Вожди Советского Союза - Свердлов. Оккультные корни Октябрьской революции

Но дело Свердлова, как мы уже говорили, шло по другим инстанциям. И тянулось целых полтора года. Суд состоялся только осенью 1907 г. Адвокаты, разумеется, были отличными, с хорошо подвешенными языками (и хорошо оплаченными). Доказательства обвинения, ясное дело, оказывались «слабыми», рассеивались и разметались защитой. Убийство Свердловым рабочего Пятницкого доказать так и не удалось. Судьи, конечно, жить хотели. И присяжные жить хотели. Ну а в результате руководитель террористической организации, охватывавшей весь Урал, за создание «преступного сообщества» с целью «государственного переворота» получил… угадайте, сколько? Получил он… два года крепости.

Крепости – это означало тюрьмы. В отличие от каторги. От каторжан требовалось работать, а если давали крепость – просто сидеть. Правда, предварительное заключение Якову Михайловичу не зачли. Итого получилось – три с половиной года. Всего-навсего. Его жене и помощнице Новгородцевой отвалили год крепости. Тоже без учета предварительной отсидки. Итого – два с половиной…

Ну что ж, Свердлов отправился обратно в камеру. Уже не в одиночную, как будучи под следствием, а общую. И продолжал жить вполне безбедно. Сидел в пермской тюрьме, потом перевели в екатеринбургскую. Его по-прежнему неизменно избирали старостой. Во взаимоотношениях с администрацией он держался нагло, самоуверенно. Большевик Н. Давыдов вспоминал: «Надобно было видеть каким тоном разговаривал он с начальником (тюрьмы. – Авт.). Его требования были решительны и категоричны и подтверждены угрозой вызова прокурора…» И администрация пасовала, уступала во всем. Ну его, лучше не связываться. Не тронь – не воняет.

Впрочем, сохранились и воспоминания другого рода. Дневник социал-демократа Н.А. Чердынцева, которому не повезло – сидел вместе со Свердловым и Теодоровичем. Он описывал, что они установили в тюрьме собственную диктатуру. «На воле… эти… товарищи держат себя так же, как сейчас в тюрьме… Теодорович – хулиган форменный, хотя и был членом ЦК РСДРП. По такому типу можно судить, могла ли существовать эта партия в качестве политической силы. «Раз не по моему, плюю на все и вся. А хорошо ли я делаю – это тоже никого не касается».

Свердлов, по словам Чердынцева, был истинным паханом. Постоянно общался с уголовниками, шептался с ними о каких-то тайных делах. Искренне веселился и смеялся, слушая рассказы мошенника-еврея о том, как тот надувал русских крестьян. Пользуясь правами старосты, деньги и передачи с воли Свердлов узурпировал, установив «коммуну» – все в общий котел. Которым заведовал сам. Решая, что заказать через администрацию, на что потратить чужие деньги. Во всех тюремных конфликтах и разборках Свердлов и Теодорович поддерживали только «своих», независимо от того, какую подлость они сделали. И слово Якова Михайловича было – закон. Чердынцев писал: «Вся эта манера изображать из себя что-то важное, имеющее силу и волю везде, могущее карать и миловать, я считаю за признак низости ума и сердца».

Одним из любимых развлечений двадцатилетнего пахана были крысы. Свердлов организовал среди зэков «дружину» для их истребления. Но дружинники должны были не убивать крыс, а ловить живыми. После чего начиналось самое «интересное». Крысу либо торжественно вешали, либо топили в параше – кидали в жижу и отталкивали от краев, не давая выбраться. Яков Михайлович и его окружение при этом хохотали от души.

Но когда Свердлов занимался – ша! Все уркаганы и блатари не смели нарушить тишину и ходили на цыпочках. А он действительно занимался. Пополнял свое незаконченное образовании. Изучал немецкий и французский. Заказывал книги (за «общие» деньги) – те, что считал нужным. Ему передавалась литература вплоть до работ Маркса, Плеханова, Парвуса, Ленина. Это вполне легально, это было можно. Заказывал он и художественное – книги Гейне, Гете. Их разбирал в подлиннике, с немецкого.

