Однажды ранним утром - до начала работы - Егоров пошел вверх по течению ручья. Он часто совершал такие прогулки, называя их про себя "персональной разведкой". Он искал алую глину, по которой струится голубая вода. Искал упорно - и на Урале, и здесь. Но не находил. Ручей круто сворачивал на юг, долина расширялась. В пределах видимости не было никаких следов алой глины, и Алексей уже хотел было повернуть обратно. Впереди, в нескольких шагах что-то блеснуло. Гам виднелась свежая галечная осыпь. Егоров приблизился, вгляделся и ахнул: над осыпью, в глубокой лунке лежали самородки. Одни были чистые, другие спаянные с кристаллами кварца. Это на языке золотоискателей называлось "карманом" редкостной величины. Егоров скинул с плеча карабин, стянул рубаху, расстелил... На пропотевшей ткани разместилось тридцать девять самородков. Самый крупный был с гусиное яйцо, самый маленький - с лесной орех. Алексей собрал золото, сложил в брезентовую сумку и поспешил к лагерю. Руки у него слегка дрожали. Сумка имела вес немалый - на прикидку около полупуда. Там уже готовили завтрак. Егорова спрашивали, не подстрелил ли он какой-нибудь дичины - всем хотелось свежего мяса. Он отмахивался, шагая к палатке начальника партии изыскателей. Тот сидел на бревне, положив на колени планшет, и что-то писал. Егоров достал из палатки кусок брезента и высыпал на него содержимое своей сумки. У начальника изо рта вывалилась трубка. Через минуту к палатке сбежался весь лагерь.
      Начальник уже обрел прежнюю невозмутимость, взвесил самородки, сложил в специальную сумку, опечатал. Потом сказал Алексею: "Где? Показывай!"
      Жилу нашли. Она оказалась громадной.
      ...Геологоразведочный институт. Алексей думал, что окажется на первом курсе самым старшим. Но ошибся. Взрослых было немало. Егоров выглядел значительно моложе своих тридцати четырех, а в аудитории сидели и люди под сорок.
      Алексей учился прилежно. Но его больше всего интересовали те предметы, которые хоть в какой-то мере могли помочь раскрытию тайны голубой воды. Особенно увлекся он горными породами, обладающими слабой радиоактивностью - сердоликом и другими, а также минеральными водами. Он с удовлетворением узнал, что нарзан, боржоми и прочие целебные воды теряют многие полезные свойства при перевозке и длительном хранении. Это уже было похоже на голубую воду. Егоров провел самостоятельное исследование ионов и точно определил продолжительность их существования в разных условиях. Потом он проделал несколько экспериментов с серебром и убедился, как церковники получали "святую воду": даже ничтожное содержание серебра в самой обычной воде предохраняло ее от порчи в течение многих недель. И все же до разгадки тайн "голубой воды" было далеко. К тому же произошло событие, которое на время отодвинуло все эти проблемы.
