Сон девятый

Весь следующий день Филипп не находил себе места. Изумленный Лаэрт не узнавал хозяина: прежде равнодушный к одежде, тот перерыл всю гардеробную, долго стоял перед зеркалом и не перезвонил Матильде, приглашавшей его на вечер к Вуглускру. В половину шестого, когда до назначенного времени оставалось ровно полтора часа (ибо все часы в Городе шли не вперед, а назад), Филипп решил, что никуда не пойдет. Он хотел вызвать Матильду по видеофону, чтобы сообщить ей, что едет, но отменил вызов.

Филиппу было в чем себя упрекнуть. В свете его отношений с Матильдой вчерашнее приключение предстало перед ним совсем в другом свете. Матильда любила его, и он любил ее; по крайней мере, так было до встречи с девушкой в белом. До, но после… Душа Филиппа разрывалась. Ни за что на свете он не хотел причинить боль любимой; но время шло, а его беспокойство все возрастало. В пять часов, не выдержав, он пошел одеваться.

«В конце концов, мы только встретимся. Нехорошо оставлять ее одну после того, как я сам добивался этого свидания. Я не могу так поступить».

Лаэрт, надувшись, летал по комнате, выслеживая спрятавшиеся мыльные пузыри.

– Хоть бы ты женился скорее или роман написал, что ли? – пожаловался он двери, сочувственно ему внимавшей. – А то тоска одна…

Наконец Филипп вышел и моментально смог убедиться в производимом эффекте. Сначала Лаэрт всплеснул лапами, затем взвился под потолок, отлетел к стене и, толкнув полку, с сухим треском разбил пять или шесть фарфоровых финтифлюшек – подарок приятеля, жившего возле Урана. Филипп хотел выглядеть как можно хуже; он бы добился своего, если бы дело было только в одежде, – потому что одежда всего лишь оболочка для тела, как тело – оболочка для души. Глаза его блестели сухо и лихорадочно.

– Ну как? – спросил он у вампира с горькой усмешкой.

– Можно узнать, – только и смог выговорить ошалевший Лаэрт, – можно узнать, хозяин, к чему вообще такие военные приготовления?

– Я иду на свидание.

Лаэрт застонал и отвернулся.

– И для этого обязательно выряжаться, как гномон? Подумать только, до чего ты дожил, бедный Лаэрт! – запричитал он, заливаясь слезами. – С твоим вкусом, с твоим талантом, с твоим вампирским стажем, наконец! О-о! Хозяин, вы еще хуже, чем этот самодур Дромадёр, на которого я даже по телевизору смотреть не могу.

Филипп не обиделся; он швырнул в Лаэрта полное собрание сочинений Дюма (в одном томе). Лаэрт увернулся, ввинтившись в электрическую розетку, и получил удар током. Розетка взорвалась, и Лаэрта выбросило на обломки стены.

– Так, – сказал он, с трудом подымаясь, – все ясно. Я пошел отлеживаться в морозилку, приводить себя в порядок, и вообще.

Хромая, он проковылял по воздуху и сгинул. Его хозяин отправился обратно в гардеробную, где превратился в себя самого.

– Сколько времени? – задал он часам вопрос, которого не задавал уже давно.

– Шестнадцать двадцать четыре, – пискнули часы.

– Спасибо, – сказал Филипп.

По привычке он задержался перед зеркалом. Он не хотел беседовать с ним; но, к его удивлению, темная гладь прояснилась. Филипп сделал шаг к двери. Совесть его была не совсем чиста; но выслушивать об этом от других он не желал.

– Филипп… – позвал его зазеркальный голос.

– Я спешу, – сказал он.

Зеркало вздохнуло.

– Ты совершаешь ошибку, – печально сказало оно.

Может быть, Филипп думал то же самое, но то, что зеркало знало его мысли, неприятно поразило его.

– Почему? – нетерпеливо спросил он. Зеркало молчало.

– А, да ну тебя! – отмахнулся он. Он был уже в лифте, когда до него донеслись прощальные слова зеркала:

– Береги себя…

«Четыре пятнадцать – нет, шестнадцать… Я успею – нет, не успею. Как тебя зовут? Скажи мне, как тебя зовут, и я скажу… Но Матильда, Матильда! Нет, не стоит думать о ней СЕЙЧАС».

