Как авантюрист, он искал приключений. Он проехал вдоль северного берега Каспийского моря до устья Яика, теперешнего Урала, и напал на маленький городок того же имени, не оказавший ему ровно никакого сопротивления. Начальник находившегося там маленького московского гарнизона, Сергей Яицын, позднее утверждать, будто бы он попал в ловушку, которую сам вначале приготовил врагам. Открыв им двери одной церкви, где они хотели помолиться, он будто бы полагал, что захватит врагов в плен. Факт тот, что после некоторых колебаний относительно того, куда им примкнуть, одни стрельцы согласились соединиться с казаками, другие просили отпустить их в Астрахань, и весь гарнизон был истреблен.
      Маленький город служил некоторое время победителю пунктом, откуда отправлялись экспедиции на суше и по морю против татар у устья Волги и против мусульманских галер вдоль Дагестана. Между тем, не придав вначале большего значения этому движению, в Москве начали теперь волноваться; волновались даже на Дону, где все большее и большее количество казаков стремилось пойти сражаться вместе со знаменитым атаманом. Официальный военный глава, Кирилл Яковлев, видел, что его авторитет колеблется. Стали даже угрожать его жизни, и мудрецов старшины не хотели больше слушать.
      С одной и с другой стороны завязались переговоры с новыми хозяевами Яика. Но так как послы, отправленные к ним царем, не добились ровно никакого результата, к концу 1667 года астраханский воевода, князь Иван Прозоровский, получил приказ отправиться в поход. Разин послал против него лишь горсть своих людей, переманил часть враждебного отряда на свою сторону, а остальных убил. Весною следующего года, получив подкрепление в лице 700 донских казаков, он вышел в море и предпринял самый славный в истории его атаманства поход.

IV. Персидская эпопея

      Опустошив персидский берег от Дербента до Баку, Разин добрался до Решта. Вступив с ним в переговоры и обменявшись заложниками, наместник города, Будар-хан, открыл рейд для казацкой флотилии, и в то время как слухи об этом событии подняли всю Донскую область, Стенька стал мечтать о стоянке на персидской территории и предложил свои услуги шаху.
      В таком виде это предприятие открывало перспективы, которые могли стать соблазнительными даже для Москвы. Ермак со своими товарищами начал совершенно таким же образом покорение Сибири, с той только разницей, что те не встретили там правильно организованной власти, с которой правительство их страны находилось бы в определенных отношениях. Шах и предложения, которые ему делал Разин, только портили дело. Между тем в Кремле не отчаивались уладить дело, если бы только Стенька с товарищами не поставили себя в такое положение, при котором какой бы то ни было компромисс с ними и с их действиями и поступками был совершенно не возможен. В Реште они повели себя таким образом, что восстание жителей принудило их быстро покинуть город, оставив на месте 400 человек.
      Они устроили ужасную месть в Ферабаде. Явившись туда сначала под видом людей с самыми мирными намерениями и с целью будто бы завязать коммерческие сношения на местном рынке, они потом неожиданно набросились на доверчивое население. Весною 1669 года они продолжали свою месть, вернувшись на восточный берег Каспия с целью грабежа туркменских улусов. Набросившись затем на персидский флот, они нанесли ему полное поражение. Персидский адмирал, Менеди-хан, едва убежал с тремя галерами, оставив в руках победителей сына и дочь, которую Стенька сделал своею любовницею.
      Воспоминание об этом походе сохранилось в одной казацкой думе, где Разин имеет сотоварищем по оружию Илью Муромца, эпического героя национального мифа, современника Владимира!
      Но уже настоящая эпопея казацкого атамана приняла опасный оборот. Переговоры с шахом не привели ни к чему и победоносные, но истощившие все свои усилия и неспособные дольше продержаться на море и прокормиться на нем, Стенька с товарищами не знали, ни что им делать, ни как поступить с награбленною ими богатою добычею. В глубине души, следуя своим наклонностям, они охотно закончили бы эту авантюру обычной и тривиальной развязкой казачьих набегов по Черному морю: возвращением в донские станицы с пожитками убитых и ограбленных «нехристей». Но они имели неосторожность бравировать перед московским правительством, и путь к отступлению был им отрезан. Решившись в свою очередь отомстить и приготовившись на этот раз получше, астраханский воевода поджидал их на дороге с 36 галерами и 4000 стрельцов.
