Пробовали привязывать к руке Алкида витой шнурочек - но это спасало примерно до памятной истории со змеями. Потом же шнурочек неизменно слетал и терялся, или вовсе перекочевывал к Ификлу, а то и оба брата гордо щеголяли одинаковыми шнурками, приводя нянек в полное недоумение.
      Так что в итоге противное лекарство пили оба, и одежда шилась сразу на двоих (когда только снашивать успевают, неугомонные!), и по мягкому месту влетало поровну; и уж тем более редкая нянька могла потрепать по голове одного сорванца, чтобы тут же не взъерошить волосы второму - упаси Зевс, не того лаской обделила!
      Только Алкмена безошибочно различала близнецов - так на то она и мать.
      И любая нянька, любой раб или вольноотпущенник, всякий свободный человек, зашедший в дом Амфитриона - короче, все считали само собой разумеющимся то, что чуть-чуть больше материнской любви перепадало маленькому Алкиду. Совсем капельку, кроху, мелочь...
      Еще бы - оба свои, родные, но старшенький-то сын САМОГО!
      Понимающе кивали няньки, переглядывались рабы, улыбались гости - и мрачнела Алкмена, ловя на себе взгляды мудрых богобоязненных фиванцев. Самой себе боялась признаться дочь микенского правителя Электриона, что обе руки свои отдаст она за сыновей, но правую руку Алкмена отдала бы за Ификла, за младшего, за сына того хмурого неразговорчивого воина, которого выбрала она однажды и навсегда, чья колесница грохотала по краю обрыва, и в грохоте этом слышалось одно имя "Алкме-ена", и "Алкме-ена" свистел кривой нож в переулке, вспарывая горло насильнику; и еще имя свое она читала в глазах Амфитриона каждую ночь.
      А левую руку, не раздумывая, она отдала бы за Алкида, которого Алкмена еще ни разу вслух не назвала сыном Зевса.
      Обе руки одинаковые, как близнецы, да не совсем...
      Вот потому и не ошибалась никогда Алкмена, глядя на детей своих.
      - ...Мама! Иди! Ма-ама!..
      Алкмена знает, что это кричит Алкид.
      - Ку-утя! Кушай, кутя...
      Алкмена знает, что это бормочет Ификл.
      Она сидит на скамеечке у входа в гинекей, руки ее привычно заняты шитьем, и круглое миловидное лицо не выражает ничего, кроме покоя и удовлетворенности. Она хорошо научилась притворяться в последнее время Алкмена, жена Амфитриона.
      Еще одна лепешка грязи шлепается на произведение искусства, дело рук великого архитектора Алкида; полуслепой щенок отползает от задумавшегося Ификла (палец, которым он только что кормил щенка, Ификл теперь сосет сам и целиком поглощен этим занятием) и, смешно виляя задом, приближается к крепости из мокрого песка.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.