В небесах царила Черная Обезьяна, деревья в столичных парках покрыла молодая листва, над городом уже прогремели первые грозы. Стоял май года от Рождества Христова 1992-го…
      Эти шесть месяцев прошли для Келюса почти незаметно. Порой он даже начинал сомневаться в реальности того, что случилось с ним за несколько недель после страшной ночи у баррикад Белого Дома. Жизнь постепенно входила в колею, и прошлое редко напоминало о себе.
      Через несколько дней после отъезда Фрола Николаю позвонили из одного крупного издательства, и уже на следующий день Келюс работал в отделе исторической литературы на третьем этаже большого здания недалеко от метро «Новослободская». Работа не особо нравилась, но выбирать не приходилось, и Лунин постепенно втянулся, вычитывая толстые рукописи о делах давно ушедших в вечность вождей и героев. Келюс по-прежнему жил один, и зарплаты вполне хватало даже в эти трудные месяцы. Его, похоже, оставили в покое. Ни разу Николай не чувствовал за собой слежки, никто не звонил по телефону, и даже следствие по поводу гибели Корфа прекратилось как-то само собой. Во всяком случае, вызовы к следователю прекратились, несмотря на то что дело было явно не кончено.
      Лишь один раз прошлое напомнило о себе. В январе, когда город был бел от первых метелей, Келюса пригласили в Белый Дом и вручили орден. Получить орден было приятно, но Лунина удивило то, что орден ему вручили в канцелярии под расписку и, естественно, без всякой торжественности. Торжественное вручение состоялось через неделю, но на этой церемонии, которую возглавил сам Президент и освещал целый табун журналистов, Келюса, естественно, не пригласили. Зато туда попал Фрол. Он был вызван в Столицу, получил из рук Президента награду и заодно попал на первые страницы центральных газет: из всех награждаемых фоторепортер выбрал для снимка отчего-то именно его.
      Фрол находился в Столице всего два дня. Он был весел, казалось выкинув из головы все, что случилось с ним и с Келюсом. Все это время он работал в строительном кооперативе, обзавелся курткой «Аляска» и смотрел на жизнь достаточно оптимистично. Дхар сразу же поинтересовался вестями от Мика, но Келюс мог сообщить лишь то, что сам узнал у его родителей: Мик жив, здоров и преуспевает, однако в Столице появится не скоро. Фрол уехал, и жизнь Лунина потянулась так же спокойно и монотонно до самой весны.
      Все эти месяцы Келюс виделся только с Лидой. Девушка жила дома, но двигаться могла лишь в немецкой инвалидной коляске. Иногда Николай возил ее в соседний парк, и Лида пыталась рисовать, хотя руки слушались ее плохо. О прошлом почти не говорили: Лида старалась не вспоминать случившееся, а Келюс не хотел лишний раз напоминать об этом девушке. Спасала интеллигентская привычка часами беседовать об искусстве, что позволяло прекрасно убивать время. Лунин знал, что Лида и Фрол переписываются, но об этом они с девушкой тоже не разговаривали.
      Все эти месяцы Келюс заставлял себя не думать о том, что лежало в старом чемодане на антресолях. Иногда, правда, он убеждал себя, что должен отдать эти бумаги или хотя бы как следует изучить их, но каждый раз что-то останавливало. На этих бумагах была кровь, из-за них погиб дед, они были в руках у Волкова, и Келюс каждый раз откладывал решение на потом.
      Как-то в середине мая Николай затеял уборку. Делал он это редко, однако основательно. Огромная квартира требовала не одного часа напряженных усилий, и Лунин иногда специально затевал что-либо грандиозное, чтобы отвлечься от невеселых мыслей. На этот раз уборка не затянулась. Наведя порядок в комнатах, Келюс задержался лишь в кабинете. Тщательно протерев пыль на книжном шкафу, он уложил ровными стопками бумаги деда, все еще лежавшие в углу, и занялся ящиками стола. Среди всякого ненужного хлама он вынул небольшую черную коробочку из-под китайского чая, чудом сохранившуюся еще с пятидесятых годов. Николай подумал было, зачем этой коробке лежать в письменном столе, и вдруг вспомнил, что сам укладывал ее сюда. Еще через секунду Келюс знал и то, что там лежит. Эту вещь он не доставал уже полгода, почти забыв о ней. И теперь Лунин, словно наверстывая упущенное, чуть не сломав ноготь, рванул тугую крышечку и извлек завернутый в кусок плотной ткани тяжелый предмет. Позолоченный усатый профиль презрительно и равнодушно смотрел куда-то вдаль…
      Странный значок, давний подарок, был по-прежнему тяжел и, казалось, чуть заметно вибрировал. Келюс аккуратно положил его на стол и сел рядом. Да, сомнений не было: значок по-прежнему работал; вскоре волна непонятной энергии охватила Лунина, придав силы, но одновременно породив какую-то тревогу.