      Плохо осведомленный и всегда неосторожный Стенька натолкнулся на эту огромную силу, должен был отступить и, преследуемый, заключил капитуляцию. Прозоровский, соблюдая данные ему инструкции, показал себя склонным к примирению. Казаки соглашались отдать все то, что они некогда забрали как на мусульманской территории, так и в других местах, а разграбление берегов Каспийского моря могло сойти за законную репрессию за набеги на прибережные московские владения, которым они подвергались периодически со стороны подданных или данников Персии. Был заключен на этом основании трактат. 25 августа 1663 года Стенька со своими товарищами торжественно подписали акт подчинения в городской думе Астрахани. Атаман сдал свою булаву, подтвердил клятвою выполнение принятых на себя обязательств и послал в Москву депутацию, которая получила лишь снисходительный выговор.
      Затем он стал пировать с воеводами, одарил их богатыми персидскими материями, бил челом царю от покоренных городов во владениях шаха и добился того, чего хотел: позволения вернуться на Дон с остатками добычи. Обещав выдать свою артиллерию, он сохранил для себя двадцать пушек, в которых, как он утверждал, он настоятельно нуждался, чтобы переходить с ними степь и держать в страхе крымских или азовских татар и турок.
      Воеводы, получившие позже выговор за то, что они не удержали казаков и не смешали их со стрелецкими полками, на деле не могли тогда и думать о подобной попытке. Стенька с товарищами импонировал им: все в шелку, с руками, полными золота, они вызывали у них воспоминания об Олеге и его дружине, наводнившими Киев богатствами, добытыми на греческой земле. Так же как и ладьи этого легендарного героя, лодки Стеньки были разукрашены шелковыми веревками и парусами. Сами еще наполовину казаки и живя в городе, где все дышало еще духом дикой независимости, стрельцы, единственная сила, которой располагал Прозоровский со своим помощником, не были безусловно испытанными людьми. Искушение было слишком велико для них, чтобы не слиться с этими удивительными гостями, которые бегали по кабакам в бархатных кафтанах и, чтобы заплатить, небрежно срывали со своих шапок ценный алмаз.
      И при этом держа в своих сильных руках этих диких пленителей рек и морей, Стенька казался таким добрым, великодушным и щедрым! Как он был не похож на требовательных и жестоких к бедноте воевод. Хотя он и требовал, чтобы с ним обращались, как с государем, заставляя, при встречах с ним, становиться на колени, бить челом, но при этом он все разрешал и никогда не отказывал ни в чем.
      Прибыв в то время в Астрахань со знаменитым Орлом, этим первым образцом зарождающегося русского флота, голландец Стрюйс видел атамана и описал его в следующих красках:
      «Он имел важный вид, благородную осанку и гордое выражение лица. Был хорошо сложен и лицо немного попорчено оспой. У него была способность возбуждать к себе страх и заставлять любить себя... Мы нашли его в его шатре с доверенным лицом по имени „Чертовы усы“ и несколькими другими офицерами... Наш капитан подарил ему две бутылки водки, и он принял их с радостью, так как уже давно не пил ее... Он дал нам знак сесть и выпил за наше здоровье... но почти ничего не сказал и не обнаружил никакого желания узнать, что нас собственно привело в эту сторону... Мы вернулись, чтобы повидать его еще раз и нашли его на реке в разрисованной и позолоченной лодке, бражничавшим и веселившимся с несколькими своими офицерами. С ним была персидская княжна».
      Своей красотой, обаянием своего знатного происхождения эта любовница еще более поднимала престиж Стеньки, возбуждая однако частенько некоторую ревность у его товарищей. Этим и можно объяснить тот неожиданный поступок, которым, судя по легенде, и окончился в один прекрасный день этот роман. Пируя со своей компанией, в роскошной лодке, среди сцены пьяной влюбленности, атаман вдруг нагнулся над рекою и произнес проникнутую мрачным лиризмом следующую тираду:
      – Матушка, дорогая Волга, два года осыпала ты меня своей щедростью, давала мне золото пригоршнями и всякие богатства. В свою очередь я обязан тебе принести достойную тебя жертву. Возьми же из всего, что я имею, самое дорогое мне и самое драгоценное, лучшую часть моей добычи, мою неоцененную кралю...
      И, схватив прекрасную персиянку, он бросил ее в волны.
