделить ликование пышного празднования.
      Столица была переполнена приезжими, в многочисленных гостиницах и на постоялых дворах не осталось свободного места, хотя специально к празднованию по особому императорскому указу в короткие сроки возвели громадный гостиничный комплекс «Тысячелетний феникс», где можно было заказать как самую простую комнату, так и снять отдельный домик, в коем и князю было бы незазорно остановиться. Оказались заняты все места даже в подворьях при христианских, буддийских, даосских и многих других ханбалыкских храмах; хотя далеко не все из их нынешних постояльцев на самом деле были именно христианами, буддистами или последователями учения Лао-цзы. Служащие Столичного путноприимного управления работали круглые сутки, не успевая пообедать. Ведь писал же великий Конфуций в двадцать второй главе «Бесед и суждений»: «Благородный муж должен служить народу» не помышляя о сне и пище».
      В том, что празднование будет именно пышным, если не сказать роскошным, сомнений ни у кого не было: в этом году к Чуньцзе добавилось еще два радостных события – шестидесятилетие здравствующего императора Чжу Пу-вэя и тридцатый год его восшествия на престол. К тому же десять дней назад на резном мраморном столпе, что у врат Тяньаньмэнь, рано утром невесть откуда явилась белая сова и прокричала громко три раза, а это – несомненное, давно известное в истории знамение, ясно указывающее на то, что Небо вполне довольно деяниями того, кому вручило Мандат на правление; и в честь сего случая было принято решение о перемене с первого числа первой луны девиза правления: с «Человеколюбивого взращивания» на «Совершенномудрое вскармливание» – еще одно важное для народа и страны событие. По всему выходило, что нынешний Праздник весны должен быть особенным, нерядовым.
      Приготовления к торжественному дню начались несколько месяцев назад. Столичные ремесленники принялись подновлять краски на нуждающихся в том ханбалыкских зданиях, облепили их как муравьи, снуя вверх и вниз по гибким, но прочным как сталь бамбукам, из которых были сработаны строительные леса. Специальные рабочие взялись проверять состояние дорог и трактов и, если находили малейшее отклонение от предписаний соответствующих уложений, споро исправляли недостаток. На Тяньаньмэнь, Площади Небесного Спокойствия, в сердце столицы и предстоящих торжеств, из специально привезенной уральской лиственницы за две седмицы были возведены резные трибуны для представителей улусов, уездов, а также для заморских гостей. Какие приготовления делались внутри Запретного города – трудно было сказать наверное, средствам всенародного оповещения пока было сообщено лишь о грядущем императорском приеме на площади перед Тайхэдянь, Дворцом Великого Согласия, на котором должна была присутствовать одна тысяча восемьсот человек, ибо число сие как нельзя лучше удовлетворяло извечной склонности ханьцев к благопожелательной магии чисел [ ]. Им всем разослали именные приглашения.
      Получил такое приглашение и Баг – седмицу назад, со специальным посланцем императорской почты. Честно признаться, ланчжун не ожидал подобной чести; покончив с отчетными годовыми бумагами (а на это в Ордуси обычно отводилось три седмицы перед Чуньцзе), он собирался приехать в Ханбалык на пять, может, на шесть дней, ибо на Праздник весны всем была дарована седмица отдыха, – дабы посетить главный буддийский храм Поднебесной Юнхэ-гун, полюбоваться на торжества и фейерверки, повидать Кая и, пользуясь пожалованным двором правом, войти беспрепятственно во дворцы Запретного города: погулять вдоль вековых стен, коснуться рукой древних бронзовых львов и треножников – и, как знать, возможно, издалека увидеть принцессу Чжу Ли. Баг стремился вырваться из Александрии Невской, торопился покончить с необходимыми делами и улететь в Ханбалык, в город, в котором он бывал много раз, но куда все время хотел вернуться еще и еще.
