Старшая женщина принимала деньги и отсчитывала сдачу. Она посмотрела сквозь Лидку, и Светка тоже посмотрела сквозь Лидку, не узнавая, но Лидка не обиделась, потому что Светка работает здесь вот уже месяц, ей платят как ученице, она стоит за прилавком по двенадцать часов каждый день, у нее отекают ноги и слипаются глаза, и все равно ее собираются уволить на будущей неделе, чтобы освободить место кому-то по знакомству.
      Лидка боком выбралась из ожидавшей толпы. На следующую очередь у нее не хватало сил. Пусть Яна стоит– все равно безработная. Или Тимур– все равно его подготовительные курсы собираются закрыть…
      У входа в магазин притулилась темно-красная машина с прилепленным к ветровому стеклу объявлением: «Продается». И еще одним, пониже: «Ищу работу. Юрист, экономист, знание иностранных языков».
      Лидка вздохнула.
      В подземном переходе пахло, как в ночлежке. Плечом к плечу стояли торговцы; Лидка шла, проталкиваясь мимо ношеных и неношенных свитеров, шкатулок, носков и пряников, булок в полиэтиленовых кульках, старых книжек, шарфов, спортивных брюк. Шла, задержав дыхание, не глядя по сторонам, потому что смотреть – значит снова впадать в отчаяние. Осознание того, что и она, Лидка, рано или поздно может оказаться в этом переходе, и ее мама тоже…
      При выходе из перехода на серо-желтой стене темнела надпись нитрокраской из баллончика: «Кровососы убили Зарудного!» И спустя десять метров на стенке автобусной остановки: «Кровососы убили…» Дальше стенка была разбита. Опасно щерились стеклянные зубья.
      – Принесла? – спросила мама. Маме вторую неделю нездоровилось, и она не выходила из дома.
      – Только масло, – сказала Лидка.
      – Ну и хорошо, – сказала мама после паузы. – Очень хорошо… А сколько? Лидка замялась.
      – Триста.
      – Триста?!
      – Мам… все опять дороже почти в два раза.
      – Тогда понятно, – сказала мама, не пытаясь скрыть усталости.
      Еле слышно бормотал телевизор. «Если рухнет система социального страхования, – волновался невидимый Лидке оратор, – то после апокалипсиса нас ждет жизнь в пещерах, каменный век, вот что нас ждет. Гражданская война, смута, дележ того, что уцелеет, мы кончимся как цивилизация…»
      Лидка вздохнула. Папа работал как раз в системе страхования, и еще совсем недавно все были уверены, что уж этой-то непоколебимой конторе общие несчастья не грозят.
      Лидка прошла в свою комнату и села за пустой письменный стол. Совершенно пустой, только прямо по центру лежала под стеклом большая цветная фотография. Вырезанная из журнала так тщательно, чтобы не оставить ни намека на жирную черную рамку.
      Как рано похолодало в этом году. Обещают отключить свет. Говорят, что для отопления не хватает денег, газа, нефти, еще чего-то – только недавно все было, и вдруг оказалось, что ничего нет… Куда оно, спрашивается, девалось?!
      Зазвонил телефон. Лидка машинально выждала три гудка, потом вспомнила, что мама легла спать, и побрела в прихожую.
      – Лида?
      В последние месяцы голос у Славки стал очень похожим на голос его отца. Раньше Лидка вздрагивала – теперь привыкла.
      – У тебя есть время… поговорить?
      – Полным-полно, – сказала она, унося телефон в свою комнату.
      – Мы тут с мамой посоветовались, – сказал Славка после паузы. – Понимаешь… тут кое-что… ну, это не телефонный разговор. Ты могла бы прийти?
      Лидка молчала.
      Кабинка консьержа пустовала. И давно, никто не приносил цветов, а помнится, тогда, в июне, цветами была завалена вся лестница.
      – Привет, – сказал Славка. Он очень похудел, болезненная худоба сделала его похожим не на отца, а на мать. Только голос остался узнаваемым.
      Лидка отдала ему красную гвоздику. Славка механически повертел ее в руках.
      – Заходи… сразу в кабинет.
      Она вошла.
