– Посмотрите, – Варан поднял руку. – Вон там, над нами…
      – Ну и что? – аристократка пожала плечами. – Если прогулка не оправдает моих ожиданий, мальчик, мой отец купит для живодерни не только серпантер, но и тебя, твоего хозяина, эту девку в расписных штанах…
      Она отвернулась и снова ударила Журбину пятками. Змейсиха хлестанула по воде хвостом.
      – Ты где-то был, кроме этого своего островка? – спросила мерзавка, не замечая ни возмущения Журбины, ни остекленевших глаз Варана.
      – Нет.
      – И не будешь, разумеется. Ты хоть живешь здесь, наверху – или там в сырости, где сейчас дно?
      – Я поддонок, – сказал Варан сквозь зубы.
      – Ну надо же, – рассеянно продолжала аристократка. – А если я брошу в воду монетку – ты сможешь ее поймать?
      Не дожидаясь ответа, она открыла кошелек, привешенный к поясу, и бросила в воду монету – как успел заметить Варан, в одну шестую реала. Монетка опускалась почти невидимая, пока не попала в солнечный луч и не замерцала, как рыбка.
      – Что же ты не прыгнул?
      – Она слишком быстро тонет, – признался Варан.
      – И где она теперь? Что, это правда, что под нами бездна?
      – Нет. Под нами дно, только очень-очень глубоко. Монетка упадет на дно, и осенью кто-то ее отыщет.
      – Слушай, слуга, – аристократка посмотрела на него внимательнее, чем прежде. – Вы со своим сбродом подсунули мне дурацкую скучную прогулку… Я согласна простить вас, если ты меня немножко развлечешь.
      – Как?
      – Я очень люблю смотреть, как ныряют за разными вещами. За монетками. Смотри, вот здесь у меня треть реала… Лови!
      Она метнула монетку, и Варан прыгнул прежде, чем успел подумать.
      Треть реала – светлая монета и довольно большая. Варан видел, как она погружается, суетливо покачивая круглыми боками. Он нырнул головой вниз, в несколько рывков достиг монетки – но промахнулся, и она выскользнула из ладони. Он рванулся глубже и тогда наконец-то ее поймал; сжав монетку в руке, он с опозданием понял, как это мало. Треть реала – для того, чтобы купить Ниле ожерелье, надо нырять триста раз!
      Ему захотелось разжать руку, но он удержался.
      Под водой было светлее, чем в гроте. Варан видел горящую под солнцем поверхность снаружи, видел брюхо скалы в зеленых пятнах водорослей, видел тусклую, как натянутый рыбий пузырь, поверхность грота внутри. Ему не хотелось возвращаться к дрянной избалованной девке, в чьей власти ему предстоит пробыть еще как минимум час. Вот если бы он был рыбой…
      Он повернул голову – и увидел.
      Маленькая радуга в воде. Светлая прямоугольная бумажка. Вернее, не бумажка, а…
      Они не тонут в воде и не всплывают. Если их притопить – так и будут дрейфовать, следуя течениям. А в стоячей воде – неподвижно лежать, будто листочек зелени в рыбном желе.
      Клады, сказал голос Нилы в голове. Тут полно кладов, тайников… Княжеская казна… Схроны контрабандистов…
      Варан рванулся, боясь, что наваждение рассеется и плывущая в толще воды денежная бумажка окажется всего лишь солнечным бликом. Рванулся, выбросил вперед руку, схватил…
      Пальцы ощутили плотную, мягкую, приятную на ощупь ткань денег. Варан развернул купюру, присмотрелся…
      Сто реалов! Сто реалов! Сто!
      Он понял, что ему не хватает воздуха. Что до поверхности еще плыть и плыть, а грудь уже разрывается. Что он сейчас утонет с деньгами в руке…
      Вырвавшись головой на поверхность, он долго кашлял, задыхаясь, чувствуя, как кровь приливает к щекам.
      – Достал? – нетерпеливо спрашивала аристократка. – Я уж думала, ты утонул… Достал или нет?
      Варан, не в силах вымолвить слова, помотал головой.
