Однажды попробовал, так нянюшка Эвриклея... ох и нянюшка!
      Зевесов перун, не нянюшка!
      Память!.. горькая память моя!..
      Откуда было знать четверке мальчишек-итакийцев, что в это самое время в обильной зерном Мессении, у Могильного камня, схватились насмерть великие: Диоскуры с Афаридами, братья с братьями?! Что эхом игры - убийство? или это игра - эхо?!
      Откуда было знать, что новое поколение - всегда эхо старого?! По всему ахейскому Номосу, год за годом, мальчишки играют в песке, и один из них сумасшедший...
      Символ эпохи - игра в смерть.
      - ...Я тебя убил! Падай!
      - А вот и нет, а вот и нет! Мимо! Стрела только хитон зацепила!
      - На тебе, дротиком!
      Однако от дротика Эврилох увернулся и бросился на врага врукопашную. Мигом подоспели двое других героев, и образовалась "куча мала".
      Закономерный итог любой битвы.
      - А давайте: один прячется, а трое ищут! - предложил всклокоченный Ментор, поднимаясь с земли в клубах пыли.
      - Давайте! Как Зевс от своего папы Крона прятался! Прятаться выпало Одиссею, и он азартно бросился прочь, пока остальные, отвернувшись и старательно зажмурившись, трижды проговаривали известную всей детворе считалку:
      - Вот у весел ждут герои, Возле каждого их двое:
      Здесь Тезей сидят с Язоном', Мелеагр с Теламоном, Рядом с Идасом - Линкей, Вот Геракл, вот Анкей, Полидевк и Кастор рядом, Братья Зет и Калаид, Обводя героев взглядом, На корме Орфей стоит. На дворе уже темно, Мы идем искать руно!
      Примерно на "Полидевке и Касторе" рыжий беглец кубарем скатился в небольшую ложбину, вскочил на ноги и побежал по дну, подыскивая укрытие.
      "Пусть попробуют меня найти! Так спрячусь, что до вечера искать будут! А кто близко подойдет - я его из засады стрелой-молнией! ба-бах!".
      Взбираясь по противоположному склону ложбины, Одиссей заприметил глубокую рытвину. "Или, может, еще подальше забраться?!" - Давай сюда! Тут тебя в жизни не найдут! Рыжий дернулся на голос, вскидывая свой игрушечный лук.
      На верху склона стоял мальчишка. Ровесник или чуть постарше. Кучерявый; кучерявый настолько, что сам Одиссей рядом с ним был, будто лис рядом с ягненком. Этого мальчишку, одетого в нарядный хитончик без рукавов, Одиссей уже видел раньше. Впервые - в отцовском
      *В разных областях в считалке упоминались разные аргонавты;
      полный перечень гребцов не использовался по причине громоздкости.
      мегароне, на вручении дедушкиного лука; второй раз - в страшном сне про Ламию. И оба раза что-то в лице мальчишки казалось Одиссею странным.
      Неправильным.
      Однако сейчас сыну Лаэрта было не до разглядывания лиц.
      - Давай, забирайся, - кучерявый нетерпеливо дернул рукой. - А то увидят.
      Во второй руке мальчишка тоже держал маленький игрушечный лук, а за спиной его висел колчан со стрелами.
      Не заставив себя упрашивать, Одиссей через мгновение оказался рядом с кучерявым.
      - Сюда! - Новый знакомец схватил его за руку, увлекая в просвет между двумя терновыми кустами. Терн рос настолько тесно, что, того и гляди, от наглецов одни клочья останутся! Однако между кустами дети проскользнули вьюнами, ни разу не оцарапавшись, и вскоре оказались на просторной поляне, сплошь окруженной шипастым частоколом.
      ...память!
      Лишь сейчас, по возвращении на твой берег, я могу назвать по имени чувство, пожаром охватившее тогда маленького ребенка.
      Я любил терновник, любил, как любят мать, отца, вожделенную игрушку или еду, подкрепляющую готовые угаснуть силы. Я любил терновник, и шипы бережно коснулись детской кожи, а ветви расступились воинами, пропускающими вперед своего владыку.
      Так случилось.
      - Тут они нас не найдут! - радостно сообщил кучерявый.
      - Ага! - кивнул рыжий, оглядываясь по сторонам. - А я тебя видел уже. Тебя как зовут?
      Кучерявый на миг запнулся, словно прикидывая, и Одиссей еще успел удивиться: разве можно забыть собственное имя?!