      Нет, Баг вовсе не хотел жить в Ханбалыке, и, когда однажды ему предложили служебный перевод в Восточную столицу, он, для приличия сделав вид, что подумал денек, все же отказался. И если бы ему сегодня снова предложили переехать, ответ был бы прежним: спасибо, но – нет. Ланчжуна не прельщали ни чины, ни важность порученных дел, ни ответственность заданий. В жизни Бага было не так много вещей, которые он, по его собственному убеждению, умел делать хорошо, и самым важным своим качеством Баг полагал врожденное умение правильно и трезво оценить себя, свои способности и таланты. Как Лао-цзы призывал жить в гармонии с окружающим миром, так и Баг считал, что человек должен занимать свое естественное место, не зарясь на большее, Небом ему не отпущенное, и не обольщаясь тем, что способен к тому, к чему, быть может, способностей в достатке не имеет. Карп должен жить в пруду, ибо именно там карп на своем месте, гармонично сливается с придонной тиной, и нечего ему, карпу, делать в быстрых водах горной речки. Возомнивший себя форелью карп не имеет шансов исполнить свое природное предназначение. Надобно делать то, что умеешь, и быть на своем месте, в этом и состоит естественность, порождающая гармонию.
      Так и Баг – он знал, что его место в Александрийском Управлении внешней охраны. А не в пышном Ханбалыке. Ланчжун очень любил приезжать в столицу, ходить по этому городу пешком, присаживаясь на полчасика у тележек торговцев специфической ханбалыкской снедью, любоваться на дворцы и храмы, бродить без цели по кривым улочкам старого города... Но долго жить в Ханбалыке честный человекоохранитель, наверное, не смог бы. Потому что сердце степняка принадлежало Александрии Невской.
      Седмицу назад он в своем кабинете стучал клавишами служебного «Керулена», приводя в порядок все дела за год, – последние полмесяца перед Новым годом этим занимались все ордусские управления, и труднее всего приходилось, несомненно, начальству, которое, получив отчеты из отделов, должно было свести их в общий доклад по ведомству. Ну ладно Баг – он, как человек основательный, никогда не откладывает бумаги на завтрашний день, после окончания любого, пусть и незначительного, дела все документы у него в строгом порядке, так что в конце года просто остается свести их вместе, согласно утвержденной соответствующим разделом правительственных уложений форме, – а вот шилану Алимагомедову каково? Не все же такие, как ланчжун Лобо. Баг в глубине души жалел Редедю Пересветовича, однако же попасть на его место не хотел, никак не хотел.
      Собственно, Баг справился с отчетностью за пять дней. Он так и планировал: пять дней на бумаги, а потом – потом созвониться с Кай Ли-Пэном, договориться о гостинице для себя и для Богдана, который ответил на предложение Бага вместе слетать в Ханбалык радостным согласием, – и вперед, в путь.
      Баг как раз ввел в форму данные по предпоследнему делу – о подпольном цехе по производству поддельных шелковых носков известной фабрики «Карабах»; вот ведь какие ушлые стали человеконарушители: их продукцию почти невозможно было отличить от настоящих изделий, даже овальный лепесточек тонкой шуршащей бумаги в правый носок вкладывали! да вот на этикетке погорели: надо было на особом, гофрированном картоне печатать, а они использовали обыкновенный и его гнули вручную, чтобы похоже было, – как дверь кабинета распахнулась и на пороге возник Гонец Великой Важности: важный, краснощекий с морозу рослый юноша; протянул пакет: распишитесь. А в пакете – на толстой дорогой красной бумаге золотом выведено: приглашение ланчжуну Александрийского Управления внешней охраны Багатуру Лобо прибыть в Ханбалык на празднование по случаю встречи Нового года и нового тысячелетия; место на трибуне такое-то; отдельно – маленький изящный листок с приглашением на торжественный пир в Запретном городе.
      Ого, подумал Баг и, отодвинув «Керулен», закурил тонкую черную сигару. Честь была велика. Ну как же – оказаться в числе трехсот избранных, места для которых поименно расписаны на трибунах и за столами перед дворцом Тайхэдянь! Быть избранным гостем двора, присутствовать на высочайшей трапезе, лицезреть всю императорскую семью, принцессу... Милостивая Гуаньинь...
      «Это что же... – лихорадочно запрыгали мысли. – Срочно надо бежать к портному и шить новое официальное платье, шапку... Да шапку можно старую... Я все равно ее и не носил почти... Или новую заказать?..» Привыкший путешествовать налегке, Баг представил себе, как он полетит со всем этим хозяйством: с официальным платьем в особом футляре, чтоб не помялось, да с шапкой в коробке... И потом: подарки. Непременно нужно что-то поднести императору по случаю его дня рождения. Но что? Вот задача...
      Тут позвонил взволнованный Богдан и сообщил, что и ему только что принесли такое же именное приглашение. Мучимый сомнениями, Баг спросил его про шапку, и минфа [ ], немного помедлив, сказал: да, придется заказывать новую...