      – И это хваленые местные ныряльщики! – протянула аристократка, не скрывая разочарования. – Чуть не утонул, а все равно не достал…
      Варан кашлял. Сто реалов жгли судорожно сжатую ладонь. Вдруг заметит, спросит: «Что там у тебя?»
      Ухватившись рукой за уздечку Кручины, он незаметно переложил деньги в карман штанов.
      Остаток путешествия прошел, будто в мутной воде. Аристократка постоянно чего-то требовала, на что-то жаловалась, била пятками бедную Журбину; змейсихи нервничали все сильнее. А Варан, обмерев в седле, видел только одно: как он протягивает ювелиру сто реалов. Не глаза Нилы, когда она увидит подарок, не перемигивание огоньков в белых и голубых камнях – а ювелира, глядящего на сто реалов в Варановой руке. Седого загорелого горни с выцветшими бровями и залысинами на лбу.
      Тягостная прогулка наконец закончилась. Аристократка затеяла спор с хозяином, отказываясь платить оговоренную сумму; Варан потихоньку проскользнул в грот с гамаком. Хотел снять и выкрутить мокрую одежду – но в последний момент испугался потерять или испортить деньги. Его колотил озноб; кое-как обтеревшись сухими тряпками, он выбрался наверх по узкой лестнице и, никому ничего не говоря, кинулся на базар.
 

* * *

 
      – Где тебя носит?! – накинулся хозяин, когда он вернулся, задыхаясь от бега, прижимая к груди полотняный мешочек. – Хотел тебя с гостями отправить, пришлось Нилу посылать… Где ты был?
      – Нила с гостями? – спросил Варан, все еще прижимая мешочек к груди. – А когда… Когда она вернется?
      – Да ты совсем очумел, парень, – заметил хозяин, внимательно к нему приглядываясь. Прежде Варан не был замечен ни в дерзости, ни в небрежении обязанностями. – Что такое с тобой стряслось?
      Варан счастливо улыбнулся:
      – Я… подожду. Можно?
      – Можно, – сказал хозяин, совсем озадаченный. – Нельзя, что ли?
      Варан прошел в грот, где обычно держали змейсих, и улегся в гамак, не отрывая ношу от груди.
      Он скажет: «Это тебе». Нет, он скажет: «Это тебе мой свадебный подарок». Нет, он ничего не скажет, промолчит… Просто распустит шнурок на мешочке, и тогда она увидит сама.
      Может быть, в гроте слишком темно? Попросить ее подняться на свет? Нет, она не любит солнце… Здесь, в пещерах, ее глазам удобнее всего… А искорки в глубине камней горят так ярко, что светятся даже в полной темноте… Так сказал ювелир…
      Варан закрыл глаза всего на минутку. Тут же появилась Нила и встала рядом с гамаком. Он крепче сжал полотняный мешочек и приготовился сказать давно придуманные слова, но губы не разжимались во сне. Нила, не желая ждать, взяла его за плечи и крепко тряхнула.
      Варан открыл глаза.
      Вечерний свет солнца из-под воды угасал. Грот освещен был факелами. Незнакомый человек в серебристо-черной куртке стражника тряс Варана за плечи, за его спиной стояли бледный хозяин и ювелир.
      – Поднимайся, – сказал стражник почти добродушно. Варан моргал, не понимая – закончился сон или только начинается.
      – Я ничего… – начал он и запнулся. Стражник обернулся к ювелиру:
      – Он?
      Ювелир – пожилой загорелый горни с выцветшими бровями и залысинами на лбу – произвел жест птицы, склевывающей зерно:
      –Он.
      – Пошли к судье, – сказал стражник Варану.
      – За что?!
      – А ты не знаешь?
      Вода в гроте закипела. Показалась сначала рогатая голова Кручины, а потом – Нила с распущенными по плечам мокрыми волосами.
      Оглядела собравшихся, ничего не понимая. Побледнела – это было видно даже при свете факелов. Плотнее схватилась за уздечку; хотела что-то сказать, но хозяин быстро махнул ей рукой, и слова остались у Нилы в горле.
      – Не знаешь? – повторил стражник и взял из помертвевших рук Варана полотняный мешок. Распустил шнурок, вытряхнул на ладонь ожерелье; замерцали в полутьме синие и белые камни.
