Рассказы

Шепот, робкое дыханье, трели соловья…

Ранней весной и поздним вечером в глубину самого чистого и самого уютного во всем мире дворика вошли и остановились под жидкой тенью голых тополей молодой человек и девушка. Не спешите назвать их влюбленными, потому что они встретили друг друга совсем недавно и переживали теперь самое интересное время своего знакомства. Каждый из них был уверен в том, что он влюблен, и сомневался во взаимности; это было нервное, но счастливое время мучений, восторгов, сомнений, догадок, желания увидеть друг друга во сне и сразу после сна. Она была юной, чистой, нежной. И молодой человек был свеж и чист, как снег в пяти километрах от города. На этот вечер молодой человек возлагал большие надежды сегодня он решил внести ясность в их отношения. И она сразу почувствовала, что сегодня состоится этот важный и немного страшный разговор, и с волнением ждала его начала. Но теперь они молчали и сосредоточенно осматривали посторонние предметы. Но вот он взглянул на нее, понял, что она ждала, и решил не говорить, а действовать. На улице замерли чьи-то шаги. Стало тихо и торжественно. Молодые люди сделали шаг навстречу друг другу. Они неровно дышали, у них потемнело в глазах. Он зашептал что-то на испанском языке. Она приблизилась, и он уже чувствовал ее робкое дыхание. И в этот момент с крыши соседнего дома раздался дикий кошачий вопль. Они замерли в волнующих позах, взглянули друг на друга и сделали несколько шагов друг от друга. Молодой человек почувствовал себя так, как будто его облили чем-то холодным и липким. Потом в нем, путаясь и перебивая друг друга, закопошились чувства растерянности, досады, нетерпения. От всего этого он вдруг поглупел, потом к нему явилась решимость, он решил довести все до конца. Он, запинаясь и смущаясь, подошел к ней и, уже не обращая внимания на вопли котов, которые неслись теперь без перерыва, заговорил. Коты выли жалобно, нежно, страстно, задушевно. Молодой человек заговорил каким-то чужим для самого себя нервным и робким голосом: «Леночка, ты видишь… Э-э… Сейчас весна, Леночка, и…» Леночка холодно распрощалась и хлопнула калиткой. На крыше коты перешли на грустное и скорбное адажио. Молодые люди больше не встречались. «Шепот, робкое дыханье, трели соловья…»

Станция Тайшет

Мы бежали от заката. По синим холмам он гнался за нами, в кровь рассекая свои розовые колени. Он ловил нас в свои малиновые сети. Он бросил нам вдогонку своих рыжих собак. От его яростной нежности мы бежали в темную летнюю ночь. В нашем купе – дым и разговоры о женщинах. Ночь прильнула к нашему окну, и мы ждем чего-то от ее черной неизвестности. Говорит Сема, задумчивый солдат:

– Они любят таких, которые валяются у них в ногах и гоняются за ними с ножами.

– Надо спать, – говорит Витька, медлительный, самоуверенный Геркулес. Он сидит у окна, он скрестил на груди руки, к стене откинул голову. Под гимнастеркой каменеют тоскующие его бицепсы.

– Пашка пятый час травит, – говорит Сема. На средней полке он стучит своим костлявым телом.

– Надо спать, – говорит Витька, но не двигается.

– Я говорю, Пашка какой способный. Слышь, студент, сколько прошло? В купе едут два сержанта и один рядовой. Они везут с собой звонкое слово «дембель». Они возвращаются домой. Я еду с ними шестые сутки. Я пил с ними водку, я говорил с ними о любви. Мы обожжены одним закатом.

– Прошло четыре часа двадцать минут, – говорю я.

– Видал! – говорит Сема с восхищением. – Профессор. Павел-то! Они служили в одном взводе. Но Сема не знал, что Пашка может говорить четыре часа подряд. Пашка Белокопытов стоит в тамбуре с девчонкой по имени Валя. Он стоит с ней пятый час. Она вошла в вагон, когда исчезло солнце и вспыхнул на западе этот красный, нестерпимо красный закат. Тогда Пашка остановил ее в коридоре.

– Пятый час травит, – говорит Сема завистливо.