      Шапка была заказана – и теперь вкупе с новым официальным платьем дожидалась своего часа в стенном шкафу номера в гостинице «Шоуду».
      – Ну что, хвостатый человекоохранитель... – Баг почесал кота за ухом; Судья Ди мельком глянул на него, издал короткий «мр-р-р-р» и вернулся к созерцанию ползущих далеко внизу повозок. – Как себя в новом качестве ощущаешь?
      Судья Ди по обыкновению промолчал, хотя должность фувэйбина [ ], которую ему, упирая на незаурядные человекоохранительские заслуги, выхлопотал хозяин (а потрудиться пришлось изрядно), принял, кажется, с удовольствием. По крайней мере, кот совершенно не возражал против новенького ошейника, который ланчжун купил ему еще в Александрии: украшенный ярко блестящими медными заклепками в форме играющих драконов, этот ошейник, по всей вероятности, составил бы гордость любой собаки; коты же по своей природе ошейников, а равно и прочих посягательств на свободу не терпят, и Баг, придя из лавки, где за несколько часов ему спешно изготовили надлежащую снасть (дабы не вызывать преждевременного обострения отношений с котом, а заодно и не обмануться в размере, ланчжун заранее замерил шею хвостатого преждерожденного веревочкой), опасался, что, увидев украшение, кот устроит скандал.
      Без ошейника же было никак невозможно: согласно «предписанию для фувэйбина Ди», именно ошейник с указанием на нем имени и должности являлся официальным платьем, без которого кота просто не пустили бы во дворец (а привилегию сопровождать там Бага кот получил вместе с должностью). Однако Судья Ди отнесся к предложенной детали одежды благосклонно: когда Баг вынул ошейник из свертка, заинтересованно приблизился и обнюхал обновку, особое внимание уделив прямоугольной табличке, на которой было выгравировано с завитушками «Александрийского Управления внешней охраны фувэйбин Судья Ди», а потом безропотно позволил застегнуть символ должности на шее. Баг показал коту также полагавшийся к ошейнику поводок – тоже красивый, плетенный из трех кожаных ремешков. Судья Ди на поводок коротко зашипел, однако же позднее, когда они вышли из повозки в воздухолетном вокзале, лишь тяжело вздохнул, видя, что Баг намеревается пристегнуть поводок к ошейнику, и укоризненно посмотрел на хозяина: что, неужели это обязательно?
      В воздухолет кот вошел принюхиваясь, медленно и даже важно, как и подобает чиновнику, пусть и мелкому, – слуга народа есть слуга народа; устремившийся было к коту служитель прочел, нагнувшись, табличку и был вынужден отвесить хвостатому человекоохранителю сообразный короткий поклон, хотя и справился, кто старший в отряде. Кот принял поклон благосклонно и в ответ дернул пару раз хвостом. В ошейнике определенно были свои преимущества, и Судья Ди, похоже, прекрасно понял их выгоду. В воздухолете он вел себя вполне сообразно, то есть весь перелет до Ханбалыка спокойно продрых в кресле рядом с Багом – коту был куплен билет в половину стоимости, как ребенку, не достигшему возраста, в котором уже начинают надевать шапку [ ]. Новоявленный фувэйбин проснулся лишь однажды – когда стали разносить дневную трапезу и прислужница, подкатив тележку, громко звякнула бутылками с минеральной водой. Увидев, однако, что пива не предлагают, Судья Ди тут же утерял к внешнему миру интерес и снова погрузился в кошачью полунирвану.
      – Завтра увидишь Ханбалык... – Баг продолжал почесывать Судью Ди за ухом. – Это такой город, кот, такой город... Очень красивый город. Сам увидишь. И во дворце побываешь, а как же. Пойдем с тобой во дворец, увидим там напарницу Ли... – Баг мечтательно уставился в чернеющее небо. – Еще надо уладить дело с твоим посещением праздничного пира, куда же тебя девать? Ты умеешь себя вести за столом? – Судья Ди равнодушно мазнул по Багу взглядом: спрашиваешь! – Ну смотри, хвостатый человекоохранитель, смотри! Опозоришь меня перед императором – не жди больше пива, понял?