      Шумно вздохнула Кручина. Нила не издала ни звука – неподвижно сидела в седле, глядя то на Варана, то на ожерелье, то на стражника. По плечам ее скатывалась вода.
      – Я купил это, – к Варану вернулась твердость. – Я не украл. Я заплатил.
      – Деньги-то фальшивые, – глухо сказал ювелир. – Фальшивая сотка, парень.
 

* * *

 
      Пещера Справедливости, иначе Тюремная Кишка, имела один только выход. Судьи и подсудимые, обреченные на смерть разбойники и сам князь, пожелай он спуститься в Кишку за какой-то надобностью, обязательно должны были пройти сквозь строй вооруженной стражи, миновать шипастые ворота и каменную дверь, такую низкую, что входить в нее приходилось едва ли не на четвереньках.
      Поток людей, заглатываемых и изрыгаемых Кишкой, не иссякал ни днем, ни ночью. Кто нес жалобу, кто – донос, а кого и вели на плаху. Сезон был в самом разгаре.
      Варан шел, сопровождаемый стражником, через весь город. Почти у самых ворот Кишки его догнал задыхающийся от бега, но странно бледный отец:
      – Погоди! Служивый! Погоди, пойдем вместе! Он же сопляк…
      Стражник окинул его равнодушным взглядом:
      – Отец?
      – Ну…
      – Иди в канцелярию, пиши прошение.
      – Мне к судье надо…
      Стражник, будто играючи, снял с плеча пику-гарпун с зазубренным наконечником. Направил в грудь Варановому отцу:
      – Иди в канцелярию.
      Отец посмотрел Варану в глаза.
      Наверное, был еще шанс удрать. На вечерних улицах – толпы, можно затеряться. Можно нырнуть в какую-нибудь лавку и переждать погоню. Можно пробраться ночью в порт, напроситься гребцом на уходящее за море судно, можно уехать – и никогда не возвращаться. Никогда больше не видеть берегов Круглого Клыка – и Нилу…
      Варан стоял за спиной стражника, никем особенно не охраняемый. Переминался с ноги на ногу, как будто вечерний теплый камень жег босые ступни.
      – Пошли, – стражник снова закинул пику на плечо.
      И Варан пошел.
      Тюремная Кишка освещалась масляными лампами. Откуда-то несло сквозняком; поговаривают, что через вентиляционные щели можно сбежать. Варан слышал такой разговор давным-давно, еще когда помогал родителям в харчевне; двое загорелых пузатых моряков шептались в уголке под тентом, а Варан протирал столы и все слышал…
      Сквозняк вел по лицу ледяной струйкой.
      Стражник сдал Варана с рук на руки судейскому чиновнику в потертом черном балахоне. Тот отвел его в низкую полукруглую пещеру, где, рассевшись на гнилых циновках, ждал своей участи целый выводок всякого сброда – человек пятнадцать, один другого страшнее. Покачивались серьги в больших темно-коричневых ушах, зыркали недобрые, нездоровые глаза; кто-то бранился, кто-то храпел, кто-то молча смотрел в покрытый потеками потолок. Один тощий и плешивый, по виду явно нездешний, канючил и ныл в уголке, растирал грязные слезы по морщинистому лицу: он-де ни в чем не виноват, он жертва, просто жертва, ясно вам?..
      Его забрали первым.
      Потом стали забирать одного за другим, иногда быстро, иногда с промежутком в полчаса. Из зала суда никто не возвращался.
      – Пивка бы, – мечтательно сказал голый до пояса, с круглым животом бородач, сидевший неподалеку от Варана. – Не дадут ведь. На последних просьбах, сволочи, экономят. Повисну до рассвета, парень, и ты повиснешь… А пивка бы хоть глоточек. Напоследок.
      Варан отвернулся.
      Бородача забрали предпоследним, и Варан остался в пещере один. Тряпки, игральные кости, осколки раковин с выцарапанными на них голыми красавицами, рассыпанный по полу табак – весь скарб, брошенный за ненадобностью, остался лежать на камнях, напоминая о тех, кто недавно был жив и еще не мертв, но застыл на пороге на несколько часов – до рассвета…
      – Эй, – крикнул стражник от двери. – Парень! Иди…
      И Варан пошел.