      Однажды Алексей - дело было на каком-то скучном общефакультетском собрании - почувствовал чей-то взгляд. Взгляд был ощутим, как прикосновение. Егоров поерзал на скамейке, не выдержал и обернулся. Он увидел тоненькую темноволосую девушку. Глаза ее были такие синие, такие большие и чуть оттянутые к вискам, что Алексей сразу узнал Сеню - Ксению, дочку Анны, потому что только у нее и никого другого могли быть такие глаза. Рот у Егорова открылся и принял форму ижицы. Алексей мгновенно так поглупел, что Сеня прыснула, а председательствующий на собрании строго постучал карандашом по столу. Перебраться к Сене Егоров не мог, а поэтому стал размышлять, искоса поглядывая на нее. "Как она попала сюда? Видимо, учится, гостей на такое собрание не заманишь... Почему же я прежде ее не видел? А она стала совсем взрослой... и очень красивой. Просто удивительно красивой... Сколько же ей лет? Тогда было, кажется, двенадцать. Значит, сейчас около двадцати. Может, и замуж вышла... Такие в девках не засиживаются". Алексей теперь поглядывал на Сеню почти сердито. Сердце его ужалила ревность - совершенно беспричинная, потому что, во-первых, он ничего не знал о Сене, а во-вторых, ревновать не имел никакого права. Он и сам это понимал, но продолжал злиться. Таким нахмуренным он и подошел к девушке после собрания. А она глянула светло, лукаво и сразу все поняла. Егоров в несколько минут узнал, что Анна вышла замуж "за Коноплева из ОГПУ, да ты его должен помнить..." и уехала с ним в Среднюю Азию, "а там ужасная жара и скорпионы, б-р-р", что в городке многое изменилось, не узнать - по соседству строят огромный завод, что Ксения учится на первом курсе, а живет в общежитии на Стромынке, что ей очень нравится в институте и вообще в Москве. Девушка вдруг прервала свое щебетание, серьезно глянула на Алексея и сказала:
      - А я ведь в этот институт пошла из-за тебя. Верно, верно... - Она даже башмачком притопнула для убедительности. - Помнишь, ты рассказывал о "волшебной воде"? Я тогда была просто потрясена тем, как ты говорил о великой пользе для людей, которую дает твоя находка. Ты был таким яростно-воодушевленным, что совершил переворот в моих намерениях. Я собиралась стать художницей, неплохо рисовала, а тут передо мной словно приоткрылась завеса над замечательным миром поисков и находок. Ведь это прекрасно - искать и находить, правда? Ну, вот... Так мы и встретились... А ты... ой, что это я так... Наверное надо говорить "вы" - старшекурсник и вообще... Только я так много о вас думала все эти годы, что встретила - и как со старым другом...
      Егоров возликовал, услышав эти замечательные слова "так много думала" и поспешил закрепить сердечное и непринужденное обращение на "ты".
      - Мы же студенты, Сеня... Или ты уже так себя не зовешь? Ну, не в том дело... Все студенты - на "ты"... А мы к тому же и в самом деле не первый год знакомы.
      - Ну, и хорошо... А "Сеня" я только для мамы. Она привыкла. И для тебя тоже, если хочешь... Только чтобы никто больше не знал, ладно? Так я хотела спросить: ты открыл тайну "голубой воды"? Ездил? Отдавал на анализ? Я ничего не слышала об этом и не читала... Или это секрет?
      Егоров рассказал все. Выслушав и глянув на свежий шрам у мизинца, Сеня тихонько спросила:
      - И что же теперь? Ты решил отказаться?..
      - Что ты! Никогда! Но надо провести эксперимент на месте. Только так! А уж потом - самое тщательное исследование и голубой воды, и алой глины.
      - Да, ты же не сказал, что дал анализ этой глины? Тебе сообщили?
      - Сообщили месяца через три, что это минерал из группы каолиновых глин и промышленного значения не имеет. Вот и все...
      Егоров проводил Сеню до общежития. Потом они побывали в кино - вдвоем. Встречались все чаще, и уже подруги махнули на Ксению рукой. А у Алексея и Ксении после двух-трех встреч возникло странное чувство: словно они и не расставались на несколько лет. У них и мысли как будто сделались общими, как бывает у очень близких людей - один начинал фразу, а другая тут же завершала ее, и обоим было необычайно легко друг с другом. Егорову - а Ксении тем более - все было ясно. Но он медлил, не делал решительного шага. Его пугала разница в возрасте: четырнадцать лет, не шутка... Правда, ему на вид было не более двадцати пяти, но то на вид...
      В конце апреля они шли по узкому, шумному Арбату. У Театра имени Вахтангова женщины продавали маленькие букетики подснежников. Егоров не заметил цветов: он их никогда и никому не дарил, такое ему просто не могло прийти в голову. И был несказанно удивлен, когда Ксения купила букетик и сказала, лукаво поглядывая на Алексея: "Почти никакого запаха, а все-таки аромат весны... Или только кажется?" Через несколько дней Егоров шел на обычное место встреч - у памятника Гоголю, - с букетом нарциссов. Он держал их головками вниз, как веник. И протянул букет Ксении так, словно с великим облегчением освободился от тяжкой ноши. Девушка тихонько засмеялась. Они прошли молча до середины бульвара. Ксения остановилась, оглянулась и быстро поцеловала Алексея...
