Телеведущая улыбалась, как нарезанный арбуз. Широко и мучительно.
      – …А теперь наступает время вашего любимого конкурса – «Пуп земли»! Ассистенты уже раздали гостям в студии лазерные кепки-указки… Направление взгляда каждого нашего гостя будет отмечено цветным лазерным лучом! А теперь – внимание! К нам идут основные участники конкурса, встречайте!
      Камера скользнула по рядам наполнявших студию зрителей, вперилась в затейливо освещенную конструкцию. Конструкция повернулась вокруг своей оси, являя зрительскому глазу шесть темных фигур.
      – Вот они, сегодняшние герои! Оксана, лаборант! Виктория, учитель танцев! Александр, водитель! Евгений, художник-оформитель! Игорь, сторож в зоопарке! Егор, стеклодув! Ребята, занимайте свои места!
      Посреди студии возвышались шесть круглых платформ, обтянутых серебристой фоточувствительной тканью. Шестеро участников в одинаковых комбинезонах зашагали каждый к своей тумбе; все они были молоды, лет по восемнадцать, только одна женщина – из поколения Лидкиных родителей – под сорок.
      – Вот позорище, – сказала мама, разглядывая хорошо сохранившуюся даму.
      – Дорогие гости! – провозгласил парень-ведущий, и усиленный микрофоном звук перекрыл улюлюканье зала. – Как вы помните, задача каждого конкур-санта – привлечь к себе общее внимание на максимально долгий срок! Ваше внимание– это лазерные лучи с ваших кепочек: куда взгляд, туда и лучик! Наши приборы фиксируют уровень света на каждом из конкурсантов! Я попрошу операторов показать приз, который дожидается…
      – Во дают! – сказал папа.
      – Машину дают, – вздохнула мама. Призовой автомобиль был блестящий и округлый, будто гигантский елочный шарик.
      – Только для своих, наверное, – сказал папа. – Наверное, все подстроено. Мама хмыкнула.
      – Итак! – продолжал парень-ведущий. – Дорогие участники, через тридцать секунд прозвучит сигнал к началу! Ваше время – три минуты! Вы должны сделать все, чтобы на вас смотрели! Вы в равных условиях – одинаковая одежда и никаких аксессуаров, да, таковы условия конкурса! Каждый из вас подготовил нашей публике сюрприз! Итак, осталось пять секунд… Три секунды… И… Старт!!!
      Лидка невольно подалась вперед. Да уж, было на что посмотреть.
      Свет в студии вспыхнул ярче. Шесть темных фигур на мгновение застыли неподвижно; взметнулась песня. Пела женщина– не то лаборантка, не то учитель танцев. Голос был сильный и высокий, на грани визга; поющая – а она оказалась той самой зрелой дамой – подтанцовывала на своей тумбе, забрасывая ноги выше головы. Нет, лаборантка так не сумеет…
      На секунду поющая учительница оказалась усыпана, как блестками, пятнышками взглядов. Всего на секунду, потому что вторая дама сразу же пошла ва-банк – расстегнула молнию на комбинезоне до самого пупа. Взгляды-лучики заметались; не желая обманывать ожиданий, дама ловко выскользнула из одежды.
      Лазерные лучики красиво забегали по черному кружевному белью.
      – Шла бы ты спать, Лида, – задумчиво сказал отец.
      – Мне уже пятнадцать, – привычно огрызнулась она.
      – Молодые люди, вы отстаете! – прокричала девушка-ведущая, и на секунду сделалась естественной, вероятно, от азарта. – Ну-ка, Евгений, Игорь, Александр! Егор, не спите!
      В комнате стоял полумрак; телевизор был источником света, да еще торшер, под которым устроился папа. Лидке совсем не нравилась эта дурацкая передача, но все уроки были переделаны, колготки выстираны, ужин съеден, и, стало быть, время забираться в кресло перед телевизором и ни о чем не думать. Отдыхать.
      – Осталось две минуты чистого времени! Ну же, ребята! Ну!
      Учительница танцев все еще пела, срывая голос. Потом бросила микрофон, легла на живот, изогнулась и положила ягодицы себе на голову.