А нелегально в тюрьму передавались резолюции партийных съездов, конференций. И Свердлов организовывал «кружки самообразования» и «дискуссии», просвещая политических. Хотя чужие мнения его не интересовали. Он диктовал свои. А кто был не согласен – попробуй поспорь в такой обстановке. Как уже отмечалось, в местах заключения существовали и внутренние каналы связи. Благодаря чему Яков Михайлович регулировал заключенных по всей тюрьме. Например, назначив «ответственной» по женскому корпусу Новгородцеву.

Контакты с другими зэками, как с политическими, так и с урками, Свердлов вел очень активно. Обрастал новыми знакомствами. Примечал тех, кто может быть полезен, и при выходе их на волю давал те или иные задания. Обрабатывал и вербовал себе в камерах новых соратников. Словом, работал на будущее.

7. «Романтика»

В начале 1909 года, когда Свердлов еще отдыхал на нарах, за рубежом впервые прозвучало предложение о введении его в Центральный Комитет партии. Предложение, скажем так, довольно странное. И прозвучало оно из уст странного человека. По фамилии Гольденберг. Который не замечен ни в каких делах и свершениях партии, ничем не отличился, не имел никаких заслуг. И вообще в воспоминаниях революционеров он почему-то почти не фигурирует. Но при всем при этом являлся членом ЦК. Хотя абсолютно непонятно, как он туда попал, кого представлял и чем занимался. И вот он-то, приехав в Женеву, принялся взахлеб рассказывать о «товарище Андрее» и убеждать всех, «что это был бы настоящий цекист». Что само по себе тоже странно. Свердлов оставался еще «мальчишкой», возраст – 23 года. И являлся он всего лишь одним из террористических «полевых командиров». Такие же, как он, действовали и в других регионах России. Да и сделал он не так уж много. Успел только организовать сеть, а дальше сел, и почти все «подвиги» уральских боевиков совершались без него. За что же такая особая честь?

И тут напрашивается одно предположение. На первый взгляд, может быть, не совсем логичное. Сопоставить карьеру Якова Михайловича со странной судьбой еще одного его брата. Беньямина. Дело в том, что он, едва достигнув совершеннолетия и закончив гимназию, по доброй семейной традиции Свердловых тоже ушел из дома. Ну в этом-то никаких загадок нет. Это уже не загадка, а закономерность. Подтверждение далеко не ангельского характера папаши, раз от него все дети спешили разбежаться. Но Беньямин не повторял путей ни Зиновия, ни Якова, а нашел третий. Уехал в Америку. И в довольно короткое время, не более 10 лет, стал там… владельцем «небольшого банка».

Простите, это что, голливудская сказка? О бедном еврейском мальчике, который ножкой в драном ботинке ступил на «землю обетованную», нашел на дороге сапожную щетку, примостился на обочине чистить обувь и выбился в миллионеры? Но даже в голливудских сказках состояния сколачивают под старость, после долгого и упорного труда. Правда, Беньямин тоже, вроде бы, орудовал в поте лица. Разные источники, хотя и в общих словах, неопределенно, упоминают, будто он занимался продажей оружия в Россию, закупкой русских мехов. А на какие шиши он начал такой бизнес? Неужто папа-гравер от своих щедрот капитал отвалил? И никаких дядюшкиных наследств Беня не получал. Оно бы ему и не светило при наличии стольких других родственников. И, кстати, что это за чушь – «небольшой банк»? Неужели он смог бы существовать в такой стране, как США? Как он конкурировал бы с «большими» банками? И кто бы этому «небольшому» свои средства доверил?