      Чиновник сидел за низким столом, колченогим – но, несомненно, деревянным. Чиновник выглядел утомленным; глаза его воспалились и нехорошо блестели. Свечи в канделябрах сгорели больше чем наполовину.
      – Разбой? – спросил устало. Варан молчал.
      – Имя, – сказал чиновник, раздражаясь.
      – Варан…
      Чиновник мельком просмотрел разложенные на столе раковины. Выбрал одну; надел очки – не темные, как у поддонков, но со светлыми стеклянными линзами. Сморщился, разбирая чужие, по-видимому, записи.
      – Шуу что такое, – сказал, внезапно забыв об усталости. – Нет, это Шуу что такое!
      И обернулся к стражнику в дверях, да так резко, что едва не сбросил на пол канделябр:
      – Позови Слизняка, быстро!
      – Его честь в такое время спит, – неуверенно предположил стражник.
      – Подними его! – повысил голос чиновник. – Что он думает – с этим делом можно ждать до рассвета?!
      До рассвета, подумал Варан, и у него ослабели колени.
      «Сим довожу до сведения его светлости Князя Круглоклыкского, что пятьдесят второго дня сезона триста пятнадцатого от воздвижения Империи незнатный горни Тырк, состоящий в цехе ювелиров острова Круглый Клык, получил сто реалов одной купюрой в уплату за ожерелье о пяти синих и пяти белых камнях, причем платеж сей был произведен неким поддонком, обывателем того же Круглого Клыка. Спустя час пятнадцать минут после свершения сделки ювелир, желая совершить некоторые мелкие выплаты, снес купюру на обмен в Денежный Дом. Служащий Дома, незнатный горни Ребрик, ввиду большого опыта заподозрив неладное, поспешил предъявить купюру на проверку господину Императорскому магу Круглоклыкскому. Господин Императорский маг письменно засвидетельствовал, что купюра в сто реалов – фальшивая, изготовлена с отменным искусством и на простой глаз неотличима от настоящей, а стало быть, представляет угрозу для всех честных торговцев Круглого Клыка и подрывает благополучие Империи, о чем он, господин Императорский маг, поспешил уведомить лично Императорского главного казначея. Будучи поднята по тревоге, сыскная служба вашей светлости провела дознание и скоро выяснила имя молодого поддонка, купившего ожерелье. Оказалось, что некоторое время назад он был задержан по делу о разбое, но поручительством отца и общины освобожден. Ввиду особой важности дела прошу ваше сиятельство поучаствовать в нем лично.
      С нижайшим почтением – судья и дознаватель Верон-Беломидий (Слизняк)».
 

* * *

 
      – Я велю позвать палача, – чиновник потер ладони, – и тогда ты заговоришь по-другому, щенок! Кто дал тебе деньги?
      – Я нашел их в море, – повторил Варан, глядя прямо перед собой. – Я вожу посетителей… на змейсах…
      – Кого ты куда водишь, мы знаем! Кто дал тебе деньги? У тебя есть последний шанс избежать дыбы. Кто?
      – У меня есть свидетель, – сказал Варан, с трудом проталкивая слова сквозь сухое горло. – Молодая… дама, вчера она каталась на… она бросила монету, я нырнул…
      – Монету в сто реалов?
      – Нет… Монету в треть реала… я нырнул и увидел, что деньги плывут…
      Чиновник желчно рассмеялся:
      – Деньги плывут, ну ты посмотри на него! Хватит, мне надоело это слушать, Васко, беги за Шкуродером…
      – Там есть клады, – упрямо продолжал Варан. – Я подумал, что водой размыло чей-то тайник…
      – Ага, чужой тайник! И ты никому не показал, никого ни о чем не спросил, побежал покупать побрякушку?
      – Да, – Варан чувствовал, что тонет, что поверхность воды отдаляется, а грудь уже рвется изнутри. – Я давно хотел… ожерелье. Я хотел его подарить невесте. У меня есть невеста…
      – Как зовут молодую даму? – спросил человек, сидящий в углу за простым каменным столом. – Ту, что видела, как ты нашел деньги?