      ...Они прожили в преобразившейся до неузнаваемости комнатенке Егорова (теперь это была КОМНАТА, потому что в ней хозяйничала Сеня) всего месяц, а потом разъехались на практику: он в Липецкую область, а она в Казахстан. Он возвратился первым, убрал их жилище, вылизал до блеска. А Сеня сказала, оценив его старания: "Спасибо, Алеша... Вот не думала, что ты такой заботливый..." И добавила со вздохом: "Даже самые лучшие мужчины могут превратить любую комнату в казарму... И ведь ничего с места не тронул, а вот поди ж ты..."
      Первого июня 1941 года они вместе выехали в Белоруссию. Егоров уже год назад получил диплом, Ксения должна была получить его будущей весной. И она - в шутку - называла Алексея "мой господин, повелитель и начальник экспедиции". Им предстояло установить, каковы перспективы только что обнаруженных залежей горючих сланцев, целесообразно ли начинать промышленную разработку. Экспедиция состояла из них двоих. Рабочих, если понадобится, они должны были найти на месте...
      5
      ...Танки Гудериана прошли через районный центр к Орлу на рассвете. Фронт гремел где-то на востоке.
      Зыбин решил выждать и обдумать план своих действий. Ведь в районе его знали как порядочного человека. То, чего он с таким трудом в течение многих лет добивался, теперь должно было обернуться против него.
      Положение его в самом деле было сложным. Он наконец-то дождался того часа, когда мог стать самим собой, получить с помощью немцев власть, а потом, возможно, и богатство. И - главное - мстить! Мстить за все: за отобранную мельницу, за скитанья по лесам с обрезом в руках и ножом у пояса, за тюрьму, за годы страха и притворства. Но как доказать немцам свою ненависть к коммунистам, свою готовность служить им? Помог случай. Зыбин узнал, что исчезнувший было надолго Снетков уже успел войти в доверие к гестаповцам. Подкараулив его как-то на окраине города, Зыбин попросил помочь ему. И Снетков не отказал.
      Зыбин стал начальником полиции, а Снетков его помощником. Немцы сразу поняли, что Зыбин, отлично знающий район, все лесные дороги, все укромные места, а главное - людей, будет для эсэсовских карателей сущим кладом...
      Теперь Зыбин имел настоящую власть. Он был волен над жизнью и смертью любого человека в районе, потому что даже пустякового подозрения в "нелояльности" или тем более в связях с "бандитами", как немцы называли партизан, было достаточно, чтобы заподозренный попал в гестапо, а оттуда на виселицу. Зыбин и сам мог убить почти любого. Причина? Да что угодно: попытка сопротивления, попытка к бегству. И он упивался этой властью, он видел, как люди, при встречах с ним, бледнеют и опускают глаза...
      Правда, над Зыбиным были немцы. Их, в особенности гестаповцев, предатель сам боялся. Страх стал особенно велик после того, как каратели, посланные на ликвидацию партизанского отряда, окружили пустой лагерь, в на обратном пути сами попали в засаду, потеряли семнадцать человек и пулемет. Зыбин с содроганием вспоминал белые от бешенства глаза начальника гестапо. И висеть бы самому изменнику на столбе в подвале, да на одной из указанных им явок захватили подпольщиков, нашли радиоприемник, оружие, листовки. И Зыбин вернул доверие фашистов.
      О положении на фронтах он узнавал от немцев. Сведения были обнадеживающие: вот-вот возьмут Москву, Ленинград в кольце блокады, захвачены Одесса, Севастополь, вся Белоруссия, почти вся Украина. Да и устраивались немцы основательно, по-хозяйски - значит надолго. Но однажды Зыбину принесли листовку, отпечатанную в подпольной типографии. В этой листовке говорилось о разгроме немцев под Москвой. Зыбин поначалу не поверил. Потом увидел, что начальство свирепеет день ото дня, и понял: в листовке были точные сведения. Да и партизаны продолжали действовать, несмотря на карательные экспедиции немцев с участием полицаев. Это было тоже страшно. Может быть, даже страшнее неудач гитлеровской армии на фронте. "Куда ни кинься, - либо петля, либо пуля", - сказал он однажды Снеткову. "Ничего, Гриша, мы немцам еще вот как пригодимся. Не боись, на худой конец и в Европе проживем. А вот ежели энкаведисты нас когда-нибудь настигнут или партизаны изловят, то тогда все... Тогда молись богу, ежели веруешь... Пощады нам ожидать не приходится..."
