Глава пятая

Политическая эволюция

Эта часть моей темы, составляющая содержание настоящей и следующей главы, могла бы, согласно мнению последнего по времени европейского историка, коснувшегося ее, быть просто обойденной молчанием. Он находит, что и значительно позже царствования Елизаветы, вплоть до эпохи великого национального пробуждения, обусловленного бедствиями Крымской кампании, русский народ, колосс, спавший вековым сном, не пережил, вне опасности дипломатии и армии, ни одного часа, достойного быть отмеченным на циферблате истории. Достаточно и одной минуты размышления, чтобы оценить по достоинству всю ненаучность этого положения. Жизнь человеческих групп не допускает подобных несоответствий между их внутренним существованием и внешней ролью, и не на народ заснувших сурков наткнулся Наполеон I под стенами Москвы. Но ошибочность этого суждения, выясняющаяся без особого труда, все же требует объяснения ввиду ее распространенности среди иностранцев, изучавших прошлое России.

Она коренится прежде всего в несомненной двойственности истории страны, с одной стороны блестящей и обаятельной, с другой — тусклой и приниженной. К этому вопросу мне придется еще вернуться. Другая причина лежит в многочисленных затруднениях, встречаемых при изучении этой безвестной части исторического развития России, фазисы которого проходят перед нашими глазами. Внешняя история России восемнадцатого столетия представляет собою солнце, восходящее на европейском горизонте. Внутренняя история ее и до наших дней имеет вид туманного пятна. Обоим этим телам свойственна эволюция, или, скорее, они составляют одно тело, однородное по существу, повинующееся единому закону тяготения и движения в пространстве, но различное по своим свойствам и видимое под различным углом с того места, где мы стоим. Мы знаем досконально все подробности сражений, происходивших между Фридрихом и полководцами Елизаветы, и в переговорах, предшествовавших этим кровавым схваткам, от нас не ускользнула ни одна мелочь. Но мы имеем лишь смутное понятие о внутренней жизни деревни, села, губернии огромной Империи, где вырабатывались и где черпались элементы борьбы, победоносно выдержанной за пределами России. Здесь документы отсутствуют. Лишь немногие из них были изданы. Самые же существенные остаются недоступными даже для тех исследователей, что не побоялись бы трудных поисков в архивной пыли. Я и не надеюсь преодолеть эти препятствия; но не могу не поддаться искушению сделать скромную попытку, имеющую своею целью приблизить нас к этой неисследованной области и бросить на нее хотя бы поверхностный взгляд. Вершины ее, само собой разумеется, являются и наиболее доступными для нас.

Форма, приданная новому правительству, свидетельствовала на первых порах о решительном возврате к пути Петра Великого в тех пунктах, где скорее на практике, чем в теории, предшествовавшие царствования стремились от них уклониться. Упраздненный Кабинет вернул Сенату административные, юридические и законодательные его права, постепенно отнятые у него его соперником. Но это восстановление Сената в его правах было лишь призрачно. Одинаковые причины произвели и одинаковые следствия: ввиду того, что вновь выяснилась несовместимость коллегиальной формы с требованиями управления, Кабинет был заменен Конференцией; но оказалось, что под другим названием он точно так же поглотил и власть Сената. Аккуратно посещая некоторое время заседания Сената, Елизавета сначала поддерживала было авторитет высокого собрания; вместе с тем пересмотр указов, изданных в предшествующие царствования, обусловленный династическими соображениями и порученный Сенату, ставил его в законодательной области, по-видимому, вне всякого соперничества на первое место. Указ 6 августа 1746 г., подчинявший заключению Сената все приговоры к смертной казни, точно так же утвердил верховность его юридических нрав. Его административные функции остались, как всегда, весьма обширными и разнообразными. Так, например, в 1746 г. Сенату пришлось заняться обсуждением вопроса о качестве и цветах бархата, выделываемого в России. Материи с ярко-красными разводами на светлом фоне были им забракованы, причем императрица, несомненно, помогла ему в этом деле своими специальными знаниями.