      Депутат Зарудный смотрел со стены. Лидке не нравился этот портрет, но распоряжалась здесь, конечно, не Лидка, а Славкина мама. Здесь больше не было ни вычислительной машины, ни телефонов, освободившийся стол занимал полкомнаты, и по всей широкой столешнице лежали бумажные папки, подшивки, стопки исписанных листов.
      Славка все так же механически поставил гвоздику в высокую металлическую вазу.
      – Тут осталось. – Славка вздохнул. – Архив неразобранный. Эти… гэошники… часть бумаг забрали… часть потом вернули… личное. Все переворошили… весь архив… Понимаешь?
      Лидка кивнула.
      В официальных бумагах она проходила как «подружка сына, косвенный свидетель». Так получилось, что именно она первая увидела Андрея Игоревича мертвым; ее допрашивали три раза, и всякий раз Лидка плакала. Не только потому, что горе тогда было свежим и ошеломляющим. Всякий раз ей казалось, что допрашивающие ее чины не верят ей, подозревают за каждым словом ложь.
      Зачем пришла? Ведь встреча не была назначена? Почему не позвонила? Почему вошла без спроса в чужую квартиру? Почему… А главное, всех их, жестколицых, с глазами-буравчиками людей интересовало одно обстоятельство: может быть, депутат Зарудный был еще жив? Он мог говорить? Так говорил или нет?!
      Оказывается, Андрей Игоревич действительно был жив в тот момент, когда Лидка приоткрывала входную дверь. Но когда она вошла в кабинет с букетом колокольчиков, он был уже мертв, ведь в него выпустили несколько пуль…
      А как же тогда беспорядок в квартире? Выходит, незваные гости учинили свой обыск еще при жизни Зарудного?!
      Нет, она не слышала выстрелов. Нет, она не видела ничего, а что видела, о том уже рассказала. Нет, не мог он говорить, его же буквально из-ре-ше-ти-ли…
      Мама давала ей капли три раза в день. И водила к врачу.
      А потом был последний допрос. Незнакомый Лидке гэошник, толстый и печальный, долго рассказывал ей о своих теплых отношениях с покойным Андреем Игоревичем. Какой был человек, эх!.. Гибнут самые лучшие. Так она ничего не слышала? Жаль, помогла бы следствию… Ничего? Жаль. Ладно, иди, девочка, учись хорошо, Андрей Игоревич был бы доволен…
      И повестки прекратились…
      Лидка привычно вздохнула.
      – Я взялся разбирать эти бумаги, – голос Славки дрогнул, – но как-то… тяжело. И времени… Я же учусь.
      Он говорил, будто извиняясь. Лидка опустилась в кресло для посетителей.
      – Ты хочешь, чтобы я?..
      – Ну да. – Славка обрадовался ее понятливости. Убийц Андрея Игоревича отыскали спустя неделю после убийства– на дне бухты. Чего и следовало ожидать. Одно время Лидка взяла себе за правило внимательно просматривать программу официальных новостей; она почти не слушала слов, зато внимательно вглядывалась в лица. Каждый мог оказаться заказчиком. Каждый.
      В последний месяц она смотрела новости все реже и реже.
      – Тут… серьезная работа… архивариуса. Рассортировать по годам, по темам… Составить каталог… – Славка коротко взглянул на нее – и покраснел.
      – Что? – спросила Лидка.
      – Это трудная работа, – сказал Славка. – Трудоемкая…
      – Ты же знаешь, что я в экстернате. Времени у меня…
      – Да. – Славка все еще бы красен и смотрел мимо. – Но мама… она хотела бы… Лидке на мгновение стало его жаль.
      – Она хотела бы немножко оплачивать эту работу, – выдавил Славка через силу. – Денег мало, но… Ты только не обижайся!
      Лидка улыбнулась:
      – Я не обижусь. У меня отец без зарплаты, мама без работы… Вся семья без денег. Я не обижусь, Слав.
      – Тебя к телефону, – сказала мама. – Одноклассник.
      – Алло? – спросила Лидка равнодушно.
      – Это я, – сказал Рысюк. – Как делишки?
      – Никак.
      – Ты контрольные уже все перерешала?