      Варан наморщил лоб:
      – Я… не знаю. Хозяин, спросите у хозяина, он знает… он поможет ее найти…
      – Мы тратим время, Слизняк, – пробормотал чиновник, прикрывая ладонью воспаленные, лихорадочно блестящие глаза.
      Тот, кого звали Слизняком, пожал плечами. Тяжело поднялся, удалился в темный сводчатый коридор; в глубине коридора мерцали бледно-голубые огни. Варану вспомнились камни на бархатке – пять белых, пять синих…
      За спиной скрипнула дверь. Варан обернулся; сзади, очень близко, стоял старик с волосами такими длинными, что они доходили ему до плеч. Варан сроду не видел, чтобы мужчины носили столь бесконечные волосы. Шкуродер, содрогнулся Варан. В ту же минуту стражники вытянулись по стойке «смирно», а чиновник поспешно поднялся из-за деревянного стола:
      – Ваше сиятельство…
      Длинноволосый махнул рукой. Описал по залу широкий круг, остановился, помахал под носом у чиновника знакомой радужной бумажкой:
      – За полреала! За полреала умельцам голову снимали. Нарисуют радугу на бумажке, обольют воском… Ночью на базаре всучивают простакам… А днем, если не слепой, – видно же, что подделка… А эту я не различил бы! И сейчас в руках держу – не верится… Сядь, Суслик…
      И, будто не в силах устоять на месте, его сиятельство князь Круглоклыкский описал по залу еще два стремительных круга.
      Варан видел князя раз или два, да и то издали; тогда на князе был парадный головной убор и высокий, расшитый золотом воротник. И уж конечно, Варан не надеялся – да и не желал никогда – видеть князя так близко.
      Сто реалов лежали на столе, источая радужное сияние. Варан сидел, боясь пошевелиться. Князь, кажется, вовсе его не замечал:
      – Завтра поползут слухи… Купцы откажутся принимать купюры в сто реалов. Начнется беспокойство, паника… Мошенники, явившиеся к нам со всех сторон света, не преминут этим воспользоваться… Сегодня в казне нет ни одной фальшивой купюры – а что будет завтра? Завтра Денежный Дом рухнет, мои милые, его снесут толпы меняльщиков…
      Он вдруг обернулся к Варану и уставился на него в упор, и стало ясно, что показное равнодушие князя к Барановой персоне – не более чем игра. Его сиятельство прекрасно знал, кто виноват во всех бедах Круглого Клыка; длинные седые волосы, казалось, готовы были встать дыбом.
      – Кто дал тебе сотку?
      – Я нашел ее в море!
      – Во-от, – князь снова отвернулся, как будто потеряв к Варану интерес. – А ведь наш господин маг уже дал знать своим, в столицу… Императорской казне одной вот этой головы, – он махнул рукой по направлению к Варану, – будет мало. Она захочет вашу голову, дознаватель Суслик. И голову главного судьи Беломидия… Кстати, где Слизняк?
      Варан окончательно потерял интерес к происходящему.
      Его голову списали в расход; его шкуре вынесли приговор. Он никогда не увидит сплошных облаков, подсвеченных солнцем сверху, никогда не увидит Нилу… Никогда не нырнет в теплое море. Никогда не сосчитает звезд.
      И сделалось равнодушно.
      Его не стали казнить сразу. И даже допрашивать больше не стали. Отвели в крохотную комнату с циновкой из сухих водорослей; опустившись на колючую подстилку, Варан вспомнил «чердак» и Нилу, и от этого его равнодушие сменилось тоской.
      Прошел день, а может быть, два – ведь солнца под землей не было, только тусклая масляная лампа. Варан лежал, глядя в темный потолок, и вспоминал каждый поворот, каждый грот, каждый блик на потолке подводных пещер.
      Кормили сносно. Хотя Варану есть все равно не хотелось. На третий день – а может, на второй? – его снова отвели в судейскую пещеру, но не на оглашение приговора, а на встречу с юной аристократкой, в чьей комнате, если верить ее словам, круглый год цветут пять розовых кустов.