      Сообщая этот факт, Стрюйс не говорит, что был его очевидцем, и реальность этого события кажется нам тем более сомнительной, что с ним мы встречаемся снова в сказочном эпосе о Садке. Стенька, очевидно, презирал все, включая сюда и человеческую жизнь, презрение, общее большинству авантюристов, ему подобных, и вся его жизнь представляла собой одну кровавую оргию. Можно, следовательно, предположить, что он убил дочь Менеди-хана, но, конечно, при менее мелодраматических обстоятельствах. Исполняя обязанность высокого судьи, он однажды приказал повесить за ноги женщину, виновную в прелюбодеянии, и утопить ее сообщника.
      Подобного рода поступки, слишком часто повторявшиеся, возбудили у астраханских воевод желание освободиться возможно скорее от такого беспокойного собутыльника и 4-го сентября они увидели с радостью, что он куда-то отправляется. Поднявшись по Волге, атаман дал о себе знать еще несколькими эксцессами: вопреки формальному запрещению, он велел для себя открыть ворота Царицына, напоил своих людей водкой за счет жителей, велел отодрать местного воеводу, Григория Унковского, выдернув ему к тому же бороду, и кончил тем, что отправился к Дону, куда явились уже ему навстречу его посланцы, отправленные им в Москву. Получив выговор, но вместе с тем и прощение, они должны были вернуться в Астрахань и реабилитировать себя усердной службой. Но они предпочли по дороге передушить своих конвойных и соединиться со своим начальником. Имея таких товарищей, Стенька не мог и думать о соблюдении недавно принятых им обязательств и войти в обычную колею.
      Пребывание в Астрахани вместе с тем возбудило в нем сознание своего величия и могущества, совсем несовместимых с таким положением. И не думая вовсе возвращать по обещанию бывших у него двадцать орудий, Стенька укрепился между Кагальником и Ведерниковым, приказал привести в свою новую резиденцию свою жену и брата Фрола и устроил нечто вроде дележа казацкой земли: в Черкасске старой казацкой армией продолжал командовать Корнил Яковлев, но «победители Персии», находясь под командою Стеньки, покрытые славою и располагая значительными ресурсами, вытеснили своих соседей. Обходя станицы и по казацкому обычаю, приглашая сотоварищей поделить приобретенную добычу, их эмиссары возбуждали непреодолимый соблазн. Народная молва преувеличила еще богатство этих сокровищ, и с ноября 1669 года соперник Яковлева уже располагал хорошо вооруженными 2 700 человек. Некоторые приходили с отдаленных берегов Днепра. Всем он посоветовал быть готовыми к новому походу, сущность которого он однако скрывал. Вероятно, он и сам ее не знал.
      В ожидании, желая снискать себе симпатии местного населения, он воздерживался от всякого грабежа, не противился даже развивавшимся коммерческим сношениям между областью Донскою и Москвою. Он предлагал только московским купцам заменить Черкасск Кагальником, на что те охотно согласились, находя в этом для себя выгоду. Но черкасские казаки не знали уже, на что решиться при виде этой конкурирующей стоянки. Они колебались признать главенство, которое росло и между тем угрожало им разорением.
      Весною 1670 года Стенька вывел их из затруднения. Он явился в Черкасск с избранною шайкою, своею ватагою, в ту самую минуту, когда Яковлев с товарищами думал проводить очень торжественно царского посланца, явившегося к ним с милостивым посланием. Стенька грубо расспросил посла, объявил его шпионом, посланным не царем, а боярами, и велел бросить его в воду вместе с несколькими протестовавшими казаками.

V. Диктатура Стеньки

      Вмешавшись в свою очередь в дело, Яковлев не оказался достаточно сильным, чтобы помериться силами с таким противником, и скоро очутился в беспомощном положении. Заменив его собою и руководя старшиною, Стенька создал нечто вроде диктатуры и занялся учреждением в этих местах совершенно новых порядков. Особенно нападая на попов, в которых он не без некоторого основания видел агентов московского правительства, он наметил очень любопытную попытку секуляризации.
      Только что было сожжено много церквей в Черкасске. Некоторые казаки просили у него денег, чтобы их построить заново, но новый глава воспользовался, чтобы отклонить их просьбу, замечанием одного из самых древних героев народной поэзии, Дуная Ивановича.