      – Вот это гибкость! – сказала мама. – В ее-то годы…
      Водитель стоял на руках, художник-оформитель лаял, мастерски копируя бульдога, а сторож из зоопарка натягивал нижнюю губу на нос и даже выше.
      – Гадость какая, – сказала мама.
      Один из парней – кажется, мастер-стеклодув – никак не мог включиться в игру. Нерешительно топтался на месте, бормотал и оглядывался, будто в ожидании трамвая. На него не смотрели.
      Больше всего взглядов доставалось лаборантке. Ее белье уже валялось на светочувствительном покрытии тумбы, и то, что обнаружилось под кружевами, действительно заслуживало внимания.
      – Проще всего, – мама зевнула. – Обязательно на этом конкурсе кто-то раздевается. Но вот чтобы заголиться совсем…
      – Осталось полторы минуты! – поощрял парень-ведущий.
      Голая лаборантка, казалось, обречена была на победу. Хотя танцевала она неважно, мешали, наверное, тугие прыгающие телеса.
      Секунды бежали. Стеклодув, до синевы бледный, все топтался и бормотал, зато прочие конкурсанты кувыркались, выдували пузыри, мяукали, грызли вены, визжали, завязывались узлом. Лаборантка стремительно теряла внимание публики– ее голые формы успели примелькаться.
      – Это она не рассчитала, – с сочувствием сказал папа. – Это как бег на длинную дистанцию: нельзя выкладываться сразу…
      – Осталось пятьдесят секунд! – выкрикнула девушка-ведущая.
      Тогда художник-оформитель, чувствуя, что победа ускользает, с криком расстегнул комбинезон, принял величественную позу и принялся мочиться с платформы вниз, с небывалым искусством изображая известный всему городу фонтан. Струя плясала в свете прожекторов, струя была длинная-длинная, взгляды-лучики заметались в смятении. Мама зашарила на, диване в поисках дистанционного пульта:
      – Еще чего! Фу, докатились…
      – Выиграет, – философски заметил папа. – Да не переключай, он сам собой сейчас иссякнет…
      – Браво! – визжала девушка-ведущая. – Наш Евгений выигрывает конкурс! Еще тридцать секунд, и…
      Мастер-стеклодув, до того вроде бы не принимавший участия в конкурсе, вытащил откуда-то тюбик, как показалось Лидке, одеколона и зачем-то облил свой комбинезон.
      – А говорят, никаких аксессуаров, – с осуждением заметил папа. – Снимут его с дистанции за нарушение правил.
      – А ему и так ничего не светит, – сказала мама.
      – Ну же, ребята! – ведущая прыгала, рискуя сломать высоченные каблуки. – Еще двадцать пять секунд и…
      Стеклодув вдруг вскинул руки над головой:
      – Смерть! – Голос у него был, как скрежет железа по стеклу. Сорванный и одновременно сильный, пробирающий до костей. – Смерть! Всем! Девятого… июня…
      У стеклодува была актерская дикция, во всяком случае каждое его слово слышалось совершенно отчетливо. До последнего звука.
      – Девятого июня… скоро! Так будет со всеми! Публика возмущенно загудела, но стеклодув уже молчал. В руках у него появился предмет, знакомый Лидке по тысячам раскладок, ларьков и лавчонок. Дешевенькая зажигалка; Лидка не успела ни вдохнуть, ни выдохнуть. Посреди студии взметнулся живой факел.
      – А-а-а!
      Воя и прыгая в огне, стеклодув скатился со своей тумбы. Опрокидывая стулья, вскочила с мест публика.
      – Покиньте! Студию!
      – Пожар! Пожар!
      – На помощь!
      – Помогите!
      – Отключите!..
      Операторы и не думали прекращать съемку – наоборот, все камеры жадно уставились на горящего человека. Звук тоже не отключили вовремя, и Лидке казалось, что сквозь треск и вопли доносятся все те же слова – «девятого июня», «смерть».