      На этот раз аристократка выглядела куда менее уверенно. Ее сопровождал отец – кряжистый бородач в плаще с золотой отделкой на вороте и подоле.
      – Я бросала ему монеты, – говорила девчонка, глядя в пол. – Он нырял. Я бросила шестинку, потом третушку. За третушкой он прыгнул, но все равно не поймал.
      – Вы видели его руки, когда он вынырнул? – спросил дознаватель по прозвищу Слизняк.
      Девчонка беспомощно оглянулась на отца:
      – Он сказал, что не поймал. Не могу же я проверять…
      – В руках у него что-то было?
      – Я не видела.
      – Ничего необычного в его поведении вы не заметили? Девчонка чуть вздернула нос, в ее голосе прорезались прежние спесивые нотки:
      – А я не знаю, какое поведение у поддонков обычное, а какое необычное… Я не смотрела на него. Делать мне нечего – разглядывать слуг.
      – Я спрятал руки за змейсихой, – сказал Варан. – Я сразу подплыл к Кручине, и…
      – Заткнись, – уронил Слизняк, и Варан замолчал.
      – Ваша честь, – сказал отец девчонки, и голос у него оказался глубокий, как Тюремная Кишка. – Мне кажется, моя дочь достаточно помогла правосудию Круглого Клыка. Теперь позвольте нам продолжить отдых, который, впрочем, уже безнадежно испорчен…
      – Приношу свои извинения, – Слизняк слегка поклонился, – и не сомневаюсь, что князь Круглоклыкский щедро восполнит нанесенный вам ущерб… Вы можете быть свободны.
      Стражник отступил от двери, открывая проход аристократу с дочкой. Уходя девчонка на мгновение оглянулась, чтобы бросить на Варана заинтересованный взгляд – но отец взял ее за плечо и поволок прочь, дверь закрылась, и стражник встал на свое место.
      – Месяц назад тебя взяли с разбойниками, – не глядя на Варана, сказал дознаватель Слизняк. – Их повесили, тебя отпустили. Почему?
      – Потому что я не разбойник. Община Круглого Клыка за меня поручилась… Наоборот, я крикнул – «стража», и за это меня…
      Слизняк поднял голову, и под взглядом его Варан замолчал.
      – Община, – с легким презрением проговорил Слизняк. – Община и теперь за тебя горой. Три прошения подали князю… Честный поддонок, мол, не может предать своих, он чтит Императора и сезон, разбоем и подделкой промышляют пришлые… Все правильно. Если бы я делал фальшивые сотки – я бы первым делом пропускал бы их через руки таких вот честных поддонков, чтобы снять возможные подозрения… А деньги – это деньги. Это дерево, сушняк, надежная крыша в межсезонье… Так?
      – Я нашел эту сотку в море, – сказал Варан безнадежно.
      – Она там родилась? Вылупилась из икринки?
      Варан молчал.
      – Проще всего было бы повесить тебя сегодня, – сказал Слизняк, тяжело раздумывая. – Может быть, и для тебя же лучше… Но дело императорское. Уже не остановишь и ничего не изменишь. Свидетелей у тебя нет… Дурак, если ты действительно поймал сотку в море – почему не показал никому? Отцу? Матери? Той же невесте?
      Варан молчал.
      – Куда ни кинь – ты виноват, – продолжал Слизняк. – Возможно, ты на службе у фальшивомонетчиков, они разбрасывают свои подарочки твоими руками и руками таких, как ты, неприметных и вроде бы невинных… Хотя, надо признать, мальчишка с соткой в ювелирной лавке – это не такое уж заурядное событие… Может быть, ты должен был все-таки отдать ее отцу? Тебе поручали отдать ее отцу, не так ли?