      «Лунин, – вдруг услыхал он чей-то тихий голос, – Коля… Коля Лунин…» Он так и не понял, мужской или женский голос пытался с ним заговорить. Голос шел не из значка и даже не со стороны. Казалось, он возникал прямо в мозгу, и это его собственный голос.
      Келюс помотал головой, отгоняя странное наваждение, аккуратно упаковал и спрятал значок, затем закончил уборку кабинета и вдруг понял: что-то произошло. Его не очень удивил странный значок: он знал, что этот микроскантр способен еще и не на такое. Дело было не в нем. Просто Келюс почувствовал, что невидимые тиски, сжимавшие его все эти месяцы, разжались. Он стал свободен. Николай понял, что должен что-то делать. И через минуту уже знал, что именно…
      За эти месяцы старый чемодан покрылся пылью, а пропитавшиеся сыростью подземелья бумаги стали сухими и ломкими. Келюс аккуратно рассортировал папки по номерам, достал несколько листов чистой бумаги и тщательно, словно в незабвенные студенческие годы, расчертил их. Теперь можно было начинать…
      Внешне в следующие несколько дней ничего не изменилось. Келюс аккуратно ходил на работу, совершал круги по магазинам и смотрел вечернюю программу новостей. Разве что теперь он стал еще более молчалив, сторонился коллег, а под глазами легли еле заметные тени. Каждый вечер Лунин садился за стол, и аккуратно расчерченные листы покрывались все новыми записями…
      Да, внешне ничего не изменилось, но Келюс вдруг ощутил, что исчезло привычное уже чувство одиночества. Вначале он приписал это нервам, но затем заинтересовался всерьез. На улице за Николаем никто подозрительный не шел, тайные пометки, оставлявшиеся им на двери, оставались по возвращении нетронутыми, но что-то говорило Лунину о верности его догадок. И в один из вечеров он понял, что не ошибся.
      Сначала внимание привлекли шаги на лестнице. Было не поздно, и далеко не все еще соседи вернулись с прогулки или с поздней работы, но шаги на этот раз принадлежали тому, кто не поднимался по лестнице, а спускался откуда-то сверху. В этом также не было ничего необычного, хотя вниз соседи ездили, как правило, на лифте, однако Келюс почему-то встревожился. Он сгреб со стола папку, над которой работал, и свои записи, сунул все это в ящик и прислушался. Шаги приблизились и замерли перед дверью. Неизвестный стоял несколько секунд, а затем нажал кнопку звонка.
      Первым делом Келюс подумал о браунинге. Оружие лежало наготове в нижнем ящике стола, но на этот раз странный визит не внушал почему-то тревоги. Вернее, опасность чувствовалась, но Лунин был отчего-то уверен, что его жизни это не грозит.
      – Мне Лунина, – сказали за дверью. ~ Коля, это ты?
      Келюс удивился, и не зря. Колей его давно уже никто не называл, однако странный голос показался знакомым.
      – Кто вы?
      За дверью воцарилось молчание, а затем голос нерешительно произнес: ~ Я Лунин. Петр Андреевич Лунин. Коля, открой!
      На секунду Келюсу стало жарко. Среди здравствующих родственников он не знал никакого Петра Андреевича. Единственный человек, которого так звали, был исчезнувший в конце тридцатых родной брат деда – молодой, улыбчивый, с небольшой острой бородкой. Келюс ясно представил себе лицо, запомнившееся ему на старых фотографиях, подумал о невероятности происходящего и открыл дверь. Человек шагнул через порог, свет лампы упал на лицо, и Николая из жара бросило в холод. Ошибиться невозможно: брат деда, пропавший и давно оплаканный, от которого уцелело только полдюжины фотографий, стоял перед ним. Только вместо кожанки, которую он носил когда-то, на Петре Андреевиче был модный серый костюм.
      – Коля… Я… Ты, наверное, удивился, – так же нерешительно произнес Петр Андреевич. – Я сниму туфли… У тебя есть тапочки?
      – Не надо снимать, – произнес Келюс. Гость послушно вытер ноги о тряпку. Проходите.
      Он провел странного посетителя в гостиную. Петр Андреевич с интересом оглядывал комнату, словно узнавая, в глазах его была та же растерянность и, как показалось Николаю, боль.