      У призового автомобиля погасла фара, выбитая упавшей железной стойкой. Перед выходом из студии возникла давка. Падали на пол и гибли под каблуками лазерные кепки-указки. Живой факел катался по студии, опрокидывая штативы и стулья, налетая на мониторы, и в каждом мониторе была одна и та же картинка – человек в огне…
      Сквозь толпу зрителей прорвались люди в форме, с огнетушителями. В пляшущий факел ударили с разных сторон тугие пенные струи.
      «Девятого июня…»– в последний раз померещилось Лидке.
      И экран померк. Через мгновение темнота сменилась рекламным роликом, а в следующее мгновение мама, нашарившая наконец-то пульт, погасила экран.
      Некоторое время в комнате стояла тишина.
      – Вот это да, – сказал брат, стоявший, как оказалось, за спинкой Лидкиного кресла.
      – Чего там? – сонно спросила из кухни сестра.
      – Ты, Янка, такое пропустила…
      – Спать! – сказала мама так, что Тимур осекся.
      Взведенный мамин голос будто порвал в Лидкиной голове натянутую пружину – Лидка заревела.
      Сквозь слезы она слышала, как чертыхался папа, как причитала Яна, как увещевала их всех мама; Лидке под нос сунули вату, провонявшую отвратительным запахом, потом дали выпить капель, потом, отчаявшись, надавали по щекам. Мышцы живота болели от всхлипываний: девятое июня, прыгающий в огне человек, девятое июня…
      Потом Лидка долго лежала в постели, не выпуская маминой руки, и слышала, как в соседней комнате отец грозится выкинуть «ящик» в окно. Потом постепенно пришел сон, глубокий и черный, без сновидений…
      Глухой ночью семья проснулась от ее крика.

      У историка Михаила Феоктистовича была странная манера читать лекции. Он то вещал спокойно и внятно, то вдруг напрягался, повышал голос, выкрикивал резко, едва ли не зло. «Как будто ему наступили на хвост», – говаривала Лидкина сестра Яна. И Лидка тогда воображала, что за кафедрой, скрытый от чужих глаз, лежит колечком лекторский хвост– длинный и ребристый, будто шланг от пылесоса. И чья-то безжалостная нога в ботинке наступает на него, и тогда Премудрый Фео выкатывает глаза:
      – Правление Временного собрания закончилось в ночь на третье декабря! Сто двадцать человек были арестованы и, вероятно, казнены. В то время массовые репрессии…
      Лидка рисовала человечков. Одного за другим; с начала лекции их было уже девять. Их могло быть больше, но Лидка очень тщательно прорисовывала детали, кармашки на штанах, шнурки на ботинках.
      Седьмое октября. Седьмое. Среда. До девятого июня, тоже среды, остается ровно восемь месяцев.
      Восемь. Мурашки по коже! Вчера вечером родители в два голоса бубнили на кухне, думая, что Лидка их не слышит: «Позволять смотреть телевизор после десяти часов… Даже в субботу… Недопустимо! Твой либерализм… Десять часов – в кровать! Все!»
      В последние дни мама нервничает больше обычного. Во вчерашних «Ведомостях» большая статья. «Пуп земли», субботнюю развлекаловку, закрыли с треском.
      До звонка пятнадцать минут. Четырнадцать…
      Игорь Рысюк, Лидкин сосед по парте, вежливо поднял руку:
      – Михаил Феоктистович, можно вопрос? Время от времени Игорю хотелось быть самым умным; низко склонившись над партой, Лидка разрисовывала своему человечку пиджак. Учитель поморщился:
      – Вопросы, Игорь, будут тогда, когда я приглашу задавать их… Итак, начало катаклизма совпало по времени с провозглашением Империи. Стихийные бедствия привели к тому, что единое государство распалось, по сути, на множество замкнутых общин… – Тут Фео снова напрягся, будто ему наступили на хвост. – Империя кончилась сама собой! То был один из самых поздних и затяжных кризисов…
      – Рисовать на уроке нехорошо, – сказал Игорь Лидке. – Тебя Славка Зарудный искал.
      – Зачем? – механически спросила Лидка. Игорь закатил глаза:
      – Любофф…
      – Дурак! – Иногда Лидка испытывала к Рысюку неподдельное отвращение.