К несчастью, рвение Елизаветы вскоре остыло. Вначале она сохранила за собой непосредственный контроль над правом петиций, принадлежавшим ее подданным. Были назначены особые дни для подачи прошений. Но оказалось, что каждый раз что-нибудь мешало императрице приступить к этому занятию — то охота, то прогулка, то совещание с продавщицей модных товаров. Уже в мае 1743 г. пришлось посылать прошения в особую канцелярию. Был восстановлен и Кабинет ее величества в качестве передаточного органа между государыней и правительством. Опять-таки, «как при Петре Великом».

Само собой разумеется, что Коллегии остались неприкосновенными. Все же Елизавета упразднила в 1744 г. Коллегию экономии, управлявшую недвижимостью, принадлежавшею монастырям и епархиям и разбиравшую духовные дела под надзором Сената. Функции этой светской Коллегии были переданы духовной канцелярии, непосредственно подчиненной Синоду. Это была великая победа для клерикальных тенденций, которым покровительствовал новый режим.

Из остальных Коллегий некоторые сохранили лишь номинальную власть, как, например, Коллегия иностранных дел после возвышения Бестужева. Канцлер умышленно никогда не ступал в нее ногою, занимаясь всеми делами в частном своем кабинете. Один из чиновников Коллегии вознегодовал на подобное пренебрежение к его товарищам. Бестужев пожал лишь плечами: «Что мне с ними делать? Они не вскрывают ни одной бумаги и способны лишь противоречить мне, не приходя ни к какому заключению».

Таким образом теоретически замысел Преобразователя сам собой распадался при осуществлении его. В одной особой области новая органическая реформа, самая значительная в царствование Елизаветы, породила полный разрыв с политическим наследием великого царя, обнаружив неспособность наследников сохранить его в неприкосновенности, тогда как они громко объявляли себя наиболее преданными его задачам.

Выполняя цельную программу, долженствовавшую объединить различные части империи, Петр, как известно, упразднил автономное управление Малороссии и гетманскую власть. Со смерти последнего гетмана, Апостола, последовавшей в 1734 г., область эта управлялась временной коллегией (правлением гетманского уряда), состоявшей из шести членов, наполовину великороссиян, наполовину малороссиян. Это временное устройство грозило затянуться на вечные времена; вместе с тем русские члены комиссии присваивали себе все больше и больше власти за счет своих товарищей. Те громко жаловались на это; но до воцарения Елизаветы не было еще причины внять их просьбам. Впоследствии таковая причина явилась, и она носила имя — Разумовского. Со дня на день положение изменялось, и целый ряд искупительных мер возвестил сынам вольной Украйны, что время испытаний прошло. В 1744 г. императрица посетила Киев и соблаговолила принять посольство, просившее восстановления гетманства. Это почти равнялось обещанию. Другая депутация отправилась вскоре в Петербург на свадьбу великого князя и вернулась, принося с собой уже положительные заверения. Их немедленному осуществлению препятствовало одно лишь обстоятельство в особе самого гетмана. Хотя он и должен был быть избранным своими будущими подчиненными, но заранее условлено было, что выбор их падет на брата временщика. Но приходилось ждать; ему было всего шестнадцать лет. Когда ему исполнился двадцать один год, совершенно излишняя комедия выборов была разыграна с большой торжественностью в Глухове, и в назначенный день 22 февраля 1750 г. Кирилл Разумовский был избран в гетманы единогласно.

Тем временем принялись всячески улучшать положение Украины. Были приняты энергические меры для борьбы с пожарами, беспрестанно опустошавшими ее; посланы были значительные суммы денег для облегчения страшной нищеты ее жителей. Отозвание семи русских полков, расквартированных в стране, обрадовало население, удовлетворяя одну из самых настойчивых его просьб. Смешанная комиссия, в которой они видели орудие притеснения для себя, прекратила свое существование. Все русские чиновники уехали из края, и управление им, состоя в ведении Сената, снова перешло к Коллегии иностранных дел, что являлось залогом хотя бы относительной свободы. Восстановление резиденции гетмана в Батурине, бывшей столице Мазепы, представлявшей лишь груду развалин, точно так же, по-видимому, знаменовало собой возврат к славным традициям прошлого.