– Бесполезно, – говорит Витька и тянет с каменных плеч гимнастерку. Пашка едет к Семе в деревню. Об этом они договорились давно. Семнадцать месяцев назад, осенью, на марше. Сема сказал тогда: «Как в Сочи. В баню тебя свожу, наденем белые рубахи. Как в Сочи». Они обдумали все там, на марше. Витька шел тогда впереди, и он спросил: «У тебя, случаем, нет третьей белой рубахи?» «У меня их как раз три», – ответил Сема. «Не ври, – сказал Витька, – ни черта у тебя нету! Ни одной!.. И не нойте здесь под ухом!» И сентябрьская дорога жирно зачавкала под сапогами, грязные, как дорога, облака тащились над самой головой. И серая Витькина спина качалась перед глазами. Впереди неожиданно запевала закричал песню. И эту песню взвод поволок по грязной сентябрьской дороге. Тогда они поссорились. Теперь ночь липнет к окну, и дикие зеленоглазые полустанки отскакивают с нашего пути. Витька заедет к Семе. И наденет белую рубаху. Сема написал матери, чтобы запасла. Три белые рубахи.

– Белоснежные, – говорит Сема, – с запонками – по всей форме. Неожиданно, как пожар, возникла на нашем пути станция Тайшет. Ночь отпрянула от окна и остановилась под тополями. На перроне мы увидели Пашку. Девчонку он держал за руки, будто на афише. У ног их валялись чемоданы. Пашка что-то говорил. Она слушала и вытягивала шею испуганно и беспомощно, как птенец, выпавший из гнезда. Потом Пашка перестал говорить и взял ее за плечи. Мимо бежали, запинаясь за чемоданы.

– Витя, ты посмотри, сейчас Пашка целоваться будет, – сказал Сема.

– Бесполезно, – сказал Витька и лег на нижнюю полку. А Пашка не целовался, Пашка застыл, как на афише. Тогда мы открыли окно, и Сема крикнул:

– Давай! Целуй – не успеешь! Пашка махнул рукой и отвернулся от вагона. Девчонки Вали из-за его спины не стало видно вовсе.

– Дава-ай! – закричали из других окон. Там ехали солдаты. – Помочь тебе, что ли? Пашка нагнулся, и мы увидели ее голову – подснежник на выгоревшей поляне.

– Ура-а-а! – заревели солдаты. Пашка поднял чемодан, усадил на него девчонку и бросился к вагону. Девчонка Валя сидела на чемодане. Она ждала. Ждали мы. И ночь, застывшая над тополями, ждала, что будет дальше. Пашка вбежал и, растопырив руки, заметался по купе. Он искал чемодан.

– Ты что, Павел? – сказал Сема и положил на чемодан руку.

– Все! Приехал я, ребята! – сказал Пашка и засмеялся и вырвал чемодан.

– Чокнулся, – сказал Витька.

– Приехал! – повторил Пашка, глупо улыбаясь.

– Где тебя ждать? – спросил Сема. – В Чите догонишь?

– Ждать, не ждать, – сказал Пашка с той же улыбкой, – простите, ребята, письмо напишу. Поезд тронулся, Пашка взглянул на нас дико и бросился целоваться.

– Письмо, – бормотал он, – напишу… Он расцеловал Витьку, схватил Сему, тяжело и громко чмокнул его в нос, в щеку, в подбородок и выскочил в тамбур.

– Письмо напиши! – злобно крикнул Сема. И станция Тайшет, воспоминание о закате, гасла на западе.

– Вот так, – сказал Витька и сплюнул. Ночь сомкнулась за нами. Из ее темноты на нас глянуло вдруг сто тысяч разлук и сто тысяч встреч. И колеса стучали свою столетнюю песню. Колеса стучали на великой Сибирской магистрали, вынесшей на своем просмоленном горбу новейшую историю.

– Правильный его поступок? – сказал Сема, подступая ко мне и свирепо прищуриваясь. Я не отвечаю, и мы ложимся. Завтра в десять вечера я приеду. Завтра в десять вечера раскаленный добела закат остановится за моей спиной. Я засыпаю и, засыпая, слышу голос:

– Пашка-то, а?.. Даже не выпил!.. Друг был… Сема выругался. И мы уснули. Мы, сбежавшие от заката.

Солнце в аистовом гнезде

Что думает человек, который не видел ни одного живого слона, никогда не ездил в поезде, ни разу не был в театре? Что думает он, сидя на крыльце сельского клуба нежным майским вечером? Чувствует ли он себя несчастным? Ничуть. Он сидит на крыльце вполне счастливый, весь наполненный любопытством и удивлением прекрасным этим миром. Он готов поверить чему угодно, готов что угодно понять. Знакомый мир кончается за дальними вербами, пыльная дорога через поле ведет прямо к чудесам и открытиям. Он подставляет теплым лучам свою белобрысую голову и ждет, не закатится ли солнце в аистово гнездо. Он сидел здесь вчера. И вчера он ждал этого чуда. Но солнце прокатилось над полем и село где-то в дальнем лесу. Может быть, сегодня оно сядет в гнездо? Вчера он спросил:

