Антон-Ульрих вздрогнул, как будто намеревался ответить, но затем покорно присоединился к остальным.
      На следующий день малютку-Ивана перевезли с большим торжеством в Зимний дворец. Шествие открывал эскадрон гвардии; за ним регент пешком шел впереди кресла, на котором несли кормилицу с ребенком на руках. Принцесса-мать ехала в парадной карете с Юлией Менгден, фрейлиной, сделавшейся скоро ее фавориткой. И самому Мардефельду пришлось написать: «Все русские отправились в Зимний дворец и поздравляли регента, целуя у него руку или полу мантии. Он заливался слезами и не мог произнести ни слова… Спокойствие полное: так сказать, ни одна кошка не шелохнется». Новый английский министр Финч со своей стороны писал, что гусарский полк, проезжая по Гайд-парку возбуждает больше шума, чем эта перемена правительства. Впрочем, все это было весьма естественно. Со времени Екатерины I верховная власть, наравне с царским жилищем, казались доступными всем. Туда входили, как на мельницу.
      Сенат назначил регенту 500 000 рублей в год и постановил именовать его высочеством. Впрочем, он пожелал, чтобы этот титул был дан и Антону-Ульриху. Однако отец и мать императора должны были удовольствоваться 200 000 рублей в год. На ектеньях был принят следующий порядок: император, принцесса-мать, цесаревна Елизавета и регент. Елизавета протестовала напрасно. Кое-кто удивлялся, почему в манифесте о назначении наследником Иоанна Антоновича, в случае его смерти ему должны были наследовать братья его от того же брака,но ни в каком случае не сыновья, могущие родиться у Анны Леопольдовны от другого брака. Таким образом предпочтение отдавалось не потомству царя Иоанна Алексеевича, но Антона Брауншвейгского, и могла прерваться последняя связь этой династии с домом Романовых. Но разве не делалось уже в продолжении 15 лет, что кому приходило в голову? Точно также был предусмотрен случай, если бы Бирон сложил с себя звание регента. Члены Сената, Кабинета и Генералитет должны были позаботиться о его завещании. О Синоде не упоминалось ни слова. Однако пришлось обратиться к нему, чтобы он подтвердил титул высочества, данный регенту. Этот вопрос о титулах озабочивал Мардефельда. «Называйте их как им вздумается», решил Фридрих, написав на полях; Подевильс же придал этому выражению более дипломатическую форму. Император получил официально титул Ивана III, как третий царьэтого имени, так как его предшественники до Ивана Васильевича были только великими князьями. Впоследствии Ивана Антоновича неправильно называли Иоанном VI.

II

      Курляндский дворянин сомнительного происхождения, сделавшийся на семнадцать лет, по вычислению Мардефельда, неограниченным властителем России, более неограниченным и законным, чем Меншиков – вчерашний фаворит и сегодняшний регент не обладал даже способностями временщика – своего предшественника – и не оказал России таких услуг, как тот. Единственное право его было основано на позоре Анны, пример которого она безнаказанно давала с высоты престола и которым загрязнила колыбель, где покоилась будущность империи. Бирона считали человеком способным, но он проявил до сих пор свою способность только в придворных интригах. Говорили, что он жесток; и может быть преувеличивали его ответственность в кровавых драмах только что окончившегося царствования. Перед ним преклонялись потому, что в нем соединялись два элемента – самовластие и грубая сила, сделавшиеся со времени Петра Великого принадлежностью верховной власти. Анна согласилась накинуть на этого искателя приключений порфиру, скроенную из занавесей ее алькова; гвардия не препятствовала: теперь все было для всех. И разве не безразличным являлось для этого войска, где половина офицеров были немцы, что Бирон станет во главе правительства, оспариваемого в продолжение десяти лет четырьмя или пятью немцами? Бирона не любили, но разве имелся на лицо кто-нибудь любимый? Может быть Елизавета? Уже в продолжение десяти лет она только и делала, что меняла любовников, выбирая их иногда в таких низких слоях, что сама затруднилась бы сделать их официальными фаворитами. И чтобы обратить на себя внимание, ей следовало выдвинуться, проявить энергию и честолюбие. Она же, по-видимому, только и знала одни удовольствия, забывала из-за них все, и ее также забывали. Между Остерманом, Минихом, Левенвольдом и другими, составлявшими противовес влиянию Бирона, он еще, в сущности, не встал во весь свой рост. Теперь настало время доказать себя за работой.