      – На что вам церкви? Для чего вам попы? Чтобы жениться? Поставьте мужчину и женщину под какое-нибудь дерево, танцуйте вокруг них хоровод и у вас получится самая разлюбезная парочка.
      Он справил по этому обряду свадьбы, употребил несколько недель на организацию своих сил и в мае поднялся по Дону до маленького городка Панщин, где свиделся с Ваською Усом, который между тем не оставался без дел, грабя помещичьи имения в областях Воронежа и Тулы, где он продолжал свои действия. С этим подкреплением Стенька оказался во главе приблизительно 7000 человек, и тогда узнали, что его намерением было идти сушею и водою к Царицыну.
      Таков был результат его долгих размышлений. Раздумывая, он без сомнения пришел к убеждению, что ему не удастся возобновить грабежи по Каспию. Прозоровский был настолько силен, что мог остановить его по дороге. Но если для внешней войны силы Стеньки были слишком незначительны, то он льстил себя с другой стороны надеждой, что может их увеличить до бесконечности для войны внутренней, обратившись с призывом к народным массам.
      Он пошел к Царицыну и без труда овладел городом; жители открыли ему ворота. Пропаганда, которая велась с прошлого года в этой местности, населенной мятежным элементом, сделала свое дело, и теперь уже принимали не простого казака, а предводителя восстания. Башня, в которой заперся с несколькими людьми комендант города, Тимофей Тургеньев, была взята приступом, несчастный воевода нашел там ужасную смерть; его потащили с веревкой на шее к Волге и там утопили, а Стенька вошел вполне в свою новую роль.
      Подняться вверх по реке, захватить города по ее течению, проделать там с воеводами то, что он проделал с Тургеньевым, поднять соседнее население и идти на Москву, чтобы положить там конец управлению бояр, врагов народа и царя – таков был грандиозный план, который он открыл своим товарищам. Впрочем, он только воспроизвел обычный клич большинства народных бунтов, происходивших здесь, как и в других странах. «Долой налог на соль, да здравствует король!» или «Долой дворян, да здравствует король!» кричали в ту же приблизительно эпоху другие бунтовщики в прекрасной Франции.

VI. Восстание

      Но Стенька слишком заблуждался в своих способностях, чтобы суметь сыграть ту роль, которую ему хотелось играть. У него не было для того никаких подходящих качеств, ни выдающегося ума, ни настоящего военного таланта, и никакого даже сознания принятой на себя задачи. Воспитанный и выросший среди разбойников, он оставался разбойником. Пустив в ход, для поднятия им вызванного движения, все данные, которым он был обязан своими предшествовавшими успехами – храбрость, смелость, быстроту действия и верный глазомер, – он дал ему сначала могучий толчок, но не умел ни направить его, ни обеспечить ему дальнейшее развитие.
      Получив известие, что Прозоровский отправил отряд войска из Черного Яра к верховьям Волги, и что в то же время 5 000 московских стрельцов спускаются по реке к Царицыну, чтобы поставить атамана между двух огней, Стенька сразу доказал свою решительность и искусно пустил в ход быстроту движения, лежащую в основе казацкой тактики. Явившись, не теряя ни минуты, перед своими противниками, шедшими с севера, он их захватил на острове Денежном, в семи верстах вверх от Царицына, отбросил их к городу, и там их встретили выстрелами из пушек. Затем он уничтожил их или позабирал в плен. Московский главнокомандующий, Иван Лопатин, и его помощники разделили участь Тургеньева и, обращенные в гребцов на челноках победителя, стрельцы узнали с удивлением, что они ошиблись, думая, что сражаются за царя. Стенька объявил себя сторонником государя против ненавистной камарильи и утверждал, что взял на себя задачу освободить их от нее.
      Астраханские стрельцы в свою очередь подверглись нападению и сдались без сопротивления. Казацкие эмиссары уже успели взбунтовать город. Но эта вторая победа имела главным своим результатом то, что она дала возможность победителю обратить внимание на тот путь, на котором должны были развиться рано или поздно его инстинкты. Первый порыв мог завести его далеко. Не сумевшая предвидеть такой подъем, слишком стесненная в настоящее время, чтобы дать должный отпор, так как от нее требовала не меньших жертв польская война, Москва рисковала вновь увидеть под своими стенами второго Заруцкого. Но Стенька был только разбойником и после сдачи Астрахани в его распоряжение, возможность наложить свою руку на такую прекрасную добычу, завлекла этого импровизированного инициатора большой революционной вспышки в грубую ловушку, в которую он и попался. Решив не подниматься дальше по Волге, согласно первоначальному плану, он спустился по реке и повернулся спиною к своему счастью. Впрочем, ему предстояло еще развить в более широких рамках ту пародию правительства, которую он пытался создать в Черкасске. Этот случай доставила ему торговая столица юга.