      – Давайте договоримся сразу, – Лунин-младший решил взять инициативу в свои руки, – на призрака вы не похожи. Если вы самозванец, то это, бином, просто неостроумно. А если нет, то это становится интересным.
      – Разве ты меня не узнал, Коля? – совсем растерялся гость. – Мы ведь виделись, помнишь? Тогда у вас был… кажется, тысяча девятьсот семьдесят четвертый год. Я еще с сыном был… с Кимом…
      Келюс вспомнил. Тогда ему было десять лет, и его сверстник – очень серьезный и даже немного хмурый мальчик – сделал ему странный подарок. Именно этот подарок лежал сейчас в коробке из-под китайского чая…
      – А почему вы не отдали скантр деду? – спросил Келюс. – Ведь я мог его попросту выбросить… Или обменять.
      – Скантр? ~ переспросил гость. – Ах да! Это не я. Ким дал тебе свой. Я предлагал Николаю пропуск… скантр… Но он не взял. Ведь он всегда мог воспользоваться…
      Но тут гость замолчал, вероятно не желая касаться этого вопроса.
      – Ладно, – продолжал Келюс. – Будем считать, я вас вспомнил. Ну а остальное вы не желаете объяснить?
      – Я думал, ты уже все знаешь. Ты ведь, кажется, уже был у нас.
      – А, – понял Келюс, – в «Кармане». Ну а все-таки?
      Гость пожал плечами: – Дед должен был тебе рассказать. Еще в конце двадцатых, когда строился этот дом, было заранее запланировано убежище… «Карман»… Уже тогда кое-кто понимал, что оно скоро понадобится. Мы предусмотрели хорошую защиту…
      – И разницу во времени, – подсказал Келюс.
      – Да, – кивнул гость. – Хотелось не просто выжить, но и дожить…
      – До коммунизма? В «Кармане»?
      – Хотя бы до лучших времен. Некоторые вышли еще после Двадцатого съезда. Во всяком случае, стало возможным иногда выходить в гости… А потом начался отъезд… Мы с Кимом уехали как раз в семьдесят четвертом. Тогда мы находили прощаться.
      – В Америку, что ли, перебрались? – поинтересовался Келюс, хотя и понимал, что речь идет явно не об Америке.
      Гость покачал головой: – Ты узнаешь об этом, Коля. Потом. Сейчас это тебе… ну просто ни к чему. В общем, мы с Кимом были очень далеко отсюда, и я никак не мог успеть на похороны. Я понимаю, ты, наверное, во всем обвиняешь меня…
      – В чем? – удивился Николай. – Я ведь вас, признаться, Петр Андреевич, и в живых не числил. Думал, пали жертвой необоснованных репрессий, так сказать. Правда, дед на что-то намекал… И насчет убежища, и о том, что вас не расстреляли. Но мало ли как люди исчезают. Чаю хотите?
      Петр Андреевич кивнул, и Келюс отправился на кухню заниматься хозяйством. За чаем разговор стал спокойнее. Гость расспрашивал Келюса о том, где он работает, задавал вопросы о дальних родственниках, о которых Лунин-младший уже и думать забыл, но ни о себе, ни о своих делах не распространялся. Вскоре Николай понял, что гость прекрасно знаком с последними политическими новостями, а после того, как Петр Андреевич поздравил его с орденом, решил, что и о нем странный визитер знает куда больше, чем показывает.
      – Ты, наверное, думаешь, зачем я пришел? – наконец спросил Петр Андреевич, глядя не на Келюса, а куда-то чуть в сторону.
      – Повидаться, наверное, – спокойно ответил Николай. – Все-таки родичи…
      – Да, повидаться… Коля, отдай мне эти бумаги…
      Келюс не стал спрашивать какие. С братом деда не хотелось ломать комедию.
      ~ Все? – поинтересовался он. – Или, может, половину?
      – Все, – не отреагировал на его тон Петр Андреевич. – И сейчас. Пойми, Коля, это в твоих интересах. И в наших общих тоже.
      – А какие это у нас общие интересы? Я коммунизм строить не собираюсь.
      – Коля, да при чем тут коммунизм! ~ вздохнул гость. – Эти бумаги ищут. И тут, и у нас. Мы… я… нашел их первым. Тебе очень повезло, Коля. И тут, и у нас думали, что Волков переправил их. Волков действительно сумел переправить за кордон один контейнер, но там были ценности. Это мы узнали недавно… Поэтому тебя и оставили в покое. Но ведь еще неделя-другая – и на тебя выйдут. И тогда…
      Петр Андреевич покачал головой, но Келюс и так понимал, что будет «тогда».