      Он начал милостями, отменяя приговоры о смертных казнях, смягчая наказания. Он призвал обратно ко двору князя Александра Черкасского. Тредиаковскому из конфискованного имения Волынского выдано 360 р. – сумма равная его годовому жалованью. За этим следовали распоряжения, клонившиеся к снисканию популярности: манифестом предписывалось строгое соблюдение законов строгая справедливость в применении правосудия; подати был уменьшены (на 17 коп. с души); часовым в зимнее время приказано давать шубы, «ибо в морозное время они без шубы претерпевают великую нужду». Бирона-фаворита упрекали в роскоши; Бирон-регент запретил носить материи дороже 4 рублей за аршин.
      Но более серьезные задачи требовали его внимания, как извне, так и внутри государства, и неизвестно, оправдал ли бы он лестные описания Мардефельда, если бы принялся за решение этих задач. Но он едва успел прикоснуться к ним. Смерть Карла VI вызвала во всех европейских канцеляриях оживленную дипломатическую деятельность. Бирон попался на приманку в виде гарантированного наследственного титула герцога Курляндского, выставленную Пруссией, и вступил с последней в переговоры об оборонительном союзе, но не довел дело до конца. Он задумал было преобразование гвардии, и мысль перевести дворян, служивших в ней простыми солдатами, офицерами в передовые полки, заменив их солдатами из простонародья, нельзя назвать вполне неудачной. Выполнение этого плана, вероятно, предупредило бы неожиданные государственные перевороты. Пока же что, в Петербурге были призваны шесть пехотных батальонов и несколько драгунов, как противовес гвардейцам; но Миних объяснял последним, что это сделано ради них самих и с целью облегчить их службу. Регент чувствовал, что ему необходимо оградить себя. И скоро он весь ушел в эту заботу и мало-помалу вступил на путь репрессий. Через неделю Мардефельд мог видеть к своему удовольствию, что «кошки» зашевелились, особенно среди офицеров. Гвардейский генерал-поручик Пустошкин приехал к Михаилу Гавриловичу Головкину, сыну бывшего канцлера, состоявшего в давнишней ссоре с Бироном, и предложил ему стать во главе группы недовольных, чтобы способствовать Анне Леопольдовне стать у власти. Головкин отговорился подагрой и послал офицера к Алексею Черкасскому. «Может быть, что-нибудь и выйдет», думал он. Но «группа недовольных» существовала только в воображении Пустошкина. По крайней мере она не имела ни организации, ни программы. Кое-кто из сохранившихся приверженцев конституции 1730 г., избегших участи Волынского, глухо роптали и искали человека, который повел бы их… неизвестно куда. Черкасский заметил это, оценил план по достоинству, назначил заговорщикам свидание и… предал их. Пустошкин с некоторыми сообщниками были наказаны кнутом, и снова все утихло. Один моряк, Максим Толстой, вздумал было отказаться от присяги регенту и смело выставив свое предпочтение Елизавете.
      Бирон попросту отправил его в Оренбург. Он очень искусно щадил царевну, чтобы противопоставить ее матери императора. Предполагали, что он намеревался женить на цесаревне своего сына. Он не принимал доносов, касавшихся ее, и совершенно неожиданно назначил ей 50 000 рублей. Но следствие по делу Пустошкина и Толстого бросало также тень на Антона-Ульриха, и между принцем и регентом началась борьба, скоро перешедшая в смертельный поединок.