Но давайте вспомним, что Беньямин из всех братьев был ближе всех к Якову, был вовлечен в политику, они вместе арестовывались на демонстрации в 1902 году. И не составил ли Яков Михайлович братцу протекцию? Не снабдил ли его нужными рекомендациями? Нет, не личными – «товарищ Андрей» был еще слишком мелкой сошкой. Но, предположим, замолвил словечко перед Ярославским? А еще лучше – перед Парвусом, Троцким или кем-то еще из высших партийных боссов. И Беньямин в Штатах уже знал, куда обратиться. А в этом самом «куда» оценили, прикинули и сочли, что он пригодится в качестве подставного лица…

Ведь в таком случае все сходится. Потому что поставками оружия в Россию, тех же бельгийских браунингов, маузеров, «партизанских» карабинов занимались, конечно, не концерны-производители. Деятельность оружейных концернов – это была политика. Их поставки в то или иное государство оговаривались на правительственных уровнях. А частная лавочка Беньямина Свердлова – почему бы и нет? Это ее бизнес, ее «гешефт». Кстати, и «небольшие» банки обычно создавались большими и даже очень большими. Специально для сомнительных операций. Допустим, если солидные господа финансисты, наподобие Шиффа, Куна, Лоеба, не нарушают дружественного правительственного курса в отношении России. А куда идут средства из «небольшого» частного банка – кому какое дело?

Однако «силы неведомые» не могли не оценить ситуацию и с другой точки зрения. Один брат в Америке, их подручный, другой – в России, «полевой командир». Разве плохой расклад? Почему бы не сделать российского брата «своей» фигурой? И не продвинуть его повыше? В общем с большой долей вероятности можно предположить, что к 1909 году «силы неведомые» уже заметили Якова Михайловича и начали делать на него ставку. Хотя ЦК РСДРП воспринял предложение Гольденберга без особого энтузиазма и оставил без практических последствий. Но ведь и это важно, первый раз подтолкнуть. Запомнится. Потом второй толчок будет, третий…

У самого же Свердлова целую треть жизни, одиннадцать с половиной лет, можно охарактеризовать крылатой фразой из фильма «Джентльмены удачи». Помните: «Украл, выпил – в тюрьму, украл, выпил – в тюрьму… Романтика!» Но с поправочкой – Свердлов не пил. Принципиально, ни вина ни водки. Заявлял, что «искусственно подбадривать себя нужно лишь людям со скучной душой». Хотя в дополнительных стимуляторах все же нуждался, курил он очень много, одну за одной. Но если убрать слово «выпил» и заменить «украл», фраза очень точно отражает период с июня 1906 по февраль 1917 года. Вышел, чуть поработал – в ссылку, удрал, чуть поработал – в ссылку…

После совместной отсидки его супруга освободилась в сентябре 1908 года. И по указанию Якова Михайловича уехала в Санкт-Петербург. Установила связи со столичной социал-демократией, устроилась на работу, сняла квартиру и стала ждать мужа. Он вышел на волю в сентябре 1909 года. В Екатеринбурге товарищи по партии и друзья из «либеральных интеллигентов» снабдили его деньгами, приодели, и он выехал в столицу. И становится понятно, почему он направил туда жену – он решил податься за рубеж. Впрочем, не он один. После провала революции 1905–907 гг. большинство партийных активистов предпочли перебраться в эмиграцию – Каменев (Розенфельд), Троцкий, Зиновьев (Радомысльский, в нек. источниках Апфельбаум, но это псевдоним), Парвус, Литвинов (Валлах), Красин, Лубоцкий-Загорский, Юровский и др.

Ну а у Свердлова братец в Америке уже успел на теплое место пристроиться, было к кому податься. Он писал: «Убедился в громадном значении для меня этой поездки. Дело за финансами». После краткого свидания с женой, заблаговременно наладившей для него нужные контакты в Питере, Яков Михайлович сразу отправился в Финляндию к Сергею Гусеву (Якову Драбкину), державшему там перевалочный пункт для связи с зарубежьем.

