где рыдают женщины и хмурятся мужчины,
       слышатся проклятья в адрес XIII Валъпургиалий,
       атакуют скелеты, хандрят мудрецы
       и летят королевские депеши,
       но трое героев уже готовы отправиться в путь,
       ибо долг зовет
 
      —        Ты никуда без меня не поедешь!
      —        Дорогая, давай без истерик. Ты понимала, что это значит выйти замуж за венатора?
      —        Ничего я не желаю понимать! Или мы едем вместе, или ты остаешься  дома!
      —        Хочешь воды? Со льдом?
      —        И я вылью ее тебе на голову! Ну почему, почему выбрали именно тебя?
      —        Потому что я — знаменитый охотник на демонов.
      —        Ты — мерзавец! Ты хочешь бросить жену на произвол судьбы!
      —        Ты преувеличиваешь, радость моя.
      —        Ни капельки!
      —        Хорошо. Я — мерзавец-венатор. Опытный. С чудесной репутацией. С заслугами перед обществом. И, как следствие, вполне достойный выбора городского совета Брокенгарца и курфюрста Леопольда лично. Удивительно другое: почему меня выбрали лишь сейчас, на обслуживание XIII Вальпургиалий... Как полагаешь, мне следует обидеться?
      Фортунах Цвях прошел к столу. Взяв пустой бокал из-под вина, оставшийся с вечера, он налил туда воды и выпил залпом, не предлагая жене. Выплеснет в лицо, ведьма, и глазом не моргнет. Разговор утомил венатора. В халате и ночном колпаке, небритый, плохо выспавшийся, он чувствовал себя не готовым к семейным сценам. Другое дело, будь мы в камзоле, при шпаге...
      И в парике с локонами до плеч.
      И с тростью в руке.
      Так можно спорить с женой даже в присутствии любовницы.
      — Мы три дня назад вернулись с куророта! — привела любимая супруга аргумент, неоспоримый на ее взгляд, но загадочный для целой толпы мудрецов. — Отдохнули, развеялись... Я надеялась, ты найдешь время позаниматься со мной перед защитой!
      Приложив холодный бокал ко лбу, охотник на демонов вспомнил курортный Баданден. Там чете Цвяхов довелось участвовать в рискованной охоте на Лысого Гения. А после, о чем любимой супруге знать не полагалось, венатор имел сомнительное удовольствие оперировать молодого аристократа. Удалять менталопухоль неизвестного характера и происхождения — врагу не пожелаешь. Отдохнули, значит. Развеялись. Интересное у тебя, любовь моя, представление об отдыхе.
      —        Значит, так, — подвел он итог твердым, как ему казалось, голосом. — Завтра на рассвете я уезжаю в Брокенгарц. Пренебречь долгом венатора и личным приглашением курфюрста Леопольда я не могу. Ты остаешься дома и готовишься к защите магистерского диссертата. Через двенадцать дней...
      —        О-о!
      —        ...максимум, через две недели я вернусь, У нас будет полтора месяца для занятий. Все, спор окончен.
      Фортунат питал мало надежд, что властный тон подействует на жену. Рыжая Мэлис, в девичестве — ятричанская ведьма, была не из тех, кого можно утихомирить волевым нажимом. Скорее наоборот. Но странное дело! — супруга всхлипнула и. повернулась к зеркалу, раздумав продолжать скандал.
      —        Это очень опасно? — спросила она после длительного (минуты полторы, не меньше!) молчания. — Я имею в виду, Вальпургиалии?
      —        Не стану врать, дорогая. Между такими людьми, как мы, нет места для лжи, — суровая складка залегла меж бровями охотника на демонов. — На два дня и три ночи город делается добычей...
      —        Чем-чем?
      —        Я хотел сказать, что Брокенгарц становится открыт для вампиров и оборотней, инкубусов и суккубар, ламий и игисов. Для их обрядов и оргий. Для черных балов, где уродцы-шпильманы играют на отрубленных головах лошадей смычками, сделанными из кошачьего хвоста. Вальпургианцы едят крысятину без соли, пьют отвар мухоморов из коровьих копыт-долбленок и творят различные бесчинства. Как думаешь, это похоже на салон маркизы Пьемпеналь?