      Было доказано, что отец императора благосклонно выслушивал офицеров, говоривших ему, что он мог бы быть назначен регентом. Эти офицеры утверждали, что на указе, которым власть отдавалась в руки Бирона, не было подписи государыни. Кабинетский секретарь Яковлев, и все, бывшие при императрице 10 октября – число, которым помечен документ – утверждали, что она ничего не подписывала в этот день. Мардефельд узнал об этом и торжествовал; но узнал также Бирон и поспешил действовать решительно. Он побывал у Антона-Ульриха и его жены, настоятельно требуя объяснений. Принц все отрицал и извинялся; принцесса уверяла, что ничего не слыхала, и, чтоб умаслить регента, даже проводила регента до его дома и просидела у него два часа. Но он не успокоился. На следующий день, 24 октября созвав Сенат и генералитет; они принудили Антона-Ульриха явиться в это собрание и выслушать новый выговор. Принц залился слезами; но бывший фаворит стал говорить все повышая тон, и когда принц без намерения положил руку на эфес своей шпаги, то Бирон принял это движение за угрозу и, ударив рукой по своей шпаге, сказал:
      – Готов и этим путем с вами разделаться, если вы того желаете.
      Исходя от такого человека, вызов был настолько оскорбителен, что муж Анны Леопольдовны забыл свою обычную робость и осторожность и дал волю своим чувствам. «Да ему говорили о низвержении Бирона, и он с удовольствием слушал эти речи; он приветствовал бы восстание, направленное к тому, чтобы вернуть ему власть, вырванную из его рук низким авантюристом…» Но тут вмешался Ушаков:
      – Если вы будете вести себя как следует, то все будут почитать вас отцом императора; в противном случае будут считать вас подданным нашего и вашего государя. По своей молодости вы были обмануты; но если бы вам удалось исполнить свое намерение, нарушить спокойствие империи, то я, хотя с прискорбием, обошелся бы с вами так же строго, как с последним подданным его величества.
      Бирон вызвал эту сцену только для того, чтобы получить от собрания подтверждение своего авторитета, что казалось необходимым ввиду предшествовавших событий. Он продолжал более спокойным тоном:
      – Волею покойной императрицы я всегда волен отказаться от дарованной ею мне власти, и если присутствующие полагают, что принц Антон-Ульрих достоин более меня, я готов им подчиниться.
      Затем обращаясь к Остерману:
      – Та ли это бумага, которую вы сами относили к государыне для подписи?
      Впоследствии было доказано, что документ был подписан задним числом, и Бирон приказал отпечатать его тайно, еще прежде, чем он был подписан. Остерман подтвердил его подлинность, и быстро приспособляясь к обстоятельствам, предложил присутствующим подписать бумагу, что и было исполнено. Собрание имело еще заседание на следующий день. Тем временем Бирон, через посредство Миниха предложил Антону-Ульриху сложить с себя военные чины, и принцу пришлось подписать уже заготовленную просьбу об отставке. Но регенту и этого было мало. Он сделал вид, будто не ожидал этой отставки и не придает ей значения.
      – Я вам не давал никаких чинов, и дело не в том, а в спокойствии всей империи. Советую вам некоторое время посидеть дома.
      Антон-Ульрих понял, что его сажают под арест, и общее мнение было, что Бирон на этом не остановится. Говорили, что отца и мать императора отправят за границу или в какой-нибудь медвежий угол. В то же время в отношении Елизаветы Бирон проявлял почти рабскую угодливость, и можно догадаться, что у него было много причин поступать так в этой борьбе, первые шаги в которой были удачны для него. Он поспешил возобновить старинные переговоры, начатые покойным герцогом Голштинским, Фридрихом-Карлом. Этот зять Елизаветы письмом просил о займе в сто тысяч рублей, соглашаясь, чтобы эти деньги шли в приданое за единственной дочерью Бирона, Гедвигой, некрасивой и горбатой, как ее мать. Руку Гедвиги герцог просил для своего сына, будущего мужа Екатерины II.
      Анна, неизменно относившаяся недружелюбно ко всему, исходившему из Голштинии, рассердилась, разорвала письмо и запретила упоминать об этом деле. Но регент не забыл этого. Лишь только явилась возможность действовать самостоятельно, он отказал князю Саксен-Мейнингенскому, сделавшему ему предложение, и брак, о котором императрица не хотела и слышать, был решен в несколько дней. Как драгоценно было для семьи Биронов это – хотя бы и косвенное – родство с Романовыми! Никто в это время еще не предвидел катастрофы, которая, через несколько часов, должна была помешать осуществлению этого проекта и неожиданным образом положить конец конфликту, грозившему гибелью Брауншвейгскому дому. 8 ноября после бала у Черкасского, Гедвига Бирон вернулась поздно домой и только что успела уснуть, как была разбужена криками, доносившимися из спальни родителей. Она бросилась туда и увидала отца, полуобнаженного, оборонявшегося против нескольких гвардейцев, бивших его прикладами и, наконец, унесших. Событие это известно. Вот подробности о нем, очищенные от фантастических рассказов, исказивших действительность.