Но… на этот раз денег для Свердлова не находится. Его боевики десятки тысяч в фонд ЦК отваливали, а их вожаку не дают небольшую сумму, чтобы покинуть Россию! Складывается впечатление – то ли «силы неведомые» вмешались, чтобы и впрямь не удрал к брату в Америку, а кому он там нужен? То ли ЦК заартачился – не всем же в эмиграцию бежать, надо кому-то и на родине оставаться. Заодно и проверить, что за человек, раз его в руководство партии рекомендовали.

И вместо денег на поездку Свердлов получил «повышение» внутри России. Еще во время декабрьского восстания в 1905 году была разгромлена Московская парторганизация, ее лидеров во главе с Землячкой-Залкинд пересажали. Восстановить ее пытался В.М. Лихачев. Но в декабре 1908 года и его организацию замели. Вот Свердлову и было поручено реанимировать структуры Московского окружного комитета РСДРП и областного бюро РСДРП. Хотя ранг его остался прежним – агент ЦК. Разве что место важнее Урала.

Он и отправился в Первопрестольную. Выискивать тех, кто еще не за решеткой, подбирать новых активистов, сколачивать в организационные структуры. Но после восстания, после убийства великого князя Сергея Александровича и других терактов службы полиции и Охранного отделения в Москве работали четко и бдительно. А Яков Михайлович был очень уж заметной и активной фигурой (служба наблюдения присвоила ему шифр «Махровый»). И едва стоило ему восстановить Московский комитет партии, 13 декабря 1909 года собрать на первое заседание, как скопом всех и накрыли. Прямо на заседании, где председательствовал Свердлов. Погуляв на свободе лишь три месяца, он опять очутился за решеткой.

Протоколы его задержания и допросов сохранились. Он и в этот раз в графе «вероисповедание» указывал «иудейское». Но давать какие бы то ни было показания отказался. А весомых улик у следствия теперь вообще не было. В Москве он натворить практически ничего не успел. А редкая память позволяла ему не вести никакой документации, всю информацию держать в голове.

В Москве в это время училась младшая сестра Якова, Сарра (тоже из дома поспешила улизнуть). Через нее Свердлов установил связь с товарищами, с женой, примчавшейся из Питера. Следователи же копались-копались, но даже для передачи дела в суд материалов на этот раз не набиралось. А без суда, в административном порядке, по российским законам ему грозила только ссылка.

И «товарищ Андрей» до того обнаглел, что 17 марта 1910 года подал в Департамент полиции прошение: «Отбыв незадолго до своего ареста три с половиной года тюремного заключения, я сильно расстроил свой организм. В настоящее же время, с наступлением весны, болезнь легких особенно усилилась. На основании изложенного и обращаюсь в Департамент полиции с просьбой заменить мне ссылку в отдаленные места империи, если таковая будет назначена, разрешением выехать за границу». Ох, все же хотелось ему за рубеж вырваться! Ну очень хотелось.

Тюремного врача, вероятно, подкупили, и он выдал соответствующее заключение – будто у Свердлова чуть ли не туберкулез легких. Словом, чего несчастного парня гонять? Пусть уж едет помирать на чужбину. Глядишь, меньше вони в прессе будет. Но в Департаменте полиции на порыв арестованного удрать посмотрели иначе, наложили резолюцию: «Прошение оставлено без последствий». И 31 марта министр внутренних дел вынес постановление о ссылке Якова Михайловича в Нарымский край сроком на три года.

Нарымский край – это часть нынешней Томской области и Ханты-Мансийского автономного округа. От Томска – вниз по течению Оби. В конце апреля Свердлов прибыл в Нарым, где «отдыхали» многие его товарищи по партии. Косарев, Куйбышев, Краевский, Кучменко. Но особенно близко «товарищ Андрей» сошелся здесь с другим человеком. С Шаей Исааковичем Голощекиным (партийный клички «Филипп», «Филиппов», «Жорж»). Личность это была весьма темная и сомнительная. Он был на 9 лет старше Свердлова, родился в Невеле Витебской губернии, в семье хасидов. Учился при общине в хасидской школе, затем закончил зубоврачебную школу. Но до 27-летнего возраста нигде не работал. Ни единого дня.