– В гнезде солнцу будет тесно? Ему ответил и:

– Дурак! Иди вымой руки. Ему ответил и:

– Солнце далеко. Оно никогда не сядет в аистово гнездо. Ему ответили:

– Солнце само по себе, земля сама по себе. Если бы солнце село на землю, то все сгорело бы. Понял? Он понял, но ему очень хотелось верить, что солнце может сесть в аистово гнездо. И он надеялся, что когда-нибудь это случится. Так сидит он на крыльце в ожидании необыкновенного, не похожего на все то, что он видел. Когда солнце подожгло аистово жилище, к клубу подкатила машина. Витька поскакал к ней. Набежали такие же, как он, засверкали желтыми пятками. Тихим этим вечером чуда ждали все кормапайковские ребятишки: в село приезжал театр. Машина попятилась к крыльцу, открыли борт. Из кузова появились фанерный дом, потом складной стог сена, забор, печка, прожекторы, целлофан, живописный сучок, лестница и многое другое. В конце на крыльцо шлепнулась свернутая в рулон лунная ночь. Все это унесли на сцену и закрыли занавес… Через полчаса на пыльную дорогу выскочил красный автобус. Приехали артисты. Они покурили, взглянули на рыжий закат и исчезли на сцене. С полей приходили зрители. Пришли девчонки из Новоельников, на машине приехали из Драготыни. Из совхоза механизатор Сашка прикатил на мотоцикле. Небо темнело, невидимые, реяли в воздухе жуки. За клубом на траве механизаторы перестали различать масти карт. Это был час тоски и обиды всей босоногой публики. Витька узнал, что в клуб его не пустят, отправят спать. Но скажите, разве можно спать, когда через дорогу совершается чудо? В дырку в занавесе Витька подсмотрел нарисованную на стене луну. Он слышал на сцене таинственный, как крик ночной птицы, стук. Мог ли он теперь не увидеть всего остального? Открыли двери. Вошли и сели в первом ряду десятиклассницы. В их руках цвели черемуховые ветви. Артисты тем временем метались в комнатушке за сценой: гримируются, с испуганными лицами бубнят роли. Когда все было готово, вдруг погас свет. В зале было тихо, но артисты нервничали. Появился моторист и объявил, что амперметр показывает не в ту сторону. Началось исследование проводки.

– Если что, – разглаживая приклеенные усы, сказал Лобановский, режиссер и исполнитель главной роли, – покажем при керосинке.

– А лунная ночь? Она же пропадает, – испугался зав. постановочной частью.

– А грим? А нюансы? – зароптали исполнительницы женских ролей. Тогда несколько слов сказал Иван Григорьевич Велюга. Учитель и артист народного театра.

– В вашем возрасте, – сказал он и пыхнул трубкой, на мгновение в темноте серебряными искрами сверкнули его седые волосы, – в вашем возрасте я играл преимущественно при керосиновых лампах. А в зале было тихо. В зале терпеливо ждали начала. Зрители просидели в темноте полтора часа. Никто не ушел спать. Любопытно было в этом переполненном бревенчатом театре вспоминать разговоры о том, что театр отживает свой век. В половине одиннадцатого Витька сбежал со своей постели и через минуту занял место у окна, среди таких же, как он, готовых зареветь от любопытства зрителей. Витька прильнул к стене клуба. В зале было темно, а на сцене он увидел необыкновенный стог, необыкновенного человека, необыкновенное ружье. Человек вел себя необыкновенно. Все это было освещено необыкновенным ядовито-синим светом. И Витькино сердце запрыгало от предчувствия чуда. Солнце село в аистово гнездо. Шло второе действие. Витька и его друзья попали в зал. Завороженные, они сидели на полу у самой сцены. Зал смеялся, зал сердился. Что же будет с этим пройдохой Левоном? Что сделает Лушка? Левой ловчит, запирается, строчит доносы. Лушка не знает, что делать.

– Бросай ты его! – вдруг советуют ей из средних рядов. – Ну его, сопатого, мучиться с ним! Припертый со всех сторон, Левой исправляется. В середине последнего действия опять погас свет. Тут же кто-то осветил сцену электрическим фонариком. Потом появился второй фонарик. Потом третий. Поучительную эту историю о несознательном колхознике Левоне закончили при свете электрических фонариков. Ночь заковала в безмолвие хаты и ивы над хатами. В небе над черной землей застыл строгий месяц и замерли чистые звезды – самые совершенные декорации в самом большом, самом прекрасном, самом правдивом театре. В клубе открылись двери, переборы гармоники проткнули тишину. Запели, загалдели, ударили в бубен.

