ULTRAмарин

Стоял я на ветру, оплеванный классиком ебаным, чуть не плакал. Потом, конечно, люди нашлись, не такие стремительные, как тот поэт, Бог им в помощь, а многим царствие небесное. А если бы не встретились? Так бы и думал, что те соль земли. Сам помнишь, когда стали печатать Платонова и Гроссмана, как ранжир изменился. Или Кочетов с Чаковским, или эти. Важно, кто на виду, молодым важно, да и старым не помешает, для которых Пикуль – вся история.

Старший помолчал. Слышно было, как прикуривает он новую сигарету, потом начал говорить:

– Пафос твой не разделяю, кому надо, нутром поймет. Сто мудаков хором одного певца не перекричат. Ну вот скажи – и где теперь твой поэт? Читает сам себе свое собрание сочинений? Кому он теперь нужен? Какой строчкой зацепился он во времени? А я ночью Чехова читал – открыл, где попало, и понял в сотый раз: время не меняется, люди тоже. Читай Чехова. Я тебе всегда говорю: не смотри, не слушай пургу эту. Дети сами разберутся, кого слушать. Если не разберутся, значит, и так проживут. Устал я что-то. Ухо опухло от твоего зажигательного выступления. Прощай. Скоро наши придут, готовься отвечать, как жить дальше будешь и на что, ха-ха-ха. Пиздеть – не мешки ворочать!

Младший тоже устал, попил чайку, вспомнил, что обещал написать заметку для журнала, который никому не нужен, и лег на диван.

Хорошо поговорили, душевно. Надо поспать. Скоро придут те, за которых он так страдает, но спать охота смертельно.

В День Победы

Иван Денисович встал рано – дел накопилось много, и с одной ногой, оставшейся после ранения, их с ходу не переделаешь.

Он жил один, ветеран Великой Отечественной, жена умерла давно, у него остались одна нога, двадцать медалей, пенсия, самая большая в деревне, и все.

Газа не было, вода – в колодце на краю деревни. Триста шагов по тропинке на костылях с ведром давались ему так же тяжело, как и шестьдесят пять лет назад, когда ему оторвало ногу. Тогда он дошел и упал без сознания, а потом привык и сознания не терял, ходил два раза в день, триста туда, триста обратно вместо физкультуры – так он убеждал себя, чтобы не отчаиваться. Зато подъем тарифов ЖКХ его не трогал – он не платил, не за что было.

Деревня была около Химок, недалеко, три километра от памятника защитникам Москвы. Он им и был, примерно в этом месте защищал столицу без винтовки – не хватило в суматохе. Там ему и оторвало ногу. Так он попал в свою деревню, там и остался, женившись на девочке, выходившей его.

Дороги до трассы никогда не было, домов мало, денег мало, все ушло на памятник защитникам. Иван Денисович не сетовал, он знал: «Родина слышит! Родина знает!» Был доволен, что жив остался, другие вообще не дожили, а он, слава Богу, еще скрипит.

Он сходил за водой, дополз, если точнее, растопил печку, потом побрился старой, наполовину сточенной бруском бритвой – давно нужно было купить новую, но он решил, что на его век и этой хватит.

Достал из шкафа свой пиджак с медалями, осмотрел его – вроде неплохо, надевал его он всего сорок раз – только на День Победы и один раз на похороны своей жены, голубушки, которая была для него второй ногой и всем остальным. Повесил пиджак в шкаф и принялся за завтрак.

Он собирался на рынок, слышал от людей, что в Химках-Ховрино есть рынок, который все называли «просрочка» – товара навалом, цены умеренные. Хотел колбаски подкупить, сырку твердого, если повезет, то и тушеночки. Собрался и побрел на трассу, всего три километра по бездорожью. Дорога была знакомой, пятьдесят лет на нее не ступала нога дорожного рабочего, только трактор раз в месяц притаскивал автолавку, где двадцать старух и Иван Денисович покупали, как всегда, хлеб, сахар и кое-что по мелочи – крупы, соль да спички.