VII. Казацкое правительство

      Князь Семен Львов, заместитель Прозоровского, командовавший отрядом, незадолго до того перешедшего на сторону атамана, и избежавший гибели, принес ему эту весть. Предупрежденный таким образом, первый воевода принялся длительно укреплять доверенный ему город и достиг в этом деле важных результатов, воспользовавшись помощью англичанина Бутлера, капитана знаменитого Орла, все еще стоявшего на рейде. Но население города находилось в тревожном состоянии, наполовину поднятое отражением событий, разгоравшихся по соседству, возбужденное также какими-то явлениями, странными слухами, распространяемыми по церквам, настоящими или воображаемыми землетрясениями. Сохраняя еще на своем теле следы насилий, произведенных над ним казаками Заруцкого, архиепископ Иосиф растерялся. Стрельцы, со своей стороны, обнаруживали беспокойство. 15-го июня они стали требовать в угрожающем тоне выдачи им задержанного жалованья. Прозоровский смог с помощью клира удовлетворить их; но в следующие дни возобновились приводившие в ужас явления природы. Несмотря на время года, было холодно, град сменялся дождем. А 22-го числа Стенька был уже в виду города. Через два дня, после попытки вступить в переговоры и поколебать верность Бутлера, он напал на город.
      Астрахань была обведена стеною, высотою в четыре сажени, толщиною в полторы сажени, с башнями, на которых колокола были приведены в движение, с целью поднять мужество в сражавшихся, и имела четыреста шестьдесят пушек. С трех сторон ее окружали рвы с водою. Совершенно правильно Стенька повел атаку с южной стороны, доступной, благодаря легкому скату, покрытому виноградниками. Подставив лестницы, казаки взобрались на укрепления, не сделав выстрела. Пушки бездействовали, назначенный к их командованию, лейтенант Бутлера, Томас Бойль, был убит своими стрельцами, среди которых восстание приняло немедленно общий характер.
      Вскоре собор наполнился толпою офицеров и московских чиновников, убегавших от начинавшегося избиения, туда же принесли самого Прозоровского, который был тяжело ранен ударом пики. Прибежавший архиепископ успел лишь сделать последнее церковное напутствие храброму солдату, который был его другом. Тяжелые двери храма, окованные железом, были заперты, но в окна влетали уже пули, которые, среди других жертв, убили на руках матери грудного младенца и пробили икону Казанской Божией Матери, перед которой беглецы оспаривали место друг у друга. Потом двери поддались и казаки, перейдя через труп стрелецкого сотника, Фрола Дуры, героически загородившего собою проход, ворвались вовнутрь. Еще живой Прозоровский и все присутствовавшие московиты были перевязаны, до суда, который должен был произвести над ними атаман.
      Расправа была короткой: Стенька прошептал на ухо Прозоровскому несколько слов, с предложением, по всей вероятности, милости на определенных условиях; воевода покачал головою, и казаки, по знаку своего начальника, подняли умирающего на колокольню и бросили вниз. После притворного допроса и совещания, другие пленники были убиты, по большей части, на паперти церкви. В Троицком монастыре, где их должны были похоронить, один монах насчитал четыреста сорок один труп.
      За избиением последовал общий грабеж, во время которого не пощадили также наряду с правительственными канцеляриями и домами богатых москвитян индийские и бухарские лавки.
      Стенька устроил из Астрахани казачий город, разделив его жителей на тысячи, сотни и десятки под начальством выборных есаулов, сотников и десятников, составив из них «круг», делая вид, что хочет реставрировать древнее вече. Но гений атамана дальше этого не пошел, и это было еще самое лучшее. Однажды утром все население должно было выйти за город, на большую площадь, чтобы принести присягу в верности царю, атаману и казацкой армии, с обещанием выдать «изменников». Двое из священников отказались от присяги, и Стенька приказал одного из них утопить, а у другого отрезать руку и ногу. Вместе с тем он пожелал, чтобы все бумаги архивов и канцелярий были сожжены, и объявил, что он сделает то же самое в Москве и даже во дворце государя. Казаки ведь не умели читать, и эти бумаги были для них бесполезны.