Чем он занимался, чем жил все это время, покрыто полным мраком. В принципе, специальность зубного техника была одной из профессий, попадавших под исключение в законе о «черте оседлости». Давала иудею право жить где угодно, и иногда зубоврачебные школы заканчивали только для этого. Может быть, Голощекин стал ассистентом у кого-то из разъездных раввинов – такие были, наведывались в общины, не имеющие постоянных наставников. Может быть, прислуживал при одной из подпольных синагог, существовавших за «чертой оседлости». А может, был обычным мошенником. Его жизненный путь «проявляется» только с 1903 года, когда он прибился к социал-демократической партии. Хотя никаких заслуг перед ней еще не имел. Да и вообще считался человеком неприятным и туповатым. Журналист В. Бурцев, лично знавший Голощекина, писал о нем: «Палач, жестокий, с некоторыми чертами дегенерации».

Тем не менее именно к нему у Свердлова почему-то возникли особенно горячие симпатии, они становятся друзьями не разлей вода. Напомню, что род Свердловых предположительно тоже происходил из Витебской губернии. Не исключено, что Якова Михайловича привлекли рассказы об «исторической родине». И уж во всяком случае Голощекин лучше кого бы то ни было мог удовлетворить его интерес к сакральным истинам иудаизма, глубинной каббалистической «мудрости», истолкованию и сути обрядов. Восполнить все то, чего не смогло дать Свердлову усеченное нижегородское воспитание.

Жилось ссыльным в царской России в целом неплохо. От казны им отпускалось по 15 рублей в месяц, немалые по тем временам деньги. Крупская вспоминает, как Ленину в Шушенском на неделю забивали барана, а на следующую неделю, чередуясь, закупали телятину или говядину. Другое дело, что Ленин отбывал ссылку в Минусинском крае, сибирской житнице с великолепными природными условиями. В этом смысле в Нарыме было похуже. Места болотистые, неурожайные, продукты дороже. Зато Нарымский край считался «близкой» ссылкой. «Политических» тут после революционной вспышки было много. У них существовали свои легальные организации – библиотеки, кассы взаимопомощи, школы, столовые, пекарни, облегчающие жизнь. Не было никаких строгостей при проживании и этапировании к месту ссылки, «политические» свободно поддерживали как открытую, так и тайную переписку с Европейской Россией, с другими ссыльными.

Да и оставались в Нарымском крае только те, кто не хотел бежать или кому было лень утруждать себя. Поскольку удрать было легче легкого. Ведь дополнительных сроков за побег не навешивали. Поймают – ну и вернут обратно. Да и что такое «побег»? Перепиливать решетки и пробираться по тайге звериными тропами тут не требовалось. Нужно было только раздобыть деньги, документы и доехать до железной дороги. Если тебя случайно не перехватят при этом, садись в поезд, и след простыл. Для подготовки побегов действовала своя, внутренняя «мафия» – вела организацию через те же библиотеки, кассы взаимопомощи. А документами беглые снабжались централизованно, через… Красный Крест. Либеральная интеллигенция по-прежнему благоволила революционерам и помогала им.

Свердлов, как только разузнал обстановку, сообщил Новгородцевой, чтобы ждала его в Екатеринбурге. Она выехала на родину «в отпуск», а в начале августа там появился бежавший муж. Они даже устроили себе небольшое турне. Отправились в Пермь, оттуда пароходом по Каме и Волге в Нижний Новгород, к отцу Свердлова – единственный раз, когда «блудный сын» посетил его. Может быть, хотел продемонстрировать жену. Или уточнить координаты Беньямина.