Добрел до трассы. Удачно пришел – автобус приехал скоро, ему помогли влезть в него, и даже нашлось местечко возле окошка. Он ехал и дивился новой жизни. Последний раз он выезжал из деревни в поликлинику на комиссию пять лет назад, когда его вызвали выяснить, не выросла ли у него новая нога. «Не выросла», – констатировали врачи и отправили его обратно.

Через пять прошедших лет за окном он увидел новую страну – по дороге ехали диковинные машины, сияли огнями города-магазины, на обочинах стояли веселые девушки, приветствующие проезжающих. Иван Денисович радовался: встает страна с колен, сосредоточивается.

Вспомнил, как на прошлой неделе на лакированном тракторе-джипе к ним в деревню приехало телевидение снимать репортаж по жалобе старух на отсутствие колонки в их деревне. Бабки выставили его с медалями у дальнего колодца. Корреспондент пытался вытянуть из Ивана Денисовича общенародное возмущение, но Иван Денисович дураком не был, власть ругать не стал, сказал: «Все хорошо, спасибо за заботу».

«Почему не жалуетесь, не судитесь, не отстаиваете свои права?» – верещал юркий с микрофоном. Иван Денисович послал провокатора на хуй и пошел домой с ведром, наполовину полным. Он был оптимист, полное ведро на костылях донести не мог.

Возле рынка он вышел, прошел к рядам. Весь рынок был заполнен тухлой колбасой, сливками за прошлый месяц, сыром с натуральной плесенью и запахом помойного ведра и покупателями – старыми людьми, покупающими этот товар для поддержания своей никому не нужной жизни.

Иван Денисович оторопел, увидев столько людей, копающихся в том, что когда-то было едой.

Он подумал, что после войны он не стал бы есть такую тухлятину, не смог бы. Жена держала огород, было голодно, но есть падаль – это уже слишком.

Он повернул назад, чтобы этого не видеть и не слышать рецепты, как из гнилого мяса, вымоченного в уксусе и марганцовке, сделать чудесный фарш, чем протереть сосиски, чтобы они не воняли, и сколько варить говядину для борща, если ее еще не успели съесть черви.

Рядом с рынком он купил себе чекушку «Московской» и выпил тут же, около крыльца. Выпил за Победу и поехал к себе, на рубеж обороны. Возле памятника он вышел и приготовился ползти в деревню, где жил вместе со своим народом.

Из Москвы слышался лязг гусениц могучей боевой техники – шли колонны возвращающихся с парада войск, могучей лавиной двигались танки и ракеты.

Иван Денисович стоял на обочине, как когда-то в далеком 41-м году, и плакал от счастья. Он верил, что они и в этот раз Москву не сдадут, отстоят и оставят себе и внукам своим.

Единая и неделимая

В пятницу в садовом кооперативе «Родник» собирались за столом близкие люди.

Собирались уже много лет, каждую пятницу зимой и летом. В тот июльский вечер черед накрывать выпал Петровичу – потомственному строителю и ценителю русских самоваров. Уже стоял накрытый стол, все свое: огурчики, помидорчики, редис, лучок и сало. Мясо он замариновал еще вчера.

В гости к нему пришли Динар – преподаватель сопромата из автодорожного с вяленой кониной, Лева – виолончелист камерного оркестра с жареным карпом и селедкой, и еще были военный, которого привел Динар, и Коллья, сын народа финно-угорской группы – зять Левы, не музыкант, но человек отменный.

Ждали Тамаза, главного тамаду и врача с золотыми руками. Он ничего не принес, только хинкали, лобио, сациви, овощей и немножко сулугуни, специй и аджики.

Водка уже мерзла в ведре, но тут встал военный и сказал:

– Я гость, позвольте мне предложить высокому собранию мою долю. – Он выставил на стол четыре бутылки с заклеенными этикетками, на которых маркером стояли номера. – Давайте по гамбургскому счету определим, ху из ху. Как говорят у нас в войсках, проведем наземные испытания.