      – Есть еще один путь, – медленно произнес он, пристально глядя на внезапно объявившегося родственника, – я отдам все это добро в прессу. Сейчас не тридцать седьмой год. И даже не восемьдесят пятый. Напечатают…
      Гость молчал, глядя себе куда-то под ноги, и было непонятно, слушает он или нет.
      – Хотя бы бумаженцию из папки восемь, – продолжал Николай, – биографию Вождя. Знаете такую?
      – Написана в одна тысяча девятьсот двадцать пятом году. Два экземпляра… С пометками Генерального, – негромко ответил Петр Андреевич.
      – Ну вот видите! Забавная биография, правда? И родился вождь не двадцать второго, а двенадцатого апреля, и звали его, оказывается, Николаем…
      – В словаре «Гранат» он тоже Николай, – пожал плечами Петр Андреевич. – И кто на это обратил внимание?
      – Да, но там не сказано, что Вождь, оказывается, не скончался на посту державы в двадцать четвертом, а тихо-мирно умер от тифа в январе одна тысяча восемьсот девяносто третьего года в городе Самаре, – спокойно заметил Келюс, наблюдая за реакцией собеседника. – И там не было фотографии надгробной плиты с именем раба Божия Николая, умершего в двадцать три неполных года… А интересно, кто это умер в таком случае в двадцать четвертом? По-моему, это у вас называется Тайна Больших Мертвецов?
      – Если ты читал резолюцию Генсека, – не поднимая глаз, ответил Петр Андреевич, – то можешь не сомневаться, что надгробная плита давно приведена в надлежащий вид… Это еще не Тайна Больших Мертвецов, Коля. Да и в газете все сие будет выглядеть бледно. Мало ли сейчас сплетен о Вожде?
      – Ну тогда, может, читателей развлечет секретный протокол к советско-китайскому договору одна тысяча девятьсот пятидесятого года? Что было делать нашему гарнизону в Гималаях? Что мы там охраняли? Может быть, то, что называется «Оком Силы»?
      – Такого термина там нет, – возразил гость, по-прежнему не глядя на Келюса.
      – Зато есть Объект Один, – усмехнулся Лунин-младший. – И даже его карта, правда, в другой папке. В той самой, за которую убили вашего брата.
      – Коля, – тихо, но настойчиво начал Петр Андреевич, – ты же ничего не можешь изменить! Ничего, понимаешь! Все эти разоблачения с тайными погребениями – это практически недоказуемо, поверь мне! Тем более что ты и сам даже теперь не можешь объяснить смысл этого. А насчет Объекта Один… Неужели ты не понял, насколько они всесильны? Даже если бы ты спрятал… или уничтожил Скантр Тернема, то только бы на время отсек Око Силы от Столицы… Ведь у них еще есть крымский филиал. У них много что еще есть, Коля! Ты не только не пробьешь сердце, ты даже не сможешь отрубить щупальца…
      – Тогда зачем вы все это хотите скрыть? Зачем им помогать? Вообще, кто это «они»?
      – Здесь эти бумаги сгинут, – покачал головой Петр Андреевич. – Быстро, без следа. И сгинут вместе с тобой. Там, у нас, они будут в безопасности и смогут еще пригодиться. Потом… Кто такие они? Коля, Коля, поверь мне, я и сам понимаю это не до конца! Лучше бы ты просто отдал мне бумаги… Ведь если мы вычислили тебя по скантру, то это сделают и другие.
      Келюс понял: значок с усатым профилем имел, оказывается, самые разнообразные свойства.
      – Он, может быть, еще и взрывается? – не без опаски поинтересовался Николай, думая, не лучше ли попросту выкинуть значок в мусоропровод.
      – Нет, не взрывается. Насколько я знаю, он вообще неуничтожим. Я понимаю, о чем ты, Коля, думаешь, но не выбрасывай его. «Карман» тебе может еще пригодиться. Запомни на всякий случай: квартира номер двести одиннадцать. Это в соседнем подъезде. Нажмешь звонок четыре раза, дверь откроется сама. И не забудь значок.
      – Я знаю. – Келюс вспомнил дергающийся скелет у светящегося входа. Неплохо это у вас придумано! За приглашение спасибо, только, Петр Андреевич, бумаг я не отдам. И дед, наверное, вам бы их тоже не отдал. Так что извините… А правда, что вы с Бухариным дружили?