      Он сидел не первой парте вовсе не потому, что был близорук. Он любил лезть учителям в глаза, а Лидка, напротив, не любила, но выбора у нее не было, потому что ее недаром прозвали «пигалицей». Она была самой младшей и самой маленькой в классе, в группе, иногда ей казалось, что она самая маленькая на свете. «Поздний ребенок», «дитя на грани риска», «последний ребенок цикла»… В первый же день учебы ее запихали на эту первую парту, под ноги пришлось подставлять скамеечку, а под зад класть подушку. «Лида маленькая, не обижайте ее». «Лида младше вас, оставьте ее в покое»… С тех пор прошло девять лет, но мало что изменилось.
      – Пять минут до звонка, господа лицеисты. Что вы хотели спросить, Игорь? Игорь встал.
      – Михаил Феоктистович, а можно ли точно предсказать дату мрыги?
      Если кто и возился в преддверии перемены, сейчас притих. Лидка сжалась в комок, карандаш ее дернулся и насквозь прошил тетрадную страничку.
      Фео поднял на Рысюка мудрые выцветшие глаза:
      – Во-первых, не «мрыги», Игорь, а апокалипсиса… Во-вторых, таких прогнозов не существует. Это шаманство, истерика и мистификация, рассчитанные на идиотов. Взять, к примеру, этот последний скандал с телепередачей. Вы, как интеллигентные молодые люди, не смотрите, разумеется, ублюдочные шоу… Там случилось самосожжение в прямом эфире. К участию в передаче был допущен юноша с явными психическими отклонениями… что не удивительно, потому что подобные программы собирают вокруг себя дебилов– так навоз, извините, привлекает мух… Можете поверить старому человеку – перед каждым апокалипсисом начинается своего рода психоз. Дело интеллигенции – не поддаться. Точное предсказание даты, а тем паче заверения, что этот апокалипсис будет, мол, окончательным и последним, не имеют под собой почвы, потому что…
      В окно ударил камень. Стекло грохнуло, осыпаясь, в класс ворвались град осколков, осенний ветер, чей-то смех и топот ног.
 
       Ученицы младшей группы 4 «Б» класса
       СОТОВОЙ ЛИДИИ сочинение на тему: «Куда прячутся люди»
      Конец света по-научному называется апока…(зачеркнуто)…сисом. Тогда случаются большие беды. Идут дожди из огня. Нечем дышать. Все люди погибли бы, если бы не Ворота.
      Никто не знает, как они устроены. Ученые всего мира ломают над этим голову. Некоторые говорят, что Ворота установили инопланетяне, – но это анте… (зачеркнуто) антинаучная ерунда.
      Ворота открываются там, где люди могут найти их. Они открываются в нескольких местах. Люди заходят в Ворота и перебывают там страшное время. Внутри Ворот проходят всего тридцать шесть часов. Потом они выходят из Ворот – и начинается новый цикл жизни.
      Тот, кто не успеет вовремя добраться до Ворот, обязательно погибнет. Поэтому они должны заходить в Ворота очень быстро. Мужчины должны пропускать вперед женщин и тех, кто не умеет быстро бегать.
      О том, где открылись Ворота, сообщает служба ГО. Надо внимательно слушать сообщения по радио и бежать не к ближайшим Воротам, а к тем, на которые укажет служба. Иначе возле Ворот может возникнуть давка…
      ОЦЕНКА: Четыре с минусом.
      ПРИМЕЧАНИЯ: Учись излагать свои мысли. Почему ты все время повторяешь «они»? Подбирай другие слова.
      ЗАДАНИЕ: Выпиши в тетради слово «апокалипсис» двадцать раз.
 
      – Девятый-бэ! Не расходитесь!..
      Лицей казался теперь непривычно просторным. Старшая группа выпустилась по весне, оставив здание в распоряжении средних и младших. Исчезла привычная толчея в коридорах, удобнее сделалось расписание, но надо всеми, особенно в первые дни, висело осознание утраты.
      Следующей осенью на занятия явится одна только младшая группа.
      Если она наступит, эта осень.