Все одобрительно приняли игру – и началось.

Подоспевший Тамаз, как всегда, говорил смачно и ярко и закончил тост традиционно:

– За дружбу народов.

Никто не спорил. Выпили и закусили плодами суши, морей и рек, не остывая, выпили по второй, потом по третьей.

За столом пошла беседа, обстоятельная и взрослая. Размялись новыми анекдотами, потом Петрович затянул бодягу:

– Хорошо сидим, давайте за здоровье!

За здоровье пили из № 1.

И тут случилось невероятное – все что-то почувствовали, каждый свое.

Петрович крикнул в дом жене, она вышла в сад с ворчливым видом и сказала:

– Ну что, опять квасите?!

Петрович встал в церемонную позу и прочитал ей на память стишок Есенина про розового коня. Она чуть не упала – последний раз он делал это в стройотряде двадцать лет назад. Она подошла к столу, отведала № 1 и засмеялась, как тогда.

– Эту можно, сейчас грибочков принесу, – сказала она улыбаясь.

У Динара после рюмки в глазах побежал табун, на котором он в детстве гонял у бабушки в деревне. Надо поехать туда с сыном, пусть не забывает зов предков.

Лева сложно переживал новое состояние: ему захотелось домой к жене, припасть к ее тугой груди и заснуть на ней, как когда еще дети были маленькими. Но, уважая компанию, он не ушел, решил копить мужскую силу и по новой налил всем № 1.

Зять Коллья пожарил мясо и подал на стол. Его реакция стала динамичнее, все начали лучше его понимать, как будто его поставили на быструю перемотку. Лева обрадовался – значит, внуки его имеют шанс не замерзнуть при папином темпе жизни.

Военный тоже ощутил прилив силы в области погон. Ему показалось, что очередная звездочка упала ему на погоны, и он мысленно уже примерял папаху. После третьей ему показалось, что на брюках даже появились лампасы.

Тамаз запел про виноградную косточку, и все подхватили. Пел даже Петрович, кроме матерных частушек про тещу, никакой музыки не признающий. Пел даже Лева, которому музыка с пяти лет била серпом по яйцам. Пел Коллья, попадая в темп и такт.

Во двор пришли взволнованные жены и дети, побросавшие велосипеды. Такого они еще не видели за двадцать лет садового товарищества – их родители запели после пяти рюмок. Пели ровно и не пьяно. Жены стали им подпевать, дети смеялись, прыская в ладошки.

Подали чай, разговор вернулся к подведению итогов. Первой отклеили этикетку с № 1.

На бутылке блистал золотом фонтан «Дружба народов» на ВДНХ, и золотом сияла надпись «Единая».

– Наша водка, – сказали все и выпили еще по рюмочке за всех присутствующих.

Но по правде оказалось, что мало, и началось…

Так написал и закончил концепцию легенды для новой водки журналист Хрящиков. Ему было тяжело, пришлось печатать одной рукой, так как вторую ему сломали вчера на «дружеской» пьянке у соседа Петровича. Один гость из военных сначала вел себя достойно, но потом, после сверхзвукового перехода литрового барьера, его заклинило, он стал орать:

– Вы все, тыловые крысы, водку жрали, когда я конституционный порядок и целостность страны защищал на Кавказе! Вам насрать было, недра, падлы, приватизировали!

За столом не было ни одного нефтетрейдера и чиновника «Газпрома», собрались интеллигентные люди, не допущенные к недрам и ко всему остальному.

Все посмотрели на Динара: это он привел военкома – отплатить за отсрочку сына от армии. Деньги дал давно, а сегодня тот привез белый билет, и Динар пригласил его в компанию приличных людей, а он всех лает и портит вечер. Однако ему перед военкомом было неудобно.