      – Мне не поручали…
      – Но ты виноват. Если ты никому не служишь – ты виноват в том, что присвоил чужие деньги с легкостью… По закону Клыка найденная вещь считается принадлежащей бывшему владельцу до тех пор, пока не будет доказана его смерть, или отбытие за море, или отказ от вещи. Найденные же деньги, хозяин которых не объявился, считаются собственностью общины, если найдены внизу, и собственностью князя, если найдены наверху…
      – Я нашел их в море. Не внизу. Не наверху. Слизняк взглянул на Варана с интересом. Коротко вздохнул:
      – Будь эти деньги настоящими… но они фальшивые. И теперь твою судьбу решаю не я… и даже не князь. Решать твою судьбу будет Имперский маг, возможно, он настоит на том, чтобы отправить тебя на дознание в столицу… возможно, станет допрашивать сам. Помолись Императору и призови на помощь всю свою удачливость, если она у тебя есть.
 

* * *

 
      Лежа на сухих водорослях, Варан пытался вспомнить все, что он знал о магах.
      Они сидят в подземелье за длинным столом. Они делают императорские деньги, печати, верительные грамоты. Под деревянными креслами, обвившись вокруг резных ножек, лежат спрятанные от глаз хвосты… А раз в семь лет хвост отпадает, как у ящерицы…
      Неужели все эти семь лет маг не поднимается с кресла? Не спит? Не ходит в сортир?
      Варан качал в полусне головой. Ну что за бред его занимает. Ясно же, что маги вовсе не ходят в сортир. И наверное, не едят… Не спят с женщинами…
      Откуда они берутся? Говорят, магами рождаются… Где рождаются? Почему?
      Варан никогда не видел императорского мага на Круглом Клыке. Хотя много раз смотрел из-под ладони на башню – самое высокое место острова, каменный палец над княжеским дворцом. Предполагалось, что в башне живет волшебник, присланный лично Императором. Говорили, он очень стар и никогда не спускается вниз. Говорили, по ночам он стоит на балконе и нюхает воздух и по одному запаху знает, кто о чем сожалеет и кто в чем виноват; правда, совсем недавно отец говорил, что мага, скорее всего, вообще нет. Круглый Клык – не столь важная провинция, чтобы присылать сюда мага; в межсезонье, если честно, Круглый Клык вообще ничего не стоит – дыра дырой…
      Но главный судья Слизняк сказал, что маг есть. А Варан склонен был верить судье.
      Завтра Варана поведут в башню. А оттуда, вернее всего, в столицу на крыламах. Варан всю жизнь мечтал о двух вещах – полетать на крыламах и побывать в столице. Теперь его желания исполнятся – но не Император помог в этом, а Шуу. Проклятая Шуу, под сунувшая Варану одуряющие деньги в радужном сиянии, проклятый соблазн, и ведь он купился…
      Утро было снаружи или вечер, помнила его Нила или уже забыла – Варан спал, и ему снилась частая сетка, накинутая по весне на донные посевы, – чтобы не унесло течением.
      Башня, издали тонкая и хрупкая, изнутри обернулась серой и мрачной утробой. И совершенно пустой – в ней не было ничего, кроме лестницы. Лестница вилась вдоль стен спиралью, все выше и выше, а в пустоте между ее витками гулял ветер. Ветер шелестел и выл, рвал полы одежды, теребил волосы.
      Поднимались в молчании – первым его сиятельство князь, потом дознаватель Слизняк, потом Варан, которого никто не связывал и не сторожил, но которому некуда было деваться – разве что с лестницы вниз головой, как в воду.
      Его сиятельство стал задыхаться уже на второй сотне ступенек, потому шли медленно, часто останавливаясь передохнуть. Князь нюхал какие-то травки, шумно вздыхал, бормотал под нос; Слизняк стоял, как статуя в развеваемых ветром одеждах. Тогда Варан честно пытался осознать торжественность момента – он, мелкий поддонок, оказался в таком обществе, в таком месте… Но священный трепет не приходил. Князь был просто старый человек с неудобными волосами до плеч, одышливый и нездоровый. Дознаватель Слизняк был просто машина, вроде отцовского винта, хорошая машина за работой. Не было торжественности, и даже страха уже не было – только усталость.
      Постояли – снова пошли. Одолели почти целый виток. Князь закашлялся и остановился. Башня дышала; пел ветер, поднимался снизу поток теплого воздуха, и в этом потоке детел сухой мусор – листья, перья, трупики насекомых.