      – Какие контрольные, когда жрать нечего? – спросила она грубо. И, сказать по правде, преувеличила: макароны еще были. И картошки полмешка, ешь – не хочу.
      – Ты помнишь, где я живу? – после паузы спросил Рысюк.
      Она задумалась.
      …Автобусы ходили редко, и Лидка, закинув сумку на спину, припустила рысцой. Давно не чищенный тротуар покрыт был подгнившим слоем осенних листьев. Стены домов пестрели обрывками объявлений, листовок, плакатов: «Сдам квартиру», «Кровососы убили Зарудного», «Все на площадь! Все на митинг!», «Помогите найти»…
      Она нырнула в переход. Тишина, шорох десятков ног и ни одного голоса – страшно, но она привыкла. Миновала железнодорожные пути, все так же рысцой выбралась на привокзальную площадь. Ветер носил отвратительный запах – так пахнет в зале ожидания, так пахнет в той подземной кишке, где плечом к плечу стоят пожилые женщины и продают носки и хлеб, домашние тапки и трикотажные свитера. Перед входом в «опорный пункт правопорядка» лежал на тележке для багажа одутловатый мужчина в поношенной одежде. Труп. Лидка отшатнулась.
      Тут же, на углу, торговали горячими сосисками, причем на борту тележки виднелись полустертые буквы «Мо-ро-же-ное». Лидка вспомнила, как, держась за руки брата и мамы, она шла по этой вот площади десять лет назад, и над тележкой вились, кажется, надувные шарики…
      А может быть, этого и не было.
      Ее задели чемоданом, да так, что она едва удержалась на ногах. Надо было спешить, до Рысюковско-го дома оставалось минут десять быстрой ходьбы.
      – …Кто там? Ты, Сотова?
      Рысюк запер за ней дверь – Лидка отметила, что дверь новая, железная, с двумя сейфовыми замками.
      – Идем…
      Рысюк здорово изменился за те несколько месяцев, что они не виделись. Все мы изменились, меланхолично подумала Лидка. А то ли еще будет…
      – Давай свою контрольную. Так, вариант упрощенный, для девчонок и экстернатников…
      – Не всем теперь по карману платить за очное, – отозвалась Лидка, разглядывая комнату.
      Рысюк обернулся от стола. Глаза у него были прозрачные, как у задумчивой рыбины.
      – Извини.
      – За что? – удивилась Лидка. – Был грубияном, грубияном помрешь.
      Рысюк не то закашлял, не то засмеялся:
      – Помирать я не собираюсь. Сядь вон на тот стул. И займись пока делом – расчерти поля вот в этой тетрадке, по четыре клеточки, сможешь?
      – Постараюсь, – сказала она, никак не реагируя на насмешку.
      Рысюк вырвал лист из блокнота и уселся решать Лидкины номера. Лидка водила красным карандашом– ответственно, аккуратно, со знанием дела.
      – Кто убил Зарудного, знаешь? – спросил Рысюк вполголоса.
      Лидка ни на секунду не прервала работу.
      – Знаю. Те два мужика, которых нашли в заливе. Рысюк оторвал глаза от уравнения и цепко посмотрел ей в лицо.
      – Как ты думаешь, эти… «очистители души» во главе с Бродовским… имели повод убить его, а?
      Лидка водила карандашом. Летела красная грифельная пыль.
      – Все-таки версия не хуже других… «Кровососы убили Зарудного» – немножко примитивно. Конечно, у олигархов был повод его убить… Не всегда стоит доверять очевидному. А очевидно то, что гибель Зарудного инициировала процессы, приведшие к новой катастрофе…
      – Ты позвал меня, чтобы потрепать ученые словечки? – негромко спросила Лидка. – Меня как приближенную к Зарудным особу?
      Рысюк вздохнул. Отложил авторучку.
      – Как там Славка? Лидка пожала плечами:
      – Скверно ему.