Но насколько сердечной получилась встреча, Клавдия Тимофеевна дипломатично опускает. У отца уже была вторая жена, двое детей от нее, Александр и Герман. И умолчание Новгородцевой красноречиво дополняется фактами: в Нижнем революционная чета задержалась лишь на пару дней. И в дальнейшем попыток заехать в гости к папе никогда не повторялось. Кстати, именно в это посещение, «товарищ Андрей», видимо, познакомился с отцовским работником и родственником Генрихом Ягодой. А где-то в Екатеринбурге или во время речного круиза Свердловы зачали ребенка.

Якову Михайловичу успели сообщить явку в Москве к одному из руководителей местной организации. Но его по каким-то причинам в городе не застали. Клавдия, несколько раз ходившая на разведку, потыкалась в запертые двери, и супруги двинулись в столицу. Куда и прибыли в конце сентября. И выяснилось, что пока они путешествовали, властями была раскрыто и разгромлено большевистское подполье в Санкт-Петербурге. Впрочем, устроились без проблем. Поселились у Глафиры Окуловой, жены свердловского кореша Теодоровича. Клавдия вернулась на прежнюю работу, а Яков Михайлович связался с М.С. Ольминским, осуществлявшим контакты через Финляндию с зарубежными центрами.

В ЦК обрадовались, что в Питере очень кстати появился опытный организатор, и теперь ему поручили восстанавливать уже столичные структуры. Значение этой работе придавалось огромное. Свердлову был дан свой, персональный шифр, переданы запасные, еще не проваленные явки. Большевистские эмигрантские лидеры в пересланных инструкциях требовали поддерживать контакты и с «легалами», с социал-демократической фракцией III Государственной Думы. Но в партии шла жестокая внутренняя грызня, поэтому особое внимание Свердлова обращалось на легальные издания этой фракции – газету «Звезда» и журнал «Луч». Следовало протолкнуть в редакции «своих» сторонников, потеснить конкурентов из других социал-демократических группировок.

Свердлов участвует в пропагандистской кампании, развернутой разными партиями, в том числе большевиками, по поводу смерти и похорон Толстого. Собственноручно пишет листовку по данному случаю. Участвует и в кампании, связанной с внесением в Думу законопроекта об отмене смертной казни. Сделали это либералы, но и другие левые, в том числе социал-демократы, активно поддержали. Законопроект был заведомо непроходной. Смертная казнь в то время не была отменена ни в одном государстве. И закон, по сути – о безнаказанности извергов и террористов, Николай II и Госсовет никогда не утвердили бы, царь был все же умнее Ельцина.

Но суть акции как раз и состояла в том, чтобы лишний раз выставить государя и российское правительство кровожадными варварами. Приложил к этому руку и Свердлов. Он писал: «Смертная казнь – великое зло, но держится оно на другом, еще более великом зле, которое теперь не устранить демонстрациями: оплот смертной казни – господствующий у нас политический строй, и протестовать против смертной казни – значит бороться с самодержавием… И лишь тогда, когда гигантский молот нашей политической и других организаций разрушит самодержавие, тогда мы возвысим свой голос против смертной казни вообще…» Это писал человек, который станет палачом и царя, и тех же либералов, и всего русского народа. Интересно, сам-то он вспомнит о своем «гуманизме» 6–7 лет спустя?

Помощницей Свердлова во всех делах стала супруга. Она выступала и связной, и шифровальщицей. Ее даже и правоохранительные органы не воспринимали как жену. Питерское Охранное отделение сообщало, что «К.Т. Новгородцева оказывала «товарищу Андрею» активное содействие в партийной работе, выразившееся в получении на ее имя партийной корреспонденции Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии и исполняла при Свердлове обязанности секретаря».

Да и то сказать, отношения в революционной семейке царили, мягко говоря, своеобразные. Чтобы не рисковать самому, Яков Михайлович не спешил идти на переданные ему явки, а сперва посылал туда беременную жену. А если ее не возьмут, значит, «чисто», тогда уж она от его имени договаривалась о прямых контактах. Но, несмотря на все меры предосторожности, особо разгуляться в Питере беглому не дали. Он успел здесь поработать всего полтора месяца. 14 ноября 1911 года взяли обоих, Свердлова на улице, а Клавдию дома, когда она, вернувшись с работы, села зашифровывать очередное его донесение в ЦК.

