I. Наследие Хмельницкого

      Рискуя, быть может, слишком утомить внимание некоторых моих читателей, я должен был на предыдущих страницах войти в немного сухие, хотя и необходимые, как мне кажется, подробности для выяснения проблемы, которая во многих отношениях и теперь еще носит характер современности. Отныне мое изложение становится уже более кратким, но и тут я не могу похвалиться, что смог избавить мой рассказ от того тяжелого впечатления, которое он получает неизбежно от излагаемых им событий. Он передает всецело их физиономию. История Украйны в последней четверти семнадцатого века представляет собой картину хаоса. Основу его составляют непрекращающиеся удары слепых сил. Ценою огромных усилий Москва добилась хоть частичной победы своей программы национального восстановления, но она могла победить хаос лишь пустотой, т. е. в некоторых пунктах только систематическим разрушением, а в других бесконечными отсрочками наиболее важных решений. Затруднения, встречаемые ею еще и теперь в этой части ее владений, происходят от этой же отдаленной причины.
      Соединяя в себе все ужасы войны и народных восстаний, кризис 1648–1658 годов только вернул эту страну к ее первоначальной участи служить полем битв и хранительницей человеческих костей. В ней не создалось ничего прочного. Даже самая могила Хмельницкого, место которой было выбрано им в его милом Субботове, не долго почиталась.
      Гетман оставил после себя одного только сына Георгия, едва достигшего шестнадцати лет, калеку телом и душою. По словам летописца, он был «евнухом по природе». Отец, кажется, передал тяжелую наследственность этому печальному наследнику. Выховский не замедлил объявить себя адъютантом этого нового управителя, чем-то вроде опекуна, но тотчас же обокрал своего опекаемого, отослав его в школу и захватив богатства, спрятанные покойным в Гадяче. Когда представитель Алексея, Богдан Хитрово, переехал в Украйну следующею зимою, он должен был склониться перед совершившимся фактом. Ему достаточно было своей миссии, состоявшей в распределении московских гарнизонов по главным городам и лишении казаков управления приходами страны. Он не мог даже воспрепятствовать узурпатору в его стремлении следовать ошибкам своего предшественника, добывая себе подкрепление со стороны татар для подавления нового мятежа под командою полтавского полковника Пушкаря.
      Между тем вступление Выховского в исполнение обязанности гетмана имело очень угрожающее значение для Москвы. Вместе с ним, еще при жизни Богдана Хмельницкого, самые влиятельные из казацких начальников воспитанные по большей части в Польше и разделявшие там политические взгляды шляхты, дали соблазнить себя проектом компромисса, которому доставляла ряд увлекательных примеров истории республики. Разве «Русское великокняжество» не могло последовать судьбе литовского, соединившись с Польшею такою же федеративною связью и получив то же равенство привилегий и прав? Как ни был еще короток опыт московского режима и тяжелых повинностей, он усиливал тем не менее заманчивые стороны этого идеала. Царские чиновники и генералы, менее снисходительные и более грубые, заставляли сожалеть о прежних польских начальниках. Верховный клир, по известным уже нам причинам, буржуазия городов, в силу своей привязанности к своим муниципальным свободам, склонялись к тому же. Одни крестьяне, надеясь получить от царя хоть какую-либо помощь против польских или казацких господ, оставались еще в большинстве своем преданными новому порядку вещей.