      Славка жаловался, что за квартирой наблюдают. Настоящее это наблюдение или плоды травмированной психики – Лидка не имела понятия, тем более что Славкина мама подозревала всех и вся – в последнее время она повадилась едва ли не обыскивать Лидку на выходе из квартиры: «Ты же помнишь, Лида, что ни один документ, даже самая мелкая бумажка не должна ? быть вынесена за порог… Ты же понимаешь, Лида…» И тогда она вскипала и еле сдерживалась, напоминая себе, что эта женщина пережила трагедию и слегка помутилась рассудком.. И даже открывала свою сумку, демонстрируя: ни одной бумаги, принадлежавшей Андрею Игоревичу, она, Лидка, до сих пор не присвоила…
      Но обсуждать все это с Рысюком не входило в ее планы.
      – Лидка, – глухо сказал Рысюк. – Ты, наверное, думаешь, что я суюсь не в свое дело. Но я, в отличие от тебя, читал монографии Зарудного, его работы по истории…
      – Ага, – отозвалась она равнодушно. – Он тебя вспоминал. Такой, говорит, в вашем лицее талантливый мальчик, надежда кризисной истории…
      Рысюк помолчал, и Лидка с удовольствием увидела, как Игорь краснеет.
      – Да! – с вызовом сказал Рысюк, несильно ударяя кулаком по ветхой столешнице. – Я собираюсь быть кризисологом, и я им буду! И я имею достаточно информации, чтобы утверждать… чтобы предполагать… Что Зарудный очень близко подошел к… созданию теории апокалипсиса. К каким-то основополагающим вещам…
      – Какой ты умный, – сказала Лидка. – Никто не догадался, только ты.
      – Если бы никто не догадался, – сказал Рысюк шепотом, – то Зарудный был бы жив. Неужели ты всерьез думаешь, что его убил этот Бродовский, эта банда с чистой душой? Или эти невнятные «политические противники»? Лида… Лида, ты чего?!
      Она уже ревела. Давилась слезами.
      И потому не сказала Рысюку про эти зарудновские слова: «…Очень важное выступление по первому каналу. Мое выступление… Я думаю, что это будет поворот… в нашей общей судьбе. Я очень на это надеюсь».
      – Все просто, – сказал Андрей Игоревич. – Тысячу лет человечество вертится, как белка в колесе. Цикла едва хватает на то, чтобы восстановить разрушенное. А когда потенциал для прорыва худо-бедно наращивается, все начинается сначала. Развал, распад, апокалипсис… Мы балансируем на грани, мы не растем, но и не скатываемся к первобытному состоянию.
      Кто поставил Ворота? Тот, кто хочет, чтобы мы оставались белкой в колесе, живой и потешной, и безопасной белкой…
      Он сидел на ограде пустого вольера. За его спиной плыли и плыли в небе облака.
      – Лида, Лидочка, не плачь. Я прожил хорошую жизнь, я понял, что…
      – Вставай. Вставай. Встава-ай!! Темнота. Чьи-то руки, трясущие за плечи, да так, что немудрено проглотить язык.
      – Лида! Вставай! Началось! Да вставай же! Какой страшный сон, подумала она и щипнула себя за руку. Боль была тупая, но вполне ощутимая.
      – Началось, Лида… Одевайся! Скорей! Комната заплыла красным. Тяжелый свет пробивался сквозь неплотно закрытые шторы.
      – Мама?!
      – Подъем! – гаркнул из прихожей отец. – Никаких нюней, никаких соплей! Через минуту выходим…
      Казалось, он даже рад. Казалось, он стал выше ростом – оттого, что он больше не жалкий безработный, продавший за долги все, что только можно, а мужчина, отец семейства, готовый бороться за жизнь маленького вверенного ему прайда.
      Шорох ног, как в подземном переходе. Так показалось Лидке со сна.
      – Отойди от окна!
      Она успела заметить. Небо, неравномерно подсвеченное красным. Ручейки людей, вытекающие из подъездов и дворов. Запруженная людьми улица.
      Страх пришел только сейчас. Когда она увидела это море движущихся голов. Текучее человеческое море.
      – Штаб ГО, – глухо сказал радиоприемник. – Слушать всем. Опасность со стороны моря. Линия обороны проходит по улицам Флотской – Попова – Январскому проспекту. Внимание! Направление эвакуации – северо-восток, линия пригородной железнодорожной ветки. Запрещено использовать транспортные средства! За использование автомашин в зоне эвакуации расстрел на месте!
      Мягко качнулся пол. Задребезжала в шкафу посуда, закачались люстры, с подоконника грянулась ваза. Яна взвизгнула.