      – …Эй, пигалица, что там у вас случилось? Кто-то цапнул Лидку за рукав– она дернулась, будто ее ударило током.
      – Что это ты? – удивился Славка Зарудный. Лидка перевела дыхание, сердце колотилось, как бешеное.
      – Так что случилось?
      – Стекло грохнули… Второй раз уже.
      – Это пацаны из двести пятой школы, – Славка помрачнел. – Мишке позавчера морду набили…
      – Так и вы им набейте. Славка усмехнулся:
      – Ишь, какая быстрая…– Поймал ее ладонь. Сильно сжимать не стал, так, легонечко стиснул. – У вас следующий урок какой?
      Лидка инстинктивно оглянулась, нет ли поблизости зубоскала Рысюка.
      – Математика…
      – А я в Музее дежурю, – сказал Славка с непонятным выражением.
      Из приоткрытой двери класса тянуло холодом. Выбитое окно наскоро пытались прикрыть какой-то картонкой.
      – Слышишь, пигалица? В Музее… пыль вытираю. От физкультуры освобожден.
      – Поздравляю, – сказала Лидка. Славка помялся:
      – Так ты будешь знать, куда прийти, если у вас математику отменят?
      – Не отменят, – она пожала плечами. – Вон пустых классов сколько.
      – Ну так сама отмени…
      Лидка снисходительно улыбнулась.
      Это в средней группе можно вот так запросто прогулять урок. А ее, Лидкино, отсутствие математичка засечет сразу – пустое место на первой парте, под самым носом. Даже если Рысюк смолчит, а молчать он, конечно, не будет…
      Прозвенел звонок на урок. Математичка явилась, звеня ключами, как тюремный сторож, – под ее занятие выделили кабинет гражданской обороны, обычно запиравшийся на три замка. Там хранились противогазы, акваланги, ракетницы и прочие пособия, дорогие и привлекательные для ворья. А уж ворья в последнее время развелось не в меру, даже в лицее, даже несмотря на круглосуточное дежурство милиции…
      Младший-«Б» класс вереницей потянулся по лестнице вверх; математичкин взгляд остановился на Лидке.
      – Сотова… принеси, пожалуйста, мелки из подсобки, а то в гражданской обороне их вечно не хватает. Только быстро – одна нога здесь…
      – Ага, – сказала Лидка. – Сейчас.
      И поплыла против течения – ее одноклассники вверх, сама она – вниз. На второй этаж, по вощеному паркету направо, по коридору прямо – туда, где учительская, подсобка и Музей.
      Привычная суета изгоняла страх. Учителя выглядели так, словно ничего не произошло; знакомые стены будто говорили: ничего с тобой не случится, ничего с тобой случиться не может. Мир незыблем, если взрослые спокойны…
      Она перевела дыхание и вымученно улыбнулась сама себе.
      Славка Зарудный стоял в дверях Музея. По-хозяйски крутил на пальце ключ. Увидев Лидку, по-настоящему обрадовался, даже, кажется, покраснел.
      – Отменили?!
      – За мелом послали, – сказала Лидка, отводя глаза.
      Славка скис. Ему было уже почти семнадцать лет, но чувств своих скрывать он так и не научился.
      – Ты, слушай, пигалица… Может, после уроков?
      – После уроков за мной отец заедет. – Лидка поняла, что ей жаль обижать Славку. Что Славка хороший парень: за ним вьются минимум три девчонки, и любая из них на Лидкином месте отложила бы математику на потом.
      – А что ты мне хотел показать? – спросила она буднично. – Может быть, минуты хватит?
      – Минуты?! – возмутился Славка.
      Музей надоел Лидке еще во втором классе. Пыльную экспозицию она знала наизусть – разумеется, только ту ее часть, что была открыта для посещений. Говорили, что в закрытой части Музея, куда пускают только учителей и выпускников, уже три года хранится настоящая мумия, засмоленный труп человека, не добежавшего в свое время до Ворот; обычно тела погибших превращаются в пепел, но археологам (или обыкновенным строителям) случается находить в завалах такие вот засмоленные тела. И только специалист может определить, жил ли человек десять циклов назад или твои родители были с ним знакомы еще в прошлом цикле…
      Лидка не любила и боялась об этом думать.
