Совершенно непонятно было, при чем тут Гиви. От Гиви к несообразному поведению местных народов Гохштейн-старший перешел, похоже, просто волевым усилием — ему очень хотелось высказаться относительно недомыслия саахов и фузянов, и, верно, если бы разговор зашел о теплисских чаях, он столь же непреклонно, в один шаг, переключился бы с их сортов на здешнюю суетность.
      — Додик, да будет тебе! — взмолилась тут Гюльчатай, которой речи брата были явно не в новинку. — Наш гость вовсе не для того приехал…
      — И правда, — усмехнулся Гохштейн. — Вы уж извините великодушно, драг прер мар Лобо, что толкую про всякие отвлеченные материи. Токмо стремление к чистому знанию, коему подвержен я на протяжении всей жизни, может быть мне оправданием… Вы где остановились? — прервал он уже готового возразить Бага. — В «Сакурвело»? Очень, говорю вам, правильный выбор. Там и вид, и река… Ну что же, не буду больше отнимать ваше драгоценное время — у вас, поди, с этими-то, — кивнул он на Судью Ди, — забот полон рот: бумаги потребные выправить, то да сё… Сестренка, а видел ли мар Лобо уже нашу Беседер? — повернулся Давид к Гюльчатай.
      — Нет еще, — отвечала девушка. — Мы ведь только-только встретились…
      — Так веди же нашего гостя в дом, и пусть хвостатые преждерожденные наконец поздороваются друг с другом! А мне, извините великодушно, пора. Прослежу все же за Лазарем. — И Гохштейн-старший щелкнул крышкой посеребренных часов. — Л'хитраот .
 

Там же, пятница, день

      Помолвка хвостатых аристократов осуществилась столь успешно, что Гюльчатай с Багом решили не откладывать дела в долгий ящик. Как говорится, честным пирком — да в котоведческий приказ! Хвала Будде, в городе имелось отделение этого несомненно важного учреждения, призванного следить за сообразностью содержания хвостатых граждан великой империи. Там котов и кошек ставили на учет — не всех подряд, конечно, а тех, чьи хозяева о том просили; а случалось это обычно с владельцами животных происхождения знатного, каковое хоть и не скроешь, однако ж и подтверждающая, оформленная согласно действующих уложений бумага никогда не окажется лишней, особенно в перспективе дел альковных и хвостато-генеалогических.
      В котоведческом приказе трудились лучшие ордусские котоведы, кошкозаводчики и породознатцы, готовые и словом, и делом, и необходимыми бумагами помочь счастливым обладателям кошек всех мастей и кровей. Багу, собственно, было все равно: ланчжун не очень понимал в данном случае необходимость формальностей, но горная ютайка Гюльчатай-Сусанна Гохштейн поставила непременным условием официально зарегистрировать временный кошачий союз.
      Впрочем, увидев ее Беседер, ланчжун счел требование Гюльчатай вполне уместным: кисонька была дивно как хороша — размером чуть поменьше Судьи Ди, который в карликах никогда не числился, статная, ровной серой окраски, полной благородных, играющих на свету отблесков, при пышных ухоженных усах, с умным взглядом и весьма деликатными манерами. Судья Ди рядом с этой дамой из высшего света смотрелся этаким взъерошенным рыцарем с горных пустошей, благородным защитником униженных и оскорбленных, редко ночующим в одном месте и на одной постели, но все больше под открытым небом; однако же знакомство хвостатых преждерожденных прошло без запинки: Багов кот спервоначала молча, как танк, попер на сидевшую в дальнем углу комнаты Беседер, глядя на нее исподлобья; кошка даже не шелохнулась — сидела и внимательно, оценивающе смотрела на пришельца, надвигающегося неотвратимо, но отнюдь не грубо. Очень сдержанная кошка оказалась эта Беседер. Не дойдя до нее нескольких шагов, Судья Ди остановился и на пробу сказал «мр-р-р». «Мр-р-р», — согласилась Беседер. И тогда Судья приблизился, и произошло взаимное — осторожное, а потом и доброжелательное — обнюхивание, и через минуту хвостатые сидели уже рядом, бок о бок, и глядели на хозяев: ну что встали? выйти не желаете? и пару часиков не возвращаться? Надо было понимать так, что яшмовый кот Судья Ди получил нефритовое согласие высокородной кошки Беседер. Бага, правда, немного смущала разница в расцветке хвостатых: это же какого окраса котята могут получиться? — но в сомнениях своих, кажется, он оказался одиноким. Да и потом: не в цвете волос благородного мужа его предназначение, говорил еще Конфуций в двадцать второй главе «Бесед и суждений».