      Мэлис тихонько всхлипнула.
      —        Вряд ли, — согласилась она, припудрив носик. — В салоне маркизы едят перепелов и пьют из хрусталя. А шпильманы играют на скрипках работы Гоцци. Право слово, на месте курфюрста Леопольда я давно бы избавила Брокенгарц от этой беды. Неужели так трудно отвадить нечисть?
      —        Невозможно. Традиция, гори она синим пламенем! Еще курфюрст Бонифаций Удалой, пращур Леопольда, подписал договор с отшельником Вальпургом, инкубусом-расстригой. С тех пор ни один лорд Брокенгарца не рискнул отказать в проведении очередных Вальпургиалий. К счастью, они проводятся не каждый год. Погоди, погоди... –
      Он выпрямился, грозный и возмущенный. Не знай Мэлис своего мужа, решила бы, что Фортунат Цвях решил принять выпестованный Облик — так он преследовал инферналов на смутных ярусах владений Нижней Мамы.
      —        А если тебя спросят об этом на защите?
      Следующие полчаса были посвящены осуждению чародеек-недоучек, которые скверно знают «Курс новейшей истории шабашей», глава 16, «Весенний канун».
      —        И все равно я не понимаю, — сказала бывшая ведьма, в ближайшей перспективе — магистр Высокой Науки с дипломом, когда выговор закончился. — Канун весенний, а сейчас — вторая половина лета...
      Венатор отставил в сторону кувшин с водой. И взял второй кувшин, поменьше: с красным «Ла Морте». Он обычно не пил с утра, но беседа стала его утомлять,
      —        Перенесли, — пожал он плечами. Пальцы нервно теребили пояс халата, завязывая и распуская хитрые узлы. — По согласованию с астрологической комиссией Коллегиума Волхвования. Говорят, звезды невпопад сложились.
      —        Вот! Звезды!..
      —        Слушай, мне-то какая разница: весна, лето? Летом даже лучше. Дождей нет, дороги сухие...
      —        Дороги сухие! А я тут измаюсь, зная, что ты там — один!
      —        Почему один? Нас будет двенадцать: лучших из лучших. Чётная Дюжина — это тоже традиция. Перед началом Вальпургиалий курфюрст Брокенгарцекий рассылает приглашения известным венаторам. Где просит — заметь, дорогая, курфюрст просит — прибыть для обеспечения безопасности мирного населения. Естественно, мы прибываем и обеспечиваем.
      —        Мы? Ты же сказал, что едешь туда впервые!
      «Возлюбленных все убивают», — вспомнил Фортунат строчку из баллады Адальберта Меморандума, народного ятрийского поэта. Дальше в балладе чеканным ямбом перечислялись различные способы убийства с вариациями.
      —        Я такого не говорил. Я числился в Чётной Дюжине VIII и IX Вальпургиалии! Плечом к плечу с Гарпагоном Угрюмцем, моим учителем, и великим Тильбертом Люстеркой! С братьями-близнецами Нильсом и Йоханом ван Хейзингами! Между прочим, я был единственным, кто отличал.Нильса от Йохана. А потом обо мне забыли! И лишь сейчас, как я и сказал тебе в начале...
      Еще полчаса ушли на самовосхваление. К нему явственно примешивалась обида на куцую память устроителей, забывших о Фортунате Цвяхе. Рыжая Мэлис сердцем чуяла, что милый супруг, сболтнув лишку, уводит разговор в сторону, но поймать на горячем не могла.
      Да, честно говоря, и не хотела.
      Рыжая ведьма знала, что это — быть женой венатора.
      —        Будь они прокляты, твои Вальпургиалии! Поезжай, и пусть тебя сожрет хомолюпус!