Филипп спешил со всех ног, за спиной у него словно выросли крылья. Он догонял время, и время обретало черты незнакомки; большие, широко раскрытые глаза притягивали его, как наваждение. «Я просто увижу ее. Ничего особенного. Может быть, она неумна или у нее какой-нибудь недостаток, о котором я еще не знаю. Подлец, – выругал он себя вслух. – Не будем лгать себе: меня тянет к ней… и это мучительно. Я должен думать о Матильде. Наверное, она будет скучать на этом дурацком вечере. Ты любишь Матильду, Филипп. Да… я люблю ее, а эта девушка – просто увлечение. Такое бывает. Просто увлечение, – что тут такого страшного?» Но почему-то ему не хотелось думать о Ней как об увлечении. Запыхавшись, он перешел на шаг; сердце бешено колотилось у него в груди. «Надо было взять истребитель, но этот компьютер с его сальными шуточками действует мне на нервы. Машины перенимают у людей их худшие черты. Неважно – какое мне дело до машин, в конце концов? Главное – увидеться с Ней, увидеть ее, а потом…»

Потом ему пришло в голову, что она может и не появиться, но по зрелому рассуждению Филипп отказался от этой мысли. Девушка дала ему понять, что не хочет приходить, значит, она будет непременно, разве что опоздает, чтобы немножко его проучить.

«А может быть, и не придет… Нет, этого не может быть».

Филипп давно уже не глядел по сторонам, и неудивительно, что на перекрестке улиц Войны и Славы он с размаху врезался во что-то твердое. Поначалу молодой человек решил, что это фонарный столб, который позабыли снести, однако, когда столб взял его за шиворот и вздернул в воздух, Филипп понял, что случайно толкнул человека. Извиваясь в могучей лапище, он извернулся, чтобы посмотреть в лицо своему врагу. Лучше бы он этого не делал. В глазах у юноши потемнело.

– Вы меня ушибли, – печально сказал великан.

«Так вот почему мое зеркало было против», – подумалось Филиппу. Как всегда, его верный советчик оказался прав. Не стоило выходить из дому, чтобы нарваться на такое. Такое. ТАКОЕ! Ибо вид великана говорил сам за себя, причем до того красноречиво, что всякие комментарии оказывались ненужными.

У незнакомца не было лица, а то, что у других людей плохо ли, хорошо ли сходит за лицо, у него было неудачным набором разрозненных черт – искривленных, ломаных, чиненых, разбитых и снова собранных вместе. Белая гладкая кожа туго обтягивала неправдоподобно круглые скулы, шестью шесть раз восстановленный нос и упрямый подбородок. Из-под треугольных век вытекал пристальный взгляд, тяжелый, как рука незнакомца. Рот был маленький, с суровыми складками. Если человек говорил, он цедил слова сквозь зубы, с растяжкой, и при этом еще гнусавил.

– Изви… ните, – прошептал Филипп. Человек без лица прихватил его еще крепче.

– Извинить? – задумчиво переспросил незнакомец, но так, что юноша невольно затрепетал.

– Я спешу, – сказал он, барахтаясь в воздухе и отчаянно пытаясь вырваться из железной руки незнакомца. Все его попытки ни к чему не привели; свой дырокол он опрометчиво оставил дома, отправляясь на свидание, и был теперь совершенно беззащитен.

– Ну и что мы с тобой теперь будем делать, а? – процедил Человек без лица тоном, не оставляющим никаких сомнений в том, что все преступления мировой истории потускнеют перед деянием, которое он намерен совершить.

– Не надо со мной ничего делать, – попросил молодой человек вполне искренне. – У меня свидание в четыре, – добавил он – не в оправдание, а единственно точности ради.

Тут он едва не упал, неожиданно почувствовав тротуар под ногами. Человек без лица отпустил его, и, к своему удивлению, Филипп увидел, что он почти одного с ним роста, что глаза у него кроткие и печальные, хотя бицепсам его позавидовал бы любой мышкетер особой службы. Он никогда не улыбался, и Филипп мысленно прозвал его не только Человеком без лица, но и Человеком без улыбки.

– Поспеши, не то опоздаешь, – сказал Человек без лица.

Все, что он говорил, было лишено какой бы то ни было интонации; и, несмотря на это, юноша послушался его. Странный незнакомец вызывал у него любопытство и невольное уважение, но покамест Филипп решил отложить их до другого раза.