      В начале лета Зыбин узнал, что приговорен партизанским трибуналом к смертной казни. Он было посмеялся: "Заяц осудил, белка приговор в исполнение приведет..." Но через несколько дней в доме взорвалась-брошенная в окно граната. Зыбин уцелел чудом: успел выскочить в чулан и распластаться на полу. Двое полицаев, охранявших дом, бесследно исчезли. Позже их нашли в канаве, Оба были заколоты. Зыбин удвоил охрану. Но понял, что обречен. И стал готовиться к бегству.
      6
      - Мины вы, конечно, уже знаете разные: противотанковые и противопехотные, фугасные и осколочные, шрапнельные и сигнальные. Знаете, что без взрывателей всякие мины не опасны. Вот эта, например, - сержант Полуянов, единственный в отряде опытный сапер, приподнял носком сапога плоскую противотанковую мину, - лежит себе, и проку от нее, как от коровьей лепешки. А с взрывателем - страшная штука и для танка, и для автомобиля, так? Значит, главное в нашем деле - правильно выбрать и установить взрыватели. И еще, конечно, замаскировать мины. Вот, смотрите...
      На широкой ладони сержанта блестели латунные цилиндры взрывателей. Он обстоятельно и неторопливо рассказывал партизанам, в большинстве незнакомым с минно-подрывным делом, о маркировке наших и трофейных запалов, о внешнем различии, о технике установки. Полуянов был мастером разных хитрых минных ловушек и при каждом удобном случае проводил занятия со всеми желающими. Сейчас случай выдался - удобнее некуда. Через небольшое время предстояло провести диверсию на железной дороге.
      Егоров сидел поодаль на поваленной ветром березе. Солнце пригревало почти по-летнему, но время от времени налетал холодный ветерок. Острые бледно-зеленые иглы молодой травы повсюду пробивали бурый слой палой листвы. На дальнем краю широкой поляны лес был полосатым: понизу шел кустарник с совсем светлой, как салат, зеленью; выше - белые, атласные стволы берез и едва распустившиеся, еще маленькие листья, более темные, чем на кустарнике; еще выше - зубчатая полоса вершин старых елей. Все деревья уже оделись, и только дубы стояли голые, черные. На корявых ветвях кое-где еще держались коричневые прошлогодние листья, жесткие, как жесть.
      Слушая вполуха сапера, Егоров думал о своем. Он вспомнил, как в такой же солнечный день они с Ксенией шли в толпе пассажиров из разбитого бомбами эшелона вдоль железной дороги, как их остановили у моста через какую-то речушку. "Дальше нельзя. Немцы десант сбросили", - сказал командовавший на переправе капитан. Пассажиры стали настаивать, кое-кто попытался перейти мост, но красноармейцы не пропустили. "Да поймите вы, что там бой идет, - капитан устало усмехнулся, - куда же вы, безоружные, неумелые полезете? Под огонь? Перестреляют, как цыплят... У вас же здесь женщины, дети... Уничтожат десант, тогда пойдете. А может, и эшелон подойдет..."
      За речкой, за лесом слышалась частая стрельба, потом раздались негромкие взрывы, и сразу же из-за деревьев выбежали люди в коротких серых куртках. Красноармейцы попрыгали в окопы на том берегу, оглушительно затарахтел пулемет, стоявший на краю моста. Немцы (Егоров понял, что из леса выбежали именно немцы) заметались по широкой луговине. Они стреляли из куцых черных автоматов. Егоров услышал совсем близко короткий свист, прыгнул вперед и толкнул Ксению, заставил ее лечь за бугор...