      В последних словах будущей магистриссы не чувствовалось огня. Ясное дело, муж поедет. И хомолюпус его не сожрет, подавится. Вот дурачок: жена волнуется, переживает, а он пыжится, надувается от гордости. Словно орденом наградили...
      Ведьма глянула в .черкало — и ахнула. Вместо своего, не слишком юного, но еще вполне привлекательного личика Мэлис обнаружила в зеркальной глади незнакомца: лысого старика со шрамом на щеке.
      —        Желаю здравствовать, — старик отвесил поклон, сверкнув лысиной. —
      Извините, что без приглашения. Фортунат дома?
      За спиной незваного визитера клубилось и полыхало. Временами из пламенного мрака проступали стены подземелья: бугристые камни, низкий свод, в трещины вбиты крючья зловещего вида. Скелет на цепи дополнял картину. Дергаясь, как в припадке, он тянул обглоданные временем пальцы к старику — и щелкал зубами, раз за разом промахиваясь на какую-то жалкую пядь.
      —        Сгинь! — не оборачиваясь, велел старик. — Испепелю! Прошу прощения, мистрис, это я не вам...
      Ведьма отодвинула кресло вбок, чтобы муж лучше видел зеркало.
      —        Дорогой! Тебя спрашивают.
      —        Кто? Откуда?
      —        По-моему, из ада. Сказать, что ты ушел к Матиасу Кручеку?
      —        Ни в коем случае! — Фортунат, щурясь, вгляделся в клубы дыма. — Гарпагон, дружище! Для тебя я всегда дома!
      Радости венатора не было предела. Он даже засунул руку в зеркало по локоть и обменялся со стариком крепким рукопожатием. Обратно ладонь Цвяха вынырнула вся в копоти. По комнате распространился удушливый запах гари.
      —        Знакомьтесь! Мэлис, это Гарпагон Угрюмец, мой учитель. Гарп, это Мэлис, моя жена. Прости, что вмешиваюсь, но скелет тебя достал. Мне сжечь его, или ты сам?
      Гарпагон трижды плюнул через плечо. Вспышка, и буйный костяк, секунду назад ухвативший таки старца за шиворот, сгинул вместе с цепью. Послышались стенания. Они быстро перешли в несвязный лепет и затихли.
      —        Искренне рад знакомству. Мистрис, вы очаровательны. Этот маленький прохвост вас недостоин, — в Гарпагоне чувствовались порода и воспитание. Сейчас первое боролось со вторым. — Фарт, я на пару слов. По приезду в Брокенгарц мы с Люстеркой будем ждать тебя в «Чумазом Фрице». Захвати амулет от сглаза, который ты мне обещал. Если гребневые хрящи василиска засохли, положи в гнездо новые. Договорились?
      —        Не знаю, Гарп, — венатор нахмурился. – Возможно, я не приеду. Вам придется искать мне замену.
      —        Мальчик, ты незаменим!
      —        И все же...
      Казалось, скелет, превратившись в невидимку, выбрался из зеркала в комнату и теперь держит за шиворот огорченного Фортуната.
      —        Ты болен?
      —        Я здоров, как тролль. Меня жена не пускает.
      —        Овал Небес! Мистрис, скажите: он шутит?
      Старик изумился так, что мрак отшатнулся прочь. Подземелье осветилось замогильной синевой. Шрам на щеке Гарпагона начал пульсировать, брызжа искрами. «Бежим!» — закричал кто-то вдалеке. Послышался топот. Изображение в зеркале исказилось, взявшись кровавыми разводами.
      —        Он шутит, — торопливо подтвердила Мэлис. — Он у меня большой шутник. Эй, вы где?
      —        Я здесь, — старик вернул зеркалу прежнюю ясность. Стало видно, что потолок в дальнем углу дал трещину и грозит осыпаться. — Еще раз умоляю простить мою назойливость. С такими клиентами забываешь про хорошие манеры. Фарт, помни про амулет. «Чумазый Фриц», гребневые хрящи — свежие. Если что, я обижусь. Всего доброго.