      Знакомство на высшем уровне происходило на втором этаже чайной «Приют горного ютая»: как оказалось, чайная принадлежала семейству Гохштейн, и вот почему Гюльчатай-Сусанна вела Бага именно сюда — а он-то голову ломал! Великое в малом, а сложное — в простом. И то: самостоятельно Баг вряд ли нашел бы сюда дорогу. Поди разберись в лабиринте торговых рядов…
      Котоведческий приказ размещался в получасе ходьбы от «Картлияху», на первом этаже небольшого дома с колоннами. На арке врат красовалась надпись, сделанная стилизованными под теплисские буквы ханьскими иероглифами: «Мао мао шэнхо хао!» , а во дворе перед домом стоял бронзовый памятник безымянной кошке; кошкин нос блестел на солнце отполированным ярким пятном.
      — Считается, что прикосновение к этой кошке приносит удачу, — пояснила Гюльчатай, перехватив удивленный взгляд Бага. — Вот все и гладят ее по носу… У нас вообще распространено поверье, будто эти хвостатые — существа благовещие, так что заполучить в дом кошку почитается за большое везение. Пойдемте, мар Лобо.
      Они минули благовещую, сверкающую носом кошку — Баг, Судья Ди на поводке, горная ютайка и кошка Беседер в легкой сумке с открытым верхом (ланчжун, памятуя об относительно недавнем европейском бытии народа ютаев, попытался было проявить варварскую галантность и перехватить сумку: все же кошка была крупная, увесистая; но Гюльчатай не позволила). Зато уж именно Баг потянул за медную ручку входных врат, слева от которых красовалась табличка «Императорский котоведческий приказ. Теплисское отделение», — и все четверо попали в светлый коридор, куда выходило несколько дверей. Рядом с дверьми стояли уютные кожаные диванчики, по большинству пустые — только на самом дальнем сидела пожилая грузная преждерожденная в свободном пестром наряде и с трехцветной толстой кошкой на коленях, нашептывавшая что-то на ухо своей питомице. При появлении Бага и Гюльчатай она подняла голову, заулыбалась, показала на вошедших кошке, а потом как зачарованная уставилась на Судью Ди. Баг, ожидая ставшего привычным «кыс-кыс-кыс» и прочих славословий в адрес хвостатого фувэйбина, маясь, отвел глаза и принялся разглядывать висевший на стене плакат, наглядно и без особых недосказаний демонстрировавший устройство кошачьего организма; «кыс-кыс», однако, не последовало.
      — Нам сюда, — сказала Гюльчатай, останавливаясь перед ближайшей дверью. Табличка на двери гласила: «Ведущий кошкознатец первого разряда Зульфико Батоно-заде». Горная ютайка отчего-то вздохнула и осторожно постучала.
      Сызнова пропустив Гюльчатай и путешествующую в сумке Беседер вперед, Баг, а за ним следом и Судья Ди вошли в просторный кабинет. Ведущий кошкознатец оказался миловидной и молодой — слишком, на взгляд Бага, для такой должности молодой — особой в ослепительно белом халате и со сложной, утыканной шпильками прической; особа поднялась навстречу посетителям из-за стола, заваленного бумагами, и улыбнулась им дежурной улыбкой.
      — Добрый день, — молвила Зульфико Батоно-заде. — Проходите, устраивайтесь. — Она указала на пару удобных стульев рядом с низким круглым столиком, покрытым толстым слоем зеленого войлока. Наклонилась к Судье Ди. — О, а это кто у нас? Раньше в нашем городе я такого кота не видела. И какой ошейник!
      — Он тут проездом, драгоценная преждерожденная, — сообщил Баг. — Он, видите ли, из Александрии Невской. Фувэйбин. И ошейник — наградной.