III

      В тот же день, 8 ноября, Миних был у Анны Леопольдовны и казался растроганным, при виде ее печали и беспокойства. Фельдмаршал сам едва скрывал свое разочарование и свою досаду, в интриге, в которой он участвовал, он сам оказался обманутым и сам проложил дорогу своему сопернику. Рассказывали, что, отправляясь во дворец, он встретил регента и что последний велел своему кучеру повернуть назад и вести его к его брату Густаву. В этом Миних увидел угрозу себе и, может быть, по этой или другой причине, высказал перед Анной Леопольдовной свои чувства к бывшему фавориту.
      – Если бы вашему высочеству было угодно, я бы избавил ее от этого зловредного человека.
      – Каким образом?
      Он развил свой план. Бирон рассчитывал на верность Измайловского и Конногвардейского полков, потому что одним командовал его брат Густав, а другим его сын. Напротив, Преображенский полк, которым он, Миних, был генерал-поручиком, не находился под влиянием регента, и как раз была очередь этого полка дежурить, как при зимнем дворце, местопребывании императорской фамилии, так и при летнем дворце, где жил «зловредный человек». С горстью выбранных Минихом преображенцев он легко мог овладеть Бироном во время сна и представить его принцессе.
      Анна Леопольдовна испугалась; но собственно ей уже нечего было терять. Все предвещало ее будущее изгнание. Она попросила только, чтоб ее муж ничего не знал. Она боялась его щепетильности и предоставляла ему, как и себе, в случае неудачи, от всего отказаться. Рисковал один Миних. Для большей осторожности, проводив фельдмаршала, она уговорила Антона-Ульриха попросить свидания с регентом. Она сама, дрожа как лист, была с ним настолько почтительна, что, польщенный, он сделался с ней любезнее, чем обыкновенно, позвал принца с собою в манеж и, отправляясь обедать, расстался с ним очень ласково. Однако грустные мысли беспокоили его. Он заметил, что улицы имеют необычный вид. Редкие прохожие имели озабоченные лица. Его адъютант заметил, что в городе опасались революции в пользу принца Брауншвейгского. Он пожал плечами. С этим молодым человеком дело было покончено.
      Миних должен был обедать в этот день со всей своей семьей у регента; он, конечно, не отказался от этого и имел совершенно спокойный и веселый вид. Он ужинал с Левенвольдом, много говорил, рассказывая о своих походах. Бирон слушал рассеянно и мрачно. Вдруг он спросил:
      – А что граф, во время ваших походов вы никогда не предпринимали ничего важного ночью?
      Несмотря на свое самообладание, Миних вздрогнул, но, овладев собой, с самым естественным видом ответил:
      – Не помню, чтоб я когда-нибудь предпринимал что-нибудь чрезвычайное ночью; но мое правило всегда пользоваться всяким благоприятным случаем.
      Возвратившись от регента, ложась спать, Миних велел разбудить себя в два часа утра. Тогда, взяв с собой самого преданного и самого энергичного из своих адъютантов, полковника Манштейна, он отправился в Зимний дворец, где, бывшая в заговоре, Юлия Менгден ожидала их. Она отправилась предупредить герцогиню, которая спала с мужем.
      – Что такое? – спросил Антон-Ульрих.
      – Ничего, оставайтесь в постели.
      Миних хотел, чтоб она последовала за ним, но она отказалась, согласившись только на то, чтобы собрать около себя караульных офицеров и объявить им о совершающемся событии. Она поцеловала при них фельдмаршала и просила их поддержать его. Все уверяли, что последуют за ним. Он выбрал тридцать гренадеров и трех офицеров. Стража в летнем дворце состояла из трехсот человек, которым был дан приказ стрелять при приближении более двух человек, но Миних рассчитывал избежать столкновения. Он остановил свой маленький отряд за сто шагов и послал парламентера. Последний привел с собой от караула двух парламентеров, которые, узнав своего командира, уверили его, что ни они, ни их люди не шелохнутся. Тогда Миних двинулся вперед и приказал Манштейну с двенадцатью гренадерами проникнуть в покои регента. Часовые у дверей дали им войти. Остальное известно.