      При слове «пиво» кот оживился, гулко спрыгнул на пол и потрусил через комнату к гостиничному холодильнику. Остановился против него, царапнул когтями дверцу, обернулся к Багу и выразительно мяукнул.
      – Да, действительно... – Баг тоже подошел к холодильнику, небольшому такому, марки «Билюсы» [ ], нагнулся, открыл. – Так, посмотрим... Ну «Нева пицзю» тут нет, браток. А это что у нас? Вот, как раз: «Ласточкин дом [ ], специальное», для официальных приемов. Ты не пробовал, но тебе понравится, уверяю тебя. – Ланчжун добыл в буфете блюдце, ободрал с горлышка бутылки серебряную фольгу, отвернул крышку. – Холодное. Не простудишься? Зима ведь...
      Глядя на степенно лакающего пиво кота, Баг достал из рукава трубку и набрал александрийский номер:
      – Драг еч? Приветствую тебя. Что? У нас? У нас уже около десяти вечера. А ты, наверное, на службе еще? Ага... Ну да, ну да... Вот именно поэтому я и не хочу принимать начальственную должность. Как подумаю про годовой отчет, три Яньло ему в глотку, так сразу очень эрготоу выпить хочется. Просто неудержимо... Нет, что ты, ничего я не пью, не завидуй. Это Судья Ди пьет. Конечно. Пиво пьет. Тутошнее... Да ничего, не жалуется. Бодро так лакает. Драг еч, так я тебя жду... Непременно встретим! Комнаты есть, а как же! Рядом с моими апартаментами, на том же этаже, спасибо ечу Каю. До завтра. Кланяйся Фирузе и дочери.
      Судья Ди поднял морду, облизнулся и требовательно посмотрел на бутылку с пивом.
 
       Гостиница «Шоуду»,
       21-й день первого месяца, отчий день,
       ночь
 
      Среди ночи Баг проснулся. Вообще на новом месте спалось неважно: все же сказывались четыре часа разницы во времени с Александрией, еще – возможно, и удобное, но, на взгляд Бага, слишком широкое и мягкое гостиничное ложе, да к тому еще пуховая подушка вместо обычного жесткого, набитого сухим гаоляном валика, – все эти излишества долго не давали честному человекоохранителю уснуть, он больше двух часов ворочался, впадая на короткое время в жалкое подобие сна, но потом опять пробуждаясь; пришлось прибегнуть к испытанному способу: повторению про себя длиннющего списка ордусских уездов. Помогло: на семьдесят шестом названии (Умиротворенные Васюки с административным центром в Небесном Гусляре) Баг сбился, его охватил сон – будто лопнула некая внутренняя преграда и усталость от долгого перелета и сопутствующего грядущему дворцовому пиру волнения взяли свое: человекоохранитель провалился в глубокую яму беспамятства, немного напоминавшего кому – без снов и без мыслей.
      Судья Ди справился с проблемой сна гораздо легче: обследовав гостиничные покои во всех подробностях и вдосталь налакавшись «Ласточкиного дома», кот презрел привезенный из дома специальный корм для крупных, находящихся в расцвете сил и творческих устремлений котов, улегся в ногах у хозяина, глубоко вздохнул и через минуту уже спал, не забывая, однако, фиксировать движения окружающего мира чутким ухом.
      Именно он и разбудил хозяина: в своем забытьи Баг почувствовал, как Судья Ди вздрогнул всем телом, потом вскочил и принялся топтаться по его человекоохранительским ногам.
      Баг вынырнул из черного глухого сна и спросонок по привычке положил руку на лежавший в изголовье меч – тот самый «Разящий дракон», с которым теперь ни на миг не расставался. Тут же мысленно одернул себя: что за несообразность! хвататься за меч в самом сердце империи, в двадцати минутах хода от императорских чертогов! Но что-то в комнате было не так, что-то тревожило Бага... и он не стал снимать руку с меча.
      Стояла темень – человекоохранитель плотно занавесил все окна, чтобы непрерывное мерцание огней живущей ночной жизнью столицы не мешало спать. Было так темно, что ланчжун с трудом нашарил взглядом силуэт Судьи Ди: кот стоял напрягшись – непонятно, то ли вот-вот прыгнет, то ли, наоборот, даст деру, – и пристально смотрел в угол комнаты, туда, где между небольшим буфетом и одежным шкапом стояли, помнил Баг, два покойных кресла и между ними низкий столик с газетами. Сейчас кресел было не видно, однако же Судья Ди пристально уставился именно туда
      – Что такое? – хриплым шепотом спросил у кота Баг, садясь на ложе и потянувшись к Судье Ди; коснулся спины хвостатого: тот вздрогнул, дернул хвостом, но взгляда от кресел не отвел; а шерсть между тем стояла на коте дыбом. – Что случилось, Ди? – Баг, не выпуская меча, спустил ноги на пол; откинув теплое одеяло, легко и бесшумно встал. Вгляделся.