      Дождавшись исчезновения старого венатора, Мэлис с тщанием протерла зеркало ветошью.
      —        Хороший у тебя учитель, — бросила она мужу.
      —        Ага, — согласился Фортунат.
      Вчера он лично попросил Гарпагона о «случайном» визите. И Угрюмец согласился. А мог ведь отказать — охотник на демонов прекрасно знал характер наставника. Но случаются моменты, когда мужчины должны поддерживать друг друга.
      Если, конечно, они — настоящие мужчины.

*  *  *

      Площадь, раскинувшаяся перед Реттийским Универмагом, поражала воображение своими размерами. Она была настолько маленькая, что гость столицы, придя сюда впервые в расчете на осмотр достопримечательности, в полный голос недоумевал:
      — И это, братцы мои, площадь? Так, площадка, квадратный пятачок, кукиш с маслом. Здесь же двум каретам не разминуться без проблем...
      Гость стоял, разинув рот, и не сразу замечал ряд странностей.
      Например, второкурсников с факультета интенсивного экзорцизма. Нет, ясное дело, молодые изгнатели и сами по себе выглядели своеобразно. Но когда они шумной толпой двигались через площадь, от Универмага к скверу Девицы-с-Зеркалом, шаг за шагом становясь меньше — тут уж хоть стой, хоть падай! Путь их удлинялся вместо того, чтобы сократиться, маленькие ножки меряли пространство, маленькие ручки жестикулировали, изображая зачетные пассы и мановения...
      Вечный Странник — свидетель! Крохотули-лилипутики успевали в придачу выкурить по трубке, прежде чем исчезнуть окончательно в зарослях скверных кустов.
      Те из гостей, кто решался повторить путь второкурсников, выясняли, что они-то меньше не становились. Это Универмаг за спиной делался больше. И дорога росла, как на дрожжах. Идешь, тащишься, а до сквера было рукой подать, стало — камнем докинуть, сделалось — из лука дострелить, а вот уже и не из всякой катапульты добросить...
      — Треклятая площадь! — ругался опрометчивый гость. — Редкий дурак пройдет ее до середины, не заработав сердечного приступа!
      И ошибался.
      Площадь «кляли» не три, не девять, а четырнадцать раз лучшие профессора-геоманты, заслужив благодарность ректората. На защиты диссертатов, а точнее, на банкеты в связи с успешной защитой, сюда съезжалось десятка по три экипажей — и всем находилось свободное место для маневра.
      В следующем году тут собирались воздвигнуть памятник Нихону Седовласцу.
      В масштабе 14:1.
      —        Вот ведь что изумляет, — сказал Фортунат Цвях своему другу детства Матиасу Кручеку, сидя с ним в открытой ресторации «Гранит наук». — Рядом с центральным входом в Универмаг стоит щит-справочник. Рядом с тремя черными ходами тоже стоит по щиту. Еще один щит — вот он, красавец, у ресторации. И везде, красным по желтому, написаны правила пользования нашей чудесной площадью. Плюс три волшебных слова, которые надо произнести, если торопишься. Почему никто из приезжих никогда не читает эти правила?
      —        Они неграмотны, — предположил Кручек, мрачней тучи.
      Сегодня приват-демонолог, виднейший теоретик Реттии, был не в настроении. Похожий на комод в сюртуке, он угрожающе нависал над столом. Складывалось впечатление, что дверцы комода вот-вот распахнутся — и на стол, на венатора, на пол ресторации хлынет масса барахла, опасного для здоровья собравшихся.
      —        Они ленивы и нелюбопытны. И вообще, на мой взгляд, к нам ездит слишком много народу. Надо дать совет Его Величеству оградить рубежи железным занавесом. Вот увидишь, Фарт, жизнь сразу наладится.
      Матиас допил кружку темного «Козла», вторую за полчаса, и жестом отправил служителя за третьей. Фортунат, ограничившись одной полукружкой, без одобрения смотрел на друга.
      —        Ты много пьешь, Матти. Несчастная любовь?