      Бой вскоре кончился. К мосту подкатила дрезина, и приехавший на ней пожилой майор сообщил, что вскоре подойдет эшелон...
      Доехали до Днепра и остановились. А потом началось такое, что события потеряли связь друг с другом. Они возникали в памяти, как кадры разорванной киноленты. Вот немецкие танки бьют из орудий и пулеметов по мечущейся толпе людей, в которой смешались беженцы и красноармейцы... Вот Егоров в упор стреляет из карабина в немца (откуда взялся карабин непонятно) и, схватив за руку Ксению, бежит к кустарнику зигзагами, как заяц. Вот они с Ксенией бредут по проселку, а на северо-востоке гремит бой. Слева показываются немцы, стреляют. Беглецы скатываются в овраг, пули щелкают по веткам, листья сыплются дождем. Но немцы не преследуют... Группа красноармейцев. Командует молодой белобрысый лейтенант. Ксения перевязывает тяжелораненого. Он стонет: "Сестрица... испить бы..." Пить ему нельзя - рана в живот. Его несут на носилках, сделанных из двух жердей и плащ-палатки. Ксения шагает рядом. На левом боку у нее санитарная сумка, на правом - пистолет. А у Егорова уже не карабин, а трофейный автомат... Сколько они прошли по территории, захваченной врагом? От Смоленщины до Орловщины... Километров двести... И вот - партизанский отряд. Ксения медицинская сестра, а он - командир разведки. Десять месяцев идет война. Восемь месяцев они в партизанском отряде "Мститель". Зима была трудной, теперь легче...
      - Сюда, сверху, закладываем нажимной взрыватель. Вот он. - Полуянов показал взрыватель и положил его на пенек. - А сюда, сбоку, надо поставить натяжной. Видите - колечко. К нему привязывается тросик, а другим концом закрепляется в земле за якорек - палочку или железку какую-нибудь. Расчет какой? Танк, грузовик или иная машина пройдет, нажимной сработает - взрыв. Человек наступил - молчит мина, потому что взрыватель на большой вес рассчитан. А ежели кто попробует мину вытащить, дернет за тросик натяжной сработает. Тоже взрыв. В таких минах натяжные и спусковые взрыватели называются страховочной системой неизвлекаемости. А теперь потренируйтесь: вот нажимной, вот натяжной. Да не бойтесь, эти взрыватели разряжены...
      ...Отряду пришлось менять базы, а подпольщикам - явки. И кое-кому из города и сел уходить в лес. Один из работников райисполкома оказался предателем, пошел на службу к немцам. Кое-что он знал. У подпольщиков были потери именно из-за этого предательства. Фамилия изменника оказалась Егоров. Мало ли Егоровых в стране...
      Алексей увидел своего врага в деревне Мякинино. Туда неожиданно нагрянули немцы и полицаи - большой отряд. Разведчики укрылись на чердаке. Егоров глянул в окошечко и обомлел: у сарая на противоположной стороне улицы стоял тот, с кем Алексей встретился в доме лесника. На виске белел шрам. Предатель внимательно и подобострастно слушал немецкого офицера. Егоров потянул к себе автомат. Красный туман ненависти застлал глаза. Но сильный толчок в бок вернул Алексея к действительности. "Ты что, рехнулся? - Комиссар отряда забрал автомат, оттер Егорова от окошка. - Забыл нашу задачу? Забыл, что мы должны доставить в отряд? А этим, - комиссар кивнул в сторону улицы, - все равно не уйти. Но всему свое время..." Так и ушел в тот раз враг невредимым. А комиссар Зимогоров еще не раз снимал с Егорова стружку...
      Из ельника вынырнул один из разведчиков, подошел к Егорову.
      - Дрезина третий раз прошла, товарищ командир. Интервал - полчаса...
      - Ладно, продолжайте наблюдение. Патрули вдоль полотна не проходили? Значит, перед появлением на перегоне эшелона выйдут... Мы сейчас двинемся к насыпи. Подойдем - посигналим.
      Разведчик беззвучно исчез за деревьями. А Егоров подошел к партизанам. Они осматривали оружие, укладывали в мешки мины и коробки с толом. Полуянов приготавливал взрыватели, рассовывал их по карманам.