      — Не пренебрегает корнями… — прочитала Зульфико. — Надо же! — И, бесцеремонно подхватив кота, опустила его на зеленый войлок. — Посмотрим, посмотрим… — Пальцы ее сноровисто забегали, ощупывая Судью, к чему кот отнесся настороженно, но терпеливо, однако когда Батоно-заде попыталась освидетельствовать его зубы, увесисто, но не выпуская когтей, шлепнул ее лапой по пальцам. — Ну-ну. Прекрасный экземпляр, прекрасный! Только слегка, как бы сказать… подзапущенный. Чем вы его кормите, драгоценный преждерожденный…
      — Лобо, — выдал ланчжун в сторону Зульфико малый поклон. — Багатур Лобо. А кормлю я его… — Он замялся. — Да ведь Судья Ди все ест. И пьет все. Например, пиво.
      — Пиво! — всплеснула руками кошкознатица. Судья Ди давно спрыгнул со столика и теперь, сидя посреди кабинета, поспешно вылизывался; но, услышав магическое слово «пиво», оторвался от своего занятия и внимательно посмотрел на Батоно-заде: где? — Ведь у вас, драгоценный преждерожденный, такой выдающийся экземпляр! Настоящее сокровище! Вы его загубите! Тут нужно очень правильно составленное питание, витамины, гармоничное расчесывание, своевременное умиротворяющее поглаживание… Я сейчас напишу вам. — И Зульфико двинулась к своему столу.
      Надо же… Нет, Баг слышал — ему говорили — про всякие особые кошачьи витамины и прочие ухищрения, к коим прибегают для сообразного пестования своих любимцев прочие, не такие как он, а истинно котолюбивые преждерожденные; ланчжун в Александрии и сам, случалось, покупал коту всевозможные особые, полезные хвостатым корма, но ему и в голову не приходило распространить на Судью Ди гармоничное расчесывание и умиротворяющее поглаживание. Во-первых, по твердому убеждению ланчжуна, кот в том вовсе не нуждался; во-вторых, Багу просто было некогда; в третьих, Судья Ди постановил жить в квартире на Проспекте Всеобъемлющего Спокойствия исключительно по собственной воле — ведь Баг его не приглашал, не зазывал и не просил. Сам явился!.. С другой стороны, именно сейчас ланчжун вдруг подумал, что да, возможно, ему следовало бы побольше заботиться о хвостатом преждерожденном, особенно учитывая заслуги последнего перед отечеством. Подзапустил Баг кота за последние полгода… А ведь Судья Ди и поведать о своих нуждах толком не может, ибо бессловесен, а на данный момент, как ни крути, он — единственный Багов друг… Быть может, отсутствие своевременного гармоничного расчесывания уже нанесло непоправимый урон здоровью хвостатого? Баг потупился, косо глянул на Судью. На цветущей, откормленной морде кота ни малейшего урона заметно не было.
      — Да, конечно, преждерожденная Батоно-заде, напишите мне все самым подробным образом, — смиренно попросил ланчжун.
      И пока Зульфико, присев к столу, быстро писала, посмотрел на Гюльчатай: нехороший я, да? — но Гюльчатай, плотно сжав губы (они превратились в узкую бледную полоску), внимательно, даже пронзительно сверлила Батоно-заде взглядом, и было в ее взгляде нечто такое, отчего Багу стало неуютно. Что за притча?..
      — Так, ну вот. — Кошкознатица поднялась из-за стола, подошла к Багу и протянула несколько маленьких листочков. — Вот вам, драгоценный преждерожденный Лобо, самые необходимые рекомендации. Тут и про витамины, и про режим, и про взвешивание, и про поглаживания… — Баг с благодарностью принял листки. — А что вас привело к нам? — Зульфико, казалось, вовсе не замечала Гюльчатай-Сусанну. — Ведь в Александрии есть прекрасные кошачьих дел мастера… — Она вопросительно подняла брови.
      — Ну… — Баг еще раз оглянулся на Гюльчатай. Кашлянул. — Видите ли… Лишь недавно мне стало ведомо, сколь высокопороден мой кот. И я счел для себя потребным позаботиться о его личной, так сказать, жизни… Выбор пал на нефритовую кошку, коей обладает жительница здешних мест Гюльчатай-Сусанна Гохштейн. — Ланчжун сделал широкий жест в сторону горной ютайки. — Собственно, мы хотели бы, чтобы ваш приказ засвидетельствовал их союз.