      Бенигна Бирон выбежала за уносимым мужем на улицу в одной рубашке. Манштейн приказал одному солдату вернуть ее во дворец. Гренадер взял на руки хрупкое и безобразное созданье, посмотрел на него, плюнул и бросил свою ношу на кучу снега. Она замерзла бы там, если б один более человечный капитан не озаботился укрыть ее и препроводить в ее дом, уже постигнутый разорением. Возвращаясь, маленький отряд Миниха завладел Густавом Бироном, который яростно защищался, и Бестужевым, воображавшим, что, несмотря на его преданность регенту, он арестован по его приказанию. В Зимнем дворце Антон-Ульрих спал, а Анна Леопольдовна, обезумев от страха, искала помощи у сына Миниха, который, как камергер, спал в передней маленького Ивана. Открывая глаза, он увидел сидевшую на его постели герцогиню и понял, что происходило. Послали за Остерманом, но он встретил посланного стонами и сказал, что находится при смерти. К нему привели людей, которые его уверили, что видели регента в руках преображенцев; тогда он соскочил с постели и побежал во дворец.
      По уверению Манштейна можно было арестовать регента, выходившего всегда с одним только адъютантом, и днем. «Но маршал, любивший придавать своим поступкам некоторый блеск, выбрал путь самый трудный». Как ни как, он явился победителем в борьбе между немцами, в которую не входили местные национальные элементы и которая была безразлична, как казалось, для пользы нации. «Миних и Бирон вырывали друг у друга русское государство, как кружку пива», по выражению Герцена.
      Ранним утром регента посадили в возок и отправили в Шлиссельбургскую крепость. В то же время Анна Леопольдовна была объявлена регентшей, при напускной радости окружающих и более искреннем удовольствии армии. Приказ Бирона, запрещавший солдатам и унтер-офицерам вход в кабаки, был отменен, и кабаки переполнились посетителями. Бывший регент, провел, вместе со своей семьей, шесть месяцев в тюрьме, пока шло следствие. После долгого отрицания он признал свое участие в составлении и редактировании того акта, по которому Анна Леопольдовна вручила ему власть. По Мардефельду, в его бумагах нашли доказательства, что еще при жизни императрица, он самовольно вмешивался в дела государства и без согласия министров заключил тайный договор с дрезденским двором, и силу которого он обещал последнему войско в двенадцать тысяч человек для действий против Австрии, а взамен получил гарантию мер, принимаемых Анной для упрочения престолонаследия. Среди обвиняемых вместе с ним Бисмарк выделился циническим стремлением отягчить участь своего благодетеля и подделаться к Анне Леопольдовне низко-жалобными письмами. Этот предок железного канцлера имел мало рыцарских качеств!
      Обвиненный, между прочими злодеяниями, в том, что покушался на жизнь покойной императрицы, заставив ее поехать верхом в дурную погоду, Бирон 8-го апреля 1741 года был приговорен к смертной казни, к четвертованию. Манифестом от 15-го апреля казнь была заменена вечной ссылкой. Обвинительный акт содержал целое историческое исследование, где приговоренного сравнивали с Борисом Годуновым. Местом ссылки был назначен Пелым, сибирская деревня, за три тысячи верст от Петербурга.
      Там наскоро выстроили дом в четыре комнаты, обнесенный высоким забором. Миних начертил план этого жилища, не подозревая, что ему самому скоро придется занять его и провести в нем двадцать лет жизни. Густав Бирон, его брат Карл и Бисмарк были также сосланы в Сибирь, за Тобольск, а Бестужев остался в заключении в Копорье.
      С бывшим регентом обращались лучше, чем во время оно с Долгорукими: ему дали содержание 15 рублей в день и оставили довольно значительный штат прислуги, между которой были два лакея, два повара, негритянка и горничная турчанка. Но имущество его было все конфисковано. Когда адъютант Миниха Вольфрод был послан в Шлиссельбург истребовать у обвиненных их драгоценности, он сделался свидетелем такой сцены отчаяния, что не мог удержаться от слез, хотя по его словам не плакал даже, когда хоронил отца и мать. Первое время родные беспокоились о здоровье того, кого еще называли герцогом Курляндским. Он переходил от полной апатии к припадкам бешенства и серьезно захворал. В начале 1742 г. восшествие на престол Елизаветы подбодрило его и вернуло надежду.
