Тьма клубилась плотным облаком, текла вязкими струями, обволакивала. Сколько ни напрягай зрение — все равно ничего не увидишь. Но Краш уже знал: если, наоборот, расслабиться, перестать до рези в глазах всматриваться в окружающий мрак и зажмуриться, оставив лишь крошечные щёлки между век — тьма начнет твердеть, застывая подобно черному воску. Тогда, спустя дюжину ударов сердца, можно будет разглядеть стены пещеры, сочащиеся влагой, плиту из полированного гранита, закрывающую вход, и широченный лаз под потолком, откуда едва ощутимо веет теплым воздухом с легким запахом мускуса.
      И еще — тлена.
      Это умение — видеть в темноте — пришло к нему недавно. Три дня назад? Четыре? Неделю? Краш не знал точно. Он потерял счет времени. Поначалу он пытался считать дни своего заточения: кажется, еду и воду приносили раз в сутки, хотя он был не вполне в этом уверен. Но после пятнадцатого или шестнадцатого явления молчаливого тюремщика он сбился со счета. Числа в голове стали путаться, и в конце концов Краш бросил это бесплодное занятие. В конце концов, какая разница, сколько он здесь: три недели, месяц или больше?
      Вот «темное зрение» — другое дело. Возможно, с его помощью когда-нибудь удастся бежать из мрачных подземелий Шаннурана.
      Отчетливое и резкое, как удар бича, «когда-нибудь» явилось внезапно, ничуть не удивив маленького узника. Будь он взрослее, он бы задумался, откуда взялись сомнения, придя на смену былой уверенности, но Крашу исполнилось всего десять лет. Или одиннадцать? С числами определенно творилось что-то неладное.
      Неладное творилось не только с числами, но и с самим Крашем, просто мальчик этого не понимал. А чудеса с глазами, видящими в темноте, счел делом обычным, не стоящим раздумий. В плену он находится долго, глаза мало-помалу привыкли…
      Едва придя в себя после безумного кошмара, куда его без жалости швырнули руки подземных воинов-а'шури, он мыслил лишь о побеге. Побеге — и сладкой мести. Он вырвется из адских темниц Шаннурана, доберется до столицы Аккарии и расскажет людям о страшной участи, постигшей их деревню… Да, и еще, конечно, о несметных сокровищах, хранящихся в пещерах а'шури! Король Этнагон возрадуется и двинет на врага свою непобедимую армию! Пускай не для того, чтобы покарать зловещую расу, изрывшую тоннелями корни гор; пусть ради сокровищ — главное, погубителям деревни придет конец!
      А если Крашу не поверят, он найдет могущественного мага, напросится к нему в ученики — ради мести он согласен обречь собственную душу на заточение в нефритовом зеркале! — и когда выучится, громами и молниями обрушит своды пещер на головы а'шури!
      Для начала требовалась сущая безделица: удачный побег.
      …В первый же день мальчик на ощупь обследовал дверь и стены. В итоге он убедился, что его сил не хватит на то, чтобы отодвинуть гранитную плиту, даже если ее и не запирает снаружи некое хитроумное устройство. Влажные стены в известковых потеках лишили Краша надежды на тайный ход. Но мальчик не отчаялся. Может быть, ему удастся проскользнуть мимо стража, когда тот принесет еду?
      Краш с наслаждением убил бы тюремщика. Увы, в одиночку и без оружия ребенку не одолеть взрослого воина. Зато в проворстве он вполне мог потягаться с угрюмым стражем. Едва гранитная плита со скрежетом двинулась с места, узник рванулся вперед. Миновав опешившего тюремщика, он не успел сделать и трех шагов, как оступился в непроглядном мраке, царившем не только в пещере, но и за ее пределами, полетел вниз по гладким ступеням и чудом не свернул себе шею.
      Очнулся Краш на прежнем месте. Вскоре он обнаружил, что в наказание за попытку сбежать его оставили без еды. На полу стояла лишь глиняная плошка с водой: а'шури не собирались уморить юного пленника жаждой. Но поголодать дерзкому придется — для вразумления.
      Мальчика терзали опасения, что голодом кара не ограничится. Возможно, его изобьют или подвергнут мучительным пыткам? Нет, ничего подобного не случилось. Никто не явился истязать беглеца: о нем словно забыли. Тело, избитое о ступени при падении, ныло, но кости были целы. Дурея от скуки, густо замешанной на страхе, Краш вновь начал обследовать пещеру — и обратил внимание на слабый ток теплого воздуха, идущий откуда-то сверху.
      Неужели там есть путь к спасению?!
      Он попытался вскарабкаться по скользкой стене. С третьего или четвертого раза это ему удалось. Краш подтянулся, уцепился пальцами за шершавый край тоннеля — камень был на удивление сухим — и в следующий миг его накрыла волна беспредельного, физически ощутимого ужаса, швырнув обратно на пол темницы. Без сомнения, ужас выплеснулся из тоннеля, которым мальчик наивно решил воспользоваться для бегства!
      Вслед за безотчетным и необъяснимым ужасом, сжавшим внутренности в один пульсирующий комок и вызвавшим у Краша безостановочную икоту, из тоннеля надвинулся шелест — сухой и ритмичный. Казалось, чешуйчатый змей-гигант, реликт ушедших в небытие эпох и эонов, приближался сейчас к пленнику, мигом покрывшемуся холодным потом.
      Увы, это был не змей.
      По тоннелю двигалась Черная Вдова.
      Краш уже имел несчастье видеть ее однажды — и едва не лишился чувств от омерзения. А может, и лишился — он плохо помнил.
      Шорох за каменной дверью вырвал его из воспоминаний.