      — Ах вот что… — Батоно-заде, казалось, наконец-то заметила, что в ее кабинете кроме Бага и Судьи Ди есть кто-то еще. — Кошка… если не ошибаюсь, Беседер? Так, что ли, ее зовут?
      Багу было не совсем понятно, кого Зульфико спрашивает: его или Гюльчатай. Еще более непонятными были интонации кошкознатицы. Интонации отчего-то показались ланчжуну… надменными. Ну уж по крайней мере неприязненными. Старая ссора?..
      — Да, ее зовут Беседер, — бесцветным голосом произнесла в пустоту Гюльчатай. — Ты ведь знаешь.
      — Ну что же… — Зульфико сызнова прошелестела халатом к столу. — Посмотрим… — Она нажала несколько клавиш на клавиатуре «Бронзового керулена». — Есть такая. Хозяйка действительно Гюльчатай-Сусанна Гохштейн… Так… Прививки… Так ведь эта Беседер уже полгода как не проходила потребного обследования!
      — И что? — поинтересовался Баг. — Что в том особенного, драгоценная преждерожденная Батоно-заде?
      — Ничего, — отвечала Зульфико, — да только при отсутствии такого обследования я никак не могу оформить союз. Никак.
      — Постойте… — Баг нахмурился. — Я не пойму… Ведь моего кота вы, драгоценная преждерожденная, видите впервые в жизни и никаких бумаг о его обследовании я вам не предъявлял…
      — А этого и не требуется, — с улыбкой разъяснила кошкознатица, глядя исключительно на Бага. — Я только что произвела осмотр. Все в порядке.
      — Тогда почему бы не осмотреть и Беседер? — подала голос Гюльчатай.
      — О, видите ли, драгоценный преждерожденный. — Улыбка Зульфико стала еще шире. Зубы у нее оказались просто замечательные. Белые. Ровные. Один к одному. — Согласно действующим установлениям, если кот или кошка, тем более редких кровей, состоят на учете в нашем отделении приказа, их хозяева для оформления временного междукотного союза обязаны раз в полгода проходить потребное обследование.
      — Но… — начала было Гюльчатай.
      — Таковы правила, — слегка возвысила голос кошкознатица, по-прежнему обращаясь исключительно к Багу. — Ваш же замечательный кот, драгоценный преждерожденный Лобо, на нашем учете не состоит, и потому, согласно все тем же установлениям, я в подобном случае могу ограничиться внешним осмотром. А кошке Беседер придется сдать анализы, а также посетить нужных кошковедов — преждерожденных Басхадова и Заминадзе. Расписание их работы можно найти в коридоре… Но вы не отчаивайтесь, драгоценный преждерожденный Лобо, — видя, какое выражение постепенно формируется на лице Бага, заторопилась она. — Зачем вам эта Беседер? Не самый лучший выбор, уж поверьте моему опыту. Мы можем подобрать вашему замечательному коту несколько прекрасных вариантов! Это все очень и очень достойные экземпляры, с прекрасной родословной, отменных кровей…
      И тут Судья Ди встал, коротко зашипел в сторону кошкознатицы и направился к двери. Перед дверью затормозил, оглянулся на Бага, а потом на Гюльчатай: вы идете или как?
      — Извините, преждерожденная Батоно-заде, — холодно кивнул Баг. — У меня такое впечатление, что Судье Ди неинтересны экземпляры, которые может предложить ваше отделение. Всего хорошего.
      Гюльчатай промолчала.
      А когда они — Судья Ди первый, горная ютайка с сумкой следом и последним Баг — вышли в коридор, ланчжун плотно закрыл дверь, взял Гюльчатай-Сусанну за локоть, повернул к себе и увидел в ее глазах закипающие слезы.
      — Драгоценная преждерожденная… — сказал он. — Вы не хотите мне объяснить, что тут только что произошло?