      - Думаю, так надо сделать, товарищ командир: две мины поставим с замедлением на 5-6 секунд, две - на мгновенное действие. Расстояние между ними - метров сто пятьдесят. Взрывы будут почти одновременными, если скорость поезда километров шестьдесят. Те, что впереди, подорвут паровоз, а другие сработают как раз под серединой эшелона...
      - Ты, как всегда, прав, сержант Полуянов...
      Партизаны редкой цепочкой двинулись к железной дороге. В негустом осиннике на краю леса остановились, и Полуянов протрещал по-сорочьи. В стороне зашевелилась забытая кем-то копна сена, блеснул ствол карабина и показался разведчик, обвешанный космами сухой травы. Он показал, где до времени укрыться подрывникам и группе прикрытия. Вскоре с запада послышался шум мотора, застучали на стыках колеса, и мимо притаившихся партизан прошла на малой скорости дрезина. На ней сидели десять автоматчиков. Два пулемета были направлены на лес. Дорога чуть дальше изгибалась крутой дугой. Дрезина скрылась. Бойцы прикрытия быстрым шагом двинулись к повороту, а Полуянов поднялся на насыпь, показал, где выбирать щебень. Через несколько минут были выкопаны неглубокие ямы. Полуянов выровнял дно, положил плоские камни, на них связанные бечевкой бруски тола, а сверху - мину. Закрепил все это колышками, ввернул взрыватели. Потом засыпал щебнем и заровнял. Никаких следов установки мин не было видно ни с рельс, ни с кромки насыпи.
      Теперь следовало уходить и ждать. Партизаны тщательно уничтожили все следы своего пребывания у железной дороги и двинулись в путь. Метрах в пятистах от полотна остановились. В просвет между деревьями виднелась верхушка высокой насыпи.
      - Ежели дрезина снова пойдет - считай, что труд даром пропал. А вот если пеший патруль - значит, жди эшелон...
      - Труд у нас, Полуянов, невелик... Вот первомайский подарочек бы немцам преподнести - это дело.
      Солнце опустилось к самой насыпи. Все знали, что с наступлением темноты поезд вряд ли пустят на перегон. И тут в просвете между деревьями мелькнули силуэты.
      - Ого, сильный патруль... Все в касках, значит, солдаты, полицаев нет...
      Полуянов говорил шепотом, словно немцы могли услышать на гаком расстоянии. Едва прошел патруль, как показался другой, шедший в противоположном направлении. Дальний гудок паровоза был слаб, едва слышен, но для партизан прозвучал, как гром. Снова потянулись минуты тишины и, наконец, застучали-запели колеса, все ближе, отчетливее...
      - Надо уходить. Да побыстрее... Жуков и Маргасов - в передовое охранение!
      Егоров знал, что немцы немедленно организуют облаву. Знали это все партизаны. Но двигались неспешно. Ждали. И дождались. Первый взрыв показался слабым. Но потом будто небо раскололось над железной дорогой взметнулась стена огня, что-то с воем и свистом проносилось над лесом. И еще долго позади трещало, ухало, ввысь поднимались красно-желтые султаны пламени и снопы искр...
      ...Подрывников и разведчиков в отряде встретили, как героев. Но, поздравляя их, командир и комиссар казались озабоченными. Отойдя в сторону, Зимогоров тихонько сказал Алексею: "Путь на базу отрезан. По дорогам движутся бронетранспортеры и грузовики с пехотой. Похоже, что нас выследили и намереваются взять в кольцо. Пока свободен только маршрут номер пять..." Маршрутом номер пять в отряде называли дорогу через огромное болото. Почти непроходимое. Но была одна тропка... Сухим, жарким летом она могла стать торным путем. Но весной, когда только что стаял снег и все вокруг напоено влагой, эта тропка скорее всего превращалась в ловушку. Так это или нет - никто в отряде не знал. Перед командованием стояла проблема: принять неравный бой и попытаться прорваться к базе или же уходить по маршруту номер пять. И то, и другое могло привести к гибели. Времени для разведки болотного варианта не было. На кратком совещании решили: идти маршрутом номер пять, заготовить и раздать всем шесты. Всем, кроме пулеметчиков. Их должны страховать идущие впереди и позади.