      – Погоди, Зарудный.
      Она вошла в подсобку. Взяла три мелка– красный, синий, белый. Завернула в бумажку– она терпеть не могла, когда руки пахнут мелом, и потому не любила отвечать у доски.
      Славка ждал у входа в Музей.
      – Слушай, пигалица, ладно, хоть на минуту зайди…
      Лидка остановилась. Взвесила в руке свои мелки и решила, что если задержаться в Музее, а потом быстро-быстро взбежать по лестнице, то по времени выйдет то же самое, как если бы она просто поднималась не спеша.
      Славка отступил в глубину, приглашая, Лидка вошла. Славка тут же запер дверь на ключ.
      – Ты это зачем? – удивилась Лидка.
      – Техничка ругается, когда открыто. Здесь же режим…
      Лидка поставила портфель, сверху положила сверток с мелками.
      – Ну показывай, что хотел.
      Окон в музее не было. На их месте тянулось цветное панно с электрической подсветкой – древний город с забытым названием, когда-то полностью уничтоженный апокалипсисом и реконструированный по сохранившимся гравюрам. Напротив в витрине лежали на линялых подушечках закопченные металлические обломки, а сверху на стене медными буквами было выложено чье-то изречение: «Пока мы помним о погибших цивилизациях, история продолжается». Лидка поежилась.
      – Идем, пигалица…
      – У меня есть имя, – сказала Лидка скорее для порядка. Она давно не обижалась на прозвище, тем более что в Славкиных устах оно звучало почти нежно.
      – Идем, тут новый экспонат…
      Фотография действительно была новая, матовая, цветная. И огромная, почти метровой высоты; сквозь дым и языки огня на Лидку смотрела, как живая, здоровенная уродливая глефа.
      Лидка отпрянула.
      – Страшно? – нарочито небрежно спросил Славка.
      – Гадко, – сказала Лидка, глядя в сторону. – Зачем ЭТО показывать?
      – Затем, что скоро они из моря полезут, – Славка наставительно поднял палец. – Мы должны быть готовы…
      – Я не собираюсь на них смотреть!
      – Вот видишь, ты трусишь! А находятся же храбрые люди, которые их фотографируют! Это подлинный снимок, восемнадцать лет в спецхране…
      Лидка еще раз мельком глянула на фото. Потом на Славку, насмешливо прищурилась:
      – В спецхране? Восемнадцать лет? Слушай, это подделка. Я в детстве тоже глеф рисовала. Мистификация…
      Славка надулся.
      – Скажи еще раз.
      – Ми-сти-фи…
      Славка быстро наклонился вперед и губами поймал Лидкины губы. Ей сделалось страшно и неприятно, она не думала, что симпатяга Зарудный способен на такую глупость.
      – Дурак…
      Вырываясь, Лидка оступилась и села на ворсистый ковер. И отбила бы себе мягкое место, если бы Славка не подхватил ее.
      – Дурак, Зарудный, совсем спятил?!
      – Пигалица… – сказал Славка жалобно. – Успеешь на свою математику…
      Руки у него были взрослые – жилистые, твердые и в то же время красивые, с длинными пальцами. Славка закончил музыкальную школу.
      – Что ты меня так гладишь все время, как будто я тебе кошка?
      – А как тебя гладить, пигалица?
      – Никак, пусти…
      Он не позволил ей встать. Наоборот, навалился сверху и снова полез целоваться. Лидка решила минуточку потерпеть– когда-то ведь он отстанет?! А на будущее надо будет учесть: Зарудный– дурак…
      Но Славка не думал отставать. Наоборот, сунул руку Лидке под юбку, а этого она не собиралась терпеть ни в коем случае.
      – Одурел?! Сейчас как заору…
      – С чего бы тебе орать? Глупенькая, что ли?
      – Пусти!
      – Да перестань…
      – Пусти, говорю!