      – Тихо! – прикрикнула мама. Тимур неразборчиво бубнил себе под нос. Над самой крышей пролетел вертолет. От грохота на мгновение заложило уши.
      Путаясь в ремнях, Лидка нацепила на спину рюкзачок. С застежкой на груди, так, чтобы в случае надобности можно было легко избавиться от ноши.
      Тимур все бормотал и бормотал; Лидка взяла с вешалки шарф. Отец поймал ее руку:
      – Не надо… Проверьте, чтобы ни у кого на шее ничего не было. Тимур, ты меня слышишь, или ты уже обо…ся?
      Лидка вздрогнула. Отец в жизни не бранился, тем более при детях.
      – Я в порядке, – сказал Тимур после паузы.
      – Тогда ты с мамой. Я с девочками. Пошли. Щелкнула, захлопываясь, дверь. И наступил пик Лидкиного страха – щелчок положил конец прежней жизни. Все всерьез. Всему конец. Щелк.
      – Не бойся, – жалобным дрожащим голосом сказала Яна.
      Лидка молчала, героически удерживаясь от слез.
      Соседи уходили. Внизу торопливо хлопнула входная дверь, щелкнул замок на втором этаже, а на четвертом кто-то торопливо поворачивал ключ. Хотя стоило ли трудиться?..
      Они спускались, и знакомая с детства лестница казалась большой фотолабораторией – из-за густого красного света. Впереди шли мама с Тимуром, сзади отец вел Лидку и Яну, вел за руки, как маленьких.
      – Ничего, – повторял отец, сжимая потную Лидкину ладонь. – Ничего, ничего…
      Двор. Скамейка. Не светится ни одно окно, ни один фонарь, но света и так довольно. Низкие тучи отражают зарево, поднимающееся за горизонтом. Над морем.
      И запах. Какой запах. Гари и гнили одновременно. И ни ветерка.
      – Быстро пройти Угловую, – сказал отец в спину Тимуру. – Как можно быстрее. Потому что она узкая.
      – Внимание! – радиоприемник помещался теперь у папы за поясом. – Штаб ГО сообщает: опасность с моря! Линия обороны переместилась к Торговой площади. Внимание, линия обороны проходит по улицам Малой Угловой – Липской – Торговой…
      Молчаливые люди вокруг одновременно прибавили ходу. На секунду потеряв из виду Тимура с мамой, Лидка шагнула со двора на улицу.
      Вот тут была настоящая толпа. Тимур и мама мелькнули впереди и пропали снова; отец прибавил ходу, пытаясь догнать их. Со всех сторон закричали:
      – Осторожно!
      – Куда прешь!
      – Вот из-за таких и давка!
      – В ногу иди, кретин!
      Над головами снова прошел вертолет. Лидка не смотрела на него, потому что боялась оторвать глаза от замусоренного асфальта. Ветром взметнуло пыль, зато вонь заметно ослабела.
      Лидке было страшно обидно за отца. Его обзывали по-всякому – за то, что он не хотел терять из виду маму и Тимура. Но он все-таки протолкнулся вперед и протащил сквозь толпу Лидку и Яну, и теперь Тимур и мама шли впереди, отлично видимые, и от этого спокойнее было на душе.
      – Штаб ГО, – сказали откуда-то из репродуктора, но голос уже не казался голосом автомата. – Опасность с моря! Экстренная опасность для улицы Угловая, проспекта Свободы, проспекта Возрождения…
      Отец рванул Лидку за руку. И крикнул Тимуру:
      – Вправо!
      И многие так сделали. Кинулись по сторонам, перепрыгивая через упавших, которые все-таки успевали подняться. Полетели стекла первых этажей– люди забивались в переулки, лезли в окна, цеплялись за низкие балконы. Люди знали что-то, чего не знала Лидка…
      – Держись!
      Хрустя битым стеклом под ногами, она ухитрилась ухватиться за чью-то протянутую руку и влезть на чужой балкон, увитый мертвым сухим виноградом.