К несчастью, гетману стало скучно в выстроенном для него дворце, и он под предлогом расстроенного здоровья просил вернуть его в прекрасный петербургский климат. Елизавета снизошла к его просьбе; Батурин опустел, и управление страной было предоставлено прихотям низших чиновников и алчных родственников Разумовского. Но и оставаясь среди них, Кирилл Разумовский был бы совершенно неспособен руководить ими или сдерживать их; однако дело возрождения Украины, если бы даже он и проявил личную инициативу, не выиграло бы от этого. К нему был приставлен в качестве ментора некий Теплов, стоивший сам по себе трех русских членов бывшей комиссии, взятых вместе. Теплов со страстным рвением принялся противодействовать либеральным стремлениям нового режима, выразившимся, между прочим, в указе, данном в 1754 г. и разрешавшем торговлю хлебом между Великороссией и Малороссией, затем в 1755 г. сказавшегося в отмене таможенного сбора, наложенного на иностранные продукты в пользу метрополии, и в постепенном уничтожении множества внутренних налогов, обременявших местную промышленность. В 1756 г., склоняясь на советы своих сотрудников, Кирилл Разумовский вступил в борьбу с Бестужевым и, дабы досадить канцлеру, испросил указ о возвращении Украины в ведение Сената. Это подкашивало в корне принцип автономии, и развитие ее вследствие этого потерпело непоправимый ущерб. В 1761 г. Сенат вздумал отторгнуть от Малороссии Киев, превратив его в главный город округа, находившегося в непосредственном управлении Сената. Это равнялось отсечению главы Малороссии и обозначало полный и окончательный возврат к объединительной программе, в которой гений Петра Великого восторжествовал над ошибками его преемников.

Южнее, в необозримых степях, окаймлявших нижнее течение Днепра, царствование Елизаветы подготовило гибель запорожцев. После уничтожения Сечи в 1709 г., вызванного сообщничеством запорожцев с Мазепой, они попытались в следующем году основать кош на месте слияния Каменки с Днепром. Будучи отброшены на восток, они стали под покровительство хана и продолжали на низовьях Днепра в урочище Алешки традиции казачины. Они были последними представителями типа запорожских казаков. Но новое их положение, ставившее их в зависимость от их естественного врага, было плачевно. Они тяготели к России и к ее царю. В 1728 г. Апостол заявил, что запорожцы желают вернуться к своей Сече и принять русский протекторат. Это благоприятное настроение испортилось благодаря недомыслию Петра II. Апостолу приказано было с оружием в руках отбросить людей, изъявлявших преданность России. Анна Иоанновна оказалась мудрее. Возводя по ее приказу в степях целую линию фортов, тянувшихся от Днепра до верховьев Дона, генерал Вейсбах вместе с тем завязал сношение с кошем. В 1733 г., с соизволения императрицы, кошевой атаман Милошевич основал новый кош на русской земле, на правом берегу Днепра, на полуострове, образованном маленькой, но глубокой рекой Подпильной. С разрешения киевского архиепископа там была построена церковь. То был последний казацкий кош. В 1734 г. атаманы отправились в Белую Церковь, где присягнули императрице и получили от нее грамоту и обещание платить им жалованье. Окружающая область была организована по-казацки, разделена на курени, подчиненные двум товчам, управляемым паланками или собранием старост — старшиной.