 

Там же, поздний день

      «Ну уж нет, так я этого не оставлю, — раздраженно думал Баг. — А ведь вовсе ерунда какая-то выходит. Чистое варварство! Чинить нелюбы и препятствия людям иной национальности! Да где это видано?! — Он медленно шагал прочь от котоведческого приказа, а Судья Ди шнырял неподалеку, временами забегая вперед или же, напротив, отставая по своим кошачьим надобностям. — Такие милые подданные, хорошие и приветливые. Папаху мне подарили. И на тебе! Ну почему, почему всегда находятся такие, кто не желает жить в гармонии?!»
      Мысли о собственном неясном будущем временно отступили.
      Выйдя из приказа, ланчжун, несмотря на явное нежелание горной ютайки Гюльчатай-Сусанны Гохштейн, все же сумел ее разговорить, и Гюльчатай, неохотно и весьма туманно, поведала некоторые весьма озадачившие Бага вещи. Из ее скупых фраз следовало, что с некоторых пор по Теплису поползли странноватые пересуды. В общем и целом сводились они к тому, что-де ютаи, не будучи коренными жителями Теплиса, но осев тут сравнительно недавно — скажите пожалуйста, своего улуса, милостиво дарованного императором, им уже не хватает! — как-то постепенно сделались фигурами достаточно видными, а подчас и влиятельными как в уездном хозяйстве, так и в уездной администрации: например, ютаям принадлежало несколько ссудно-кредитных контор, притом все в уезде наипервейшие, ими же были основаны и те самые торговые ряды «Картлияху», и десятина от всех совершаемых там сделок шла, понятное дело, опять-таки в их карман; а в меджлисе ютаев, вовсе несоразмерно их численности в уезде, из пятидесяти двух представителей оказалось волею Неба избрано целых двенадцать человек! И вот некие преждерожденные упорно теперь настаивают на том, что такое положение вещей крайне несправедливо как в отношении саахов, так и в отношении фузянов, поскольку Теплис — их исконная земля, и ныне коренные народы страдают от своего гостеприимства, каковое сполна явили пришлым ютаям. Нашлись и такие, кто в отношении ютаев стал проявлять все более и более заметную неприязнь.
      Выражалось это во всяких докучливых мелочах, и живым примером тому явился разговор с ведущей кошкознатицей Зульфико Батоно-заде: действовала та на основании надлежащих правил, но ведь правила в умелых руках могут и лицом к человеку повернуться, и хвостом! А что может случиться завтра? Сейчас — согласно правилам утесняют, а завтра… м-да. «Но что же делать, — сказала в заключение Гюльчатай, — если наш народ и вправду оказался способнее в ведении денежных дел, в торговле и производстве? Мы же в этом никак не виноваты! И трудимся для общего блага. Да только мой брат открыл в Теплисе целых два завода по производству сливовой араки, исконно местного напитка! А я? Теплис ведь — и моя родина тоже. Я родилась здесь и хочу тут жить!» — «Что вы, гверет Гюльчатай, — отвечал на это ланчжун. — Ведь разве кто-то вас отсюда выгоняет?» — «Нет, мар Лобо, но ведь вы сами все слышали. Раньше Зульфико такой не была. Мы никогда не были близкими подругами, но жили мирно, по-соседски, Зульфико заходила на чашку чая, и Беседер она любила, а теперь здоровается сквозь зубы… Будто я у нее украла что-то». — «Ерунда какая-то. Ну я сейчас вернусь и с ней поговорю…» — «Ни в коем случае, мар Лобо, прошу вас, не надо!» — «Да отчего же?» — «Прошу вас… Стыдно…»
      Ладно.
      Ланчжун хорошо понимал ее: гордая девушка определенно не хотела, что называется, при посторонних выметать из своей фанзы домашний мусор; однако же, заскочив в случившееся на пути сеть-кафе, Баг прямо при Гюльчатай порылся в действующих установлениях и правилах и обнаружил, что ведущая кошкознатица все же душой несколько покривила: да, установления предписывали полугодичные осмотры для полагающих вступить во временный союз хвостатых, однако же недвусмысленно указывали и на то, что таковые осмотры проводятся исключительно для блага как самих кошек, так и пекущихся об их здоровье хозяев и — только по пожеланию этих самых хозяев. По пожеланию. Никак не по распоряжению. Ежели какой кошковладелец учинять осмотра не хотел, то кошкознатец мог высказать ему свое увещевание, и не более того. И препятствием к межкотному, официально оформленному союзу отсутствие осмотра никак стать не могло. Соответствующие выдержки из уложений Баг тут же распечатал.