      Сейчас уже можно было так шутить. Агнесса Кручек умерла родами около двадцати лет тому назад, и горе успело притупиться, а там и уйти в область грустных воспоминаний.
      —        Хандра, — кратко разъяснил Кручек.
      —        Причина?
      —        Несовершенство мира.
      —        Ага, так и запишем: без причины.
      —        Без причины и бесы не родятся. Фарт, я тупица. Я бездарь. Я полнейшее и окончательное ничтожество. Я не в состоянии даже эмпирически рассчитать диссоциацию корпускулы флогистона / в свободном/состоянии. Я — позор державы, и не надо меня переубеждать.
      —        Хорошо, — согласился охотник на демонов. Он тоже в здравом уме не взялся бы делать расчет диссоциации флогистона. А капризы теоретика, всегда хандрившего в периоды умственного застоя, успел изучить до мелочей. — Договорились. Ты — ничтожество.
      — Сам ты ничтожество, — вяло, а главное, вне всякой логики огрызнулся друг детства. — Хвала небесам, завтра на рассвете я уеду в Брокенгарц. Дорога исцелит меня. И я вернусь обновленным.
      —        Стоп! Матти, умоляю, еше разок с этого места! Ты едешь в Брокенгарц?
      —        Увы.
      Нет, логика явно избегала Кручека.
      —        Зачем? Обслуживать Вальпургиалии?!
      Страшное видение посетило Фортуната Цвяха. Советники курфюрста Леопольда допустили роковую ошибку. И вместо одного из двенадцати венаторов в Чётную Дюжину был приглашен тишайший и безобиднейший приват-демонолог, доцент Универмага, сфинкс кабинетов и грифон коллоквиумов. Надо срочно уведомить, разъяснить, восстановить статус-кво...
      —        Какие еще Вальпургиалии?
      Служитель принес заказ. Кручек выразительно помахал кружкой, демонстрируя свое отношение к Вальпургиалиям, и припал к живительной влаге. Когда он оторвался от пива, его усы и борода были в пене, делая Кручека похожим на нерпеса, морского зверя-оракула.—           Я еду в Брокенгарц по приглашению местной Палаты мер и весов. У них на днях умер маг-эталон. Ну, этот, который чистая единица. В Брокенгарце свихнулись на эталонизации...
      —        От чего умер?
      —        От старости! И теперь надо вычислить новый эталон. Десять кандидатов уже отобраны, осталось произвести окончательную сверку. В курфюршестве нет специалистов необходимого уровня. Обер-бургомистр обратился с просьбой в ректорат Универмага, ректор дал согласие и велел произвести жеребьевку среди доцентуры... Короче, я еду.
      —        На тебя пал жребий?
      —        Я вызвался сам. Хочу развеяться.
      Фортунат вздохнул с облегчением. Во-первых, никакой ошибки. Во-вторых, четыре дня дороги в Брокенгарц выглядели гораздо веселее, если ехать не одному, а в хорошей компании.
      —        Устроим мальчишник? — смеясь, предложил охотник на демонов. — Дадим жару?
      Видный теоретик, ныне — воплощение мировой скорби, кивнул.
      —        Устроим. И дадим. Если на троих, отчего не дать?
      —        Почему на троих?
      —        Потому что нас будет трое. Ты, я и главный казначей Реттии.
      Допив кружку, хандрящий приват-демонолог грохнул ею о столешницу и подвел итог:
      —        Трое в карете, не считая эскорта.

*   *   *

      —        Да, — сказал казначей Август Пумперникель. — Разумеется. Доложите Его Величеству: завтра с утра я выезжаю в Брокенгарц.
      Отпустив лейб-скорохода, принесшего высочайшую депешу, он присел в кресло. Рядом, на ломберном столике, стояла чаша с колотым льдом и набор лобных повязок. Но казначей не спешил охлаждать пылающий разум.
      Крайнее средство обождет.