      Выховский 1 января 1658 года, в своих Чигиринских письмах к польскому королю и примасу, довольно недвусмысленно намекал на это: «легче бывает, говорил он между прочим, придти к соглашению свободным людям». Слишком смелая предприимчивость Хитрово, замена в Киеве Бутурлина Василием Шереметьевым, человеком в общем жестоким и грубым, ускорили неизбежную развязку, и 16 сентября (н. с.) 1658 г. под Гадячем дело закончилось трактатом, подписанным казаками вместе с посланными от Яна Казимира, Бенявским и Иевлашевским, к которому теперь еще стремятся вернуться украинские националисты. Около трети страны, а именно палатинаты Киева, Чернигова и Брацлава (теперешние губернии полтавская, черниговская и киевская), восточная часть волынского палатината и южная часть подольского были обращены в «русское великокняжество» по образцу литовского и должны были на тех же условиях войти в состав Республики. Равенство прав в Сейме и Сенате, отдельная и тождественная иерархия всех функций и должностей, назначение на те и другие одних только Украинских жителей, юридическая автономия, как и отдельная монета, уничтожение Унии, религиозная свобода для православной церкви без всякого вмешательства польских властей, основание двух академий по образцу краковской и неограниченная свобода в устройстве школ и типографий; в статуте крестьян ровно никаких изменений, но зато обещание прогрессивного приобщения всех казаков к привилегиям польской шляхты, немедленное получение дворянства для ста человек на полк, и наконец полная амнистия – каково было основание этого соглашения, неожиданно превзошедшего ценность концессии московского правительства и ратифицированного варшавским сеймом, несмотря на очень живые и энергичные возражения, которые оно встретило в нем.
      Это политическое завещание Польши семнадцатого века для этой части ее исторического наследства, и в нем следует признать прекрасный памятник ей свойственного благородства, но увы, с другой стороны чистейшую химеру. Проведение в жизнь такой программы представляло огромные трудности, и добрая воля договаривавшихся сторон наталкивалась во всех ее деталях на эти трудности. Так, 17-я статья имела в виду частные польские и церковные фонды, целую массу земель и бенефиций, перешедших во время кризиса в руки казаков. Теперь приходилось их возвращать старым собственникам и несмотря на красоту порыва, что несомненно говорит в их пользу, наследники революционной традиции Хмельницкого обещали гораздо более, чем они могли выполнить. Но даже по самому существу своему соглашение было неосуществимо. Поляки и казаки вначале не заботились о правах, более или менее законно приобретенных в стране московским государством. Виленский договор передавал снова Польше во владение всю территорию, отнятую у нее московскою победою, но в это время эта конвенция была уже недействительной. Сейм отказался ее признать и, желая получить помощь от императора, Ян Казимир и сам не поколебался с такою же развязностью предложить ему то наследие трона, которое он уступал, не имея на него ровно никакого права, Алексею. На севере вновь были открыты враждебные действия, и приходилось лишь ждать, что событие в Гадяче вызовет их также и на юге.
      Но кроме того, и особенно общее положение Украйны не делало возможным такое разрешение вопроса. Ни политически, ни социально эта страна не могла найти в нем для себя залога сносного существования. Архитекторы, вдохновленные благородными чувствами, но абсолютно незнакомые с реальною стороною самого дела, воздвигали роскошное здание на песке, и оно должно было распасться при первом порыве ветра. И противные ветры не замедляли явиться.
      Ромодановский, командовавший уже одним важным московским корпусом на украинской границе, действительно получил подкрепление с приказанием проникнуть в страну и вызвать в ней восстание против Выховского. Прерванные ввиду приближавшейся зимы, успешные действия были уничтожены в следующем году жестоким поражением. Выступив в свою очередь с избранной частью московской кавалерии, ветеранами польской войны, лучший генерал Алексея, Трубецкой, был окружен 4 июля 1659 года под Конотопом соединенными силами казаков, поляков и татар и потерпел полное поражение. Один из его помощников, князь Пожарский, был взят в плен и убит, осыпая самой грубой руганью хана в выражениях, которые невозможно передать. Из армии, доходившей, по преувеличенным, конечно, донесениям украинских и польских летописцев, до 150 000 человек, Трубецкой привел с собою в Путивль лишь несколько калек.
      Но некоторое время спустя после этого побежденные в этот день были блестяще отомщены в том повстанческом движении, которое должен был подготовить Ромодановский, который действительно поднял самих казаков против ими же созданного дела. Один за другим переяславский полковник Цюцюра и нежинский, Золотаренко, подняли знамя восстания. Выховский был смещен и уступил свое место Георгию Хмельницкому. Поляков было очень немного в Конотопе, и они очутились в таком критическом положении, что их начальник Андрей Потоцкий решился на отчаянное дело. В рапортах к королю, он советовал оставить Москве левый берег Днепра и обратить правый в пустыню. «Польша должна уничтожить Украйну, писал он, если не хочет быть уничтожена ею». Вот к чему привел Гадячский трактат и, как мы увидим дальше, предложение это было в конце концов принято.