Тогда Хрящиков, как тайный диссидент и представитель демократической печати, взялся поставить грядущего хама на место. Он давно собирался написать современную версию одноименной книги Мережковского и собирал материал. Он хотел заклеймить вылезших из всех щелей хамов, считающих себя новыми хозяевами новой жизни.

Хрящиков напомнил ему о дедовщине, коррупции в генеральской среде и жертвах в войну по вине маршала Жукова, за которого поднимал многословный тост военный спец. Потом Хрящиков добавил еще водки и пару нелестных фактов о цене Победы. Военный обиду не проглотил – он знал, что Победа цены не имеет. Он опрокинул в себя наркомовский стакан, то есть полный фужер для запивки, и без аргументов о роли армии в жизни страны просто ударил Хрящикова табуреткой.

Метил офицер в голову, но Хрящиков инстинктивно закрыл свой рабочий орган рукой, и поэтому ему сломали только руку, голова осталась цела – она была нужна, чтобы закончить концепцию-легенду новой водки, которую нужно было сдать в понедельник кровь из носу.

Кровь из носа ему пустил тот же военный. Его держали за руки, но он ногой достал упавшего после встречи с табуреткой Хрящикова – активного агента НАТО и пятой колонны, по твердому мнению армейца.

Военкома проводили до машины. Хотя по-хорошему он все испортил, Динар смотрел умоляюще и просил не трогать его, пожалеть сына. Отпустили суку, пусть живет.

Вечер набирал обороты и уже не казался томным.

После нервного потрясения выпили еще. Ждали футбола. Весь народ жил в предвкушении победы. Уже две недели страна вставала с колен – в далекой Швейцарии русские богатыри под руководством голландского варяга валили врагов на футбольном поле европейского чемпионата. Радовались все. Даже сын Петровича, студент со свастикой на плече, тоже пришел поболеть за русских.

Петрович шепнул, чтобы он надел футболку с длинным рукавом, а то перед Левой неудобно, все-таки давний сосед и сидит за столом.

Лева видел сына Петровича на станции с этой красотой и сказал на правах старшего товарища:

– Что же ты, сука, родителей позоришь? Ты разве не понимаешь, что это значит?

– Да не парьтесь, дядя Лева, это арийский символ, – ответил с ангельской улыбкой студент и поехал в университет сдавать зачет по римскому праву.

До футбола еще было время, но экран включили. Шла программа «Время», существующая в желаемом времени новых часовщиков из Спасской башни. Казалось, что время остановилось. Если бы не сочный цвет картинки чужого телевизора и рекламные ролики, можно было бы вернуться в прошлое, слушая текст и глядя на постные, застегнутые рожи ведущих, которые смотрели вдаль мимо зрителей. Куда обращен был их взгляд, знали все – телесуфлер из Кремля подсказывал им слова и давал сигналы.

Лениво стали смотреть.

Первая новость была о Грузии – кто-то там кого-то не хотел. Разбираться, что там у нерусских, никому неохота, но Петрович назидательно спросил у Тамаза:

– Что там твои борзеют?

Тамаз – московский грузин – попытался в очередной раз объяснить, что и как, кто свои, кто чужие, но слушать его никто не стал, только Петрович сказал строго:

– Знаешь, надоели вы! Сталина на вас нет. Ну чего вы в залупу лезете, куда прете? Американцы – засранцы, вы в зоне нашего влияния, мы не позволим, чтобы американский сапог топтал холмы Грузии.

Тамазу стало не по себе, он и так устал от этих разговоров и родственников, бежавших из Сухуми. Он устал от геополитической риторики Петровича и послал того на хуй. Петрович, как старший брат, великодушно засмеялся и не обиделся.

Вторая новость, с Ближнего Востока, напрягла только Леву – у него там были родственники, и он всегда напрягался, когда говорили о терактах.

Петрович сказал, глядя на Динара:

– А твои-то Левиных тоже кусают слегка.