      – Да, – кивнул Петр Андреевич, вставая. – Дружили. Он не захотел уходить в «Карман». Все не верил…
      Келюс хотел поинтересоваться, чему именно не верил покойный Николай Иванович, но странный гость попрощался и аккуратно закрыл за собою дверь. Послышались шаги. Петр Андреевич шел не вниз, на улицу, а поднимался откуда пришел – наверх…
      На следующий вечер, вернувшись с работы, Келюс зарядил пленку в свой старый «Зенит» и, аккуратно разложив бумаги на столе, принялся фотографировать их страницу за страницей. Дело оказалось долгим, но Келюс уже имел небольшой опыт, и на третий день работа была закончена. Проявленные пленки Николай аккуратно завернул в мягкую бумагу, сложил в картонную коробку из-под печенья, на следующий день, возвращаясь с работы, заехал к Лиде и отдал ей на хранение. Больше в Столице доверить их было некому…
      После этого Николай возобновил свои вечерние занятия, продолжая исписывать листок за листком. Теперь он был спокоен. В случае чего пленки получит Фрол. Ну а если и это не удастся, Лида должна будет передать их Стародомской.
      Еще несколько дней Келюс жил в напряжении, ожидая неприятных встреч на улице или непрошеного ночного визита. Однако все было тихо. Очевидно, те, кто охотился за бумагами, все еще пытались найти их за границей. Однажды Николай не выдержал и, спустившись во двор, направился в соседний подъезд. Дверь в квартиру № 211 мало чем отличалась от соседних: большая, обитая черной кожей, она ничем не могла привлечь внимания, разве что выглядела как-то подозрительно новой, да и замочная скважина, как сумел рассмотреть Келюс, оказалась декоративной. Очевидно, настоящий замок был скрыт где-то в глубине и не закрывался ключом.
      Как ни странно, визит в соседний подъезд успокоил Лунина. Его странный родственник не показался похожим на майора Волкова. Напротив, в Петре Андреевиче была Заметна непонятная растерянность; казалось, он беспокоится по поводу происходящего куда больше Келюса. Николай не мог не вспомнить деда. Лунин-старший, человек жесткий и решительный, оставался самим собой при любых обстоятельствах. Во всяком случае, Келюс ни разу не видел у него такого странного потерянного выражения лица, как у его младшего брата. В конце концов Николай не только успокоился, но и начал посмеиваться над собой за излишнюю предосторожность, хотя коробка с пленками по-прежнему оставалась у Лиды и Келюс не собирался ее забирать. Действительно, то, что случилось вскоре, вначале казалось никак не связанным с тонкими серыми папками, хранящими листы пожелтевшей ломкой бумаги…
      Келюс сидел в небольшом редакционном кабинете, листая очередную рукопись и поглядывая на шумящий кофейник. Он ждал возможности выпить кофе с нетерпением: это был повод хотя бы ненадолго оторваться от опуса, над которым приходилось работать. Бравый автор лихими силлогизмами доказывал еврейское происхождение Великого князя Владимира, многословно обосновывая сущность сионистской политики Равноапостольного. Николай уже несколько раз поглядывал на мусорную корзину, но большего позволить себе не мог: рукопись передал ему лично главный редактор.
      Кофе закипел. Довольный Келюс встал из-за стола, направляясь к кофейнику, возле которого одна из сотрудниц уже колдовала с чашками, но выпить ароматный напиток на этот раз не пришлось. В дверях послышались шаги, а затем голос одного из сотрудников соседнего отдела: «А вот он, Лунин! Кофе пьет в рабочее время!» Келюс оглянулся. В дверях синела милицейская фуражка. Чей-то знакомый голос произнес: – А, гражданин Лунин! Подь сюды! Келюс не стал возражать против формулировки и направился к двери. Он чувствовал, как за спиной затаили дыхание коллеги. То, что у Николая не все в порядке с политической биографией, знали все, и такой визит не мог не вызвать жгучего интереса.
      В дверях стоял молодой серьезный парень в милицейской форме, лицо которого показалось Келюсу знакомым. Он всмотрелся и вспомнил: – А-а! Сержант Лапин, кажется?
      – Так точно, – кивнул Лапин. – Я тебя тоже, Лунин, запомнил. Как тот парень, что мы к тебе привозили? Жив?
      – В лучшем виде. Так я вас слушаю.
      – Поехали, Лунин, – неопределенно заметил сержант, кивнув куда-то в сторону лестницы.
      Келюс на секунду задумался. Как и все, он привык к тому, что человека могут забрать не только из рабочего кабинета, но даже из собственной спальни, однако недавнее прошлое заставляло проявлять странную для граждан этой страны щепетильность.
      – Ордер есть? Иначе не поеду.
      – А-а-а, – протянул сержант, – законы знаешь? Не боись, Лунин, ты не арестован. Тут дело другое.
      – Ну так скажите это им. – Лунин кивнул в сторону коллег, ловивших каждое их слово.