II. Два берега Днепра

      Веяния переменились. Вернувшись в сентябре 1659 года с новыми силами, Трубецкой был принять на левом берегу, как освободитель. Повсюду звон колоколов и восторженные процессии встречали желанного гостя. На правом берегу казацкая старшина держалась еще за федеративную автономию, но думала теперь реализовать этот идеал сообща с Москвою. Трубецкой не долго оставлял ее в этом приятном заблуждении; уже 17 октября он вручил Георгию Хмельницкому новую грамоту, определявшую две основные черты ранее установленного режима: военную оккупацию и административное подчинение. Она относила, кроме того, на счет страны издержки на то и на другое.
      Конечно, этим нельзя было удержать казаков от их агитации и, так как они с их обычною подвижностью обратились в сторону Польши, то та и воспользовалась этим. В мае 1660 года мирный трактат со Швецией, подписанный в Оливе благодаря содействию Франции, дал ей опытные и воодушевленные победою войска для Украинской войны.
      Ордын-Нащокин сделал все, чтобы помешать событиям. Родом из Пскова, где ненависть к шведам поддерживалась постоянными стычками на границе, и предшественник Петра Великого, он считал существенным захват берега Балтийского моря. В тесном же союзе с Польшею против Швеции он видел с другой стороны залог общей федерации славянских народов – мечта Крыжанича! – и для этого он был готов не только пожертвовать Киевом на юге, но также и Полоцком и Витебском на севере. Алексей и остальные советники не отличались в отношении поставленных на карту национальных интересов этих двух стран такой дальнозоркостью, зато обладали большей практичностью. Став снова твердою ногою на древних владениях первых русских князей, которых она добивалась по праву наследства, Москва уже не могла отступить. Но она должна была выдержать еще сильное нападение.
      Между тем, как в Москве и в Украйне любили повторять, что Польша открыта для всякого желающего, кому только угодно было войти, «причем ни одна собака не осмелиться лаять», эта страна вдруг показала себя способной к чрезвычайным усилиям. Ее войска под предводительством Чарнецкого и Павла Сапеги, в Лаховицах, Слониме, Полоцке, Белоруссии одержали ряд блестящих побед над войсками Хованского, пользовавшегося однако репутацией хорошего полководца, над Долгоруким и Золотаренко. Участвовавший к этой кампании лично, замечательный польский хронист Пасек говорит, что никогда прежде его соотечественники не сражались подобным образом. В то же время Шереметьев и Георгий Хмельницкий натолкнулись в октябре 1660 г. под Чудновым, в Волыни, на другую коалицию, состоявшую из поляков, татар и казаков, соединенных Выховским, и здесь повторилась конотопская катастрофа, еще более страшная, чем та. Московский генерал капитулировал и остался в плену у татар. Москва потеряла на этот раз вместе со своим лучшим полководцем все лучшие силы своей реорганизованной армии. Войска новой формации, экипированные и обученные по-европейски, под командою офицеров иностранного происхождения, Гордона, Ван Сведена, Ван Говена, Крафорда, потерпели поражение.
      Эффект от поражения был таков, что в Кремле проектировался даже отъезд царя в Ярославль, где он был бы в большей безопасности.
      Ничто не угрожало впрочем Алексею и его столице, но после новой кровопролитной неудачи, которую потерпел Хованский в Литве, Яну Казимиру уже не представляло особого труда вернуть себе обратно Вильну, где в распоряжении князя Мышецкого находилось только семьдесят восемь человек. В Украйне Георгий Хмельницкий передал правый берег Днепра полякам, которым был там оказан восторженный прием. По левому берегу Москва имела еще своих приверженцев, сгруппировавшихся вокруг наказного гетмана Самко. Таким образом произошло разделение Украйны, рекомендованное в свое время Потоцким, и продолжалось оно до тех пор, пока не исчезли последние следы политической автономии в обеих частях страны. Но Польша временно удержала за собою лучшую часть. Ей не удалось однако долго извлекать выгоду из своих побед.