Эти казаки сражались под русскими знаменами в Турецкую войну, и Белградский трактат (1739 г.) утвердил переход Сечи в русское подданство. Дополнительным договором все земли запорожцев перешли во владение России, за исключением небольших владений на берегу Буга. Отныне Запорожье и Сечь находились во власти России, которой было теперь нетрудно уничтожить последние остатки прежнего режима. Но правительство Елизаветы обнаружило в данном вопросе осторожность, терпение и мудрый либерализм, вызвавшие многообещавшее колонизаторское движение. В 1750 году, в бытность Михаила Бестужева посланником в Вене, сербские офицеры предложили свои услуги для сформирования гусарских и пандурских полков, взамен уступки им земель в днепровских степях. В Петербурге предложение это не было отвергнуто, и в следующем году в Киеве появился полковник Хорват с 218 товарищами из обоих полков. Ему дали чин генерала и обширные земли на северо-западе от Запорожья. Эта колония, занявшая пространство от реки Кагальника до соединения Омельника с Днепром, в нынешней Херсонской губернии, получила название Новой Сербии. В 1753 г. начали строить в ней форт Св. Елизаветы, ныне Елизаветград, на верховьях Ингула. Но запорожцы смотрели подозрительно на эту постройку. Порта тоже обеспокоилась ею, и работы пришлось остановить. Но дело это было лишь отложено. Уже раскинуты были сети, которые вместе с Запорожьем должны были постепенно захватить и Крым.

В мае 1753 г. два других серба, Шевич и Прерадович, получили угодья в северо-восточной части Запорожья, между северным Донцом и реками Бахмутом и Ланганьей. Этим было положено начало Славо-Сербии. Пустые пространства между обеими колониями постепенно заселялись болгарскими, молдаванскими и валахскими переселенцами, составившими пестрое население, яркими красками описанное Кулишем в его романе «Михаило Чернышенко». В 1755 г. оно состояло из 2800 степных жителей; из них 1300 носили оружие. Очевидно, среди них не мог царить полный порядок. Возникали постоянные столкновения между этими буйными, беспокойными и свободолюбивыми народностями и правительством, вынужденным, в силу их же строптивого нрава, прибегать к деспотическим мерам. В 1759 г. на просьбу дать указ, который утверждал бы переселенцев в их правах, комендант форта Св. Елизаветы, Муравьев, ответил: «Указ — это я». Однако до самой смерти Елизаветы как Малороссия, так и Запорожье сохранили автономное и демократическое устройство.

Что же касается других казаков, рассеянных по юго-восточной границе России, азовских, астраханских и волжских, то за отсутствием столь крепких уз, связывавших их с прежними традициями вольности, какие были у запорожцев, их поглощение огромной империей и их распределение в объединенных рамках ее организации не возбуждали таких же вопросов и затруднений.

Но еще далее на востоке правительство Елизаветы стояло лицом к лицу с другой огромной задачей: устроением и заселением громадных пространств, тянувшихся от Урала до берегов океана. Первый оренбургский губернатор, И.И. Неплюев, автор известных и весьма любопытных «Записок», сделал в ту эпоху великое дело в тех краях. Оренбургская губерния была создана особым указом в марте 1744 г. Она была сперва подчинена особой канцелярии, находившейся в столице Империи, и среди населения ее русские были в меньшинстве: их было всего 200000 душ, из них 2000 чиновников. Оно состояло главным образом из азиатских выходцев, бухарцев, хивинцев, даже персов, но в особенности из татар и различных туземных народностей: башкиров, киргизов, черемисов, чувашей, вотяков; с ними приходилось скорей воевать, нежели управлять ими. Открывая заводы, надо было снабжать их пушками. С целью поставить столицу области в лучшие стратегические условия, Неплюев счел нужным перенести ее в другое место и основать в двухстах верстах расстояния, на берегу Урала, новый Оренбург, тот, что существует и теперь. Он натравливал вместе с тем одну на другую эти буйные народности и одновременно, сообразуясь с тенденциями, проявлявшимися в высших сферах, практическая ценность которых не ускользала от него, развил чрезвычайно деятельную религиозную пропаганду, принесшую обильные плоды, в особенности среди калмыков. Не обнаруживая особой способности оценить благодеяния христианской веры, эти туземцы, поставлявшие в армию Апраксина и остальных завоевателей Пруссии самых ярых мародеров, проявили большую алчность, и переход их в православную веру оплачивался весьма щедро.