      Вот оно что…
      Волна паники прокатилась узкой улицей Угловой. Те, что напирали сзади, теперь бежали сломя голову, это была уже не толпа – сплошной человеческий поток. Лидка смотрела, и ей казалось, что она чувствует, как расширяются ее зрачки.
      – Рановато…-прохрипел кто-то рядом.
      – За мной, – сказал отец.
      Балконная дверь была не заперта. Лидка, Яна, отец, еще какие-то люди прошли через чужую квартиру, пустую и красную, хранящую запах сердечных капель, по-старушечьи прибранную, с кружевными салфетками на единственном столе, с фарфоровыми статуэтками на единственном шкафу. Лидка не выдержала и заплакала – не то от страха, не то от жалости к себе.
      Дом был шестиэтажный. Люк на крышу уже был открыт, и туда один за другим пролезали люди– кто суетливо, кто внешне спокойно, но все очень торопились.
      – Вперед…
      Провода на крыше были оборваны и путались под ногами, антенны стояли железным покосившимся лесом. Лидка шла и не могла отделаться от мысли, что все это когда-то уже было. Она пробиралась по крыше…
      Мостик! С крыши на крышу была переброшена пожарная лестница, идти метров десять по железным шпалам, придерживаясь за единственный тонкий поручень. Лидка закусила губу.
      – Не смотри вниз, – глухо сказал отец.
      Внизу все еще были люди. Кто-то бежал, кто-то лежал. Лидка не смотрела.
      Железо было невыносимо холодным. Лидка потерпела бы, но от холода немели пальцы, теряли чувствительность, а сзади подталкивали, подгоняли: скорее, скорее…
      Мостик закончился, уперся в соседнюю крышу. Лидка неловко спрыгнула, и отец поймал ее на лету, поставил на черный рубероид. Рядом тяжело дышала Яна.
      – Вперед!
      Они почти побежали, и люди вокруг бежали тоже, потом идущий впереди мужчина резко остановился, и Лидка с разгону налетела на его спину.
      – Смотрите! Там…
      На соседней крыше завизжали. Женщина. Нет, скорее, девчонка, такая же, как Лидка, и в ответ Лидка завизжала тоже, и завизжала Яна, и кто-то еще…
      Удар по лицу привел ее в себя.
      – Заткнись! Вперед!
      Уже поворачивая туда, куда ее толкали, она успела заметить то, на что указывали трясущиеся пальцы паникеров. Заметить, по счастью, боковым зрением.
      Глефа. Ростом, наверное, этажа в два. Вертикально передвигающаяся. Мокрая. Из вялого рта свисает полотнище с рекламного щита, будто гигантская салфетка. «Твой кофе» – и улыбающийся блондин с дымящейся чашечкой…
      – Вперед, дура!
      Грохот. Прямо с неба опустился вертолет. Лидке показалось, что у нее сейчас оторвется голова. Сорвался и полетел вниз чей-то светлый пуховый берет, а вертолет накренился и врезал по чудовищу очередью, во всяком случае Лидкин киношный опыт подсказывал, что это именно очередь. Та-та-та… Чудовище сразу стало вдвое меньше ростом.
      – Защитнички! – плаксиво сказал кто-то за ее спиной. – Пришел ваш час, детки…
      Лидка бежала, высоко поднимая колени, боясь споткнуться об упавший провод или складку рубероида. И на бегу вспоминала свое старое сочинение, в классе, кажется, третьем, что-то насчет дружбы девочки и дальфина.
      Новый железный мостик. Людей на крыше становилось все больше, в какой-то момент отец крикнул:
      «Тимур!» – и Лидка сразу увидела и брата, и маму. Мама плохо себя чувствовала. Дышала тяжело.
      Грохот вертолетов. Новый вихрь. Выстрелы. Очереди. Туша вертолета, разворачивающаяся над соседней улицей. Лидка поняла, что завидует, черной завистью исходит к пилотам, которым не надо бояться и толкаться локтями, которые всемогущи, которые летают, красиво защищая мирных жителей…
      В следующую секунду где-то позади, на подступах к морю, грохнул взрыв. Красное небо расцветилось еще и дымным костром над останками упавшего вертолета. Тимур что-то сказал, но Лидка не расслышала. сейчас не будет слышен даже самый громкий крик…
      Отец дернул ее за руку.