      Она все еще надеялась на его благоразумие и не решалась вырываться всерьез. И заорать тоже не решалась, а потом уже было поздно, потому что Славка зажал ее рот своим ртом, и трудно стало не то что издавать звуки – дышать. А когда он принялся стаскивать с нее колготки и сделалось ясно, что происходящее не игра, у Лидки вдруг не оказалось сил. Теперь она вырывалась еле-еле, и Славке, вероятно, казалось, что девчонка сопротивляется только для виду.
      – Пус…ти… иди… от…
      В дверь постучали.
      Новый ужас придал Лидке силы. Она вырвалась. На четвереньках отползла в сторону, натянула колготки, судорожно одернула юбку. Губы ее горели и саднили, казалось, рот разорвали до ушей, как у клоуна.
      – Зарудный, открой, пожалуйста. Я знаю, что ты здесь!
      Голос завучихи, и достаточно нервный.
      – Зарудный, открой сию секунду!
      Лидка затравленно огляделась. Под стеллажами не спрячешься, дверь в специальный зал заперта на кодовый замок. И Славка струсил, видать, вон как побледнел, даже губы трясутся.
      – Си-ю се-кун-ду! Или будут неприятности, слышишь?!
      Стук каблуков по паркету, еще чьи-то голоса. Сколько их там собралось? И когда уйдут?!
      Славка точно решил не открывать. И ей махнул рукой, молчи, мол, сиди, как мышь, обойдется…
      – Принесите второй ключ! – голос завучихи был как струна. – Елизавета Павловна, второй ключ, пожалуйста…
      Лидка успела подумать, как легко проходят звуки сквозь укрепленную дверь Музея.
      Потом щелкнул замок, и дверь медленно, как в ужасном сне, начала раскрываться.
      Славка уже стоял, прижав одну ладонь к лицу, а другую к груди, будто решившись в последний момент симулировать сердечный припадок.
      А Лидке нечего было симулировать. Она сидела под витриной, под остатками погибшей цивилизации, и смотрела на себя как бы со стороны – на перепуганную, расхристанную, с распухшими губами девчонку.
      Вошли завучиха, техничка, математичка, директор. Некоторое время было тихо, потом завучиха утробным голосом произнесла: «В святом для нас месте…»
      На Славку почти не смотрели.
      Маму было жалко.
      Маме Лидка рассказала, как все было на самом деле, но легче от этого не стало. Брат демонстративно не желал разговаривать с падшей сестрой, отец ходил подавленный и молчаливый, зато Яна никак не могла сдержать язык:
      – Дура! Кретинка! Что у тебя в голове – тряпки?! Допрыгалась, дура, вот вылетишь из лицея, вот попадешь в двести пятую… Возились с тобой, нянчились с тобой, вынянчили тебя… Дебилку, имбецилку, идиотку…
      – Замолчи, – устало говорил отец, и Яна замолкала, и заведенный мотор внутри нее работал вхолостую целых две минуты, а потом молчание иссякало, и все начиналось сначала:
      – Дура… Кретинка… Потаскуха малая… До чего ты мать довела…
      Отец три раза ходил к директору. Вроде бы должны были исключить обоих – и Зарудного, и Лидку, но с самого начала ясно было, что на Славку у лицейских начальников рука не поднимется: у Славки слишком известный отец. Академик и депутат.
      У Лидки не хватало сил сидеть дома, но и шататься по улицам было опасно – вдруг встретишь знакомого или одноклассника. К лицею она боялась подходить на пушечный выстрел, а потому с самого утра шла на берег, забиралась в скалы и сидела, съежившись, на обломках не то бревен, не то мачт, изъеденных солью, почерневших, когда-то проглоченных, а потом отторгнутых морем.
      Несколько раз ей случалось видеть дальфинов – далеко от берега, совершенно безопасно, но все равно нервный холод пробирал до костей. Впрочем, она и без того мерзла– вот заболеть бы и умереть. Лидкин день рождения прошел буднично и безрадостно. Четырнадцатое октября, снова среда. До назначенного срока осталось семь месяцев и три недели.
      Вместо обещанных роликовых коньков ей подарили коробку конфет и какие-то скучные книжки. Полвечера она проплакала, забравшись под одеяло, – не то из-за коньков, не то из-за лицея, не то из-за скорой и неотвратимой смерти.