      Действительно, вскоре курьер Сената привез ему весть о свободе и о пожаловании ему имения Вартенберг. Хотя еще слабый, он отправился в путь, направляясь в Курляндию. Он был остановлен приказом поселиться в Ярославле, куда прибыли и его братья с Бисмарком. Густав вскоре умер, а Карл и Бисмарк, по-видимому, поступили в военную службу. Бывший регент поселился в более обширном помещении с чудным садом на берегу Волги. Из Петербурга ему прислали его библиотеку, мебель, посуду, лошадей и ружья, с позволением, охотиться на протяжении двадцати верст от города. Он мог жить комфортабельно, но его дочь Гедвига до того скучала, что ей пришла в голову мысль явиться перед государыней во время ее посещения Троицкой лавры, около Москвы, и просить набожную царицу позволения принять православие. Ее действительно перекрестили и сделали надзирательницей над фрейлинами, с которых, как говорит молва, она брала взятки, смотря сквозь пальцы на их ночные похождения.
      В 1753 году, в 33-х летнем возрасте, она вышла замуж за гвардейца, барона Александра Черкасова, и жила до 1787 г.
      Герцогство Курляндское оставалось без правителя до 1758 г., когда, по желанию Елизаветы, был избран герцогом Карл Саксонский, сын Августа III, к величайшему, однако, неудовольствию курляндцев, предпочитавших иметь герцогом протестанта, поляков, вновь мечтавших об аннексии, и мужа будущей Екатерины II, желавшего предоставить Курляндию своим родственниками. В 1762 г. Петр, сделавшись императором, вернул Бирона ко двору, возвратил ему остатки его состояния, но объявил, что представляет Курляндию своему дяде Георгу-Людвигу Голштинскому. Бывший регент должен был отречься в пользу этого принца, но тут случился переворот, власть Петра III перешла к его жене, а она решила вопрос в смысле наибольшей пользы для интересов России. Бирон, сделанный герцогом по произволу русского правительства и согласия армии, казался наиболее подходящим кандидатом. Екатерина велела ему ехать в Митаву, куда он прибыл 14 (25) января 1763 г. Русский резидент Симолин пригрозил гражданам военным судом, если герцога не примут с должными почестями, и 10 (21) февраля сейм признал законность прав герцога.
      В 1769 г. бывший регент отрекся в пользу своего сына Петра и умер через три года. Этот второй герцог Курляндии из семьи Биронов был и последним. В 1795 г. он также отрекся за пенсию в двадцать пять тысяч дукатов, но в пользу русского губернатора, графа Палена, того самого, который впоследствии принимал, как известно, участие в воцарении Александра I.
      Петр Курляндский был женат сначала на принцессе Вальдекской, которая умерла не оставив ему детей, потом на княжне Юсуповой, с которой развелся и, наконец, на умной графине Доротее Медем; от последней он имел четырех дочерей. Старшая, выйдя замуж за герцога Роана, продолжала носить, как говорят англичане по личному праву,титул герцогини Саганской, по имению, купленном в Силезии ее отцом. Вторая сделалась герцогиней Гогенцоллерн-Гешинген, а третья принцессой Ачеренца из дома Вельмонт-Пиньятелли. Последняя дочь долго не признавалась Петром за дочь, так как, по общему мнению, ее отцом был красивый поляк Батовский. Она вышла замуж за графа Эдмонда де Перигор, впоследствии герцога Талейрана, сделалась герцогиней Дино, оставила Францию после смерти дяди князя Талейрана, купила вновь Саган и носила это имя и титул, как раньше ее сестра.
      Брат Петра, герцог Карл-Эрнест, родившийся в 1728 г. был родоначальником нынешних герцогов Курляндских, этим титулом напоминающим о своей минувшей власти, а именем Бирон о вздорной выходке фаворита Анны Иоанновны.

Глава 13
Анна Леопольдовна