      – Хватит, – тяжело сказал князь. – Сами идите. Не помрет господин колдун, – его сиятельство придержал пальцем нервно дернувшуюся щеку. – Полномочия, – он стянул с унизанных перстнями руки одно маленькое желтое колечко, – предъявишь… Скажи – сам. Пускай. Все сам.
      Князь вжался спиной в каменную стену, и мимо него по узкой лестнице прошли сперва Слизняк, потом Варан. Поравнявшись с князем, Варан услышал кислый запах его дыхания.
      Дальше подъем пошел быстрее. Князь стоял внизу и смотрел, как они карабкаются, виток за витком; потом князя не стало видно в полутьме.
      Ближе к вершине башня заострялась. Колодец между витками лестницы делался все уже, ветер в нем выл все громче, а смотровые окна попадались все реже. Наконец, Слизняк остановился перед темной дверью.
      – Храни нас Император, – пробормотал под нос и что-то еще добавил, чего Варан за шумом ветра не разобрал.
      Желтое кольцо, переданное Слизняку в качестве верительного документа, звякнуло о медную ручку. Еще и еще – три торжественных раза.
      Слизняк ждал ответа; Варан вдруг вспомнил, зачем он здесь, вспомнил, что его ждет отправка в столицу и затем императорский суд – и съеденный накануне тюремный завтрак забился в его животе, как птица, желающая свободы.
      Дверь приоткрылась – как раз настолько, чтобы мог протиснуться нетолстый человек. Слизняк посторонился, предлагая Варану идти первым. Варан помотал головой; Слизняк взял его за шиворот и пропихнул вперед, навстречу судьбе. Варан сделал по инерции несколько шагов – и остановился.
      Обиталище мага по роскоши своей могло, наверное, удовлетворить самого Императора. Пол, стены и даже потолок были обшиты деревом, и не узенькими планочками – широченными досками, светлыми и темными, желтыми, коричневыми и почти черными. Прожилки, по которым десятилетиями и веками где-то там, в фантастических лесах, бродили древесные соки, теперь образовывали странный, но явно осмысленный узор. Варан стоял на одной ноге, боясь опустить вторую, потому что пол был мозаичный – из разных древесных пород, и отшлифован до блеска, и теплый. Варан, если бы мог, взлетел бы и завис в воздухе, лишь бы не осквернить драгоценное дерево прикосновением босых, перепачканных тюремной грязью ног…
      – Князь Круглоклыкский в моем недостойном лице приветствует его могущество Императорского мага, – сказал Слизняк, поклонившись вежливо, но без заискивания. – Вот преступник, о котором было доложено.
      Варан вертел головой и слабо улыбался, пытаясь собраться с мыслями. За дни, проведенные в Тюремной Кишке, он привык считать себя преступником; за длинный путь от подножия башни к ее вершине он привык считать себя мертвецом. Он готов был к ужасу этой минуты (взглянуть в лицо настоящему магу, выслушать приговор, узнать всю правду о предстоящих испытаниях), – но, вот досада, не чувствовал ничего, кроме растерянности и робкого восторга. Это же сколько лет надо прожить дереву, чтобы нарастить такой ствол! Это где же земля, способная питать такие корни! А крона?! В ее тени поместится, наверное, не один десяток человек…
      Его ощутимо пихнули в спину:
      – Поклонись, дурень…
      Он поклонился так низко, что коснулся рукой пола. Отдернул руку – нельзя… Наверное, нельзя лапать это великолепие, будь он, Варан, магом – отрубил бы любопытные пальцы…
      – Волнения, конечно, были, – сказал Слизняк, будто отвечая на незаданный вопрос. – Но, поскольку больше фальшивых денег не появилось… А его сиятельство князь умело разъяснил своему народу, что слухи о фальшивых сотках – не более чем вымысел заезжих мошенников… Вы с полным основанием можете сообщить Императору, что Круглый Клык не распространяет подменных денег.
      – Но, возможно, он их производит, – сказал другой голос, отрешенный и холодный, как вода на большой глубине. Варана передернуло от звука этого голоса. Он снова завертел головой, пытаясь разыскать среди деревянной мебели – стульев с высокими спинками, столов с узорчатыми столешницами, легких резных ширм – того самого Императорского мага, который решит его судьбу.