      Соотечественники Пасека отлично сражались; но, описывая свои впечатления с грубою откровенностью солдата, хронист заявлял, «что пасти свиней было бы гораздо приятнее, чем водиться с подобною компанией». Одержав последнюю победу под Глухим, Чарнецкий встретил восстание своих собственных войск, которые, возмутившись, вскоре умертвили и главу организованной ими же военной «конфедерации», Жеромского и малого генерала Литвы, Госевского, пытавшихся призвать их к долгу. Они пользовались парламентаризмом по-своему.
      Москва получила таким образом возможность передохнуть, и она воспользовалась этой передышкою, чтобы завести переговоры в свою очередь со Швецией, в Кардисе, в июне 1661 г., о вечном мире. И против желания Нащокина, не присутствовавшего при его подписании, замененного князьями Прозоровским и Барятинским, Алексей отдал все свои ливонские завоевания, но взамен этого он получил возможность сконцентрировать все свои силы против другого своего противника. Обе стороны, правда, истощились в средствах почти одинаково. Плохо оплачиваемый медною монетою, или даже совсем неоплачиваемые войска царя также не отличались образцовою дисциплиною. В Волыни Мышецкий был выдан полякам своими же солдатами. Повсюду встречавшиеся войска с трудом прокармливались, благодаря систематическому разгрому страны, обе армии, полагая голодом взять неприятеля, страдали от него первыми. В самой Украйне казаки, разбившись теперь на два лагеря, пожирали друг друга. Но тут-то и проявилось превосходство той крепкой организации, которую представляла собой Москва.
      В январе 1663 года, после смены побед и поражений, блуждая по Днепру и ведя борьбу с Ромодановским, Георгий Хмельницкий, тщетно прождав помощи от поляков, сложил гетманскую булаву и поступил в монахи под именем Гедеона. Ему наследовал Павел Тетеря, родом из Переяславля, сын простого казака, женатый на дочери Богдана Хмельницкого. Быстрый его переход к власти совпал с последней попыткой соглашения между казацким миром и Польшею. В октябре того же года, Ян Казимир, прибыв в Украйну со своими лучшими генералами, участвовал в последней попытке поляков встать твердою ногою на левом берегу Днепра, где Самко уже уступил место гетману, который оказался более покорным Москве, Ивану Брюховецкому, покрытому почестями и милостями, и хотя сам он был простым казаком, получившему звание боярина и женатому на Долгорукой. Казаки были очень чувствительны ко всем этим событиям, и Польша, хотя и была республиканскою, но не сумела подражать своей сопернице и восстание, вспыхнувшее на правом берегу, принудило короля отступить назад.
      Выховского стали подозревать в участии в этом движении. Его заманили в засаду, и один польский полковник приказал его расстрелять. Один из его предполагаемых сообщников, Нужный, приговоренный к повешению, просил, чтобы его посадили на кол, чтобы умереть, как умер когда-то его отец.
      Украйна потерпела страшные потери в людях и в средствах. Взяв Субботово, где по легенде была разрушена могила Богдана Хмельницкого и даже останки героя были выброшены из нее; подвергнув сожжению Ставич в окрестностях Белой Церкви и истребив всех жителей в наказание за рецидив восстания, славный Чарнецкий пал жертвою этой отчаянной борьбы, и его смерть вновь возбудила сопротивление, подавленное его энергией. Тетере пришлось спасаться в Польше, где он и пропал бесследно.
      В 1665 году несчастная Польша была снова лишена защиты. Теперь в ней вспыхнула гражданская война, вынудившая короля собрать все свои силы против одного из героев победоносных кампаний предшествующих годов, Георгия Любомирского, просившего помощи из Москвы! Украйна правого берега на некоторое время была предоставлена самой себе, и это не послужило ей на благо. Казацкие шайки оспаривали друг у друга владение ею под начальством выбранных ими вождей, причем один из них, Петр Дорошенко, хвастал, что пойдет по стопам великого Богдана.