      Положение дел смущало его неопределенностью. Выпускник Академии Малого Инспектрума, любимец скопцов-арифметов, он терялся, когда ситуация не позволяла точно вычислить соотношение «за» и «против». В последний раз Пумперникель сталкивался с аналогичной проблемой в Академии. Завершив восемнадцатилетний курс обучения, он колебался, взвешивая: почетная кастрация и место на кафедре высшего умножения — или светская карьера, позволяющая стать вровень с сильными мира сего.
      Когда тебе нет и двадцати, кастрация — сильный аргумент. Светская карьера победила, чистое искусство отошло в тень. При расставании арифметы предупредили талантливого питомца: колебания станут повторяться, пока однажды не начнут угрожать целостности рассудка. Именно кастрация и позволяет укротить порывы страстей, сведя жизнь к наслаждению чистой гармонией чисел.
      — Ты еще вернешься, — говорили наставники.
      Они правы, знал Август Пумперникель. Сталкиваясь с неопределенностью, он лишь убеждался в их правоте. Но вернуться в Малый Инспектрум не спешил.
      И вот опять: королевская депеша.
      «Август, душа моя! — писал Эдвард II, известный дружеским обращением с верноподданными. — Уверен, радения на благо королевства изрядно утомили тебя. Сим уведомляю, что тебе предоставлен трехнедельный отпуск для восстановления сил. И надеюсь, что свой заслуженный отдых ты проведешь в славном городе Брокенгарце, по доброй воле оказывая содействие доценту Матиасу Кручеку в исчислении тамошнего мага-эталона.
      Вне сомнений, такое занятие подкрепит тебя лучше пребывания на водах в Литтерне, где скука смертная, уж поверь мне. Карета и эскорт из полудюжины гвардейцев будут ждать тебя завтра, на рассвете, у твоего дома».
      И подпись:
      «С монаршим благоволением, искренне твой Эдвард».
      Еще имелся постскриптум:
      «Р. S. Мой венценосный брат Леопольд, курфюрст Брокенгарцский, при случае велел тебе кланяться».
      Двусмысленность постскриптума настораживала. Ясное дело, казначей при встрече и без напоминаний отвесил бы поклон курфюрсту Леопольду. Но суть колебаний лежала в иной плоскости. Август Пумперникель понимал, что он едет в Брокенгарц. Без вариантов.
      Он не мог понять другого: хочется ему туда ехать, или нет?
      С одной стороны, дальняя дорога. Тряская карета, пыль, соленые шуточки эскорта. Трактиры, постоялые дворы. Стряпня, вредная для деликатного желудка. Возможно, ночлег под открытым небом. Грабители, нищие попрошайки, бродяги. Собаки горластыми стаями несутся за экипажем. Девки предлагают жирное молоко, немытые ягоды и свои сомнительные услуги.
      Четыре дня туда, четыре — обратно.
      Больше недели кошмара.
      С другой стороны, Брокенгарц. Местная Палата мер и весов — у арифметов она вызывала уважительный трепет. Эталонизация жизни — о ней, разумной и упорядоченной, Пумперникель имел удовольствие слышать, но ни разу не сталкивался непосредственно. Расчет эталона — нового взамен старого, износившегося и почившего на кладбище. То, что эталоном в данном случае был маг, лишь добавляло прелести. Исчислять приятней, если количество неизвестных стремится к бесконечности.
      Это знает любой арифмет.
      —        Еду, — вслух произнес казначей.
      И добавил, в порыве вдохновения произведя молниеносный расчет:
      —        Еду с радостью, омраченной на одну треть.
 
 

       где скрипят колеса и цокают копыта, бряцает оружие и ржут кони, заходит речь о гармонии чисел, а там — и о самых страшных страхах, какие случаются на свете.
 
      Он оказался пророком, этот Август Пумперникель. Карету и впрямь трясло. Не прошло и часа пути, а казначей уже испытал первый приступ морской болезни, затем последовал второй, третий, шестнадцатый... Да, Пумперникель обожал считать. Но он не подозревал, что его жизнь будет отягощена фактами, подсчет которых усугубит проблему.