Но меры пресечения для арестованных вновь получились очень и очень мягкими. За недостаточностью улик. Новгородцеву продержали три месяца под следствием. В ее деятельности «секретаря» особого криминала не нашли. Опять же и «непраздная». И ограничились ее высылкой из столицы на родину, в Екатеринбург, под гласный надзор полиции. В связи с приближающимися родами Яков Михайлович часто писал ей из тюрьмы. Как она вспоминала: «Из его писем было видно, что он прочел много специальной медицинской литературы. Он давал мне в письмах квалифицированные советы по гигиене, по уходу за грудными детьми. И одновременно подробно разбирал проблему брака и рождения вообще, ссылаясь на Платона, Томаса Мора, Льва Толстого, на современных социологов».

Правда, столь трогательная забота о женушке и будущем отпрыске не мешала Свердлову прилагать длиннющие списки литературы, которую нужно переслать для него – книги Бебеля, Баруха Спинозы, Маркса, Лассаля, Финна, Парвуса, Бернштейна, однотомник Гейне на немецком языке и вообще «побольше немецких книжек». Тот факт, что любимая супруга осталась без работы, а книги стоят недешево, его, судя по всему, не очень волновал. Как и то, что у женщины накануне родов и сразу после них есть несколько другие дела, кроме хождения по книжным лавкам. 4 апреля у них родился сын Андрей, а 5 мая состоялось решение министра внутренних дел – Свердлова сослать в Нарымский край на 4 года.

Довезли его до Томска, откуда следовало плыть по Оби в Нарым. Меры охраны были совершенно детскими. Уже с дороги или из томской пересыльной тюрьмы Свердлов установил связи со здешней колонией ссыльных, договорился, чтобы ему организовали побег. 18 июня при посадке на пароход «Колпашевец» на пристань подошел ссыльный Туркин. «Товарищ Андрей» собирался удрать «со всеми удобствами», даже чтобы не утратить при этом собственного имущества! И Туркину предстояло взять его чемоданчик. Пользуясь суматохой на пристани, Свердлов нырнул в толпу пассажиров и провожающих и был таков. Но Туркина, отирающегося возле вещей этапируемых и пытавшегося прихватить чемодан, задержали.

Яков Михайлович тем временем исчез, успешно добрался до условленной «крыши» и спрятался. И все же от побега ему пришлось отказаться. Что в советской литературе свалили на врагов-меньшевиков. Вот, мол, сволочи, не снабдили «героя» деньгами и паспортом. В действительности история выглядела чуть иначе. Далеко не героически. Свердлов и впрямь готов был улизнуть, однако томская колония ссыльных возмутилась – ведь в таком случае он подставлял Туркина. Именно поэтому ему не дали денег и документов и вынесли решение отменить побег. Ему волей неволей пришлось подчиниться.

Тогда Свердлов решил разыграть комедию. Деньгами ему товарищи по партии все-таки помогли, но только на проезд до Нарыма. И 22 июня он по почте отправил томскому инспектору письмо – что сошел с парохода «Колпашевец» купить что-нибудь на дорожку, «случайно опоздал» и со следующим пароходом «Василий Плещеев» отбывает «в город Нарым, где и явится к местным властям». Конечно, власти на такое объяснение не клюнули. Осерчали. На следующей же пристани, в Колпашево, его сняли с парохода и посадили к каталажку в селе Тогур. Доложили томскому губернатору Грану, и поскольку за Свердловым уже числился один побег и попытка второго, он сделал единственное, на что имел право. Назначил для поселения самое отдаленное и глухое место, чтоб выбраться потруднее было – село Максимоярское (ныне Белый Яр) на притоке Оби реке Кеть.