Когда он проходил под огромным экраном, тот показал четыре часа и одну минуту. Вот и улица, по которой она шла. Филипп почувствовал, как загорелись его щеки: в этом месте они впервые заговорили друг с другом. Молодой человек отдал бы все, чтобы пережить это мгновение вновь.

«Или нет, – спохватился он, – не все, а только половину… а вторую половину за то, чтобы видеть ее СЕЙЧАС».

Однако он не видел ее; точнее, все, что он видел, была не она. Время шло, ползло, летело, бежало. Бледное искусственное солнце плыло по небу – по общему мнению, оно светило гораздо лучше настоящего, которое резало глаза нестерпимым светом; настоящая же причина восхищения заключалась в том, что это солнце было запущено совсем недавно, в начале правления Дромадура. Этот последний снова выступал по телевидению, и ветер доносил до Филиппа обрывки слов:

– Борьба с цветами – задача первостепенной важности… Первый этап войны… Мы тесним врага, не давая ему передышки…

«Я ненавижу эту улицу», – решил Филипп через пять минут.

Он уже знал, что Она услышала его малодушные мольбы и не придет, потому что он сам так захотел. Однако он ждал – с упорством отчаявшегося. Прошло еще две минуты.

«Она не придет… так пусть будет дождь. Плачь, небо!»

Тяжелые тучи заволокли солнце. Хлынул ливень. Филипп сознавал, что это нелепо, но не мог ничего с собой поделать. Ему самому хотелось плакать.

«Я сам виноват… Даже не спросил, как ее зовут. Конечно, она обиделась… Наверное, я был груб с ней, напрашивался на знакомство. Поделом мне!»

Филипп запрокинул лицо и подставил его под дождь. Холодные струйки змеились по коже. Молодой человек закрыл глаза и, раскинув руки, вдохнул полной грудью. Дождь обложил его стеной, как водопад, и за ним медленно стали вырисовываться очертания тонкой фигурки в белом платье. Филипп некоторое время всматривался в нее. Странная улыбка тронула его губы, исказила их: разве не был он властелином этого мира, разве не был он властен населять его своими иллюзиями? Он уже знал, что Она не придет, и мысленно приказал видению исчезнуть.

Видение не исчезало. Оно смутно угадывалось за стеной дождя, и Филиппу показалось, что оно стоит босиком и держит в руке туфельки – хрустальные туфельки Золушки, ускользнувшей с бала. Подчиняясь невысказанной просьбе Филиппа, дождь стал тише, тише, тише…

«Ты ли это?»

«Я».

Она повела плечом и застенчиво улыбнулась. И улыбка зажглась в кончиках ее ресниц, спустилась к губам и ушла в другое сердце. И Филипп, не удержавшись, протянул к ней руки.

Сон десятый

Секундная стрелка разогналась и побежала по циферблату, но сделала это так неловко, что незадолго до половинного деления споткнулась и запрыгала на месте. Остальные стрелки рассмеялись и стали гримасничать, передразнивая секундную. Им никогда не нравилась ее торопливость, и вообще они были особы чинные, здорово себе на уме и обо всем любили иметь свое мнение.

– Тише вы! – одернул их Мистраль. – Я работаю.

Стрелки присмирели, а секундная послушно побрела по кругу, прихрамывая на каждом шаге. Мистраль попытался сосредоточиться, для чего поглядел на потолок, на город за окном и затем на книжный шкаф у стены, битком набитый толковыми и бестолковыми словарями. Толку от этого, прямо скажем, не вышло никакого – Мистраль по-прежнему не знал, о чем ему писать в 27-м романе своей эпопеи, которая надоела ему уже после третьего тома. А между тем по договору он был обязан представить готовый текст уже через две недели.

– Погадай мне, – попросил он компьютер после того, как секундная стрелка, высунув язык, промчалась по кругу около сорока раз. Хотя Мистраль не был суеверен и не верил в предсказания будущего, он постоянно обращался к последним, – скорее всего, для того, чтобы убедиться, что его неверие не лишено оснований.

– Вас приветствует универсальная гадалка «Пифия» версии девять-три-четыре, – прозвенел нежный голос из динамиков. – Нажмите любую клавишу.

Мистраль, не глядя, ткнул в «Ы». Вся его жизнь в последнее время походила на эту нелепую букву.