      Уж лучше овечек при бессоннице нумеровать...
      — Возьмите мятную пастилку, — сжалился над беднягой Фортунат Цвях. Венатор ехал верхом на гнедом жеребце, пел любовные канцоны и чувствовал себя великолепно. — Говорят, помогает.
      Пастилку казначей взял.
      Скоро узнав: не все то правда, что говорят.
      Завтракал он дома — горячими булочками с маслом и земляничным джемом, запив еду доброй чашечкой кофия. Обедал — в трактире близ Ясных Заусенцев, поселка строгалей. Кормили здесь дешево и сердито. Кровяная, значит, похлебка из баранины, бобы с острыми ребрышками не пойми кого, редька со шкварками, яйца со смальцем.
      Черное пиво — рекой.
      Ужинал — на постоялом дворе дядюшки Тима, хромого дедугана с извращенными представлениями о вкусной и здоровой пище. Раки, вареные с хреном, крепчайшая, аж дым из ушей, «хреновуха», свиные ножки в тертом хрене; пирог со спаржей, пармезаном и хреном, каша из улиток с добавлением молока и горького сока, выжатого из...
      Утром следующего дня к морской болезни добавилась медвежья.
      —        Могу заклясть, — предложил Матиас Кручен, горбясь в седле.
      Для теоретика, человека громоздкого, подобрали кобылу-першеронку, способную нести рыцаря в полном доспехе. Лошадь и всадник очень походили друг па друга, что служило неиссякаемым источником для шуточек эскорта.
      В принципе, оба чародея могли ехать в карете. Но не хотели, лишь изредка забираясь в ее нутро — душное, пыльное, доверху полное страданиями Пумперникеля. Казначей втайне был благодарен магам за деликатность. Он ни минуты не сомневался, что Цвях с Кручеком мучаются в седлах из чистого сострадания к ближнему.
      —        Меня бабушка учила, светлая память старушке. Она знахарка была. Кое-что помню. А и ошибусь — не смертельно. Вас и так несет, как по кочкам...
      —        Спасибо, не надо, — отказался казначей.
      И не удержался, спросил:
      —        Сударь Кручек, простите мое любопытство... Вот вы — известный человек, маг высшей квалификации. И вдруг: бабушка, древние рецепты! В сравнении с вашими прогрессивными методами...
      —        Наивный вы человек! — вместо друга детства, ускакавшего вперед, ответил охотник на демонов. — Квалификация! «Конвергентный динамикум чудес» редактировать — там да, квалификация. Злобного люцифуга на нижних ярусах геенны преследовать — квалификация. А понос унять — это лучше по старинке, к бабушке!
      Гвардейцы эскорта дружно заржали, напугав лошадей.
      С самого начала вояки досаждали Пумперникелю своей непосредственностью и развитым чувством юмора. Они подпевали венатору, разнообразя канцоны скверно зарифмованными эпизодами из личной жизни. Они утешали меланхолического теоретика, зная всего один способ борьбы с хандрой, и сами обильно утешались за компанию. Они вслух комментировали частые остановки и бегство казначея в кусты на обочине.
      Они, мерзавцы, даже делали ставки: «море» или «медведь»?
      Кочуя из рук в руки, выигрыш издевательски звенел.
      Капрал, имевший честь командовать распоясавшимся эскортом, без пререканий соглашался одернуть подчиненных. Он выслушивал просьбы казначея и со скрупулезностью опытного служаки уточнял: что именно запретить? Петь хором с сударем венатором? Или петь можно, но не про баб? Или про баб, но романтичней? Есть отставить про песни. Что еще? Запретить обидные комментарии? И жестикуляцию в ваш досточтимый адрес? Хорошо. Запретить пари? Сделаем. Или пари оставить, но не на деньги? Ограничить размер ставок? Не звенеть монетами вблизи кареты?
      Что? Не пить в таком количестве? Не дышать в окно перегаром? Вы зверь, сударь...