      - Знаешь, зови меня Телемахом, - наконец представился кучерявый с откровенной гордостью. - Далеко Разящим.
      - А я Одиссей! Сердящий Богов. Сын басилея Лаэрта, - выпятил в ответ грудь наследник итакийского престола. - Ты здесь с кем играешь?
      - С тобой, - пожал плечами Телемах.
      - А ты один?
      Одиссей плохо понимал, как можно играть одному. С друзьями куда интереснее!
      - Один.
      - Без взрослых?! - совсем уж изумился рыжий баси-ленок. - Тебя отпустили?
      - Отпустили.
      - Здорово... - Зависть оказалась горькой на вкус. - А меня одного не отпускают еще. С нами няня Эвриклея. И Эвмей, мой лучший раб. Только он заснул. Кажется.
      Телемах ухмыльнулся:
      - Ну и пусть дрыхнет, соня!
      - А давай с нами! - щедро предложил Одиссей. Наверное, кучерявому наскучило одиночество. Надо обязательно принять его в игру!
      - Потом... - неопределенно протянул Телемах. - Когда-нибудь. Лучше мы с тобой из луков постреляем.
      Только сейчас Одиссей обратил внимание на лук Телемаха. Лук был маленький, детский, ненамного больше, чем его собственный - зато сделан так, что зависть выросла выше Олимпа! Получше иного настоящего! Тут тебе и хитрый изгиб, и полировка, и резьба - цветы всякие, и листики, в придачу разукрашены, как папина клумба! И накладки костяные, и даже тетива - подумать только! - разноцветная!
      Радуга, не тетива!
      - Ух ты! - не удержался Одиссей. Но тут же не преминул похвастаться:
      - А у меня настоящий лук есть! Во-о-от такенный! Мне его дедушка Автолик подарил! А тебе твой тоже дедушка подарил?
      - Нет, мне - папа, - Телемах ухмыльнулся чему-то своему.
      - Хороший у тебя папа!
      - Ага. Мой папа - ого-го! Ну что, давай стрелять?
      - Давай! А куда?
      - А вон видишь - камень? А на камне - фигурка деревянная.
      - Вижу.
      В дальнем конце поляны действительно возвышался бесформенный ноздреватый камень. И на нем стояла фигурка - отсюда не разглядишь, чья. Но Одиссею на миг показалось: фигурка не деревянная, а золотая. Наверное, солнечный луч шутки шутит.
      Оказывается, Телемах успел заранее подготовить мишень.
      - Стреляй!
      - Далеко-о-о... - протянул Одиссей; но, тем не менее, вскинул лук, натянул его до упора и выстрелил.
      Для игрушки-самоделки и мальца ростом в два локтя это был отличный выстрел. Тростинка-стрела с наконечником, обмотанным полоской меха, ткнулась в подножие камня.
      - Я ж говорил - далеко! - развел руками Одиссей.
      - Он говорил! - обидно расхохотался Телемах. -Смотри!
      Кучерявый поднял свой разукрашенный лук. Медленно оттянул тетиву - и Одиссей даже не понял, в какой момент короткая стрела с бутоном розы, закрепленным вместо наконечника, прянула к цели.
      Просто была стрела на тетиве - и нет ее.
      Просто стояла мишень на камне - и уже не стоит.
      Исчезла. Как ветром сдуло.
      До камня мальчишки добежали одновременно. Искусно вырезанная и позолоченная фигурка юноши-лучника валялась на траве, стрела - рядом, а во рту юноша закусил алый бутон.
      - Ну конечно, из такого-то лука... - со слезами в голосе протянул Одиссей.
      - Хочешь, дам стрельнуть? - великодушно предложил кучерявый.
      -Ага!
      Стрела была поднята, мишень установлена на место, и Одиссей радостно схватил Телемахов лук вместе с новой стрелой - краен оголо вко и.
      ...Все вещи несут на себе отпечаток своих хозяев. Владельцев. Или мастеров, кто их сделал. Все, без исключения.
      Но иногда это проявляется особенно сильно.
      У меня ощущение "вещности" почему-то связано в первую очередь с луками.
      Я почувствовал дрожь в теле, когда впервые взял в руки лук, завещанный мне дедом, Волком-Одиночкой. И то же самое произошло, когда я впервые коснулся лука кучерявого Телемаха.
      Нет, не то же самое.
      Иначе.