      А через неделю оказалось, что раз исключить Зарудного нет никакой возможности, то и Сотову трогать не будут. Поругали, поставили на вид – и пусть помнит доброе к ней отношение.
      Отец пришел из лицея нервный, но румяный и с блеском в глазах. «Обошлось», – сказал он маме. «Замолчи», – сказал он вскинувшейся было Янке. Лидке улыбнулся, потрепал по затылку, обошлось, мол, собирайся завтра в лицей…
      Лидка представила, как войдет в свой класс. Как сядет на первую парту рядом с Рысюком. И двадцать пар глаз будут разглядывать ее, будто впервые увидев.
      Она сверилась с расписанием– двадцать первое октября, среда – и уложила в сумку книжки. Но пошла не в лицей, а к морю.
      Облака рябили многими оттенками серого, казалось, что небо покрыто грязными встопорщенными перьями. Небо походило на лежалую дохлую чайку. С моря дул недобрый ветер – Лидка укрылась среди камней и раскрыла книжку. Роман «Бедная Анна» полагалось прочитать по программе еще прошлым летом, это был самый скучный на свете роман, но Лидка читала, продираясь сквозь длинные описания природы и совсем уж бесконечные монологи. Героиня не могла иметь детей, а детородный срок цикла истекал, и ее муж собирался уйти к другой. Лидка переворачивала страницы, почти ничего не соображая. Что за проблемы у этих персонажей, ведь они благополучно пережили свою мрыгу, теперь им предстоит два десятка лет безбедной жизни…
      А у Лидки – семь месяцев и две недели.
      В окончательный апокалипсис верят только идиоты. А она, Лидка, изучала историю. Она умиая.
      Буквы сливались перед глазами.
      Около полудня со всех сторон в бухту стянулись патрульные катера. Они стояли далеко от берега, там, где Лидке случалось видеть дальфиньи спины. Черные силуэты вытянулись цепью от мыса до мыса. Кораблей было не меньше двадцати; со стороны базы ГО пришли два вертолета. Покружились над морем, поро-котали, улетели. Лидка встала, чтобы поскорее уйти.
      – Что ты здесь делаешь?
      От неожиданности сумка едва не выпрыгнула из Лидкиных рук. Патрульные появились как из-под земли– два солдата и офицер, вооруженные, в камуфляже.
      –Девочка, что ты здесь делаешь?!
      – Прогуливаю уроки, – сказала Лидка тихо. Патрульные переглянулись. Кажется, честный ответ настроил их чуть более миролюбиво.
      – Объявлено военное положение, – отрывисто сообщил офицер. – Дети должны сидеть по домам.
      Лидка крепче сжала сумку. Губы начали дрожать, прежде чем смысл сказанного дошел до нее.
      – Как… что же…
      – А ну сюда, живо!
      Ее взяли за локоть и потащили – не очень быстро, но она все равно то и дело спотыкалась. От страха заложило уши.
      По бетонной лесенке ее вытащили на набережную; от торговых палаток остались металлические скелеты, под ногами валялись обрывки газет, и никого не было – ни торговцев, ни гуляющих, только военные машины в решетчатых железных очках. И люди, гэошники, и у каждого второго – рация. Суставчатые антенны подрагивали, будто черные тараканьи усы.
      И еще тут был Игорь Рысюк. Стоял, привалившись к машине, глядел в сторону, как бы непричастный ко всему на свете.
      – Эй, парень, эта та самая девочка?
      Рысюк бросил на Лиду взгляд и сразу отвернулся.
      – Да.
      – Которая уроки прогуливает?
      – У нее личная драма, – сказал Рысюк, почти не разжимая губ. – Несчастная любовь. Кто-то хохотнул.
      – Ладно, пацан, ты не врал вроде бы… Куда вас обоих, в приемник-распределитель?
      – Мы ничего не сделали, – тонко сказала Лидка.
      – А нечего ходить где не положено… Адрес?
      – Что? – тупо переспросила Лидка.
      – Где живете? Далеко?
      – На Угловой…
      Игорь промолчал. Сам он жил гораздо дальше, на Зеленой Горке.