      ...Справа и слева в темное небо взмывают ракеты. Мертвенный зеленоватый свет выхватывает на несколько мгновений из мрака жесткую осоку, тусклые зеркальца воды, хилые больные деревца на кочках. Справа и слева немцы. Каратели. Впереди - топь. Под ногами хлюпает, пружинит тонкий покров переплетенных трав над бездной... Островок. Можно передохнуть. Дальше самое страшное. Окна-чарусы. Днем они выглядят, как ровные зеленые лужайки. Приветливые, милые. Но стоит ступить шаг, другой, как брызгает из-под ног вода, проваливается предательская лужайка, и уходит человек в бездонную глубину. Ухватился за траву, а она рвется. Засасывает безжалостная чаруса. И следа не остается - через несколько часов смыкается зеленый покров...
      Медленно, медленно, нащупывая шестами дорогу, идут передовые. Вот сорвался один. Грудью лежит на шесте, но трясина тянет. Не помог бы и шест, но летят связанные пояса, хватается гибнущий. Товарищи, найдя надежные кочки, тянут его, дышат хрипло. Неохотно выпускает жертву чаруса. Трясина булькает, чмокает и, наконец, сдается... А вот тут уже не пройдешь. Вот она, ловушка... Идти назад - как раз к рассвету поспеет отряд. Немцы встретят партизан на краю болота. Это гибель. А впереди топь. И тут Егоров решился. Он взял шест у Ксении, связал со своим. Связал еще два шеста. Положил рядом, как рельсы. И пополз, Шесты держали. Скомандовал: "Подавай еще!". Так, в темноте шагнула через бездну хлипкая гать. Все шесты пошли в дело. Но отряд перебрался. Никто не утонул. И даже пулеметы перетащили. А гать разобрали. Чтобы враг не догадался, как перешли партизаны болото без моста.
      На рассвете встретили слабенький заслон. Немцы выставили его здесь так, для порядка. Каратели и предположить не могли, что партизаны решатся ночью лезть в болото, считающееся непроходимым. В коротком бою разгромили заслон, уничтожили десяток полицаев. Никто из партизан не погиб, но двое были ранены - Ксения легко, пуля пробила плечо насквозь, не задев кость, а комиссар Зимогоров тяжело. В живот, осколком гранаты...
      Впереди было тридцать с лишним километров трудного пути - по лесам и оврагам. Там - главная база. Там радиостанция. Там огромная поляна, на которую садятся самолеты, прилетающие с "Большой земли". Там партизанский госпиталь, где сложную операцию не сделают, но первую помощь окажут. А потом, по воздуху - в полевой госпиталь, а может, и в Москву... Но еще надо дойти, донести комиссара. Ксения держится молодцом, только побледнела от потери крови. Сама сделала Зимогорову перевязку. Шли весь день, а отшагали только половину пути. Трудно пробираться по чащобам, без дорог. Обессилели. Надо было передохнуть, но как поступить с комиссаром? Ему становилось все хуже. Он уже был без сознания. И все-таки приходилось сделать привал до рассвета...
      ...Зимогоров умирал. Запали виски, кожа на лице, на руках пожелтела. После отдыха шли быстро, часто менялись у носилок. Но до главной базы еще оставалось километров десять - три, а то и четыре часа пути.
      Партизаны миновали один овраг, спустились по крутому склону в другой. Солнце поднималось, лучи его проникали сквозь негустую еще листву. Егоров глянул влево, и у него перехватило дыхание: в зелени сверкнула и исчезла алая полоска. Алексей шагнул в сторону, вгляделся. Да, узкий треугольник, словно язык пламени, поднимался вверх по откосу. В два прыжка Егоров добрался до цели: так и есть, голубая струйка стекает на дно оврага...
      - Стой, стой! Остановитесь же...
      - Ну, чего там еще? Спешить надо, каждая минута может Зимогорову жизни стоить...