В 1746 г., через три года после своего основания, новый Оренбург насчитывал уже шестьсот двадцать восемь домов, четыре церкви и сто семьдесят пять лавок; из них сорок сосредоточились в гостином дворе, имевшем много покупателей. К несчастью, Неплюев был отозван в 1758 г., а преемникам его было далеко до него. Они принадлежали к типу, часто встречавшемуся в эту эпоху, когда только что преобразованный на европейский лад правительственный класс во всей империи, во всех областях и на всех ступенях, лишь прививал новые элементы развратности к худшим порокам прошлого.

Принужденному прибегать иногда к изворотливости, самому Петру Великому приходилось возвращаться нередко к некоторым самым непривлекательным приемам прежнего режима. В 1713 г., когда служащие одной канцелярии роптали па то, что не получили жалованья, а удовлетворить их было нечем, им было разрешено указом вознаградить себя участием в управлении иностранными делами и делами Строганова. Строганов был богатейший промышленник, имевший дела с правительством. Случай с одним из виднейших государственных деятелей той эпохи Татищевым характеризует образ мыслей и обычаи, бывшие еще в силе в этой области и в более позднее время. Попав под суд в 1739 г. за вымогательства, произведенные им на границе Сибири, он целые годы находился под судом, не переставая отправлять важные государственные должности. Так, в 1745 г. он был астраханским губернатором, когда Сенат приговорил его к возмещению убытков по многим жалобам, не смещая его, однако, с занимаемого им поста. Можно себе представить, как уважали подчиненные подобного администратора.

Представление, которое народ имел вообще о людях, облеченных какой бы то ни было властью, выразилось в одном прошении, поданном Елизавете, где жена прапорщика Преображенского полка просила о даровании ее мужу чина коллежского асессора, предлагая в обмен государыне четыре собачки; из них одна называлась Jeannette, другая — Marquis. Любопытный пример распространения французских нравов.

Как и в былые времена, всякая должность рассматривалась прежде всего как источник дохода. В 1761 г. новый воевода Мангазеи в Сибири хвалился, что он заплатил за свое место 30000 р. И он старался, конечно, вернуть себе эти деньги. Заметьте, однако, что тут не было ничего общего с порядком, существовавшим в прежние времена в других странах, где некоторые правительственные должности приносили определенный и законный доход лицам, занимавшим их. Здесь не было ничего определенного, ни дозволенного; просто царило попустительство в приложении ко всей административной лестнице, позволявшее должностным лицам жить на счет управляемых ими. Это равносильно было открытому грабежу. Он практиковался всюду, вызывая беспрестанные жалобы, но лишь изредка действительные репрессии.

Так, белгородские купцы жаловались на то, что воевода Морозов наказывает кнутом и даже отрезает уши тем из них, которые не хотят участвовать вместе с ним в ограблении казны, и жалобы их остались без последствий. Другой воевода, родственник Данилова, автора интересных записок об этой эпохе, совершал обход домов перед Рождеством, как те, что ходят славить Христа, и собирал обильную жатву вынужденных даров. Подобные поступки оставались безнаказанными. Сама Елизавета изобличала перед Сенатом воронежского воеводу Пушкина и белгородского Салтыкова, делавших постыдные поборы с жителей, но Сенат не принимал против них никаких мер. Иногда исключительные обстоятельства вызывали строгую расправу по примеру Петра I. В 1754 г. князя Андрея Крапоткина и писаря Ивана Семенова приговорили к наказанию кнутом за взяточничество: но эти расправы носили столь случайный характер и в них столь явно нарушилась справедливость, что с точки зрения нравственного воздействия последствия их оказывались ничтожными.