      Ни атаман, ни его товарищи не забывали ради всего этого своих удовольствий, пьяные по большей части с утра до вечера и неистощимые во всяких скандалах. Казацкое правительство сорганизовалось специально для постоянной оргии и утопало в водке и крови. Проезжая по городу верхом на коне или сидя по-турецки перед дворцом архиепископа, Стенька не переставал устраивать новые казни. Возле него находился еще брат его прежней любовницы и, может быть, мечты о водворении на персидской территории еще носились в его отуманенном мозгу. Он оказывал почести посланнику шаха, находившемуся в Астрахани, и завел переговоры с Менеди-ханом. Но когда тот отверг его предложения, Стенька поступил с его сыном по мусульманскому обычаю, повесив его за ребро на железном крюку.
      Образовав «круги», даже дети подражали атаману и играли в судей. Они били нагайками воображаемых преступников или вешали их за ноги. Одну из жертв не успели отвязать вовремя, и она погибла.
      Убитые москвитяне оставляли своих жен и дочерей в самой ужасной нужде; Стенька хотел дать доказательство своего великодушия, выдав их за казаков. Он соблаговолил для этого даже прибегнуть к нескольким оставшимся еще в живых священникам, но запретил им получать приказания от архиепископа.
      Архиепископ относился инертно ко всему и в день именин царевича Феодора Алексеевича имел даже слабость пригласить к своему столу зловещего разбойника с сотнею его товарищей. Он при этом оговаривался тем, что его дом служить убежищем. Вдова Прозоровского, Прасковья Феодоровна, скрывалась у него со своими двумя сыновьями, шестнадцати и восьми лет. Стенька, в конце концов, нашел несчастных мальчиков и, так как они не дали ему требуемых указаний о фондах, которыми располагал их отец, старший из них был убит после жестокой пытки, а младший отдан матери в самом плачевном состоянии.
      Среди всех этих развлечений атаман терял драгоценное время и губил себя. Когда в конце июля он почувствовал, что этот астраханский праздник был лишь безумием одного дня без уверенности в завтрашнем дне, когда он понял, что, живя так, он лишь дает время Москве подготовиться для нанесения удара и когда, очнувшись, он решил снова приняться за столь неразумно прерванное дело, было слишком поздно.
      Оставив в городе Ваську Уса в качестве заместителя, атаман поднялся по Волге на 200 челноках, причем 2000 казаков следовали за ним верхами по берегу. Из Царицына он послал на Дон астраханскую добычу. Стенька поднял потом Саратов и Самару, оставаясь повсюду верным своим диким и жестоким привычкам человека без веры и закона. Потом, в начале сентября, он достиг Симбирска, последнего пункта его триумфального шествия.

VIII. Поражение

      И здесь перевес был сначала на его стороне. Местный воевода, Иван Милославский, только что получил подкрепление, явившееся из Казани во главе с князем Георгием Барятинским; но у обоих генералов был лишь призрак армии. Им посылали достаточно денег, чтобы улучшать положение войск, но они согласились между собою положить их в карман, создавая фиктивные реестры, вписывая в списки никогда не существовавших или умерших людей.
      Выказывая более храбрости, чем честности, Барятинский дал сражение атаману и, владея в пять или шесть раз меньшим количеством людей, продержался весь день, но ночью повторилась история с Астраханью и Царицыным; жители Симбирска передали в руки казаков главное укрепление города, и Барятинскому пришлось отступить под огнем собственных пушек. Милославский держался с горстью солдат в другом укреплении и Стенька, выказывая в данном отношении явную неспособность, тщетно пытался выбить его оттуда в течение месяца. К концу месяца Барятинский вновь появился со свежими войсками и атаман, растерявшись, не сумел извлечь ту громадную выгоду, которой он располагал, благодаря большому перевесу количественных сил. Совершенно неспособный командовать в правильном бою и бессильный бороться против противников, уже на этот раз не обезоруженных изменою, он, как всегда, смело поставил на карту свою жизнь, но потерял голову. Дважды раненый в схватке, не будучи в состоянии управлять действиями своих людей, он кончил самым постыдным бегством. Под покровом темной ночи, атаман оставил ядро своей армии, просто сброд плохо вооруженных и едва умеющих сражаться крестьян, и с одними донскими казаками спустился по Волге.