      Опять люк. Лестница вниз. Ступеньки почему-то мокрые. Кучи мусора– пуговицы, бумажки, истоптанные перчатки. Запах мочи. Выход во двор. Газон, истоптанный до глины, поперек газона лежит, вытянувшись, человек в темном плаще.
      Отец останавливается на секунду. Переворачивает лежащего на спину. Человеку лет шестьдесят, лицо желтое, глаза стеклянные. Мертв.
      Бег продолжался без единого слова. Дворы, в просветах арок– все та же улица, теперь по ней шли машины, кажется, это отступали части ГО. Густо воняло выхлопными газами.
      – Конец Угловой, – сказал папа с явным облегчением. Мама молчала, берегла дыхание.
      Они выбрались из арки в толпе других запыхавшихся беженцев. Кто-то обгонял их, кто-то, наоборот, отставал. Человек в шлеме, закрывавшем все лицо, заругался и замахал коротким жезлом, указывая, куда бежать. Другой, в таком же шлеме, сидел в башне броневика, перегородившего Угловую, и за спиной его стоял черный непроницаемый дым. Улица горела.
      – Ворота! – закричала мама, подбежав под самый броневик. – Мальчики, Ворота еще не открылись?!
      Тот, что был с жезлом, заругался злее. Тот, что сидел на башне, отрицательно покачал шлемом.
      Лидка почувствовала, как глубоко в живот проваливается сердце. Валится, продолжая трепыхаться, еще чуть-чуть – и она сможет испражняться собственным сердцем… Огонь, запах гари, пляшущий факел… «И Ворота не откроются на этот раз»…
      – Вперед! – сказал отец. Лидка не услышала, но прочитала слово по его губам. И зашипела от боли, потому что ее грубо дернули за руку.
      Они выбежали на проспект Возрождения, до одури широкий по сравнению с Угловой; люди здесь шли относительно свободно. Лидка постаралась пристроиться к общему ритму и выровнять дыхание.
      Ворота откроются. Просто еще рано. Пока рано. Второй час от начала мрыги… Или уже третий?!
      Апокалипсис начался тогда, когда убийцы всадили шесть пуль в Андрея Игоревича Зарудного.
      Нет, апокалипсис начался раньше…
      Ноги коротковаты. Слишком низко голова. Что там говорил Андрей Игоревич насчет маленького роста?!
      Она впервые вспомнила о Славке и его матери. Впервые и оттого с раскаянием. Центр… Из Центра легче выбираться. Славка здоровый… прорвутся…
      Зашипело молчавшее до того радио. Из папиного репродуктора, из черных радиортов на фасадах зданий, с громкоговорителей на неподвижных броневиках:
      – Слушать всем! Опасность с холмов. Сейсмическая активность в районе поселков Красный Лес, Озерове, Мигов. Направление эвакуации изменено. Повторяю: направление эвакуации изменено… Северная ветка железной дороги, линия Сухове – Верхний Болт. Сохраняется опасность с моря. До непосредственной воздушной угрозы остается около десяти часов. Повторяю…
      Лидка споткнулась. Целую секунду думала, что упадет, но отец успел подхватить ее под мышку:
      – Под ноги смотри…
      Затряслась земля. Закачались фонарные столбы. Полетело оконное стекло. Зарево стало ярче.
      «Я больше не могу, – отстранено подумала Лидка. – Это же несправедливо… Мужчины и женщины в равных условиях… У кого-то ноги короче, у кого-то длиннее. Кто-то спортсмен… Кто-то старик…»
      Вспомнились вязанные салфеточки на столе в той квартире, в которую они вломились на пути отступления.
      «Естественный отбор», – сказал тогда Андрей Игоревич. Голос-то был его, но Лидка ни за что на свете не могла поверить, что Зарудный способен на такие жестокие слова.