      И тут же взялся за рукоять – от одного из еле различимых кресел отделилась невысокая фигура. Шагнула к Багу. Судья Ди коротко, угрожающе зашипел.
      Баг машинально потянул меч из ножен – слегка, цуня [ ] на три-четыре, хотя фигура застыла недвижимо при первых же звуках вразумляющего предупреждения, изданного хвостатым фувэйбином. Баг незаметно подобрался, готовясь к любому развитию дальнейших событий: он был готов отпрыгнуть практически в любую сторону, перескочить через ложе и, оставив его между собой и нежданным ночным гостем, занять выгодную позицию у окна и выхода в умывальную комнату, в конце концов – пустить в ход «Разящий дракон», коли иначе будет никак невозможно; однако темная фигура стояла все так же недвижимо.
      – Кто вы, преждерожденный? – глухо спросил Баг. – Кто вы и какого Яньло вам тут надобно среди ночи? – Меж тем Судья Ди выгнул спину и слегка присел: казалось, кот отчаянно хочет прыгнуть на незваного гостя, но какое-то сомнение удерживает хвостатого от этого шага.
      Молчание было им ответом.
      Но мгновение спустя темная фигура медленно, нерешительно что ли, подняла обе руки – пустыми ладонями вперед; лицо засветилось бледным, неживым светом.
      Девушка!.. Ханеянка прекрасной наружности, бледная как мел, с насурьмленными бровями, густо подведенными глазами, а глаза большие-большие – глазищи! – горят невыразимой тоской. Красные, обильно напомаженные губы дрогнули, шевельнулись, тонкое лицо исказилось гримасой то ли боли, то ли отчаянья: девушка словно что-то пыталась сказать, но не могла. Губы шевельнулись сызнова, уже увереннее, произнося беззвучно какие-то слова, – но Баг никогда не умел читать по губам, хотя подобные специалисты были в Александрийском управлении, и ничего не понял. Это удивительно бледное лицо – можно даже сказать, выбеленное, словно у исполнителя роли злодея с подмостков ханбалыкской драмы (но в ту минуту Баг готов был поклясться, что белила здесь вовсе ни при чем), – это белое лицо приковывало к себе взгляд ланчжуна безысходным страданием, а немые движения губ казались ему исполненными такой нечеловеческой мольбы, что александрийский человекоохранитель невольно ослабил хватку и меч скользнул в ножны.
      Девушка снова легко развела руками, невесомо встрепенулись ставшие видными в неверном свете, струившемся от ее лица, широкие рукава дорогой одежды: украшенного уточками-неразлучницами тюлевого верхнего халата, – и отступила на полшага; низко поклонилась Багу, а потом, отдельно, – фувэйбину Александрийского Управления внешней охраны Судье Ди.
      – Ладно, – проговорил негромко Баг и осторожно положил меч на ложе, недалеко впрочем, чтобы без труда подхватить при надобности. – Слушаю вас, драгоценная преждерожденная.
 
       Гостиница «Шоуду»,
       22-й день первого месяца, первица,
       утро
 
      Спустившись утром в гостиничную трапезную, Баг спросил традиционный ханбалыкский завтрак для себя и молока для Судьи Ди. В роскошном трапезном зале – выполненном в традиционном для восточной столицы духе: маленькие столики для двоих-троих, много четырех едоков, ровными рядами расположившиеся вдоль низких, по плечо, деревянных, изукрашенных искусной резьбою перегородок, создававших иллюзию уединенности, – было малолюдно. Баг проснулся довольно поздно и по своим меркам, а уж для ханбалыкцев время настало самое дневное, рабочее, они вообще ранние пташки, эти ханбалыкцы. И то: «Поднимающийся на рассвете угоден духам предков и имеет больше времени служить родителям», – писал в двадцать второй главе «Бесед и суждений» Конфуций.