– Звезды приклеены к небу? – спросил Витька, пожиратель чудес. Он не спал.

Комментарии

Стечение обстоятельств. – Первый рассказ Вампилова. Опубликован 4 апреля 1958 г. в газете «Иркутский университет» под псевд. А.Санин. Рассказ дал название первому сборнику писателя, вышедшему в 1961 г. в Иркутском книжном изд-ве.

Железнодорожная интермедия. – Впервые опубликован 13 июня 1958 г. в газете «Советская молодежь» за подписью: «А.Санин, студент».

На скамейке. – Впервые опубликован 15 и 17 июня 1958 г. в иркутской газете «Ленинские заветы» под названием «Девушка на скамейке» под псевд. А. Санин.

Стоматологический роман. – Впервые опубликован 27 июня 1958 г. в газете «Иркутский университет» под псевд. А.Санин.

Сумочка к ребру. – Впервые опубликован 22 февраля 1959 г. в газете «Советская молодежь» (в сокращении) под псевд. А. Санин. Полный текст был опубликован в сборнике «Стечение обстоятельств».

Финский нож и персидская сирень. – Впервые опубликован 1 ноября 1958 г. в газете «Иркутский университет» под названием «Персидская сирень» под псевд. А. Санин.

Девичья память. – Впервые опубликован 2 декабря 1958 г. в газете «Советская молодежь» под псевд. А. Санин.

Шорохи. – Впервые опубликован 27 декабря 1958 г. в газете «Иркутский университет» под псевд. А. Санин.

На другой день. – Вариант рассказа «Лужи в декабре», опубликованного 27 декабря 1958 г. в газете «Иркутский университет» под псевд. А. Санин. В этом варианте рассказ вошел в сборник «Стечение обстоятельств».

Коммунальная услуга. – Впервые опубликован 28 декабря 1958 г. в газете «Советская молодежь» под псевд. А. Санин.

Настоящий студент. – Впервые опубликован 12 апреля 1959 г. в иркутской газете «Ленинские заветы» под псевд. А. Санин.

Глупости. – Впервые опубликован 30 августа 1959 г. в газете «Ленинские заветы» под псевд. А. Санин. Один из вариантов этого рассказа назывался «Однажды вечером».

Ревность. – Впервые опубликован 12 марта 1960 г. в газете «Советская молодежь» под псевд. А. Санин.

Конец романа. – Впервые опубликован 25 октября 1960 г. в газете «Советская молодежь». Полагают, что поводом к написанию послужила командировка Вампилова в новый город Железногорск.

Успех. – Впервые опубликован 23 ноября 1960 г. в газете «Советская молодежь». Позднее Вампилов переработал рассказ в одноименную пьесу, которая впервые была опубликована 4 января 1986 г. в газете «Советская культура». В наст. изд. вошли оба варианта (см. раздел «Одноактные пьесы, сценки, монологи»).

На пьедестале. – Впервые опубликован в сборнике «Стечение обстоятельств».

Сугробы. – Впервые опубликован 1 января 1961 г. в газете «Советская молодежь» под названием «В сугробах» под псевд. А. Санин.

Эндшпиль. – Впервые опубликован 13 мая 1961 г. в газете «Советская молодежь» под псевд. А. Санин.

Тополя. – Впервые опубликован 11 июня 1961 г. в газете «Советская молодежь» под псевд. А. Санин.

Студент. – Впервые опубликован 23 сентября 1961 г. в газете «Советская молодежь» под псевд. А. Санин.

Моя любовь. – Написан в начале 1960-х г. Впервые опубликован в кн.: Вампилов А. Дом окнами в поле. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное изд-во, 1981.

Листок из альбома. – Написан в начале 1960-х г. Впервые опубликован 14 мая 1976 г. В еженедельнике «Литературная Россия».

Последняя просьба. – Написан в начале 1960-х годов. Впервые опубликован 14 мая 1976 г. в еженедельнике «Литературная Россия».

Чужой мужчина. – Написан в середине 1960-х г. Публикуется впервые.

В сугробах. – Написан в середине 1960-х годов. Публикуется впервые.

Страсть. – Написан в середине 1960-х г. Публикуется впервые.

Шепот, робкое дыханье…. – Написан в середине 1960-х г. Публикуется впервые.

Станция Тайшет. – Впервые опубликован 25 июля 1962 г. в газете «Советская молодежь» под псевд. А. Санин.

Солнце в аистовом гнезде. – Впервые опубликован 8 сентября 1963 г. в газете «Советская молодежь» под псевд. А. Санин. По свидетельству матери писателя Анастасии Прокопьевны Копыловой-Вампиловой, этот рассказ – «Сашино воспоминание о детстве».