      «Те, кто ниже ростом, имеют больше шансов погибнуть в толчее…»
      Ну, пока толчеи особой нет. Вот только идти так быстро Лидка долго не сможет… Но ведь и в толпе-то не сплошь здоровые мужики. Устанут, пойдут медленнее…
      «Я хочу, чтобы в момент катастрофы рядом с тобой, Лида, обязательно кто-то был. Кто-то достаточно сильный, чтобы поддержать тебя…»
      Лидка покосилась на отца. С гордостью. Как когда-то, когда ей было восемь лет. Отец все делает правильно. Все обойдется…
      Новый подземный толчок. Лидка своими глазами увидела, как качнулся девятиэтажный дом, – будто карточное строеньице, будто гибкая складная удочка. Будто в мультфильме. Качнулся, на мгновение размазав себя по пространству, взмахнул верхними этажами, но не упал.
      Где-то в толпе закричали, правда, крик почти сразу стих.
      – Мы так и будем… пешком? – спросила Лидка, стараясь не прикусить язык.
      Никто не ответил.
      Темп действительно снижался. Они шли по проспекту вот уже час, он был очень длинный, проспект Возрождения, самая длинная улица в городе. Время от времени радио подкидывало новые подробности, но теперь все они касались других районов. Где-то прорвалась «угроза из моря», где-то вертолет зацепился за провода и рухнул на идущих людей. Лидка шла, все сильнее наваливаясь на руку отца.
      Проспект Возрождения заканчивался площадью, Лидка не помнила ее названия. Тут поток людей раздвоился, отец не раздумывая свернул вправо, и мама с Тимуром, и Лидка с Яной последовали за ним.
      Миновали кладбище. Не центральное, помпезное, где похоронен Андрей Игоревич. Обыкновенное пригородное кладбище. Старое, давно закрытое для захоронений.
      Занималось утро. Красный свет потускнел, смешавшись с серым предрассветным сумраком.
      – Ни единой птички, – сказал Тимур, и Лидка подумала, что он прав. Ни обычных ворон на голых газонах, ни воробьев, ни мусорных городских голубей.
      – Лида, не спи на ходу…
      – Я больше не могу, – сказала она виновато. Состояние болезненного возбуждения схлынуло. Накатилась усталость. Серое утро, колонна людей, бредущая из города в поле. Цементный завод вдалеке. Шарканье ног по грязной дороге. Шаг, шаг, еще шаг…
      Дурной сон.
      – Вперед! – привычно прикрикнул отец. – Силы еще понадобятся… Еще…
      Он не договорил. Затрещало радио.
      – Внимание… Слушать всем! Угроза с моря, линия обороны по радиусу Прорывная – Левый спуск -Рощевая…
      Лидка вздрогнула. Самый центр города. Далеко забрались глефы.
      – Внимание на Северной трассе! Сейсмическая угроза не зафиксирована. Продолжайте следование. Внимание на Большой Лучевой трассе! Движение дальше пункта Дубки представляется нецелесообразным. Распределение нагрузки на Ворота…
      – Ворот-то и нет, – сказали у Лидки за спиной. Она побоялась оглядываться, чтобы не упасть.
      Они стояли посреди поля. Стояли и сидели. Лидка хлебала из жестяной кружки, а отец, когда она отворачивалась, доливал ей в термос свой чай. А Лидка, малодушная, делала вид, будто не видит…
      Они стояли среди поля, а Ворот не было. Нигде. Становилось тепло, на землю летели куртки и шапки, и свитера. Воздух над полем дрожал: со стороны холмов накатывался горячий ветер.
      Лидка сидела на собственной расстеленной куртке. Ей давно хотелось в туалет, но туалета не было, а людей вокруг толпилось, как на центральной площади в праздник.
      Небо было нехорошего красно-фиолетового цвета. Будто кровоподтек.
      До объявленной «непосредственной воздушной угрозы» оставалось часа два. По расчетам хриплого радио. А может быть, гораздо меньше – фиолетовое небо уже не однажды вспыхивало, перечеркнутое следом горячего падающего камня…
      Где-то там извергались вулканы. Где-то поднимались цунами. Где-то горела нефть.
      Здесь, в поле, было тихо и душно. Накатывала жара. Тимур вслед за другими парнями разделся до пояса – и зря, потому что поверх его рельефных мускулов подергивалась бледная, пупырчатая «гусиная кожа».
      – Внимание, – устало сказал приемник. – Слушать всем! Данных об образовании Ворот не поступало. Внимание на Большой Лучевой трассе – возможна термическая опасность с северо-запада…