– объявила программа.

Мистраль нахохлился.

– Ну и что все это значит? – проворчал он.

– Понятия не имею, – отозвалась пифия. – Но звучит интригующе.

– Я бы так не сказал, – возразил Мистраль. – Может, погадаешь мне еще раз?

На этот раз вышло, что можно плюнуть в колодец, если знаешь наверняка, что он отравлен, и горячо рекомендуется срубить сук, на котором сидишь, если внизу тебя ждут мягкая перина и клад из полновесных бубликов.

– Довольно глупостей, – сказал на это Мистраль и выключил компьютер.

Он выдвинул ящик стола и вытащил оттуда небольшую коробочку. Сегодня она была размером чуть менее карточной колоды, и Мистраль нахмурился. Он точно помнил, что еще на прошлой неделе коробочка была больше.

«А впрочем, все это неважно», – подумал он, встряхнул коробочку и опрокинул ее содержимое на чистый лист.

Это была стандартная волшебная коробочка, которая имеется в наличии у любого мало-мальски приличного писателя. Внутри коробочки находятся буквы, цифры, знаки препинания и прочие мелочи, необходимые ее владельцу для спокойной работы. Сама коробочка будто бы ведет свое происхождение от черепной коробки писателя, который ею обладает, но также возможно, что ее изготовляют конвейерным методом на одном из многочисленных предприятий Вуглускра. Известно, что у некоторых волшебная коробочка размерами не превосходит чайную ложку, а у других вмещает в себя чуть ли не целый мир. Со временем коробочка может расширяться, а может, наоборот, и уменьшаться – в зависимости от таланта, который остается у ее хозяина. Известно, что с помощью коробочки очень легко сочинять книги – для этого достаточно как следует потрясти ее и вывалить содержимое на чистый лист, после чего обыкновенно образуется более или менее связный текст. Менее связный именуется бредом сивого графомана и является непригодным ни для каких цивилизованных целей; более связный после правки и вычитки попадает к издателям и вознаграждается сообразно положению и заслугам автора. Что касается Мистраля, то его затрепанная коробочка имела такой вид, словно ею слишком часто пользовались прежде; и впрямь, судя по всему, 26 томов вселенской эпопеи не пошли ей впрок.

Зевая и охая, черные буквы расползлись по бумаге. Они были старые, стертые, а некоторые так совсем калеки, так что при взгляде на них просто жалость брала. Буква «ц» где-то потеряла свой хвостик, «л» горбилась так сильно, что стала походить на «м», «а» была совсем скукоженная, «п» еле-еле передвигалась на костылях из двух вопросительных знаков.

– Что вам угодно, о повелитель? – пропищала буква «р».

– «Покорители Вселенной», – ответил Мистраль. – 27-й том.

Буквы застонали, зароптали и заохали.

– Надоело! – проблеяла буква «у». Она легла поперек листа, поджала под себя хвост и свернулась калачиком.

– Это невыносимо! – поддержала ее буква «н».

– Что касается меня, – фальцетом заверещала буква «ф», – то я больше не могу! Если я еще раз услышу о покорителях, меня стошнит!

Буква «х» хихикнула.

– Я все понимаю, друзья мои, – смиренно сказал Мистраль. – Но мне нужны деньги.

– Опять? – сурово спросила буква «н». – Это нечестно. Когда-то мы и впрямь думали, что мы – твои друзья. А ты только и делаешь, что продаешь нас.

– Причем задешево! – взвизгнула «ф», отличавшаяся на редкость склочным характером; впрочем, она и по форме похожа на базарную бабу, которая уперлась руками в бока и изготовилась кого-то облаять. – Я так не согласна!

– Последний том, – умоляюще шепнул Мистраль. – Пожалуйста. Я даже разрешу вам убить главного героя.

– Мы уже четыре раза убивали его прежде, – пропищала буква «р». – И всякий раз по просьбам читателей нам приходилось его воскрешать.

Буква «у» уже храпела вовсю.

– Знаю, я виноват перед вами, – сказал Мистраль. – Я плохой писатель.

– Мы этого не говорили, – проворчала буква «а».

– Бывает и хуже, – поддержала ее буква «и».

– Я вовсе не это имела в виду, – раздраженно оборвала ее буква «а». – Раньше мы верили тебе. Ты подавал такие надежды…

– Я до сих пор их подаю, – заметил Мистраль.