      Пумперникель изгонял капрала и утешался квадратными уравнениями. Слабое утешение, особенно когда ты, выпускник Академии Малого Инспектрума, позорно ошибся в расчетах. Радость дороги, омраченная на треть? Всего на треть? Радость?! Эх ты, счетовод...
      Кромешный ужас пути, смягченный заботливостью магов на одну двенадцатую!
      Ага, вот и ночлег под открытым небом.
      Приехали.

*  *  *

      За холмами лежала южная граница Брокенгарцского курфюршества.
      Примерно там же, если верить зрению, садилось солнце.
      Казалось, блуждающий великан Прессикаэль прилег отдохнуть, опрокинув бокал с вином. Густой багрянец, насквозь пронизан сизыми и зеленоватыми жилками, не спеша разливался по небокраю, чтобы вскоре стечь во владения Нижней Мамы. Серпик молодой луны, белесый и робкий, карабкался на вершины дубов-ветеранов, спасаясь от кровавого половодья. Ветер, неся прохладу, летел на кружевных крыльях от излучины Вестфалицы — реки мелкой, перекатистой, но щедрой на красную рыбу-горбушку.
      Пели птицы.
      Трещали цикады.
      Молчали гвардейцы.
      — Ты глянь на мальчика! — шепнул Фортунат Цвях приват-демонологу, тайком мотнув головой в сторону казначея. — Готов биться об заклад, он счастлив!
      Венатор не ошибся. И впрямь, скажи кто — да хоть сам Эдвард II! — Августу Пумперникелю, что настанет день, и он забудет о тяготах дороги... Казначей рассмеялся бы горе-пророку в лицо. А сейчас терзался бы этим опрометчивым смехом и угрызениями совести.
      Забыв о хворобах утомленного чрева и отбитой задницы, дыша полной грудью, он сидел у костра и глядел в небо над головой. Там, витязями во чистом поле, нимало не стесняясь заката, уже толпились звезды: колкие, граненые, сверкающие.
      Звезд было много. Так много, что дух захватывало.
      —        Открылась бездна, звезд полна, — Фортунат приблизился к Пумперникелю, на ходу цитируя куплет из раннего Меморандума, — звездам, молодой человек, числа нет, бездне — дна...
      —        Как это: числа нет? — не отрывая взгляда от небес, изумился казначей.
      .  Впервые стало ясно, что он, в сущности, очень молод.
      —        В данный момент, не сойти нам с этого места, хорошо видно две тысячи четыреста тридцать восемь звезд. Плюс-минус три звезды. Полагаю, если дать поправку на искажения астрала, проницаемого глазом, на природные явления, мешающие свободному обзору, а также учесть, что более половины наших брильянтиков находится ниже горизонта, и мы не можем видеть всю компанию одновременно...
      Он на миг задумался, морща лоб.
      —        Восемь тысяч четыреста семьдесят девять звезд! — воскликнул он. —
      Я готов поручиться за эту благословенную цифру! И вот что я вам скажу, сударь Цвях...
      Радостный и возвышенный, Август Пумнерникель встал, сияя.
      —        Настанет день, когда Высокая Наука позволит нам приблизить Овал Небес! Всякий сможет взглянуть звездам и лицо! И я уверен, что тогда число их, доступных взгляду, усиленному магией, достигнет...
      Еще миг раздумий.
      —        Семидесяти секстиллионов! О, дожить бы!
      Охотник на демонов не нашелся, что ответить. Любое слово прозвучало бы кощунством, разрушая восторг — таинственный, высокий, недоступный простому магу высшей квалификации. Семьдесят секстиллионов? Не боявшийся встреч с буйными детьми Нижней Мамы, дагонами, ваалберитами и маммонцами, он вздрогнул от двух слов, означавших несусветное количество.
      —        Звездам числа нет, бездне — дна, — с издевкой пропел казначей, демонстрируя вполне приличный, обертонистый тенор. — Кто автор столь примитивного исчисления?