      Пойдем иным путем.
      Гюльчатай очень важна была официальная сторона дела, ибо кошка определенно составляла сокровище ее дома. Судья Ди, со своей стороны, также определенно рассчитывал на продолжение и развитие отношений с Беседер. Однако ж где-то в Теплисе притаился, похоже, скорпион, а возможно, и не один. Слухи да сплетни сами собою редко возникают, в этом честного ланчжуна многие годы беспорочной службы убедили накрепко… Но уж кошки-то от этого страдать не должны!
      Баг убедил Гюльчатай отправиться домой за документами, удостоверявшими прохождение Беседер, потребных осмотров ранее, и повторить попытку уже во всеоружии полной правовой осведомленности, а сам решил скоротать время до ее возвращения — договорились встретиться все у того же приказа через три часа прогулки по Теплису: прикинуть, как половчей будет построить разговор с Батоно-заде, а заодно и город посмотреть; когда еще тут побывать приведется… Нужно сызнова прийти к кошкознатице, предъявить старые документы и просто, по-человечески попросить. Я сам попрошу. Да. Тут ведь нет ничего особенного: речь идет всего лишь о кошках. Ну а уж если это не подействует, тогда — тогда уж сошлемся на уложения. С уложениями трудно спорить. И вообще: не надо стоять на пути у высоких чувств. А если по глупости встал — отойди…
      Узкая улочка неожиданно впала в обширную квадратную площадь Аль-Майдан, обсаженную высоким, любовно подстриженным кустарником. Посреди площади высился памятник плечистому преждерожденному в папахе с пером; преждерожденный застыл, вдохновенно раскинув в стороны руки — будто собирался прижать к груди окружающий его прекрасный мир: и ослепительно голубое небо, и причудливые дома с колоннами, и самые кусты, протянувшие голые ветки к небу; с плеч преждерожденного плавно стекала широкая и плотная накидка, которую Баг определил бы скорее как шкуру.
      «Интересно, это саах или же напротив — фузян?» — подумал, вглядываясь в папаху, Баг.
      Бронза памятника ответа не давала.
      На другом конце огромной площади, далеко за спиной преждерожденного в папахе стояло монументальное здание, выполненное в стиле «кааба в тундре», весьма модном в середине прошлого века: широкое, от края и до края площади, приземистое, с колоннами, с могучими барельефами в виде гирлянд и колосьев, с ярко блестевшим на солнце тонким шпилем, на коем трепетал под дуновениями ветра уездный флаг. По всей площади имело место некое множественное людское шевеление. Баг припомнил скупые строки и картинки из путеводителя: перед ним, по всем вероятиям, высился дворец Ширван-миадзин, в коем ныне заседал меджлис.
      Ланчжун не ошибся.
      Он неторопливо двинулся по периметру Аль-Майдана, вдоль кустов, вдыхая всей грудью пьянящий горный воздух. Нет, как же хорошо ранней весной в Теплисе! Вон как народ гуляет! Правильно делают — несуетно живут…
      Обширное пространство между бронзовым преждерожденным и зданием меджлиса было занято плотно стоящими небольшими столиками, а за ними сидели люди, много людей — черные и белые папахи причудливо перемешались; пройти к меджлису возможно было, только с немалым трудом протиснувшись между сидящими. Степенно гудели голоса: сидевшие за столиками пили чай, играли в нарды, неторопливо переговаривались; то тут, то там слышался смех, вились сизые табачные дымки, неподалеку справа звучали струны — кто-то там наигрывал протяжную мелодию; чувствовалось, что все эти люди устроились перед меджлисом далеко не сегодня и — надолго, потому как по сторонам площади виднелись явно специально привезенные сюда многочисленные мусорные баки. Поближе к меджлису бойко торговали едой и напитками десятка полтора походных лавок; возле одной рычала мотором на холостом ходу большая грузовая повозка, из коей как раз сгружали на землю большие коробки. Там же Баг заметил несколько откровенно скучающих вэйбинов, а поодаль притулились несколько фургонов с надписями «Пресса», «Канал Плюс-Минус», «Канал Минус-Плюс», «ТВБум»…
      — Смотри, кот, — Баг указал подбородком на собрание. — Тебе разве не интересно? — Судья Ди никак не отреагировал: он был в ближайших кустах, крался меж веток к одному ему известной цели. — А мне уже страсть как интересно. — И ланчжун двинулся к меджлису.