      Обладая меньшими талантами, но тем же духом лихорадочной интриги, грубой хитрости и постоянной изменчивости, предлагая свои услуги одновременно Польше и Москве, пытаясь заполучить на свою сторону татар, оставаясь верным султану и вскоре завязав сношения с самим Стенькою Разиным, он думал распространить свою власть и на правый берег, где грубость Брюховецкого и московских воевод вызывала уже некоторое недовольство.
      В конце 1666 года он, казалось, окончательно остановился на оттоманском протекторате против Польши, но такое положение послужило лишь к тому, что в Москве было отдано предпочтение политике Нащокина, неизменно стоявшего за сближение с Польшею против Турции и казаков.

III. Раздел

      Начиная с 1661 года обе стороны, не прекращая борьбы, продолжали в то же время пускать в ход дипломатию. Восстание Любомирского сделало Польшу более сговорчивою, и 30 января 1667 г. в деревне Андрусове (в теперешней Смоленской губернии) она заключила перемирие на тринадцать лет и шесть месяцев, получив в Литве Витебск, Подольск и Динабург и сохранив свои права над Ливонией, но взамен этого уступив Смоленск со всею северною областью и на ливонской границе шесть мест: Дорогобуж, Белую, Невель, Себеж, Красное, Вележ, когда-то покоренные Баторием. В Украйне она отдала Москве левый берег Днепра, сохранив за собою правый берег с Киевом, который однако должен был подвергнуться московской эвакуации лишь через два года.
      Невероятно, чтобы заключившие договор поляки предавались иллюзии насчет последнего параграфа. Нащокин, конечно, полагал, что он никогда не будет выполнен. Для того чтобы ввести его в трактат, он с успехом, кажется, воспользовался даже подкупом, но Украйна правого берега, все продолжавшая восстание вместе с Дорошенко и его покровителями, прибавила более весу к золотым дукатам, тайно розданным. Во время переговоров московский уполномоченный не оставлял своей любимой идеи о соединении обеих стран, похваляясь не без некоторого наивного бесстыдства тою «свободою», которою пользовались подданные царя, и опираясь на то, что наследник Алексея говорил бегло по-польски. Но его предложения были вежливо отклонены. Польша приняла лишь перемирие.
      Более или менее бессознательно она подписалась между тем под окончательным уже решением. От здания, сокрушенного Богданом Хмельницким и воздвигнутого на другой базе гадячским договором, теперь ничего не оставалось. Украинская община раскололась надвое и предполагаемая отдача Киева Польше угрожала создать для восточной части особенно неблагоприятное положение, с двойной точки зрения, как веры, так и культуры. Позже, когда обстоятельства позволили, как и думал Нащокин, не держаться в этом отношении принятых на себя обязательств, случай повернулся иначе. Оторванная от древней столицы, западная часть Украйны являлась телом без души и грозила разложением, в то время как ее киевский очаг, увлеченный московскою орбитою, потерял всякую возможность самобытно развиваться. То был первый акт разрушения, за которым последовали и другие.
      А пока что, как и гетманат на обоих берегах Днепра, киевская митрополия сделалась предметом постоянных соисканий. Наследуя в ней Коссову, ни Балабан в 1658 году, ни Тухальский в 1663 не были признаны московским правительством. Не осмеливаясь явно порвать связи с патриархатом Константинополя назначением митрополита по своему выбору, оно прибегло к способу назначения временного управления, но администраторы, противопоставленные таким образом избранным митрополитам, должны были бороться кроме того, как и их соперники, с епископами, поддерживаемыми Польшею или соединенными с нею казаками. В постоянных спорах за места с архимандритом Киево-Печерского монастыря, Гизелем, настаивавшим в Москве на назначении митрополита, в надежде, конечно, что он сам займет это место, – Тухальский получил из Константинополя через Дорошенко свое собственное назначение на оспариваемое место.