      Лишь несколько человек – по виду таких же, как и сам Баг, приезжих, – неторопливо вкушали утреннюю трапезу, или, как говорят столичные жители, чифанили [ ], а в дальнем углу четверка богато одетых преждерожденных что-то горячо обсуждала, дымя длинными ханьскими трубками и маленькими глоточками попивая чай.
      Проследив за прислужником, понесшем курильщикам очередной чайник кипятку, Баг обратил взор на стол перед собой. Ну конечно – хочешь завтракать, как принято в Ханбалыке, будь готов к небольшому испытанию: к чашке жидкой рисовой каши с горсткой маринованных овощей, паровой пампушке и соевому молоку на закуску.
      Все это, вне сомнения, крайне полезно для желудка, но Баг всегда искренне недоумевал, отчего ханбалыкцы и – шире – вообще ханьцы, имея одну из самых впечатляющих по разнообразию блюд и вкусов кухню в мире, так издеваются над собой во время завтрака, почему едят по утрам эту вот безвкусную кашицу, прямо скажем, дрянь, а не кашу, зачем грызут совершенно пресную пампушку-маньтоу и запивают в лучшем случае соевым молоком, также весьма специфическим на вкус, а то и просто рисовым отваром. Баг несколько раз спрашивал знакомых, отчего они так не любят себя по утрам, но так и не смог получить вразумительный ответ; более того, у Бага создалось впечатление, что его вопрос заставил и самих спрошенных впервые задуматься – а отчего так. Лишь один Кай Ли-пэн, человек, склонный к отвлеченным рассуждениям и неожиданным выводам, немного подумав, ответил Багу, что да, мол, мы так завтракаем, но зато как вкусно потом обедаем и ужинаем! Все в этом мире так или иначе построено на столкновении противуположностей, глубокомысленно изрек Кай, противуположности делают жизнь насыщеннее, позволяют стремиться к иному, к большему, у каждого человека должна быть возможность испытать себя, вот хотя бы съесть на завтрак такую кашицу... А вообще – не спрашивай, такие у нас обычаи. Вот она – сила обычаев! – подумал тогда Баг. Обычаи Баг всегда чтил, на обычаях память народная держится, и оттого ланчжун в каждый приезд в восточную столицу непременно во всем старался подражать ее коренным обитателям. В конце концов, что такое эта каша «чжоу» – всего лишь местный обычай, это ненадолго, всего на несколько дней...
      Сегодня, однако ж, Баг глотал кашу, не замечая ее вкуса – вернее, его отсутствия. Даже самый острый плов, даже самое пряное шуаньянжоу ему нынче показались бы безвкусными... Из головы не шло ночное происшествие.
      Теперь, когда зимнее ханбалыкское утро осветило землю пронзительными лучами холодного, высоко застывшего в ледяной синеве солнца, ночная гостья казалась ему едва ли не сном; покончив с кашею, Баг прислушался к себе и нашел, что, наверное, все это ему просто пригрезилось. Наверное, он недооценил тяготы перелета – все же восемь часов в кресле, пусть и удобном, это восемь часов; а может, к этому добавляется уже и возраст. Не мальчик я уже, совершенно не мальчик.
      Но если то и было видение, порожденное утомлением и Будда знает еще чем, все равно: девушка с бледным лицом ясно стояла перед глазами. Она так и не произнесла ни слова, а после того, как Баг отложил меч, лишь прижала руки к груди, все так же беззвучно шевеля губами – явно говоря что-то, умоляюще посмотрела на Бага и на Судью Ди – кот пребывал все в той же полубоевой стойке – и указательным пальцем правой руки принялась что-то быстро выводить в воздухе, чертить какие-то знаки; видя, что Баг не понимает, повторяла их снова и снова, потом, вовсе отчаявшись, стала медленно писать в воздухе один-единственный иероглиф. Движения ее были порывисты, но Багу показалось, что он наконец понял, узнал, прочитал, – он даже кивнул; и тогда девушка впервые за все время слабо улыбнулась, еще раз глубоко поклонилась и – исчезла, растаяла в воздухе...
      Баг одним прыжком достиг выключателя; вспыхнул свет: никого. Обежал весь номер, заглядывая в углы, – пусто. Дверь защелкнута изнутри. Будто и не было никакой девушки. Лишь тонкий, исчезающий аромат благовоний почти неощутимо тлел в том месте, где мгновение назад она стояла. И – все.