      — Добри дэн, прэждэрожденный-джан! — жизнерадостно приветствовал его средних лет бородатый саах, одиноко сидящий за ближайшим столиком, и вытянул изо рта дымящуюся трубку. — Какой у тебя кот кыс-кыс-кыс! Вах!
      — И вам добрый день, — поклонился Баг. — Можно, я присяду?
      — Канэчно! Канэчно! — засуетился, вскочил саах. — Садыс, прэждэрожденный-джан! Чай, да? Арака, да? Шашлик-машлик? Что хочешь, скажи!
      На столике у него были и чайные чашки, и какие-то сладости в приземистой вазочке, и кувшинчик с аракой, и чарки — и даже нарды: саах устроился со вкусом и даже с некоторым размахом.
      — Я бы просто посидел, если можно, — отвечал Баг, опускаясь на стул и устанавливая меч поблизости. — Не беспокойтесь, уважаемый, право, не стоит! Ну что вы! — добавил он, видя, что саах, не слушая его, подхватил чайник. — Да подождите же… — вотще воззвал он, увидев, как тот споро потрусил к краю площади и там, у одной из грузовых повозок, передав чайник в чьи-то высунувшиеся из кузова руки, эмоционально начал что-то говорить, поминутно указывая на ланчжуна. — Амитофо… — сокрушенно пробормотал Баг. Он не любил, когда из-за него суетились.
      Саах между тем все так же, рысцой, вернулся и с ходу налил в чистую чашку горячего, исходящего паром чаю.
      — Пажалста, пажалста! — Он придвинул поближе к Багу вазочку и кинул на стол пачку сигарет. — Пей-куры, сиди-смотры, разговоры разговаривай! Ты откуда будешь, прэждэрожденный-джан?
      Из-за соседних столиков на них зыркали любопытные глаза.
      — Из Александрии, — смущенный приемом, признался ланчжун.
      — Вах! — Глаза сааха сделались круглыми. — Вах! Э, красивый город, я там бил два раз. Только солнца мало, — извиняющимся тоном, будто сам был виноват в том, что в Александрии Невской мало солнца, добавил саах. — Очен красиви город, прэждэрожденный-джан!.. Ой, какой кыс-кыс у тебя богатый! Вай, какой кыс-кыс! — Знатный «кыс-кыс» вскочил на свободный стул и принюхался к вазочке, вызвав общее восхищение. К Багу и его соседу потянулись и прочие сидельцы.
      «Ну, сейчас начнется…» — подумал ланчжун.
      — А что это вы тут все сидите? — вытащив из предложенной пачки сигарету, поинтересовался он, чтобы хоть как-то отвлечь горцев от проблемы знатного «кыс-кыса».
      — Э! Ждем! — закивал саах. — Ждем, да! Ждем, когда они там разговоры поговорят и выйдут и скажут: ваша правда, саахи — и есть сами гостеприимни народ, да!
      Столик постепенно обступили: к Судье Ди потянулись любопытные руки — «кыс-кыс-кыс», — но готовый к этому кот присел на задние лапы, прижал уши, показал клыки и, поднявши правую лапу, обнажил немалые когти, для полноты картины вразумляюще зашипев. Хвост его грозно и веско застучал по сиденью. Руки под очередное «вах!» мигом отдернулись, а хвостатый фувэйбин спрыгнул со стула и укрылся у ног хозяина. Туда уж лезть никто не решился.
      — То есть? — удивленно просил Баг. — Теперь такие вопросы что же, уездный меджлис решает?
      — Э! А кто еще решает, да? Они самый умни, мы их выбираль, вот пусть и решают, да! А мы, пока они разговоры не поговорят и не скажут: ваша правда — мы их домой не пустим. И сами с Аль-Майдан не пойдем. Мы правда знать хотим. Да! — И саах с чувством отхлебнул араки. — Так мы решили и так будет. Мы народ, э? Да! Меня Маджид зовут.