А в отдаленных областях, в сибирской глуши, даже и это несовершенное или прихотливое возмездие никогда не постигало виновных. Там царил полный, абсолютный, безудержный произвол. «На небе Бог, а в Иркутске Кох», — говорил про себя один из сатрапов, царивших на этой окраине. Там один коллежский асессор снял св. Георгия, украшавшего городской герб, и заменил его окруженною лавровыми венками надписью, свидетельствовавшею об его проезде через город. Даже в Астрахани сказывалась близость Востока во всевозможных злоупотреблениях; был случай, когда одного из офицеров местного гарнизона тащили за ноги по улицам после того, как его высекли по приказанию паши в образе генерала.

Справедливость требует указать, что одна из главных причин, по которой правительство Елизаветы не приступало более энергично к устранению этих бесчинств, заключалась в его бессилии. Оно умело лишь законодательствовать. Полное собрание законов насчитывало 3830 законов, изданных в это царствование, на 800 больше, чем при Петре I. Но один из последних плодов этой законодательной невоздержанности, указ 16 августа 1760 г., поразительным образом обнаруживает ее отрицательные результаты, выставляя на вид и один из главных недостатков правительственного режима того времени: полное смешение ролей и функций законодателей, судей, администраторов. Этот указ не закон; это диатриба, и ни один историк не составил с той поры более ядовитой. Он говорит о пренебрежении к законам тех именно лиц, которые обязаны их применять; беспорядки растут во всех отраслях администрации; суды превращаются в торжища, где алчность и нерадение судей уничтожают всякую справедливость и поощряют совершение всех преступлений; дела затягиваются до бесконечности; судьи непомерно богатеют; государственные интересы попираются теми, кто должен их охранять; хищение царит всюду: в продаже соли, при наборе рекрутов и взимании налогов.

Судебная администрация, хромая на одну ногу и в то же время вступая в самые постыдные копромиссы, плохо исполняла одну часть своего дела, а другую оставляла без движения. В 1755 г. она решает окончательно судьбу низшего чина в Юрьеве, обвиненного в том, что он совместно с воеводой Пименовым замучил одного крестьянина ужасными пытками — в 1739 г.! Дело лежало под сукном, а виновные все это время сидели в тюрьме. Один из них успел даже умереть.

Не одни судьи были виновны в проволочках, повторявшихся до бесконечности в процессах той эпохи. 11 марта 1754 г. в заседании Сената, осчастливленного в виде исключения присутствием императрицы, Петр Шувалов указал и на другую причину этого явления: на состояние самого законодательства, где со времени Петра Великого указы нагромождались один на другой в неописуемом беспорядке. Елизавета энергично поддержала его замечание: «Ангел бы в них не разобрался», — воскликнула она, добавив, что многие из этих законов были непонятны, и некоторые из них не соответствовали более современным нравам и идеям. То были золотые слова, и тотчас же Сенат решил приступить к составлению свода «ясных и понятных» законов. Но ввиду того, что это происходило в Москве, то решено было дождаться возвращения собрания в Петербург, чтобы приступить к делу, но в последовавшие за тем дни и месяцы императрица была поглощена иными заботами, и своих сенаторов не торопила.

Лишь в следующем, 1755 г. была составлена Комиссия, и чтение статей нового уложения составило главное занятие Сената в течение этого года. Щербатов дает нам довольно нелестное понятие о членах комиссии, составляющих новые законы. Он говорит про одного из них, что он незадолго перед тем был под судом за взяточничество и воровство; другой ничего не понимал в данном деле и, кроме того, был корыстолюб; третий — лебезил перед Петром Шуваловым и был столь же подкуплен, как и этот последний. Эти своеобразные законодатели были все русские. Щербатов называет среди них лишь двух сведущих людей, Эмме и Струве, — немцев, не имевших, однако, возможности приложить к делу свои знания и честность при подобных сотрудниках.

Эти деятели наложили свой отпечаток на труд, исполненный ими. Уложение было полно статей, заимствованных из самых разнообразных иностранных законодательств, по личной прихоти различных членов комиссии, стремившихся лишь бы подыскать тексты, благоприятствовавшие их частным интересам. Притом комиссия разрослась в большое количество подкомиссий, пересматривавших законы и правила, относившиеся к разным ведомствам.