В Тогуре содержали Якова Михайловича вольготно – что такое сельский околоток с единственной камерой? Местные ссыльные к нему толпами в гости ходили. Он им о положении в России рассказывал, желающих бежать консультировал, связи давал. И просил подготовить ему самому побег из Максимоярского. Но сделать это оказалось не так-то просто. Туда добирались на лодках, по берегам – глухая тайга и болота. Уже и осень была на носу. Вскоре, оценив ситуацию, Свердлов отписал товарищам, что зимой бежать нечего и думать – это можно было сделать только на лыжах, а на лыжах он не ходок. 600 верст по зимней тайге не шутка, пропадешь ни за грош. Поэтому, мол, бежать надо только летом, на лодках…

Максимоярское, или, как его еще называли, Максимкин Яр, было селом, затерянным в диких болотистых местах, оторванным от мира. Сюда и товары редко завозились, местное население порой страдало от перебоев с продуктами, питалось картошкой, черным хлебом и выловленной в реке рыбой. Но для Свердлова самым тяжелым фактором стало одиночество. В данный момент он здесь оказался единственным ссыльным. Правда, он и с местными жителями сразу перезнакомился, принялся налаживать приятельские отношения. Без дела его натура не могла. Хватался за все подряд. Взялся давать уроки хозяйке дома и еще одной девице, готовя их «на учительниц», усердно лечил остяков (не имея никакого медицинского образования) и прослыл среди них «доктором», задумал даже организовать самодеятельность и поставить с молодежью чеховского «Медведя».

Интересно отметить, что максимоярский священник о. Павел (Покровский) был первым, кто увидел в энергичном и контактном Свердлове нечто нехорошее. Черное, нечистое. А ведь Яков Михайлович был тут далеко не первым «политическим». И, вроде, никакой агитации не вел, никакой революцией крестьян не соблазнял. Но почему-то выделил его о. Павел. В проповедях предостерегал людей от общения с ним, называл его «искусным ловцом человеков в сети диавола». Ну да на открытые изобличения «товарищ Андрей» ответил по-своему. Подговорил неграмотных старшин четырех остяцких родов и от их имени написал донос на священника. Дескать, пьянствует, служит плохо, остяков обижает. А вместо подписей старшины поставили под кляузой свои родовые значки-тамги. Хотя, может, и сам Свердлов их нарисовал, кто проверит в Томске, за тысячу километров?

Но поединок между Яковом Михайловичем и о. Павлом так и остался незавершенным. В Максимоярском Свердлова в первый раз (но не в последний) прихватила совершенно непонятная болезнь. Депрессия, бессонница, апатия. Впервые в его письмах сквозит не то что хандра, а откровенная паника. 20 декабря он пишет: «Ночь почти не спал… Голова работает так плохо, что не сразу смог решить задачки пустяковой, которую задал своим ученицам, прервал занятия и отпустил их. Вчера было так плохо, что охота была заплакать, заохать, не мог заснуть, напрягал все усилия, чтобы не распуститься, сдержал себя…» Через пару дней: «Ночь не спал, к вечеру стало еще хуже… Лихо мне, ох как лихо! И ни одной близкой души, хоть пропади совсем, и не узнает никто скоро…»

Может быть, он симулировал или сгущал краски, чтобы ему помогли вырваться из «дыры»? Мне представляется, что нет. Что ему действительно стало там плохо. Он описывал такое свое состояние уже и позже, постфактум, когда все было позади, и надобность в симуляции отпала. И знаете, какое складывается впечатление? Что он уже не мог существовать без кипучей деятельности, без готового подчиняться и повиноваться ему окружения. И, несмотря на присущую ему колоссальную энергию, он как будто и черпал ее извне! От окружающих! А в Максимоярском даже при попытках вести «общественную» работу оказывалось не то. Необходимой ему отдачи он не получал. И стал чахнуть, загибаться.

Однако пропасть ему, конечно, не дали. Вся колония ссыльных, получая из Максимоярского отчаянные крики души, экстренно и во весь голос забила тревогу.