– А теперь, – не слушая его, продолжала буква «а», – ты стал одним из сотен писателей, которых даже не помнят по имени, потому что их книги до отвращения похожи на тысячи других книг. И в том, что ты пишешь, нет тебя, есть только набор ремесленных, штампованных, никчемных…

Видеофон заверещал так, словно его резали.

Мистраль дернул щекой и нажал на кнопку, чувствуя в душе облегчение оттого, что может без ущерба для себя прервать этот бессмысленный, ненужный и в высшей степени неприятный разговор.

– Да!

На экране появилась улыбающаяся рожа Сильвера Прюса, которая от слепящего света софитов приобрела зеленоватый оттенок. Позади него отчетливо были видны скучающие лица гостей телестудии.

– Итак, друзья, – проверещал Сильвер в микрофон, – нам удалось дозвониться до знаменитого писателя Мистраля! Ну, положим, не знаменитого, но все же писателя! – тут же поправился журналист. Гости встретили это замечание вялыми аплодисментами. – Я надеюсь, мы не оторвали вас от работы? – с фальшивой тревогой в голосе осведомился Сильвер.

– Нет, я думаю, – честно ответил Мистраль.

Сильвер понимающе хихикнул:

– Итак, дорогой Мистраль! Коль скоро в нашей передаче зашел разговор о том, как сочиняются романы, мы решили обратиться за ответом к знатоку вопроса! Что именно вы, профессиональный писатель, можете нам сообщить по этому поводу?

Мистраль вздохнул и потер переносицу. На этот вопрос он прежде отвечал уже 116 раз, так что и в 117-й не должно было возникнуть никаких затруднений.

– Есть три основных способа сочинять романы, – сказал он.

Сильвер попытался сделать умное лицо, и надо признать, что это ему почти удалось.

– Способ номер один. Вы пишете первую фразу, затем прибавляете к ней еще 10 тысяч фраз, и роман готов.

Невидимый Мистралю человек за камерой подал знак, и жидкие аплодисменты вновь попытались сотрясти стены студии.

– Способ номер два. Вы пишете сразу 20 тысяч фраз, затем вычеркиваете ровно половину, и вновь – ваш роман готов. Этот способ более всего подходит творческим натурам, жаждущим совершенства, – пояснил писатель.

– Как оригинально! – вскричал Сильвер, нет-нет да поглядывая на скрытые часы, которые отмеряли секунды, оставшиеся до рекламы.

– И наконец, способ номер три, – сказал Мистраль. – Вы сочиняете десять страниц, потом еще десять, после чего еще десять и так далее, пока не дойдете до объема романа. После этого вы пишете «конец», и ваш роман готов.

– Восхитительно! Поразительно! Великолепно! – вскричал Сильвер Прюс. – Огромное спасибо за эту бесценную консультацию! Дорогие друзья, мы вернемся к вам после рекламной паузы! Это передача «Мысли коромыслом», а ровно через пять минут вы узнаете, какие блинчики предпочитает знаменитая поп-певица Малибран! Не пропустите! Суперсенсация! Прямо в студии, на ваших глазах…

Мистраль выключил видеофон.

– Хочешь мне что-то сказать? – спросил он у точки, которая безмолвно таращилась на него с чистого листа.

– Нет, – ответила она. И, прокашлявшись, прибавила: – Я думаю, ты и так уже дошел до точки. Извини.

– То есть вы мне не поможете? – с горечью спросил Мистраль.

– Ты хочешь, чтобы мы помогли тебе окончательно погубить себя? – вмешался вопросительный знак. – Посмотри на нашу коробочку, день ото дня она становится все меньше и меньше. Ты же знаешь, что это значит! Вскоре она, а вместе с ней и мы исчезнем окончательно. И тогда – тогда ты не сможешь написать ни единой строчки.

– Довольно, – сказал Мистраль. – Справлюсь и без вас. Полезайте обратно!

– Но, повелитель…

– Обратно, я сказал!

Кряхтя и ругаясь, буквы полезли обратно в волшебную коробочку. Мистраль захлопнул ее, сунул в ящик стола и с грохотом задвинул его, после чего включил компьютер и написал первую фразу. Секундная стрелка поглядела на него и вздохнула так шумно, что минутная чуть не слетела с циферблата.