      Она?!
      Нет. Она приходит с другой стороны, из глубин преисподней, откуда в лабиринт Шаннурана плывет ослабленный жар геенны. Из-за этого здесь вечно царит противоестественная, влажная духота. А дверь открывают люди. А'шури, Пасынки Черной Вдовы, как они себя называют.
      Похоже, а'шури сами боятся своей жуткой «мачехи»!
      Краш оскалился в злорадной улыбке. Да, боятся! А вот он ее больше не боится. Ни капельки. Ну, почти ни капельки…
      Он различил тихое шлепанье босых ног по ступеням, на которых едва не разбился вдребезги. В последнее время не только зрение — слух и обоняние мальчика тоже сильно обострились, выйдя за грань человеческих качеств.
      Скрежет гранитной плиты резанул по ушам. Знакомый страж — Краш различал его во тьме, как приземистую мощную фигуру, сотканную из тускло-багровых отблесков — принес скудную порцию еды и плошку с водой. Еды мальчику всегда не хватало. Сперва он заподозрил, что это — часть пытки, но скоро узнал, почему его держат впроголодь. А'шури хотят, чтобы он питался млечным соком. Ему не оставили выбора.
      Вернее, выбор был: умирать, медленно угасая от голода и жажды. Но Краш хотел жить. Когда-нибудь он выберется отсюда…
      Сейчас, зная, в какой стороне находятся ступени, ведущие в глубину подгорного лабиринта, он, пожалуй, рискнул бы на повторное бегство. Проскользнуть мимо тюремщика и, пользуясь умением видеть в темноте, ринуться по тоннелям вверх…
      Это шанс, пусть и не слишком большой.
      Краш остался на месте. Дождался, пока плита встанет на место, и жадно набросился на еду, пальцами выгребая из миски склизкую массу и отправляя ее в рот. Грибы, коренья, лохмотья вареного мяса… Поначалу он даже представить боялся, чье мясо варилось в котле а'шури. Сейчас же такие пустяки его не волновали. Надо выжить, выжить любой ценой, набраться сил, окрепнуть — и тогда…
      Еще недавно Краш воспользовался бы малейшим шансом — тенью! призраком шанса! — лишь бы вновь обрести свободу! Неужели он поумнел за время, проведенное в темнице? Или стал робким трусом? Нет, осторожность имела другую природу. Подспудные изменения затронули не только слух и зрение, обоняние и осязание. Что-то творилось с разумом, с сердцем, с самой душой мальчика.
      Он больше не хочет убежать?
      Конечно, хочет! И обязательно убежит!
      Когда-нибудь…
      Мальчик доел остывшее варево, тщательно облизал пальцы, затем — миску, и отхлебнул воды из плошки. Воду следовало беречь. Неизвестно, когда он получит очередную возможность вдоволь насосаться млечного сока, который — и еда, и питье одновременно. Сок не такой уж гнусный на вкус, как показалось вначале. Или он привык? Еда тоже больше не вызывает тошноту. Ну, пованивает слегка тухлятиной — что с того? Есть можно. А грибы попадаются вкусные…
      Снова шорох.
      Почудилось? Краш прислушался. Нет, ничего похожего на знакомый шелест чешуи и ритмичное царапанье когтей по шершавому камню. Выбрав место посуше, он улегся на теплый пол пещеры и стал вспоминать, как судьба швырнула его в объятия Черной Вдовы.
      …А'шури напали на деревню безлунной ночью, когда небо затянула мглистая пелена туч, и даже свет далеких звезд не достигал забывшейся тревожным сном долины. Что-то носилось в воздухе в последние дни, неясное предчувствие беды, дыхание неотвратимости. Ах, будь это простой разбойничий набег! Разбойникам нужна добыча, и деревня получила бы возможность откупиться.
      Налетчики тоже нуждались в добыче, но совсем иного рода. Они не оставили земледельцам ни единого шанса. Возможно, кому-то удалось спастись бегством, хотя вряд ли. Воины-а'шури видели в темноте, как совы. Теперь Краш и сам обладал «темным зрением», но, как говорится, дорог нож к резне…
      Его разбудил отчаянный крик, полный муки и ужаса. Еще не до конца проснувшись, Краш ощутил, что ночь снаружи полна звуками: лязг металла, топот ног, надсадное дыхание… Зашелся лаем цепной кобель Бортус. Лай почти сразу оборвался, на смену ему пришли крики людей, треск, хриплые проклятия. За стеной тяжко шагнул к двери отец.
      Скрип петель.
      — Вставайте! Бегите к лесу! Я их задержу!
      Взвизг стали, влажный хруст.
      — Получай, ублюдок! Давайте, подходите! Мой меч заждался! Ланга, Краш, Нитта — скорее! Бегите!
      Краш вскочил с лежанки, ухватил за руку сестренку — та спросонок терла кулачками глаза — и бросился к выходу.
      — Краш, Нитта?!
      — Мы здесь, мама!
      — Бегите!
      Ночь плеснула в лицо жирной копотью мрака, разорванного охристым пламенем. Во дворе жарко полыхала копна сена. Краш понял: копну, бросив факел, поджег отец, потому что нападавшим свет был не нужен. А'шури смутными тенями скользили за пределами освещенного круга, подбираясь к хозяину дома. Отец стоял в двух шагах от двери, занеся над правым плечом окровавленный меч. У ног его в черно-бурых маслянистых лужах скорчились два мертвых тела.
      Боевое безумие мало-помалу овладевало отцом, в прошлом — единственным из телохранителей лорда Плимута, кто выжил после Адрасского мятежа.
      — Уходите…