Татарин не понимал, почему палестинцы «его», он дружил с Левой на даче уже тридцать лет и не мог взять в толк, о чем говорит Петрович.

Петрович тоже не понимал, чего они обижаются. Ну все же друзья, хер поймешь этих нерусских, кто их разберет! Он хотел им рассказать, что на сайте, ссылку на который ему бросил сынок-студент, написано, что теперь для простоты и лаконичности всех нерусских патриоты в Сети зовут «жидохачами». Петровичу понравилось яркое, сочное слово, точно описывающее демографическую ситуацию, но он не стал с ними дискутировать по поводу его этимологии, отложил на десерт после футбола.

Через каждый новостной блок шел анонс футбола, группы фанатов кричали: «Россия, вперед!»

Люди от Москвы до Бреста, пьяные от водки и любви к Родине, сливались в едином порыве. Этот порыв мог сокрушить любые реки, горы и долины. Даже бабушка, которая спит на вокзале, сказала корреспонденту, что ей стало лучше жить после наших побед на Евро-08. Ей после очередной победы досталось два флага. Жизнь ее налаживалась, и теперь на лавочке стало спать теплее. Она укрывается стягами, и ей никакой черт не страшен, даже милиционер.

Все желали победы, надеялись на чудо, только зять Левы, чухонец, не понимал, чего так убиваться. Выиграли – не выиграли… Это игра – и все. Игра в мяч, и даже не руками (он любил баскетбол).

Он робко шепнул своему тестю Леве:

– С чего такой накал? А если проиграют, войны не будет?

Представитель маленькой страны нутром понимал: если будет, то опять придется под кого-то ложиться, а так надоело, когда тебя имеют с двух сторон. Его бурчание заметил Петрович и спросил:

– Чем недоволен? Зачем памятник Бронзовому солдату снес? Ответите, суки, за все! Где дедушка служил – в «Люфтваффе»? Или в СС?

Лева сказал Петровичу:

– Отстань от парня, его дедушка был большевик, его именем названа улица.

– Тоже мне довод! – рубанул Петрович. – Значит, казаков казнил, расстреливал белую гвардию, царя свергнул, – продолжил он и подвел итог: – Все они твари неблагодарные, Бога забыли!

Петрович разорялся, пока Лева не налил всем и не перевел стрелки на футбол. Сделали ставки.

Новости больше не смотрели, чтобы не истребить в себе последние остатки добрых чувств. Решили, пока суть да дело, обсудить, кто же в Америке победит – черный или белый? Лева с Динаром встали за черного кандидата – оба были демократами, а вот Петрович с Тамазом за белого.

– Чем он вам приглянулся? – недоумевали демократы.

– Видимо, цветом, – сказал Лева, но со своей репликой услышан не был: музыкант – какая он опора режима? Да и татарин тоже не совсем русский. Свой, конечно, но татаро-монгольское иго не забыто. Триста лет не выбросишь. Иго есть иго, не хрен собачий – так Петрович реагировал на выпады доморощенных либералов.

Решили сыграть в домино и таким способом определить русскую позицию на выборах в Америке.

Вышла «рыба», ничья. Кстати подали карпа, выпили, чтобы щука не спала и карась не дремал. Отложили до ноября. «Будем ждать, – решили все, – кто кого в Америке натянет в финале».

Начался футбол. Студент-ариец успел, сел с флагом, обернулся им, как банным полотенцем, и стал орать кричалки про то, что «всех порвем или умрем» – рифма не очень, но орал громко.

Все закончилось во втором тайме, чуда не случилось, после второго гола в родные ворота студент понял – враг у ворот.

Он встал, подошел к чухонцу и со всей дури вломил ему за все: за потерянную победу, за Родину, за Сталина.

Тут началась общая свалка: старые били молодых, целый день гроза гуляла вокруг дачи, и молния ударила в самое слабое место – в голову финно-угорского зятя, хотя после удара студента молния ему показалась физиотерапевтической процедурой.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.