      На следующий день Барятинскому и Милославскому не стоило уже труда покончить с тем, что оставалось перед ними, бросив несколько сот «бродяг» в реку и разрубая на куски остальных или сохраняя их для виселиц, вскоре покрывших собою все соседние улицы. Это было концом также и для Стеньки.
      До этого поражения был момент, когда его дело приняло ужасающие размеры. Это было после отступления Барятинского, которое произвело сенсацию. Казаки старались еще больше увеличить эффект всякими выдумками, которые распространялись ими по всему течению верхней Волги. Они говорили, что кроме патриарха Никона в их рядах находится также царевич Алексей, подобно ему, жертва обманывавших государя бояр. Царевич Алексей, наследник престола, тогда только что умер (в январе 1670 г.), а Никон жил в Ферапонтове, но Стенька, будучи скорей гениальным мистификатором, чем искусным полководцем, окружил тайною две барки своей флотилии, тщательно их оберегал, заявляя, что под занавесками из красного и черного бархата он вез якобы с собою двух своих августейших протеже.
      В своих манифестах, тщательно разбрасываемых, атаман, призывая к беспощадной войне против всех чиновников, объявлял конец всякой бюрократии и всякой власти. Хотя он и отрицал свой призыв к восстанию против государя, но тем не менее он повсюду давал понять, что авторитет последнего является уже пережитком. И он вовсе не хочет заменить его власть своей. Как казак, он останется среди казаков, своих братьев, которые и в новой организации, устроенной по образцу их учреждений, дадут перевес принципу абсолютного равенства.
      Эти нелепости имели большой успех, и бунт охватил все громадное пространство между Волгою и Окою, к югу до степей Саратова, и к востоку до Рязани и Воронежа; крестьяне убивали помещиков или их управляющих и объявляли себя целыми массами казаками, т. е. разбойниками. Всюду организовывались шайки, и при их приближении города вслед за деревнями охватывались тою же заразою: возмутившаяся чернь бросалась на воевод и на их подчиненных, заменяла их атаманами и есаулами и устанавливала новый режим, истребляя при этом по большей части представителей старого.
      То же самое происходило и в восточной Украйне, во время революционного кризиса в начале века, потом в западной, польской Украйне в момент восстания Хмельницкого. Как и в эпоху Лжедмитриев, в то же самое время возмутились также местные инородцы: мордва, чуваши и черемисы. Из Симбирска движение это, до возвращения Барятинского, разрасталось с особенною силою в двух направлениях, на запад – через теперешние губернии Симбирскую, Пензенскую и Тамбовскую, и на северо-запад – к Нижнему Новгороду. Одна шайка, отделившись от войска Стеньки, который безумно разбивал свои силы, двинулась по дорога к Тамбову, возмутив по дороге Зарайск и Пензу; другая, которую считали находящеюся под командою самого царевича Алексея, двинулась к Алатиру и Курмишу, потом в Ядрин. Власти светская и гражданская принимали ее очень торжественно с хоругвями и иконами. В Козьмодемьянске и Мурашкине, которые проявили меньше усердия в воздаянии почестей мнимому царевичу, воеводы были передушены жителями. Чтобы взять монастырь святого Макара на Желтых водах, Лже-Алексей, простой казак, по имени Максим Осипов, начал атаку. Он произвел страшное избиение монахов и, ограбив это святое место, подумывал уже дойти до Нижнего Новгорода, когда пришла весть о поражении Стеньки.
      Начался общий разгром. Нельзя было медлить. В Арзамасе князь Юрий Долгорукий, известный солдат, тот самый, о котором говорили, что он повесил брата Стеньки, был почти окружен со всех сторон, имея в своем распоряжении очень небольшой отряд, так как отдельные части его никак не могли пробить себе дорогу, чтобы соединиться с ним. Приняв теперь наступательную тактику, он немедленно оправился и очистил всю область на севере до Нижнего Новгорода и на юге до Темникова, где в декабре 1670 года неожиданно столкнулся с казачьим предводителем совершенно особого рода. То была монахиня, начальствовавшая сформированною ею шайкою и совершавшая грозные набеги. Ее отцом был крестьянин из окрестностей Арзамаса, и звали ее Еленою.