      Мир налился красками, заиграл солнечным глянцем, умытый нянькой-дождем; мир заулыбался мне - и я невольно улыбнулся в ответ. Я любил этот мир! дождь! свет! Мне было хорошо в нем! И я не хотел обижать деревянного лучника-мишень, пронзая его своей стрелой - я выстрелил, любя.
      Как не дано большинству.
      Мишень качнулась и медленно завалилась на бок - стрела лишь игриво ткнула фигурку в бок, уносясь дальше.
      Дескать: ну что же ты? Догоняй!..
      - Неплохо для начала, - покровительственно заявил кучерявый Телемах. Потом я тебе покажу, как надо стрелять по-настоящему!
      И я совсем не обиделся на покровительственный тон, словно почувствовал мальчишка имеет на это право.
      Хотя, конечно, тогда я ни о чем таком не думал.
      - А ты мне дашь пострелять из своего настоящего лука? - сразу поинтересовался Телемах.
      Гордость наполнила меня до краев. Лук кучерявого просто замечательный - но дедушкин лук все равно лучше!
      - Конечно, дам! - великодушно пообещал я.
      Впоследствии я сдержал слово.
      * * *
      - Ты где прятался? Мы тебя искали-искали... Одиссей покосился в сторону терновника.
      - Вон там.
      -- Врешь! Мы тут все облазили! Не было тебя там!
      - Там терн... не пролезешь... - Антифат вдруг запнулся, глядя на указанный Одиссеем проход. - Не было тут тропинки! Не было!
      - Это у тебя глаз нету! Вот она!
      За кустами все оказалось по-прежнему: ноздреватый бесформенный камень, истоптанная трава - только кучерявый Телемах с фигуркой-мишенью куда-то исчезли.
      - ...Не заметили! - сокрушался Эврилох. - Голос даже твой слышали! Ты нас дразнил! Слепыми совами и этими... землеройками. По шее тебе за это надо...
      Ему, Одиссею, - по шее?! От какого-то Эврилоха?! Во-первых, никого он не дразнил, а во-вторых...
      - А ну, попробуй!
      - И попробую!
      Подоспевшей Эвриклее с трудом удалось разнять драчунов - пора было идти обедать.
      ЭПОД
      ИТАКА
      Запаанып склон горы Этос; авориовая терраса (СФрагппа1)
      ...меня рвало прошлым.
      До судорог.
      До пены на губах; пока не пошла желчь.
      Пловец, я вырвался из моря воспоминаний, разомкнул его цепкие объятия куда погрузился сам, по доброй воле, в не очень здравом уме и отнюдь не трезвой памяти;
      Сфрагида - часть кифаредического нома, где автор (исполнитель) вместе с основной мыслью-рефреном обязательно называет свое имя.
      Я бил руками по волнам событий, баламутил воду дней, тонул в былом и вновь всплывал на поверхность...
      Я возвращался. Возвращался и уходил, уходил и возвращался, пока не перестал различать: где уход? где возвращение?
      Где я?! кто я?!
      А проклятый аэд-невидимка все скрипел в ночи стилосом:
      - ...Вспухло все тело его; извергая и ртом, и ноздрями Воду морскую, он пал наконец бездыханный, безгласный, Память утратив, на землю; бесчувствие им овладело...
      Измученный, я пластом лежал на спасительном берегу настоящего - на настоящем спасительном берегу?.. - ожидая, когда вновь рискну вернуться в воды прошлого.
      Я вернусь.
      * * *
      Зеленая звезда качается над утесами. Стонет от ветра.
      "Эй! тля-однодневка! видишь ли?!" Кто из нас кому шепчет это?
      - Я убью тысячу врагов! я!! тысячу!!!
      Они там, внизу, у кораблей, полагают, что я сейчас разговариваю с богами. Я, их басилей. Военный вождь. Иначе они не видят ни одной причины, почему бы мне не спуститься к ним, будущим соратникам, каждый из которых уверен в каждом, как копейная рука уверена в щитовой; действительно, почему бы не тискать податливых женщин, не пить вино и почему бы не кричать во всю глотку о заветной тысяче, только и ждущей, когда ты наконец придешь и убьешь ее - если, конечно, ты не разговариваешь с богами?!
      В каком-то смысле они правы.
      В прямом. .
      К глазам мало-помалу возвращается способность видеть.
      Тень.
      В углу террасы; у перил.
      - Кто?! кто ты?!
      - Я - твоя тень.
      ...это Старик.
      Врешь! Ты не моя тень! ты просто тень!
      Ты совершенно на меня не похож!