      — Мы народ! Да! Пусть скажут! Маджид истина сейчас сказал, да! — поддержали собравшиеся вокруг столика.
      — Очень приятно, драгоценный преждерожденный Маджид! — Баг пока не вник в детали, какой именно правды ждут перед меджлисом все эти люди, но способ получить искомую правду его озадачил. Заодно вспомнилось «голодное сидение в меджлисе», о котором ланчжун слушал по радио. — И давно они, ну эти, умные, там сидят?
      — Пятий дня сидят, — под утвердительный гул отвечал саах Маджид. — Пятий дня сидят, пятий ночи сидят. Кушать нет, только пить, э? Никого не пускаем. Да! Вах, какой у тебя кыс-кыс! Зачем ушел, да?..
      Продравшись через некоторое количество «вах!» и неизбежных «кыс-кысов», а также через весьма темпераментно возглашаемые уточнения, то и дело прилетавшие от соседей Маджида, Баг наконец уяснил следующее: все эти люди перед меджлисом с удобством расположились на площади для того, чтобы уездное правительство, а равно и несколько ведущих уездных научников, запертых в здании, раз и навсегда решили вопрос, кто же в конце концов самый наидобрейший, наигостеприимнейший и наиблагороднейший в Теплисе и вообще в местных горах; для того сидельцам в помощь была дана некая рукопись — «стари, очень стари! правдиви!» — которая якобы и заключала в себе категорический ответ на этот немаловажный вопрос. Собравшиеся постановили неотлучно сидеть перед меджлисом и никого не выпускать, а равно и не впускать до самого что ни на есть победного разрешения тайны наибольшего гостеприимства и доброты. Само собой, среди претендентов были все те же саахи и фузяны.
      «Ну и ну, — подумал Баг, которого Маджид с помощью многочисленных приятелей все же заставил отведать чаю; чай оказался средненький. А соседи мигом накидали перед ланчжуном гору фиников, инжира, кураги и даже винограда: „кушай!“. — А ну как в Александрии все тридцать три народа осадили бы с подобным вопросом княжеский дворец!»
      — Прэждэрожденный-джан, — хитро прищурившись, спросил вдруг Маджид и наклонился к Багу через столик. — А, прэждэрожденный-джан, а ты за кого, за фузян или за саахов?
      Баг чуть слышно хмыкнул: собравшиеся вокруг пристально на него уставились в ожидании ответа. «За кого ты?» — пытливо спрашивали их глаза. Воцарилось напряженное молчание. Н-да. Ситуация… Так кстати забытая за пазухой саахская папаха начала ощутимо жечь Багу грудь.
      — А вот он — за кого? — наконец спросил в свою очередь ланчжун, указывая на памятник. — За фузянов или за саахов?
      Маджид некоторое время непонимающе глядел на витязя в бронзовой шкуре: видимо, подобный вопрос еще никогда не приходил ему в голову; остальные тоже озадаченно переглядывались: а ведь правда, за кого?..
      — Э, туда смотрите, туда! — крикнул вдруг один. Собравшиеся оживленно затараторили; Баг не понял ни слова, а потому привстал, вытянул шею.
      А там — на площадь чуть ли не к самым столикам подкатывала, лихо тормозя, еще одна грузовая повозка, и из кабины как раз выбирался Давид Гохштейн. Пейсы его реяли по ветру. Из кузова замершей повозки начали выпрыгивать люди в долгополых черных сюртуках и шляпах с высокими тульями: тоже, видать, правоверные горные ютаи. Гохштейн-старший приблизился к столикам и, энергично рубя воздух рукой, стал говорить что-то ставшим перед ним горцам; рокот мощного голоса ютая доносился и до Бага, но разобрать слова ланчжун был не в состоянии. От края площади к Гохштейну скорым шагом двигался наряд вэйбинов. Их опережало несколько человек с видеокамерами: журналисты. Баг кликнул Судью Ди и тоже стал проталкиваться к Гохштейну сквозь мгновенно сгрудившуюся толпу.