      - Никуда не надо идти. Теперь он - спасен...
      - Как это "спасен"? Кто его вылечит?
      - Я вылечу. Вернее - голубая вода.
      - Какая еще вода? Ты что, рехнулся? Пошли, ребята!
      - Стойте! Поворачивайте с носилками сюда. Я ручаюсь - Зимогоров будет жить.
      В голосе Егорова была такая сила, такая непреклонная воля, что носилки качнулись и повернули к источнику. Партизаны остановились у алого треугольника.
      - Вот это, что ли? Вроде попа, выходит, станешь действовать? Побрызгаешь святой водичкой - и все хвори долой? Ты это брось. Егоров, Не до шуток...
      - А может, и правда - целебная вода? Он ведь ученый человек, Егоров-то...
      И тут Алексея осенило. Он попросил Ксению снять повязку с плеча, показать рану товарищам.
      - Видите? А сейчас останутся только рубцы. Тогда поверите? Как думаете, стану рисковать здоровьем и жизнью жены? Ну, тогда отвернитесь, ей же раздеться придется...
      Ксения сняла гимнастерку, стянула через голову рубаху - мужскую, солдатскую: Егоров зачерпнул голубой воды, смочил раны. Ксения тихонько ахнула. На краю круглого отверстия на сливочно-нежной коже вскипели пузырьки.
      - Больно?
      - Немного... щиплет, но терпеть можно.
      Рана на глазах начала затягиваться. Узкое входное отверстие. А выходное - широкое - осталось почти прежним. Тогда Егоров велел Ксении лечь набок у глубокой выемки, куда сбегала голубая вода, и погрузить в теплую влагу раненую руку. Он видел, как золотые змейки оплетают белое тело. Прошло несколько минут. Алексей напряженно вглядывался и видел, что ран уже нет. Но он продержал жену в целительной ванне еще некоторое время. Потом Ксения поднялась, глянула на свое плечо и васильковые ее глаза стали совершенно круглыми.
      - Все... Ты победил, Алеша...
      Ксения натянула рубашку, подвернула рукав. Ксению окружили, рассматривали свежие шрамы, кто-то, не поверив глазам, потрогал осторожно. На него прикрикнули. И сразу же стали раздевать комиссара. Спешили, толкались. В восемь рук подняли Зимогорова, положили в воду. Он дышал трудно, с хрипом. Кто-то сказал: "А осколок-то у него там... в животе... разве можно оставить?" И Егоров подумал, что это в самом деле может помешать действию голубой воды. Прошло полчаса. Желтизна с лица комиссара сошла, синие прежде губы порозовели. Зимогоров застонал. Сознание еще не вернулось к нему, но он что-то произнес в забытье. Артамонов нагнулся, прислушался. "Пить просит..." И тут Егоров понял, что надо делать: он вытащил кружку из вещевого мешка, набрал голубой воды, отпихнул пытавшегося помешать командира, разжал Зимогорову зубы и стал понемногу вливать ему в рот "влагу жизни". Комиссар глотал. Дыхание его было уже ровным, спокойным. Алексей влил в него три кружки и услышал, как Ксения сказала: "Осколок..." Не оборачиваясь, Егоров спросил: "Что? Какой еще осколок?" И услышал в ответ удивительные, необыкновенные слова: "Осколок показался, выходит из раны..." Алексей отшвырнул кружку, повернулся и увидел, что Ксения, погрузив руку в воду, что-то делает - очень трудное. Спина и даже затылок у нее были напряжены. Вот она выпрямилась, в пальцах у нее корявый плоский кусок металла величиной с пятак...
      Зимогоров вскоре пришел в себя. Все видели, да и сам он чувствовал, что опасность миновала. Но рана никак не хотела закрываться, зарастать. Егоров не знал, можно ли так долго держать больного погруженным в голубую воду. Может быть, со временем это начнет приносить не пользу, а вред. Он так и сказал партизанам. Теперь его слушались беспрекословно. Комиссара вынули из целебной ванны, обсушили, Ксения наложила повязку. Рана была в хорошем состоянии, Зимогорова можно без спешки доставить на главную базу.