      Дергаю плечом - насмешливо, с издевкой. Давай! повтори! раз ты моя тень!
      Он сидит на корточках в углу террасы, невидимый ни кому, кроме меня; впрочем, здесь больше никого и нет.
      Не хочет дергать плечом.
      - Это ты на меня не похож. Пока. И добавляет-чуть погодя:
      - Дурак. Если бы в самом начале я пришел к тебе по другому - моей тенью был бы ты. Навсегда; без исхода. Атак... я готов подождать.
      Он готов подождать. Нет, вы слышите: моя тень, знаете ли, любезно готова подождать! А я не готов. Мне с рассветом отплывать на войну. Меня проводили жена и любовница. Мою печень ждет самый шустрый копейщик в Пергаме'. А я не гордый. Я согласен ждать здесь. Я согласен самого шустрого .с его копьем оставить кому-нибудь другому: громиле Аяксу-Большому, богоравному Диомеду из Аргоса или, на худой конец, моему другу детства Эврилоху.
      - Согласен?
      Да, Старик. Ты не ошибся. Согласен; целиком и полностью. Я, Одиссей Лаэртид, не стану бить себя кулаком в грудь и кричать, что готов положить душу за други своя, что заслоню собой любого, лишь бы он жил, и с радостью отойду в Аидову мглистую область, утешаясь прощальными кличами товарищей.
      Лучше я сам провожу их на погребальный костер; горе войдет в мое сердце, но не разорвет его. Я собираюсь жить. Я собираюсь выжить. Я собираюсь вернуться.
      Мне девятнадцать лет, и я отправляюсь на войну.
      Пергам - троянский акрополь (букв. "вышгород", кремль) - верхняя укрепленная часть города.
      Аэд-невидимка! Что ты пишешь?
      - Если уж коротки дни мои, годы ущербны - Зевс-Громовержец, ты должен мне славы за это?
      Вычеркни! разровняй воск! Зевс, не слушай дурака!!! Напиши иначе:
      - Я б на земле предпочел батраком за ничтожную плату
      У бедняка безнадельного вечно и тяжко работать,
      Нежели быть повелителем мертвых, простившихся с жизнью!
      Меня тошнит памятью; и вместе с прочими я извергаю тот день, когда мне впервые стало скучно. Когда рассудок неугомонного мальчишки впервые превратился в ледяное лезвие, в капельку черной бронзы; когда я ощутил мой личный Номос, еще не зная истинного значения этого слова - душой, сердцем, нутром, тайной глубиной, куда ныряешь за смертью или прозрением.
      Это случилось в саду.
      Я был один. "Одиссей! - позвала издалека мама. - Иди кушать!" Я оторвался от песочных башенок и внезапно почувствовал себя птенцом в скорлупе. Земля, небо, я сам - все слилось на миг в единое целое: отцовский дом с садом, луг, куда меня водили гулять, бухта Ретра, куда мы ездили на праздник урожая, небо над головой - свинцовое зимой, прозрачно-лазурное осенью, укрытое пеной облаков; люди - папа, мама, няня, рябой свинопас, друзья-мальчишки, дядя Алким... боги, чьи имена были для меня плохо понятны, но которым я молился, потому что ребенку сказали: так надо!..
      Яйцо.
      И я - внутри; в центре.
      Яйцо пульсировало, грозя увеличиться в размерах или треснуть. Мне было скучно; нет! - мне стало скучно. Ушел страх, радость, боль и недоумение; холодно!.. холодно! Рыжеволосый мальчишка стоял в яйце, в своем личном Номосе, без слов понимая главное: я совершу все, что не позволит скорлупе треснуть.
      Все, необходимое для спасения; в первую очередь, для спасения самого себя, ибо я - центр маленькой вселенной.
      Ибо без меня моей вселенной будет плохо, потому что ее не будет вовсе.
      - Одиссей! Иди кушать!
      Я побежал на зов. Даже не зная, что видение ушло, а знание осталось. Оно, это новое знание, властно пело во мне: я! сделаю! все! Никогда больше я не дремал на уроках дяди Алкима, впитывая его слова, будто губка - воду; никогда не подходил к краю утеса ближе, чем следовало, убивая насмешки приятелей быстрым и обидным ответом, карабкаясь на скалы с риском сорваться, я вымерял риск грядущей пользой - окрепшими пальцами, чутьем тела, силой! даже совершая глупости, я понимал: это необходимо ради обретения опыта...
      Нет.
      Ничего я не понимал.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.